ГЛАВА 5
Алексей Максимович Крендель, по фамилии Буров, получил печальную весточку в самом неподходящем месте. В текущий момент он присутствовал на открытии нового изолятора временного содержания Северного районного отдела внутренних дел в качестве почетного гостя. Изолятор временного содержания – это специальное закрытое учреждение, где проводят время господа, задержанные органами за героизм, но еще не отправленные в тюрьму. Как правило, срок пребывания в данном учреждении относительно небольшой и ограничивается тремя сутками, но это не значит, что человек должен испытывать всякого рода бытовые неудобства и тяготы. Особенно человек солидный и уважаемый. Можно представить себе состояние бедняги, каждое утро принимающего ванну с теплым молоком, который, попав нечаянно в изолятор, вместо ванны получит ржавое ведро для отправления естественных нужд. Наливайте и купайтесь. А на завтрак вместо волшебного йогурта «Данон» (НЕ РЕКЛАМА!) его угостят овсянкой из зерна урожая 1912 года. Кстати, именно в этом году и был построен прежний изолятор, правда, тогда в нем располагалась конюшня городской жандармерии. После Великой революции конюшню реконструировали, повесили на окна решетки, в стойла притащили деревянные нары и под звуки «Интернационала» перерезали алую ленточку, впустив первых посетителей. С тех пор здание не ремонтировалось, ибо таких расходов в городском бюджете ни коммунисты, ни демократы не предусмотрели. К счастью, в отличие от застойных времен, в последние годы конюшню все чаще и чаще навещали лица, привыкшие к европейскому комфорту и достатку, которые справедливо стали требовать человеческого к себе отношения. Власти отреагировали на требования урезкой дневного пайка. Здесь тебе нары, а не Канары. Вы б, волки позорные, еще шведский стол попросили…
Но нашлись, слава Богу, люди в городе, чужое горе воспринимающие как свое. Вернее, человек. Алексей Максимович Буров. Было бы желание, а средства сыщем. Милицейское начальство от предложения спонсора не отказалось: дареному «мерсаку» под капот не смотрят. Через день несколько крупных коммерческих компаний с энтузиазмом откликнулись на почин Бурова, выразив готовность влиться в проект. Работа заспорилась, и спустя полгода новый изолятор распахнул свои гостеприимные двери всем желающим и не желающим. Алексей Максимович подошел к делу творчески и в то же время по-хозяйски. Камеры в новом КПЗ были трех категорий. Как номера в отеле. Обычные, с удобствами и люкс. Камеру себе выбирал сам задержанный, в зависимости от финансовых возможностей. К примеру, сутки пребывания в люксе обходились в пять сотен зеленоглазых. В стоимость входило трехразовое питание, ежедневная смена белья, уборка и мелкие услуги. Люкс был оборудован кондиционером, также имелся телевизор, небольшая библиотека и даже надувной бассейн. Алексей Максимович планировал и телефон, но это противоречило каким-то идиотским ведомственным приказам. За отдельную плату узник мог попросить в номер игровую приставку, магнитофон и дополнительную пайку. Вся выручка планировалась пойти на обслуживание тюремного комплекса.
Как ни странно, но появились и противники проекта, в том числе и потенциальные клиенты, чтившие воровской кодекс чести. «Чо задела, в натуре? Какой-нибудь прыщавый молокосос, трахнувший девку в подъезде, будет чалиться в люксе только потому, что у его папаши-барыги капусты несчитано? А уважаемый человек, с пятью ходками за спиной, но без бабок, окажется в простой хате? Где понятия? Чтоб „петух» над нормальной братвой лежал?!» «Не нравится – не залетай, – спокойно реагировал на подобные предъявы Крендель, – а хочешь парашу нюхать, так у нас еще Южный изолятор есть. Там пальцы и ломай».
Акцию широко осветила пресса. Крендель пообещал, что со временем благоустроит и городскую тюрьму, благо спонсоры всегда готовы помочь.
Сейчас Алексей Максимович стоял на небольшой площадке вместе с представителями администрации, милиции и духовенства в лице батюшки, только что освятившего новый изолятор. Митинг уже заканчивался, перед микрофоном застрял полковник в зеленой форме, бубнивший про воспитательную роль государства.
– Крендель, у нас тут штормит…
Алексей Максимович обернулся на шепот. За спиной пристроился его первый заместитель Алик Камаев, по кличке «Черный прапор», эстонец по паспорту и неизвестно кто по национальности, человек, заочно приговоренный к смертной казни сразу семью государствами, правда, парой из них условно.
– Спятил? Официальный тусняк! Какой я тебе Крендель? Газетчики кругом! – так же шепотом отчитал зама Крендель. – Что там стряслось?
– Банда про тебя в газете вышла, падла какая-то написала. Про тему с бензином. Мне уже стуканули, что на днях к нам прискачет проверка.
– Откуда прискачет?
– Отовсюду. Прокуратура, налоговая и обэпники. Гуртом. Как говорят у нас в Эстонии, может случиться «кергуду».
– Ступай в машину, я сейчас. Не маячь, говорю!
Алик растворился среди митингующей общественности.
– Слово предоставляется Алексею Максимовичу Бурову, человеку, благодаря которому сегодня для нас распахнул двери новый изолятор!
– Дорогие друзья…
В машине Крендель спокойно, без суеты прочитал статью «Бензобак», опубликованную в свежем «Новоблудском вестнике». Так же спокойно скомкал газету и выкинул в окошко.
– Поехали. На базу.
В изолятор под аплодисменты запускали первую партию граждан в наручниках. Кто-то был с цветами.
– Рассказывай, что сделано, – Крендель не стал дожидаться возвращения в офис.
Алик достал из кармана изящный блокнотик из крокодиловой кожи.
– «Новоблудский вестник» держит папа Лазаревский. Статья написана специально для ментов, у них теперь руки развязаны.
– Сука! Это в его ключе. Ничего, разберемся.
– Я уже позвонил ему.
– И что?
– Послал меня на родину. Ничего не знает, газет не читает. Если сами лохи, языками шлепаете без разбора, то сами и расхлебывайтесь. А его нечего впутывать. Он за каждого журналюгу отвечать не намерен.
– Ну, пропидор. Обставился, значит? Хорошо… Кто редактор?
– Какой-то Коваль, старый пердун.
– С ним не встречался?
– Не успел. Сегодня навещу.
