Страница:
— Доктор Делавэр?
— Привет, Чип, что случилось?
— Ничего. То есть ничего, относящегося к медицине, слава Богу. Надеюсь, звоню не слишком поздно?
— Нисколько.
— Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем. Я просто хочу узнать, должен ли я быть дома?
— Ваша информация всегда желательна, Чип.
— Гм...
— Вас это не устраивает?
— Боюсь, что да. У меня занятия во второй половине дня, в час тридцать, а сразу после них — встреча с некоторыми студентами. Ничего особенного, обычные занятия, но с приближением выпускных экзаменов паника среди студентов разрастается с безудержной скоростью.
— Ничего страшного, — ответил я. — Встретимся в следующий раз.
— Прекрасно, и, если у вас возникнут ко мне вопросы, просто позвоните. Я ведь дал вам мой здешний номер, да?
— Да.
— Отлично. Тогда договорились.
Я положил трубку. Этот звонок обеспокоил меня, но я не мог понять причину. Робин опять позвала меня из ванной комнаты, и я отправился на ее зов. Свет приглушен, Робин по самую шею укутана в пену, ее голова откинута на край ванны. Несколько гроздьев пузырей прицепились к ее волосам, которые она заколола наверх, пузыри сверкают, как драгоценности. Глаза закрыты, она не открыла их и тогда, когда я залез в ванну.
Закрывая грудь, она сказала:
— Ах, дрожу, дрожу, надеюсь, ты не Норман Бейтс[43].
— Норман предпочитал душ.
— О да. Тогда брат Нормана, склонный к созерцательности.
— Мокрый брат Нормана — водяной[44].
Она рассмеялась. Я вытянулся и тоже закрыл глаза. Она положила свои ноги на мои. Я лег ниже, чувствуя, как становится тепло, массируя пальцы ее ног и пытаясь расслабиться. Но я все еще продолжал перебирать в памяти подробности разговора с Чипом, и напряжение не спадало.
Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем.
Он хочет сказать, что, когда я звонил, его не было дома.
Разве не он разговаривал тогда с Синди?
И ее раздраженность...
— Что случилось? — спросила Робин. — Твои плечи так напряжены.
Я пересказал ей разговоры с Синди и Чипом.
— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение, Алекс? Это мог быть какой-нибудь родственник, пришедший навестить ее, — отец или брат?
— У нее нет ни того, ни другого.
— Тогда это был кузен или дядя. Или какой-нибудь работник обслуживания — водопроводчик, электрик, кто угодно.
— Попробуй пригласить одного из этих молодчиков в воскресенье вечером, — возразил я.
— Но они богаты. Богатые получают, что хотят и когда хотят.
— Да, может быть, так и было... Тем не менее мне показалось, что она была очень раздражена. Как будто я застал ее врасплох.
— Хорошо, давай предположим, что у нее интрижка. Ты уже подозреваешь ее в отравлении ребенка. По сравнению с этим супружеская неверность — просто мелкое преступление.
— Развлекается с мужчиной в первый же день после возвращения из больницы?
— Но и муженек счел уместным умчаться в свой колледж в первый день после возвращения, так ведь? Если для него это обычное явление, то, вероятно, она скучающая одинокая леди, Алекс. Он не дает ей того, что ей нужно, поэтому она добывает это на стороне. Во всяком случае, имеет ли какое-нибудь отношение супружеская неверность к этому синдрому Мюнхгаузена?
— Все, что вызывает у человека с такими наклонностями чувство беспомощности, оказывает влияние на развитие синдрома. Но это значит гораздо больше, Робин. Если у Синди любовная интрига, то это серьезный повод. Избавиться от муженька и детей и стать свободной, чтобы быть с любовником.
— Есть более легкие способы избавиться от семьи.
— Мы говорим о больном человеке.
— По-настоящему больном?
— Мне платят не за работу со здоровыми головами.
Она наклонилась и коснулась моего лица.
— Это уже серьезно задевает тебя.
— Конечно. Кэсси совершенно беспомощная, и все предают ее.
— Ты делаешь все, что в твоих силах.
— Думаю, да.
Мы продолжали сидеть в ванне. Я опять попытался расслабиться, мышцы потеряли упругость, но мозг продолжал работать. Облака пены собрались вокруг плеч Робин как горностаевый палантин. Она была такой красивой, и я сказал ей об этом.
— Какой ты льстец, водяной, — отшутилась она. Но ее улыбка была серьезной и искренней. По крайней мере, хоть кому-то я сделал приятное.
— Привет, Майло.
Он сказал что-то, от чего она засмеялась.
— Абсолютно, — согласилась Робин, передала мне трубку и вернулась к своему кроссворду.
— Приятно вновь слышать ее голос, — заявил Майло. — Наконец ты проявляешь некоторый здравый смысл.
Голос был четким, но звучал откуда-то издалека.
— Где ты?
— В переулке за лавкой скорняжных изделий. Небольшое расследование по поводу кражи, пока ничего не обнаружено. Я вам помешал?
— Ты помешал семейному счастью, — сказал я, поглаживая руку Робин. Она еще больше сосредоточилась на кроссворде, даже засунула карандаш в рот, но ее рука поднялась навстречу моей, и мы сплели пальцы.
— Послушай меня ради любого счастья, — хмыкнул Майло. — Есть пара сообщений. Первое — твой мистер Хененгард весьма интересный экземпляр. Подлинные водительские права и номер страховки, но, судя по адресу на правах, он должен проживать в Тарзане, у него нет номера телефона, сведений о финансовом положении, и он не числится в списке службы внутренних доходов. Никаких сведений нет и в архиве округа. Ничего в военных или избирательных списках. Картина такая же, как у заключенного, который отсидел много-много лет и только что вышел из тюрьмы, он не голосовал и не платил налоги. Хотя фамилия Хененгард не фигурирует и в данных Национального центра информации о преступлениях или в списках досрочно освобожденных. Поэтому можно предположить, что это ошибка в компьютере или я что-то напутал в технике. Завтра я попрошу Чарли проверить.
— Призрак больницы. Зная, что он возглавляет службу безопасности, я чувствую себя немного лучше.
Робин быстро взглянула на меня и вернулась к своему кроссворду.
— Ага, — согласился Майло. — Ты бы удивился, узнав, какие странные типы попадают в службу безопасности: чокнутые, которые пытаются поступить в полицию, но не проходят психиатрического обследования. В любом случае держись от него подальше, пока я не раздобуду побольше информации. И второе: я покопался в деле Херберт и ближе к полуночи хочу проехаться в тот район, поговорить с барменом.
