Страница:
Нельзя сказать, что слова шефа вызвали у Плахова эпилептический припадок, но бодрящего действия тоже не оказали. Целая тысяча. «Этих денег нам с Лелей надолго хватит. В Кисловодск хотя бы поедем…»
– Я еще тогда почувствовал неладное, – озабоченно потер подбородок кадровик, – но не хватало доказательной базы.
– Теперь хватает. Что скажешь, Плахов?
– Не брал! – бодро оправдался Игорь. – Не был, не был, не был – даже рядом не стоял! Мне хватает оклада и пайковых.
– Это ты на оклад в «Отвертке» гулял? – задал красивый вопрос Анатолий Степанович. – С приятелем своим из управы, с Виригиным, кажется?
– Есть такой, – подтвердил Вдовин. – Из той же серии. Как его в Главке держат, да еще на такие дела сажают? Ему бабские трусы искать в самый раз, и то не доверил бы.
«Ну все, Ильюха, – подумал Плахов, – как только Вдовин сядет за большой стол, можешь заказывать маленький. Для отвальной. В „Отвертке“. Интересно, какая холера нас там срисовала, да еще кадровику донесла? Денег-то потратили по паре червонцев на водяру. А вход бесплатный, по льготному абонементу – в службе безопасности все свои, хотя и в прошлом. Пустили к культуре приобщиться. Наверное, кто-нибудь и цыкнул…»
– Так на какие гулял-то?
– Да в общем-то случайно все вышло. Жарко было. Купили мы с Виригиным по бутылочке «Колы». Знаете, такие, с желтыми пробочками. А на дне пробочек – картинка. Половинка велосипеда, футболки или стодолларовой купюры. Чтобы выиграть, надо найти две бутылки с обеими половинками. Так верите, у меня на пробке левая часть сотни оказалась, а у Виригина – правая! Нам даже продавец сказал – везучие вы мужики, у нас в городе только «левые» выпускаются. Вот мы на радостях сотенку и промотали в «Отвертке». А что, нельзя? Или нам в Дом культуры милиции идти? Так там барахоловка вещевая…
– Угомонись, милый, отшутковался. – Вдовин бросил на стол шпаргалку. – Я тебя колоть не собираюсь. Мне вот этого – за глаза и за уши. Был бы ты мужиком, так хоть шута горохового из себя не строил бы. Да, взял, время такое… По-человечески понять можно.
– Я не понял, вы меня на явку с повинной напрягаете? Да побойтесь Бога, Виталий Андреевич! Я медкомиссию на днях проходил. Сказали, что психически здоров.
– Ну и хорошо. Стало быть, не пропадешь. Анатолий Степанович, готовьте приказ. Единственное, Плахов, что я тебе могу предложить ввиду твоих прошлых заслуг, это уйти по собственному, чтобы биографию не марать. А это, – Вдовин постучал по шпаргалке, – так и быть, оставлю в черном ящике.
– А я считаю, что нельзя спускать такие факты на тормозах, – возразил кадровик, – мы и так доспускались. На дверях отдела кадров надпись повесили: «Вход платный»! Маркелова из ОБЭПа знаете? Вчера торговал арбузами в рабочее время.
Черные подписали. Куда уж дальше? Продаться за арбузы!
Плахов знал Маркелова. У того тяжело болела жена, и он вынужден был подрабатывать на стороне, чтобы покупать лекарства.
– Мы только и говорим – чистые руки, чистые руки. А устроим парочку проверок с соответствующими последствиями, и говорить ничего не надо будет. Все время мы на прошлые заслуги ссылаемся, это что ж получается – один раз отличился, и всю жизнь безобразничай? Ты, Плахов, подростка трудного взял на контроль? Воспитание осуществлял?
– На контроль взял, но воспитывать не буду. А насчет проверки я с вами полностью согласен. Съездим в тюрьму, с Ракорякиным встретимся. Узнаем, откуда у него тонна дойчмарок. Пускай расскажет. А мы проверим. Проверять так проверять, верно? Ишь, орел, он бы мне еще в гульденах давал. Раскорякин и дойчмарка – понятия несовместимые, как «Шанель» и нашатырный спирт. И не собираюсь я ни по собственному, ни по какому.
– Хорошо, – не стал возражать Вдовин. – Анатолий Степанович, проведите по Раскорякину проверку, если подтвердится, а я думаю, подтвердится, направьте материалы в прокуратуру для возбуждения уголовного дела. Приказ на увольнение, тем не менее, готовьте, я подпишу.
– Какие указать основания? – кадровик щелкнул авторучкой.
– Основания? Плахов третьего дня во время дежурства отсутствовал на службе. Три часа. Возьмите рапорта с дежурного и начальника отдела. И к четвергу подготовьте приказ.
– Так за что?
– Как за что? За прогул! Во время дежурства надо находиться на месте и принимать заявителей, а не бегать по бабам или магазинам.
«Ай, молоц-ц-ца, как говорит Федорович», – подумал Плахов, а вслух произнес:
– Напрасно вы так. Я и баб, и шмотки давным-давно через Интернет заказываю. С доставкой в кабинет. Так что нет нужды бегать.
– Замену найдем, – не обращая внимания на плаховский демарш, продолжал Вдовин. – Мне, кстати, звонили сегодня по поводу одного паренька, рекомендовали. Все, Плахов, к чертовой матери!
– Паренька?
– Сегодня же сдашь оружие и материалы.
И на все четыре стороны… Да, Анатолий Степанович, вот еще…
Вдовин вытащил из кителя бумажник, положил на стол червонец.
– Купи пружину на дверь в сортир. Ну не доходит до людей! Как свиньями были, так и остались. В крови за собой дерьмо не спускать.
Киллер Шкрабов постоянно просил воды. Виригину надоело ходить со стаканом по коридору туда-сюда, он нацедил полведра и поставил перед задержанным.
Зашедший случайно в «красный уголок» замполит обратил внимание на бледную физиономию Шкрабова, ведро и засученные по локоть виригинские рукова.
– Тебя били? – по-отечески спросил замполит у киллера.
Шкрабов с надеждой поднял глаза на начальника, но по пути взгляд зацепился за крепкий кулак Виригина.
– Нет, – обреченно выдохнул Лешка.
– А почему? – замполит скрипнул каблуками и скрылся за дверью.
Шкрабов заплакал. Виригин понял, что раскаяние близко и можно погладить юношу по бритому затылку, прочитать лекцию на тему эластичной совести, предложить чайку и даже утереть сопли.