– На рожон без толку не лезь. Сначала вежливо, понял? Спроси, кто дал наколку, в смысле информацию, есть ли подтверждение? Припугни судом.
– Может, лучше…
– Я ж говорю, вежливо! Наведи справки про этого Тихомирова. Шавка дешевая, я ему покажу «стыдно, товарищ». У него тоже спроси насчет стукачка.
– А если не скажет?
– Ты, вообще, чем слушаешь? Повторяю – спроси!
– Понял, спрошу, – Камаев сделал пометку в блокноте, – вежливо так вежливо.
– К журналюге, пожалуй, сам не ходи, не фиг тебе там светиться. Потом устроят галдеж в газетах. Отправь кого-нибудь. Вон, Сергей Петровича и Виктора Михайловича. Все равно без дела сидят, пускай они и спросят.
Крендель изживал в себе идиотскую привычку обращаться к сослуживцам по кличкам и разговаривать на жаргоне. «Что тут у нас, малина бандитская или бизнес серьезный?» Правда, пока это не всегда удавалось, поэтому под стекло стола он положил небольшую памятку-словарик, украдкой поглядывая в него на официальных встречах.
«Стрелка» – деталь часового механизма.
«Мочить» – погружать что-либо в воду.
«Терка» – кухонный инструмент для натирания продуктов.
«Козел» – копытное животное с рогами.
И так далее…
Многие еще не понимали инициативы шефа и по забывчивости могли окликнуть товарища грязным «погонялом». К слову, «погоняла» упомянутых Сергея Петровича и Виктора Михайловича были «Ирокез» и «Челюсть» соответственно. Неизвестно, из-за чего получил свое индейское имя первый, но Витю якобы наградили кличкой после того, как он откусил мизинец охраннику на зоне. Как и за что оказался в этом не богоугодном местечке юноша, никто уж нынче и не помнил. Впрочем, это могло быть красивой легендой, а на самом деле «Челюстью» его звали за грушевидную форму черепа. Разумеется, груша росла на плечах основанием вниз.
– С ментами я улажу. В центик, блин, может влететь. Если это Лазаря подстава, то он их наверняка спонсировал. С немцами хуже. Я еле уговорил их поставлять наш мазут на Украину через Германию. А теперь обломиться может… Какие убытки несем! Из-за вонючих газетных засранцев, с которых и взять нечего. Сам бы руки переломал! Срослось бы, и снова переломал!
– С этим-то как раз не сложно. Я записал, – первый зам вновь сделал памятку в блокнотике.
– Когда с газетчиками разберешься, поедем к Лазарю с предъявой, то есть как ее… претензией. Ответит, красавец, никуда не денется, петушок божий…
Наверное, это не могло оказаться обычным совпадением. «Это – судьба», – сразу сделал вывод Шурик. Не передери Макс его статью, он не поехал бы к Батискафу, не поехал бы к Батискафу – не получил бы денег, не получил бы денег – не заскочил бы в кафе, не заскочил бы в кафе – не встретил бы…
Ее звали Машей. Имя из старинных сказок. И сама словно из сказки. Воздушная и волшебная. Маленькая фея снов.
Кафе называлось тоже сказочно – «Колобок». Правда, какие-то подонки оторвали и унесли две первые буквы (медь!), поэтому в народе кафе обзывали «Лобком». Впрочем, это не имеет к повествованию совершенно никакого отношения.
Она ела мороженое. Шурик увидел ее сразу, едва переступив порог, хотя в кафе было еще человек десять посетителей. Минуты две он стоял у дверей, не двигаясь, и полировал ее глазами. Ослепшими глазами, поймавшими солнечный зайчик. За ее столиком было свободное место. Шурик подсел и тоже заказал мороженое, ненавязчиво попросив помочь с выбором. Так же ненавязчиво пожаловался на жару, захватившую город необычно рано (бедная погода, она всегда плохая!), и между делом представился. «Вы настоящий журналист?!» – «Да, и довольно известный. Завтра в „Вестнике» выйдет моя статья». – «Обязательно куплю. Первый раз разговариваю с живым журналистом». – «А до этого только с мертвыми»? Ха-ха… Он чихнул. Она предложила «Колдрекс». Он отказался, поинтересовавшись, что Маша думает о Вольтере. Маша честно призналась, что ничего, потому что не читала…
Из «Лобка» Шурик выполз без головы и денег. Головой играли в футбол амуры, а деньги пересчитывал бармен. Но про деньги Шурик сейчас даже не вспоминал. Черт с ними, были бы еще, потратил бы и эти. Какая она, самая, самая… Машенька. Шурик уже мысленно представлял, как прижимает ее к себе, как гладит ее мягкие волосы, как впивается в губы… Машенька…
Она опаздывала. На дежурство. Маша работала в городской больнице медсестрой. Готовилась поступать в медицинский. В Новоблудске не было медицинского, она поедет в Питер, там у нее отец. А здесь мама. Шурик не стал распространяться о своих жизненных коллизиях, вдруг слово «общага» опять окажется роковым, а он хотел видеть Машу снова и снова… Он боялся даже подумать о том, что больше никогда ее не увидит. Переклинило головушку, подорвался на блондинке. Машенька.
Она не оставила свой телефон. Шурик сначала упал духом, но потом решил, что она права, раздавать телефоны первым встречным весьма легкомысленно. Он чирканул свой, вернее Тамарин, на салфетке, соврал, что визитки оставил в редакции. Она спрятала салфетку в сумочку. Шурик с жаром врал, как брал интервью у Киркорова, как в составе специальной бригады ездил в Чечню, как… Короче, врал. Лишь бы она слушала, лишь бы не уходила… Она жила рядом с кафе, в дни получки заскакивала сюда поесть фирменного мороженого… Он вспомнил историю и про мороженое. Как на его глазах в магазине какая-то бабуля по слепоте душевной взяла с прилавка вместо мороженого пластмассовый муляж, сунула его в сумку и ушла, не слыша крика продавца. Кушай, внучек. Приятного аппетита…
Шурик проводил ее до подъезда. Потом начал нести какой-то сумбур, полностью утратив трезвость в рассуждениях. Маша засмеялась и сказала:
«Мне пора, пока». Шурик стоял возле двери подъезда минут десять, не решаясь двинуться с места. Наконец тряхнул головой, промычал что-то веселое и, зачем-то заглянув в мусорный бачок, пошел на остановку.
