Страница:
И обошлась помощь чисто по себестоимости – пять тысяч долларов. Так сказать, номи-. нально, ведь главная награда ждала Вентилятора после победы Боголепова на выборах – режим наибольшего благоприятствования и послабления на деловом рынке Новоблудска…
«А теперь, уважаемые горожане, делайте выводы. Получите ли вы обещанный остаток украденных у вас кровных? Можно ли доверять власть человеку, идущему к ней по трупам? В больнице умирает молодой следователь прокуратуры Павел Орешкин, расследовавший дело Салтыкова и вышедший на след убийц. Как только я получаю материалы, в меня стреляют. Кровь превращается в „Пепси-колу“, пуля и нож – единственный аргумент обезумевших политиков, зовущих нас в средневековье!..»
Финал журналистского расследования украсили цитаты от классиков и статьи от уголовного кодекса.
Наверное, если бы «Вечерний Новоблудск» за-бабахал подобную статью менее известной личности, чем Артем Карасев, это не вызвало бы особого шума. Мало ли кто хочет в очередной раз утопить в дерьме народного заступника? Но Артем, во-первых, был человеком, которому верили, во-вторых, он никогда не отличался любовью к нынешней администрации, открыто поддерживая оппозицию. Статья к тому же была подана умело, никто не заподозрил автора в том, что он просто переметнулся в противоположный лагерь. И то – дерьмо, и это – дерьмо, но какое сильнее воняет – выбирать вам, дорогие земляки. Выбирайте.
Тираж газеты разошелся за пару часов. Аркадия Викторовича Боголепова публикация Застала по пути на одну из последних предвыборных встреч с избирателями – заключенными следственного изолятора. Кандидат хотел выслушать жалобы на условия содержания, поговорить за жизнь и пообещать в случае прихода к власти поднять уровень тюрьмы до шведских критериев, обеспечив заведение спортзалом, игротекой, большим прогулочным двориком и даже двухместными номерами. Только, братва, голосуй.
В пути ему на трубку позвонил Мухаев и рассказал о Карасеве. Аркадий Викторович остановил машину и приказал охраннику сбегать за газетой. Прочитав статью, скомкал «Вечерний Новоблудск» и велел разворачиваться. Ничего страшного, пара тысяч голосов уркаганов большой роли не сыграют.
Перед штабом его уже ждала съемочная бригада телевидения, несколько журналистов и пара паппарацци. В ответ на просьбу прокомментировать статью Боголепов согнул руку в локте и летящей походкой прорвался сквозь строй прессы в свои предвыборные апартаменты. Жест был зафиксирован, и довольные папарацци умчались проявлять пленки.
Аркадий Викторович обиделся до злобы. Не столько из-за возможных последствий и потерянных голосов, сколько из-за человеческой подлости, коварства и предательства. «Убью», – думал он, пребывая в состоянии аффекта. Мухаев как всегда вежливо поднялся.
– Что это?!! – кандидат рявкнул так, что в актовом зале прекратилось пение. – Откуда этот урод, в жопу раненный, все узнал?! Твоя работа?! Кому продался?!
Мухаев в любой ситуации сохранял хладнокровие.
– Успокойтесь, Аркадий Викторович, держите себя в руках, чтобы потом не валяться в ногах. Это не моя работа. Никаких других аргументов я приводить не собираюсь.
Спокойный голос помощника сбил боевой настрой шефа.
– Я попытаюсь разобраться, – продолжал Мухаев.
– Вырви у этого писаки глотку! Что там еще у него за материалы?! Ты, кстати, сказал, что заплатил за Леопольда червончик. Это как понимать?
– Вы кому доверяете, Аркадий Викторович? Мне или Карасеву?
– Я теперь никому не доверяю.
– Напрасно. Сядьте и успокойтесь. Сейчас подойдет адвокат, я уже вызвал. Составим иск в суд о клевете и оскорблении. Затем сделаете заявление для прессы. Текст уже готовят. Больше никаких комментариев. Карасевым я займусь.
– Сегодня же!
– Не волнуйтесь.
– Я спокоен. Что еще?
– Нужны деньги. У меня есть сведения, что к делу подключилась ФСБ и Генеральная прокуратура.
– Надо экономить, – строго напомнил Боголепов. – На ФСБ дам, прокуратура перетопчется. Против меня нет никаких улик. А про Вентилятора я узнал только сегодня из газеты.
– Еще одна неприятность. Пропал без вести наш курьер с деньгами для… Ну, не важно. Опасаюсь, что его ограбили. Он вез их в коробке из-под торта, могли подумать, что при деньгах.
– Он один вез всю сумму?
– Да. Охранник накануне с яблони упал, сломал .ногу.
– С какой яблони?
– У него во дворе яблоня, он лазает… Я проверил.
Аркадию Викторовичу почему-то захотелось выпить. Водки «Боголеповской», производство которой началось в прошлую пятницу на первой линии Новоблудского молокозавода.
Федорович открыл скрипящую от боли и старости створку шкафа, достал шкалик, остатки луковицы, стакан и чайную кружку. Разделил водку поровну.
Виригин взял кружку.
– Ну давай, за раба Божьего Павла.
Следователь посмотрел на стакан и осушил одним глотком. Закусывать не стал, пододвинул луковку оперу.
– Да я так… – Илья тоже обошелся без закуски.
– «Предварительное следствие считает, что план убийства созрел у обвиняемой в процессе засолки огурцов…» – Федорович прочитал цитату из валяющегося на столе уголовного дела. – Вот, Илья, только на это предварительное следствие и способно. Вместо уголовного процесса – процесс засолки огурцов. Но я тебя понял. Я за Пашку… Эх…
Виригин ждал, пока Федорович изольет чувства.
– Ты говоришь, политика? Милый ты мой Ильюша, у нас сейчас нет и не может быть никакой политики. Если две шайки рвут друг у друга долю, это не политика – это уголовщина! А лозунги и программы – так, для форсу, для пыли. Пока есть что воровать – будут воровать. Пока есть кого кидать – будут кидать… Я – политик. Херитик ты, а не политик! Насшибал дани с ларьков да с барыг, купил костюмчик за десять тонн, сел в лимузин, брякнул по ящику парочку бредовых лозунгов, и на тебе – готовый политик! Ай, молоц-ц-ца! Много ли толпе надо?! Народ как был блаженным, так и остался! Выйди сейчас на площадь и начни деньги собирать на какой-нибудь навоз для омоложения, обещая прибыль и вечную молодость, – побегут, бегом побегут. Последнее с себя снимут и отдадут. А начнешь учить – еще и побьют. С таким народом мы непобедимы, горы свернем.
