Кокоулин Леонид Леонтьевич. Андрейка

Кокоулин Леонид Леонтьевич
Андрейка

   Леонид Леонтьевич КОКОУЛИН
   АНДРЕЙКА
   Повесть
   Для среднего и старшего школьного возраста
   Повесть исполнена тонкого психологизма, глубокого проникновения
   в законы человеческого бытия, что в равной степени отличает любое
   произведение известного русского писателя Леонида Кокоулина.
   "Андрейка" рассказывает о мальчике-сироте, воспитаннике рабочей
   бригады строителей ЛЭП. В книге передана суровая и вдохновенная
   романтика жизни тружеников далекого Севера. Очарование сибирской
   природы, простые, на первый взгляд, таежные были надолго остаются в
   памяти и сердце юного (да и взрослого) читателя.
   ________________________________________________________________
   ОГЛАВЛЕНИЕ:
   СЫН БРИГАДЫ
   ИСТОРИЯ С ЛЕСОМ
   РАБОЧИЕ БУДНИ
   В ГОСТЯХ У НЕЛЬСОНА
   ОТПУСК
   ПЕРВЫЕ ДНИ НА ПАТЫМЕ
   ШАМАНСКИЙ ПОРОГ
   В ЗАМКЕ
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ С АНДРЮХОЙ
   ________________________________________________________________
   СЫН БРИГАДЫ
   Над угрюмым яром стоит серая угловатая гранитная глыба.
   Затащили ее сюда тягачами, поставили в память о братьях Переваловых, Викторе и Афанасии...
   Было это весной тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Бригада лэповцев рубила просеку в тайге, рыла котлованы, ставила опоры. Вышла к Нюе. И хотя лед уже подъели ручьи и солнце, он был еще крепок - часть бригады легко перебралась на противоположный берег. Оставшиеся громоздили переходную анкерную опору.
   В ночь ударила оттепель. Потоки с гор в какие-то часы взломали лед на Нюе, искрошили в месиво. Река вышла из берегов и стала черной под яром, а на стержне кипела бурунами. Трубили лоси, и эхо вторило им.
   Бригада, ожидая, когда притихнет первый напор шалого паводка, готовилась к переправе.
   Но с той стороны реки кричали:
   - Котлован затягивают плывуны!.. Последние сухари доедаем. Соли нет, табаку на пять закруток...
   Затянет котлован - пропадет работа, и без табака ребятам тоскливо.
   Решили переходить реку на плотах. День напролет вязали их, грузили балки, тракторы, такелаж, ставили на козлы весла. Верховодили всем братья Переваловы, бывшие плотогоны. Старший, Виктор, - кряжистый, с большими узловатыми руками - прихрамывал: на фронте перебили левое бедро, но в движениях был так же легок, как и Афанасий, младший.
   К ночи работу кончили, на рассвете должны были рубить чалки. Заснули. Не спала только Степанида, жена Виктора, в бригаде все звали ее тетей Стешей. Женское дело известное: перемыла посуду, пеленки постирала, повесила сушить (с ними путешествовал сынишка, годовалый Андрейка). И вдруг за полночь - будто кто по полотнищу палатки горящей головней грянул гром, посыпался дождь, крупный, тяжелый, как горох. Тетя Стеша, боясь наступить на спящих, пробралась к выходу снять пеленки, и секундой позже за порогом послышался ее отчаянный крик:
   - Мужики! Плоты!..
   По берегу в исподнем забегали люди. Разыгрался ветер. Река, осатанев, скакнув на полметра вверх, разворачивала плоты. Как нитки лопались специальные причальные тросы.
   Тетя Стеша видела, как братья по грудь в воде пробрались к ближнему плоту, вскарабкались на бревна к кормовому веслу и навалились на него, но тут оборвалась последняя чалка - плот исчез во тьме. И только еще раз молния осветила его, когда в мареве брызг летел он на волне к яру...
   Вот и взгромоздили лэповцы на круче гранитную глыбу - памятник братьям.
   Но беда не ходит одна - полгода спустя погибла и тетя Стеша.
