Кардинал вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету.
Монах, получивший распоряжение Мазарини, прошел от дворца кардинала мимо Лувра, перебрался по мосту на другую сторону Сены, где возвышалась Нельская башня с воротами, и остановился около людей, приготовлявших по приказу кардинала по случаю дня святого Эльма вечерний костер перед нею, огонь которого должен отразиться в реке и быть видным из окон королевского дворца, позабавив тем короля и придворных.
Другой монах, руководивший приготовлениями к этой ночной иллюминации, выслушав переданное ему распоряжение, кивнул и куда-то поспешил, отдав оставшимся распоряжения.
Кардинал же не мог прийти в себя от упоминания о Кампанелле.
- Город Солнца! - гневно воскликнул он. - Вот чему учил вас этот Гассенди! Недаром преследуют его братья-иезуиты! Город, где будто бы не будет ни знатности, ни собственности! Все общее! Даже... дети.
- Они принадлежат государству и воспитываются им. Во главе же государства стоят ученые и священнослужители, как и у нас теперь во Франции, где в лице вашего высокопреосвященства воплощено и то и другое. Позволю себе напомнить, что Кампанелла попал в тюрьму тридцать лет назад за организацию заговора против испанского владычества в Южной Италии, безусловно, вам враждебного. И вы могли бы напомнить святейшему папе Урбану VIII, что, предоставив Кампанелле свободу, он обретет знатнейшего астролога.
Ришелье задумался.
- Астролога? - переспросил он. - А его не винит за это католическая церковь?
- Католическая церковь не может преследовать астрологов, если они пользовались вниманием не только вашего высокопреосвященства, но и святого папы Павла V и самого Урбана VIII.
- Однако вы осведомлены о многом, слишком о многом, - сердито заметил Ришелье. - Пойдет ли это вам на пользу? Впрочем, пишите, Мазарини, приказал он.
Тот устроился у стола, взяв у Сирано гусиное перо.
- Боюсь, моя закладная записка не доставит удовольствия испанскому королю, - вслух размышлял Ришелье.
- Клянусь вручить ее только вам, ваше высокопреосвященство. И ради одного этого надеюсь остаться в живых!
- "Уполномочиваю гвардейца гасконской роты королевской гвардии господина Савиньона Сирано де Бержерака оказать отцу Фоме Кампанелле, по прибытии его во Францию, в чем содействовать ему, гостеприимство от имени французского правительства, заверив отца Фому, что он получит достойное его убежище, уважение..."
- И пенсию, - добавил Сирано.
- И пенсию, - многозначительно повторил Ришелье.
Мазарини передал ему бумагу, и кардинал поставил под нею размашистую подпись.
Вручив записку Сирано, он движением ладони отпустил его.
Сирано почтительно раскланялся и направился к двери, стараясь не задеть концом своей длинной шпаги за столики с книгами и развернутыми картами.
Уже вслед ему кардинал заметил:
- Помните, господин де Бержерак, что в гасконскую роту королевской гвардии принимают только живых.
Сирано обернулся.
- Обещаю, ваше высокопреосвященство, после усмирения толпы у костра близ Нельской башни вступить в роту благородного господина де Карбон-де-Кастель-Жалу, благодаря вас за оказанную мне честь.
Ришелье, сидя в кресле, величественно наклонил голову, пряча злорадную усмешку.
Когда Сирано вышел, Ришелье деловито сказал Мазарини:
- Постарайтесь, друг мой, чтобы толпа у костра близ Нельских ворот была не меньше...
- ...ста человек, - подхватил Мазарини. - Я уже распорядился.
- Вы, как всегда, угадываете мои мысли!
- Даже сам сатана не поможет ему этой ночью, - мрачно заверил Мазарини.
- Да, да! И позаботьтесь, чтобы записку взяли там... Завтра она должна лежать на моем столе.
Пожелание кардинала Ришелье исполнилось. На другой день утром сгоряча написанная им записка действительно оказалась на его столе.
Глава седьмая
КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ
Безумству храбрых поем мы славу!..
М. Г о р ь к и й
Не надо думать, что двадцатилетний Сирано де Бержерак покидал кардинальский дворец победителем. Напротив, мгновенный подъем духа, овладевший им перед лицом могущественного кардинала, сменился упадком, и он горько размышлял о своем дерзком отказе от благ приближенного к Ришелье поэта и о рискованном мальчишеском споре с ним об заклад, объясняемых непомерной гордостью, которая скорее прикрывала его слабость, нежели отражала силу. Гордыня заставила его отказаться от обеспеченности придворного поэта, оставшись вместе со своей свободой творчества в прежней бедности, не оставляющей ему надежд ни на удачу, ни на любовь.
Франция XVII века виделась Савиньону совсем не такой, какой выглядит из нашего времени, триста с лишним лет спустя. Быть может, великий романист, блистательный Дюма-отец, остривший, что для него "история гвоздь, на который он вешает свою картину", живописуя на ней дворцовые интриги, любовные похождения и скрещенные шпаги, все-таки ближе был к пониманию молодым Сирано де Бержераком его времени, хотя тот и ощущал чутьем духовную пустоту вокруг себя, клокотавшую несправедливостью, ханжеством, непрерывной борьбой французов против французов, или сводящих между собой мелкие счеты, или защищающих чуждые им интересы враждующих вельмож, а то и направляемых друг на друга пастырями церкви, принуждающими молиться лишь по-своему.
В ту пору Сирано де Бержерак никак не предвидел, что проложит когда-нибудь путь великим французским гуманистам, таким, как Жан Жак Руссо, Вольтер или даже живший до него Рабле, подготовившим умы людей к вулкану французской революции.
У Савиньона же даже его детское воспоминание о поджоге отцовского шато никак не связывалось с полыхавшими по всей Франции крестьянскими бунтами, жестоко подавляемыми тем же Ришелье. Зная лишь философов древности и преклоняясь перед современными ему мыслителями - Кампанеллой, Декартом, Гассенди, в отличие от них он становился вольнодумцем, идя дальше проповедуемой Кампанеллой терпимости к любой религии или попытки Декарта при отрицании слепой веры доказать существование бога математически. Сирано, опираясь на материализм Демокрита, развитый Гассенди, готов был вообще отказаться от веры в бога, допускающего на Земле торжество зла, жестокости, изуверства и преступлений, допускаемых сидящими на святом престоле папами. Некоторые из них причастны были и к отравлению неугодных, к ложным обвинениям в ереси, а один раз даже к скандальному обману, когда после смерти очередного папы выяснилось, что он был... женщиной, которой доступ даже в священники был закрыт. Причастны многие папы и к тягчайшим злодеяниям, творимым от их имени святой инквизицией. И бог их, представителем которого, как наместники святого Петра, они себя провозглашали, никогда не приходил на помощь страждущим и несчастным, обещая им избавление от всех бед лишь в загробной жизни. И велись без конца под сенью креста истребительные войны, даже "столетние", несущие смерть, опустошение, горе и бесправие людям.