Ты во мне, Ильюша, не сомневайся, – Следователь поднял слегка мутные глаза. – Ты думаешь, я из ума выжил? Козел старый? Да, козел, да, старый. Но не выжил. Сто двадцать вторую выписать? note 2 На самого Боголепова? Да легко? И что значит на самого? Тоже мне, барон прусский! Мы генералов контрразведки штабелями паковали! Только успевай вагоны подавать! А тут какой-то Боголепов! Тьфу, уклейка вяленая!
– Может, и арест сделаешь? – подзадорил Виригин.
– Сделаю! Не потому, что ты меня уськаешь, меня уськать бесполезно, а потому, что – за Пашку!
Федорович саданул жилистым кулаком по уголовному делу.
– Я, может, когда и шел против совести, вынужден был идти, но сейчас душа, Ильюша, горит. Не хочу я с остывшей-то душой к Господу явиться… Не должна душа у человека стынуть, не человек это уже, а холодильник с кишками. Езжай, задерживай супостата. А соточку note 3 я выпишу. Основания? Свидетели прямо указывают на лицо! Вот, в газете! Черным по белому! И этого тормози, Мухаева! Его-то точно на абордаж возьмем, пойдет у меня в тюрьму и не пукнет. Прокурор наш нынче всех арестовывает, если попрошу. Кому другому с санкцией откажет, но мне – ни в жизнь. Верит и уважает. Будешь еще?
– Не, Федорович, спасибо. Мы после поплотнее посидим. Я, как ты говоришь, – на абордаж Ты, главное, сам больше ни-ни, я на тебя очень рассчитываю.
– Ильюша, – нагнулся следователь к уху Виригина, – если при задержании с подозреваемыми случится оказия, ну не полная, конечно, оказия, я этого дела даже и не замечу.
– Спасибо, Федорович. Ты прямо мысли мои читаешь. У меня тоже кое-что для тебя есть. Илья полез за пазуху и достал магнитофонную кассету. – Тут Вентилятор записан. Песня «Позову тебя с собой». В изоляторе исполнял, по моей заявке. Тут и про Муху-бляху, и про Боголепова. Конечно, не доказуха, но в случае чего прикроешься…
Илья оставил следователя одного, сбежал со второго этажа здания прокуратуры.
Радостно и гордо на сердце. Потому что правосудие все-таки существует. Правда, не благодаря мудрому закону и совершенному механизму по его соблюдению и обеспечению. А благодаря пьянице-следователю со старческими заскоками, оперу с голой задницей, ни хрена не имеющему, но чего-то хотящему… А с другой стороны, и пускай. Зная механизм, знаешь и его больные места. Знаешь, где надавить, где подмазать, где, наоборот, пружинку сковырнуть. А поди просчитай, что у Федоровича заклинит, поди просчитай, что оперок девчонку соблазнит, а та ему душу откроет… Не просчитать. Вот и делайте выводы, господа, прежде чем в заманчивые приключения пускаться. И не задавайте после глупых вопросов, и не валите все на нелепый случай. В каждом случае, как и в шутке, – только доля случая…
На первом этаже Виригин завернул в место общего пользования. На табуреточке сидела бабуля и читала книжку. «Кровь из носа – II».
– Молодой человек, у нас обслуживание платное, туалет служебный, – посмотрела она придирчиво поверх очков.
– Сколько? – по инерции дернулся Виригин.
– Три рубля.
– Я свой, – Илья показал «ксиву» и обслужился бесплатно.
Лечащий врач после осмотра понимающе покачал головой и продлил срок больничного еще на пару дней.
«Обиделись, наверное, – думал журналист о своих бывших „друзьях“. – Но и меня понять можно. Люди могут лишиться своего кумира. А я нужен людям. Многие отказываются от вечернего чая, чтобы купить газету с моей статьей…»
…Сначала Артем гневно отверг предложение этого крикливого Виригина: «Я не знаю, кто в меня стрелял и почему!. Мне угрожали – весь отдел подтвердить может. Пальцы рубить хотели! Назначили встречу… Почему засохнуть, по чему клоун? Я не эпилептик, я известная личность…»
С «эпилептиком» пришлось смириться, когда в нос уперлось сочинение компаньона Шкрабова с «жопой» через «ё». Но защитная реакции осталась: «Клевета, навет… Он хочет избежать справедливого наказания», – «А как насчет отпечатков на стволе, а?» Пришлось смириться окончательно. Как всякий опытный криминалист, Артем понимал, что против такой улики идти бессмысленно, слово «отпечаток» действовало фатально.
Он попросил апельсинового сока, пил долго и жадно, а потом принялся облегчаться – рассказывать горькую и безжалостную правду. Виригин слушал и сочувственно кивал. Выслушав, похлопал по плечу и по-отечески произнес:
– Я знал, что ты классный мужик, но на будущее учти, это качество не очень-то влияет на начальную скорость полета пули. А теперь выбирай, мой незадачливый друг. С одной стороны – скандал, позор, постыдное бегство и связанные с этим бытовые проблемы, а с другой – героический профиль на первых полосах газет, девочки под окнами и у подъезда, зависть врагов и уважение друзей.
– А еще альтернативы? – деловито уточнил Артем.
– Есть и третий, самый смешной вариант. Сесть в тюрьму.
– Я готов на второй, – быстро выбрал Карасев.
– Я чувствовал это. Но придется чуток потрудиться. На почве криминала, по части которого, как я понимаю, ты большой мастак. Фактура моя, обработка твоя. Срок – сутки. Все равно бездельничаешь. Даю слово боевого командира, что факты подлинные, достоверные и, главное, скандальные. Против журналистской этики тебе идти не придется. Одна мелкая накладочка – кое-что не подтверждено документально, но у нас же не уголовное дело, верно? Пускай господа читатели сами выводы делают. Ну что, членовредитель, по рукам?
– А Шкрабов? – вовремя вспомнил Артем.
– Не бзди. Твой трахнутый жизнью друг больше ничего не скажет. Он будет расстрелян на рассвете у кремлевской стены. Шутка. Его просто задушат в камере. У нас там в тюрьме стенд висит – «Сегодня в прессе note 4». Шкрабовская фотка уже на нем…
Потом Виригин рассказывал про Вентилятора,
Боголепова, Салтыкова и прочих, а Артем делал пометки в блокноте, сжимая зубы от негодования и обиды. После его научили, что говорить по поводу ранения. На всякий случай он записал и это. Всю субботу он трудился над статьей. Под вечер выполз в холл и позвонил редактору. Омоновцы мирно спали. У одного из рук выпал «тетрис». Артем поднял игрушку, выключил и аккуратно положил рядом…
Карасев запрокинул голову и уставился в потолок. Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста. Захотелось зарыться под одеяло и никогда оттуда не высовываться. Глядишь, и не найдут.