Полтора часа назад, когда Илья заталкивал в шкаф двадцать три тома оперативно-поискового дела по убийству Салтыкова, собираясь отчалить в отпуск, в «красный уголок» ворвался отделенческий дежурный и стеснительно сообщил, что в Бесстыжевском переулке стрельба, стрелок задержан, раненый отправлен в больницу. И не мог бы Виригин поработать с задержанным, потому что Плахов на приеме у начальника, а другие оперативные уполномоченные на местах отсутствуют.
Виригин, как отпетый опер, тут же забыл про отпуск, тем более что стрелок задержан. Затолкав в спешном порядке свои секретные труды в Шкаф, хранивший когда-то полное собрание сочинений вождя, он ринулся за дежурным и уже через минуту общался с привезенным «киллер-сюрпризом», выгнав любопытных. Не фиг тут шоу устраивать. Прокуратура выехала на место происшествия для осмотра, и часа полтора у Ильи было, правда, не чистого времени. Начальство всех мастей будет беспокоить с интервалом в пять минут и требовать обстоятельного доклада, чтобы организовать работу, а посему Илья приступил к дознанию немедленно, без вступительного слова о чистосердечном признании.
Шкрабов же, как человек честный, но в тонкостях уголовного права не разбирающийся, решил, что признание – вещь не принципиальная и даже где-то необязательная. Киллер был прекрасен в своем устном творчестве, словно былинный сказитель. Разве что без гуслей.
Виригин терпеливо выслушал повесть о белом бычке и превратностях его судьбы. Про то, как в скверике гуляющий Шкрабов нечаянно подобрал дьявольскую игрушку, нечаянно передернул затвор и еще более нечаянно нажал на крючок. И нет его вины, что выстрелил пистолет и попала пуля в неизвестного сказителю человека. Не разбирается Шкрабов в пистолетах по причине стойкого пацифизма.
Выслушав, Илья закатал былинщику справа.
Былинщик замкнулся в обиде, но после второй оплеухи разомкнулся и попросил воды.
– А разве можно бить людей? – с тревогой в голосе спросил он, выпив первый стакан.
– Тебя – можно, – коротко ответил Виригин. Шкрабов опять попросил воды и уголовный кодекс.
Выплакавшись, он заявил, что готов к деловому разговору, и уточнил, не будет ли ему послаблений в случае чистосердечной правды. И где там адвокат?
Адвоката ждать долго, а у меня котлеты стынут, – сказал на это Виригин и снял часы.
– Да, да, я все понял.
Опустив историю своей тусклой жизни, Шкрабов в спешном порядке геройски вломил журналиста Карасева вместе с его грандиозным замыслом.
– Скажите, он жив? – по завершении влома спросил стрелок.
– Не знаю, не знаю, но показания дать успел. – Виригин действительно не знал о состоянии Карасева. – Поэтому вот ручка, вот бумага, и быстренько за работу. Все то же самое, только в письменном виде. Скидка срока на десять процентов, как при сезонной распродаже. Вперед. Есть время разбрасывать камни, а есть не разбрасывать.
Оставив киллера наедине с мыслями, Илья переместился в дежурную часть для доклада о предварительных успехах в раскрытии.
– А что «терпила»? Будет жить?
– Конечно, будет. Только стоя. Помощник оторвал голову от газеты.
– Мужики, кончайте ямбом крыть. Что, Шекспиры?
– Молчи, глупец. Илья, меня начальство разрывает, что там?
– Неосторожное обращение с оружием. Один У другого ствол покупал, испытывали, ну и… Этот наш припух и в бега.
– Тьфу, я-то так рассчитывал на заказушку.
– Тебе не все ли равно?
– Да как сказать. Приятно просто. На самом деле дежурному было приятно попасть в приказ. Умелая организация работы, задержание наемного убийцы… Как минимум месячный оклад в виде премии. А за нечаянный выстрел в задницу?.. Накрылась премия в квартал.
– Короче, он там сейчас все напишет, я проверю, и пускай прокуратура с ним кончает. У меня отпуск в «красном уголке» или в деревне? Так как раненый?
– Говорю ж, ничего страшного. Касательное ранение самых мягких тканей. Завтра выпишется. Откуда ствол у него?
– У мальчишки выменял. На два «Плей-блудска».
Виригин вернулся к летописцу Нестору-Шкрабову.
– Скажите, меня расстреляют?
– Нет, – твердо успокоил Илья. – С этого года у нас введен электрический стул. Две тысячи вольт, и никакого крематория. Дай-ка почитаю.
Виригин изъял у творца лист, пробежал глазами.
– Нормально. Только слово «жопа» пишется через «о». Это так, на всякий случай. А в целом – молодец. Так и быть, заменим электрический стул на газовую камеру. Свежее дыхание облегчает понимание. Это я оставляю у себя. Буду перечитывать при плохом настроении. Что писать и объяснять следователю, я сейчас расскажу.
– А вы кто?
– Я тут пол мою.
Через полчаса Виригин определил несчастного киллера в камеру хотя и не газовую, но по степени воздействия не менее сильную, и помчался в больницу к раненому репортеру для претворения в жизнь внезапно возникшего черного плана.
Водитель Серега заботливо окатил из шланга желто-синий бок «уазика», смыл грязь с колес и выключил воду.
– Одно и осталось – внешний вид. Внутренний отсутствует. Все, Игорюха, я на торпеду икону повешу, и вы, пока на заяву едете, сможете грехи замаливать. Тормозов – ноль, резина – как голова у Ленина, а теперь еще и фары не горят.
На жалобы Сереги Плахов давным-давно не обращал внимания, водители обязаны жаловаться на лысую резину или слабые тормоза, как зять – на плохую тещу. Это их водительское профессион-де-фуа. Черта характера.
– А мне теперь, Серега, все равно. Что молись, что не молись. Выгнали меня большевики из колхоза. Пойду в буржуинство, к Плохишам.
– Чего? Рапорт, что ли, написал?
– Ага. Как несоответствующий высокому званию офицера новоблудской милиции. Беру мало. Давай твоих курнем, что ли…
Водитель достал из нагрудного кармана сигареты, угостил Плахова.
– Я тут тоже рапорт писал, – продолжил жалостливую тему Серега. – Подумаешь, диван теще на дачу перевез. И надо ж на начальника автохозяйства было нарваться. У него дача рядом. Устроил разгон. Казенный бензин, казенная резина… Нашему командиру застучал. Сам-то, можно подумать, на личных «Жигулях» бревна для баньки возил. Теща говорит, всю дорогу ментовские грузовики разворотили. Я, между прочим, никуда не докладывал.
– Прав тот, кто первый.
Серега принялся вытирать лобовое стекло.
– Плахов! – из открытого окна отдела высунулась круглая физиономия дежурного. – Где тебя носит? У меня заяв накопилось, как вшей у дворняги. Давай быстро!