— У него есть что-нибудь новое?
— Нет, но, на мой взгляд, Гомес и его коллега расспросили его не слишком тщательно. Этот парень круто увяз в делах с наркотиками, и они сочли его ненадежным свидетелем. Поэтому особенно и не нажимали, задали кое-какие вопросы — и все. Я разыскал его телефон, поговорил с его подружкой и установил, что он получил работу в другом клубе, в районе, относящемся к Ньютонскому отделению полиции. Вот я и решил побывать там и поговорить с ним. Подумал, может быть, тебе будет интересно поехать со мной. Но у тебя, как видно, есть более приятные планы.
Робин подняла голову. Я понял, что сжал ее пальцы слишком сильно, и отпустил кисть.
— Когда ты собираешься ехать?
— Через час или около того. Я рассчитал, что попаду туда после полуночи, как раз когда действо только начнется. Мне хочется застать его в естественной среде, но раньше, чем эта среда примет слишком выраженные формы. Во всяком случае, желаю тебе наслаждаться счастьем.
— Подожди. И у меня есть кое-что для тебя. Есть время послушать?
— Конечно. Здесь, в этом переулке, кроме нас и кошек, нет никого. Что случилось?
— Дедушка Чак сегодня прихватил меня, как раз когда я выходил из клиники. Он, защищая честь клана, разразился передо мной речью на тему «Единая большая счастливая семья». Именно так, как мы с тобой и предполагали. Закончил тем, что предложил мне работу. У меня возникло впечатление, что он советовал мне успокоиться и не слишком совать нос в его дела.
— Не очень-то тонко.
— Нет. На самом деле он ухитрился сделать это очень тонко. Даже если бы его слова были записаны на пленку, прижать его никак не смогли бы. Конечно, нельзя сказать, что предложение представляло особую ценность, потому что работа в Западной педиатрической больнице едва ли может означать прочную обеспеченность.
Я пересказал Майло интервью Пламба для газеты и те финансовые гипотезы, которые заставили меня посерьезнее заинтересоваться научной деятельностью Лоренса Эшмора. Когда я дошел до рассказа об институте Ферриса Диксона, Робин отложила свой кроссворд и прислушалась.
— Вирджиния, — повторил Майло. — Бывал там пару раз на федеральных тренировочных сборах. Красивый штат, но все, что там происходит, по-моему, зависит от решения правительства.
— Институт числится в списке частных предприятий. Своего рода корпорация.
— На какое исследование была дана субсидия?
— Пестициды в почве. Эшмор анализировал свои старые изыскания. Слишком большая сумма на подобную работу, Майло. Я решил завтра утром позвонить в институт, посмотреть, что еще можно узнать. И попытаюсь опять связаться с миссис Эшмор. Узнать, заходил ли к ней Хененгард, наш Таинственный Мужчина.
— Повторяю, Алекс, держись от него подальше.
— Не волнуйся. На расстояние короче, чем телефонная трубка, я не приближусь. Во второй половине дня буду занят тем, чему учился в медицинской школе, — посещу Чипа и Синди. Которые, возможно, не испытывают семейного счастья.
Я пересказал Майло свои подозрения, включая и предположения, высказанные Робин.
— Твои соображения?
— Кто, черт возьми, их знает?! Может, у нее действительно тек кран, а может, она Хестер Прин[45] из долины Сан-Фернандо. Скажу одно: если она и в самом деле меняет Чипа на другого, то делает это слишком неаккуратно. Тебе так не кажется? Позволяет тебе услышать голос своего любовника.
— Возможно, она не хотела — я захватил ее врасплох. Она была очень раздражена — почти сразу же прикрыла трубку ладонью. Я услышал лишь несколько слов, произнесенных низким голосом. И если у нее синдром Мюнхгаузена, то ей должно быть свойственно играть в опасные игры.
— Низкий голос, да? Ты уверен, что это не был телевизор?
— Нет, это был настоящий разговор. Синди говорила, парень отвечал. Я счел, что это Чип. Если бы он позже не позвонил мне, я бы и не задумывался, кто это был.
— Гм. Тогда что это значит? Для Кэсси?
Я повторил мою теорию о мотиве преступления.
— Не забывай о деньгах Чипа. Это чертовски сильный стимул.
— Но также чертовски неловко для семьи, если дело получит широкую огласку и состоится скандальный развод. Может быть, именно это Чак старается скрыть от меня. Он настаивал на том, что Чип и Синди создали прочную семью, называл Синди чудесной девушкой. Даже если она и не подходит под тип девушки, которую человек его положения хотел бы видеть своей единственной невесткой. С другой стороны, судя по тому, на что похожи его зубы, он сам с большим трудом проложил себе дорогу наверх. Поэтому, возможно, он не сноб.
— А что с его зубами?
— Они кривые и желтые. Он никогда не раскошеливался на ортодонтов. Да и, кроме того, его манеры оставляют желать лучшего.
— Человек, выбившийся из низов своим трудом, — заключил Майло. — Может, он уважает Синди за то, что она сделала то же самое.
— Кто знает. Есть какие-нибудь сведения, почему она уволилась из армии?
— Пока нет. Придется нажать на Чарли... Ну ладно, свяжусь с тобой завтра.
— Если что-нибудь узнаешь у бармена, сразу же перезвони мне.
В моем голосе звучало напряжение. Плечи вновь покрылись узлами натянутых мускулов. Робин коснулась моей руки и спросила:
— В чем чело?
Я прикрыл трубку рукой и повернулся к ней.
— Он напал на след того, что может иметь, а может и не иметь отношения к нашему делу.
— И он позвонил, чтобы пригласить тебя с собой?
— Да, но...
— И ты хочешь поехать?
— Нет, я ...
— Это опасно?
— Нет, просто разговор со свидетелем.
Она ласково подтолкнула меня:
— Отправляйся.
— В этом нет необходимости, Робин.
Она засмеялась:
— Все равно поезжай.
— Мне не обязательно. Это очень мило с твоей стороны.
— Семейное счастье?
— Великое счастье. — Я обнял ее.
Она поцеловала мою руку и сняла ее со своей.
— Поезжай, Алекс. Я не хочу лежать здесь и слушать, как ты крутишься в постели.
— Я не буду.
— Ты знаешь, что будешь.
— Ты предпочитаешь остаться одна?