От гонорара осталось три десятки. Прежде чем вернуться в общагу, он завернул к ларькам и купил бутылку вина за двадцать восемь рублей. Сунулся в каморку к дворнику Генке. Самое интересное, даже ничего не успел объяснить. Генка, посмотрев на Шурика, почесал бороду и сказал:
– Есть роли, которые не сыграть ни одному артисту. Можешь поверить. И после коротко переспросил:
– Дамочка?
– Не то слово…
– Месяц май…
Утром Шурик находился примерно в таком же настроении, какое бывает у товарища, которому смертную казнь через повешение заменили на два года тюрьмы условно. Машенька… Он решил, что сегодня часа в три пойдет к ее дому и будет ждать, пока она не придет. Хоть до утра, хоть до следующего утра, хоть до… Машенька… Нет, не в три, прямо сейчас. Прямо сейчас.
Встреча Алика Камаева с главным редактором «Новоблудского вестника» прошла на бестолковом уровне. Нормальному ходу разговора, во-первых, мешали указания Кренделя быть вежливым, а во-вторых, два сидящих за спиной переростка с кирпичным выражением на лицах. Еще парочка таких же расположилась в предбаннике. Один из них, прежде чем пропустить в кабинет, бесцеремонно обыскал гостя, забрав «Магнум», с которым Алик не расставался никогда, даже во сне.
– Я пока не улавливаю сути проблемы, – Батискафыч походил на юнца, случайно узнавшего, откуда берутся дети, – вас что конкретно интересует?
– Я хочу знать, кто вам рассказал про это? – Алик ткнул окольцованным пальцем в статью «Бензобак».
– А что, изложенное не соответствует действительности?
– Совсем не соответствует. Ни сзади, ни спереди.
– В таком случае, я могу вам сказать следующее. Во-первых, я не знаю, кто предоставил журналисту данную информацию, это не мое дело, а во-вторых, даже если бы и знал, то ничего вам рассказывать не обязан. Согласно закону о печати, я имею право не называть источников. Я уверен, что журналист располагает документальным подтверждением своих слов, это норма работы любого нашего автора.
«Какой еще, на хрен, закон?» – подумал Алик, но вспомнил, что пистолет отобрали и придется терпеть.
– Алексей Максимович Буров будет подавать предъяву в суд. Обижены его честь и достоинство.
– Это его право. Вот там, если потребуется, мы и предоставим все необходимые документы. А сейчас я не вижу предмета для разговора.
Алик приподнялся. Товарищи за спиной тоже.
– Так что передать Крен… Алексею Максимовичу?
– Передайте, что я искренне сожалею о возникшей проблеме, – Коваль тоже поднялся, – что поделать, это закон жанра. Всегда будут недовольные. Он может, кстати, встретиться с журналистом. Если Саша Тихомиров сочтет нужным, то все пояснит.
В приемной, возвращая Черному прапору пистолет, охранник мягко предупредил:
– Передай своему Кренделю наш пламенный привет. И больше беспокоить Василия Егоровича по пустякам крайне не рекомендуем. Пупок развяжется.
Эстонец хотел тут же открыть огонь, но патроны в стволе были предусмотрительно конфискованы в пользу охранной фирмы «Пилар», поэтому оставалось лишь улыбнуться в ответ.
– До свидания.
Но нашлись, слава Богу, люди в городе, чужое горе воспринимающие как свое. Вернее, человек. Алексей Максимович Буров. Было бы желание, а средства сыщем. Милицейское начальство от предложения спонсора не отказалось: дареному «мерсаку» под капот не смотрят. Через день несколько крупных коммерческих компаний с энтузиазмом откликнулись на почин Бурова, выразив готовность влиться в проект. Работа заспорилась, и спустя полгода новый изолятор распахнул свои гостеприимные двери всем желающим и не желающим. Алексей Максимович подошел к делу творчески и в то же время по-хозяйски. Камеры в новом КПЗ были трех категорий. Как номера в отеле. Обычные, с удобствами и люкс. Камеру себе выбирал сам задержанный, в зависимости от финансовых возможностей. К примеру, сутки пребывания в люксе обходились в пять сотен зеленоглазых. В стоимость входило трехразовое питание, ежедневная смена белья, уборка и мелкие услуги. Люкс был оборудован кондиционером, также имелся телевизор, небольшая библиотека и даже надувной бассейн. Алексей Максимович планировал и телефон, но это противоречило каким-то идиотским ведомственным приказам. За отдельную плату узник мог попросить в номер игровую приставку, магнитофон и дополнительную пайку. Вся выручка планировалась пойти на обслуживание тюремного комплекса.
Как ни странно, но появились и противники проекта, в том числе и потенциальные клиенты, чтившие воровской кодекс чести. «Чо задела, в натуре? Какой-нибудь прыщавый молокосос, трахнувший девку в подъезде, будет чалиться в люксе только потому, что у его папаши-барыги капусты несчитано? А уважаемый человек, с пятью ходками за спиной, но без бабок, окажется в простой хате? Где понятия? Чтоб „петух» над нормальной братвой лежал?!» «Не нравится – не залетай, – спокойно реагировал на подобные предъявы Крендель, – а хочешь парашу нюхать, так у нас еще Южный изолятор есть. Там пальцы и ломай».
Акцию широко осветила пресса. Крендель пообещал, что со временем благоустроит и городскую тюрьму, благо спонсоры всегда готовы помочь.
Сейчас Алексей Максимович стоял на небольшой площадке вместе с представителями администрации, милиции и духовенства в лице батюшки, только что освятившего новый изолятор. Митинг уже заканчивался, перед микрофоном застрял полковник в зеленой форме, бубнивший про воспитательную роль государства.
– Крендель, у нас тут штормит…
Алексей Максимович обернулся на шепот. За спиной пристроился его первый заместитель Алик Камаев, по кличке «Черный прапор», эстонец по паспорту и неизвестно кто по национальности, человек, заочно приговоренный к смертной казни сразу семью государствами, правда, парой из них условно.
– Спятил? Официальный тусняк! Какой я тебе Крендель? Газетчики кругом! – так же шепотом отчитал зама Крендель. – Что там стряслось?
– Банда про тебя в газете вышла, падла какая-то написала. Про тему с бензином. Мне уже стуканули, что на днях к нам прискачет проверка.
– Откуда прискачет?
– Отовсюду. Прокуратура, налоговая и обэпники. Гуртом. Как говорят у нас в Эстонии, может случиться «кергуду».