– Не дам, – отозвался Игорь и, бросив окурок, медленно направился к дверям. – Мне показали красную карточку. Поля не вижу.
– Какую еще карточку? – не унимался дежурный. – Заявы, говорю, висят. Мне, что ли, по-твоему, ехать?
– Ладно, погоди, сейчас подойду. Игорь не стал сворачивать к дежурке, решил минут пять поторчать в кабинете, успокоиться и перевести дух. Перед кабинетом на лавочке сидела старушка и читала газету. При приближении Плахова она подняла голову, сняла очки и приветливо улыбнулась:
– Ой, Игорек… А я к тебе.
«Вот только тебя. Марь Санна, сейчас и не хватало», – подумал Плахов.
Старушка жила на его участке. Год назад нее свистнули старинный самовар, залезли через открытое окно первого этажа. Больше брать было просто нечего. Плахов оформлял заявку. Самовар так и не нашелся, возможно, его просто выкинули – ввиду неисправности и ветхого состояния.
Плахов списал материал в архив по малозначительности. Марь Санна несколько раз заходила в отдел спроведаться, а потом стала появляться просто так, поболтать. Она блюла активную жизненную позицию, разбиралась в тонкостях политических интриг, следила за прессой и была ужасно говорливой для своих семидесяти двух лет. Накопленный багаж информации она регулярно, пару раз в месяц, выплескивала на Плахова, который по неосторожности как-то позволил ей задержаться на лишние полчаса. Конечно, во второй раз можно было рявкнуть построже и указать на дверь, но Плахов не стал этого делать.
Никакая газета и никакой телевизор не заменят человеческого общения, а одиноким людям, особенно в старости, оно необходимо, как лекарства. Про Марь Санну вскоре уже весь отдел знал, и, когда опера не было на месте, она дожидалась его возле дверей.
Помимо пересказа газетных историй, она любила пожаловаться на бытовые проблемы. Которых у нее, как у любого человека, имелось в изобилии. Бабуля еще не выжила из ума и могла весьма стремно пройтись по «новым русским» либо по рекламе товаров народного потребления.
В общем-то никаких проблем от общения с Марь Санной у Плахова не возникало, если не считать, что порой появлялась она весьма не вовремя, как, к примеру, сегодня.
– Марь Санна, вы, как всегда, очаровательны, но я сейчас убегаю.
– Я подожду, Игорек. Во сколько ты вернешься?
– Да уже все. Наверное, не вернусь.
– А завтра?
– И завтра не вернусь. Совсем не вернусь. Уволили меня. За прогул.
Бабуля поправила свою модельную стрижку I и обидчиво спросила:
– А куда ж я теперь ходить буду?
– В ночной клуб, Марь Санна, сходи, в паб или в казино.
– Была я в казино на той неделе, скучно. Что за удовольствие фишки переставлять? В пэйнт-больчик бы…
Плахов открыл дверь, прошел в кабинет. Марь Санна остановилась на пороге.
– Ты правда уходишь, Игорек?
– Правда. Заявки висят. Пять минут передохну только.
– А мне и хватит, – обрадовалась старушка и, перешагнув через порог, уселась на стул.
Плахов пожал плечами.
– Что, Марь Санна, все не можешь понять, бил Клинтон Монику или не бил? Так вроде раскололся. Бил.
– Ой, – махнула рукой Марь Санна, – я б этой Левинской, лахудре крашеной, сказала бы при встрече. Сгоношила мужика, а потом еще безо всякого стыда слюни по экрану размазывает.
– Правильно. Все женщины такие.
– Пес-то с ней. Я по старому делу. Самовар мой нашелся.
– Да ну?
– Я сама сначала не поверила, когда мне соседка рассказала. Пошла специально, посмотрела. И точно! Стоит родимый, он самый!
– И где?
– В приемной у кандидата нашего! У Боголепова! Он из него народ чаем поит! Ты представляешь? Из моего самовара…
– Уже да. Представляю.
– А как мне его назад-то получить? Самовар-то?
Плахов улыбнулся:
– Прийти да забрать.
– Не отдадут же!
– Хорошо, Марь Санна, я буду в тех краях, сам изыму.
Старушка облегченно вздохнула.
– У меня еще одно к тебе дельце, Игорек. Вот слушай. Третьего дня надоело сидеть дома, решила до почты прогуляться, письмо жду от сестры. А у нас недавно ремонт сделали в подъезде. Богатей какой-то две квартиры прикупил и на ремонт подъезда раскошелился, чтобы гостей не стыдно приглашать было. Дом-то у нас хороший, крепкий, а парадная загажена шпаной да забулдыгами. Вот он и постарался, очень пристойно сделал. Потолки побелили, дыры заштукатурили, свет провели. Приятно зайти.
– В туалет.
– И не говори, Игорек! Уже приспособились! Хоть охрану сажай, а как справляли нужду, так и будут. Но я не о том. Вот, значит, выхожу до почты и вижу, что на площадке электрики возятся. Два парня молодых. Я на первом живу, а они между вторым и моим ковыряются. Стремянку расставили и чинят чего-то. Я сначала никакого внимания и не обратила, хотя чего чинить, когда все работало и только ремонт закончился? С почты прихожу – опять стоят. Главное – свет горит, а они ковыряются, даже без перчаток резиновых.
Я спрашиваю: «Что, сынки, электричество сломалось?» Отвечают: «Да, мать» Проводка, мол, гнилая. А проводку у нас, Игорек, меняли всю. Новую поставили. Во всем подъезде. Я в квартиру-то вернулась и в жилконтору мастеру знакомому позвонила – не было ль заявки на электриков, пробей-ка.
– Ну, Марь Санна, тебе у Мюллера работать. В момент Штирлица колонула бы на явку с повинной.
– Да ты дальше слушай. Отзвонился мне мастер через час. Не было никаких заявок в нашем Доме. «Может, конечно, из „Новоблудскэнерго“ ребята, но они б у нас отметились». Я опять за Дверь. Эти все чинят. Ушли только часов в восемь вечера. Я – к щитку. А там никаких следов ремонта – все как было, так и осталось.
Утром на другой день пошла в ларек за булкой. Опять стоят! Я уж не стала вида показывать. С ларька вернулась, и к окну. От меня все видно – кто приходит, кто уходит. Минут через двадцать Андрюшка с четвертого этажа вышел, а следом, минуты не прошло, эти электрики. Стремянку на плечо и со двора вон. Вот такие дела, Игорек.
Плахов улыбнулся. Страсти шпионские. Миссия невыполнима, агент ноль-ноль-семь-с-половиной выходит на тропу любви. Склонности к шпиономании у определенной части населения ярко выражены и переходят в панику.
