Кейбелл Джеймс Брэнч. Юрген (Сказания о Мануэле - 2)

   ГЛАВА XXXV
   Что сообщил Дедушка Сатана
   Далее история рассказывает, как три черта громко заиграли на волынках, когда Юрген вошел в Черный Дом Геенны, чтобы переговорить с Дедушкой Сатаной. Внешне Сатана походил на старика лет шестидесяти или шестидесяти двух. Он был покрыт седой шерстью и имел рога, как у оленя. На нем была темно-серая набедренная повязка, и он сидел в черном мраморном кресле на возвышении в конце зала. Его пушистый хвост, похожий на беличий, непрестанно мотался у него над головой, пока он рассматривал Юргена, не произнося ни слова и не отвлекаясь от какой-то важной думы. А его глаза напоминали отблески света на поверхности чернил, ибо были без белков.
   - Каково устройство этой безумной страны? - спрашивает Юрген, начиная сразу с самой сути дела. - В ней нет никакого смысла и вообще никакой справедливости.
   - Ох, - ответил Сатана удивительно хриплым голосом, - вы вполне можете так сказать. Именно это я говорил жене не далее как прошлой ночью.
   - Значит, у вас есть жена! - говорит Юрген, всегда интересовавшийся подобными вопросами. - Ну разумеется! И как христианин, и как женатый человек я должен был понять, что так и подобает Сатане. И как вы с ней ладите?
   - Очень хорошо, - говорит Дедушка Сатана, - но она меня не понимает.
   - Et tu, Brute! - восклицает Юрген.
   - А что это значит?
   - Это выражение, показывающее изумление по поводу события, не имеющего аналогов. Но в Аду все кажется весьма странным, и это место вообще не похоже на то, о котором распространяли слухи священники, епископы и кардиналы, что обычно увещевали меня в моем прекрасном дворце в Брехаусте.
   - А где, вы говорите, ваш дворец?
   - В Нумырии, императором Юргеном которой я являюсь. И нет нужды оскорблять вас, объясняя, что Брехауст - моя столица, знаменитая производством полотна, шерстяных тканей, перчаток, камей и коньяка, хотя большинство моих подданных заняты разведением скота и земледелием.
   - Конечно, нет, я изучал географию. И я часто слышал о вас, Юрген, хотя ни разу о том, что вы - император.
   - Разве я не говорил, что этого места не коснулись новейшие идеи?
   - Но вы должны помнить, что глубокомысленных людей в Ад не пускают. Кроме того, война с Раем не позволяет нам думать о других вопросах. Так или иначе, император Юрген, по какому праву вы допрашиваете Сатану в его же доме?
   - Я слышал слово, с которым осел обратился к кошке, - ответил Юрген, внезапно вспомнив то, что показал ему Мерлин.
   Дедушка Сатана понимающе кивнул.
   - Честь и хвала Сету и Баст! Да усилится их власть. Вот, император, как идут дела в моем царстве.
   И тут Сатана, ощетинившийся и унылый в своем высоком мраморном кресле, объяснил, как все владения и все инфернальные иерархии, которыми он правит, были экспромтом сотворены Кощеем, чтобы ублажить гордость праотцев Юргена.
   - Они чрезвычайно гордились своими грехами. А Кощей в один прекрасный день случайно заметил Землю с разгуливающими по ней твоими праотцами, которые ликовали от чудовищности своих грехов и ужасных наказаний, ожидаемых ими в качестве возмездия. Кощей же сделает почти все, чтобы ублажить гордость, поскольку гордость - одна из двух вещей, недоступных Кощею. Поэтому он обрадовался, о, очень обрадовался. А после громко рассмеялся и экспромтом сотворил Ад, создав его точно таким, как представлялось твоим праотцам, для того чтобы ублажить их гордость.
   - А почему Кощею недоступна гордость?
   - Потому что он создал все таким, какое оно есть. И денно и нощно он созерцает все таким, какое оно есть, и больше ему смотреть не на что. Как же может Кощей гордиться?