Сознание всего этого пока лишь зрело в уме отважного дуэлянта, воспринимавшего жизнь с одной лишь стороны, считая, что шпага, которой он виртуозно владел, решает все. Однако он с горечью подумал, что его успехи могут быть названы "удачами неудачника", да, по существу своему, они и были таковыми.
Трезво размышляя, он уже понимал, что вечером, когда враги в неистовой толпе накинутся на него со всех сторон, сталь едва ли окажется лучше перышка.
Шагая по Парижу мимо карет с гербами на дверцах, цокающих подковами запряженных цугом лошадей, надменных всадников в шляпах с перьями и подобострастно кланяющихся простолюдинов с унылыми, сытыми или веселыми лицами, толстых, переваливающихся с ноги на ногу матрон и куда-то спешащих хорошеньких парижанок, Савиньон, погруженный в себя, ничего этого не замечал, направляясь прямо в былой свой коллеж, где нашел экзекутора и впервые по собственной воле провел вместе с ним три часа в свободном, к счастью, карцере, после чего уснул мертвым сном.
Кетсаль-Августин еле растормошил его, когда начало смеркаться, заставив проделать упражнения на быстроту движений.
Карета кардинала, запряженная бешеными лошадьми, обогнала Савиньона. Кардинал спешил в Лувр сообщить королю важную весть. Но она не касалась, конечно, ведущихся военных действий, отраженных на разложенных в кабинете Ришелье картах, бесед с послами союзных по Тридцатилетней (как впоследствии ее назвали) войне с обескровленными ею странами, в первую очередь с Испанией и Габсбургской династией. Дело на этот раз для короля было куда более важное, способное привести его величество в хорошее расположение духа, которого он со вчерашнего проигрыша в карты пятисот пистолей был лишен, встретив приехавшего в неурочный час кардинала с самым хмурым видом.
Несмотря на стремление короля Людовика XIII выглядеть всегда величественно, все же ему не удавалось скрыть природной пронырливости и своих порывистых движений, чем-то роднивших его с известным нам уже крысоподобным маркизом де Шампань. Выставленная вперед голова с топорщащимися подкрученными усами, тяжелая бурбонская нижняя часть лица, скрашенная остренькой бородкой, создавали впечатление, что королю все время надо что-то выискивать для себя особо приятное, могущее доставить удовольствие.
- Ваше величество, хочу напомнить вам, что сегодня день святого Эльма, - обратился к нему со смиренным, но многозначительным выражением в голосе кардинал Ришелье.
- Да заступится он за нас перед всевышним, - пробормотал король, добавив: - В нашей стране мы чтим его наравне со справедливостью, о которой печемся.
- Это известно всей Франции, и потому я и решился сегодня, ваше величество, предоставить вам удовольствие.
- Удовольствие? - насторожился король, поведя выступающим вперед носом. - Охота, бал или что-нибудь менее людное? - со скрытым значением произнес он, улыбаясь и пряча лукавый взор.
- Зрелище, ваше величество! Еще вчера я приказал привезти к Нельской башне и сложить напротив вашего дворца изрядный запас топлива, и сегодня, когда стемнеет, там будет разложен великолепный костер, который волшебно отразится в Сене и даст возможность и вам, ваше величество, и ее величеству, прекраснейшей из королев, и всем вашим приближенным получить наслаждение от редкой, невиданной дотоле иллюминации.
- Как это вам пришло в голову, Ришелье? Вы радуете меня! Я уже думал, что умру от скуки, вы ведь знаете, как она мучает меня!
- Огни, ваше величество, вспыхивающие в грозовые дни божьего гнева на устремленных в небо остриях церкви святого Эльма, навели меня на мысль, что день этого святого, даже вдали от его церкви, надо отмечать огнем. И это будет красиво!
Король оживился:
- Вы истинно государственный человек, кардинал! Ваши предлагаемые мне решения всегда проникнуты высшей мудростью. Мы с вами будем вместе наблюдать за вашей выдумкой, сидя у окна за шахматным столиком. Вчера я так досадно проигрался в карты!
- Вам, несомненно, удастся взять реванш за шахматной доской, ибо я не знаю другого такого мастера этой игры, как ваше величество.
- Можно подумать, что я никогда вам не проигрываю.
- Только из снисхождения, ваше величество.
- В таком случае мы разыграем испанскую партию, хотя вы и терпеть не можете испанского короля.
- Моя задача освободить вас от этих докучливых политических забот, ваше величество.
- Хорошо, кардинал! Я сам объявлю придворным о предстоящем зрелище, уготовленном нам вашей заботой. Пришлите ко мне церемониймейстера двора.
Кардинал величественно поклонился, но не двинулся с места. Лишь когда какой-то вельможа стал раскланиваться с ним, он послал его, как лакея, за церемониймейстером.
Король усмехнулся. Ему было приятно хоть чем-нибудь досадить кардиналу.
К вечеру по случаю иллюминации, посвященной святому Эльму, о чем прошел слух по всему Парижу, обитатели Лувра во главе с королем и королевой Анной увидели, что к берегу Сены стали съезжаться богатые экипажи.
В их числе карета с графским гербом на дверцах, в окошке которой виднелось прелестное, уже знакомое нам личико очаровательной графини с кокетливой родинкой на щеке.
Ее уже ждал сразу при ее появлении спешившийся всадник, по-крысиному ловко юркнувший к открытому окну остановившейся кареты.
- Что нового у вас, маркиз? - жеманно спросила графиня де Ла Морлиер, ответив на церемонное приветствие своего приближенного. - Вы перестали баловать меня пикантными подробностями, а это грозит вам потерей моего расположения.
- Упаси бог, графиня! Лучше мне попасть в клетку смертника. Но я сумею увильнуть от этого, поскольку у меня припасено нечто особенное!
- Что? Что? - почти высунулась из окна прелестная графиня. - Неужели она и он?.. Ах, это просто ужас!
- О нет, мадам! Еще пикантнее!
- Не мучьте меня, я сгораю от нетерпенья!