Привезли ужин. Рыхлая медсестра с тележкой. Гречневый суп с жареной селедкой. Приятного аппетита. Умирать подано. Артем отказался. Еду могли отравить. По крайней мере, после обеда симптомы были налицо, еле успел до «очка» добежать.
Следом за сестрой в палату просунулось веснушчатое лицо омоновца-»тетриса».
– Слышь, командир, нас снимают, будь здоров.
– Как? Как снимают? – Артем выскочил из-под одеяла, забыв надеть тапочки.
– Выборы на носу. Будем охранять предвыборные урны. Приказ.
Омоновец исчез, несколько секунд Артем слышал гулкий стук кованых сапог по больничному коридору. Потом все стихло.
Карасев заплакал.
ГЛАВА 19
«А теперь, уважаемые горожане, делайте выводы. Получите ли вы обещанный остаток украденных у вас кровных? Можно ли доверять власть человеку, идущему к ней по трупам? В больнице умирает молодой следователь прокуратуры Павел Орешкин, расследовавший дело Салтыкова и вышедший на след убийц. Как только я получаю материалы, в меня стреляют. Кровь превращается в „Пепси-колу“, пуля и нож – единственный аргумент обезумевших политиков, зовущих нас в средневековье!..»
Финал журналистского расследования украсили цитаты от классиков и статьи от уголовного кодекса.
Наверное, если бы «Вечерний Новоблудск» за-бабахал подобную статью менее известной личности, чем Артем Карасев, это не вызвало бы особого шума. Мало ли кто хочет в очередной раз утопить в дерьме народного заступника? Но Артем, во-первых, был человеком, которому верили, во-вторых, он никогда не отличался любовью к нынешней администрации, открыто поддерживая оппозицию. Статья к тому же была подана умело, никто не заподозрил автора в том, что он просто переметнулся в противоположный лагерь. И то – дерьмо, и это – дерьмо, но какое сильнее воняет – выбирать вам, дорогие земляки. Выбирайте.
Тираж газеты разошелся за пару часов. Аркадия Викторовича Боголепова публикация Застала по пути на одну из последних предвыборных встреч с избирателями – заключенными следственного изолятора. Кандидат хотел выслушать жалобы на условия содержания, поговорить за жизнь и пообещать в случае прихода к власти поднять уровень тюрьмы до шведских критериев, обеспечив заведение спортзалом, игротекой, большим прогулочным двориком и даже двухместными номерами. Только, братва, голосуй.
В пути ему на трубку позвонил Мухаев и рассказал о Карасеве. Аркадий Викторович остановил машину и приказал охраннику сбегать за газетой. Прочитав статью, скомкал «Вечерний Новоблудск» и велел разворачиваться. Ничего страшного, пара тысяч голосов уркаганов большой роли не сыграют.
Перед штабом его уже ждала съемочная бригада телевидения, несколько журналистов и пара паппарацци. В ответ на просьбу прокомментировать статью Боголепов согнул руку в локте и летящей походкой прорвался сквозь строй прессы в свои предвыборные апартаменты. Жест был зафиксирован, и довольные папарацци умчались проявлять пленки.
Аркадий Викторович обиделся до злобы. Не столько из-за возможных последствий и потерянных голосов, сколько из-за человеческой подлости, коварства и предательства. «Убью», – думал он, пребывая в состоянии аффекта. Мухаев как всегда вежливо поднялся.
– Что это?!! – кандидат рявкнул так, что в актовом зале прекратилось пение. – Откуда этот урод, в жопу раненный, все узнал?! Твоя работа?! Кому продался?!
Мухаев в любой ситуации сохранял хладнокровие.
– Успокойтесь, Аркадий Викторович, держите себя в руках, чтобы потом не валяться в ногах. Это не моя работа. Никаких других аргументов я приводить не собираюсь.
Спокойный голос помощника сбил боевой настрой шефа.
– Я попытаюсь разобраться, – продолжал Мухаев.
– Вырви у этого писаки глотку! Что там еще у него за материалы?! Ты, кстати, сказал, что заплатил за Леопольда червончик. Это как понимать?
– Вы кому доверяете, Аркадий Викторович? Мне или Карасеву?
– Я теперь никому не доверяю.
– Напрасно. Сядьте и успокойтесь. Сейчас подойдет адвокат, я уже вызвал. Составим иск в суд о клевете и оскорблении. Затем сделаете заявление для прессы. Текст уже готовят. Больше никаких комментариев. Карасевым я займусь.
– Сегодня же!
– Не волнуйтесь.
– Я спокоен. Что еще?
– Нужны деньги. У меня есть сведения, что к делу подключилась ФСБ и Генеральная прокуратура.
– Надо экономить, – строго напомнил Боголепов. – На ФСБ дам, прокуратура перетопчется. Против меня нет никаких улик. А про Вентилятора я узнал только сегодня из газеты.
– Еще одна неприятность. Пропал без вести наш курьер с деньгами для… Ну, не важно. Опасаюсь, что его ограбили. Он вез их в коробке из-под торта, могли подумать, что при деньгах.
– Он один вез всю сумму?
– Да. Охранник накануне с яблони упал, сломал .ногу.
– С какой яблони?
– У него во дворе яблоня, он лазает… Я проверил.
Аркадию Викторовичу почему-то захотелось выпить. Водки «Боголеповской», производство которой началось в прошлую пятницу на первой линии Новоблудского молокозавода.
Федорович открыл скрипящую от боли и старости створку шкафа, достал шкалик, остатки луковицы, стакан и чайную кружку. Разделил водку поровну.
Виригин взял кружку.
– Ну давай, за раба Божьего Павла.
Следователь посмотрел на стакан и осушил одним глотком. Закусывать не стал, пододвинул луковку оперу.
– Да я так… – Илья тоже обошелся без закуски.
– «Предварительное следствие считает, что план убийства созрел у обвиняемой в процессе засолки огурцов…» – Федорович прочитал цитату из валяющегося на столе уголовного дела. – Вот, Илья, только на это предварительное следствие и способно. Вместо уголовного процесса – процесс засолки огурцов. Но я тебя понял. Я за Пашку… Эх…
Виригин ждал, пока Федорович изольет чувства.
