Кокоулин Леонид Леонтьевич. Андрейка

   - Ну-у? - тянет Андрей. - Откроем?
   Открыли, потянуло сыростью. Лестница - верхние ступени выхвачены светом из окна, а ниже черная дыра. Андрей уже на лестнице, я тоже спускаюсь и чиркаю спичкой. Сходим вниз. За ворот сыплется снег. На полу лед. Стены отделаны кругляком, забраны в столбы с раскосами, все в курже, под стенками туески, кадки, вешала. Уже полкоробки исчиркал.
   - Нету хода, - говорит разочарованный Андрей. - Возьму один? показывает на туесок.
   - Бери.
   Вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок - расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.
   Андрей тоже вертит в руках чешуину, пробует на зуб.
   - Соленая, - говорит.
   Любопытство разгорается, - надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.
   - Давай затопим печь.
   - Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.
   Принесли свои пожитки. И пошли готовить дрова. Я рублю сушняк. Андрей таскает его в дом.
   В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. "Хлеб садили", - подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено - и в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты нависли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.
   - Дед, - таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, - на печи кто-то сидит.
   - Да ну? - вырвалось у меня. - Показалось.
   - Честно.
   Пошли в дом. Засветил лучину, подставил поленья, полез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.
   - Ах, ты, Андрюха!..
   - Честно, дед, видел же, белое...
   Чертовщина всякая лезет в голову. Не заболел ли уж? Смотрю на Андрея - вроде бы все в порядке и голова холодная. Отвлечь надо парня.
   - Пойдем, покидаем, может, на уху надергаем.
   - Пошли, - с готовностью говорит Андрей.
   Достаю из рюкзака катушку, и идем на берег. Снимаю с накладок у лодки болт - они и на смоле удержатся. Направил спиннинг, сменил блесну - вместо ельчика наладил под гольяна желтенькую, ложечкой. Закинул - чуть не до середины речки достал. Стою, кручу катушку, не торопясь, удилишком подергиваю. Андрей неподалеку в заливчике бродит, червячков-ручейников, что ли, ищет.
   Вдруг спиннинг из рук чуть не вылетел - только катушка заскрежетала, и мырь пошла по воде. Захватила за живое, стравил, и опять внатяг леска-миллиметровка черта выдержит, а вот якорек слабоват. И Андрей тут как тут.
   - Сидит, - шепчет.
   - Сидит, братуха, сидит...
   Вдоль берега: то вверх, то вниз водит. Как всплеснет - круги заходят и леска - в-жи-жить, вжить - поет.
   - Махина, - с уважением говорит Андрей.
   - Тащи, Андрюха, ружье!
   А сам в воду забрел, подвести стараюсь, вымотать силенки. А Андрей уже сует ружье. Не могу оторвать рук от спиннинга.
   - Поставь на автомат и приготовься.
   Андрея учить не надо, в один момент все готово, собачку перевел, стал на изготовку, только ствол нетвердо держит - тяжеловат для него.
   - Нажимать? - спрашивает.
   - Не надо, так стой. Как выведу на отмель, сразу подавай.
   И вдруг леска совсем ослабла. Ушел... Нет, поводит легонько, подергивает. Даже под ложечкой ноет.
   Слабины не даю - выбираю: но и через силу не тяну. Оборот за оборотом проворачиваю катушку. Отдыхает. Это плохо, так долго протянет, пока вымотается из сил. В глубине вроде серебрится рыбина. Нахаживаю леску, не спускаю, смотрю - как подводная лодка идет! Уже и жабры ощерились, хвост заломился, сопротивляется. Только бы не рванула!
   А стрелять рано - пуля в воде вязнет и направление меняет.
   - Видишь, дед! - Андрей тоже азартом исходит. - Оглуши!
   - Рано. Андрей!
   Уже красные плавники под бело-розовым брюхом выделяются. Если нас увидит, с ходу рванет. Хотя бы еще с метр - вот уже и глаза навыкате видны. Едва дыхание перевожу, даже внутренности дрожат.
   - На, Андрей, держи, - шепчу пацану, - крепко, обеими руками, только не рви, а тихонечко отходи назад и катушку держи, тащи ее к берегу.
   Беру пятизарядку на изготовку.
   - Как выстрелю, отпускай катушку, а удилище держи!
   Андрей пятится, напружинился весь. Рыбина изгибает свой хвост и с силой вылетает на поверхность. Три выстрела один за другим: бах, бах, бах! И из воды оранжевые буравчики.