— Я не буду одна. В мыслях. Я буду не одна, я буду с тем, что происходит с нами.
23
— Привет, Чип, что случилось?
— Ничего. То есть ничего, относящегося к медицине, слава Богу. Надеюсь, звоню не слишком поздно?
— Нисколько.
— Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем. Я просто хочу узнать, должен ли я быть дома?
— Ваша информация всегда желательна, Чип.
— Гм...
— Вас это не устраивает?
— Боюсь, что да. У меня занятия во второй половине дня, в час тридцать, а сразу после них — встреча с некоторыми студентами. Ничего особенного, обычные занятия, но с приближением выпускных экзаменов паника среди студентов разрастается с безудержной скоростью.
— Ничего страшного, — ответил я. — Встретимся в следующий раз.
— Прекрасно, и, если у вас возникнут ко мне вопросы, просто позвоните. Я ведь дал вам мой здешний номер, да?
— Да.
— Отлично. Тогда договорились.
Я положил трубку. Этот звонок обеспокоил меня, но я не мог понять причину. Робин опять позвала меня из ванной комнаты, и я отправился на ее зов. Свет приглушен, Робин по самую шею укутана в пену, ее голова откинута на край ванны. Несколько гроздьев пузырей прицепились к ее волосам, которые она заколола наверх, пузыри сверкают, как драгоценности. Глаза закрыты, она не открыла их и тогда, когда я залез в ванну.
Закрывая грудь, она сказала:
— Ах, дрожу, дрожу, надеюсь, ты не Норман Бейтс[43].
— Норман предпочитал душ.
— О да. Тогда брат Нормана, склонный к созерцательности.
— Мокрый брат Нормана — водяной[44].
Она рассмеялась. Я вытянулся и тоже закрыл глаза. Она положила свои ноги на мои. Я лег ниже, чувствуя, как становится тепло, массируя пальцы ее ног и пытаясь расслабиться. Но я все еще продолжал перебирать в памяти подробности разговора с Чипом, и напряжение не спадало.
Синди только что позвонила мне и сказала, что вы собираетесь посетить нас завтра днем.
Он хочет сказать, что, когда я звонил, его не было дома.
Разве не он разговаривал тогда с Синди?
И ее раздраженность...
— Что случилось? — спросила Робин. — Твои плечи так напряжены.
Я пересказал ей разговоры с Синди и Чипом.
— Может быть, ты придаешь этому слишком большое значение, Алекс? Это мог быть какой-нибудь родственник, пришедший навестить ее, — отец или брат?
— У нее нет ни того, ни другого.
— Тогда это был кузен или дядя. Или какой-нибудь работник обслуживания — водопроводчик, электрик, кто угодно.
— Попробуй пригласить одного из этих молодчиков в воскресенье вечером, — возразил я.
— Но они богаты. Богатые получают, что хотят и когда хотят.
— Да, может быть, так и было... Тем не менее мне показалось, что она была очень раздражена. Как будто я застал ее врасплох.
— Хорошо, давай предположим, что у нее интрижка. Ты уже подозреваешь ее в отравлении ребенка. По сравнению с этим супружеская неверность — просто мелкое преступление.
— Развлекается с мужчиной в первый же день после возвращения из больницы?
— Но и муженек счел уместным умчаться в свой колледж в первый день после возвращения, так ведь? Если для него это обычное явление, то, вероятно, она скучающая одинокая леди, Алекс. Он не дает ей того, что ей нужно, поэтому она добывает это на стороне. Во всяком случае, имеет ли какое-нибудь отношение супружеская неверность к этому синдрому Мюнхгаузена?
— Все, что вызывает у человека с такими наклонностями чувство беспомощности, оказывает влияние на развитие синдрома. Но это значит гораздо больше, Робин. Если у Синди любовная интрига, то это серьезный повод. Избавиться от муженька и детей и стать свободной, чтобы быть с любовником.
— Есть более легкие способы избавиться от семьи.
— Мы говорим о больном человеке.
— По-настоящему больном?
— Мне платят не за работу со здоровыми головами.
Она наклонилась и коснулась моего лица.
— Это уже серьезно задевает тебя.
— Конечно. Кэсси совершенно беспомощная, и все предают ее.
— Ты делаешь все, что в твоих силах.
— Думаю, да.
Мы продолжали сидеть в ванне. Я опять попытался расслабиться, мышцы потеряли упругость, но мозг продолжал работать. Облака пены собрались вокруг плеч Робин как горностаевый палантин. Она была такой красивой, и я сказал ей об этом.
— Какой ты льстец, водяной, — отшутилась она. Но ее улыбка была серьезной и искренней. По крайней мере, хоть кому-то я сделал приятное.
* * *
Мы вернулись в постель и занялись воскресной газетой. На сей раз я просматривал ее тщательно, выискивая что-нибудь о Западной педиатрической или о Лоренсе Эшморе, но не нашел ничего. Без четверти одиннадцать зазвонил телефон. Робин подняла трубку:— Привет, Майло.
Он сказал что-то, от чего она засмеялась.
— Абсолютно, — согласилась Робин, передала мне трубку и вернулась к своему кроссворду.
— Приятно вновь слышать ее голос, — заявил Майло. — Наконец ты проявляешь некоторый здравый смысл.
Голос был четким, но звучал откуда-то издалека.
— Где ты?
— В переулке за лавкой скорняжных изделий. Небольшое расследование по поводу кражи, пока ничего не обнаружено. Я вам помешал?
— Ты помешал семейному счастью, — сказал я, поглаживая руку Робин. Она еще больше сосредоточилась на кроссворде, даже засунула карандаш в рот, но ее рука поднялась навстречу моей, и мы сплели пальцы.
— Послушай меня ради любого счастья, — хмыкнул Майло. — Есть пара сообщений. Первое — твой мистер Хененгард весьма интересный экземпляр. Подлинные водительские права и номер страховки, но, судя по адресу на правах, он должен проживать в Тарзане, у него нет номера телефона, сведений о финансовом положении, и он не числится в списке службы внутренних доходов. Никаких сведений нет и в архиве округа. Ничего в военных или избирательных списках. Картина такая же, как у заключенного, который отсидел много-много лет и только что вышел из тюрьмы, он не голосовал и не платил налоги. Хотя фамилия Хененгард не фигурирует и в данных Национального центра информации о преступлениях или в списках досрочно освобожденных. Поэтому можно предположить, что это ошибка в компьютере или я что-то напутал в технике. Завтра я попрошу Чарли проверить.