– Ты говоришь, политика? Милый ты мой Ильюша, у нас сейчас нет и не может быть никакой политики. Если две шайки рвут друг у друга долю, это не политика – это уголовщина! А лозунги и программы – так, для форсу, для пыли. Пока есть что воровать – будут воровать. Пока есть кого кидать – будут кидать… Я – политик. Херитик ты, а не политик! Насшибал дани с ларьков да с барыг, купил костюмчик за десять тонн, сел в лимузин, брякнул по ящику парочку бредовых лозунгов, и на тебе – готовый политик! Ай, молоц-ц-ца! Много ли толпе надо?! Народ как был блаженным, так и остался! Выйди сейчас на площадь и начни деньги собирать на какой-нибудь навоз для омоложения, обещая прибыль и вечную молодость, – побегут, бегом побегут. Последнее с себя снимут и отдадут. А начнешь учить – еще и побьют. С таким народом мы непобедимы, горы свернем.
Ты во мне, Ильюша, не сомневайся, – Следователь поднял слегка мутные глаза. – Ты думаешь, я из ума выжил? Козел старый? Да, козел, да, старый. Но не выжил. Сто двадцать вторую выписать? note 2 На самого Боголепова? Да легко? И что значит на самого? Тоже мне, барон прусский! Мы генералов контрразведки штабелями паковали! Только успевай вагоны подавать! А тут какой-то Боголепов! Тьфу, уклейка вяленая!
– Может, и арест сделаешь? – подзадорил Виригин.
– Сделаю! Не потому, что ты меня уськаешь, меня уськать бесполезно, а потому, что – за Пашку!
Федорович саданул жилистым кулаком по уголовному делу.
– Я, может, когда и шел против совести, вынужден был идти, но сейчас душа, Ильюша, горит. Не хочу я с остывшей-то душой к Господу явиться… Не должна душа у человека стынуть, не человек это уже, а холодильник с кишками. Езжай, задерживай супостата. А соточку note 3 я выпишу. Основания? Свидетели прямо указывают на лицо! Вот, в газете! Черным по белому! И этого тормози, Мухаева! Его-то точно на абордаж возьмем, пойдет у меня в тюрьму и не пукнет. Прокурор наш нынче всех арестовывает, если попрошу. Кому другому с санкцией откажет, но мне – ни в жизнь. Верит и уважает. Будешь еще?
– Не, Федорович, спасибо. Мы после поплотнее посидим. Я, как ты говоришь, – на абордаж Ты, главное, сам больше ни-ни, я на тебя очень рассчитываю.
– Ильюша, – нагнулся следователь к уху Виригина, – если при задержании с подозреваемыми случится оказия, ну не полная, конечно, оказия, я этого дела даже и не замечу.
– Спасибо, Федорович. Ты прямо мысли мои читаешь. У меня тоже кое-что для тебя есть. Илья полез за пазуху и достал магнитофонную кассету. – Тут Вентилятор записан. Песня «Позову тебя с собой». В изоляторе исполнял, по моей заявке. Тут и про Муху-бляху, и про Боголепова. Конечно, не доказуха, но в случае чего прикроешься…
Илья оставил следователя одного, сбежал со второго этажа здания прокуратуры.
Радостно и гордо на сердце. Потому что правосудие все-таки существует. Правда, не благодаря мудрому закону и совершенному механизму по его соблюдению и обеспечению. А благодаря пьянице-следователю со старческими заскоками, оперу с голой задницей, ни хрена не имеющему, но чего-то хотящему… А с другой стороны, и пускай. Зная механизм, знаешь и его больные места. Знаешь, где надавить, где подмазать, где, наоборот, пружинку сковырнуть. А поди просчитай, что у Федоровича заклинит, поди просчитай, что оперок девчонку соблазнит, а та ему душу откроет… Не просчитать. Вот и делайте выводы, господа, прежде чем в заманчивые приключения пускаться. И не задавайте после глупых вопросов, и не валите все на нелепый случай. В каждом случае, как и в шутке, – только доля случая…
На первом этаже Виригин завернул в место общего пользования. На табуреточке сидела бабуля и читала книжку. «Кровь из носа – II».
– Молодой человек, у нас обслуживание платное, туалет служебный, – посмотрела она придирчиво поверх очков.
– Сколько? – по инерции дернулся Виригин.
– Три рубля.
– Я свой, – Илья показал «ксиву» и обслужился бесплатно.
***
Артем Карасев переживал случившееся тяжело болезненно. Если карьера каким-то образом будет сохранена, то физическая неприкосновенность целиком зависела от омоновцев, кемаривших в креслах у дверей палаты. Рана физическая зажила давным-давно, рана душевная не проходила, именно поэтому репортер не спешил на выписку, каждое утро давясь больничной манкой. Больница хоть как-то гарантировала безопасность, а выпишут – прощай, родной ОМОН. Поэтому сегодня с утра Артема терзали мигрени, вызванные не иначе как огнестрельным ранением.Лечащий врач после осмотра понимающе покачал головой и продлил срок больничного еще на пару дней.
«Обиделись, наверное, – думал журналист о своих бывших „друзьях“. – Но и меня понять можно. Люди могут лишиться своего кумира. А я нужен людям. Многие отказываются от вечернего чая, чтобы купить газету с моей статьей…»
…Сначала Артем гневно отверг предложение этого крикливого Виригина: «Я не знаю, кто в меня стрелял и почему!. Мне угрожали – весь отдел подтвердить может. Пальцы рубить хотели! Назначили встречу… Почему засохнуть, по чему клоун? Я не эпилептик, я известная личность…»
С «эпилептиком» пришлось смириться, когда в нос уперлось сочинение компаньона Шкрабова с «жопой» через «ё». Но защитная реакции осталась: «Клевета, навет… Он хочет избежать справедливого наказания», – «А как насчет отпечатков на стволе, а?» Пришлось смириться окончательно. Как всякий опытный криминалист, Артем понимал, что против такой улики идти бессмысленно, слово «отпечаток» действовало фатально.
Он попросил апельсинового сока, пил долго и жадно, а потом принялся облегчаться – рассказывать горькую и безжалостную правду. Виригин слушал и сочувственно кивал. Выслушав, похлопал по плечу и по-отечески произнес:
– Я знал, что ты классный мужик, но на будущее учти, это качество не очень-то влияет на начальную скорость полета пули. А теперь выбирай, мой незадачливый друг. С одной стороны – скандал, позор, постыдное бегство и связанные с этим бытовые проблемы, а с другой – героический профиль на первых полосах газет, девочки под окнами и у подъезда, зависть врагов и уважение друзей.
– А еще альтернативы? – деловито уточнил Артем.
– Есть и третий, самый смешной вариант. Сесть в тюрьму.
– Я готов на второй, – быстро выбрал Карасев.
– Я чувствовал это. Но придется чуток потрудиться. На почве криминала, по части которого, как я понимаю, ты большой мастак. Фактура моя, обработка твоя. Срок – сутки. Все равно бездельничаешь. Даю слово боевого командира, что факты подлинные, достоверные и, главное, скандальные. Против журналистской этики тебе идти не придется. Одна мелкая накладочка – кое-что не подтверждено документально, но у нас же не уголовное дело, верно? Пускай господа читатели сами выводы делают. Ну что, членовредитель, по рукам?