   - Понятно. Так, как если бы меня посадили в темницу, в которой нет ничего, абсолютно ничего, кроме моих стихов. Содрогаюсь при мысли об этом! Но что еще недоступно Кощею?
   - Не знаю. Нечто, не входящее в Ад.
   - Мне бы хотелось, чтоб я тоже никогда сюда не входил, и теперь вы должны помочь мне выбраться из этого мрачного места.
   - А почему я должен вам помогать?
   - Потому что, - сказал Юрген и вынул заклинание Магистра Филолога, потому что после смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого. Вы не находите причину достаточной?
   - Нет, - сказал Дедушка Сатана, немного подумав. - Не могу этого сказать. Но папы отправляются в Рай. Постольку, поскольку многие папы подозревались в приверженности целестинизму, считается, в частности и моими гражданами, что Рай для них во всех отношениях лучше. Поэтому, находясь в состоянии войны, мы для большей верности не пускаем пап в Ад. Следовательно, я папам и их деятельности не судья и им не притворяюсь.
   И Юрген опять понял, что воспользовался своим заклинанием неправильно или что оно не в силах освободить людей от власти Сатаны. "Но кто бы мог подумать, - размышлял он, - что Дедушка Сатана такой простодушный старикашка?"
   - Тогда скажите, как долго я обязан здесь находиться? - спросил Юрген после гнетущей паузы.
   - Не знаю, - ответил Сатана. - Это всецело зависит от того, что думает об этом ваш отец...
   - Но какое он имеет к этому отношение?
   - ...Поскольку я и все остальные здесь суть абсурдные представления вашего отца, что вы часто доказывали логически. А едва ли возможно, чтобы такой умный малый, как вы, мог ошибаться.
   - Что ж, конечно, это невозможно, - согласился Юрген. - В общем, вопрос весьма сложный. Но я готов отведать любой напиток и каким угодно образом добиться справедливости, даже в таком неразумном месте, где истиной являются абсурдные представления моего отца.
   Так Юрген покинул Черный Дом в Геенне и Дедушку Сатану, ощетинившегося и унылого в своем высоком мраморном кресле, чьи глаза мерцали в полумраке, пока он беспокойно размахивал мягким пушистым хвостом, не отвлекаясь от какой-то важной думы.
   ГЛАВА XXXVI
   Почему сын перечил Котту
   Юрген вернулся в Хоразму, где Котт, сын Смойта и Стейнворы, совестливо стоял посреди такого огромнейшего и горячайшего пламени, какое он только мог себе вообразить, и попрекал измотанных чертей, мучивших его, поскольку пытки, производимые ими, не соответствовали порочности Котта. И Юрген крикнул отцу:
   - Отвратительный бес Каннагоста сказал вам, что я - император Нумырии, и я не отрицаю этого даже сейчас. Но неужели вы не чувствуете, что я похож на вашего сына Юргена?
   - Я гляжу на этого негодяя, - сказал Котт, - и вижу, что это так. И как же, Юрген, ты стал императором?
   - О сударь, разве здесь место для разговоров о чисто земных титулах? Я удивлен, что ваш разум даже тут, в муках, по-прежнему вертится вокруг этой пустой тщеты.
   - Но это же несоответствующие муки, Юрген, и они не спасают мою совесть. В этом месте нет справедливости, и нет способа ее добиться. Эти неповоротливые черти не воспринимают всерьез содеянное мной, а лишь делают вид, что наказывают меня, и моя совесть остается неочищенной.
   - Но, отец, я говорил с ними, и они, похоже, думают, что ваши преступления, в конце концов, не так велики. Котт впал в хорошо знакомую Юргену ярость.
   - Я хочу, чтобы ты знал, что я хладнокровно убил восемь человек и держал еще пятерых, пока их убивали. Я оцениваю сумму такого беззакония в десять с половиной убийств, и за них моя совесть требует наказания.
