Кейбелл Джеймс Брэнч. Юрген (Сказания о Мануэле - 2)

   - Требуй от меня чего хочешь, герцог Логрейский, - сказал Гогирван, когда услышал имя победителя, - ты заслужил это право, возвратив мне самую любимую дочь, которая является гордостью величественного короля.
   - Сударь, - разумно ответил Юрген, - служба, исполняемая с радостью, уже сама по себе - награда. И я прошу, чтобы вы, в свою очередь, возвратили мне принцессу Гиневру посредством почетного брака - понимаете? Потому что я бедный несчастный вдовец, в чем я абсолютно уверен. И я совершенно уверен также, что люблю вашу дочь всем сердцем.
   Таков был Юрген, красноречию которого мешали душевные переживания.
   - Не понимаю, что общего состояние вашего сердца имеет с такой неразумной просьбой. Бессмысленно просить меня об этом, когда слуги Артура, являющегося сейчас королем бриттов, пришли просить мою дочь ему в жены. Вы сказали, что вы - герцог Логрейский, и я признаю, что герцог - это очень здорово, но я ожидаю, что вы, в свою очередь, согласитесь с любым человеком, у которого дочь на выданье, что король имеет преимущество перед герцогом. Но завтра или, быть может, послезавтра мы с вами поговорим о награде более частным образом. Между тем вы выглядите очень странным и очень напуганным для человека, одолевшего Фрагнара.
   Юрген уставился в большое зеркало за королевским троном. В этом зеркале он увидел затылок венценосной головы Гогирвана, а за ним странного, испуганного молодого человека с прилизанными черными волосами, вздернутым носом и широко открытыми, ясными карими глазами, которые в упор уставились на Юргена. А очень красные и очень пухлые губы этого парня были полуоткрыты, так что виднелись прекрасные крепкие зубы. И на нем была блестящая рубаха с причудливым рисунком.
   - Полагаю, - сказал Юрген и увидел, что парень в зеркале тоже говорит, - полагаю, у вас замечательное зеркало.
   - Как любое другое, - отвечает король. - Показывает вещи такими, какие они есть. Но если оно вам нравится, что ж, берите его, пожалуйста, в качестве награды.
   - А вы по-прежнему говорите о наградах! - восклицает Юрген. - Если это зеркало показывает вещи такими, какие они есть, то я вышел из своей взятой на время среды в возрасте двадцати одного года. О, я был умным малым, что так хитро льстил Матушке Середе и обманом добился такой щедрости! И я дивлюсь, что вы - лишь какой-то король с затуманенным взором под короной и со свисающим брюшком под всеми вашими царскими одеждами - говорите о награждении прекрасного молодого человека двадцати одного года, ибо у вас нет ничего, что бы мне сейчас понадобилось.
   - Значит, вы не будете больше досаждать мне своим вздором относительно моей дочери? Это превосходное известие.
   - Теперь у меня нет нужды просить ваших милостей, - сказал Юрген, - да и расположения любого ныне живущего человека, у которого есть привлекательная дочь или жена. Теперь мне помогает юноша, что совсем недавно сделался герцогом Логрейским. А с его внешностью я могу постоять за себя и могу добиться справедливости где угодно, во всех спальнях на свете.
   Юрген махнул рукой и уже собирался отвернуться от короля. Зал был наполнен солнечным светом, так что в полуобороте он встретился со своей тенью, лежавшей на плитах пола. Юрген очень пристально на нее посмотрел.
   - Конечно, - сказал он спустя некоторое время, - я, так сказать, с добрыми намерениями перефразировал великолепный, но затасканный пассаж из Сорнатия, с которым вы, без сомнения, знакомы, в котором он говорит, намного красивее, чем я могу выразить, не цитируя слово в слово, о том, что все это было сказано в шутку и без малейшей попытки кого-либо обидеть кого угодно, могу вас уверить, сударь.