– А Шкрабов? – вовремя вспомнил Артем.
– Не бзди. Твой трахнутый жизнью друг больше ничего не скажет. Он будет расстрелян на рассвете у кремлевской стены. Шутка. Его просто задушат в камере. У нас там в тюрьме стенд висит – «Сегодня в прессе note 4». Шкрабовская фотка уже на нем…
Потом Виригин рассказывал про Вентилятора,
Боголепова, Салтыкова и прочих, а Артем делал пометки в блокноте, сжимая зубы от негодования и обиды. После его научили, что говорить по поводу ранения. На всякий случай он записал и это. Всю субботу он трудился над статьей. Под вечер выполз в холл и позвонил редактору. Омоновцы мирно спали. У одного из рук выпал «тетрис». Артем поднял игрушку, выключил и аккуратно положил рядом…
Карасев запрокинул голову и уставился в потолок. Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста. Захотелось зарыться под одеяло и никогда оттуда не высовываться. Глядишь, и не найдут.
Привезли ужин. Рыхлая медсестра с тележкой. Гречневый суп с жареной селедкой. Приятного аппетита. Умирать подано. Артем отказался. Еду могли отравить. По крайней мере, после обеда симптомы были налицо, еле успел до «очка» добежать.
Следом за сестрой в палату просунулось веснушчатое лицо омоновца-»тетриса».
– Слышь, командир, нас снимают, будь здоров.
– Как? Как снимают? – Артем выскочил из-под одеяла, забыв надеть тапочки.
– Выборы на носу. Будем охранять предвыборные урны. Приказ.
Омоновец исчез, несколько секунд Артем слышал гулкий стук кованых сапог по больничному коридору. Потом все стихло.
Карасев заплакал.
ГЛАВА 19
Плахов вывалил на стол из сейфа пачку дел оперучета, приготовил чистый лист, порывшись в столе, нашел авторучку.
Мумий Тролль сидел напротив, готовый принять дела.
– Тащи тряпку из сортира, надо бы протереть. Давно здесь лежат.
Плахов вытянул наугад оперативно-поисковое дело 1928 года, дунул, подняв столб пыли. Дела переходили из поколения в поколение, вернее, они так и лежали в сейфе, а составлялись лишь акты передачи. Этим же сейчас предстояло заняться и Плахову – составить акт. Подобный архив имелся у каждого опера, строгий гриф «секретно» не позволял освободить сейфы от макулатуры.
Игорь открыл корочки. «Дело по аграблению частнова портнова Мефодина, совершеное неисвестным 25 сентября 1928 года в ево квартире 7 на улице Красной комуны». Плахов с удовольствием отметил, что как сейчас, так и тогда опера писали с ошибками. Едва заметная, почти стертая карандашная пометка в левом углу – «Раскрыто. В архив». Вероятно, вследствие рассеянности либо нехватки времени дело в архив так и не списали, а передавали год за годом посредством актов.
Плахов перевернул страничку, улыбнулся. «План перваначальных опиративно-слетственных действий. Абстоятельства дела… Первый пункт – праверка на причасность лиц, склоных к онологичным преступлениям. Срок. Исполнитель – Безручко».
Резолюция сверху: «Тов. Безручко П. Г., план составлен неконкретно, без учета социального происхождения потерпевшего». Подпись.
Дело хранило еще несколько документов, а в самом конце Плахов обнаружил объемную справку проверяющего. Проверяющий был строг и принципиален. «В ходе проверки дела мной установлено, что старший лейтенант Безручко П. Г. ведет аморальный образ жизни, не соответствующий званию комсомольца. Так, с 10 по 13 октября он прогулял работу, находясь дома у проститутки Софьи Алмазовой по кличке „Этажерка“, пьянствовал на ее деньги и заразился триппером. Вследствие этого работа по делу не ведется. Также им выявлено только три человека, занимающихся подпольным кустарным производством и частно-коммерческой деятельностью, вместо десяти по утвержденному руководством плану. Прошу применить к Безручко необходимые меры…»
Вспомнился Ильюха. Преемственность поколений налицо и ниже лица. Интересно, сколько стоило вылечить триппер семьдесят лет назад. А дело-то раскрыто. Нашел этот Безручко П. Г милого, что ограбил портного Мефодина. Может, как раз эта самая Сонька-Этажерка и шепнула между первой и второй…
На внутренней части серой картонной обложки просматривалась выцветшая бледно-голубая чернильная надпись: «Тов. Иванов, в связи с гибелью Безручко П. Г. срочно передайте дело другому оперативнику для списания в архив». Плахов захлопнул корочки, взглянул на кипу, выгруженную на стол.
– Колюня, мне тут, похоже, долго возиться, я когда акт нарисую, тебя позову.
– Лады, я у себя тогда, тоже попишу. Мумий Тролль исчез, и через секунду из в кабинета послышался рев гоночных автомобилей. Коллега резался на «Денди» в «Ралли Париж-Дакар».
Приказ кадровик выдал с опережением графика – во вторник вместо четверга. Утром дежурный передал радостную весть оперу и отобрал пистолет. После передачи дел Плахову вручат обходной лист и поздравительную открытку.
По поводу нового места работы Игорь не шибко переживал. Знакомые из охранных структур давным-давно заманивали сладкими пряниками, поэтому без хлеба не останется. Томило другое. Как-то все одновременно свалилось. Месяц, наверное, такой. Самый жаркий. Семьи лишился, с Настей черт-те что получилось, а теперь еще и с работы попросили… Значит, прогневал ты, Плахов, Боженьку, просто так и кошка не родит, не бывает наказаний без вины.
Самое смешное, что Игорю сейчас ничего не хотелось предпринимать. Он смотрел на происходящее устало и безразлично, сквозь какой-то туман, притупляющий все желания и чувства. Сегодняшнее утро он просидел за столом, тупо смотря в одну точку, а потом очнулся и принялся за сейф. Предстояло не только разгрести дела, висящие на его лицевом счету, но и пересмотреть все документы, даже мелкие бумажки, чтобы когда-нибудь после они не попали в чужие руки и не поломали чью-то героическую жизнь.
Он поставил цифру «один», 1928 год, номер дела, взял следующее. Процедура заняла чуть больше часа. Некоторые особо секретные дела хранились у зама в диване – в сейфе не хватало места. Шеф догуливал отпуск и должен был вернуться с Украины через недельку.