   Хватаю леску и тяну, забредая в воду. Таймень, за ним тянется красная размытая дорожка.
   - Вот это да! - прыгает Андрей и меряет шагами рыбину от хвоста до головы.
   Прежде чем разделывать добычу, сходили за топором, захватили котелок, чайник, рюкзак. Голова в чугун не входит, пришлось разрубить - это на уху, хвост - тоже в уху. С полпуда разделали для копчения, вынули кости, порезали долями. В туесок засолили с лаврушкой, немного перчику, остальное убрали в погреб. Завтра к обеду сделаем коптильню, к этому времени и рыба просолится. Пока разделали, приготовили обед, и время ужина подоспело заодно и поедим; разложили сухари, разлили уху, рыба на сковороде дымит паром, а дух идет - поджелудочную железу захватывает. Едим рыбу с сухарями, запиваем юшкой.
   Андрей убирает со стола объедки.
   - Одно плохо, - говорит он, - собак нету. Пойдем искать, дед. Ну, пойдем, а? Сами они ни за что не придут. Жалко мне ведь их, честно, дед. Мешок понесу. И ружье.
   - Подождем еще денек, знаю я эту Ветку - увяжется за зверем, трое суток будет гонять.
   Андрей замолкает. Берет котелок и идет по воду.
   Вижу, что его гнетет ожидание. Но на что-то еще надеюсь.
   Андрей принес воды, ставлю котелок в печь.
   - Не выбрасывай, Андрей, кости, придут, съедят!
   - Охрумкают за милую душу...
   Выхожу из-за стола, иду в комнату разжигать камин. Развешиваю портянки, сапоги, штаны. Андрей уже переодет в сухое, его штаны у камина на полке развешиваю. Пододвинул "трон" поближе к огню, достал записную книжку, карандаш. Тепло, грею ноги.
   Андрей возится на полу, из поленьев строит линию передач. Наводит мосты. Я думаю над тем, кто построил заимку, когда, почему оставили? Что за человек Щадов? Откуда здесь такая рыбья чешуя - почему-то мне эта чешуя не дает покоя. Отчего теперь в этом замке никто не живет, знает ли еще кто о его существовании?
   В избе пахнет жарким из тайменя - слюнки текут. Достаю из печи чугунок. Садимся за стол; неторопливо разбираем зарумяненные куски. Тихо. Слышно, как муха бьется с той стороны о стекло.
   Андрей перестал жевать и тычет пальцем на печь. Смотрю, из темноты отбеливает столбик - черный носик, черные глазки, черные кончики ушек горностай. Смотрит на нас - откуда, мол, такие? Андрей не выдерживает, вскакивает. Зверек метнулся, и нет его!
   - Ну, ты че, дед, сидишь?.. Я ж говорил...
   - А что я должен делать?
   - Ловить!
   - Ловить? Это не тот зверь, чтобы в руки дался. А вот терпеньем охотнику надо запасаться.
   Смотрим, а горностай из-под печи зыркает. Вот, оказывается, почему нет в доме мышей, всех перетаскал.
   - Кину рыбу?
   - Кинь.
   Сидим, ждем, через минуту носик, глаза, уши и сам весь, уже в линьке, но на кончике хвоста черная кисточка. Стелется по полу зверек, вытянулся, через полено не прыжком - обтекает. Как только схватил кусок, на задних лапах развернулся и, будто им выстрелили, под печь!
   - Вот это да-а...
   Андрей слез с чурки и положил подле печи кусочек рыбы, не успел сесть за стол - куска уже нет.
   Ну, думаю, теперь Андрею забава, забудет хоть про собак. А он:
   - Голец, тоже его, дед, полюбит, вот увидишь, он же маленький, и Ветка, может.
   - Вряд ли, горностай - зверь, собаки охотничьи, рассуди сам.
   - Пусть тогда собаки в другой комнате живут. Места хватит, правда ведь, дед? А когда пойдем искать? Они же голодные. Сколько уже, ого-го!
   - Скоро пойдем.
   Горностай быстро привык к нам. Прокрадется под стол, если тихо сидеть, поднимется по ноге, вспрыгнет на стол и начинает хватать крошки. Стоит пошевелиться или руку поднять - сразу под стол. У Андрея еду уже из рук берет.
   - Поглажу?
