Страница:
– Вы знаете, зачем я пришел? – спросил Юрген, грозный и великодушный в своей блестящей рубахе и сверкающих доспехах. – Ибо предупреждаю вас, что я есмь справедливость.
– По-моему, вы лжете, и уверен, что вы устраиваете никому не нужный шум. Так или иначе, справедливость – это слово, а я управляю всеми словами.
– Вы очень скоро обнаружите, сударь, что поступки говорят громче слов.
– Я верю, что это так, – сказал Магистр Филолог, по-прежнему прищурившись, – но и толпа евреев говорила громче Того, Кого они распяли. Но Слово не пришло.
– Вы занимаетесь софистикой!
– Вы – мой гость. Поэтому советую вам, из простой дружелюбности, не оспаривать мощь моих слов.
Юрген же с презреньем сказал:
– Значит, справедливость – слово?
– О да, одно из самых употребимых. Английское «justice», испанское «justicia», итальянское «giustizia» – все они происходят от латинского «Justus». О да, в самом деле, но справедливость – одно из моих лучше всего связанных с другими и привязанных к другим слов, могу вас уверить.
– Ага, и к какому же вырожденному употреблению вы приговорили эту бедную, порабощенную, запуганную справедливость?
– Существует лишь одно разумное употребление этого слова, – спокойно сказал Магистр Филолог, – для любого, кто имеет дело со словами. Я объясню вам это, если вы зайдете ко мне с этого предательского сквозняка. Неизвестно, к чему может привести простуда.
Тут дверь за ними затворилась, и Анайтида осталась ждать снаружи с некоторой тревогой.
Вскоре Юрген вышел из этого скромного жилища и в замешательстве вернулся к Анайтиде. Юрген бросил на землю свой волшебный меч – заколдованный Калибур.
– Это, как я понимаю, Анайтида, старомодное оружие. Нет более сильного оружия, чем слово, и никакие доспехи не защитят от слов, и именно словами победил меня Магистр Филолог. Это вообще-то нечестно, но человек показал мне огромную книгу, в которой есть имена всего на свете, а справедливости среди них нет. Вместо этого, оказывается, справедливость – всего лишь обычное существительное, неопределенным образом обозначающее некое этическое понятие поведения, соответствующего обстоятельствам, будь то индивидуумы или целые сообщества. Это, заметь, всего лишь мнение грамматика.
– Но что он решил в отношении тебя, Юрген?
– Увы, милая Анайтида, он вывел, несмотря на все мое старание, слово «Jurgen» из слова «jargon», обозначающего беспорядочный щебет птиц при восходе солнца. Вот так безжалостно Магистр Филолог превратил меня в персонаж солярного мифа. Дело решенное: мы должны расстаться, моя дорогая.
Анайтида подняла с земли меч.
– Но он же ценен, поскольку человек, владеющий им, является самым могучим из воинов.
– Это всего лишь тростник, гнилой прутик, метла по сравнению с хитроумным оружием Магистра Филолога. Но храни его, если хочешь, моя милая, и вручи его следующему принцу-консорту. Мне стыдно возиться с этими игрушками, – сказал Юрген с отвращением. – И, кроме того, Магистр Филолог уверяет меня, что я достигну гораздо больших высот с помощью вот этого.
– Что это у тебя на куске пергамента?
– Тридцать два собственных слова Магистра Филолога, которые я у него выклянчил. Смотри, моя милая, он написал это заклинание для меня собственноручно. – И Юрген с выражением прочитал слова на пергаменте: «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».
– И это все? – беспомощно спросила Анайтида.
– Ну да. И, разумеется, целых тридцати двух слов наверняка достаточно для самых придирчивых скептиков.
– Но разве это волшебство? Ты уверен, что это подлинное волшебство?
– Я узнал, что в словах всегда присутствует волшебство.
– Если ты спросишь мое мнение, Юрген, то я отвечу, что твое заклинание – вздор и им никогда нельзя будет хоть как-нибудь воспользоваться. Без хвастовства, милый, я в свое время имела дело с черной магией, но никогда не сталкивалась с подобными заклинаниями.
– Тем не менее, моя дорогая, это явно заклинание, иначе Магистр Филолог никогда бы не дал мне его.
– Но как ты им воспользуешься?
– Что ж, нужда покажет, – сказал Юрген и положил пергамент в карман блестящей рубахи. – Да, повторяю, словам всегда найдется применение, а здесь целых тридцать два подлинных слова самого Магистра Филолога, не говоря уже о четырех запятых и точке. О, с этим оружием я определенно уйду далеко.
– У нас, женщин, твердая вера в меч, – ответила Анайтида. – В любом случае, мы с тобой не можем оставаться на крыльце этого чудотворца бесконечно долго.
С этими словами Анайтида вложила Калибур в ножны и понесла его от скромного жилища чудотворца в свой прекрасный дворец посреди старого сумрачного леса. А впоследствии, как все знают, она отдала этот меч королю Артуру, который с его помощью поднялся до таких высот, что его назвали одним из Десяти Всемирных Героев. Так муж Гиневры завоевал себе вечную славу с помощью того предмета, который Юрген выбросил прочь.
Глава XXVI
Глава XXVII
– По-моему, вы лжете, и уверен, что вы устраиваете никому не нужный шум. Так или иначе, справедливость – это слово, а я управляю всеми словами.
– Вы очень скоро обнаружите, сударь, что поступки говорят громче слов.
– Я верю, что это так, – сказал Магистр Филолог, по-прежнему прищурившись, – но и толпа евреев говорила громче Того, Кого они распяли. Но Слово не пришло.
– Вы занимаетесь софистикой!
– Вы – мой гость. Поэтому советую вам, из простой дружелюбности, не оспаривать мощь моих слов.
Юрген же с презреньем сказал:
– Значит, справедливость – слово?
– О да, одно из самых употребимых. Английское «justice», испанское «justicia», итальянское «giustizia» – все они происходят от латинского «Justus». О да, в самом деле, но справедливость – одно из моих лучше всего связанных с другими и привязанных к другим слов, могу вас уверить.
– Ага, и к какому же вырожденному употреблению вы приговорили эту бедную, порабощенную, запуганную справедливость?
– Существует лишь одно разумное употребление этого слова, – спокойно сказал Магистр Филолог, – для любого, кто имеет дело со словами. Я объясню вам это, если вы зайдете ко мне с этого предательского сквозняка. Неизвестно, к чему может привести простуда.