Закончив с актом, Плахов выдвинул верхний ящик стола, подтащил поближе мусорную корзину. Бумаг накопилось много – в основном ненужных. Обрывки телетайпных сводок, листочки с кучей телефонов, изъятые у шпаны и братвы записные книжки, фотки… Колода замусоленных карт, схема «Как проехать по Новоблудску». Плахов просматривал записи, рвал ненужное, бросал в корзину.
«В связи с активизацией чеченских бандформирований прошу проверить находящиеся на обслуживаемой территории общежития согласно плану и адресной программе. Отчет к такому-то…»
Вспомнился Безручко. Им тоже предлагали проверять. Согласно плану. Кажется, лиц, занимающихся коммерцией. Преемственность поколений. Проверять всегда найдется кого. Интересно, как он погиб?
«22.03.98 года в своей квартире №20 дома
№ 8 по ул. С. Буденного заявитель Рыжиков отдал своему знакомому Штусеру Владимиру Богуславовичу, проживающему в Англии, сто восемьдесят тысяч рублей для совместной коммерческой деятельности. Отданные деньги гр. Штусер поменял на 30 тысяч американских долларов и уехал в Англию…»
– Денег обратно не возвращает, вызов не присылает, а шлет Рыжикову одни лишь приветы и открытки на Новый год, – дополнил Плахов телетайпную сводку, скомкал ее и метнул в корзину.
«О, список какой-то… А, Баранов-Пилюлькин в больнице рожал, – вспомнил Игорь. – Посредники. Надо. Витьку Монахова навестить, обрадовать, что не зря милиция доппаек получает. Хотя ему-то какое дело? Как и мне, в общем-то…
А все равно клево, стукнули не стукнули, сидит Прелый и не кукарекает. Надо будет мужикам позвонить, может, колонулся оформитель? Так, из спортивного интереса узнать, где ж этот фантом-стрелок спрятался, когда я чуть Телегина не уложил…»
Плахов автоматически просмотрел список и отправил следом за телетайпом про Штусера… На мгновение замер, будто вспомнил что-то до боли знакомое. Нет, показалось. Надо прерваться, покурить. В гонки с Мумий Троллем погонять. Это все от нервных перегрузок. Игорь задвинул ящик, с полминуты поглазел на свою любимую трещину в стене… Нет, нет, не почудилось, не показалось.
Он быстрым движением пододвинул корзину, нашел только что выброшенный список, разгладил на столе. Все, вспомнил! Третьей сверху корявым почерком Пилюлькина было выведено имя – Чекулаев Андрей…
Игорь выдохнул. Спокойно, все это чепуха… Марь Санна сказала, что он учится в лицее, а летом подрабатывает. Ну и что? Даже если посредником? Очень может быть. Это вовсе не значит, что электрики пасли его.
…Не лезь, Плахов, не лезь никуда! Ты уже влез разок. И ты уже никто, это не твое дело… Угомонись! Электрики… Не было заявок, дом после ремонта… Убийца, хорошо зная место, знал распорядок дня посредников-продавцов. Ну да, это подтвердилось – у Прелого нашли записную… И главное – патроны. Не ломай башку, успокойся. Не более чем совпадение, Новоблудск – город маленький.
Плахов почувствовал, как застучало, забарабанило в висках. Да, нашли у Прелого патроны.
Где нашли и почему? Потому что кто-то позвонил и стукнул. Нашли в рабочем кабинете, в столе. Будет ли держать в столе, почти на виду, такие игрушки человек, за которым шесть трупов? Если только не совсем отмороженный? А Прелый совсем не отмороженный. Отмороженных смотреть за рынком не ставят.
Плахов попытался унять волнение, сунул в рот огрызок карандаша, потом сбегал в дежурку, стрельнул закурить. Затянувшись, взял интеллектуальную паузу, попытался переключиться на что-то другое. Надо бы объясниться с Настей, но она бегает, как маленькая… Ладно, о Насте потом.
…Электрики. Сосредоточился. Может, и раньше перед убийствами в подъездах якобы чинили проводку? Можно было бы спросить у Пилюлькина, не встречал ли случайно? Да кто ж знал?
Плахов вспомнил подъезд, где жил Баранов. «Как, ну как стрелок попал к квартире? Не на потолке же висел, как паук. Да и увидел бы я его. Негде ему было висеть… Лестница, площадка, дверь квартиры, коридор Пилюлькина, комната, европейский стандарт… Стоп, мотай назад… Евростандарт, коридор…»
Наверное, удар по темени веслом оказал бы на Плахова меньшее воздействие. Цепочка маленьких, никак не связанных друг с другом фактиков на какое-то мгновение образовала четкую и ровную линию, но всего лишь на мгновение, тут же распавшись на кусочки. Слишком смелой была картинка, почти нереальной. Словно облако, в очертаниях которого можно случайно заметить Венеру, но секундой позже не заметишь ничего, как ни всматривайся…
Плахов увидел. Не Венеру, конечно, но шедевр не менее впечатляющий. Убийца отталкивался не от момента продажи машины, он сначала выслеживал жертву и ждал, когда та продаст «тачку», чтобы спокойно, не суетясь, встретить ее в подъезде. С Пилюлькиным же вышло наоборот – Монахов позвонил и сказал, что ушла «тачка» и на девяносто девять будет налет. «Они не упустят такого шанса…» Он убеждал меня в этом! Но ведь я сам его попросил! Могло совпасть? Могло. Как и с электриками…
Мотив… Деньги? По двести-триста баксов с трупа? Может, и мотив. Для песенки про зайцев. Не нужны ему деньги. Азарт хищника, адреналин… Ломка без постоянного ощущения опасности. Он уже не может без этого, как наркоман без свежей дозы. Игра на краю пропасти, в кратере действующего вулкана.
Линия восстановилась, теперь Плахов цепко держал ее в голове; не давая ей развалиться. Электрики, патроны у Прелого, раненный в плечо Пилюлькин, евростандарт, стремянка… Он схватил трубку, поискал в блокноте номер. – Марь Санна! Это Плахов Игорь. Я насчет электриков. Не было больше? Понял. Я, главное-то, забыл спросить, как они выглядели? Так. Так… Здорово! Это не вам… Схожу за самоваром, схожу. До свиданья.
Плахов хлопнул в ладоши, выплюнул на пол окурок, зарычал – то ли от счастья, то ли от ярости.