   - Отлично, - сказал Гогирван Гор и улыбнулся без очевидного для Юргена повода. А тот все рассматривал сбоку свою тень. - Повторяю, что завтра я должен буду поговорить с вами в более частной обстановке. Сегодня же я даю пир, которому не было равных в этих краях, потому что мне возвращена моя дочь и потому что дочь станет королевой всех бриттов.
   Так сказал Гогирван, являвшийся королем Глатиона и властелином Энисгарта, Камвея и Саргилла: и с этим было покончено. А на пиру Юрген повсюду слышал разговоры об этом короле Артуре, который должен жениться на госпоже Гиневре, и о пророчестве молодому монарху Мерлина Амброзия. Мерлин предсказал: "Он придет на помощь и наступит на горло своим врагам; острова в океане покорятся ему, и он завладеет Галлийскими лесами; дом Ромула устрашится его гнева, а его деяния станут пищей для рассказчиков".
   "Что ж, тогда, - говорит Юрген самому себе, - этот монарх во всем напоминает мне Давида Израильского, который был в древние века так великолепен, жаден и знаменит. Ибо к лесам, островам, горлу врагов и другим владениям этот Артур Пендрагон наверняка прибавит и моего жертвенного ягненка. А у меня нет Нафана, который бы привел его к раскаянию. И это, разумеется, очень нечестно".
   Затем Юрген вновь посмотрел в зеркало: и вскоре в глазах юноши, которого он там обнаружил, вспыхнул огонек.
   - Берегись, Давид, - отважно сказал Юрген. - Поскольку, в конце концов, я не вижу причин для отчаянья.
   ГЛАВА XII
   Отклонение от темы и погубленная Иоланта
   Теперь Юрген, самозваный герцог Логрейский, пребывал при дворе короля Гогирвана. Месяц май прошел быстро и бесхлопотно. Но чудовищная тень, преследовавшая Юргена, не исчезала. И, самое главное, ее никто не замечал. Что касается самого Юргена, то он не боялся теней, и странности этой тени было недостаточно, чтобы отвлечь его мысли от Гиневры и от его любви к Гиневре.
   Сейчас в Глатионе царили спокойные времена, когда война с Риенсом Нортгальским закончилась победой, и в моде повсеместно была любовь. Развлекаясь, мужчины выезжали на соколиную охоту, ходили на рыбную ловлю и дружески рубили и колотили друг дружку на турнирах. Но их по-настоящему серьезным занятием являлось ухаживание за дамами в манере рыцарей, которые знают, что вскоре королевские трубы призовут их на менее мягко застеленные поля сражений, с которых они могут и не вернуться. Так что Юрген вздыхал, пел оды и строил дамам глазки вместе со многими другими превосходными воинами. А принцесса слушала их комплименты вместе со множеством других дам, чьи сердца были далеко не каменными. А Гогирван размышлял.
   У Гогирвана появилась царственная привычка: когда около полудня подавали обед, он не приступал к приему пищи до тех пор, пока не оказывал всех почестей победителю с целью загладить обиду.
   Однажды, когда изможденный король сидел вот так в главном зале на троне, набитом зеленым тростником и покрытом желтым атласом, с желтой атласной подушечкой под локтем и со своими баронами, выстроившимися согласно рангу, появилась некая девица с душераздирающим рассказом о притеснениях, которым она подверглась.
   Выслушав ее, Гогирван закрыл глаза и кивнул.
   - Вы самая привлекательная женщина, которую я встретил за долгое время, - совершенно неуместно сказал он. - Вы женщина, которую я ждал. Рискованным предприятием - защитой вашей чести - займется герцог Юрген Логрейский.
   Делать было нечего, и Юрген, не совсем довольный, выехал с этой госпожой Иолантой. Но пока они ехали, он с ней смеялся и шутил. Так, в сопровождении смеха, Иоланта препроводила его к Зеленому Замку, который отнял у нее отвратительнейший великан Гремагог.