Тут дверь за ними затворилась, и Анайтида осталась ждать снаружи с некоторой тревогой.
Вскоре Юрген вышел из этого скромного жилища и в замешательстве вернулся к Анайтиде. Юрген бросил на землю свой волшебный меч – заколдованный Калибур.
– Это, как я понимаю, Анайтида, старомодное оружие. Нет более сильного оружия, чем слово, и никакие доспехи не защитят от слов, и именно словами победил меня Магистр Филолог. Это вообще-то нечестно, но человек показал мне огромную книгу, в которой есть имена всего на свете, а справедливости среди них нет. Вместо этого, оказывается, справедливость – всего лишь обычное существительное, неопределенным образом обозначающее некое этическое понятие поведения, соответствующего обстоятельствам, будь то индивидуумы или целые сообщества. Это, заметь, всего лишь мнение грамматика.
– Но что он решил в отношении тебя, Юрген?
– Увы, милая Анайтида, он вывел, несмотря на все мое старание, слово «Jurgen» из слова «jargon», обозначающего беспорядочный щебет птиц при восходе солнца. Вот так безжалостно Магистр Филолог превратил меня в персонаж солярного мифа. Дело решенное: мы должны расстаться, моя дорогая.
Анайтида подняла с земли меч.
– Но он же ценен, поскольку человек, владеющий им, является самым могучим из воинов.
– Это всего лишь тростник, гнилой прутик, метла по сравнению с хитроумным оружием Магистра Филолога. Но храни его, если хочешь, моя милая, и вручи его следующему принцу-консорту. Мне стыдно возиться с этими игрушками, – сказал Юрген с отвращением. – И, кроме того, Магистр Филолог уверяет меня, что я достигну гораздо больших высот с помощью вот этого.
– Что это у тебя на куске пергамента?
– Тридцать два собственных слова Магистра Филолога, которые я у него выклянчил. Смотри, моя милая, он написал это заклинание для меня собственноручно. – И Юрген с выражением прочитал слова на пергаменте: «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».
– И это все? – беспомощно спросила Анайтида.
– Ну да. И, разумеется, целых тридцати двух слов наверняка достаточно для самых придирчивых скептиков.
– Но разве это волшебство? Ты уверен, что это подлинное волшебство?
– Я узнал, что в словах всегда присутствует волшебство.
– Если ты спросишь мое мнение, Юрген, то я отвечу, что твое заклинание – вздор и им никогда нельзя будет хоть как-нибудь воспользоваться. Без хвастовства, милый, я в свое время имела дело с черной магией, но никогда не сталкивалась с подобными заклинаниями.
– Тем не менее, моя дорогая, это явно заклинание, иначе Магистр Филолог никогда бы не дал мне его.
– Но как ты им воспользуешься?
– Что ж, нужда покажет, – сказал Юрген и положил пергамент в карман блестящей рубахи. – Да, повторяю, словам всегда найдется применение, а здесь целых тридцать два подлинных слова самого Магистра Филолога, не говоря уже о четырех запятых и точке. О, с этим оружием я определенно уйду далеко.
– У нас, женщин, твердая вера в меч, – ответила Анайтида. – В любом случае, мы с тобой не можем оставаться на крыльце этого чудотворца бесконечно долго.
С этими словами Анайтида вложила Калибур в ножны и понесла его от скромного жилища чудотворца в свой прекрасный дворец посреди старого сумрачного леса. А впоследствии, как все знают, она отдала этот меч королю Артуру, который с его помощью поднялся до таких высот, что его назвали одним из Десяти Всемирных Героев. Так муж Гиневры завоевал себе вечную славу с помощью того предмета, который Юрген выбросил прочь.
Глава XXVI
В песочных часах Времени
– Ну и ну! – сказал Юрген, скинув с себя дурацкие, по его мнению, железяки и оставшись в своей удобной рубахе. – Вне сомнения, положение скверное. На Кокаине я вполне доволен жизнью, и нечестно, что меня вот так выгоняют. Все же благоразумный человек где угодно устроится с удобствами. Но куда же, ты полагаешь, мне следует отправиться?
– В любой край по своему выбору, мой милый, – нежно сказала Анайтида. – По крайней мере, это я могу для тебя устроить. А истолкованием твоей легенды можно заняться впоследствии.
– Но я устал от всех стран, которые видел, милая Анайтида, а в свое время я посетил почти все земли, известные людям.
– Это тоже можно устроить, и ты можешь отправиться в одну из стран, о которых люди только мечтают. На самом деле существует большое количество таких царств, которые ни один человек не посещал, разве что во сне, поэтому у тебя широкий выбор.
– Но как мне выбрать, если я не видел этих стран? Несправедливо заставлять меня делать это.
– Что ж, я покажу их тебе, – ответила Анайтида.
Тут они вдвоем отправились в маленькую синюю комнату, стены которой были украшены расположенными в беспорядке золотыми звездами. В комнате совершенно ничего не было, за исключением песочных часов высотой в два человеческих роста.
– Это личные часы Времени, – сказала Анайтида, – которые хранятся у меня, когда Время спит.
Анайтида отворила хрустальную дверцу, находящуюся в нижней половине часов, как раз над уровнем песка. Кончиками пальцев она дотронулась до песка, лежащего в часах Времени, и начертала на нем равносторонний треугольник – она, которая была странным образом одарена и извращена. Потом она начертала другую подобную фигуру так, что вершина ее оказалась внутри первого треугольника. Песок начал тлеть, а в верхнюю часть часов стали подниматься пары, и Юрген увидел, что весь песок в часах Времени зажегся посредством магии, порожденной соприкосновением этих двух треугольников. А в парах образовалась картина.
– Вижу землю с лесами и реками, Анайтида. Очень старый человек в короне спит под ясенем, охраняемый стражем, у которого рук больше, чем у Шинджешеда.
– Это Атлантида и спящее древнее Время – Время, которому принадлежат эти часы, – а на страже, стоит Бриарей.
– Время спит совершенно обнаженным, Анайтида, и, хотя это деликатный предмет для разговора, я замечаю, что с ним случилось нечто плачевное.
– Бог Времени больше никого не породит, Юрген, покуда же он повторяет снова и снова старые события и изменяет имена древних вещей, убеждая себя, что у него появляются новые игрушки. В действительности, нет более скучного и утомительного старого дурня, могу тебя уверить. Но Атлантида является лишь западной провинцией Кокаина. Теперь смотри дальше, Юрген!