Инстинкт охотника… Никто не понимает состояния человека, готового битых шесть часов стоять с ружьем наперевес в холодном болоте и Хдать утиную стаю. Никто, кроме стоящего рядом такого же человека. Когда забывается озноб, боль в ногах и спине, дальняя дорога, мировые проблемы и бытовые мелочи, когда ты готов застрелить любого, кто помешает тебе, пусть даже нечаянно спугнув добычу…
Никто не поймет охотничьего инстинкта сыщика, кроме другого сыщика… Все уходит в какой-то параллельный мир, остаются прицел, мушка и добыча…
Тот, кто не понимает этого, будет в случае твоего промаха барабанить ногами по полу, раздавать выговоры и увольнять, брызгать слюной, обвиняя в раздолбайстве и непрофессионализме. Кто-то просто покрутит пальцем у виска и скажет: «Да ты дурак, парниша, лечиться надо. Не понимаю я тебя. Чего ради? Какой мотив? Деньги? Так нет их. Престиж, слава? Так хоть разбейся, никто про тебя не вспомнит, наоборот, не дай Бог, не за тем погонишься – растопчут, размажут, заклюют. Чего ради, дурик? Чего ради ты ворочаешь трупы, гниешь в сырых подвалах, ловишь туберкулез в прокуренных камерах, рвешь нервы? Чтобы к сорока пяти, дотянув до пенсии, загнуться от инфаркта или спиться? Успокойся, милый, уймись, пора умнеть. Жизнь – не киношка».
Мумий Тролль сидел напротив, готовый принять дела.
– Тащи тряпку из сортира, надо бы протереть. Давно здесь лежат.
Плахов вытянул наугад оперативно-поисковое дело 1928 года, дунул, подняв столб пыли. Дела переходили из поколения в поколение, вернее, они так и лежали в сейфе, а составлялись лишь акты передачи. Этим же сейчас предстояло заняться и Плахову – составить акт. Подобный архив имелся у каждого опера, строгий гриф «секретно» не позволял освободить сейфы от макулатуры.
Игорь открыл корочки. «Дело по аграблению частнова портнова Мефодина, совершеное неисвестным 25 сентября 1928 года в ево квартире 7 на улице Красной комуны». Плахов с удовольствием отметил, что как сейчас, так и тогда опера писали с ошибками. Едва заметная, почти стертая карандашная пометка в левом углу – «Раскрыто. В архив». Вероятно, вследствие рассеянности либо нехватки времени дело в архив так и не списали, а передавали год за годом посредством актов.
Плахов перевернул страничку, улыбнулся. «План перваначальных опиративно-слетственных действий. Абстоятельства дела… Первый пункт – праверка на причасность лиц, склоных к онологичным преступлениям. Срок. Исполнитель – Безручко».
Резолюция сверху: «Тов. Безручко П. Г., план составлен неконкретно, без учета социального происхождения потерпевшего». Подпись.
Дело хранило еще несколько документов, а в самом конце Плахов обнаружил объемную справку проверяющего. Проверяющий был строг и принципиален. «В ходе проверки дела мной установлено, что старший лейтенант Безручко П. Г. ведет аморальный образ жизни, не соответствующий званию комсомольца. Так, с 10 по 13 октября он прогулял работу, находясь дома у проститутки Софьи Алмазовой по кличке „Этажерка“, пьянствовал на ее деньги и заразился триппером. Вследствие этого работа по делу не ведется. Также им выявлено только три человека, занимающихся подпольным кустарным производством и частно-коммерческой деятельностью, вместо десяти по утвержденному руководством плану. Прошу применить к Безручко необходимые меры…»
Вспомнился Ильюха. Преемственность поколений налицо и ниже лица. Интересно, сколько стоило вылечить триппер семьдесят лет назад. А дело-то раскрыто. Нашел этот Безручко П. Г милого, что ограбил портного Мефодина. Может, как раз эта самая Сонька-Этажерка и шепнула между первой и второй…
На внутренней части серой картонной обложки просматривалась выцветшая бледно-голубая чернильная надпись: «Тов. Иванов, в связи с гибелью Безручко П. Г. срочно передайте дело другому оперативнику для списания в архив». Плахов захлопнул корочки, взглянул на кипу, выгруженную на стол.
– Колюня, мне тут, похоже, долго возиться, я когда акт нарисую, тебя позову.
– Лады, я у себя тогда, тоже попишу. Мумий Тролль исчез, и через секунду из в кабинета послышался рев гоночных автомобилей. Коллега резался на «Денди» в «Ралли Париж-Дакар».
Приказ кадровик выдал с опережением графика – во вторник вместо четверга. Утром дежурный передал радостную весть оперу и отобрал пистолет. После передачи дел Плахову вручат обходной лист и поздравительную открытку.
По поводу нового места работы Игорь не шибко переживал. Знакомые из охранных структур давным-давно заманивали сладкими пряниками, поэтому без хлеба не останется. Томило другое. Как-то все одновременно свалилось. Месяц, наверное, такой. Самый жаркий. Семьи лишился, с Настей черт-те что получилось, а теперь еще и с работы попросили… Значит, прогневал ты, Плахов, Боженьку, просто так и кошка не родит, не бывает наказаний без вины.
Самое смешное, что Игорю сейчас ничего не хотелось предпринимать. Он смотрел на происходящее устало и безразлично, сквозь какой-то туман, притупляющий все желания и чувства. Сегодняшнее утро он просидел за столом, тупо смотря в одну точку, а потом очнулся и принялся за сейф. Предстояло не только разгрести дела, висящие на его лицевом счету, но и пересмотреть все документы, даже мелкие бумажки, чтобы когда-нибудь после они не попали в чужие руки и не поломали чью-то героическую жизнь.
Он поставил цифру «один», 1928 год, номер дела, взял следующее. Процедура заняла чуть больше часа. Некоторые особо секретные дела хранились у зама в диване – в сейфе не хватало места. Шеф догуливал отпуск и должен был вернуться с Украины через недельку.
Закончив с актом, Плахов выдвинул верхний ящик стола, подтащил поближе мусорную корзину. Бумаг накопилось много – в основном ненужных. Обрывки телетайпных сводок, листочки с кучей телефонов, изъятые у шпаны и братвы записные книжки, фотки… Колода замусоленных карт, схема «Как проехать по Новоблудску». Плахов просматривал записи, рвал ненужное, бросал в корзину.
«В связи с активизацией чеченских бандформирований прошу проверить находящиеся на обслуживаемой территории общежития согласно плану и адресной программе. Отчет к такому-то…»
Вспомнился Безручко. Им тоже предлагали проверять. Согласно плану. Кажется, лиц, занимающихся коммерцией. Преемственность поколений. Проверять всегда найдется кого. Интересно, как он погиб?
«22.03.98 года в своей квартире №20 дома
№ 8 по ул. С. Буденного заявитель Рыжиков отдал своему знакомому Штусеру Владимиру Богуславовичу, проживающему в Англии, сто восемьдесят тысяч рублей для совместной коммерческой деятельности. Отданные деньги гр. Штусер поменял на 30 тысяч американских долларов и уехал в Англию…»
– Денег обратно не возвращает, вызов не присылает, а шлет Рыжикову одни лишь приветы и открытки на Новый год, – дополнил Плахов телетайпную сводку, скомкал ее и метнул в корзину.