   - Но, сударь, это произошло пятьдесят с лишним лет тому назад, и те люди в любом случае были бы сейчас мертвы, так что, как вы понимаете, это уже не важно.
   - Я блудил не знаю с каким количеством женщин. Юрген покачал головой.
   - Для сына это весьма шокирующее известие, и можете представить себе мои чувства. Тем не менее, сударь, это также произошло пятьдесят лет назад и сейчас никого не волнует.
   - Нахал, я говорю тебе, что я богохульствовал, воровал, подделывал деньги и нарушал пост, сжег четыре дома, виновен в разбое, неуважительно относился к матери и поклонялся каменному идолу в Поруце. Говорю тебе, что я неоднократно разбивал вдребезги все десять заповедей. Я совершил все известные преступления и изобрел шесть новых.
   - Да, сударь, - сказал Юрген. - Но разве это важно?
   - О, уберите прочь моего сына! - воскликнул Котт. - Он - копия своей матери. И, хотя я гнуснейший из когда-либо живших грешников, я не заслужил того, чтобы мне дважды досаждали такими дурацкими вопросами. И я требую, чтобы вы, ленивые черти, принесли еще дров.
   - Сударь, - сказал задыхающийся бесенок в образе головастика с волосатыми ручонками и ногами обезьяны, прибежавший с четырьмя охапками хвороста, - мы стараемся изо всех сил ради ваших страданий. Но вам, проклятым, на нас наплевать, и вы не помните, что мы, прислуживая вам, день и ночь на ногах, - сказал хныча бесенок и стал шуровать вилами дрова вокруг Котта. - Вы даже не помните о беспорядке в стране из-за войны с Раем, что делает для нас крайне затруднительным доставление вам всех жизненных лишений. Вместо этого вы прохлаждаетесь в своем пламени и жалуетесь на обслуживание, а Дедушка Сатана нас наказывает, и это несправедливо.
   - Лично я думаю, - сказал Юрген, - что вам нужно быть с мальчишкой помягче. А что касается ваших преступлений, сударь, то неужели вам не победить эту гордыню, которую вы называете совестью, и не признать, что после того, как человек умер, вообще не важно, что именно он сделал? В Бельгарде никто и не думает о вашей резне или нарушении поста, разве только тогда, когда старики сплетничают у камина и ваша порочность позволяет им скоротать вечер. Для остальных вы - лишь камень на кладбище представляющий вас как образец всех добродетелей. А вне Бельгарда, сударь, ваши имя и дела ни для кого ничего не значат и никто нигде вас не помнит. Так что, в действительности, ваша порочность не волнует сейчас ни единое существо, кроме бедных трудяг чертей. И думаю, что вследствие этого вы могли бы примириться с теми муками, которые, они могут изобрести для вас, не жалуясь на них с таким раздражением.
   - Но моя совесть, Юрген! Вся суть в ней.
   - О, если вы и дальше будете говорить о своей совести, сударь, вы ограничите беседу предметами, которые я не понимаю и потому не могу обсуждать. Но, смею заметить, мы вскоре найдем возможность проработать этот и все остальные вопросы. И мы с вами выжмем из этого места все, что только можно, ибо теперь я вас не покину.
   Котт заплакал и сказал, что его грехи во плоти слишком ужасны, чтобы ему был позволен покой в нестерпимых муках, которые он честно заслужил и надеется когда-нибудь пережить.
   - Тогда интересую ли вас, так или иначе, я? - спрашивает Юрген, совершенно ошеломленный.