– Теперь я вижу цветущую равнину и три крутых холма, а на каждом холме стоит замок. Там леса с малиновой листвой; птицы с белыми грудками и пурпурными головками едят гроздья золотых ягод, растущих повсюду; а люди ходят в зеленых одеждах с золотыми цепями на шеях и широкими золотыми браслетами на руках, и у этих людей невозмутимые лица.
– Это Инислоха, а на юге – Инис-Далеб, а на севере – Инис-Эркандра. И там вечно слышна сладчайшая музыка, даже если мы слушаем лишь птиц Рианнон, и там лучшее вино, а наслаждение – обычное дело. Туда не проникает ничто тяжелое или грубое, никакое горе, никакие беды или болезни, ни старость, ни смерть, ибо это Страна Женщин, край многоцветного гостеприимства.
– Что ж, тогда она не отличается от Кокаина. И ни в какое царство, где удовольствия бесконечны, не рискну я вновь отправиться по доброй воле, так как нахожу, что не получаю удовлетворения от наслаждений.
Затем Анайтида показала ему Огигию, Трифему, Сударсану, Счастливые Острова, Ээю, Каер-Ис, Инваллиду, Геспериды, Меропиду, Планасию, Уттару, Аваллон, Тир-нам-Бео, Фелему и множество других стран, в которые желали попасть люди. И Юрген горько застонал.
– Мне стыдно за своих собратьев, – говорит он. – Получается, что их представление о счастье соответствует разукрашенному борделю. Не думаю, что как уважающий себя молодой принц я захотел бы поселиться в подобном земном рае, ибо, если бы не было другого выбора, я всегда бы ожидал вмешательства правоохранительных органов.
– Тогда остается лишь одно царство, которое я тебе еще не показала отчасти потому, что это глухое местечко, а отчасти потому, что по одной причине личного характера я не помогу тебе туда попасть. Это Левка, где правит царица Елена, и Левку ты сейчас увидишь.
– Но Левка похожа на любой другой край осенью и, кажется, благоразумно лишена фантастических зверей и чрезмерно вытянутых цветов, которые делают любой другой рай выглядящим достаточно по-детски. Что ж, в Левке есть привлекательная простота. Я мог бы примириться с Левкой, если б местные обычаи доставляли мне беспокойства в разумных пределах.
– Беспокойств ты получишь сполна. Ибо ни у одного мужчины сердце не остается в покое после того, как он хоть раз посмотрит на царицу Елену. По этой причине, Юрген, я не помогу тебе добраться до Левки. На Левке, увидев царицу Елену, ты меня забудешь.
– Какой же вздор ты несешь, моя дорогая! Держу пари, она тебе и в подметки не годится.
– Увидишь сам! – с грустью сказала Анайтида.
Тут в клубящихся парах появилось мерцающее и колеблющееся сверкание самых прелестных цветов земли и неба. Оно вскоре упорядочилось, и Юрген увидел в часах перед собой ту юную Доротею, которая еще не стала женой гетмана Михаила. Долго и тоскливо смотрел он на нее, и его глаза наполнились беспричинными слезами, и какое-то время он не мог вымолвить ни слова.
Потом Юрген зевнул и сказал:
– Определенно, это не та Елена, которая славилась своей красотой.
– Уверяю тебя, та, – сказала Анайтида. – И именно она правит на Левке, куда я не намерена тебя отпускать.
– Но, моя дорогая! Это же нелепо. На эту девушку, так или иначе, особо не засмотришься. Полагаю, она действительно не уродина, если уж кто-то восхищается такими блеклыми блондинками. Но называть ее красавицей не лезет ни в какие ворота. И против этого я возражаю из чувства справедливости.
– Ты так действительно думаешь? – спросила Анайтида, просветлев.
– Несомненно. Неужели ты не помнишь, что Кальпурний Басе говорил обо всех блондинках?
– Нет, не знаю. Что же он сказал, милый?
– Я лишь испортил бы великолепный пассаж, неточно процитировав его по памяти. Но Басе совершенно прав, и его мнение совпадает с моим в мельчайших деталях. И, если это лучшее, что может предложить Левка, я от души соглашусь с тобой, и мне лучше отправиться в какую-нибудь другую страну.
– Полагаю, ты уже положил глаз на ту или иную распутницу.
– Моя любовь, девушки на Гесперидах поразительно похожи на тебя, а волосы даже чудеснее твоих. А та девушка Айгла, которую мы видели в Тир-нам-Бео, тоже весьма напоминает тебя, за исключением того, что, по-моему, фигура у нее получше. И я считаю, что в любой из этих стран я мог бы через некоторое время стать вполне счастлив. Поскольку я должен с тобою расстаться, – нежно сказал Юрген, – из справедливости к самому себе я намерен найти спутницу, насколько только это возможно, похожую на тебя. Понимаешь, сначала я могу делать вид, что это ты. А потом, когда полюблю ее ради нее самой, ты постепенно уйдешь у меня из головы, и это не вызовет у меня невыносимой тоски.
Анайтида не была этим польщена.
– Так ты уже жаждешь этих потаскух! И думаешь, что они выглядят лучше меня! И ты говоришь мне это прямо в лицо!
– Моя дорогая, ты не можешь отрицать, что мы были женаты целых три месяца. И никто не может сохранять безрассудную страсть к какой угодно женщине так долго, несмотря на то что ему ни в чем не отказывали. Страсть – главным образом предмет любопытства, а оба этих чувства умирают, насытившись.
– Юрген, – осуждающе сказала Анайтида, – ты мне в чем-то лжешь. Я вижу это по глазам.
– Нельзя обмануть женскую интуицию. Да, я говорил не совсем честно, когда притворялся, что мне все равно куда отправляться – на Геспериды или в Тир-нам-Бео. В этом я не прав, извини меня. Я думал, что показным безразличием смогу тебя укротить. Но ты видела меня насквозь и весьма справедливо рассердилась. Так что я открываю карты и больше не буду ходить вокруг да около. Я люблю Айглу, дочь Кормака, и кто может меня винить? Видела ли ты когда-нибудь в жизни более соблазнительную фигуру, Анайтида? Я уж точно нет. Кроме того, я заметил… но это неважно! Все же я не мог этого не увидеть. А потом такие глаза! Два маяка, освещающие мне путь к утешению моего далеко не незначительного сожаления по поводу разлуки с тобой, моя дорогая. О да, конечно же, я выбираю Тир-нам-Бео.