– Ступай в машину, я сейчас. Не маячь, говорю!
Алик растворился среди митингующей общественности.
– Слово предоставляется Алексею Максимовичу Бурову, человеку, благодаря которому сегодня для нас распахнул двери новый изолятор!
– Дорогие друзья…
В машине Крендель спокойно, без суеты прочитал статью «Бензобак», опубликованную в свежем «Новоблудском вестнике». Так же спокойно скомкал газету и выкинул в окошко.
– Поехали. На базу.
В изолятор под аплодисменты запускали первую партию граждан в наручниках. Кто-то был с цветами.
– Рассказывай, что сделано, – Крендель не стал дожидаться возвращения в офис.
Алик достал из кармана изящный блокнотик из крокодиловой кожи.
– «Новоблудский вестник» держит папа Лазаревский. Статья написана специально для ментов, у них теперь руки развязаны.
– Сука! Это в его ключе. Ничего, разберемся.
– Я уже позвонил ему.
– И что?
– Послал меня на родину. Ничего не знает, газет не читает. Если сами лохи, языками шлепаете без разбора, то сами и расхлебывайтесь. А его нечего впутывать. Он за каждого журналюгу отвечать не намерен.
– Ну, пропидор. Обставился, значит? Хорошо… Кто редактор?
– Какой-то Коваль, старый пердун.
– С ним не встречался?
– Не успел. Сегодня навещу.
– На рожон без толку не лезь. Сначала вежливо, понял? Спроси, кто дал наколку, в смысле информацию, есть ли подтверждение? Припугни судом.
– Может, лучше…
– Я ж говорю, вежливо! Наведи справки про этого Тихомирова. Шавка дешевая, я ему покажу «стыдно, товарищ». У него тоже спроси насчет стукачка.
– А если не скажет?
– Ты, вообще, чем слушаешь? Повторяю – спроси!
– Понял, спрошу, – Камаев сделал пометку в блокноте, – вежливо так вежливо.
– К журналюге, пожалуй, сам не ходи, не фиг тебе там светиться. Потом устроят галдеж в газетах. Отправь кого-нибудь. Вон, Сергей Петровича и Виктора Михайловича. Все равно без дела сидят, пускай они и спросят.
Крендель изживал в себе идиотскую привычку обращаться к сослуживцам по кличкам и разговаривать на жаргоне. «Что тут у нас, малина бандитская или бизнес серьезный?» Правда, пока это не всегда удавалось, поэтому под стекло стола он положил небольшую памятку-словарик, украдкой поглядывая в него на официальных встречах.
«Стрелка» – деталь часового механизма.
«Мочить» – погружать что-либо в воду.
«Терка» – кухонный инструмент для натирания продуктов.
«Козел» – копытное животное с рогами.
И так далее…
Многие еще не понимали инициативы шефа и по забывчивости могли окликнуть товарища грязным «погонялом». К слову, «погоняла» упомянутых Сергея Петровича и Виктора Михайловича были «Ирокез» и «Челюсть» соответственно. Неизвестно, из-за чего получил свое индейское имя первый, но Витю якобы наградили кличкой после того, как он откусил мизинец охраннику на зоне. Как и за что оказался в этом не богоугодном местечке юноша, никто уж нынче и не помнил. Впрочем, это могло быть красивой легендой, а на самом деле «Челюстью» его звали за грушевидную форму черепа. Разумеется, груша росла на плечах основанием вниз.
– С ментами я улажу. В центик, блин, может влететь. Если это Лазаря подстава, то он их наверняка спонсировал. С немцами хуже. Я еле уговорил их поставлять наш мазут на Украину через Германию. А теперь обломиться может… Какие убытки несем! Из-за вонючих газетных засранцев, с которых и взять нечего. Сам бы руки переломал! Срослось бы, и снова переломал!
– С этим-то как раз не сложно. Я записал, – первый зам вновь сделал памятку в блокнотике.
– Когда с газетчиками разберешься, поедем к Лазарю с предъявой, то есть как ее… претензией. Ответит, красавец, никуда не денется, петушок божий…
Наверное, это не могло оказаться обычным совпадением. «Это – судьба», – сразу сделал вывод Шурик. Не передери Макс его статью, он не поехал бы к Батискафу, не поехал бы к Батискафу – не получил бы денег, не получил бы денег – не заскочил бы в кафе, не заскочил бы в кафе – не встретил бы…
Ее звали Машей. Имя из старинных сказок. И сама словно из сказки. Воздушная и волшебная. Маленькая фея снов.
Кафе называлось тоже сказочно – «Колобок». Правда, какие-то подонки оторвали и унесли две первые буквы (медь!), поэтому в народе кафе обзывали «Лобком». Впрочем, это не имеет к повествованию совершенно никакого отношения.
Она ела мороженое. Шурик увидел ее сразу, едва переступив порог, хотя в кафе было еще человек десять посетителей. Минуты две он стоял у дверей, не двигаясь, и полировал ее глазами. Ослепшими глазами, поймавшими солнечный зайчик. За ее столиком было свободное место. Шурик подсел и тоже заказал мороженое, ненавязчиво попросив помочь с выбором. Так же ненавязчиво пожаловался на жару, захватившую город необычно рано (бедная погода, она всегда плохая!), и между делом представился. «Вы настоящий журналист?!» – «Да, и довольно известный. Завтра в „Вестнике» выйдет моя статья». – «Обязательно куплю. Первый раз разговариваю с живым журналистом». – «А до этого только с мертвыми»? Ха-ха… Он чихнул. Она предложила «Колдрекс». Он отказался, поинтересовавшись, что Маша думает о Вольтере. Маша честно призналась, что ничего, потому что не читала…
Из «Лобка» Шурик выполз без головы и денег. Головой играли в футбол амуры, а деньги пересчитывал бармен. Но про деньги Шурик сейчас даже не вспоминал. Черт с ними, были бы еще, потратил бы и эти. Какая она, самая, самая… Машенька. Шурик уже мысленно представлял, как прижимает ее к себе, как гладит ее мягкие волосы, как впивается в губы… Машенька…
Она опаздывала. На дежурство. Маша работала в городской больнице медсестрой. Готовилась поступать в медицинский. В Новоблудске не было медицинского, она поедет в Питер, там у нее отец. А здесь мама. Шурик не стал распространяться о своих жизненных коллизиях, вдруг слово «общага» опять окажется роковым, а он хотел видеть Машу снова и снова… Он боялся даже подумать о том, что больше никогда ее не увидит. Переклинило головушку, подорвался на блондинке. Машенька.