- Сгорать будете не вы, а нечто совсем другое, графиня!
- Это связано как-нибудь со святым Эльмом! Говорите же!
- Огни святого Эльма возгораются в дни божьего гнева, громыхающего в небесах. Сегодня можно ждать грома.
- Боже мой! Гром в ясном небе? Мне страшно.
- На этот раз гроза будет особенной. Не в небе, а на земле.
- Может быть, здесь небезопасно и нам лучше уехать?
- Вас отделит от нее река! На том берегу, мадам, произойдет это пикантное, я бы сказал, событие.
- Как? У Нельских ворот, у всех на виду? Срам какой! Вы просто невозможны, маркиз.
- Костер, разложенный для всеобщего удовольствия, будет не простым.
- Ну, ясно не простым. В честь святого Эльма. Я уже поминала его в своей утренней молитве.
- На костре будут сожжены книги осужденного святейшим папой Декарта.
- А кто это такой? Еретик? Так почему же его самого не сожгут на этом костре?
- Он успел укрыться в Нидерландах, мадам.
- Какая жалость! Я никогда не видела сожжения людей! Говорят, они кричат. От одной только мысли об этом у меня мурашки бегут по спине.
- Я хотел бы быть одним из этих "мурашек".
- Оставьте вы! У меня замирает сердце!
- Вашему столь дорогому мне сердцу еще придется замереть сегодня, мадам.
- Неужели? Значит, его все-таки поймают и сожгут?
- Если не его, то кого-то другого вам придется помянуть сегодня в вечерней молитве. Вы видите эту карету?
- Конечно! Кто в ней?
- Баронесса де Невильет. Она явилась сюда ради него...
- Боже мой! Она же стара, у нее столько морщин. И все-таки ради кого-то примчалась сюда? Поистине маленькая собачка до старости щенок!
- Графиня! Вы так же прекрасны, как злы! Она приехала ради своего крестника.
- Вот как? Кто это?
- Если вы помните, на вечере у нее нас забавлял стишками молодой скандалист, который потом отделал шпагой бедного графа де Вальвера.
- Этот, с безобразным носом? Вероятно, он не пользуется успехом у дам. И вряд ли может иметь отношение к чему-нибудь пикантному.
- Если не считать пикантным поединок одного человека со многими.
- Сразу несколько поединков! И на глазах у короля, их запретившего! Это действительно пикантно! - И дама залилась звонким хохотом. - Какой жы вы шутник, однако! Проказник! - И она ударила своим веером маркиза де Шампаня по руке, которой он облокотился на окно кареты.
- Король запретил поединки между двумя дворянами, а мы с вами вместе с королем из Лувра посмотрим, как Сирано де Бержерак будет отбиваться от целой толпы простолюдинов, истинных католиков, возмущенных его намерением вопреки воле святейшего папы помешать сожжению книг.
Именно так рассуждал и король Людовик XIII, когда после дебюта начатой с кардиналом шахматной партии тот сообщил ему о дерзком желании Сирано вмешаться в святое дело, порученное монахам, весь день собиравшим по монастырям книги Декарта.
- Конечно, кардинал, мы с вами запрещали только поединки чести между двумя противниками, - говорил король, - но отнюдь не все виды сражений, иначе нам пришлось бы капитулировать даже перед Испанией.
- Это так же не может случиться, ваше величество, как победа одного безумца над ста противниками.
- Но в шахматах, ваше преосвященство, я люблю пожертвовать вам все фигуры, чтобы последней поставить мат.
- Но перед костром у господина Сирано де Бержерака не будет ни одной фигуры для жертв, кроме собственной.
- Посмотрим, посмотрим, - нетерпеливо завертел выставленной вперед головой король. - Не пора ли закрывать Нельские ворота и зажигать костер?
- Все придет в свое время, если господин Сирано де Бержерак не опомнится и не опоздает.
- Вы допускаете, что он может струсить?
- Это его единственный путь к спасению, но ведущий, увы, в Бастилию за стократное нарушение вашего запрета на дуэли, ваше величество.
- Неужели стократного? Ну и молодец! - не удержался король от возгласа. - Кстати, не ваши ли это монахи выстроились чуть ли не солдатским строем перед сваленными дровами и хворостом?
- У каждого из них к груди прижато по два-три тома сочинений Декарта.
- Полили ли костер маслом? - осведомился король.
- Уже зажгли факелы, ваше величество.
- Кажется, я прозевал вам фигуру, - рассердился король. - Вы заговорили меня. Впрочем, не Сирано ли это появился между костром и толпой монахов? Вооруженный против безоружных? Где ж тут равенство сил, скажите-ка мне.
- Но за монахами вы можете увидеть толпу истинных католиков. У них найдется чем сломать даже лучшую шпагу.
- Надеюсь, и шею еретика?
- Да, - задумчиво заметил кардинал, - его действия можно расценить и как еретические, направленные против буллы папы.
Монахи меж тем подошли к просмоленным поленьям и предусмотрительно политому маслом хворосту и подожгли костер.
Пламя взвилось к небу, вызвав вопль восторга у всех, кто находился по обе стороны Сены.
Огонь отразился в воде и заплясал бегущими отсветами и бликами, словно на водную твердь рассыпали воз бриллиантов.
Осветились мрачные контуры Нельской башни с запертыми на ночь воротами.
- Какая прелесть! - воскликнула графиня де Ла Морлиер. - Маркиз, вы заслуживаете награды!
- Зрелище еще впереди, - пообещал маркиз.
И тогда между столпившимися монахами и костром возникла одинокая фигура стройного, совсем еще юного человека.
Не обнажая шпаги, он громко крикнул, так, что его было слышно не только на обоих берегах Сены, но и во дворце с открытыми окнами:
- Всякий, кто приблизится к костру, чтобы бросить в него книги Декарта, сам окажется в костре, познав гнев огня. Это говорю я, Сирано де Бержерак. Берегитесь!
Замешательство среди монахов было недолгим.
Первый из них, творя крестное знамение и шепча молитвы, приблизился к костру, неся книгу в вытянутой руке.
Никто не мог дать себе отчета, каким образом он вдруг взмахнул своей сутаной, указывая ногами на звезды, и полетел в трескучее пламя костра.
Раздался поросячий визг, и через мгновение живой факел ринулся от костра к группе монахов.
- Какая прелесть! - снова воскликнула графиня с родинкой. - Ведь он, наверное, обжегся, бедненький!
- Кто следующий? - крикнул Сирано.