– Ну и что, Марь Санна? У меня в общаге водопроводчики каждый день что-то чинят, а горячей воды как не было, так и нет. Сказать спасибо должна, что люди без света вас не оставляют.
Бабуля растерянно захлопала накладными ресницами.
– Так ладно б делали они что-нибудь, а то ведь просто стоят. Высматривают. У нас народ богатый в подъезде. Тот же Андрюшка.
– Что за Андрюшка-то?
– Да с рождения в доме живет. Чекулаев. Хулиганистый был мальчишка, стекло мне в малолетстве разбил на кухне. Озорной. Сейчас в лицее учится. Родителей хорошо знаю. Отец раньше начальником на комбинате работал, а нынче – коммерсант. Машина у них богатая. Не их ли квартиру ограбить решили? Андрюшка . сейчас один живет, родители в Германию, что ли, на все лето укатили, бизнес крутить. Квартира без присмотра постоянно. Соседа-то по площадке вряд ли станут грабить, пьянь зловредная, только тараканов плодит, а Чекулаевых-то запросто.
Фамилия показалась Плахову знакомой. По крайней мере, где-то он ее точно слышал. Редкая фамилия. Хотя за шесть лет работы на земле в башке полный винегрет из фамилий. Вполне возможно, старший Чекулаев обращался в милицию по поводу кражи из машины. Да, кажется, так оно и было.
– Марь Санна, они вас ограбитв хотят. У Чекулаевых наверняка сигнализация.
– У меня после самовара брать нечего. Когда изымешь, приглашу на чай.
– Хорошо. Марь Санна, пора мне. Дежурный кличет, – Плахов поднялся со стула.
Старушка взяла свою плетеную сумочку-авоську, спрятала туда газету, поднялась.
– Хорошо, хорошо, ухожу. Но за чекулаевской квартирой присмотри. Не к добру это.
– Присмотрю.
Плахов не стал объяснять, что стоять возле квартиры все равно не сможет, да и вообще… Нет его здесь больше.
Проводив старушку, он зашел в дежурку. Работать, если честно, не хотелвсь. Совсем ничего не хотелось.
ГЛАВА 18
– Я еще тогда почувствовал неладное, – озабоченно потер подбородок кадровик, – но не хватало доказательной базы.
– Теперь хватает. Что скажешь, Плахов?
– Не брал! – бодро оправдался Игорь. – Не был, не был, не был – даже рядом не стоял! Мне хватает оклада и пайковых.
– Это ты на оклад в «Отвертке» гулял? – задал красивый вопрос Анатолий Степанович. – С приятелем своим из управы, с Виригиным, кажется?
– Есть такой, – подтвердил Вдовин. – Из той же серии. Как его в Главке держат, да еще на такие дела сажают? Ему бабские трусы искать в самый раз, и то не доверил бы.
«Ну все, Ильюха, – подумал Плахов, – как только Вдовин сядет за большой стол, можешь заказывать маленький. Для отвальной. В „Отвертке“. Интересно, какая холера нас там срисовала, да еще кадровику донесла? Денег-то потратили по паре червонцев на водяру. А вход бесплатный, по льготному абонементу – в службе безопасности все свои, хотя и в прошлом. Пустили к культуре приобщиться. Наверное, кто-нибудь и цыкнул…»
– Так на какие гулял-то?
– Да в общем-то случайно все вышло. Жарко было. Купили мы с Виригиным по бутылочке «Колы». Знаете, такие, с желтыми пробочками. А на дне пробочек – картинка. Половинка велосипеда, футболки или стодолларовой купюры. Чтобы выиграть, надо найти две бутылки с обеими половинками. Так верите, у меня на пробке левая часть сотни оказалась, а у Виригина – правая! Нам даже продавец сказал – везучие вы мужики, у нас в городе только «левые» выпускаются. Вот мы на радостях сотенку и промотали в «Отвертке». А что, нельзя? Или нам в Дом культуры милиции идти? Так там барахоловка вещевая…
– Угомонись, милый, отшутковался. – Вдовин бросил на стол шпаргалку. – Я тебя колоть не собираюсь. Мне вот этого – за глаза и за уши. Был бы ты мужиком, так хоть шута горохового из себя не строил бы. Да, взял, время такое… По-человечески понять можно.
– Я не понял, вы меня на явку с повинной напрягаете? Да побойтесь Бога, Виталий Андреевич! Я медкомиссию на днях проходил. Сказали, что психически здоров.
– Ну и хорошо. Стало быть, не пропадешь. Анатолий Степанович, готовьте приказ. Единственное, Плахов, что я тебе могу предложить ввиду твоих прошлых заслуг, это уйти по собственному, чтобы биографию не марать. А это, – Вдовин постучал по шпаргалке, – так и быть, оставлю в черном ящике.
– А я считаю, что нельзя спускать такие факты на тормозах, – возразил кадровик, – мы и так доспускались. На дверях отдела кадров надпись повесили: «Вход платный»! Маркелова из ОБЭПа знаете? Вчера торговал арбузами в рабочее время.
Черные подписали. Куда уж дальше? Продаться за арбузы!
Плахов знал Маркелова. У того тяжело болела жена, и он вынужден был подрабатывать на стороне, чтобы покупать лекарства.
– Мы только и говорим – чистые руки, чистые руки. А устроим парочку проверок с соответствующими последствиями, и говорить ничего не надо будет. Все время мы на прошлые заслуги ссылаемся, это что ж получается – один раз отличился, и всю жизнь безобразничай? Ты, Плахов, подростка трудного взял на контроль? Воспитание осуществлял?
– На контроль взял, но воспитывать не буду. А насчет проверки я с вами полностью согласен. Съездим в тюрьму, с Ракорякиным встретимся. Узнаем, откуда у него тонна дойчмарок. Пускай расскажет. А мы проверим. Проверять так проверять, верно? Ишь, орел, он бы мне еще в гульденах давал. Раскорякин и дойчмарка – понятия несовместимые, как «Шанель» и нашатырный спирт. И не собираюсь я ни по собственному, ни по какому.
– Хорошо, – не стал возражать Вдовин. – Анатолий Степанович, проведите по Раскорякину проверку, если подтвердится, а я думаю, подтвердится, направьте материалы в прокуратуру для возбуждения уголовного дела. Приказ на увольнение, тем не менее, готовьте, я подпишу.
– Какие указать основания? – кадровик щелкнул авторучкой.
– Основания? Плахов третьего дня во время дежурства отсутствовал на службе. Три часа. Возьмите рапорта с дежурного и начальника отдела. И к четвергу подготовьте приказ.
– Так за что?
– Как за что? За прогул! Во время дежурства надо находиться на месте и принимать заявителей, а не бегать по бабам или магазинам.