– Куда ты отправишься, мой милый друг, выбираю я, а не ты. И ты отправляешься на Левку.
– Любовь моя, будь же благоразумна! Мы вдвоем согласились, что Левка нисколечко не подходит мне. На Левке даже нет привлекательных женщин.
– Неужели у тебя нет других чувств, кроме любви к книгам?! По этой причине я и посылаю тебя на Левку.
И, сказав это, Анайтида распространила сильнейшие чары, ускорившие наступление Равноденствия. Колдуя, она немного всплакнула, ибо любила Юргена.
А Юрген, как мог, сохранял обиженное и сердитое выражение лица, потому что при виде царицы Елены, так походившей на юную Доротею ла Желанэ, его перестала волновать королева Анайтида, и ее развлечения, и все остальное на свете, кроме одной царицы – наслаждения богов и людей. Но Юрген уже научился тому, что Анайтида требует к себе чуткого отношения.
«Ради нее же самой, – так он это выразил, – и из простой справедливости ко множеству восхитительных качеств, которыми она обладает».
– В любой край по своему выбору, мой милый, – нежно сказала Анайтида. – По крайней мере, это я могу для тебя устроить. А истолкованием твоей легенды можно заняться впоследствии.
– Но я устал от всех стран, которые видел, милая Анайтида, а в свое время я посетил почти все земли, известные людям.
– Это тоже можно устроить, и ты можешь отправиться в одну из стран, о которых люди только мечтают. На самом деле существует большое количество таких царств, которые ни один человек не посещал, разве что во сне, поэтому у тебя широкий выбор.
– Но как мне выбрать, если я не видел этих стран? Несправедливо заставлять меня делать это.
– Что ж, я покажу их тебе, – ответила Анайтида.
Тут они вдвоем отправились в маленькую синюю комнату, стены которой были украшены расположенными в беспорядке золотыми звездами. В комнате совершенно ничего не было, за исключением песочных часов высотой в два человеческих роста.
– Это личные часы Времени, – сказала Анайтида, – которые хранятся у меня, когда Время спит.
Анайтида отворила хрустальную дверцу, находящуюся в нижней половине часов, как раз над уровнем песка. Кончиками пальцев она дотронулась до песка, лежащего в часах Времени, и начертала на нем равносторонний треугольник – она, которая была странным образом одарена и извращена. Потом она начертала другую подобную фигуру так, что вершина ее оказалась внутри первого треугольника. Песок начал тлеть, а в верхнюю часть часов стали подниматься пары, и Юрген увидел, что весь песок в часах Времени зажегся посредством магии, порожденной соприкосновением этих двух треугольников. А в парах образовалась картина.
– Вижу землю с лесами и реками, Анайтида. Очень старый человек в короне спит под ясенем, охраняемый стражем, у которого рук больше, чем у Шинджешеда.
– Это Атлантида и спящее древнее Время – Время, которому принадлежат эти часы, – а на страже, стоит Бриарей.
– Время спит совершенно обнаженным, Анайтида, и, хотя это деликатный предмет для разговора, я замечаю, что с ним случилось нечто плачевное.
– Бог Времени больше никого не породит, Юрген, покуда же он повторяет снова и снова старые события и изменяет имена древних вещей, убеждая себя, что у него появляются новые игрушки. В действительности, нет более скучного и утомительного старого дурня, могу тебя уверить. Но Атлантида является лишь западной провинцией Кокаина. Теперь смотри дальше, Юрген!
– Теперь я вижу цветущую равнину и три крутых холма, а на каждом холме стоит замок. Там леса с малиновой листвой; птицы с белыми грудками и пурпурными головками едят гроздья золотых ягод, растущих повсюду; а люди ходят в зеленых одеждах с золотыми цепями на шеях и широкими золотыми браслетами на руках, и у этих людей невозмутимые лица.
– Это Инислоха, а на юге – Инис-Далеб, а на севере – Инис-Эркандра. И там вечно слышна сладчайшая музыка, даже если мы слушаем лишь птиц Рианнон, и там лучшее вино, а наслаждение – обычное дело. Туда не проникает ничто тяжелое или грубое, никакое горе, никакие беды или болезни, ни старость, ни смерть, ибо это Страна Женщин, край многоцветного гостеприимства.
– Что ж, тогда она не отличается от Кокаина. И ни в какое царство, где удовольствия бесконечны, не рискну я вновь отправиться по доброй воле, так как нахожу, что не получаю удовлетворения от наслаждений.
Затем Анайтида показала ему Огигию, Трифему, Сударсану, Счастливые Острова, Ээю, Каер-Ис, Инваллиду, Геспериды, Меропиду, Планасию, Уттару, Аваллон, Тир-нам-Бео, Фелему и множество других стран, в которые желали попасть люди. И Юрген горько застонал.
– Мне стыдно за своих собратьев, – говорит он. – Получается, что их представление о счастье соответствует разукрашенному борделю. Не думаю, что как уважающий себя молодой принц я захотел бы поселиться в подобном земном рае, ибо, если бы не было другого выбора, я всегда бы ожидал вмешательства правоохранительных органов.
– Тогда остается лишь одно царство, которое я тебе еще не показала отчасти потому, что это глухое местечко, а отчасти потому, что по одной причине личного характера я не помогу тебе туда попасть. Это Левка, где правит царица Елена, и Левку ты сейчас увидишь.
– Но Левка похожа на любой другой край осенью и, кажется, благоразумно лишена фантастических зверей и чрезмерно вытянутых цветов, которые делают любой другой рай выглядящим достаточно по-детски. Что ж, в Левке есть привлекательная простота. Я мог бы примириться с Левкой, если б местные обычаи доставляли мне беспокойства в разумных пределах.
– Беспокойств ты получишь сполна. Ибо ни у одного мужчины сердце не остается в покое после того, как он хоть раз посмотрит на царицу Елену. По этой причине, Юрген, я не помогу тебе добраться до Левки. На Левке, увидев царицу Елену, ты меня забудешь.
– Какой же вздор ты несешь, моя дорогая! Держу пари, она тебе и в подметки не годится.
– Увидишь сам! – с грустью сказала Анайтида.