- Вы заметили, ваше преосвященство, он не обнажает шпаги.
- Пока, пока, ваше величество. Я послал туда стражников.
- Тогда другое дело! - И король шмыгнул носом.
Меж тем группа монахов как по команде пришла в движение. Однако нельзя даже передать быстроту происходившего. Руки Сирано от неповторимых по молниеносности движений, да и сам он, мечущийся исчезающим призраком, может быть из-за капризов освещения, становились порой невидимыми, но сутаны, задранные ноги дерзнувших приблизиться к костру монахов мелькали в воздухе, а горящие факелы, вырываясь из костра, отчетливо видные, разбегались от "огня святого Эльма".
В отсветах его пламени виднелись разбросанные по земле книги в кожаных переплетах.
- Несчастные монахи, - заметил король.
- Они страдают за веру, - ответил кардинал.
Тогда на Сирано двинулась толпа, кстати сказать, наспех набранная монахами по трактирам.
Сирано так и не обнажил шпаги, но, если бы индеец Августин мог видеть, как он расправлялся с полупьяными погромщиками, привыкшими к тому, чтобы их боялись, и понятия не имевшими о тех невероятных приемах Сынов Солнца, которые освоил Сирано, угощая каждого, кто приближался к нему, ударами "живой кувалды" в самые болевые места.
Через некоторое время земля была усеяна корчащимися людьми, и берег Сены огласился криками и стонами. Но пьянчужки продолжали лезть на Сирано, отбрасываемые его ударами, падали на уже лежащих.
А над поверженными в позе ягуара, готового к прыжку, стоял ученик индейца из племени майя, готовый отразить любое нападение.
Но теперь в дело вступили стражники со шпагами в руках.
Пришлось и Сирано выхватить шпагу.
- Кажется, дело дошло до настоящего сражения, - заметил король.
- Они убьют его! Столько на одного! - воскликнула графиня де Ла Морлиер.
Баронесса де Невильет, затаив дыхание следившая за всем происходящим, упала в обморок.
В обморок упали и еще две дамы из окружения королевы, но, убедившись, что никто не спешит к ним на помощь, пришли в себя и бросились снова к окну, где их места были уже заняты другими дамами.
Стражники никак не могли сблизиться с Сирано, им мешали преграждавшие путь стонущие и корчащиеся от боли тела пьянчуг.
Но Сирано сам бросился на противников, и тут пошел в дело его излюбленный прием. В воздух, сверкая в отблесках костра, полетели одна за другой шпаги стражников, которые сразу же обращались в бегство. Пытавшихся оказать ему сопротивление офицеров Сирано неуловимым движением своей разящей шпаги ранил (хотя были и убитые!), отражая с непостижимой сноровкой все направленные на него удары. Впрочем, неверно думать, что он не получил ни одной раны. Камзол его покрылся кровавыми пятнами, но он продолжал биться с противниками, превосходя их в сноровке боя в несколько раз. Если говорить, что бой был неравным, то неравным он был обоюдно. Стражников было больше, но Сирано де Бержерак владел шпагой как никто из них.
Как и в большинстве сражений, исход боя решила паника.
Кто-то крикнул, что сам господь вложил в руку безумца его шпагу, ибо в булле папы не сказано о сожжении книг Декарта.
Монахи стали подбирать и уносить книги, не стараясь больше их сжечь, стражники подбирали убитых и раненых, число которых точно так и не было установлено, доходя в общей сложности до нескольких десятков, если считать и поверженных пьянчуг.
Полупьяная толпа разбежалась, стражники удалились.
Сирано остался один, готовый отразить новую попытку штурмовать костер святого Эльма.
- Это необыкновенно, маркиз! Я думала, что умру от волнения! вздохнула графиня с родинкой. - Но я смертельно устала, будто сама билась с этими ничтожествами. Садитесь в карету и отвезите меня домой. Граф уехал с поручением его высокопреосвященства в армию. Садитесь, пока я не передумала и не пригласила этого неистового демона, который, быть может, кое в чем и вам не уступит.
- Как можно, графиня! Уж позвольте мне не допустить до вашей обворожительной родинки его безобразный клюв.
- Но все-таки вам придется привезти его ко мне на следующий же раут. Он совсем недурной поэт. Пока, пожалуйста, не ревнуйте. Я просто хочу посмотреть на него вблизи.
- Предпочел бы, чтобы вблизи вы смотрели лишь на меня.
С этими словами маркиз юркнул в карету, поручив свою лошадь слуге графини.
Карета графини поехала следом за каретой баронессы де Невильет, которая после обморока наконец пришла в себя.
Ришелье смешал шахматные фигуры и сказал королю:
- На этот раз, ваше величество, я проиграл не только вам.
- Но каков молодец! - усмехнулся король. - Впрочем, и мат вы получили изящный.
Невыспавшийся кардинал, войдя в свой кабинет, увидел на столе свою закладную записку, как он того пожелал накануне.
Ее положил туда стоявший перед ним Сирано в изорванном и покрытом пятнами камзоле.
ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ
Воображение! Без этого качества нельзя
быть ни поэтом, ни философом, ни умным
человеком, ни мыслящим существом, ни
просто человеком...
Д. Д и д р о
Сражение Сирано де Бержерака со ста противниками кажется невероятным и выглядит легендой. Но ознакомление с подлинными документами и утверждениями как современников Сирано, так и более поздних исследователей, казалось бы, снимало сомнения.
Такая невероятная битва действительно имела место у Нельской башни в Париже, и к ней следует отнестись не как к вымыслу, а как к подлинному событию.
Расхождения между свидетельствами Э. Ростана в XIX веке и Николая Лебре, современника и друга Сирано, лишь в названном числе убитых и раненых в этой небывалой битве. Ростан допускал, что убитых было восемь, а раненых семнадцать. Николай же Лебре говорил лишь об одном убитом, не называя числа раненых.
Однако во всех свидетельствах приводится смехотворный повод вооруженного столкновения с отрядом в сто человек - видите ли, Сирано хотел заступиться за своего пьянчужку-приятеля.
Надо ли говорить, что такой пьянчужка вряд ли собрал бы против себя целых сто человек.
Нет, дело было в ином, что тщательно скрывалось и что интересно было бы понять. Кстати, трудно представить себе и механизм подобного сражения один против ста!
И здесь на помощь приходит воображение, которое, основываясь на сопоставлении различных совпадений и неясностей, позволяет предложить нарисованную в романе картину, дающую ответ на все недоуменные вопросы. Очевидно, действительность была близка к самому фантастическому вымыслу.