   - Рыцарь, готовься к встрече со смертью! - воскликнул Гремагог, жутко смеясь и размахивая дубиной. - Я поклялся убить всех рыцарей, приходящих сюда.
   - Если говорить правду - грех, то вы очень добродетельный великан, сказал Юрген и поднял меч Фрагнара - неодолимый Калибур.
   Затем они начали драться, и Юрген убил Гремагога. Так Зеленый Замок был возвращен госпоже Иоланте, а девушки-служанки были освобождены из погребов. Сейчас они назывались девушками лишь вследствие этикета, но настолько нежны были сердца женщин, что все они оплакивали Гремагога.
   Иоланта была очень благодарна и предложила Юргену любую награду.
   - Нет, я не возьму ни одной из этих прекрасных драгоценностей, ни денег, ни земель, - говорит Юрген, - потому что Логрей, должен вам сказать, - довольно состоятельное герцогство, а поединки с великанами - мое любимое времяпрепровождение. Моральное удовлетворение - лучшая плата. Однако, если вы непременно хотите наградить меня за эту небольшую услугу, обещайте помочь мне добиться любви дамы моего сердца, и этого будет достаточно.
   Иоланта без особого энтузиазма согласилась. Иоланта, в самом деле, по просьбе Юргена поклялась четырьмя Евангелистами сделать все, что в ее силах, и оказать ему содействие.
   - Отлично, - сказал Юрген, - вы пообещали, а люблю-то я именно вас.
   Удивление приумножило женскую прелесть. Иоланта от всего сердца обрадовалась при мысли о браке с молодым герцогом Логрейским и предложила тотчас же послать за священником.
   - Моя дорогая, - сказал Юрген, - нет нужды беспокоить священника из-за наших личных дел. Она поняла его мысль и вздохнула.
   - Теперь я сожалею, - сказала она, - что дала такую торжественную клятву. Ваша выходка бесчестна.
   - Ничего подобного, - сказал Юрген, - и некоторое время спустя вы не пожалеете об этом. Игра в самом деле стоит свеч.
   - Когда это станет очевидным, мессир де Логрей?
   - Как же, естественно, при свете свечей, - ответил Юрген.
   - В таком случае мы больше не будем говорить об этом до вечера.
   А вечером Иоланта послала за Юргеном. Она была, как и сказал Гогирван, необычайно привлекательной женщиной - пышной, холеной и увенчанной медного цвета волосами. В этот день она была хороша как никогда, в блестящем голубом платье с золотым шитьем и с расшитыми золотом длинными рукавами, касавшимися пола. Вот такой она предстала перед Юргеном.
   - Теперь, - нахмурясь, сказала Иоланта, - вы можете напрямик заявить о том, на что вы намекали утром.
   Прежде всего Юрген оглядел комнату: она освещалась высоким позолоченным канделябром, на котором горели свечи.
   Он их пересчитал и присвистнул.
   - Семь свечей! По правде сказать, милая моя, вы оказали мне высокую честь, поскольку это чересчур сильная иллюминация. Можно подумать, что вы чтите меня, как святого, семью свечами! А я лишь простой смертный, но тем не менее я - Юрген и попытаюсь отплатить за такую высочайшую любезность сполна.
   - О, мессир де Логрей, - воскликнула госпожа Иоланта, - какой непостижимый вздор вы несете! Вы все неверно истолковали, и могу вас уверить, что у меня на уме ничего подобного не было. Кроме того, я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
   - На самом деле, должен предупредить вас, что часто мои поступки говорят за себя безошибочнее слов. Это то, что ученые люди называют идиосинкразией.
   - ...И я определенно не понимаю, какое отношение к этому имеют какие-то святые. Вы сказали, что четыре Евангелиста... Ибо мы сегодня утром говорили, если вы помните, о четырех Евангелистах... О, но как глупо с вашей стороны, мессир де Логрей, стоять ухмыляясь и смотреть на меня так, что я краснею!
   - Это легко излечимо, - сказал Юрген, задувая свечи, - поскольку в темноте женщины не краснеют.