Тут в клубящихся парах появилось мерцающее и колеблющееся сверкание самых прелестных цветов земли и неба. Оно вскоре упорядочилось, и Юрген увидел в часах перед собой ту юную Доротею, которая еще не стала женой гетмана Михаила. Долго и тоскливо смотрел он на нее, и его глаза наполнились беспричинными слезами, и какое-то время он не мог вымолвить ни слова.
Потом Юрген зевнул и сказал:
– Определенно, это не та Елена, которая славилась своей красотой.
– Уверяю тебя, та, – сказала Анайтида. – И именно она правит на Левке, куда я не намерена тебя отпускать.
– Но, моя дорогая! Это же нелепо. На эту девушку, так или иначе, особо не засмотришься. Полагаю, она действительно не уродина, если уж кто-то восхищается такими блеклыми блондинками. Но называть ее красавицей не лезет ни в какие ворота. И против этого я возражаю из чувства справедливости.
– Ты так действительно думаешь? – спросила Анайтида, просветлев.
– Несомненно. Неужели ты не помнишь, что Кальпурний Басе говорил обо всех блондинках?
– Нет, не знаю. Что же он сказал, милый?
– Я лишь испортил бы великолепный пассаж, неточно процитировав его по памяти. Но Басе совершенно прав, и его мнение совпадает с моим в мельчайших деталях. И, если это лучшее, что может предложить Левка, я от души соглашусь с тобой, и мне лучше отправиться в какую-нибудь другую страну.
– Полагаю, ты уже положил глаз на ту или иную распутницу.
– Моя любовь, девушки на Гесперидах поразительно похожи на тебя, а волосы даже чудеснее твоих. А та девушка Айгла, которую мы видели в Тир-нам-Бео, тоже весьма напоминает тебя, за исключением того, что, по-моему, фигура у нее получше. И я считаю, что в любой из этих стран я мог бы через некоторое время стать вполне счастлив. Поскольку я должен с тобою расстаться, – нежно сказал Юрген, – из справедливости к самому себе я намерен найти спутницу, насколько только это возможно, похожую на тебя. Понимаешь, сначала я могу делать вид, что это ты. А потом, когда полюблю ее ради нее самой, ты постепенно уйдешь у меня из головы, и это не вызовет у меня невыносимой тоски.
Анайтида не была этим польщена.
– Так ты уже жаждешь этих потаскух! И думаешь, что они выглядят лучше меня! И ты говоришь мне это прямо в лицо!
– Моя дорогая, ты не можешь отрицать, что мы были женаты целых три месяца. И никто не может сохранять безрассудную страсть к какой угодно женщине так долго, несмотря на то что ему ни в чем не отказывали. Страсть – главным образом предмет любопытства, а оба этих чувства умирают, насытившись.
– Юрген, – осуждающе сказала Анайтида, – ты мне в чем-то лжешь. Я вижу это по глазам.
– Нельзя обмануть женскую интуицию. Да, я говорил не совсем честно, когда притворялся, что мне все равно куда отправляться – на Геспериды или в Тир-нам-Бео. В этом я не прав, извини меня. Я думал, что показным безразличием смогу тебя укротить. Но ты видела меня насквозь и весьма справедливо рассердилась. Так что я открываю карты и больше не буду ходить вокруг да около. Я люблю Айглу, дочь Кормака, и кто может меня винить? Видела ли ты когда-нибудь в жизни более соблазнительную фигуру, Анайтида? Я уж точно нет. Кроме того, я заметил… но это неважно! Все же я не мог этого не увидеть. А потом такие глаза! Два маяка, освещающие мне путь к утешению моего далеко не незначительного сожаления по поводу разлуки с тобой, моя дорогая. О да, конечно же, я выбираю Тир-нам-Бео.
– Куда ты отправишься, мой милый друг, выбираю я, а не ты. И ты отправляешься на Левку.
– Любовь моя, будь же благоразумна! Мы вдвоем согласились, что Левка нисколечко не подходит мне. На Левке даже нет привлекательных женщин.
– Неужели у тебя нет других чувств, кроме любви к книгам?! По этой причине я и посылаю тебя на Левку.
И, сказав это, Анайтида распространила сильнейшие чары, ускорившие наступление Равноденствия. Колдуя, она немного всплакнула, ибо любила Юргена.
А Юрген, как мог, сохранял обиженное и сердитое выражение лица, потому что при виде царицы Елены, так походившей на юную Доротею ла Желанэ, его перестала волновать королева Анайтида, и ее развлечения, и все остальное на свете, кроме одной царицы – наслаждения богов и людей. Но Юрген уже научился тому, что Анайтида требует к себе чуткого отношения.
«Ради нее же самой, – так он это выразил, – и из простой справедливости ко множеству восхитительных качеств, которыми она обладает».
Глава XXVII
Беспокойные владения царицы Елены
– Но как я могу путешествовать посредством Равноденствия, некоей фикции, простой условности? – спросил Юрген. – Требовать от меня совершения подобного нелепо. – Разве это более нелепо, чем путешествовать с помощью воображаемого существа вроде кентавра? – возразили ему. – Что ж, принц Юрген, мы удивляемся, как вы, совершивший этот неслыханный поступок, можете иметь наглость называть что-либо нелепым! Есть ли в вас хоть какая-нибудь рассудительность? Условности весьма уважаемы и намного сильнее, чем большинство кентавров. Не будете же вы бросать камни в добропорядочность, принц Юрген? Мы невыразимо поражены вашей нелюбовью к такому хорошо известному явлению, как Равноденствие! – И еще много подобного говорили ему.
Короче, на него наседали до тех пор, пока Юрген не оказался чересчур запутан, чтобы спорить, а голова у него шла кругом, и одно виделось таким же нелепым, как и другое. И он перестал замечать особую невероятность путешествия с Равноденствием и таким образом переправился без дальнейших возражений и споров с Кокаина на Левку. Но его возбуждение не было бы настолько сильно, не думай Юрген все это время о царице Елене и ее красоте.
Первым делом он немедленно расспросил, как можно быстрее всего предстать перед царицей Еленой.
– Вы найдете царицу Елену, – сказали ему, – в ее дворце в Псевдополе.
Его осведомительницей оказалась гамадриада, которую Юрген повстречал на опушке леса, возвышавшегося к западу от города. За широкими покатыми пространствами сжатых хлебов виднелся Псевдополь – город, построенный из золота и слоновой кости, ослепительно сверкающий под едва видимым небом, казавшимся необычайно удаленным от земли.