Она не оставила свой телефон. Шурик сначала упал духом, но потом решил, что она права, раздавать телефоны первым встречным весьма легкомысленно. Он чирканул свой, вернее Тамарин, на салфетке, соврал, что визитки оставил в редакции. Она спрятала салфетку в сумочку. Шурик с жаром врал, как брал интервью у Киркорова, как в составе специальной бригады ездил в Чечню, как… Короче, врал. Лишь бы она слушала, лишь бы не уходила… Она жила рядом с кафе, в дни получки заскакивала сюда поесть фирменного мороженого… Он вспомнил историю и про мороженое. Как на его глазах в магазине какая-то бабуля по слепоте душевной взяла с прилавка вместо мороженого пластмассовый муляж, сунула его в сумку и ушла, не слыша крика продавца. Кушай, внучек. Приятного аппетита…
Шурик проводил ее до подъезда. Потом начал нести какой-то сумбур, полностью утратив трезвость в рассуждениях. Маша засмеялась и сказала:
«Мне пора, пока». Шурик стоял возле двери подъезда минут десять, не решаясь двинуться с места. Наконец тряхнул головой, промычал что-то веселое и, зачем-то заглянув в мусорный бачок, пошел на остановку.
От гонорара осталось три десятки. Прежде чем вернуться в общагу, он завернул к ларькам и купил бутылку вина за двадцать восемь рублей. Сунулся в каморку к дворнику Генке. Самое интересное, даже ничего не успел объяснить. Генка, посмотрев на Шурика, почесал бороду и сказал:
– Есть роли, которые не сыграть ни одному артисту. Можешь поверить. И после коротко переспросил:
– Дамочка?
– Не то слово…
– Месяц май…
Утром Шурик находился примерно в таком же настроении, какое бывает у товарища, которому смертную казнь через повешение заменили на два года тюрьмы условно. Машенька… Он решил, что сегодня часа в три пойдет к ее дому и будет ждать, пока она не придет. Хоть до утра, хоть до следующего утра, хоть до… Машенька… Нет, не в три, прямо сейчас. Прямо сейчас.
Встреча Алика Камаева с главным редактором «Новоблудского вестника» прошла на бестолковом уровне. Нормальному ходу разговора, во-первых, мешали указания Кренделя быть вежливым, а во-вторых, два сидящих за спиной переростка с кирпичным выражением на лицах. Еще парочка таких же расположилась в предбаннике. Один из них, прежде чем пропустить в кабинет, бесцеремонно обыскал гостя, забрав «Магнум», с которым Алик не расставался никогда, даже во сне.
– Я пока не улавливаю сути проблемы, – Батискафыч походил на юнца, случайно узнавшего, откуда берутся дети, – вас что конкретно интересует?
– Я хочу знать, кто вам рассказал про это? – Алик ткнул окольцованным пальцем в статью «Бензобак».
– А что, изложенное не соответствует действительности?
– Совсем не соответствует. Ни сзади, ни спереди.
– В таком случае, я могу вам сказать следующее. Во-первых, я не знаю, кто предоставил журналисту данную информацию, это не мое дело, а во-вторых, даже если бы и знал, то ничего вам рассказывать не обязан. Согласно закону о печати, я имею право не называть источников. Я уверен, что журналист располагает документальным подтверждением своих слов, это норма работы любого нашего автора.
«Какой еще, на хрен, закон?» – подумал Алик, но вспомнил, что пистолет отобрали и придется терпеть.
– Алексей Максимович Буров будет подавать предъяву в суд. Обижены его честь и достоинство.
– Это его право. Вот там, если потребуется, мы и предоставим все необходимые документы. А сейчас я не вижу предмета для разговора.
Алик приподнялся. Товарищи за спиной тоже.
– Так что передать Крен… Алексею Максимовичу?
– Передайте, что я искренне сожалею о возникшей проблеме, – Коваль тоже поднялся, – что поделать, это закон жанра. Всегда будут недовольные. Он может, кстати, встретиться с журналистом. Если Саша Тихомиров сочтет нужным, то все пояснит.
В приемной, возвращая Черному прапору пистолет, охранник мягко предупредил:
– Передай своему Кренделю наш пламенный привет. И больше беспокоить Василия Егоровича по пустякам крайне не рекомендуем. Пупок развяжется.
Эстонец хотел тут же открыть огонь, но патроны в стволе были предусмотрительно конфискованы в пользу охранной фирмы «Пилар», поэтому оставалось лишь улыбнуться в ответ.
– До свидания.
ГЛАВА 6
Маша появилась только утром следующего дня. Шурик, уже находившийся на грани вымирания, вскочил со скамейки и метнулся к подъезду. Он провел в Машином дворе весь вчерашний день и прошедшую ночь, боясь пропустить ее возвращение. Это, конечно, чистое «шекспирство», глупость, но, если бы потребовалось, он провел бы на лавочке всю неделю. Хорошо, что майская ночка была тепла и не пришлось скакать вокруг дома, чтобы согреться. Амуры, по-прежнему гонявшие в футбол головой бедняги, перешли от разминки к серьезной игре. Помимо радостных, Шурика навещали всякие мрачные мысли, которые волей-неволей рождаются в мозгу, когда понимаешь, что объект сердечных мук провел ночь вне стен родного дома.
– Привет, Маша…
– Саша?! Здравствуй. Ты что тут делаешь? Тщательно готовивший тронную речь журналист мгновенно сбился с курса и простонал в ответ:
– Случайно… Тебя увидел… Ну…
– А я с дежурства. Тяжелая ночь была. Два летальных исхода, представляешь? Один парень, совсем молодой, с дозой не рассчитал, не смогли откачать. Двадцать лет.
– С какой дозой? – Шурик после бессонной ночи соображал в режиме задержки.
– Наркотики. Перекололся.
– Да, жалко… Маша, ты вечером свободна?
– Не знаю еще. А что?
– Может, сходим куда? На дискотечку там, или просто…
– Хорошо, я позвоню тебе. Часиков в пять. Сейчас я с ног валюсь, надо передохнуть.
– Да, я тоже устал… Позвони обязательно, ладно? Даже если никуда не захочешь.