«Ай, молоц-ц-ца, как говорит Федорович», – подумал Плахов, а вслух произнес:
– Напрасно вы так. Я и баб, и шмотки давным-давно через Интернет заказываю. С доставкой в кабинет. Так что нет нужды бегать.
– Замену найдем, – не обращая внимания на плаховский демарш, продолжал Вдовин. – Мне, кстати, звонили сегодня по поводу одного паренька, рекомендовали. Все, Плахов, к чертовой матери!
– Паренька?
– Сегодня же сдашь оружие и материалы.
И на все четыре стороны… Да, Анатолий Степанович, вот еще…
Вдовин вытащил из кителя бумажник, положил на стол червонец.
– Купи пружину на дверь в сортир. Ну не доходит до людей! Как свиньями были, так и остались. В крови за собой дерьмо не спускать.
Киллер Шкрабов постоянно просил воды. Виригину надоело ходить со стаканом по коридору туда-сюда, он нацедил полведра и поставил перед задержанным.
Зашедший случайно в «красный уголок» замполит обратил внимание на бледную физиономию Шкрабова, ведро и засученные по локоть виригинские рукова.
– Тебя били? – по-отечески спросил замполит у киллера.
Шкрабов с надеждой поднял глаза на начальника, но по пути взгляд зацепился за крепкий кулак Виригина.
– Нет, – обреченно выдохнул Лешка.
– А почему? – замполит скрипнул каблуками и скрылся за дверью.
Шкрабов заплакал. Виригин понял, что раскаяние близко и можно погладить юношу по бритому затылку, прочитать лекцию на тему эластичной совести, предложить чайку и даже утереть сопли.
Полтора часа назад, когда Илья заталкивал в шкаф двадцать три тома оперативно-поискового дела по убийству Салтыкова, собираясь отчалить в отпуск, в «красный уголок» ворвался отделенческий дежурный и стеснительно сообщил, что в Бесстыжевском переулке стрельба, стрелок задержан, раненый отправлен в больницу. И не мог бы Виригин поработать с задержанным, потому что Плахов на приеме у начальника, а другие оперативные уполномоченные на местах отсутствуют.
Виригин, как отпетый опер, тут же забыл про отпуск, тем более что стрелок задержан. Затолкав в спешном порядке свои секретные труды в Шкаф, хранивший когда-то полное собрание сочинений вождя, он ринулся за дежурным и уже через минуту общался с привезенным «киллер-сюрпризом», выгнав любопытных. Не фиг тут шоу устраивать. Прокуратура выехала на место происшествия для осмотра, и часа полтора у Ильи было, правда, не чистого времени. Начальство всех мастей будет беспокоить с интервалом в пять минут и требовать обстоятельного доклада, чтобы организовать работу, а посему Илья приступил к дознанию немедленно, без вступительного слова о чистосердечном признании.
Шкрабов же, как человек честный, но в тонкостях уголовного права не разбирающийся, решил, что признание – вещь не принципиальная и даже где-то необязательная. Киллер был прекрасен в своем устном творчестве, словно былинный сказитель. Разве что без гуслей.
Виригин терпеливо выслушал повесть о белом бычке и превратностях его судьбы. Про то, как в скверике гуляющий Шкрабов нечаянно подобрал дьявольскую игрушку, нечаянно передернул затвор и еще более нечаянно нажал на крючок. И нет его вины, что выстрелил пистолет и попала пуля в неизвестного сказителю человека. Не разбирается Шкрабов в пистолетах по причине стойкого пацифизма.
Выслушав, Илья закатал былинщику справа.
Былинщик замкнулся в обиде, но после второй оплеухи разомкнулся и попросил воды.
– А разве можно бить людей? – с тревогой в голосе спросил он, выпив первый стакан.
– Тебя – можно, – коротко ответил Виригин. Шкрабов опять попросил воды и уголовный кодекс.
Выплакавшись, он заявил, что готов к деловому разговору, и уточнил, не будет ли ему послаблений в случае чистосердечной правды. И где там адвокат?
Адвоката ждать долго, а у меня котлеты стынут, – сказал на это Виригин и снял часы.
– Да, да, я все понял.
Опустив историю своей тусклой жизни, Шкрабов в спешном порядке геройски вломил журналиста Карасева вместе с его грандиозным замыслом.
– Скажите, он жив? – по завершении влома спросил стрелок.
– Не знаю, не знаю, но показания дать успел. – Виригин действительно не знал о состоянии Карасева. – Поэтому вот ручка, вот бумага, и быстренько за работу. Все то же самое, только в письменном виде. Скидка срока на десять процентов, как при сезонной распродаже. Вперед. Есть время разбрасывать камни, а есть не разбрасывать.
Оставив киллера наедине с мыслями, Илья переместился в дежурную часть для доклада о предварительных успехах в раскрытии.
– А что «терпила»? Будет жить?
– Конечно, будет. Только стоя. Помощник оторвал голову от газеты.
– Мужики, кончайте ямбом крыть. Что, Шекспиры?
– Молчи, глупец. Илья, меня начальство разрывает, что там?
– Неосторожное обращение с оружием. Один У другого ствол покупал, испытывали, ну и… Этот наш припух и в бега.
– Тьфу, я-то так рассчитывал на заказушку.
– Тебе не все ли равно?
– Да как сказать. Приятно просто. На самом деле дежурному было приятно попасть в приказ. Умелая организация работы, задержание наемного убийцы… Как минимум месячный оклад в виде премии. А за нечаянный выстрел в задницу?.. Накрылась премия в квартал.
– Короче, он там сейчас все напишет, я проверю, и пускай прокуратура с ним кончает. У меня отпуск в «красном уголке» или в деревне? Так как раненый?
– Говорю ж, ничего страшного. Касательное ранение самых мягких тканей. Завтра выпишется. Откуда ствол у него?
– У мальчишки выменял. На два «Плей-блудска».
Виригин вернулся к летописцу Нестору-Шкрабову.
– Скажите, меня расстреляют?
– Нет, – твердо успокоил Илья. – С этого года у нас введен электрический стул. Две тысячи вольт, и никакого крематория. Дай-ка почитаю.
Виригин изъял у творца лист, пробежал глазами.
– Нормально. Только слово «жопа» пишется через «о». Это так, на всякий случай. А в целом – молодец. Так и быть, заменим электрический стул на газовую камеру. Свежее дыхание облегчает понимание. Это я оставляю у себя. Буду перечитывать при плохом настроении. Что писать и объяснять следователю, я сейчас расскажу.
– А вы кто?
– Я тут пол мою.
Через полчаса Виригин определил несчастного киллера в камеру хотя и не газовую, но по степени воздействия не менее сильную, и помчался в больницу к раненому репортеру для претворения в жизнь внезапно возникшего черного плана.