– И царица столь же прекрасна, как и слухи о ее красе? – спросил Юрген.
– Мужчины говорят, что она превосходит красотой всех женщин, – ответила гамадриада, – настолько же безмерно, насколько, на женский взгляд, ее муж выделяется среди всех мужчин…
– О, Боже! – сказал Юрген.
– …Хотя я не вижу ничего примечательного во внешнем облике царицы Елены. И, по-моему, женщине, о которой так много говорят, следует уделять больше внимания своим нарядам.
– Так эта царица Елена уже замужем! – Юрген не обрадовался этому, но и не видел причины для отчаянья. Затем Юрген спросил про мужа царицы и узнал, что сейчас на Елене, дочери Лебедя, женат Ахилл, сын Пелея, и они вдвоем правят в Псевдополе.
– Сообщают, – сказала гамадриада, – что в мрачном царстве Аида Ахилл вспомнил ее красоту и был так ободрен этим воспоминанием, что разорвал цепи Аида. Так сделал Ахилл, царь людей, а его товарищи отправились на повторные поиски этой Елены, которую называют, – и, по-моему, значительно преувеличивая, – чудом света. Затем боги осуществили желание Ахилла, поскольку, как они сказали, мужчина, хоть раз узревший царицу Елену, никогда не будет знать покоя без этого чуда света. Лично мне не нравится мысль, что все мужчины настолько глупы.
– Я допускаю, что мужчины не всегда действуют разумно, а потом, – лукаво сказал Юрген, – многие из их прародительниц – женщины.
– Но прародительница – всегда женщина. Никто никогда не слышал о прародительнице-мужчине. Мужчины – прародители. Так о чем же вы говорили?
– По-моему, мы разговаривали о браке царицы Елены.
– Разумеется! И я рассказывала вам о богах, когда вы сделали эту забавную ошибку с прародителями. Однако все порой делают ошибки, а иностранцы всегда норовят перепутать слова. Я сразу поняла, что вы – иностранец.
– Да, – сказал Юрген, – но вы рассказывали не обо мне, а о богах.
– Вам, наверно, известно, что стареющие боги стремятся к спокойствию. «Мы отдадим ее Ахиллу, – сказали они. – А потом, возможно, этот царь людей спрячет ее в таком надежном месте, что его младшие собратья придут в отчаянье и прекратят воевать за Елену. И нас больше не будут тревожить их войны и прочие глупости». По этой причине боги отдали Елену Ахиллу и отправили эту чету царствовать на Левку, хотя, – закончила гамадриада, – я не перестаю удивляться, – что он в ней находит… да, даже если доживу до тысячи лет.
– Я должен, – заявил Юрген, – посмотреть на этого монарха Ахилла, пока мир не стал на день старше. Царь – это, конечно, очень хорошо, но ни одна корона не позволяет избежать добавления другого головного убора.
И Юрген развязной походкой направился в Псевдополь.
– Посмотрел я на вашего царя Ахилла, – говорит Юрген, – и он лучше меня. Царица Елена, что я с сожалением признаю, нашла себе достойную пару.
– И что вы о ней скажете? – спрашивает гама дриада.
– Нечего больше сказать, кроме того, что она нашла достойную пару и она – подходящая жена для Ахилла. – На сей раз бедный Юрген был по настоящему несчастен. – Я восхищаюсь Ахиллом, я ему завидую и боюсь его, – говорит Юрген. – И несправедливо, что он сотворен лучше меня.
– Но разве царица Елена не прелестнейшая из всех дам, которых вы когда-либо видели?
– Что касается этого!.. – говорит Юрген. Он подвел гамадриаду к лесному озеру как раз у дуба, в котором она жила: темная спокойная вода – природное зеркало. – Смотри! – сказал Юрген, а говорил он, указывая вниз своим посохом.
Тишина, царившая в лесу, была чудесна. Воздух – сладок и чист, а ветерок, разгуливающий среди ветвей дуба в поисках ночи, был нежным и мирным, поскольку знал, что вот-вот наступит всеисцеляющая ночь.
– Но я вижу лишь свое лицо, – ответила гамадриада.
– Тем не менее, это ответ на твой вопрос. Теперь же скажи мне, как тебя зовут, моя милая, чтобы я узнал, кто в действительности прелестнейшая из всех дам, которых я когда-либо видел.
Гамадриада сказала, что ее зовут Хлорида, и что она всегда выглядит пугалом с такой прической, как у нее сегодня, и что он – до странного нахальный малый. А он в свою очередь признался, что он – король Юрген Евбонийский, привлеченный из своего далекого царства преувеличенными сообщениями относительно красоты царицы Елены. Хлорида согласилась с ним, что слухи об этом преимущественно недостоверны.
Это привело к дальнейшей беседе в сгущающихся сумерках. И, пока эта миловидная девушка превращалась в теплую, дышащую тень, едва доступную зрению, тень Юргена покидала его, и он начинал говорить все лучше и лучше. Он видел царицу Елену лицом к лицу, и остальные женщины не имели для него никакого значения. Добьется ли он благосклонности этой гамадриады или нет, так или иначе, не играло для него никакой роли. И поэтому Юрген говорил настолько складно, с такими уместными замечаниями и такой нежностью, что поражался самому себе.
Он сидел, с наслаждением слушая соблазнительные речи этого чудовищно умного малого Юргена. А это пухленькое, ясноглазое создание с темными волосами, эту самую Хлориду, ему было искренне жаль. В лишенную событий жизнь гамадриады здесь, в этом глухом лесу, вероятно, не могло проникнуть какое-либо радостное возбуждение, и казалось нужным внести сюда хоть малую его толику. «Что ж, хотя бы из справедливости к ней, – размышлял Юрген, – я должен обращаться с ней честно».
Под деревьями становилось все темнее и темнее, а того, что происходило в темноте, никто не видел. Слышались лишь два голоса, переговаривавшихся с длинными паузами. А говорили беседовавшие серьезно о пустяках, как играющие дети.
– И как же это король путешествует без свиты и даже без меча?
– Я путешествую с посохом, моя милая, и, как ты понимаешь, его мне достаточно.
– По совести сказать, он достаточно большой. Увы, молодой чужестранец, называющий себя королем! Вы носите кистень разбойника с большой дороги, и я боюсь вашего посоха.
– Мой посох – ветвь с мирового древа жизни Иггдрасиля. Его дал мне Терсит, а сок, что бьется в нем, проистекает из источника Урд, где суровые Норны создают для людей законы и определяют их судьбы.