— Призрак больницы. Зная, что он возглавляет службу безопасности, я чувствую себя немного лучше.
Робин быстро взглянула на меня и вернулась к своему кроссворду.
— Ага, — согласился Майло. — Ты бы удивился, узнав, какие странные типы попадают в службу безопасности: чокнутые, которые пытаются поступить в полицию, но не проходят психиатрического обследования. В любом случае держись от него подальше, пока я не раздобуду побольше информации. И второе: я покопался в деле Херберт и ближе к полуночи хочу проехаться в тот район, поговорить с барменом.
— У него есть что-нибудь новое?
— Нет, но, на мой взгляд, Гомес и его коллега расспросили его не слишком тщательно. Этот парень круто увяз в делах с наркотиками, и они сочли его ненадежным свидетелем. Поэтому особенно и не нажимали, задали кое-какие вопросы — и все. Я разыскал его телефон, поговорил с его подружкой и установил, что он получил работу в другом клубе, в районе, относящемся к Ньютонскому отделению полиции. Вот я и решил побывать там и поговорить с ним. Подумал, может быть, тебе будет интересно поехать со мной. Но у тебя, как видно, есть более приятные планы.
Робин подняла голову. Я понял, что сжал ее пальцы слишком сильно, и отпустил кисть.
— Когда ты собираешься ехать?
— Через час или около того. Я рассчитал, что попаду туда после полуночи, как раз когда действо только начнется. Мне хочется застать его в естественной среде, но раньше, чем эта среда примет слишком выраженные формы. Во всяком случае, желаю тебе наслаждаться счастьем.
— Подожди. И у меня есть кое-что для тебя. Есть время послушать?
— Конечно. Здесь, в этом переулке, кроме нас и кошек, нет никого. Что случилось?
— Дедушка Чак сегодня прихватил меня, как раз когда я выходил из клиники. Он, защищая честь клана, разразился передо мной речью на тему «Единая большая счастливая семья». Именно так, как мы с тобой и предполагали. Закончил тем, что предложил мне работу. У меня возникло впечатление, что он советовал мне успокоиться и не слишком совать нос в его дела.
— Не очень-то тонко.
— Нет. На самом деле он ухитрился сделать это очень тонко. Даже если бы его слова были записаны на пленку, прижать его никак не смогли бы. Конечно, нельзя сказать, что предложение представляло особую ценность, потому что работа в Западной педиатрической больнице едва ли может означать прочную обеспеченность.
Я пересказал Майло интервью Пламба для газеты и те финансовые гипотезы, которые заставили меня посерьезнее заинтересоваться научной деятельностью Лоренса Эшмора. Когда я дошел до рассказа об институте Ферриса Диксона, Робин отложила свой кроссворд и прислушалась.
— Вирджиния, — повторил Майло. — Бывал там пару раз на федеральных тренировочных сборах. Красивый штат, но все, что там происходит, по-моему, зависит от решения правительства.
— Институт числится в списке частных предприятий. Своего рода корпорация.
— На какое исследование была дана субсидия?
— Пестициды в почве. Эшмор анализировал свои старые изыскания. Слишком большая сумма на подобную работу, Майло. Я решил завтра утром позвонить в институт, посмотреть, что еще можно узнать. И попытаюсь опять связаться с миссис Эшмор. Узнать, заходил ли к ней Хененгард, наш Таинственный Мужчина.
— Повторяю, Алекс, держись от него подальше.
— Не волнуйся. На расстояние короче, чем телефонная трубка, я не приближусь. Во второй половине дня буду занят тем, чему учился в медицинской школе, — посещу Чипа и Синди. Которые, возможно, не испытывают семейного счастья.
Я пересказал Майло свои подозрения, включая и предположения, высказанные Робин.
— Твои соображения?
— Кто, черт возьми, их знает?! Может, у нее действительно тек кран, а может, она Хестер Прин[45] из долины Сан-Фернандо. Скажу одно: если она и в самом деле меняет Чипа на другого, то делает это слишком неаккуратно. Тебе так не кажется? Позволяет тебе услышать голос своего любовника.
— Возможно, она не хотела — я захватил ее врасплох. Она была очень раздражена — почти сразу же прикрыла трубку ладонью. Я услышал лишь несколько слов, произнесенных низким голосом. И если у нее синдром Мюнхгаузена, то ей должно быть свойственно играть в опасные игры.
— Низкий голос, да? Ты уверен, что это не был телевизор?
— Нет, это был настоящий разговор. Синди говорила, парень отвечал. Я счел, что это Чип. Если бы он позже не позвонил мне, я бы и не задумывался, кто это был.
— Гм. Тогда что это значит? Для Кэсси?
Я повторил мою теорию о мотиве преступления.
— Не забывай о деньгах Чипа. Это чертовски сильный стимул.
— Но также чертовски неловко для семьи, если дело получит широкую огласку и состоится скандальный развод. Может быть, именно это Чак старается скрыть от меня. Он настаивал на том, что Чип и Синди создали прочную семью, называл Синди чудесной девушкой. Даже если она и не подходит под тип девушки, которую человек его положения хотел бы видеть своей единственной невесткой. С другой стороны, судя по тому, на что похожи его зубы, он сам с большим трудом проложил себе дорогу наверх. Поэтому, возможно, он не сноб.
— А что с его зубами?
— Они кривые и желтые. Он никогда не раскошеливался на ортодонтов. Да и, кроме того, его манеры оставляют желать лучшего.
— Человек, выбившийся из низов своим трудом, — заключил Майло. — Может, он уважает Синди за то, что она сделала то же самое.
— Кто знает. Есть какие-нибудь сведения, почему она уволилась из армии?
— Пока нет. Придется нажать на Чарли... Ну ладно, свяжусь с тобой завтра.
— Если что-нибудь узнаешь у бармена, сразу же перезвони мне.
В моем голосе звучало напряжение. Плечи вновь покрылись узлами натянутых мускулов. Робин коснулась моей руки и спросила:
— В чем чело?
Я прикрыл трубку рукой и повернулся к ней.
— Он напал на след того, что может иметь, а может и не иметь отношения к нашему делу.
— И он позвонил, чтобы пригласить тебя с собой?
— Да, но...
— И ты хочешь поехать?
— Нет, я ...
— Это опасно?
— Нет, просто разговор со свидетелем.
Она ласково подтолкнула меня:
— Отправляйся.
— В этом нет необходимости, Робин.