Монах, получивший распоряжение Мазарини, прошел от дворца кардинала мимо Лувра, перебрался по мосту на другую сторону Сены, где возвышалась Нельская башня с воротами, и остановился около людей, приготовлявших по приказу кардинала по случаю дня святого Эльма вечерний костер перед нею, огонь которого должен отразиться в реке и быть видным из окон королевского дворца, позабавив тем короля и придворных.
Другой монах, руководивший приготовлениями к этой ночной иллюминации, выслушав переданное ему распоряжение, кивнул и куда-то поспешил, отдав оставшимся распоряжения.
Кардинал же не мог прийти в себя от упоминания о Кампанелле.
- Город Солнца! - гневно воскликнул он. - Вот чему учил вас этот Гассенди! Недаром преследуют его братья-иезуиты! Город, где будто бы не будет ни знатности, ни собственности! Все общее! Даже... дети.
- Они принадлежат государству и воспитываются им. Во главе же государства стоят ученые и священнослужители, как и у нас теперь во Франции, где в лице вашего высокопреосвященства воплощено и то и другое. Позволю себе напомнить, что Кампанелла попал в тюрьму тридцать лет назад за организацию заговора против испанского владычества в Южной Италии, безусловно, вам враждебного. И вы могли бы напомнить святейшему папе Урбану VIII, что, предоставив Кампанелле свободу, он обретет знатнейшего астролога.
Ришелье задумался.
- Астролога? - переспросил он. - А его не винит за это католическая церковь?
- Католическая церковь не может преследовать астрологов, если они пользовались вниманием не только вашего высокопреосвященства, но и святого папы Павла V и самого Урбана VIII.
- Однако вы осведомлены о многом, слишком о многом, - сердито заметил Ришелье. - Пойдет ли это вам на пользу? Впрочем, пишите, Мазарини, приказал он.
Тот устроился у стола, взяв у Сирано гусиное перо.
- Боюсь, моя закладная записка не доставит удовольствия испанскому королю, - вслух размышлял Ришелье.
- Клянусь вручить ее только вам, ваше высокопреосвященство. И ради одного этого надеюсь остаться в живых!
- "Уполномочиваю гвардейца гасконской роты королевской гвардии господина Савиньона Сирано де Бержерака оказать отцу Фоме Кампанелле, по прибытии его во Францию, в чем содействовать ему, гостеприимство от имени французского правительства, заверив отца Фому, что он получит достойное его убежище, уважение..."
- И пенсию, - добавил Сирано.
- И пенсию, - многозначительно повторил Ришелье.
Мазарини передал ему бумагу, и кардинал поставил под нею размашистую подпись.
Вручив записку Сирано, он движением ладони отпустил его.
Сирано почтительно раскланялся и направился к двери, стараясь не задеть концом своей длинной шпаги за столики с книгами и развернутыми картами.
Уже вслед ему кардинал заметил:
- Помните, господин де Бержерак, что в гасконскую роту королевской гвардии принимают только живых.
Сирано обернулся.
- Обещаю, ваше высокопреосвященство, после усмирения толпы у костра близ Нельской башни вступить в роту благородного господина де Карбон-де-Кастель-Жалу, благодаря вас за оказанную мне честь.
Ришелье, сидя в кресле, величественно наклонил голову, пряча злорадную усмешку.
Когда Сирано вышел, Ришелье деловито сказал Мазарини:
- Постарайтесь, друг мой, чтобы толпа у костра близ Нельских ворот была не меньше...
- ...ста человек, - подхватил Мазарини. - Я уже распорядился.
- Вы, как всегда, угадываете мои мысли!
- Даже сам сатана не поможет ему этой ночью, - мрачно заверил Мазарини.
- Да, да! И позаботьтесь, чтобы записку взяли там... Завтра она должна лежать на моем столе.
Пожелание кардинала Ришелье исполнилось. На другой день утром сгоряча написанная им записка действительно оказалась на его столе.
Глава седьмая
КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ
Безумству храбрых поем мы славу!..
М. Г о р ь к и й
Не надо думать, что двадцатилетний Сирано де Бержерак покидал кардинальский дворец победителем. Напротив, мгновенный подъем духа, овладевший им перед лицом могущественного кардинала, сменился упадком, и он горько размышлял о своем дерзком отказе от благ приближенного к Ришелье поэта и о рискованном мальчишеском споре с ним об заклад, объясняемых непомерной гордостью, которая скорее прикрывала его слабость, нежели отражала силу. Гордыня заставила его отказаться от обеспеченности придворного поэта, оставшись вместе со своей свободой творчества в прежней бедности, не оставляющей ему надежд ни на удачу, ни на любовь.
Франция XVII века виделась Савиньону совсем не такой, какой выглядит из нашего времени, триста с лишним лет спустя. Быть может, великий романист, блистательный Дюма-отец, остривший, что для него "история гвоздь, на который он вешает свою картину", живописуя на ней дворцовые интриги, любовные похождения и скрещенные шпаги, все-таки ближе был к пониманию молодым Сирано де Бержераком его времени, хотя тот и ощущал чутьем духовную пустоту вокруг себя, клокотавшую несправедливостью, ханжеством, непрерывной борьбой французов против французов, или сводящих между собой мелкие счеты, или защищающих чуждые им интересы враждующих вельмож, а то и направляемых друг на друга пастырями церкви, принуждающими молиться лишь по-своему.
В ту пору Сирано де Бержерак никак не предвидел, что проложит когда-нибудь путь великим французским гуманистам, таким, как Жан Жак Руссо, Вольтер или даже живший до него Рабле, подготовившим умы людей к вулкану французской революции.
У Савиньона же даже его детское воспоминание о поджоге отцовского шато никак не связывалось с полыхавшими по всей Франции крестьянскими бунтами, жестоко подавляемыми тем же Ришелье. Зная лишь философов древности и преклоняясь перед современными ему мыслителями - Кампанеллой, Декартом, Гассенди, в отличие от них он становился вольнодумцем, идя дальше проповедуемой Кампанеллой терпимости к любой религии или попытки Декарта при отрицании слепой веры доказать существование бога математически. Сирано, опираясь на материализм Демокрита, развитый Гассенди, готов был вообще отказаться от веры в бога, допускающего на Земле торжество зла, жестокости, изуверства и преступлений, допускаемых сидящими на святом престоле папами. Некоторые из них причастны были и к отравлению неугодных, к ложным обвинениям в ереси, а один раз даже к скандальному обману, когда после смерти очередного папы выяснилось, что он был... женщиной, которой доступ даже в священники был закрыт. Причастны многие папы и к тягчайшим злодеяниям, творимым от их имени святой инквизицией. И бог их, представителем которого, как наместники святого Петра, они себя провозглашали, никогда не приходил на помощь страждущим и несчастным, обещая им избавление от всех бед лишь в загробной жизни. И велись без конца под сенью креста истребительные войны, даже "столетние", несущие смерть, опустошение, горе и бесправие людям.