   Зверек хорохорится, норовит цапнуть за палец, но уже не убегает.
   Андрей возится на кухне. Я снарядил патронташ, протираю ружье.
   - Дед, подь-ка сюда, послушай, - кричит Андрей, - пищат, честно!
   Иду. Заглядываю под печь - верно, пищат.
   Сунул руку в дырку: что-то теплое, и сразу отдернул; вспомнил соболиную охоту, как схватил меня зверек однажды за палец и я чуть руки не лишился. Теперь я осторожно вытащил гнездо, а в нем пять горностаев, как зубки чеснока. А мать так и норовит схватить за руку.
   Андрей заикаться стал от восторга:
   - Живые!
   Хочу положить обратно.
   - Давай, здесь, дед, на виду, ну, ладно, дед?
   Отрезали у телогрейки рукав, сделали нору и спрятали туда гнездо. Мать, забыв про всякую осторожность, шмыгнула в рукав и тут же обратно, в зубах у нее детеныш. Мы заткнули поленом старую дыру под печкой. Горностаиха пометалась по избе. Андрей испугался, что она съест детеныша, но я его успокоил, а она с ребенком шмыгнула в рукав и закрыла собой отверстие, гневно сверкая воронеными глазами.
   - Пусть успокоится. Пойдем, Андрей, изучим местность.
   Беру ружье. Выходим во двор. По-летнему пригревает солнце. Куча снега в пазухе дома еще больше похудела и даже почернела. Стены дома отливают медью. Пахнет пригретым деревом.
   От замка идет едва заметная заросшая тропа в сосняк. Лес начинается прямо от заимки и тянется по косогору до самой горы. При входе несколько разлапистых черных куреней черемухи. Тропа идет по кромке леса до угорья, а дальше грива сосняка сваливается с небольшого взлобка в глубокий распадок, и тайга синеет и колышется морем. А мы сворачиваем вправо через марь. Туда, где белые плешины озер (лед еще не растаял) среди рыжей травы-бессонницы.
   Идем по кочкарнику, и вода чавкает под ногами. Речка совсем отклонилась вправо под гору, затерялась в зарослях, и только кое-где изредка проглядывает голубой лоскут воды.
   Мы еще издали разглядели на берегу озера в березовом курешке избушку, а на льду стаи гусей, на воде - уток, и двинули напрямик по болоту. Кулики и чирики ошалело порхали из-под ног. Подошли. Избушка сложена из бревен. На крыше лежит сачок. Я дотянулся и потянул за черенок: сетка прилипла и осталась ситечком - истлела.
   Дверь в избушку подперта старыми, со сломанным полозом нартами.
   - Дед, - подергал меня за телогрейку Андрей, - кто-то ползает, видишь, трава шевелится.
   Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись - караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.
   Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист, треск крыльев и крик раздирающий.
   - Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.
   Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.
   Андрей сразу:
   - Покачаюсь, дед!
   - Как хочешь.
   Почему же не нары, а эта висюлька - ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали. И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместо стола - треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел, наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.
   Около стола перед оконцем стул на высоких ножках, с перекладиной для ног. Сел - удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.
   Стекло в рамке на вертушке держится, повернул - можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.
   - Смотри, такие же пятаки. - Андрей разжимает кулак, на ладошке чешуя.
   - Ну, - говорю, - Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.
   Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.
   Но к самой воде подойти не можем - берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.
   Вырезал прут, проткнул спутанную траву - трехметровое удилище вошло, как в масло, только пузыри заклокотали и дух пошел. Оглянулся - где Андрей. Кричу встревоженно, поднимается из травы голова:
   - Я вот что нашел! - и показывает яйцо.
   Подошел, так и есть - гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.
   - Раз, два, - считает Андрей, - вон еще, еще в траве белеют.
   - Положи и никогда не смей брать!
   Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине, - у него была обиженная спина.
   Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.
   - На охоте, дед, не обижаются, понял?
   - Понял.
   - Буду тогда помогать?
   - Пожалуйста, - передаю спутанную ячею.
   - Затянем в озеро, да?
   - Поставим на ночь.
   - Караулить будем?
   - Утром прибежим, проверим.
   Андрей разочарованно вздыхает.
   - А может, затянем?
   - Берег не позволит. Не тот, что надо.
   - Давай на тот.
   Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили, камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.
   Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.
   - Ну, ты, дед, как коряга, - замечает пацан.
   Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.
   - Греби, Андрей, ко льду.
   Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку - стоп. Андрей тормозит самодельным веслом отбрасывает задний ход. Распутываю - и плывем дальше.
   По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплывы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплывы.
   Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди - он легок на ногу: я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.
   - Не пришли, дед, видишь, - разводит руками. - Пойдем, дед, завтра обязательно! - В голосе слезы.
   - Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела Гольца в хижину - больше некуда деться.
   - Сдюжу, дед, вот увидишь сам!
   - Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.
   Пацан радуется.
   Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.
   Горностаиху назвали мама Груня.
   Мама Груня прямо из рук цапает еду. Андрей хотел подержать ее - не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.
   - Дуреха ты моя, - нежно говорит Андрей и крошит рыбью мякоть. Дадим малышам?
   - Они молоко сосут.
   - Поглядим!
   Склоняемся над гнездом. Мама Груня тут уже, приготовилась к защите, спружинилась, зубами блестит.
   - Отойдем, Андрей, а то еще глаза выдерет.
   - Давай-ка стряпать ужин. Где селезень?
   Андрей несет утку.
   - Похлебку или запечем в глине? - спрашиваю.
   - В глине, - отвечает Андрей.
   - В глине так в глине.
   Пока потрошил утку, Андрей с берега принес сковородку - коричневой земли с песком. Высыпал на стол, добавил воды, месит глину.
   Облепили селезня прямо в перьях, получился увесистый ком. На лопату и в печь.
   Собрали рюкзак на утро: котелок, кружку, ложки, соль, сухари. Заварку отсыпали в спичечную коробку, до хижины хватит, а там все есть. Зарядили десятка два патронов - десять пулями, остальные картечью, наметили торцы "П" и "К". Ружье почистили, смазали. Постучал по глиняному коробку гулко, значит, ужин готов. Разломили, перо с глиной спеклось, мясо отдельно, сочное, по рукам бежит сок...
   Наелись. Андрей убрал со стола - и на печь. Поначалу хотели спать на кровати, да неловко как-то, не своя... На печи хорошо пригревает. Я наковырял с лиственничных поленьев серы, разогрел в ложке, прилепил к фурункулам, обернул портянкой для тепла и тоже забрался на печь. В окно звезды крупные, ласковые, как котята, глядят. Утром поднялся, как только рассвело, робко припал к окну. Тихонько спускаюсь с печи, чтобы не разбудить Андрея, а он:
   - Ты куда, дед?
   - Спи, еще рано.
   - Смотреть сеть? Я тоже с тобой.
   Соскакивает, обувается. Выходим, роса мочит обувку, холодит руки и висит на уголках хвои. От озера тянет сырым туманом. Сапоги шумно чиркают о ветки багульника, а кочерыжки тальника, объеденного лосями еще прошлой зимой, хватают за штаны.
   Пока шли на озеро, рассветало. Прошуршали лодкой по стлани, сволокли ее в воду и опять спугнули птиц, но они уже к нам привыкли, что ли: скоро попадали в траву и затихли. Мы сели в лодку. Андрей взял весло, а я потянул за тетиву и сразу почувствовал тяжесть, как двухпудовая гиря тянется. Не успел подтянуть, как закипела вокруг лодки вода, зашлепала. Андрей даже вздрогнул, да и я оробел, ружье поближе переложил. Видим, караси, каждый со сковороду, такой шлепоток подняли! Всю сеть завязали. Куда их столько? Выбираем, накалываем руки и кидаем обратно в озеро. Вдруг на конце сеть резко пошла в глубину, подтянул - всплыл карась величиной с тазик!
   - Черно-золотой карась! - крикнул Андрей.
   Вместе с сетью затащили его в лодку.
   - Смотри, дед, и пятаки на нем, - радуется Андрей, - как колесо. Вот это да, рыбина! И глаза как лампочки. Вот тебе и чудо-рыба!
   Выбрались на берег. Подняли карася, а из него икра течет, как гречневая крупа, только круглая. Подставили рюкзак - выдоили. Лодку к избушке приволокли. Карася на палку, через плечо - и в замок. Здесь все готово, рюкзак собран. Быстро позавтракали, напились чаю. Карася убрали в погреб: за жабры и на вешало. Рюкзак за плечи.
   - Давай, дед, я, - подставляет спину Андрей.
   - Нет, устану, тогда ты. Бери спиннинг.
   - Скажешь, когда устанешь, договорились?