   И из пламени Котт, сын Смойта, заговорил о рождении Юргена, о младенце, которым был Юрген, и о ребенке, которым был Юрген. И пока Юрген слушал человека, родившего его, чья плоть была плотью Юргена и чьи мысли никогда не были мыслями Юргена, у Юргена возникло какое-то жуткое, глубокое и безрассудное чувство; и Юргену оно не понравилось. Затем голос Котта резко изменился, и он заговорил о подростке, которым был Юрген, - ленивом, непослушном и не ценящем ничего, кроме собственных легкомысленных желаний: и о разладе, возникшем между Юргеном и отцом Юргена, Котт тоже говорил. И Юргену сразу же стало легче, но он по-прежнему огорчался, узнав, как сильно когда-то его любил отец.
   - То, что я был ленивым и непослушным сыном, - сказал Юрген, прискорбная истина. И я не следовал вашим наставлениям. Я блудил, о, страшно блудил, блудил, должен вам сказать, даже с героиней одного мифа, связанного с Луной.
   - О, ужасная языческая мерзость!
   - И она считала, сударь, что впоследствии я, вероятно, стану действующим лицом солярной легенды.
   - Я не удивляюсь, - сказал Котт и подавленно покачал лысой, куполообразной головой. - О, мой сын, это лишь показывает, к чему приводит такое необузданное поведение.
   - В случае чего я, конечно же, был бы освобожден от пребывания в подземном мире Весенним Равноденствием. Разве вы так не думаете, сударь? спросил Юрген с надеждой, поскольку помнил, что, согласно утверждению Сатаны, все, во что верит Котт, становится в Аду истиной.
   - Я уверен, - сказал Котт, - в общем, я уверен, что ничего не понимаю в подобных вопросах.
   - Да, но что вы думаете об этом?
   - Я вообще об этом не думаю.
   - Да, но...
   - Юрген, у тебя крайне невежливая привычка спорить с людьми...
   - Все же, сударь...
   - И я говорил тебе об этом и раньше...
   - Однако, отец...
   - И мне хочется говорить тебе об этом снова...
   - Тем не менее, сударь...
   - И когда я говорю, что у меня нет на этот счет собственного мнения...
   - Но у всех есть свое мнение, отец! - закричал Юрген и почувствовал себя, словно в былые времена.
   - Как вы смеете говорить со мной таким тоном, сударь?
   - Но я лишь имел в виду...
   - Не ври мне, Юрген! И прекрати меня перебивать! Как я уже сказал, когда ты начал орать на своего отца, словно обращался к человеку, лишенному благоразумия, мое мнение таково, что я ничего не знаю о Равноденствиях! И знать не хочу о Равноденствиях, чтоб ты понял! И чем меньше сказано на подобные, пользующиеся дурной репутацией, темы, тем лучше, говорю тебе прямо!
   Юрген застонал.
   - Что за примерный отец! Если б вы так подумали, это бы произошло. Но вы вообразили меня в подобном месте и не обладаете достаточной справедливостью, не говоря уж об отцовских чувствах, чтобы вообразить меня вне этого места.
   - Я могу лишь думать о твоем заслуженном несчастье, вздорный негодяй! И о сонме женщин легкого поведения, с которыми ты грешил! И о судьбе, которая ждет тебя в дальнейшей жизни!
   - На худой конец, - сказал Юрген, - здесь нет женщин. Это должно вас успокоить.
   - По-моему, здесь есть женщины, - огрызнулся его отец. - Считается, что у многих женщин была совесть. Но эти совестливые женщины, вероятно, содержатся отдельно от нас, мужчин, в какой-то другой части Ада по причине того, что если б их пустили в Хоразму, они бы попытались прибрать это место и сделать его пригодным для жилья. Я знаю, что твоя мать с ходу бы этим занялась.
   - О, сударь, вы по-прежнему находите в матери недостатки?
   - Твоя мать, Юрген, во многом была восхитительной женщиной. Но, сказал Котт, - она меня не понимала.
   - Конечно, это неприятно. Тем не менее, все, что вы говорите о пребывании здесь женщин, всего лишь догадки.
   - Нет! - сказал Котт. - Но мне не нужно больше твоего бесстыдства. Сколько раз тебе говорить?