   Бригада тогда перебиралась на новое место. Трактор тащил в гору балок-кухню, тетя Стеша готовила обед. И вот на самом подъеме лопнул новенький, только со склада, шкворень. В окне замелькали кусты, заплескался на плите суп. Заметалась Стеша, раскрыла дверь и выпрыгнула, да оступилась, скользнула в колею, и полоз надвинулся на нее...
   Тетю Стешу положили на лафет подъемного механизма и отвезли к той же гранитной глыбе на берег Нюи. Парни палили из ружей.
   У лэповцев появилась традиция: попал на берег Нюи - сними шапку, постой молча у серого камня, на котором нет надписи...
   Приезжали из райисполкома, хотели увезти Андрейку в детский дом, но лэповцы не отдали его. По ночам стирали пеленки, купали малыша, кроили и шили, как могли, рубахи. Так и рос Андрей бригадным сыном.
   Утро на ЛЭП начинается с разбора портянок. Действует закон тайги: кто первый встал, того и сапоги.
   В двадцатишестиместной палатке тридцать человек. Ставили вторую - все равно набиваются в одну. В тесноте, зато вместе. Толкаются, курят.
   Каша уже на столе, дымит в чашках. Горки хлеба. Масло на тарелке. Селедка разделана прямо на доске.
   Талип (монтажник, татарин) греет у печки Андрейкину одежду, поет: "Не кочегары мы, ларга, и не плотники, ларга, и возражений ек, ек, ек". Он проталкивается к Андрейке, бросает ему рубашку, штаны.
   - Скажи, Андрей, деду (дед - это я, Антон Дюжев): не надо нам твой железо, давай рул, баранку, - и щурится на меня.
   - Хорошо бы нам, дед, машину, - говорит Андрей. Надевает штаны с начесом, идет умываться.
   В углу под умывальником лед горкой, и Андрей никак не может установить перевернутый вверх дном ящик. Берет топор, рубит лед. Ставит ящик, залезает на него.
   - Глаза и шею мой, - предупреждает Талип.
   - Шею! - сразу же сжимается в комочек Андрей: неохота мыть шею холодная вода.
   Когда все поедят, Андрей хлебом вымакает кашу из чашек, из кастрюли, хлеб соберет в таз и отнесет щенкам. Они уже подросли, валят Андрея на землю, лижут лицо.
   Талип приносит ящик с гайками, ссыпает в ведро, ставит на печь подогревать.
   - Мужик, - зовет он Андрея, - иди сюда. Помогать будешь, работай в моем звене. Выбирай гаишка МЭ-12. - И дает Андрею штангель с заданным размером.
   Андрей охотно берется за работу. Штангель держит в правой руке как полагается. Левой берет гайку, измеряет. Подходит размер - в одну кучу, не подходит - в другую. Талип потом забирает нужные.
   Я сижу за столом, составляю форму на объем выполненных работ, проверяю наряды и изредка поглядываю на Андрейку.
   - Я бы пошел с тобой, дед, баню топить, - говорит Андрей, - да у меня работа. Бугор (значит, бригадир) поставил к Талипу конструкции собирать. Закончу МЭ-12, попрошусь к тебе, ты не обижайся, дед, такой порядок.
   Смотрю на Андрея, смеюсь: мордашка и руки в мазуте, деловито шмыгает носом.
   - Скажешь, дед, бугру: пусть мне разряд запишет.
   - А ну-ка, сосчитай, сколько гаек отобрал? Слабоват? Неграмотным, Андрейка, разряд не полагается.
   - Я учиться буду. Вот только где школа? Может, ты возьмешься, дед?
   - Возьмусь.
   - После работы, ладно? А то бугор скажет: все ишачат, а ты дурака валяешь.
   - Когда учатся, дурака не валяют.
   Нет, никакой я не учитель, даже не умею разговаривать с детьми. Я говорю с Андреем как со взрослым. Совсем забываю, что ему и семи нет. Нет у меня ни гибкости, ни подхода.