– Ладно, позвоню, – улыбнулась Маша. – Я, кстати, твою статью прочитала. А ты смелый. У нас в больнице многие читали. Привет тебе передают. Классно. Ленка, моя напарница, сказала, что здорово ты какого-то Кренделя умыл.
– Да обычное дело, – потупился Шурик, вспоминая, кто такой Крендель и что он про него написал. Не было вроде никакого Кренделя. Был Буров. Алексей Максимович.
– Ну, до вечера, – обнадежила Маша и, еще раз улыбнувшись так, что у журналиста подкосились нижние конечности, скрылась в подъезде.
Один из амуров пробил штрафной, и мяч влетел в девятку. Не иначе Рональде. Возвращение домой происходило как у опытных пьяниц – на автопилоте. Ничего не соображаю, но дорогу найду.
Маша позвонила, как и обещала, в пять. Шурик предусмотрительно попросил Тамару не снимать трубку и в течение дня дежурил на телефоне. Часа два он блаженно спал на боевом посту, этого хватило, чтобы снять усталость. Маша сообщила, что у нее есть немного времени и можно куда-нибудь сходить. Счастье схватило Шурика за глотку наманикюренными пальчиками, он едва смог прошептать, что будет ждать Машу в шесть, возле ее подъезда. А куда им пойти, решим на месте. Повесив трубку, он искренне перекрестился и бросился в душ приводить себя в порядок. У него оставалось минут тридцать на сборы, по армейским понятиям – вагон времени, но по ухажерским – цейтнот. К тому же надо было успеть раздобыть хотя бы полтинник. Идти на свидание без денег – все равно что на рыбалку без бутылки. У Тамары просить бесполезно, он ей и так по гроб задолжал. У Генки вообще денег нет. Оставался еще сосед, но, кажется, его не было дома. Эх… Вот она, истинная поэзия жизни. Ты готов для любимой женщины звезду с неба сорвать, а приходится думать о двадцати несчастных копейках, которых может не хватить на прозаический флакончик духов. Не жидкость же для снятия лака ей дарить?
Машенька… Прихватило так, что не отпустит. Это тебе не подружку зацепить для нарушений правил общежития. Тут сам на карачках поползешь, если потребуется.
Соседа дома не оказалось. Выручил Генка, к которому Шурик заглянул без особой
Надежды. «Башку не потеряй, жрать нечем будет», – сухо сказал он, доставая из-под шконки заначку. Шурик прикинул, что сегодня можно обойтись катанием на лодке в городском парке. Не стоит баловать девушек на первых порах всякими боулингами или «кенгуру под майонезом». А то привыкнут.
Маша вышла из дома, опоздав минут на пять, в течение которых Шурика вновь активно навещали мысли типа «А вдруг передумала?». На ней была беленькая блузка, жакет и средней длины юбочка. Все было подобрано со вкусом. Шурик, оказывается, раньше совершенно не придавал значение тому, во что одеты его подружки. Какая разница? Главное, что под, а не над. Оказывается, разница была, да еще какая.
– Ну, господин журналист, куда пойдем?
– В сад. Пардон, в парк. Я хочу показать тебе самое красивое место в городе.
Ирокез почесал пятерней подбородок и, повернувшись к Челюсти, спросил загробным голосом:
– Ну и какого хера мы второй день этого шибздика пасем? Вчера всю ночь в тачке сидели, теперь, блин, ползай за ним. А щас чего? На водном велосипеде за ним плыть? Кайфово мы смотреться будем. Может, еще и уточек покормить? У тебя булочки нету? Давно бы уж за шкирятник, да в Блуду башкой. А телку его за уши и в стойку. И никаких проблем.
– Алик велел. Чтоб с лазаревскими его засветить. Или с нашими… С теми, кто ему про бензин слил.
– Чего там светить? Два контакта в ноздри, и сам засветится. Позвони эстонцу, спроси, сколько еще за этим обрубком кататься?
Челюсть снял с торпеды трубку, набрал номер. Доложил обстановку, выслушал ответ.
– Все, – он поставил трубку на место, – пришло время «Пепси». (НЕ РЕКЛАМА!).
– Пусть всегда будет «Пепси», пусть всегда будет «Кола», пусть всегда будет «Фанта», пусть всегда будет «Спрайт»!
Ирокез отхлебнул из зеленой стеклянной бутылки с этикеткой «Спрайт». В бутылке был «Джонни Вокер» (НЕ РЕКЛАМА!). Крендель под страхом увольнения запретил пить на службе, приходилось маскироваться. Даже от Челюсти, который мог застучать.
– Они вдвоем в багажник-то поместятся?
– Впихнем…
Надо ли объяснять, что, когда висишь вверх ногами, испытываешь некую странную неловкость, сравнимую примерно с той, что охватывает душу при виде отбойного молотка на столике дантиста. Плюс явный дискомфорт, вносимый ненавязчивой мыслью-вопросом: «А как я здесь оказался и почему?» Эта мысль совершенно заглушает боль от веревки, впившейся в лодыжки, и абсолютно не дает рассмотреть окружающую действительность. Впрочем, постепенно неловкость проходит, зрение адаптируется, и вот уже на фоне пугающей темноты различимы контуры тяжелых, дурно пахнущих ботинок, остановившихся в двадцати дюймах от носа. Из чего напрашивается утешительный вывод, что висишь ты в непосредственной близости от землицы-матушки и головушку, в случае обрыва веревки, не расшибешь.
Шурик, к положению которого и относились названные наблюдения, оторвал взгляд от пола и попытался перевести его наверх, а если относительно собственного тела, то вниз. Частично это удалось. Из упомянутых гигантских ботинок росли черные брюки, затем начиналась шелковая рубашка теплых тонов, усиленных золотом висящей цепи, и завершал композицию фрагмент плохо выбритого подбородка размером с туркменскую дыню. Выше (ниже) ничего рассмотреть не получалось даже при активных качательных движениях.
– Во, очухался, – тяжеловесный бас принадлежал хозяину подбородка-дыни, – с добрым утром, кочерыжка.
– Здрасте, – отозвался Шурик, по резкому встряхиванию тела понявший, что приветствие обращено к нему.
– Переворачивать будем?
– Как хочешь, мне лично и так удобно. Последняя фраза принадлежала второму лицу, которого Шурик не видел, и не очень-то и хотел.
– Сдохнет еще.