   Юрген задумчиво почесал ухо. Он все еще помнил сказанное Дедушкой Сатаной, и раздражение Котта казалось многообещающим.
   - Но, могу поспорить, все женщины здесь уродины.
   - Нет! - сердито сказал его отец. - Почему ты продолжаешь мне перечить?
   - Потому что вы не знаете, о чем говорите, - сказал Юрген, подстрекая его. - Откуда могли взяться привлекательные женщины в таком ужасном месте? Нежная плоть сгорела бы на их тонких костях, а прелестнейшая из цариц превратилась бы в жуткую головешку.
   - Думаю, что есть множество вампирок, суккубов и таких тварей, которым огонь вообще не вредит, поскольку эти твари наделены неугасимым пылом, который жарче огня. И ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, поэтому тебе нет нужды стоять, вылупившись на меня, словно напуганная мать-настоятельница!
   - О сударь, но вы отлично знаете, что у меня нет ничего общего с подобными неисправимыми особами.
   - Ничего такого не знаю. Ты мне, вероятно, врешь. Ты мне всегда врал. По-моему, ты уже собрался на свидание с вампиркой.
   - Что, сударь? Жуткая тварь с клыками и перепончатыми крыльями?
   - Нет, но весьма ядовитая и соблазнительная красивая тварь.
   - Да ну! Не думаете же вы в действительности, что она красива?
   - Думаю. Как ты смеешь говорить мне, что я думаю, а что не думаю?
   - Ну ладно, у меня с ней ничего не будет.
   - А по-моему, будет, - сказал отец. - И, по-моему, ты прибегнешь к своим трюкам в отношениях с ней до истечения этого часа. Неужели я не знаю императоров? И неужели не знаю тебя?
   И Котт начал говорить о прошлом Юргена в обычных выражениях семейной перебранки, которые не везде удобно повторять. А бесы, мучившие Котта, в смущении отошли и, пока Котт говорил, держались вне пределов слышимости.
   ГЛАВА XXXVII
   Изобретение прелестной вампирки
   И Котт вновь расстался с сыном в гневе, а Юрген вновь повернул к Геенне. И было или не было это совпадением, но Юрген повстречал точно такую вампирку, в мысли о которой он завлек отца. Она являлась наиболее соблазнительной и красивой тварью, которую только мог вообразить отец Юргена или любой другой мужчина. На ней было одеяние оранжевого цвета - по причине, достаточно хорошо известной в Аду, расшитое зелеными фиговыми листьями.
   - Доброе утро, сударыня, - сказал Юрген. - И куда же вы направляетесь?
   - Вообще-то никуда, молодой человек. У меня сейчас отпуск, полагающийся ежегодно по закону Калки...
   - А кто такой Калки, сударыня?
   - Пока никто. Но он явится в виде жеребца. Меж тем его Закон предшествует ему, так что я мирно провожу свой отпуск в Аду, и никто мне, как бывает обычно, не досаждает.
   - А кто же это делает обычно, сударыня?
   - Вы должны понять, что на земле у вампирки нет покоя, поскольку множество красивых малых вроде вас расхаживают повсюду, горя желанием быть погубленными.
   - Но как, сударыня, получилось, что вы стали вампиркой, если такая жизнь вас не радует? И как вас зовут?
   - Мое имя, сударь, - печально ответила вампирка, - Флоримель, потому что моя натура, не меньше, чем внешность, была прекрасна, как полевые цветы, и сладка, как мед, который пчелы (предоставляющие нам такие восхитительные образцы производства) добывают из этих цветов. Но досадное несчастье все это изменило. Однажды мне случилось заболеть и умереть (что, конечно, могло произойти с кем угодно), а когда похоронная процессия покидала дом, через мой гроб перепрыгнула кошка. Это самое ужасное несчастье, какое только могло постигнуть бедную умершую девушку - всеми уважаемую и к тому же швею нарасхват. Хотя даже тогда худшее можно было предотвратить, не будь моя невестка той, кого называют "человечными", и по-идиотски привязана к этой кошке. Поэтому кошку не убили, а я, конечно же, стала вампиркой.