   Андрей собрал остатки селезня, добавил сухарей и оставил все маме Груне.
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ С АНДРЮХОЙ
   Присели на дорожку. Вышли, подперли палкой дверь - и в путь.
   Солнце поднялось над лесом, и туман уполз в дальние глубокие распадки.
   Мы вышли к реке. Сориентировались и взяли направление вдоль берега на перевал. Под ногами хрустела обсохшая сыпучая галька, но все равно идти было легче и удобнее, чем по мху и по кустам.
   Поначалу Андрей вырывался вперед, уходил подальше, садился на корягу или камень и нетерпеливо ожидал меня.
   - Ты, че, дед, тихоходный такой, давай ружье понесу, устал?
   - Да ладно, Андрюха, я еще не разошелся, скорость не переключу никак.
   Когда солнце поднялось и неподвижно замерло над головой, а мы одолели мощенный отшлифованными окатышами берег, Андрей предложил:
   - Давай искупаемся? Я воду грею.
   - Чур, не играю, - сказал я.
   - Не понарошку, взаправду, давай!
   Андрей распарился: лицо и уши горят. Рубашка на спине промокла.
   - Привал, Андрюха. - Я скинул рюкзак и присел. - Куда торопиться, добудем рыбу, уху заделаем. Так, что ли?
   Я настроил спиннинг и проверил дно. Между буро-серыми камнями до самой глубины тянулись черные полосы - это шли рыбьи косяки.
   Я выбрал подходящее место и забросил блесну.
   На противоположном берегу промышляет росомаха. Видимо, достает битую рыбу. Шерсть торчит клочьями, вся она походит на развороченную копну.
   - Кто это, дед?
   - Ее величество росомаха.
   - Такая кудлатая. А ты говорил, она как неживая валяется.
   - Когда сытая, валяется.
   - Теперь голодная, а почему тогда не хватает куски с медвежьего стола?
   - Нечего хватать, скудный у него в это время стол, он бы сам ее съел за милую душу.
   - С шерстью?
   - С зубами и когтями.
   - Смешишь?
   Андрей с удилишком, как с копьем, поставил одну ногу на камень, подбоченился. Вот еще Ермак-покоритель на бреге Патымы! Вместо шлема носовой платок на голове. Концы, как у зайца уши, торчат.
   Поймали ленка, небольшого, килограмма на полтора. Развели костер. Заострили талину с одного конца, как кинжал, другой колышком - это и есть рожень. Ленка вдоль спины на рожень, а колушек - в землю над костром.
   Костер прогорает - пониже рожень опускаем, так постепенно до углей. И на углях ленок еще доходит, пока корочкой не зарумянится - вот и рожень готов. Едим и запиваем чаем.
   Портянки уже проветрились. Половчее подматываем и сразу легче идти.
   Тропа знакомая. Лес еще гуще замесила зелень, и тайга оглохла. Ручьи не звенели теперь, а шептали взахлеб. И колючие замшелые лиственницы тоже обмякли зеленью, стоят, будто облитые маслом.
   Тропа идет все время на подъем, и Андрей начинает отставать.
   - Ты что, дед, переключил скорость, да? Давай постоим, наберем побольше воздуха и двинем.
   Разомлел парень.
   - Давай, Андрюха, привал сделаем, мотор что-то не тянет.
   - Держись за меня, - подставляет Андрей худенькое плечо.
   Опираюсь на плечо и сажусь в мох.
   - Буксуешь, дед? Совсем ты постарел.
   Андрей тоже валится рядом, раскинув руки, смотрит на горы, на небо.
   - Ты не знаешь, дед, откуда такие крутяки, и лес этот, и речки взялись? Расскажи, а?
   - Это было давным-давно. Вот эти две горы с длинными могучими хребтами пришли друг к другу в гости и расположились вот тут, где мы сидим. Так разговорились, что уже и лесом обросли. Послушай, как шумят, это они и сейчас разговаривают. И появилось здесь много зверя и птицы. И над вершинами гор потянулись тучи. Они вначале были серые, потом почернели и пролились обильным дождем. Побежали с гор ручьи, вода вырезала глубокие распадки, а внизу соединились они в стремительную Патыму.
   - Когда лес шумит - он разговаривает? Вот интересно! - Андрей вскакивает. - Пошли слушать!