– Терсит – большой насмешник, а его дары – сплошное издевательство. Я бы их не взяла.
Они повздорили, не слишком сильно, из-за того, что Юрген вытворял со своим бесценным посохом.
– В любом случае, уберите его от меня! – попросила Хлорида.
Тогда Юрген спрятал посох туда, где Хлорида не могла его увидеть, а сам привлек к себе гамадриаду и, довольный, рассмеялся.
– Ох, ох! Ужасный вы король, – воскликнула Хлорида. – Боюсь, что вы принесете мне смерть! А у вас нет права притеснять меня таким образом, я не ваша подданная.
– Скорее ты станешь моей королевой, милая Хлорида, получив то, что я больше всего ценю.
– Но вы слишком деспотичны, и мне страшно оставаться наедине с вами и вашим большущим посохом! Ах! Зная, что говорит, моя мать обычно использовала эолийскую поговорку: «Царь жесток и получает удовольствие от крови!»
– Вскоре ты не будешь бояться меня, как и моего посоха. Все дело в привычке. Для такого случая тоже есть эолийская присказка: «Вкус первой маслины неприятен, но вторая – сладка».
На какое-то время наступила тишина, не считая тихого тайного перешептывания деревьев. Одна из крупных цикад, посетивших остров Левку, начала стрекотать.
– Подождите же, король Юрген, я отчетливо слышу шаги: кто-то идет нас потревожить.
– Это ветер в верхушках деревьев или, вероятно, какой-то бог, завидующий мне. Меня ничто не остановит.
– Ах, но говорите же о богах почтительно! Это не у бога Любви, а у бога Ревности есть крылья, чтобы покинуть нас.
– Тогда я – бог, ибо в моем сердце – любовь, и во всех фибрах души – любовь, и из меня сейчас истекает любовь.
– Но, определенно, я слышу, как кто-то приближается…
– А разве ты не ощутила, что я вынул свой посох из потайного места?
– Ах, у вас большая вера в этот посох!
– Мне не страшен никто, когда я размахиваю им.
Первой цикаде ответила еще одна. Теперь насекомые вели открытый спор, наполняя теплый мрак своим упрямым стрекотанием.
– Король Евбонийский, то, что вы сказали мне о маслинах, без сомнения, правда.
– Да, любовь всегда порождает правдивость.
– Молю, чтобы между нами родилась высшая правдивость и ничего другого, король Юрген.
– Не «Юрген», а «любимый».
– В самом деле, говорят, что в такой вот кромешной темноте бог Любви приходил к своей милой Психее.
Короче, на него наседали до тех пор, пока Юрген не оказался чересчур запутан, чтобы спорить, а голова у него шла кругом, и одно виделось таким же нелепым, как и другое. И он перестал замечать особую невероятность путешествия с Равноденствием и таким образом переправился без дальнейших возражений и споров с Кокаина на Левку. Но его возбуждение не было бы настолько сильно, не думай Юрген все это время о царице Елене и ее красоте.
Первым делом он немедленно расспросил, как можно быстрее всего предстать перед царицей Еленой.
– Вы найдете царицу Елену, – сказали ему, – в ее дворце в Псевдополе.
Его осведомительницей оказалась гамадриада, которую Юрген повстречал на опушке леса, возвышавшегося к западу от города. За широкими покатыми пространствами сжатых хлебов виднелся Псевдополь – город, построенный из золота и слоновой кости, ослепительно сверкающий под едва видимым небом, казавшимся необычайно удаленным от земли.
– И царица столь же прекрасна, как и слухи о ее красе? – спросил Юрген.
– Мужчины говорят, что она превосходит красотой всех женщин, – ответила гамадриада, – настолько же безмерно, насколько, на женский взгляд, ее муж выделяется среди всех мужчин…
– О, Боже! – сказал Юрген.
– …Хотя я не вижу ничего примечательного во внешнем облике царицы Елены. И, по-моему, женщине, о которой так много говорят, следует уделять больше внимания своим нарядам.
– Так эта царица Елена уже замужем! – Юрген не обрадовался этому, но и не видел причины для отчаянья. Затем Юрген спросил про мужа царицы и узнал, что сейчас на Елене, дочери Лебедя, женат Ахилл, сын Пелея, и они вдвоем правят в Псевдополе.
– Сообщают, – сказала гамадриада, – что в мрачном царстве Аида Ахилл вспомнил ее красоту и был так ободрен этим воспоминанием, что разорвал цепи Аида. Так сделал Ахилл, царь людей, а его товарищи отправились на повторные поиски этой Елены, которую называют, – и, по-моему, значительно преувеличивая, – чудом света. Затем боги осуществили желание Ахилла, поскольку, как они сказали, мужчина, хоть раз узревший царицу Елену, никогда не будет знать покоя без этого чуда света. Лично мне не нравится мысль, что все мужчины настолько глупы.
– Я допускаю, что мужчины не всегда действуют разумно, а потом, – лукаво сказал Юрген, – многие из их прародительниц – женщины.
– Но прародительница – всегда женщина. Никто никогда не слышал о прародительнице-мужчине. Мужчины – прародители. Так о чем же вы говорили?
– По-моему, мы разговаривали о браке царицы Елены.
– Разумеется! И я рассказывала вам о богах, когда вы сделали эту забавную ошибку с прародителями. Однако все порой делают ошибки, а иностранцы всегда норовят перепутать слова. Я сразу поняла, что вы – иностранец.
– Да, – сказал Юрген, – но вы рассказывали не обо мне, а о богах.
– Вам, наверно, известно, что стареющие боги стремятся к спокойствию. «Мы отдадим ее Ахиллу, – сказали они. – А потом, возможно, этот царь людей спрячет ее в таком надежном месте, что его младшие собратья придут в отчаянье и прекратят воевать за Елену. И нас больше не будут тревожить их войны и прочие глупости». По этой причине боги отдали Елену Ахиллу и отправили эту чету царствовать на Левку, хотя, – закончила гамадриада, – я не перестаю удивляться, – что он в ней находит… да, даже если доживу до тысячи лет.
– Я должен, – заявил Юрген, – посмотреть на этого монарха Ахилла, пока мир не стал на день старше. Царь – это, конечно, очень хорошо, но ни одна корона не позволяет избежать добавления другого головного убора.