   - Да, я понимаю, что это было неизбежно. И все же это едва ли кажется справедливым. Мне жаль тебя, моя милая. - И Юрген вздохнул.
   - Я бы предпочла, сударь, чтобы вы не обращались ко мне так фамильярно, поскольку мы с вами пренебрегли формальностями и не представлены друг другу. А при отсутствии общих знакомых этого должным образом не сделать.
   - У меня нет под рукой герольда, так как я путешествую инкогнито. Однако я - тот самый Юрген, который недавно сделался императором Нумырийским, королем Евбонийским, принцем Кокаиньским, герцогом Логрейским и о котором вы, без сомнения, слышали.
   - Разумеется! - ответила она, поправляя прическу. - И кто бы мог подумать - встретить ваше высочество в таком месте!
   - Императору говорят "величество", моя милая. Это, конечно, лишь деталь, но при моем положении приходится быть слегка требовательным.
   - Вполне понимаю, ваше величество. На самом деле я могла бы различить ваш титул по вашему прелестному одеянию. Я могу лишь умолять вас посмотреть сквозь пальцы на непреднамеренное нарушение этикета. И смею добавить, что доброе сердце открывает великолепие своей снисходительности посредством интереса, который ваше величество только что проявили к истории моей беды.
   "Честное слово, - подумал Юрген, - в этом потоке слов я, кажется, узнаю воображение моего отца в гневе".
   Затем Флоримель рассказала Юргену о своем ужасном пробуждении в могиле и о том, что случилось там с ее руками и ногами, покуда она против своей воли питалась отвратительнейшим способом, погубив сперва свою родню, а затем и соседей. Сделав это, она воскресла.
   - Но та кошка все еще была жива, и это меня беспокоило. Тогда я положила конец этой истории. Я забралась на церковную колокольню - не одна, но о том, кто был со мной, я предпочитаю не говорить. И в полночь я ударила в колокол так, что все, слышавшие его, заболели и умерли. А я заплакала, поскольку знала, что, когда будет погублено все, что было близко мне в первой жизни во плоти, я буду вынуждена отправиться в новые края на поиски пищи, которая лишь одна может прокормить меня, а я всегда была искренне привязана к дому. Так что, ваше величество, я навсегда бросила шитье и стала прелестной опасностью, проносящимся над землей опустошением, злом, поражающим по ночам, несмотря на мое отвращение к работе в ночное время. И я крайне не люблю то, что делаю, ибо печальная судьба - стать вампиркой, но при этом сочувствовать своим жертвам и, в частности, их бедным матерям.
   [Рис. 6]
   Юрген утешил Флоримель и обнял ее.
   - Ну, полно! - сказал он. - Я еще увижу, как приятно проходит твой отпуск. А я намерен обращаться с тобой справедливо.
   Затем он кинул взгляд в сторону на свою тень и прошептал предложение, вынудившее Флоримель вздохнуть.
   - По условию моей судьбы, - сказала она, - ни в какое время в течение девяти жизней кошки я не могу отказаться от этого. Все же утешительно, что вы - император Нумырийский и имеете доброе сердце.
   - О, и многое другое, моя милая! И я вновь уверяю тебя, что намерен обращаться с тобой справедливо. Флоримель провела Юргена сквозь неизменный сумрак Геенны, похожий на полумрак серого зимнего дня, к тихой расселине у Моря Крови, которую она очень мило обставила, подражая уюту своего девичьего дома. Она зажгла свечу и пригласила Юргена к себе в расселину. А когда Юрген уже собрался войти, он увидел, что тень идет за ним в дом вампирки.
   - Давай потушим свечу! - сказал Юрген. - Я сегодня видел столько пламени, что у меня устали глаза.