Шурик почти не ушибся при падении. Переворачивать, как обещано, его не стали, а просто перерезали веревочку. Подставить руки он не смог, они находились где-то за спиной, связанные чем-то липким, скорей всего скотчем. Приподнявшись, он сел на пол и секунд десять настраивал вестибулярный аппарат, который абсолютно не хотел настраиваться. Такое ощущение, что Шурик смотрел телевизор с перевернутым экраном. Наконец адаптация завершилась, и он вернулся в исходное виртуальное положение.
Помещение, в котором происходили описываемые события, представляло собой что-то среднее между деревенским сараем и трюмом танкера. Но Шурика в первую очередь волновало не это. Глупо любоваться восходом солнца, сидя на электрическом стуле. Волновало его положение в целом, как говорил когда-то президент Горби. Башка, в отличие от компьютера, не оборудована кнопочкой «backspace», приходилось все вспоминать самому, что давалось через силу.
…Они бродили по парку, по дорожке, ведущей к водопаду. В самой дальней части парка бурлил водопад искусственного происхождения. Крайне живописный. Две трубы, торчащие прямо из стенки небольшого оврага. Вода ниспадала из труб в озерцо цвета мореного дуба. Что это за трубы и что это за вода, Шурик не знал, но более романтичного места в городе не существовало, и он решил привести сюда Машеньку. По пути он, с помпезностью катафалка, рассуждал о тонкостях философии, сыпал цитатами из любимого Гегеля, в общем, не отдавал отчета в своих действиях. Маша была проще, она рассказала, что в больнице работает не столько из-за заработка, сколько из-за рекомендации, необходимой для поступления в медицинский. Врачом хочет стать по призванию… Когда они подошли к озеру, Шурик нагнулся, пытаясь увидеть в озере свое отражение, и в ту же секунду его ноги резво полетели куда-то вверх, а охваченная любовными мыслями голова нырнула вниз, зачерпнув
Раскрывшимся ртом порцию теплой водички. Вкус у водички оказался так себе – слабый раствор уксуса в соленой моче. Находился Шурик в этом экзотическом состоянии до тех пор, пока наличие кислорода в крови не стало критическим и связь с внешним миром оказалась потерянной. Все предшествующие попытки вынырнуть или как-то изменить положение оказались тщетными, оставалось смиренно рассматривать дно водоема. Последний кадр запечатлел зеленую бутылку из-под «Спрайта», плавно, словно подводная лодка, опустившуюся на грунт в десяти сантиметрах от глаз. Потом наступила кромешная тьма, и сколько она продолжалась, засечь не получилось. Когда же немного расцвело, мир оказался перевернутым. Сейчас вместе со зрением, кряхтя, возвращались и остальные чувства. И вот наконец-то Шурик без труда различал двух чудовищ, стоявших напротив, и совершенно отчетливо слышал их дивные речи.
– Привет, Маша…
– Саша?! Здравствуй. Ты что тут делаешь? Тщательно готовивший тронную речь журналист мгновенно сбился с курса и простонал в ответ:
– Случайно… Тебя увидел… Ну…
– А я с дежурства. Тяжелая ночь была. Два летальных исхода, представляешь? Один парень, совсем молодой, с дозой не рассчитал, не смогли откачать. Двадцать лет.
– С какой дозой? – Шурик после бессонной ночи соображал в режиме задержки.
– Наркотики. Перекололся.
– Да, жалко… Маша, ты вечером свободна?
– Не знаю еще. А что?
– Может, сходим куда? На дискотечку там, или просто…
– Хорошо, я позвоню тебе. Часиков в пять. Сейчас я с ног валюсь, надо передохнуть.
– Да, я тоже устал… Позвони обязательно, ладно? Даже если никуда не захочешь.
– Ладно, позвоню, – улыбнулась Маша. – Я, кстати, твою статью прочитала. А ты смелый. У нас в больнице многие читали. Привет тебе передают. Классно. Ленка, моя напарница, сказала, что здорово ты какого-то Кренделя умыл.
– Да обычное дело, – потупился Шурик, вспоминая, кто такой Крендель и что он про него написал. Не было вроде никакого Кренделя. Был Буров. Алексей Максимович.
– Ну, до вечера, – обнадежила Маша и, еще раз улыбнувшись так, что у журналиста подкосились нижние конечности, скрылась в подъезде.
Один из амуров пробил штрафной, и мяч влетел в девятку. Не иначе Рональде. Возвращение домой происходило как у опытных пьяниц – на автопилоте. Ничего не соображаю, но дорогу найду.
Маша позвонила, как и обещала, в пять. Шурик предусмотрительно попросил Тамару не снимать трубку и в течение дня дежурил на телефоне. Часа два он блаженно спал на боевом посту, этого хватило, чтобы снять усталость. Маша сообщила, что у нее есть немного времени и можно куда-нибудь сходить. Счастье схватило Шурика за глотку наманикюренными пальчиками, он едва смог прошептать, что будет ждать Машу в шесть, возле ее подъезда. А куда им пойти, решим на месте. Повесив трубку, он искренне перекрестился и бросился в душ приводить себя в порядок. У него оставалось минут тридцать на сборы, по армейским понятиям – вагон времени, но по ухажерским – цейтнот. К тому же надо было успеть раздобыть хотя бы полтинник. Идти на свидание без денег – все равно что на рыбалку без бутылки. У Тамары просить бесполезно, он ей и так по гроб задолжал. У Генки вообще денег нет. Оставался еще сосед, но, кажется, его не было дома. Эх… Вот она, истинная поэзия жизни. Ты готов для любимой женщины звезду с неба сорвать, а приходится думать о двадцати несчастных копейках, которых может не хватить на прозаический флакончик духов. Не жидкость же для снятия лака ей дарить?
Машенька… Прихватило так, что не отпустит. Это тебе не подружку зацепить для нарушений правил общежития. Тут сам на карачках поползешь, если потребуется.
Соседа дома не оказалось. Выручил Генка, к которому Шурик заглянул без особой
Надежды. «Башку не потеряй, жрать нечем будет», – сухо сказал он, доставая из-под шконки заначку. Шурик прикинул, что сегодня можно обойтись катанием на лодке в городском парке. Не стоит баловать девушек на первых порах всякими боулингами или «кенгуру под майонезом». А то привыкнут.