Сознание всего этого пока лишь зрело в уме отважного дуэлянта, воспринимавшего жизнь с одной лишь стороны, считая, что шпага, которой он виртуозно владел, решает все. Однако он с горечью подумал, что его успехи могут быть названы "удачами неудачника", да, по существу своему, они и были таковыми.
Трезво размышляя, он уже понимал, что вечером, когда враги в неистовой толпе накинутся на него со всех сторон, сталь едва ли окажется лучше перышка.
Шагая по Парижу мимо карет с гербами на дверцах, цокающих подковами запряженных цугом лошадей, надменных всадников в шляпах с перьями и подобострастно кланяющихся простолюдинов с унылыми, сытыми или веселыми лицами, толстых, переваливающихся с ноги на ногу матрон и куда-то спешащих хорошеньких парижанок, Савиньон, погруженный в себя, ничего этого не замечал, направляясь прямо в былой свой коллеж, где нашел экзекутора и впервые по собственной воле провел вместе с ним три часа в свободном, к счастью, карцере, после чего уснул мертвым сном.
Кетсаль-Августин еле растормошил его, когда начало смеркаться, заставив проделать упражнения на быстроту движений.
Карета кардинала, запряженная бешеными лошадьми, обогнала Савиньона. Кардинал спешил в Лувр сообщить королю важную весть. Но она не касалась, конечно, ведущихся военных действий, отраженных на разложенных в кабинете Ришелье картах, бесед с послами союзных по Тридцатилетней (как впоследствии ее назвали) войне с обескровленными ею странами, в первую очередь с Испанией и Габсбургской династией. Дело на этот раз для короля было куда более важное, способное привести его величество в хорошее расположение духа, которого он со вчерашнего проигрыша в карты пятисот пистолей был лишен, встретив приехавшего в неурочный час кардинала с самым хмурым видом.
Несмотря на стремление короля Людовика XIII выглядеть всегда величественно, все же ему не удавалось скрыть природной пронырливости и своих порывистых движений, чем-то роднивших его с известным нам уже крысоподобным маркизом де Шампань. Выставленная вперед голова с топорщащимися подкрученными усами, тяжелая бурбонская нижняя часть лица, скрашенная остренькой бородкой, создавали впечатление, что королю все время надо что-то выискивать для себя особо приятное, могущее доставить удовольствие.
- Ваше величество, хочу напомнить вам, что сегодня день святого Эльма, - обратился к нему со смиренным, но многозначительным выражением в голосе кардинал Ришелье.
- Да заступится он за нас перед всевышним, - пробормотал король, добавив: - В нашей стране мы чтим его наравне со справедливостью, о которой печемся.
- Это известно всей Франции, и потому я и решился сегодня, ваше величество, предоставить вам удовольствие.
- Удовольствие? - насторожился король, поведя выступающим вперед носом. - Охота, бал или что-нибудь менее людное? - со скрытым значением произнес он, улыбаясь и пряча лукавый взор.
- Зрелище, ваше величество! Еще вчера я приказал привезти к Нельской башне и сложить напротив вашего дворца изрядный запас топлива, и сегодня, когда стемнеет, там будет разложен великолепный костер, который волшебно отразится в Сене и даст возможность и вам, ваше величество, и ее величеству, прекраснейшей из королев, и всем вашим приближенным получить наслаждение от редкой, невиданной дотоле иллюминации.
- Как это вам пришло в голову, Ришелье? Вы радуете меня! Я уже думал, что умру от скуки, вы ведь знаете, как она мучает меня!
- Огни, ваше величество, вспыхивающие в грозовые дни божьего гнева на устремленных в небо остриях церкви святого Эльма, навели меня на мысль, что день этого святого, даже вдали от его церкви, надо отмечать огнем. И это будет красиво!
Король оживился:
- Вы истинно государственный человек, кардинал! Ваши предлагаемые мне решения всегда проникнуты высшей мудростью. Мы с вами будем вместе наблюдать за вашей выдумкой, сидя у окна за шахматным столиком. Вчера я так досадно проигрался в карты!
- Вам, несомненно, удастся взять реванш за шахматной доской, ибо я не знаю другого такого мастера этой игры, как ваше величество.
- Можно подумать, что я никогда вам не проигрываю.
- Только из снисхождения, ваше величество.
- В таком случае мы разыграем испанскую партию, хотя вы и терпеть не можете испанского короля.
- Моя задача освободить вас от этих докучливых политических забот, ваше величество.
- Хорошо, кардинал! Я сам объявлю придворным о предстоящем зрелище, уготовленном нам вашей заботой. Пришлите ко мне церемониймейстера двора.
Кардинал величественно поклонился, но не двинулся с места. Лишь когда какой-то вельможа стал раскланиваться с ним, он послал его, как лакея, за церемониймейстером.
Король усмехнулся. Ему было приятно хоть чем-нибудь досадить кардиналу.
К вечеру по случаю иллюминации, посвященной святому Эльму, о чем прошел слух по всему Парижу, обитатели Лувра во главе с королем и королевой Анной увидели, что к берегу Сены стали съезжаться богатые экипажи.
В их числе карета с графским гербом на дверцах, в окошке которой виднелось прелестное, уже знакомое нам личико очаровательной графини с кокетливой родинкой на щеке.
Ее уже ждал сразу при ее появлении спешившийся всадник, по-крысиному ловко юркнувший к открытому окну остановившейся кареты.
- Что нового у вас, маркиз? - жеманно спросила графиня де Ла Морлиер, ответив на церемонное приветствие своего приближенного. - Вы перестали баловать меня пикантными подробностями, а это грозит вам потерей моего расположения.
- Упаси бог, графиня! Лучше мне попасть в клетку смертника. Но я сумею увильнуть от этого, поскольку у меня припасено нечто особенное!
- Что? Что? - почти высунулась из окна прелестная графиня. - Неужели она и он?.. Ах, это просто ужас!
- О нет, мадам! Еще пикантнее!
- Не мучьте меня, я сгораю от нетерпенья!