   - Что вы задумали, мессир де Логрей?
   - О, не тревожьтесь! - сказал Юрген. - Я обойдусь с вами вполне благородно.
   И Иоланта на самом деле впоследствии признала, что при ближайшем рассмотрении мессир де Логрей оказался очень благороден. Юрген ни в чем не признавался. А так как комната была совершенно темна, никто другой не может со всей ответственностью сказать, что именно там произошло. Достаточно того, что герцог Логрейский и хозяйка Зеленого Замка расстались позднее весьма по-дружески.
   - Вы погубили меня своими играми, свечами и щепетильным возвратом любезностей, - сказала Иоланта, зевая, поскольку ей хотелось спать. - Но, боюсь, я не ненавижу вас так, как следовало бы.
   - Ни одна женщина никогда этого не делала, - сказал Юрген, - в такой час. - Он приказал принести завтрак, а затем поцеловал Иоланту, потому что это, как сказал Юрген, час их расставания, и он ускакал из Зеленого Замка в отличном настроении.
   - Как же замечательно опять стать прекрасным молодым юношей! - сказал Юрген. - Даже если ее большие карие глаза чересчур навыкате - как у рака, эта госпожа Иоланта великолепная женщина. И приятно думать и знать, как справедливо я с ней обошелся.
   Затем он вернулся в Камельяр, радостно распевая при мысли, что направляется к принцессе Гиневре, которую любил всем сердцем.
   ГЛАВА XIII
   Философия Гогирвана Гора
   В Камельяре молодой герцог Логрейский проводил большую часть времени в обществе Гинервы, чей отец открыто этому не препятствовал. И Гогирван провел обещанную беседу с Юргеном. - Я сокрушаюсь, что госпожа Иоланта чересчур сдержанно обошлась с вами, - в первую очередь сказал король. - Я рассудил, что вы вдвоем будете, как искра и трут, устраивающие огромный пожар, который сожжет весь вздор в вашей голове относительно моей дочери.
   - Сдержанность, сударь, - осторожно сказал Юрген, - общеизвестная добродетель, а огонь не может поглотить настоящую любовь.
   - Это правда, - признал Гогирван, - кто бы это ни говорил. - И он вздохнул.
   Затем какое-то время он сидел в дремотной задумчивости. В этот вечер на короле была довольно поношенная мантия из какой-то черной материи с меховой оторочкой на вороте и рукавах, а его редкие седые волосы прикрывала очень потертая черная шапочка. Он копошился у слабого огня в большом каменном камине, украшенном щитами. Рядом с ним стояло белое и красное вино, которое оставалось нетронутым, пока Гогирван размышлял над беспокоившими его вещами.
   - Значит, так! - произнес наконец Гогирван Гор. - Эта свадьба с великим королем бриттов, конечно же, должна состояться. О ней договорились в прошлом году, когда Артур и его торговцы чертовщиной - Хозяйка Озера и Мерлин Амброзий - взяли на себя труд спасти меня в Кароэзе. Я полагаю, что послы Артура, вероятно, сами торговцы чертовщиной, приедут за моей дочерью в июне. Между тем у вас двоих вместо игрушек есть молодость и любовь, а сейчас весна.
   - Что для меня время года, - простонал Юрген, - когда я размышляю, что через неделю или чуть больше даму моего сердца увезут от меня навеки? Как я могу быть счастлив, когда знаю, что наступают долгие годы страданий и тщетного сожаления?
   - Вы говорите так, - заметил король, - отчасти потому, что выпили лишку прошлой ночью, а отчасти потому, что, по-вашему, этого от вас и ждут. В сущности же, вы счастливы, как может быть счастлив любой в этом мире, по той простой причине, что вы молоды. Страдания, раз уж вы употребили это слово, я считаю поэтическим тропом, но могу вас уверить, что тогда, когда вы больше не будете молоды, так или иначе придут годы тщетного сожаления.
   - Это правда, - искренне сказал Юрген.