Маша вышла из дома, опоздав минут на пять, в течение которых Шурика вновь активно навещали мысли типа «А вдруг передумала?». На ней была беленькая блузка, жакет и средней длины юбочка. Все было подобрано со вкусом. Шурик, оказывается, раньше совершенно не придавал значение тому, во что одеты его подружки. Какая разница? Главное, что под, а не над. Оказывается, разница была, да еще какая.
– Ну, господин журналист, куда пойдем?
– В сад. Пардон, в парк. Я хочу показать тебе самое красивое место в городе.
Ирокез почесал пятерней подбородок и, повернувшись к Челюсти, спросил загробным голосом:
– Ну и какого хера мы второй день этого шибздика пасем? Вчера всю ночь в тачке сидели, теперь, блин, ползай за ним. А щас чего? На водном велосипеде за ним плыть? Кайфово мы смотреться будем. Может, еще и уточек покормить? У тебя булочки нету? Давно бы уж за шкирятник, да в Блуду башкой. А телку его за уши и в стойку. И никаких проблем.
– Алик велел. Чтоб с лазаревскими его засветить. Или с нашими… С теми, кто ему про бензин слил.
– Чего там светить? Два контакта в ноздри, и сам засветится. Позвони эстонцу, спроси, сколько еще за этим обрубком кататься?
Челюсть снял с торпеды трубку, набрал номер. Доложил обстановку, выслушал ответ.
– Все, – он поставил трубку на место, – пришло время «Пепси». (НЕ РЕКЛАМА!).
– Пусть всегда будет «Пепси», пусть всегда будет «Кола», пусть всегда будет «Фанта», пусть всегда будет «Спрайт»!
Ирокез отхлебнул из зеленой стеклянной бутылки с этикеткой «Спрайт». В бутылке был «Джонни Вокер» (НЕ РЕКЛАМА!). Крендель под страхом увольнения запретил пить на службе, приходилось маскироваться. Даже от Челюсти, который мог застучать.
– Они вдвоем в багажник-то поместятся?
– Впихнем…
Надо ли объяснять, что, когда висишь вверх ногами, испытываешь некую странную неловкость, сравнимую примерно с той, что охватывает душу при виде отбойного молотка на столике дантиста. Плюс явный дискомфорт, вносимый ненавязчивой мыслью-вопросом: «А как я здесь оказался и почему?» Эта мысль совершенно заглушает боль от веревки, впившейся в лодыжки, и абсолютно не дает рассмотреть окружающую действительность. Впрочем, постепенно неловкость проходит, зрение адаптируется, и вот уже на фоне пугающей темноты различимы контуры тяжелых, дурно пахнущих ботинок, остановившихся в двадцати дюймах от носа. Из чего напрашивается утешительный вывод, что висишь ты в непосредственной близости от землицы-матушки и головушку, в случае обрыва веревки, не расшибешь.
Шурик, к положению которого и относились названные наблюдения, оторвал взгляд от пола и попытался перевести его наверх, а если относительно собственного тела, то вниз. Частично это удалось. Из упомянутых гигантских ботинок росли черные брюки, затем начиналась шелковая рубашка теплых тонов, усиленных золотом висящей цепи, и завершал композицию фрагмент плохо выбритого подбородка размером с туркменскую дыню. Выше (ниже) ничего рассмотреть не получалось даже при активных качательных движениях.
– Во, очухался, – тяжеловесный бас принадлежал хозяину подбородка-дыни, – с добрым утром, кочерыжка.
– Здрасте, – отозвался Шурик, по резкому встряхиванию тела понявший, что приветствие обращено к нему.
– Переворачивать будем?
– Как хочешь, мне лично и так удобно. Последняя фраза принадлежала второму лицу, которого Шурик не видел, и не очень-то и хотел.
– Сдохнет еще.
Шурик почти не ушибся при падении. Переворачивать, как обещано, его не стали, а просто перерезали веревочку. Подставить руки он не смог, они находились где-то за спиной, связанные чем-то липким, скорей всего скотчем. Приподнявшись, он сел на пол и секунд десять настраивал вестибулярный аппарат, который абсолютно не хотел настраиваться. Такое ощущение, что Шурик смотрел телевизор с перевернутым экраном. Наконец адаптация завершилась, и он вернулся в исходное виртуальное положение.
Помещение, в котором происходили описываемые события, представляло собой что-то среднее между деревенским сараем и трюмом танкера. Но Шурика в первую очередь волновало не это. Глупо любоваться восходом солнца, сидя на электрическом стуле. Волновало его положение в целом, как говорил когда-то президент Горби. Башка, в отличие от компьютера, не оборудована кнопочкой «backspace», приходилось все вспоминать самому, что давалось через силу.
…Они бродили по парку, по дорожке, ведущей к водопаду. В самой дальней части парка бурлил водопад искусственного происхождения. Крайне живописный. Две трубы, торчащие прямо из стенки небольшого оврага. Вода ниспадала из труб в озерцо цвета мореного дуба. Что это за трубы и что это за вода, Шурик не знал, но более романтичного места в городе не существовало, и он решил привести сюда Машеньку. По пути он, с помпезностью катафалка, рассуждал о тонкостях философии, сыпал цитатами из любимого Гегеля, в общем, не отдавал отчета в своих действиях. Маша была проще, она рассказала, что в больнице работает не столько из-за заработка, сколько из-за рекомендации, необходимой для поступления в медицинский. Врачом хочет стать по призванию… Когда они подошли к озеру, Шурик нагнулся, пытаясь увидеть в озере свое отражение, и в ту же секунду его ноги резво полетели куда-то вверх, а охваченная любовными мыслями голова нырнула вниз, зачерпнув
Раскрывшимся ртом порцию теплой водички. Вкус у водички оказался так себе – слабый раствор уксуса в соленой моче. Находился Шурик в этом экзотическом состоянии до тех пор, пока наличие кислорода в крови не стало критическим и связь с внешним миром оказалась потерянной. Все предшествующие попытки вынырнуть или как-то изменить положение оказались тщетными, оставалось смиренно рассматривать дно водоема. Последний кадр запечатлел зеленую бутылку из-под «Спрайта», плавно, словно подводная лодка, опустившуюся на грунт в десяти сантиметрах от глаз. Потом наступила кромешная тьма, и сколько она продолжалась, засечь не получилось. Когда же немного расцвело, мир оказался перевернутым. Сейчас вместе со зрением, кряхтя, возвращались и остальные чувства. И вот наконец-то Шурик без труда различал двух чудовищ, стоявших напротив, и совершенно отчетливо слышал их дивные речи.