Она засмеялась:
— Все равно поезжай.
— Мне не обязательно. Это очень мило с твоей стороны.
— Семейное счастье?
— Великое счастье. — Я обнял ее.
Она поцеловала мою руку и сняла ее со своей.
— Поезжай, Алекс. Я не хочу лежать здесь и слушать, как ты крутишься в постели.
— Я не буду.
— Ты знаешь, что будешь.
— Ты предпочитаешь остаться одна?
— Я не буду одна. В мыслях. Я буду не одна, я буду с тем, что происходит с нами.
23
Я уложил ее в постель и вышел в гостиную ждать Майло. Незадолго до полуночи он тихонько постучал. В руках он держал твердую коробку размером с атташе-кейс, а одет был в водолазку, брюки из твида и ветровку. Все черного цвета. Настоящая пародия на одежду лос-анджелесского хипстера[46].
— Пытаешься раствориться в ночи, Зорро?
— Возьмем твою машину. Я не собираюсь демонстрировать «порше» в таком районе.
Я вывел из гаража «севиль», он поставил коробку в кузов, залез в кабину и скомандовал:
— Поехали.
Я следовал его указаниям и направился по бульвару Сансет к дороге 405, ведущей на юг, где растворился в потоке несущихся в сторону аэропорта грузовичков со светящимися красным задними огнями. На пересечении с шоссе Санта-Моника я свернул к Лос-Анджелесу и поехал на восток по скоростной полосе. Шоссе было на редкость пустынным, таким я его никогда не видел; смягченное теплой влажной дымкой, оно выглядело как-то по-импрессионистски.
Майло опустил стекло и закурил дешевую сигару, пуская дым в проносящийся мимо город. Он выглядел усталым, будто весь выговорился по телефону. Я тоже чувствовал себя утомленным, поэтому мы оба молчали.
Вблизи Ла-Бреа низкий спортивный автомобиль с шумом догнал нас, проехал впритирку с моей машиной, выпустил клуб дыма и, прежде чем обогнать нас на скорости, близкой к ста милям в час, сверкнул всеми своими сигнальными огнями. Майло внезапно выпрямился — рефлекс полицейского — и наблюдал за автомобилем, пока тот не исчез из виду, и только тогда опять расслабился и принялся смотреть в боковое стекло.
Я проследил за его взглядом, устремленным на луну цвета слоновой кости, подернутую полосами облаков и какую-то жирную, хотя еще и не совсем полную. Она висела перед нами как гигантское йо-йо, слоновая кость, покрытая пятнами зелено-бурого цвета.
— Третья четверть луны, — сказал я.
— Больше похоже на семь восьмых. Это означает, что почти все психи начинают колобродить. Езжай дальше по десятой дороге до пересечения и сверни у Санта-Фе.
Он продолжал тихо бормотать указания о направлении движения до тех пор, пока мы не добрались до обширного безмолвного района оптовой торговли, складов и литейных. Никакого освещения, никакого движения на улицах, немногие машины, которые я заметил, стояли на площадках, огороженных для безопасности заборами, смахивающими на тюремные. По мере удаления от побережья дымка рассеивалась и очертания зданий центральной части Лос-Анджелеса становились более четкими. Но здесь, на фоне черной громады границ города, я с трудом мог различить похожие на мираж силуэты домов. Тишина казалась унылой — будто все душевные силы здесь истощились. Будто географические границы Лос-Анджелеса превысили запасы его энергии.
Майло указывал путь. Мы миновали несколько крутых поворотов и ехали по полосам асфальта, которые могли сойти за улицы или переулки, по лабиринту, из которого я не смог бы выбраться самостоятельно. Майло забыл о своей сигаре, она потухла, но запах табака остался в машине. И хотя задувавший в окно ветерок был теплым и приятным, мой друг начал поднимать стекло. Я понял причину этого раньше, чем он перестал крутить ручку стеклоподъемника. Новый запах подавил вонь жженого сукна от дешевой сигары. Какой-то металлический, сладкий и горький одновременно — запах гниения. Он проникал даже через стекло. И еще звук, холодный и звонкий, как аплодисменты стального гиганта, звук, скрежещущий где-то далеко в ночной тиши.
— Консервные заводы, — объяснил Майло. — Тянутся от Восточного Лос-Анджелеса до самого Вернона, но звук разносится далеко. Когда я только начал работать в полиции, в ночную смену водил здесь патрульную машину. Иногда ночью забивали свиней. И можно было слышать, как они визжат, бьются о стены и гремят цепями. Теперь, я думаю, им дают транквилизаторы. Вот здесь поверни направо, затем сразу же налево. Проезжай квартал и паркуйся, где удастся.
Лабиринт окончился узкой прямой дорогой длиной в квартал, ограниченной с обеих сторон забором. Никаких тротуаров. Сорняки проросли сквозь асфальт, как волосы на жировике. Вдоль обеих сторон улицы вплотную к забору стояли автомашины.
Я припарковался на первом попавшемся свободном месте рядом со старым «БМВ» с наклейкой на стекле и заваленной всякой дрянью задней полкой. Мы вышли из машины. Воздух стал более прохладным, но запах боен остался — не такой сильный, только след от него. Возможно, просто переменился ветер, хотя я этого не чувствовал. Скрежет металла уже не был слышен, его сменила музыка — эльфоподобные повизгивания электрооргана, мрачный бас и звуки среднего регистра, извлекаемые, скорее всего, из гитар. Если какой-то ритм и был, то я не мог его уловить.
— Время прихода гостей. Какой танец в моде на этой неделе?
— Уголовная ламбада, — ответил Майло. — Прислонись к партнеру и обшарь его — или ее — карманы. — Он сунул руки в сбои карманы и, сгорбившись, двинулся вперед.
Мы направились вверх по улице. Она упиралась в высокое, лишенное, как показалось вначале, окон здание. Стены из бледного кирпича в свете пары красных ламп приобретали розовый оттенок. Три этажа — трио поставленных один на другой последовательно уменьшавшихся кубов. Плоская крыша, стальные двери, ассиметрично расположенные под беспорядочно разбросанными закрытыми окнами, фасад обвивала паутина пожарных лестниц, похожая на отлитый из стали плющ. Подойдя ближе, я увидел огромные вылинявшие буквы, намалеванные над погрузочной платформой:
«КОМПАНИЯ БЕЙКЕРА ПО ИЗГОТОВЛЕНИЮ МИНЕРАЛЬНЫХ УДОБРЕНИЙ И ПОТАША».