Водитель Серега заботливо окатил из шланга желто-синий бок «уазика», смыл грязь с колес и выключил воду.
– Одно и осталось – внешний вид. Внутренний отсутствует. Все, Игорюха, я на торпеду икону повешу, и вы, пока на заяву едете, сможете грехи замаливать. Тормозов – ноль, резина – как голова у Ленина, а теперь еще и фары не горят.
На жалобы Сереги Плахов давным-давно не обращал внимания, водители обязаны жаловаться на лысую резину или слабые тормоза, как зять – на плохую тещу. Это их водительское профессион-де-фуа. Черта характера.
– А мне теперь, Серега, все равно. Что молись, что не молись. Выгнали меня большевики из колхоза. Пойду в буржуинство, к Плохишам.
– Чего? Рапорт, что ли, написал?
– Ага. Как несоответствующий высокому званию офицера новоблудской милиции. Беру мало. Давай твоих курнем, что ли…
Водитель достал из нагрудного кармана сигареты, угостил Плахова.
– Я тут тоже рапорт писал, – продолжил жалостливую тему Серега. – Подумаешь, диван теще на дачу перевез. И надо ж на начальника автохозяйства было нарваться. У него дача рядом. Устроил разгон. Казенный бензин, казенная резина… Нашему командиру застучал. Сам-то, можно подумать, на личных «Жигулях» бревна для баньки возил. Теща говорит, всю дорогу ментовские грузовики разворотили. Я, между прочим, никуда не докладывал.
– Прав тот, кто первый.
Серега принялся вытирать лобовое стекло.
– Плахов! – из открытого окна отдела высунулась круглая физиономия дежурного. – Где тебя носит? У меня заяв накопилось, как вшей у дворняги. Давай быстро!
– Не дам, – отозвался Игорь и, бросив окурок, медленно направился к дверям. – Мне показали красную карточку. Поля не вижу.
– Какую еще карточку? – не унимался дежурный. – Заявы, говорю, висят. Мне, что ли, по-твоему, ехать?
– Ладно, погоди, сейчас подойду. Игорь не стал сворачивать к дежурке, решил минут пять поторчать в кабинете, успокоиться и перевести дух. Перед кабинетом на лавочке сидела старушка и читала газету. При приближении Плахова она подняла голову, сняла очки и приветливо улыбнулась:
– Ой, Игорек… А я к тебе.
«Вот только тебя. Марь Санна, сейчас и не хватало», – подумал Плахов.
Старушка жила на его участке. Год назад нее свистнули старинный самовар, залезли через открытое окно первого этажа. Больше брать было просто нечего. Плахов оформлял заявку. Самовар так и не нашелся, возможно, его просто выкинули – ввиду неисправности и ветхого состояния.
Плахов списал материал в архив по малозначительности. Марь Санна несколько раз заходила в отдел спроведаться, а потом стала появляться просто так, поболтать. Она блюла активную жизненную позицию, разбиралась в тонкостях политических интриг, следила за прессой и была ужасно говорливой для своих семидесяти двух лет. Накопленный багаж информации она регулярно, пару раз в месяц, выплескивала на Плахова, который по неосторожности как-то позволил ей задержаться на лишние полчаса. Конечно, во второй раз можно было рявкнуть построже и указать на дверь, но Плахов не стал этого делать.
Никакая газета и никакой телевизор не заменят человеческого общения, а одиноким людям, особенно в старости, оно необходимо, как лекарства. Про Марь Санну вскоре уже весь отдел знал, и, когда опера не было на месте, она дожидалась его возле дверей.
Помимо пересказа газетных историй, она любила пожаловаться на бытовые проблемы. Которых у нее, как у любого человека, имелось в изобилии. Бабуля еще не выжила из ума и могла весьма стремно пройтись по «новым русским» либо по рекламе товаров народного потребления.
В общем-то никаких проблем от общения с Марь Санной у Плахова не возникало, если не считать, что порой появлялась она весьма не вовремя, как, к примеру, сегодня.
– Марь Санна, вы, как всегда, очаровательны, но я сейчас убегаю.
– Я подожду, Игорек. Во сколько ты вернешься?
– Да уже все. Наверное, не вернусь.
– А завтра?
– И завтра не вернусь. Совсем не вернусь. Уволили меня. За прогул.
Бабуля поправила свою модельную стрижку I и обидчиво спросила:
– А куда ж я теперь ходить буду?
– В ночной клуб, Марь Санна, сходи, в паб или в казино.
– Была я в казино на той неделе, скучно. Что за удовольствие фишки переставлять? В пэйнт-больчик бы…
Плахов открыл дверь, прошел в кабинет. Марь Санна остановилась на пороге.
– Ты правда уходишь, Игорек?
– Правда. Заявки висят. Пять минут передохну только.
– А мне и хватит, – обрадовалась старушка и, перешагнув через порог, уселась на стул.
Плахов пожал плечами.
– Что, Марь Санна, все не можешь понять, бил Клинтон Монику или не бил? Так вроде раскололся. Бил.
– Ой, – махнула рукой Марь Санна, – я б этой Левинской, лахудре крашеной, сказала бы при встрече. Сгоношила мужика, а потом еще безо всякого стыда слюни по экрану размазывает.
– Правильно. Все женщины такие.
– Пес-то с ней. Я по старому делу. Самовар мой нашелся.
– Да ну?
– Я сама сначала не поверила, когда мне соседка рассказала. Пошла специально, посмотрела. И точно! Стоит родимый, он самый!
– И где?
– В приемной у кандидата нашего! У Боголепова! Он из него народ чаем поит! Ты представляешь? Из моего самовара…
– Уже да. Представляю.
– А как мне его назад-то получить? Самовар-то?
Плахов улыбнулся:
– Прийти да забрать.
– Не отдадут же!
– Хорошо, Марь Санна, я буду в тех краях, сам изыму.
Старушка облегченно вздохнула.
– У меня еще одно к тебе дельце, Игорек. Вот слушай. Третьего дня надоело сидеть дома, решила до почты прогуляться, письмо жду от сестры. А у нас недавно ремонт сделали в подъезде. Богатей какой-то две квартиры прикупил и на ремонт подъезда раскошелился, чтобы гостей не стыдно приглашать было. Дом-то у нас хороший, крепкий, а парадная загажена шпаной да забулдыгами. Вот он и постарался, очень пристойно сделал. Потолки побелили, дыры заштукатурили, свет провели. Приятно зайти.
– В туалет.