«О, список какой-то… А, Баранов-Пилюлькин в больнице рожал, – вспомнил Игорь. – Посредники. Надо. Витьку Монахова навестить, обрадовать, что не зря милиция доппаек получает. Хотя ему-то какое дело? Как и мне, в общем-то…
А все равно клево, стукнули не стукнули, сидит Прелый и не кукарекает. Надо будет мужикам позвонить, может, колонулся оформитель? Так, из спортивного интереса узнать, где ж этот фантом-стрелок спрятался, когда я чуть Телегина не уложил…»
Плахов автоматически просмотрел список и отправил следом за телетайпом про Штусера… На мгновение замер, будто вспомнил что-то до боли знакомое. Нет, показалось. Надо прерваться, покурить. В гонки с Мумий Троллем погонять. Это все от нервных перегрузок. Игорь задвинул ящик, с полминуты поглазел на свою любимую трещину в стене… Нет, нет, не почудилось, не показалось.
Он быстрым движением пододвинул корзину, нашел только что выброшенный список, разгладил на столе. Все, вспомнил! Третьей сверху корявым почерком Пилюлькина было выведено имя – Чекулаев Андрей…
Игорь выдохнул. Спокойно, все это чепуха… Марь Санна сказала, что он учится в лицее, а летом подрабатывает. Ну и что? Даже если посредником? Очень может быть. Это вовсе не значит, что электрики пасли его.
…Не лезь, Плахов, не лезь никуда! Ты уже влез разок. И ты уже никто, это не твое дело… Угомонись! Электрики… Не было заявок, дом после ремонта… Убийца, хорошо зная место, знал распорядок дня посредников-продавцов. Ну да, это подтвердилось – у Прелого нашли записную… И главное – патроны. Не ломай башку, успокойся. Не более чем совпадение, Новоблудск – город маленький.
Плахов почувствовал, как застучало, забарабанило в висках. Да, нашли у Прелого патроны.
Где нашли и почему? Потому что кто-то позвонил и стукнул. Нашли в рабочем кабинете, в столе. Будет ли держать в столе, почти на виду, такие игрушки человек, за которым шесть трупов? Если только не совсем отмороженный? А Прелый совсем не отмороженный. Отмороженных смотреть за рынком не ставят.
Плахов попытался унять волнение, сунул в рот огрызок карандаша, потом сбегал в дежурку, стрельнул закурить. Затянувшись, взял интеллектуальную паузу, попытался переключиться на что-то другое. Надо бы объясниться с Настей, но она бегает, как маленькая… Ладно, о Насте потом.
…Электрики. Сосредоточился. Может, и раньше перед убийствами в подъездах якобы чинили проводку? Можно было бы спросить у Пилюлькина, не встречал ли случайно? Да кто ж знал?
Плахов вспомнил подъезд, где жил Баранов. «Как, ну как стрелок попал к квартире? Не на потолке же висел, как паук. Да и увидел бы я его. Негде ему было висеть… Лестница, площадка, дверь квартиры, коридор Пилюлькина, комната, европейский стандарт… Стоп, мотай назад… Евростандарт, коридор…»
Наверное, удар по темени веслом оказал бы на Плахова меньшее воздействие. Цепочка маленьких, никак не связанных друг с другом фактиков на какое-то мгновение образовала четкую и ровную линию, но всего лишь на мгновение, тут же распавшись на кусочки. Слишком смелой была картинка, почти нереальной. Словно облако, в очертаниях которого можно случайно заметить Венеру, но секундой позже не заметишь ничего, как ни всматривайся…
Плахов увидел. Не Венеру, конечно, но шедевр не менее впечатляющий. Убийца отталкивался не от момента продажи машины, он сначала выслеживал жертву и ждал, когда та продаст «тачку», чтобы спокойно, не суетясь, встретить ее в подъезде. С Пилюлькиным же вышло наоборот – Монахов позвонил и сказал, что ушла «тачка» и на девяносто девять будет налет. «Они не упустят такого шанса…» Он убеждал меня в этом! Но ведь я сам его попросил! Могло совпасть? Могло. Как и с электриками…
Мотив… Деньги? По двести-триста баксов с трупа? Может, и мотив. Для песенки про зайцев. Не нужны ему деньги. Азарт хищника, адреналин… Ломка без постоянного ощущения опасности. Он уже не может без этого, как наркоман без свежей дозы. Игра на краю пропасти, в кратере действующего вулкана.
Линия восстановилась, теперь Плахов цепко держал ее в голове; не давая ей развалиться. Электрики, патроны у Прелого, раненный в плечо Пилюлькин, евростандарт, стремянка… Он схватил трубку, поискал в блокноте номер. – Марь Санна! Это Плахов Игорь. Я насчет электриков. Не было больше? Понял. Я, главное-то, забыл спросить, как они выглядели? Так. Так… Здорово! Это не вам… Схожу за самоваром, схожу. До свиданья.
Плахов хлопнул в ладоши, выплюнул на пол окурок, зарычал – то ли от счастья, то ли от ярости.
Инстинкт охотника… Никто не понимает состояния человека, готового битых шесть часов стоять с ружьем наперевес в холодном болоте и Хдать утиную стаю. Никто, кроме стоящего рядом такого же человека. Когда забывается озноб, боль в ногах и спине, дальняя дорога, мировые проблемы и бытовые мелочи, когда ты готов застрелить любого, кто помешает тебе, пусть даже нечаянно спугнув добычу…
Никто не поймет охотничьего инстинкта сыщика, кроме другого сыщика… Все уходит в какой-то параллельный мир, остаются прицел, мушка и добыча…
Тот, кто не понимает этого, будет в случае твоего промаха барабанить ногами по полу, раздавать выговоры и увольнять, брызгать слюной, обвиняя в раздолбайстве и непрофессионализме. Кто-то просто покрутит пальцем у виска и скажет: «Да ты дурак, парниша, лечиться надо. Не понимаю я тебя. Чего ради? Какой мотив? Деньги? Так нет их. Престиж, слава? Так хоть разбейся, никто про тебя не вспомнит, наоборот, не дай Бог, не за тем погонишься – растопчут, размажут, заклюют. Чего ради, дурик? Чего ради ты ворочаешь трупы, гниешь в сырых подвалах, ловишь туберкулез в прокуренных камерах, рвешь нервы? Чтобы к сорока пяти, дотянув до пенсии, загнуться от инфаркта или спиться? Успокойся, милый, уймись, пора умнеть. Жизнь – не киношка».