Музыка зазвучала громче. Тяжелое, медленное клавишное соло. В промежутке между нотами стали слышны голоса. Когда мы подошли ближе, перед одной из дверей я увидел изогнувшуюся в форме буквы S очередь — пятидесятифутовая вереница муравьев, углубившаяся в улицу и заполонившая ее.
Мы пошли вдоль очереди. На нас оборачивались ожившие маски домино. Черная одежда была униформой, мрачность — дежурным выражением лиц. Цепи на обуви, сигареты — легальные и нелегальные, бормотание, шарканье и усмешки, то и дело попадающиеся подонки, принимающие амфетамин. Мелькание голой плоти, более белой, чем лунный свет. Грубые реплики, под стать электрооргану, вызывали у кого-то смех.
Возраст в основном между восемнадцатью и двадцатью пятью, тяготеющий больше к нижнему пределу. Я услышал за спиной кошачье мяуканье, затем опять раздался смех. Адское сборище.
Дверь, которая так притягивала к себе толпу, была покрыта ржавым четырехугольным листом металла и закрыта на задвижку. Перед ней стоял здоровяк, одетый в черную без рукавов майку с высоким воротником, шорты для серфинга с зеленым цветочным узором и высокие сапоги на шнуровке. Лет двадцать с небольшим, туповатые черты лица, сонные глаза и кожа, которая была бы багровой, даже если бы не освещалась красной лампой над его головой. Черные волосы на макушке торчали плотным ежиком, а по бокам прорезались полосками голого черепа. Я заметил пару мест, где волосы были редкими не от стрижки, — пушистые пятна, как у выздоравливающих после химиотерапии. Но, несмотря на это, тело его было огромным, даже жирноватым. Длинные сзади волосы заплетены в плотную намасленную косичку, перекинутую через плечо. По плечам рассыпаны прыщи. Сыпь, вызванная гормональными нарушениями, — это и объясняло выпадение волос.
Стоящие во главе очереди подростки что-то говорили ему. Он не отвечал. Не заметил и нашего приближения или предпочел не заметить.
Майло приблизился к нему:
— Добрый вечер, чемпион.
Вышибала продолжал смотреть в другую сторону.
Майло повторил приветствие. Вышибала рывком повернул голову и зарычал. Если бы не его габариты, это выглядело бы весьма комично. На народ, стоящий во главе очереди, это произвело впечатление.
Кто-то предупредил:
— Держись подальше, он знает кунг-фу.
Вышибала улыбнулся, опять посмотрел в сторону, похрустел костяшками пальцев и зевнул.
Майло в мгновение ока очутился нос к носу с верзилой и сунул ему свой полицейский жетон в жирную морду. Я не заметил, когда он успел вынуть его из кармана.
Вышибала опять зарычал, но было видно, что он подчиняется. Я оглянулся. Какая-то девушка с волосами цвета обескислороженной крови высунула язык и задвигала им. Парень, тискавший ее грудь, сплюнул и сделал грубый жест средним пальцем.
Майло помахал своим жетоном перед глазами вышибалы. Здоровяк следил за ним, как загипнотизированный.
Майло задержал руку. Вышибала с трудом читал, что написано в удостоверении.
Кто-то выругался. Кто-то завыл волком. Вой подхватили, и вскоре улица походила на дикие равнины, описанные в рассказах Джека Лондона.
Майло скомандовал:
— Открывай, Спайк, а то мы начнем проверку удостоверений личности и данных о здоровье.
Волчий хор звучал все громче, почти заглушая музыку. Вышибала нахмурил брови, обдумывая сказанное. Было просто больно на него смотреть. Наконец он засмеялся и засунул руку за спину.
Майло схватил руку верзилы; его большие пальцы с трудом обхватывали кисть вышибалы.
— Спокойно.
— Открываю, парень, — сказал Спайк. — Это ключ.
Его голос казался неестественно глубоким, как на пластинке, проигрываемой на медленных оборотах, но вместе с тем каким-то скулящим.
Майло попятился назад, освободив немного пространства, и следил за его руками. Вышибала вытянул из шорт ключ, открыл замок на задвижке и поднял ее.
Дверь на дюйм приоткрылась. Наружу хлынули жара, свет и шум. Волчья стая рванулась в атаку.
Вышибала прыгнул вперед, выставив руки, как, он полагал, это делают каратисты, и оскалив зубы. Стая остановилась, отступила, но все же раздалось несколько протестующих голосов. Верзила поднял руки высоко вверх и будто поскреб ими воздух. Свет от лампы придал радужным оболочкам его глаз красный оттенок. Его подмышки были выбриты. Там тоже красовались прыщи.
— Назад, мать вашу!.. — взревел он.
Волки замолкли.
— Впечатляюще, Спайк, — похвалил Майло.
Вышибала продолжал взирать на очередь. Его челюсть отвисла. Он пыхтел и потел.
Из щели в двери продолжали литься звуки. Майло положил руку на задвижку. Ее скрип привлек внимание вышибалы. Он повернулся к полицейскому.
— Дай ему, — прозвучал сзади нас голос.
— Мы сейчас идем туда, Спайк, — сказал Майло. — Успокой эту рвань.
Тот закрыл рот и громко засопел носом. В одной ноздре появился пузырь соплей.
— Меня зовут не Спайк, — заявил он, — а Джеймс. Майло улыбнулся:
— О'кей. Ты хорошо работаешь, Джеймс. Когда-нибудь работал в клубе «Майян Мортгей»?
Вышибала вытер нос рукой:
— А?
Напряженный мыслительный процесс.
— Ладно, забудь.
Вышибала выглядел обиженным.
— Что ты сказал, парень? Серьезно.
— Я сказал, что у тебя блестящее будущее, Джеймс. Если эта работа устареет, ты всегда сможешь выставить свою кандидатуру в вице-президенты.
Слева располагался бар — деревянные двери, положенные на козлы, за ними металлические полки, уставленные бутылками. Рядом с полками — полдюжины белых сосудов со льдом.
Сверкающие фарфоровые сосуды. Крышки подняты.
Настоящие унитазы.
Двое мужчин работали без передышки, чтобы удовлетворить томимых жаждой подростков, наполняя стаканы содержимым бутылок и выкалывая лед из унитазов. Никаких водопроводных кранов; вода и содовая наливались из бутылок.