И Юрген развязной походкой направился в Псевдополь.
* * *
А вечером, как раз после захода солнца, Юрген вернулся к гамадриаде. Он шагал, опираясь на ясеневый посох, который дал ему Терсит. Юрген был невесел, а скорее даже смирен.– Посмотрел я на вашего царя Ахилла, – говорит Юрген, – и он лучше меня. Царица Елена, что я с сожалением признаю, нашла себе достойную пару.
– И что вы о ней скажете? – спрашивает гама дриада.
– Нечего больше сказать, кроме того, что она нашла достойную пару и она – подходящая жена для Ахилла. – На сей раз бедный Юрген был по настоящему несчастен. – Я восхищаюсь Ахиллом, я ему завидую и боюсь его, – говорит Юрген. – И несправедливо, что он сотворен лучше меня.
– Но разве царица Елена не прелестнейшая из всех дам, которых вы когда-либо видели?
– Что касается этого!.. – говорит Юрген. Он подвел гамадриаду к лесному озеру как раз у дуба, в котором она жила: темная спокойная вода – природное зеркало. – Смотри! – сказал Юрген, а говорил он, указывая вниз своим посохом.
Тишина, царившая в лесу, была чудесна. Воздух – сладок и чист, а ветерок, разгуливающий среди ветвей дуба в поисках ночи, был нежным и мирным, поскольку знал, что вот-вот наступит всеисцеляющая ночь.
– Но я вижу лишь свое лицо, – ответила гамадриада.
– Тем не менее, это ответ на твой вопрос. Теперь же скажи мне, как тебя зовут, моя милая, чтобы я узнал, кто в действительности прелестнейшая из всех дам, которых я когда-либо видел.
Гамадриада сказала, что ее зовут Хлорида, и что она всегда выглядит пугалом с такой прической, как у нее сегодня, и что он – до странного нахальный малый. А он в свою очередь признался, что он – король Юрген Евбонийский, привлеченный из своего далекого царства преувеличенными сообщениями относительно красоты царицы Елены. Хлорида согласилась с ним, что слухи об этом преимущественно недостоверны.
Это привело к дальнейшей беседе в сгущающихся сумерках. И, пока эта миловидная девушка превращалась в теплую, дышащую тень, едва доступную зрению, тень Юргена покидала его, и он начинал говорить все лучше и лучше. Он видел царицу Елену лицом к лицу, и остальные женщины не имели для него никакого значения. Добьется ли он благосклонности этой гамадриады или нет, так или иначе, не играло для него никакой роли. И поэтому Юрген говорил настолько складно, с такими уместными замечаниями и такой нежностью, что поражался самому себе.
Он сидел, с наслаждением слушая соблазнительные речи этого чудовищно умного малого Юргена. А это пухленькое, ясноглазое создание с темными волосами, эту самую Хлориду, ему было искренне жаль. В лишенную событий жизнь гамадриады здесь, в этом глухом лесу, вероятно, не могло проникнуть какое-либо радостное возбуждение, и казалось нужным внести сюда хоть малую его толику. «Что ж, хотя бы из справедливости к ней, – размышлял Юрген, – я должен обращаться с ней честно».
Под деревьями становилось все темнее и темнее, а того, что происходило в темноте, никто не видел. Слышались лишь два голоса, переговаривавшихся с длинными паузами. А говорили беседовавшие серьезно о пустяках, как играющие дети.
– И как же это король путешествует без свиты и даже без меча?
– Я путешествую с посохом, моя милая, и, как ты понимаешь, его мне достаточно.
– По совести сказать, он достаточно большой. Увы, молодой чужестранец, называющий себя королем! Вы носите кистень разбойника с большой дороги, и я боюсь вашего посоха.
– Мой посох – ветвь с мирового древа жизни Иггдрасиля. Его дал мне Терсит, а сок, что бьется в нем, проистекает из источника Урд, где суровые Норны создают для людей законы и определяют их судьбы.
– Терсит – большой насмешник, а его дары – сплошное издевательство. Я бы их не взяла.
Они повздорили, не слишком сильно, из-за того, что Юрген вытворял со своим бесценным посохом.
– В любом случае, уберите его от меня! – попросила Хлорида.
Тогда Юрген спрятал посох туда, где Хлорида не могла его увидеть, а сам привлек к себе гамадриаду и, довольный, рассмеялся.
– Ох, ох! Ужасный вы король, – воскликнула Хлорида. – Боюсь, что вы принесете мне смерть! А у вас нет права притеснять меня таким образом, я не ваша подданная.
– Скорее ты станешь моей королевой, милая Хлорида, получив то, что я больше всего ценю.
– Но вы слишком деспотичны, и мне страшно оставаться наедине с вами и вашим большущим посохом! Ах! Зная, что говорит, моя мать обычно использовала эолийскую поговорку: «Царь жесток и получает удовольствие от крови!»
– Вскоре ты не будешь бояться меня, как и моего посоха. Все дело в привычке. Для такого случая тоже есть эолийская присказка: «Вкус первой маслины неприятен, но вторая – сладка».
На какое-то время наступила тишина, не считая тихого тайного перешептывания деревьев. Одна из крупных цикад, посетивших остров Левку, начала стрекотать.
– Подождите же, король Юрген, я отчетливо слышу шаги: кто-то идет нас потревожить.
– Это ветер в верхушках деревьев или, вероятно, какой-то бог, завидующий мне. Меня ничто не остановит.
– Ах, но говорите же о богах почтительно! Это не у бога Любви, а у бога Ревности есть крылья, чтобы покинуть нас.
– Тогда я – бог, ибо в моем сердце – любовь, и во всех фибрах души – любовь, и из меня сейчас истекает любовь.
– Но, определенно, я слышу, как кто-то приближается…
– А разве ты не ощутила, что я вынул свой посох из потайного места?
– Ах, у вас большая вера в этот посох!
– Мне не страшен никто, когда я размахиваю им.
Первой цикаде ответила еще одна. Теперь насекомые вели открытый спор, наполняя теплый мрак своим упрямым стрекотанием.
– Король Евбонийский, то, что вы сказали мне о маслинах, без сомнения, правда.
– Да, любовь всегда порождает правдивость.
– Молю, чтобы между нами родилась высшая правдивость и ничего другого, король Юрген.
– Не «Юрген», а «любимый».
– В самом деле, говорят, что в такой вот кромешной темноте бог Любви приходил к своей милой Психее.