   - Откуда вы знаете? Значит, так: если б я даже был достаточно безумен, чтобы отдать дочь за простого герцога, вы бы от нее ужасно устали. Могу уверить вас в этом, так как по своему нраву Гиневра - вылитая мать. Она, конечно же, мила внешне, потому что в этом пошла по моей линии. Но, между нами, она не особенно разумна и всегда будет строить глазки мужчинам. Сегодня пришел ваш черед служить ей мишенью - в прекрасной блестящей рубахе, ничего похожего на которую никогда не видели в Глатионе. Я считаю ваши права в качестве победителя, спасшего ее, предосудительными, но даже при этом не могу их отрицать. И должен просить вас использовать такой поворот событий наилучшим образом.
   - Между тем мне приходит на ум, сударь, что не совсем разумно обручать дочь с одним человеком и разрешать ей свободно разгуливать с другим.
   - Если вы настаиваете, - сказал Гогирван Гор, - я, конечно, могу запереть вас обоих в отдельные темницы до дня свадьбы. Но мне кажется, что вы-то должны жаловаться в последнюю очередь.
   - Скажу вам прямо, сударь, что разборчивые люди заявили бы, что вы очень мало заботитесь о чести дочери.
   - На это есть несколько ответов, - сказал король. - Первый состоит в том, что я вспоминаю покойную жену с большой нежностью и думаю, что у меня есть лишь ее слово в отношении того, что Гиневра - моя дочь. Другой ответ гласит, что хотя моя дочь - тихая, хорошо воспитанная молодая женщина, я никогда не слышал, чтобы король Фрагнар был чем-то в этом же роде.
   - О, сударь, - ужаснувшись, сказал Юрген, - на что вы намекаете?
   - В пещерах происходят всевозможные вещи - вещи, которыми мудрее пренебрегать при солнечном свете. Я и пренебрегаю! Я не задаю вопросов. Мое дело - пристойно выдать дочь замуж и только. Открытия, которые может сделать ее муж впоследствии, - его трудности, а не мои. Вот что я мог бы сказать вам, мессир де Логрей, в качестве ответа. Но настоящий ответ попросить вас обдумать такое заявление: честь женщины обеспокоена одной-единственной вещью, а честь мужчины этой вещью не обеспокоена вовсе.
   - Но вы говорите загадками, король, и я не понимаю, чего вы от меня хотите.
   Гогирван ухмыльнулся.
   - Очевидно, я советую вам быть благодарным, что вы родились мужчиной, поскольку у сильного пола намного меньше нужды волноваться по поводу разрыва.
   - Какого разрыва? - спросил Юрген.
   Гогирван рассказал ему.
   Герцог Логрейский во второй раз ужаснулся.
   - Ваши умствования, король, отвратительны и вряд ли облегчат мои страдания. Однако мы говорим о вашей дочери, и рассматривать нужно скорее ее, чем меня.
   - Теперь я чувствую, что вы меня правильно поняли. Но во всем, касающемся моей дочери, я хочу, чтобы вы лгали, как порядочный человек.
   - Боюсь, сударь, - сказал Юрген после небольшой паузы, - что вы человек с отчасти вырождающимися идеалами.
   - Но вы же молоды. Молодость, будучи достаточно энергична, может позволить себе идеалы и выдерживать тяжелые удары, которые из-за этих идеалов получает их владелец. Но я-то старик, мучимый вялым сердцем и довольно проницательным взглядом на жизнь. Такое сочетание, мессир де Логрей, очень часто вынуждает меня не вовремя смеяться просто потому, что я знаю, что вот-вот совершенно некстати расплачусь.