Остальное пространство комнаты было танцевальным залом. Никакой барьер не отделял толпу у бара от набившихся как сельди в бочке тел, извивающихся и дергающихся подобно вытащенному из воды груниону[47]. Вблизи музыка казалась еще более аморфной. Но достаточно громкой, чтобы задать работу сейсмографам в Калифорнийском технологической центре.
— Пытаешься раствориться в ночи, Зорро?
— Возьмем твою машину. Я не собираюсь демонстрировать «порше» в таком районе.
Я вывел из гаража «севиль», он поставил коробку в кузов, залез в кабину и скомандовал:
— Поехали.
Я следовал его указаниям и направился по бульвару Сансет к дороге 405, ведущей на юг, где растворился в потоке несущихся в сторону аэропорта грузовичков со светящимися красным задними огнями. На пересечении с шоссе Санта-Моника я свернул к Лос-Анджелесу и поехал на восток по скоростной полосе. Шоссе было на редкость пустынным, таким я его никогда не видел; смягченное теплой влажной дымкой, оно выглядело как-то по-импрессионистски.
Майло опустил стекло и закурил дешевую сигару, пуская дым в проносящийся мимо город. Он выглядел усталым, будто весь выговорился по телефону. Я тоже чувствовал себя утомленным, поэтому мы оба молчали.
Вблизи Ла-Бреа низкий спортивный автомобиль с шумом догнал нас, проехал впритирку с моей машиной, выпустил клуб дыма и, прежде чем обогнать нас на скорости, близкой к ста милям в час, сверкнул всеми своими сигнальными огнями. Майло внезапно выпрямился — рефлекс полицейского — и наблюдал за автомобилем, пока тот не исчез из виду, и только тогда опять расслабился и принялся смотреть в боковое стекло.
Я проследил за его взглядом, устремленным на луну цвета слоновой кости, подернутую полосами облаков и какую-то жирную, хотя еще и не совсем полную. Она висела перед нами как гигантское йо-йо, слоновая кость, покрытая пятнами зелено-бурого цвета.
— Третья четверть луны, — сказал я.
— Больше похоже на семь восьмых. Это означает, что почти все психи начинают колобродить. Езжай дальше по десятой дороге до пересечения и сверни у Санта-Фе.
Он продолжал тихо бормотать указания о направлении движения до тех пор, пока мы не добрались до обширного безмолвного района оптовой торговли, складов и литейных. Никакого освещения, никакого движения на улицах, немногие машины, которые я заметил, стояли на площадках, огороженных для безопасности заборами, смахивающими на тюремные. По мере удаления от побережья дымка рассеивалась и очертания зданий центральной части Лос-Анджелеса становились более четкими. Но здесь, на фоне черной громады границ города, я с трудом мог различить похожие на мираж силуэты домов. Тишина казалась унылой — будто все душевные силы здесь истощились. Будто географические границы Лос-Анджелеса превысили запасы его энергии.
Майло указывал путь. Мы миновали несколько крутых поворотов и ехали по полосам асфальта, которые могли сойти за улицы или переулки, по лабиринту, из которого я не смог бы выбраться самостоятельно. Майло забыл о своей сигаре, она потухла, но запах табака остался в машине. И хотя задувавший в окно ветерок был теплым и приятным, мой друг начал поднимать стекло. Я понял причину этого раньше, чем он перестал крутить ручку стеклоподъемника. Новый запах подавил вонь жженого сукна от дешевой сигары. Какой-то металлический, сладкий и горький одновременно — запах гниения. Он проникал даже через стекло. И еще звук, холодный и звонкий, как аплодисменты стального гиганта, звук, скрежещущий где-то далеко в ночной тиши.
— Консервные заводы, — объяснил Майло. — Тянутся от Восточного Лос-Анджелеса до самого Вернона, но звук разносится далеко. Когда я только начал работать в полиции, в ночную смену водил здесь патрульную машину. Иногда ночью забивали свиней. И можно было слышать, как они визжат, бьются о стены и гремят цепями. Теперь, я думаю, им дают транквилизаторы. Вот здесь поверни направо, затем сразу же налево. Проезжай квартал и паркуйся, где удастся.
Лабиринт окончился узкой прямой дорогой длиной в квартал, ограниченной с обеих сторон забором. Никаких тротуаров. Сорняки проросли сквозь асфальт, как волосы на жировике. Вдоль обеих сторон улицы вплотную к забору стояли автомашины.
Я припарковался на первом попавшемся свободном месте рядом со старым «БМВ» с наклейкой на стекле и заваленной всякой дрянью задней полкой. Мы вышли из машины. Воздух стал более прохладным, но запах боен остался — не такой сильный, только след от него. Возможно, просто переменился ветер, хотя я этого не чувствовал. Скрежет металла уже не был слышен, его сменила музыка — эльфоподобные повизгивания электрооргана, мрачный бас и звуки среднего регистра, извлекаемые, скорее всего, из гитар. Если какой-то ритм и был, то я не мог его уловить.
— Время прихода гостей. Какой танец в моде на этой неделе?
— Уголовная ламбада, — ответил Майло. — Прислонись к партнеру и обшарь его — или ее — карманы. — Он сунул руки в сбои карманы и, сгорбившись, двинулся вперед.
Мы направились вверх по улице. Она упиралась в высокое, лишенное, как показалось вначале, окон здание. Стены из бледного кирпича в свете пары красных ламп приобретали розовый оттенок. Три этажа — трио поставленных один на другой последовательно уменьшавшихся кубов. Плоская крыша, стальные двери, ассиметрично расположенные под беспорядочно разбросанными закрытыми окнами, фасад обвивала паутина пожарных лестниц, похожая на отлитый из стали плющ. Подойдя ближе, я увидел огромные вылинявшие буквы, намалеванные над погрузочной платформой:
«КОМПАНИЯ БЕЙКЕРА ПО ИЗГОТОВЛЕНИЮ МИНЕРАЛЬНЫХ УДОБРЕНИЙ И ПОТАША».
Музыка зазвучала громче. Тяжелое, медленное клавишное соло. В промежутке между нотами стали слышны голоса. Когда мы подошли ближе, перед одной из дверей я увидел изогнувшуюся в форме буквы S очередь — пятидесятифутовая вереница муравьев, углубившаяся в улицу и заполонившая ее.
Мы пошли вдоль очереди. На нас оборачивались ожившие маски домино. Черная одежда была униформой, мрачность — дежурным выражением лиц. Цепи на обуви, сигареты — легальные и нелегальные, бормотание, шарканье и усмешки, то и дело попадающиеся подонки, принимающие амфетамин. Мелькание голой плоти, более белой, чем лунный свет. Грубые реплики, под стать электрооргану, вызывали у кого-то смех.