   И почему он ко мне привязался? К нему же все хорошо относятся. Некоторые очень ласково. Может, меня отличает власть прораба. Но и Седого он любит, хотя тот относится к нему по-другому: строг с ним. Может, их сроднили походы по лесу и та кукша?.. Прилетела ухватить кусок из капкана и попалась лапкой. Вот тогда Седой пристроил ей деревянный протез. Так они с Андрюхой выходили птаху и выпустили на волю.
   Но Димка-бригадир не менее уважаемый человек. Андрей слушается его, но большой дружбы у них нет. Меня Андрей действительно считает дедом, хотя я бываю наездами. Как-то говорит: "Почему ты долго не находился, ты не забыл про меня, дедушка?"
   Сегодня воскресенье, мы не работаем. Повар уехал на медосмотр. Я разогрел суп, развел сухое молоко, залил им гречневую кашу. Бригадир вернулся из поселка с хлебом и сообщил, что в клубе новый фильм. Но денег ни у кого нет - перед получкой. Выворачиваем и трясем карманы. На билет, кажется, наскребли. Как же быть с Андрейкой? Тащить его на руках - за полсуток не доберешься. Ребята предлагают поехать на лесовозе. Но как всем уместиться? Решаем оставить прицеп, снять седло для бревен, а на раму положить лист железа и приварить. Приволокли лист, разметили, обрезали, положили на раму, получилась площадка два на четыре. Приварили. Ребята вскочили, отплясывают чечетку на железе. Мы с Андреем в кабине. Предупреждаю: "Ребята, осторожнее!"
   Едем в поселок. Дорога крутая. На повороте останавливаемся: трое слетели с площадки. Выясняется: кто-то из ребят ради шутки смазал лист автолом. На площадке, как на льду. Вот бы узнать, кто смазал. Ох бы и смазал! Смеются, ругаются, но едут, никому оставаться неохота.
   Кое-как успели на шестичасовой.
   Я замешкался, Андрейку уже протащили. Все в порядке, пора начинать, но тут объявляется директриса:
   - Пока не удалим из зала ребенка, сеанс не начнем.
   Это, значит, нам.
   Зал - одно название. Сарай. В зале шум, возмущение. Я встаю между рядами и прошу публику оставить Андрейку. Не возражают. Но директриса неумолима. Выходим из клуба, все семеро. Наш лесовоз угнали. Ребята пошли его искать. Мы с Андрейкой решаем не ждать их и идем пешком через поселок в горы. Поселок - одна улица - стоит на камнях, в ущелье.
   Уже стемнело, снег метет мне в бороду. Я прикрываю Андрейку, грею собой.
   В крайнем домишке мигает свет.
   - Замерз, Андрей?
   - Нет, - и втягивает голову в воротник. - А это тетка больше начальник, чем ты, да?
   - Больше, - говорю.
   - Даже больше Семенова? - удивляется он. (Семенов - начальник управления строительства ЛЭП и подстанции.)
   - Больше.
   Я оставляю Андрея у крыльца. Стучу в дверь. Андрей приседает от ветра к стенке.
   - Что стучишь? Видишь, дома нет никого.
   Оборачиваюсь: хозяин-румын идет из бани. Дает мне веник подержать, сам открывает домишко.
   Чай на плитке долго не закипает. Румын режет хлеб и жалуется на плохое напряжение. Андрей сидит на скамейке, дремлет в тепле.
   - Кончай кемарить, мужик, пить чай будем, - дергаю за нос Андрея.
   Хозяин ставит на стол чайник, приносит заиндевелую бруснику. Андрей вопросительно смотрит на меня - я киваю. Он берет ягоду, кладет в рот, морщится. Румын смеется, выставляет банку с сахаром.
   - Пей, ешь, спи. Пойдешь, когда ветер утихнет, а то занесет.
   - Ребята волноваться будут, искать. Надо двигаться, - говорю я.
   - Он один живет, этот дядька? - шепчет Андрей. - У него нет даже щенка? Давай отдадим ему одного, у нас же два.
   - Давай.
   Переночевав, мы двинулись. Дорога пустынна. Идем целый день, часто присаживаемся на пеньки, но только в сумерках, на самой макушке горы, показалась наша палатка.