   Флоримель затушила свечу с доброжелательностью, порадовавшей Юргена. Теперь они находились в кромешной тьме, а в темноте никто не видит, что происходит. Но Флоримель теперь доверяла Юргену, а его нумырийские притязания были признаны в ее самой первой реплике.
   - Вначале я подозрительно отнеслась к вашему величеству, - сказала Флоримель, - поскольку всегда слышала, что у любого императора великолепный скипетр, а вы тогда ничего такого не показали. Но сейчас я почему-то уже в вас не сомневаюсь. А о чем думает ваше величество?
   - Я размышляю о том, моя милая, - ответил Юрген, - что у моего отца весьма сносное воображение.
   ГЛАВА XXXVIII
   Касающаяся одобренных прецедентов
   В дальнейшем Юрген жил в Аду и подчинялся обычаям этой страны. А история рассказывает, что через неделю, а может, через десять дней, после встречи с Флоримелью Юрген женился на ней, чему нисколько не помешало то, что у него было еще три жены. Он обнаружил, что черти высоко ценят полигамию и ставят ее выше простого умения мучить проклятых, буквально истолковывая поговорку, что лучше жениться, чем сгореть.
   - А прежде, - сказали они Юргену, - едва ли можно было встретить брак, не отмеченный клеймом "сделано на Небесах". Но с тех пор, как мы воюем с Раем, мы отобрали это ремесло у наших врагов. Так что, если угодно, можно жениться и здесь.
   - Значит, - сказал Юрген, - я женюсь на скорую руку, да на долгую муку. А можно здесь получить развод?
   - О, нет, - сказали ему. - Мы торговали ими какое-то время, но обнаружили, что все, получившие развод за счет нашего усердия, за то, что они наконец освободились, благодарят Небеса. Перед лицом такой неблагодарности мы оставили это невыгодное ремесло, и теперь на этом месте мастерская по пошиву мужской одежды на старых, узаконенных основаниях.
   - Но такие паллиативы неудовлетворительны, и мне хотелось бы узнать, что вы делаете в Аду, когда жен больше уже нельзя терпеть.
   Все черти покраснели.
   - Этого мы предпочли бы не говорить, - сказали они, - ибо это может дойти до их ушей.
   - Теперь я понимаю, - сказал Юрген, - что Ад - место точно такое же, как любое другое.
   Так Юрген и прелестная вампирка должным образом поженились. Сперва Юргену подстригли ногти, и обрезки отдали Флоримели. Перед ними положили метловище, и они переступили через него. Затем Флоримель трижды сказала: "Темой!" - а Юрген девять раз ответил: "Аригизатор!". А после всего императору Юргену и его невесте подали горячий отвар дикой капусты, и, совершив это "венчание вокруг ракитового куста", черти скромно удалились.
   Юрген жил в Аду и подчинялся обычаям этой страны и какое-то время он был вполне всем доволен. Теперь Юрген делил с Флоримелью ту тихую расселину, которую она обставила, подражая уюту девичьего дома. А жили они весьма добропорядочно на окраине Геенны, на берегу моря. В Аду, конечно же, нет воды. На самом деле ввоз воды запрещен под угрозой суровых наказаний из-за возможного использования ее для крещения. Это же море состояло из крови, пролитой благочестием при содействии царству Князя Мира, и считалось самым большим из существующих океанов. И это объясняло бессмысленную поговорку, которую так часто слышал Юрген, что Ад вымощен благими намерениями.
   - В конце концов, Епиген Родесский прав, - сказал Юрген, - предположив опечатку: должно стоять слово "вымочен".
   - Разумеется, ваше величество, - согласилась Флоримель. - Я же всегда говорила, что у вашего величества замечательная проницательность, не считая учености вашего величества.
   У Флоримели был вот такой обходительный способ выражаться. Тем не менее, все вампиры имели свою слабую струнку: они питались силой и молодостью своих возлюбленных. Так что однажды утром Флоримель пожаловалась на недомогание и отнесла его к несварению желудка.