Возраст в основном между восемнадцатью и двадцатью пятью, тяготеющий больше к нижнему пределу. Я услышал за спиной кошачье мяуканье, затем опять раздался смех. Адское сборище.
Дверь, которая так притягивала к себе толпу, была покрыта ржавым четырехугольным листом металла и закрыта на задвижку. Перед ней стоял здоровяк, одетый в черную без рукавов майку с высоким воротником, шорты для серфинга с зеленым цветочным узором и высокие сапоги на шнуровке. Лет двадцать с небольшим, туповатые черты лица, сонные глаза и кожа, которая была бы багровой, даже если бы не освещалась красной лампой над его головой. Черные волосы на макушке торчали плотным ежиком, а по бокам прорезались полосками голого черепа. Я заметил пару мест, где волосы были редкими не от стрижки, — пушистые пятна, как у выздоравливающих после химиотерапии. Но, несмотря на это, тело его было огромным, даже жирноватым. Длинные сзади волосы заплетены в плотную намасленную косичку, перекинутую через плечо. По плечам рассыпаны прыщи. Сыпь, вызванная гормональными нарушениями, — это и объясняло выпадение волос.
Стоящие во главе очереди подростки что-то говорили ему. Он не отвечал. Не заметил и нашего приближения или предпочел не заметить.
Майло приблизился к нему:
— Добрый вечер, чемпион.
Вышибала продолжал смотреть в другую сторону.
Майло повторил приветствие. Вышибала рывком повернул голову и зарычал. Если бы не его габариты, это выглядело бы весьма комично. На народ, стоящий во главе очереди, это произвело впечатление.
Кто-то предупредил:
— Держись подальше, он знает кунг-фу.
Вышибала улыбнулся, опять посмотрел в сторону, похрустел костяшками пальцев и зевнул.
Майло в мгновение ока очутился нос к носу с верзилой и сунул ему свой полицейский жетон в жирную морду. Я не заметил, когда он успел вынуть его из кармана.
Вышибала опять зарычал, но было видно, что он подчиняется. Я оглянулся. Какая-то девушка с волосами цвета обескислороженной крови высунула язык и задвигала им. Парень, тискавший ее грудь, сплюнул и сделал грубый жест средним пальцем.
Майло помахал своим жетоном перед глазами вышибалы. Здоровяк следил за ним, как загипнотизированный.
Майло задержал руку. Вышибала с трудом читал, что написано в удостоверении.
Кто-то выругался. Кто-то завыл волком. Вой подхватили, и вскоре улица походила на дикие равнины, описанные в рассказах Джека Лондона.
Майло скомандовал:
— Открывай, Спайк, а то мы начнем проверку удостоверений личности и данных о здоровье.
Волчий хор звучал все громче, почти заглушая музыку. Вышибала нахмурил брови, обдумывая сказанное. Было просто больно на него смотреть. Наконец он засмеялся и засунул руку за спину.
Майло схватил руку верзилы; его большие пальцы с трудом обхватывали кисть вышибалы.
— Спокойно.
— Открываю, парень, — сказал Спайк. — Это ключ.
Его голос казался неестественно глубоким, как на пластинке, проигрываемой на медленных оборотах, но вместе с тем каким-то скулящим.
Майло попятился назад, освободив немного пространства, и следил за его руками. Вышибала вытянул из шорт ключ, открыл замок на задвижке и поднял ее.
Дверь на дюйм приоткрылась. Наружу хлынули жара, свет и шум. Волчья стая рванулась в атаку.
Вышибала прыгнул вперед, выставив руки, как, он полагал, это делают каратисты, и оскалив зубы. Стая остановилась, отступила, но все же раздалось несколько протестующих голосов. Верзила поднял руки высоко вверх и будто поскреб ими воздух. Свет от лампы придал радужным оболочкам его глаз красный оттенок. Его подмышки были выбриты. Там тоже красовались прыщи.
— Назад, мать вашу!.. — взревел он.
Волки замолкли.
— Впечатляюще, Спайк, — похвалил Майло.
Вышибала продолжал взирать на очередь. Его челюсть отвисла. Он пыхтел и потел.
Из щели в двери продолжали литься звуки. Майло положил руку на задвижку. Ее скрип привлек внимание вышибалы. Он повернулся к полицейскому.
— Дай ему, — прозвучал сзади нас голос.
— Мы сейчас идем туда, Спайк, — сказал Майло. — Успокой эту рвань.
Тот закрыл рот и громко засопел носом. В одной ноздре появился пузырь соплей.
— Меня зовут не Спайк, — заявил он, — а Джеймс. Майло улыбнулся:
— О'кей. Ты хорошо работаешь, Джеймс. Когда-нибудь работал в клубе «Майян Мортгей»?
Вышибала вытер нос рукой:
— А?
Напряженный мыслительный процесс.
— Ладно, забудь.
Вышибала выглядел обиженным.
— Что ты сказал, парень? Серьезно.
— Я сказал, что у тебя блестящее будущее, Джеймс. Если эта работа устареет, ты всегда сможешь выставить свою кандидатуру в вице-президенты.
* * *
Огромная комната, лишь в нескольких местах прорезаемая резкими лучами света, почти вся была погружена во мрак. Цементные полы, стены, где я мог их разглядеть, — из покрашенного кирпича. Проходящие по потолку какие-то трубопроводы, арматура, прикрепленные к нему механизмы и трубки местами были вырваны, будто в припадке неистовства.Слева располагался бар — деревянные двери, положенные на козлы, за ними металлические полки, уставленные бутылками. Рядом с полками — полдюжины белых сосудов со льдом.
Сверкающие фарфоровые сосуды. Крышки подняты.
Настоящие унитазы.
Двое мужчин работали без передышки, чтобы удовлетворить томимых жаждой подростков, наполняя стаканы содержимым бутылок и выкалывая лед из унитазов. Никаких водопроводных кранов; вода и содовая наливались из бутылок.
Остальное пространство комнаты было танцевальным залом. Никакой барьер не отделял толпу у бара от набившихся как сельди в бочке тел, извивающихся и дергающихся подобно вытащенному из воды груниону[47]. Вблизи музыка казалась еще более аморфной. Но достаточно громкой, чтобы задать работу сейсмографам в Калифорнийском технологической центре.