   Так ответил Гогирван. Он некоторое время молчал, созерцая огонь. Затем махнул сморщенной рукой в сторону окна и начал задумчиво говорить:
   - Мессир де Логрей, сейчас в моем городе Камельяре ночь. А где-то одна из крыш скрывает девушку, которую назовем Линеттой. У нее есть возлюбленный - скажем, его зовут Саграмор. Имена не важны. Этой ночью, когда я говорю с вами, Линетта неподвижно лежит на широкой резной кровати, которая прежде принадлежала ее матери. Она думает о Саграморе. Комната темна, только лунный свет серебрит ромбовидные стекла в старинных окнах. В каждом углу комнаты таятся трепещущие тени.
   - О, сударь, - говорит Юрген, - да вы тоже поэт!
   - Не перебивайте меня! Линетта, повторяю, думает о Саграморе. Они сидят у озера под яблоней, более старой, чем Рим. Узловатые ветви подняты, словно в благословении, а лепестки соцветий - дрожащие, трясущиеся, колышущиеся, - вечные белые лепестки беззвучно падают в тишине. Никто не произносит ни слова, ибо в этом нет нужды. Саграмор молча смахивает лепестки с черных волос девушки и молча целует ее. Озеро сумеречно и полупрозрачно, как нефрит. Низко на бледном небе светят две одинокие звезды. Забавно, что грудь у мужчины волосатая, очень забавно! Поет какая-то птица, и серебряная игла звуков пунктиром прокалывает тишину. Разумеется, высокие небеса окрашены в спокойные, удивительно прелестные тона. Так, по крайней мере, думает Линетта, лежа без движения, как мышка, на широкой кровати, на которой она родилась.
   - Очень волнующий штрих, - вставил Юрген.
   - Теперь возникает совсем иное пение. Сейчас в этой песне закрываются кабаки, гремят ставни, шаркают подошвы и икают пьяные. Саграмор убивает любовную песню. Он льет хмельные слезы, подбираясь все ближе и ближе к окну Линетты, а его сердце полно великодушия, ведь Саграмор празднует свою самую последнюю победу. Не думается ли вам, что это или нечто похожее происходит сейчас в моем городе Камельяре, мессир де Логрей?
   - Это происходит ежеминутно, - сказал Юрген, - повсюду, потому что такова порой каждая женщина и таков постоянно каждый мужчина.
   - Это жуткая истина, - продолжил Гогирван. - Вы можете воспринять ее в качестве одной из многих причин, почему я не вовремя смеюсь, чтобы некстати не расплакаться. Ибо это происходит: происходит в моем городе и в моем замке. Хоть я и король, я не в силах предотвратить это. Я могу лишь пожать плечами и взбодрить старую кровь новой бутылочкой. Тем не менее, я сильно привязан к молодой женщине, которая, вполне возможно, является моей дочерью. И вам было бы полезно вспомнить это обстоятельство, мессир де Логрей, если вас когда-либо будут проверять на искренность.
   Юрген ужаснулся.
   - Но, сударь, немыслимо, чтобы я повел себя с принцессой нечестно.
   Король Гогирван продолжал смотреть на Юргена. Гогирван Гор ничего не говорил, и ни одна мышца на его лице не дрогнула.
   - Хотя, конечно, - сказал Юрген, - из простой справедливости по отношению к ней я никогда добровольно не стану обсуждать какие-либо сведения, могущие причинить ей боль.
   - Вновь я чувствую, - сказал Гогирван, - что вы меня понимаете. Однако я говорил не только о дочери, но обо всех.
   - Как же тогда, сударь, вы хотите, чтоб я обращался со всеми?
   - Что ж, я лишь могу повторить свои слова - сказал Гогирван весьма настойчиво. - Я хотел бы, чтоб вы лгали, как порядочный человек. А теперь уходите, я хочу спать. Я не проснусь до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж. И это единственное что я могу для вас сделать.
   - Вы думаете, король, что такое поведение достойно уважения?
   - О, нет же! - с удивлением проговорил Гогирван. - Это то, что мы назовем филантропией.