– И не говори, Игорек! Уже приспособились! Хоть охрану сажай, а как справляли нужду, так и будут. Но я не о том. Вот, значит, выхожу до почты и вижу, что на площадке электрики возятся. Два парня молодых. Я на первом живу, а они между вторым и моим ковыряются. Стремянку расставили и чинят чего-то. Я сначала никакого внимания и не обратила, хотя чего чинить, когда все работало и только ремонт закончился? С почты прихожу – опять стоят. Главное – свет горит, а они ковыряются, даже без перчаток резиновых.
Я спрашиваю: «Что, сынки, электричество сломалось?» Отвечают: «Да, мать» Проводка, мол, гнилая. А проводку у нас, Игорек, меняли всю. Новую поставили. Во всем подъезде. Я в квартиру-то вернулась и в жилконтору мастеру знакомому позвонила – не было ль заявки на электриков, пробей-ка.
– Ну, Марь Санна, тебе у Мюллера работать. В момент Штирлица колонула бы на явку с повинной.
– Да ты дальше слушай. Отзвонился мне мастер через час. Не было никаких заявок в нашем Доме. «Может, конечно, из „Новоблудскэнерго“ ребята, но они б у нас отметились». Я опять за Дверь. Эти все чинят. Ушли только часов в восемь вечера. Я – к щитку. А там никаких следов ремонта – все как было, так и осталось.
Утром на другой день пошла в ларек за булкой. Опять стоят! Я уж не стала вида показывать. С ларька вернулась, и к окну. От меня все видно – кто приходит, кто уходит. Минут через двадцать Андрюшка с четвертого этажа вышел, а следом, минуты не прошло, эти электрики. Стремянку на плечо и со двора вон. Вот такие дела, Игорек.
Плахов улыбнулся. Страсти шпионские. Миссия невыполнима, агент ноль-ноль-семь-с-половиной выходит на тропу любви. Склонности к шпиономании у определенной части населения ярко выражены и переходят в панику.
– Ну и что, Марь Санна? У меня в общаге водопроводчики каждый день что-то чинят, а горячей воды как не было, так и нет. Сказать спасибо должна, что люди без света вас не оставляют.
Бабуля растерянно захлопала накладными ресницами.
– Так ладно б делали они что-нибудь, а то ведь просто стоят. Высматривают. У нас народ богатый в подъезде. Тот же Андрюшка.
– Что за Андрюшка-то?
– Да с рождения в доме живет. Чекулаев. Хулиганистый был мальчишка, стекло мне в малолетстве разбил на кухне. Озорной. Сейчас в лицее учится. Родителей хорошо знаю. Отец раньше начальником на комбинате работал, а нынче – коммерсант. Машина у них богатая. Не их ли квартиру ограбить решили? Андрюшка . сейчас один живет, родители в Германию, что ли, на все лето укатили, бизнес крутить. Квартира без присмотра постоянно. Соседа-то по площадке вряд ли станут грабить, пьянь зловредная, только тараканов плодит, а Чекулаевых-то запросто.
Фамилия показалась Плахову знакомой. По крайней мере, где-то он ее точно слышал. Редкая фамилия. Хотя за шесть лет работы на земле в башке полный винегрет из фамилий. Вполне возможно, старший Чекулаев обращался в милицию по поводу кражи из машины. Да, кажется, так оно и было.
– Марь Санна, они вас ограбитв хотят. У Чекулаевых наверняка сигнализация.
– У меня после самовара брать нечего. Когда изымешь, приглашу на чай.
– Хорошо. Марь Санна, пора мне. Дежурный кличет, – Плахов поднялся со стула.
Старушка взяла свою плетеную сумочку-авоську, спрятала туда газету, поднялась.
– Хорошо, хорошо, ухожу. Но за чекулаевской квартирой присмотри. Не к добру это.
– Присмотрю.
Плахов не стал объяснять, что стоять возле квартиры все равно не сможет, да и вообще… Нет его здесь больше.
Проводив старушку, он зашел в дежурку. Работать, если честно, не хотелвсь. Совсем ничего не хотелось.
ГЛАВА 18
История с покушением на известного криминального репортера Артема Карасева подняла настоящий смерч гнева в новоблудских массмедиа. Прогрессивная журналистика вновь заговорила о нашествии темных сил на свободу слова, о восстановлении железного занавеса, а самые прогрессивные потребовали у власти бесплатного разрешения на ношение огнестрельного оружия. Многие публикации впрямую связывали случившееся с предстоящими через три дня выборами. Репортер смог добыть серьезную информацию на одного из кандидатов, но за это получил пулю. Версия оказалась вкусной, ее подхватили и раздули. Мнение самого раненого репортера ни одна газета и ни одна телепередача не приводила, ссылаясь на отказ Карасева заострять внимание на его персоне. К тому же он оставил за собой право изложить свою точку зрения в ближайшем выпуске «Вечернего Новоблудска».
О личности киллера пресса сообщала крайне мало, публикуя в основном интервью со сторожем психиатрической больницы, сумевшим задержать гада почти на месте преступления. Органы правопорядка никаких заявлений не делали и от комментариев отказывались. Тайна следствия. У органов свои секреты. Это позволило самым смелым коллегам Карасева сделать вывод – либо к покушению причастны сами органы, либо Шкрабов оказался случайным прохожим, на которого теперь повесят всех собак, ибо настоящего преступника правоохранительная система найти, как всегда, не в состоянии.
У дверей палаты Артема дежурил наряд ОМОНа, у окон – наряд поклонниц, в основном из числа старшеклассниц средней школы, расположенной неподалеку. Лозунги типа «Артем, мы лав ю», «Артем форева» украсили приемный покой и – чисто по ошибке – вход в морг. В больничном сквере группа тинейджеров гнусавила под расстроенные гитары песни Цоя.
Сам виновник суматохи попросил омоновцев никого к нему не пускать, заявив, что будет работать. Действительно, всю субботу Артем провел с авторучкой в руках, а в воскресенье вызвал главного редактора и передал готовый материал.
Статья под риторическим заголовком «Кто заказал песню?» вышла в понедельник вечером и заняла всю первую полосу номера. В центре публикации стояла фотография лежащего на больничной койке мученика-автора, чуть ниже – небольшой снимок места происшествия. С цветами на асфальте.
Содержание оказалось весьма любопытным, скорее от Артема ожидали пафосных слюней, как это случается в аналогичных ситуациях. Еще в самом начале статьи автор предупредил, что несет полную ответственность за публикуемые материалы и готов отстаивать свою точку зрения где угодно, так как располагает всеми необходимыми документами.
И совсем уж никто не мог предположить, что речь в статье пойдет вовсе не о покушении на автора, а об убийстве господина Леопольда Салтыкова. Мастерство слога и, главное, вполне правдоподобная фактура не оставляли сомнений в подлинности тех или иных утверждений. Карасев резал правду-матку с плеча, не пряча героев под инициалами с точкой.