   Одолели перевал, спустились вниз, на то самое место, где оставили в прошлый раз часть своего имущества и провизии. Вокруг валялись куски шерсти и банки, похожие на жвачку. Сухари вместе с мешком исчезли, на месте костра яма. Михаил Иванович похозяйничал, по почерку видно.
   - Смотри, дед, как раз, - ставит пацан ногу в след косолапого.
   - Да... - Когда нечего сказать, то и "да" хорошо.
   - А во-он, на лесине, кто-то сидит, - отвлекает меня Андрей.
   Верно, в начале распадка на разлапистой сосне глухарь или орел. Но откуда орлу здесь взяться? Глухарь.
   - Посиди-ка, Андрюха, здесь... Схожу в разведку.
   - Я тоже с тобой в разведку.
   Заходим с подветренной стороны, все не так будет слышно. Крадемся по мари до перелеска. Теперь ясно видно, что это глухарь сидит, головой крутит.
   - Посиди здесь, - шепнул Андрею.
   Кивает.
   Снял мешок, стелюсь по мху между деревьями, глаз не спускаю. Повернет в мою сторону голову - замру. Хорошо, что на мне серый суконный костюм под мох.
   Подобрался, шагов семьдесят осталось, ну, думаю, еще метров десять. Только хотел подтянуться - упал глухарь на крыло, сверкнул вороненым с белым промежком хвостом и растаял.
   Андрей уж тут.
   - Видел, дед, какой красноглазый, с меня будет!
   Лежу. Стрелять надо было! Вот всегда так, зачем эти десять метров?
   - Такое раз в жизни бывает.
   - И хуже бывает, - замечает Андрей.
   - А ты откуда знаешь?
   - Талип говорил, хуже разлуки не бывает...
   - Давай, Андрюха, ночлег готовить.
   Метрах в тридцати за поляной бугор, подходим - вроде скрада, в зарослях смотровая щель, на блиндаж похожа. Сверху лиственница растет, заглянул - сбоку проход в серой траве чернеет.
   Разгреб траву - бревна, позеленели от времени. Сгибаюсь в три погибели, заглядываю вовнутрь. Из смотровой щели отсвечивает в три бревна сруб - настил из колотых плах на подкладках, пощупал - сухо, как на ладони, и дерево, на котором сидел глухарь, во весь рост стоит.
   "Глухариный ток, - подумал, - а что, место подходящее". Вылез, попрыгал на "блиндаже".
   - Зачем это ты, дед?
   - На всякий случай испытать, а то, как мышей, прихлопнет. Теперь влезай в нору.
   - Здорово, дед, придумал!
   - Ток здесь, Андрей, на поляне - глухари свадьбу водят, пируют, сражаются. Бывает и водой размоет или еще какая беда выгонит, все равно соберутся токовать на это же место. Мой дед рассказывал - на ток за дичью ходили, как к себе в погреб, сколько надо, столько и приносят. Но дело не в дичи, Андрюха, зрелище красивое. Это надо видеть.
   - Ну, давай посмотрим.
   - Не спеши, в этом деле горячиться нельзя. Вначале поужинаем, оборудуем ночлег, а то в этом блиндаже замерзнем.
   - Не замерзнем, я же с тобой, кострить будем.
   - Отчаянный ты парень, это хорошо. Но костер жечь здесь нельзя. А то не прилетят. Придется подребезжать ночку.
   - Я тоже буду дребезжать, на пару будет веселее.
   - Ну, посмотрим, как получится. Пойдем.
   Пришли на берег, развели костер.
   - Чай пить будем, похлебка с глухариными потрохами улетела.
   - С сухарями будем, не теряйся, Андрей. А вообще, Андрюха, если поработать хорошо, можно устроить Ташкент: сделать носилки, нагреть на костре камни и перетаскать их в скрадок.
   Андрей поддержал мое предложение. Так и сделали. Поужинали, принесли горячие камни, укутали их травой, чтобы подольше тепло сохранили. Хорошенько заткнули входное отверстие - смотровую щель. Улеглись на настил, прижались друг к другу. Андрюха уже задает храпака и сказок не просил, уходился. А я все ворочаюсь. Прислушиваюсь. Птаха протарахтела ровно полночь. Где-то филин "шуба-шуба" выговаривает. Сквозь дрему слышу: или сучья потрескивают, или вода шумит, или ветер. Вроде бы и не было ветра. Вдруг, будто из малопульки, выстрелили - камень треснул. Перевернулся на живот, вынул из щели траву, потянуло свежестью.