   ГЛАВА XIV
   Предварительная тактика герцога Юргена
   Так Юрген жил при дворе и какое-то время был доволен своим положением. Он любил принцессу - прекраснейшую и совершеннейшую из смертных, и он любил ее (обстоятельство, которое вновь и вновь приходило ему на ум) так, как не любил никто за всю всемирную историю! А очень скоро ему предстояло посторониться и увидеть, как она выходит замуж за другого. Такая ситуация доставила бы наслаждение рыцарственному двору Глатиона, так как в точности выполнялось все, требуемое для рыцарского романа.
   Внешность Гиневры, которую Юрген любил всем сердцем, такова: она была среднего роста, а ее фигура еще не вполне стала фигурой женщины; у нее были прекрасные, очень густые волосы пшеничного цвета; когда Гиневра распускала волосы, Юрген, словно за настоящим чудом наблюдал, как они, ниспадая, прилегают к маленькой головке и тонкой шейке, а затем смело рассыпаются и обволакивают ее плечи легким нежным потоком бледного золота. Юрген получал истинное наслаждение от ее волос и при все усиливающейся близости любил притянуть большие пряди к своему затылку, переплести их там и прижать нежные пригоршни ее душистых волос к своим щекам, целуя принцессу.
   Голова у Гиневры, нужно повторить, была маленькая: вы удивились бы гордому свободному вскидыванию этой головки, которой приходилось удерживать на себе такую тяжесть. Лицо у Гиневры было нежного, мягкого оттенка: лица других женщин он делал похожими на произведение живописца вывесок, просто на мазню. У Гиневры были серые глаза, прикрытые невероятно длинными ресницами, которые причудливым образом загибались. Брови образовывали над глазами весьма высокие дуги: это казалось почти недостатком. Нос у нее был тонким и вздернутым, подбородок - воплощенной дерзостью, а рот - крошечным, неодолимым искушением.
   - Но на самом деле нет никакого смысла описывать эту прелестную девушку, словно я занимаюсь переучетом товаров на витрине, - сказал Юрген. - Аналогии весьма хороши, и у них есть неопровержимое одобрение привычки. Тем не менее, когда я заявляю, что волосы у обожаемой возлюбленной напоминают мне золото, я совершенно сознательно лгу. Они выглядят, как любые желтоватые волосы, и никак иначе. И я добровольно не рискну пройти ближе, чем в трех саженях, от женщины, у которой на голове растет проволока или еще какое-то железо. А уверять, что глаза у нее серые и бездонные, как море, тоже весьма занятно, и подобного рода вещей, по-видимому, от меня ждут. Но вообразите, насколько ужасны были бы лужи, разлитые у дамы в глазницах! Если бы мы, поэты, действительно узрели чудовищ, о которых слагаем стихи, мы бы с криком убежали прочь. Все же мне весьма нравится эта сирвента.
   Юрген создал сирвенту в честь Гиневры. При дворе Гогирвана существовал приятный обычай: каждый мужчина должен сложить стихи, посвященные даме, в которую он безнадежно влюблен. В этих стихах он обязан обращаться к даме (как к той, чье имя чересчур свято, чтоб ее упоминать) иначе, нежели поступали ее крестные. Так что герцог Логрейский соответственно воспел свою Филлиду.
   - Я позаимствовал для моей дорогой возлюбленной имя той знаменитой, но стоящей намного ниже для меня дамы, которую любил Ариф Бельсизский, объяснил он. - Вы вспомните: Полигер подозревал, что она была княжной дома Склеровеев. И вы, конечно, не забыли мастерские резюме о правдоподобности этого в "Гераклии" Пизандера.
   - О да, - сказали все. И на придворных Гогирвана Гора, как и на Матушку Середу, эрудиция молодого герцога Юргена произвела сильное впечатление.
   Ибо ныне Юрген являлся герцогом Логрейским в блестящей рубахе и с диадемой на уздечке коня, показывающей это. Она с натяжкой походила на герцогскую корону, но несоответствия всегда можно объяснить.
   - Это конь графа Джармуида. Вы, несомненно, слышали о Джармуиде, спрашивать просто оскорбительно.