«Кто такой Салтыков? Господин, одурачивший полгорода с молчаливого благословения нынешних властей. Господин, чрезмерно любивший женщин одноразового употребления. Господин, чье прошлое скрыто синим туманом, а Дорога к власти отмечена цепью загадочных трагедий…
Но хватит! О покойных – только хорошее. Чтобы не встречались. Давайте лучше о живых. Господин Салтыков был застрелен неким Сергеем Анохиным по кличке «Вентилятор», возглавляющим несколько охранных структур и находящимся нынче в розыске, а может, даже и на том свете. Зная страсть Леопольда к женщинам, Анохин использовал в качестве инструмента некую наркоманку по имени Вероника, подложив ее в койку к ничего не подозревающему чиновнику. Салтыков находился в добрых отношениях с Вентилятором, их знакомство уходило корнями в начало девяностых. Вероника, ныне тоже покойная, усыпляет бдительность клиента посредством сонных капель, а Анохин беспрепятственно доводит дело до конца, инсценируя впоследствии ограбление.
Кто же, кто заказал песню «Дорога в облака» для Леопольда Салтыкова? А давайте подумаем вместе. Салтыков держал в руках все ключи от банковских сейфов, где хранились и приумножались похищенные им средства. Все рассуждения что он был «серым кардиналом», оказались беспочвенными. Возможно, он и располагал компроматом на мэра, но не в большем объеме, чем другие чиновники. Салтыков был обычным ворюгой, и не стоит придавать ему облик святоши. Единственный вопрос, который пока остается открытым, – куда должны были пойти украденные миллионы? На избирательную кампанию, на счастливую старость? Можно точно сказать, что не на защиту негров от СПИДа и не на постройку храма Пуки-вуки в Центральной Африке…»
Затем с неподдельным гневом Артем направил свое острое перо в сторону главного конкурента мэра – Аркадия Викторовича Боголепова. Ага, попался, народный любимец! Косоворотка и кирзачи – это еще не близость к народу. Что это ты за денежки раздаешь? Не те ли самые денежки? Салтыковские? Те самые, те! На денежках ведь не написано, чьи они. И уж не твой ли помощник Русланчик Мухаев попросил Анохина «помочь» с Салтыковым? Ведь Мухаев с Анохиным – друзья детства и юношества, вместе ковер. борцовский топтали.
О личности киллера пресса сообщала крайне мало, публикуя в основном интервью со сторожем психиатрической больницы, сумевшим задержать гада почти на месте преступления. Органы правопорядка никаких заявлений не делали и от комментариев отказывались. Тайна следствия. У органов свои секреты. Это позволило самым смелым коллегам Карасева сделать вывод – либо к покушению причастны сами органы, либо Шкрабов оказался случайным прохожим, на которого теперь повесят всех собак, ибо настоящего преступника правоохранительная система найти, как всегда, не в состоянии.
У дверей палаты Артема дежурил наряд ОМОНа, у окон – наряд поклонниц, в основном из числа старшеклассниц средней школы, расположенной неподалеку. Лозунги типа «Артем, мы лав ю», «Артем форева» украсили приемный покой и – чисто по ошибке – вход в морг. В больничном сквере группа тинейджеров гнусавила под расстроенные гитары песни Цоя.
Сам виновник суматохи попросил омоновцев никого к нему не пускать, заявив, что будет работать. Действительно, всю субботу Артем провел с авторучкой в руках, а в воскресенье вызвал главного редактора и передал готовый материал.
Статья под риторическим заголовком «Кто заказал песню?» вышла в понедельник вечером и заняла всю первую полосу номера. В центре публикации стояла фотография лежащего на больничной койке мученика-автора, чуть ниже – небольшой снимок места происшествия. С цветами на асфальте.
Содержание оказалось весьма любопытным, скорее от Артема ожидали пафосных слюней, как это случается в аналогичных ситуациях. Еще в самом начале статьи автор предупредил, что несет полную ответственность за публикуемые материалы и готов отстаивать свою точку зрения где угодно, так как располагает всеми необходимыми документами.
И совсем уж никто не мог предположить, что речь в статье пойдет вовсе не о покушении на автора, а об убийстве господина Леопольда Салтыкова. Мастерство слога и, главное, вполне правдоподобная фактура не оставляли сомнений в подлинности тех или иных утверждений. Карасев резал правду-матку с плеча, не пряча героев под инициалами с точкой.
«Кто такой Салтыков? Господин, одурачивший полгорода с молчаливого благословения нынешних властей. Господин, чрезмерно любивший женщин одноразового употребления. Господин, чье прошлое скрыто синим туманом, а Дорога к власти отмечена цепью загадочных трагедий…
Но хватит! О покойных – только хорошее. Чтобы не встречались. Давайте лучше о живых. Господин Салтыков был застрелен неким Сергеем Анохиным по кличке «Вентилятор», возглавляющим несколько охранных структур и находящимся нынче в розыске, а может, даже и на том свете. Зная страсть Леопольда к женщинам, Анохин использовал в качестве инструмента некую наркоманку по имени Вероника, подложив ее в койку к ничего не подозревающему чиновнику. Салтыков находился в добрых отношениях с Вентилятором, их знакомство уходило корнями в начало девяностых. Вероника, ныне тоже покойная, усыпляет бдительность клиента посредством сонных капель, а Анохин беспрепятственно доводит дело до конца, инсценируя впоследствии ограбление.
Кто же, кто заказал песню «Дорога в облака» для Леопольда Салтыкова? А давайте подумаем вместе. Салтыков держал в руках все ключи от банковских сейфов, где хранились и приумножались похищенные им средства. Все рассуждения что он был «серым кардиналом», оказались беспочвенными. Возможно, он и располагал компроматом на мэра, но не в большем объеме, чем другие чиновники. Салтыков был обычным ворюгой, и не стоит придавать ему облик святоши. Единственный вопрос, который пока остается открытым, – куда должны были пойти украденные миллионы? На избирательную кампанию, на счастливую старость? Можно точно сказать, что не на защиту негров от СПИДа и не на постройку храма Пуки-вуки в Центральной Африке…»
Затем с неподдельным гневом Артем направил свое острое перо в сторону главного конкурента мэра – Аркадия Викторовича Боголепова. Ага, попался, народный любимец! Косоворотка и кирзачи – это еще не близость к народу. Что это ты за денежки раздаешь? Не те ли самые денежки? Салтыковские? Те самые, те! На денежках ведь не написано, чьи они. И уж не твой ли помощник Русланчик Мухаев попросил Анохина «помочь» с Салтыковым? Ведь Мухаев с Анохиным – друзья детства и юношества, вместе ковер. борцовский топтали.