- Сгорать будете не вы, а нечто совсем другое, графиня!
- Это связано как-нибудь со святым Эльмом! Говорите же!
- Огни святого Эльма возгораются в дни божьего гнева, громыхающего в небесах. Сегодня можно ждать грома.
- Боже мой! Гром в ясном небе? Мне страшно.
- На этот раз гроза будет особенной. Не в небе, а на земле.
- Может быть, здесь небезопасно и нам лучше уехать?
- Вас отделит от нее река! На том берегу, мадам, произойдет это пикантное, я бы сказал, событие.
- Как? У Нельских ворот, у всех на виду? Срам какой! Вы просто невозможны, маркиз.
- Костер, разложенный для всеобщего удовольствия, будет не простым.
- Ну, ясно не простым. В честь святого Эльма. Я уже поминала его в своей утренней молитве.
- На костре будут сожжены книги осужденного святейшим папой Декарта.
- А кто это такой? Еретик? Так почему же его самого не сожгут на этом костре?
- Он успел укрыться в Нидерландах, мадам.
- Какая жалость! Я никогда не видела сожжения людей! Говорят, они кричат. От одной только мысли об этом у меня мурашки бегут по спине.
- Я хотел бы быть одним из этих "мурашек".
- Оставьте вы! У меня замирает сердце!
- Вашему столь дорогому мне сердцу еще придется замереть сегодня, мадам.
- Неужели? Значит, его все-таки поймают и сожгут?
- Если не его, то кого-то другого вам придется помянуть сегодня в вечерней молитве. Вы видите эту карету?
- Конечно! Кто в ней?
- Баронесса де Невильет. Она явилась сюда ради него...
- Боже мой! Она же стара, у нее столько морщин. И все-таки ради кого-то примчалась сюда? Поистине маленькая собачка до старости щенок!
- Графиня! Вы так же прекрасны, как злы! Она приехала ради своего крестника.
- Вот как? Кто это?
- Если вы помните, на вечере у нее нас забавлял стишками молодой скандалист, который потом отделал шпагой бедного графа де Вальвера.
- Этот, с безобразным носом? Вероятно, он не пользуется успехом у дам. И вряд ли может иметь отношение к чему-нибудь пикантному.
- Если не считать пикантным поединок одного человека со многими.
- Сразу несколько поединков! И на глазах у короля, их запретившего! Это действительно пикантно! - И дама залилась звонким хохотом. - Какой жы вы шутник, однако! Проказник! - И она ударила своим веером маркиза де Шампаня по руке, которой он облокотился на окно кареты.
- Король запретил поединки между двумя дворянами, а мы с вами вместе с королем из Лувра посмотрим, как Сирано де Бержерак будет отбиваться от целой толпы простолюдинов, истинных католиков, возмущенных его намерением вопреки воле святейшего папы помешать сожжению книг.
Именно так рассуждал и король Людовик XIII, когда после дебюта начатой с кардиналом шахматной партии тот сообщил ему о дерзком желании Сирано вмешаться в святое дело, порученное монахам, весь день собиравшим по монастырям книги Декарта.
- Конечно, кардинал, мы с вами запрещали только поединки чести между двумя противниками, - говорил король, - но отнюдь не все виды сражений, иначе нам пришлось бы капитулировать даже перед Испанией.
- Это так же не может случиться, ваше величество, как победа одного безумца над ста противниками.
- Но в шахматах, ваше преосвященство, я люблю пожертвовать вам все фигуры, чтобы последней поставить мат.
- Но перед костром у господина Сирано де Бержерака не будет ни одной фигуры для жертв, кроме собственной.
- Посмотрим, посмотрим, - нетерпеливо завертел выставленной вперед головой король. - Не пора ли закрывать Нельские ворота и зажигать костер?
- Все придет в свое время, если господин Сирано де Бержерак не опомнится и не опоздает.
- Вы допускаете, что он может струсить?
- Это его единственный путь к спасению, но ведущий, увы, в Бастилию за стократное нарушение вашего запрета на дуэли, ваше величество.
- Неужели стократного? Ну и молодец! - не удержался король от возгласа. - Кстати, не ваши ли это монахи выстроились чуть ли не солдатским строем перед сваленными дровами и хворостом?
- У каждого из них к груди прижато по два-три тома сочинений Декарта.
- Полили ли костер маслом? - осведомился король.
- Уже зажгли факелы, ваше величество.
- Кажется, я прозевал вам фигуру, - рассердился король. - Вы заговорили меня. Впрочем, не Сирано ли это появился между костром и толпой монахов? Вооруженный против безоружных? Где ж тут равенство сил, скажите-ка мне.
- Но за монахами вы можете увидеть толпу истинных католиков. У них найдется чем сломать даже лучшую шпагу.
- Надеюсь, и шею еретика?
- Да, - задумчиво заметил кардинал, - его действия можно расценить и как еретические, направленные против буллы папы.
Монахи меж тем подошли к просмоленным поленьям и предусмотрительно политому маслом хворосту и подожгли костер.
Пламя взвилось к небу, вызвав вопль восторга у всех, кто находился по обе стороны Сены.
Огонь отразился в воде и заплясал бегущими отсветами и бликами, словно на водную твердь рассыпали воз бриллиантов.
Осветились мрачные контуры Нельской башни с запертыми на ночь воротами.
- Какая прелесть! - воскликнула графиня де Ла Морлиер. - Маркиз, вы заслуживаете награды!
- Зрелище еще впереди, - пообещал маркиз.
И тогда между столпившимися монахами и костром возникла одинокая фигура стройного, совсем еще юного человека.
Не обнажая шпаги, он громко крикнул, так, что его было слышно не только на обоих берегах Сены, но и во дворце с открытыми окнами:
- Всякий, кто приблизится к костру, чтобы бросить в него книги Декарта, сам окажется в костре, познав гнев огня. Это говорю я, Сирано де Бержерак. Берегитесь!
Замешательство среди монахов было недолгим.
Первый из них, творя крестное знамение и шепча молитвы, приблизился к костру, неся книгу в вытянутой руке.
Никто не мог дать себе отчета, каким образом он вдруг взмахнул своей сутаной, указывая ногами на звезды, и полетел в трескучее пламя костра.
Раздался поросячий визг, и через мгновение живой факел ринулся от костра к группе монахов.
- Какая прелесть! - снова воскликнула графиня с родинкой. - Ведь он, наверное, обжегся, бедненький!
- Кто следующий? - крикнул Сирано.
- Вы заметили, ваше преосвященство, он не обнажает шпаги.
- Пока, пока, ваше величество. Я послал туда стражников.
- Тогда другое дело! - И король шмыгнул носом.
Меж тем группа монахов как по команде пришла в движение. Однако нельзя даже передать быстроту происходившего. Руки Сирано от неповторимых по молниеносности движений, да и сам он, мечущийся исчезающим призраком, может быть из-за капризов освещения, становились порой невидимыми, но сутаны, задранные ноги дерзнувших приблизиться к костру монахов мелькали в воздухе, а горящие факелы, вырываясь из костра, отчетливо видные, разбегались от "огня святого Эльма".
В отсветах его пламени виднелись разбросанные по земле книги в кожаных переплетах.
- Несчастные монахи, - заметил король.
- Они страдают за веру, - ответил кардинал.
Тогда на Сирано двинулась толпа, кстати сказать, наспех набранная монахами по трактирам.
Сирано так и не обнажил шпаги, но, если бы индеец Августин мог видеть, как он расправлялся с полупьяными погромщиками, привыкшими к тому, чтобы их боялись, и понятия не имевшими о тех невероятных приемах Сынов Солнца, которые освоил Сирано, угощая каждого, кто приближался к нему, ударами "живой кувалды" в самые болевые места.
Через некоторое время земля была усеяна корчащимися людьми, и берег Сены огласился криками и стонами. Но пьянчужки продолжали лезть на Сирано, отбрасываемые его ударами, падали на уже лежащих.
А над поверженными в позе ягуара, готового к прыжку, стоял ученик индейца из племени майя, готовый отразить любое нападение.
Но теперь в дело вступили стражники со шпагами в руках.
Пришлось и Сирано выхватить шпагу.
- Кажется, дело дошло до настоящего сражения, - заметил король.
- Они убьют его! Столько на одного! - воскликнула графиня де Ла Морлиер.
Баронесса де Невильет, затаив дыхание следившая за всем происходящим, упала в обморок.
В обморок упали и еще две дамы из окружения королевы, но, убедившись, что никто не спешит к ним на помощь, пришли в себя и бросились снова к окну, где их места были уже заняты другими дамами.
Стражники никак не могли сблизиться с Сирано, им мешали преграждавшие путь стонущие и корчащиеся от боли тела пьянчуг.
Но Сирано сам бросился на противников, и тут пошел в дело его излюбленный прием. В воздух, сверкая в отблесках костра, полетели одна за другой шпаги стражников, которые сразу же обращались в бегство. Пытавшихся оказать ему сопротивление офицеров Сирано неуловимым движением своей разящей шпаги ранил (хотя были и убитые!), отражая с непостижимой сноровкой все направленные на него удары. Впрочем, неверно думать, что он не получил ни одной раны. Камзол его покрылся кровавыми пятнами, но он продолжал биться с противниками, превосходя их в сноровке боя в несколько раз. Если говорить, что бой был неравным, то неравным он был обоюдно. Стражников было больше, но Сирано де Бержерак владел шпагой как никто из них.
Как и в большинстве сражений, исход боя решила паника.
Кто-то крикнул, что сам господь вложил в руку безумца его шпагу, ибо в булле папы не сказано о сожжении книг Декарта.
Монахи стали подбирать и уносить книги, не стараясь больше их сжечь, стражники подбирали убитых и раненых, число которых точно так и не было установлено, доходя в общей сложности до нескольких десятков, если считать и поверженных пьянчуг.
Полупьяная толпа разбежалась, стражники удалились.
Сирано остался один, готовый отразить новую попытку штурмовать костер святого Эльма.
- Это необыкновенно, маркиз! Я думала, что умру от волнения! вздохнула графиня с родинкой. - Но я смертельно устала, будто сама билась с этими ничтожествами. Садитесь в карету и отвезите меня домой. Граф уехал с поручением его высокопреосвященства в армию. Садитесь, пока я не передумала и не пригласила этого неистового демона, который, быть может, кое в чем и вам не уступит.
- Как можно, графиня! Уж позвольте мне не допустить до вашей обворожительной родинки его безобразный клюв.
- Но все-таки вам придется привезти его ко мне на следующий же раут. Он совсем недурной поэт. Пока, пожалуйста, не ревнуйте. Я просто хочу посмотреть на него вблизи.
- Предпочел бы, чтобы вблизи вы смотрели лишь на меня.
С этими словами маркиз юркнул в карету, поручив свою лошадь слуге графини.
Карета графини поехала следом за каретой баронессы де Невильет, которая после обморока наконец пришла в себя.
Ришелье смешал шахматные фигуры и сказал королю:
- На этот раз, ваше величество, я проиграл не только вам.
- Но каков молодец! - усмехнулся король. - Впрочем, и мат вы получили изящный.
Невыспавшийся кардинал, войдя в свой кабинет, увидел на столе свою закладную записку, как он того пожелал накануне.
Ее положил туда стоявший перед ним Сирано в изорванном и покрытом пятнами камзоле.
ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ
Воображение! Без этого качества нельзя
быть ни поэтом, ни философом, ни умным
человеком, ни мыслящим существом, ни
просто человеком...
Д. Д и д р о
Сражение Сирано де Бержерака со ста противниками кажется невероятным и выглядит легендой. Но ознакомление с подлинными документами и утверждениями как современников Сирано, так и более поздних исследователей, казалось бы, снимало сомнения.
Такая невероятная битва действительно имела место у Нельской башни в Париже, и к ней следует отнестись не как к вымыслу, а как к подлинному событию.
Расхождения между свидетельствами Э. Ростана в XIX веке и Николая Лебре, современника и друга Сирано, лишь в названном числе убитых и раненых в этой небывалой битве. Ростан допускал, что убитых было восемь, а раненых семнадцать. Николай же Лебре говорил лишь об одном убитом, не называя числа раненых.
Однако во всех свидетельствах приводится смехотворный повод вооруженного столкновения с отрядом в сто человек - видите ли, Сирано хотел заступиться за своего пьянчужку-приятеля.
Надо ли говорить, что такой пьянчужка вряд ли собрал бы против себя целых сто человек.
Нет, дело было в ином, что тщательно скрывалось и что интересно было бы понять. Кстати, трудно представить себе и механизм подобного сражения один против ста!
И здесь на помощь приходит воображение, которое, основываясь на сопоставлении различных совпадений и неясностей, позволяет предложить нарисованную в романе картину, дающую ответ на все недоуменные вопросы. Очевидно, действительность была близка к самому фантастическому вымыслу.