   К концу пути у меня заломило раненое колено. То и дело останавливаемся.
   - Мы с тобой как дед Архип и Ленька.
   Андрей смеется. Его смешит имя Архип.
   Я рассказываю про деда Архипа и Леньку, и Андрей уже не смеется. Он жалеет и деда, и Леньку, расспрашивает меня о них, переживает.
   Так и коротаем время в пути. Но вдруг Андрей дергает меня за руку и кричит:
   - Вон, вижу, наша палатка! Вот мы и пришли. Ты че, дед, а?
   Нога ноет, надо же. У меня так иногда бывает. Ребята помогают разуться. Залезаю в мешок. Есть не хочется, знобит. К полуночи стало еще хуже, не могу двинуть ногой. Бужу лежащего рядом Талипа.
   - Дерни за ногу, - прошу.
   Талип со сна не может ничего понять, зевает:
   - Зачем дернуть?
   Объясняю. Талип берет за ступню и дергает.
   Я издаю такой вопль, что все вскакивают. Сам чуть не теряю сознание. Лежу в испарине. Ребята столпились и не могут понять, в чем дело. Андрейка жмется к Талипу. Судят, рядят. Мне все равно.
   - Повезем на лесовозе в больницу, - решает Димка-бригадир.
   - Правильно, - подтверждает Талип, - как боевого командира, повезем.
   Ребята уходят снаряжать лесовоз.
   С рассветом все готово. На лесовоз положили четыре тринадцатиметровых "свечи" (и как только подняли - ведь лиственница!). Собрали матрасы, подушки, одеяла, расстелили на бревнах. Вынесли и уложили меня.
   - Закапывать повезем, да? - смеются.
   Парни уселись на лафет, укутывают, подтыкают одеяла, чтобы не поддувало. Андрей не отстает.
   Больница как больница. Длинный барак, по обе стороны коридора палаты. Верхнюю одежду оставляют в раздевалке, а в пиджаках и шапках идут в палату. Меня несут. Андрей не отстает.
   - Не дам ногу деду отрезать, кусаться буду.
   - А я деду укол сделаю, - говорит врач.
   Ребята оттаскивают Андрея, а то наговорит бог знает что.
   На другой день слышу в коридоре шум. Влетает Андрей. Обнял меня, щекочет бороду:
   - Ты живой, хорошо!
   Потом Андрей задумывается.
   - Ты о чем, Андрей?
   - Да так. Лесной я, дед, дикий, да? Талип говорит - я дикий, раз обругал врача.
   Заходит врач (я уже ей рассказал про Андрея и извинился за него), Андрей заслоняет меня и сжимает острые кулачки. Нина Николаевна отступает и говорит ласково:
   - Андрюша, давай знакомиться, ты ведь хороший мальчик.
   - Не буду.
   - Отчего же не будешь?
   - Так, ты ехидная.
   Нина Николаевна рассмеялась и сразу посерьезнела.
   - Отдайте мне мальчика.
   - Берите, если пойдет, - и в шутку подталкиваю Андрея.
   Упирается:
   - Ты, че, дед?
   Я прижимаю пацана к себе.
   Нет, не умею я разговаривать с детьми. Не могу даже Андрею объяснить, почему плачут в печи сырые дрова.
   - Они же плачут. Я же слышу, а ты не слышишь. Как-то тоненько. Ты оглох, дед, да?
   В субботу Славка и Талип вваливаются в палату. Вот не ждал. Я уже двигаюсь вовсю. Талип сует мне телеграмму.
   - Дед, бригадиршу встречать надо из Москвы, - говорит он.
   На шум заходит врач Нина Николаевна.
   - Шапки-то хоть бы сняли, - говорит она.
   Талип стаскивает с головы треух, обращается к ней:
   - Дохтур, обратно потащим деда?
   - Ох ты нехристь! - смеется Нина Николаевна.
   - Даже очень верный, - отвечает Талип.
   Славка помогает мне надеть валенки и шубу.
   Мы прощаемся с доктором, с няней - пожилой, ласковой женщиной.
   Когда подъехали к палатке, вертолет уже ввинчивался в небо.
   Славка помахал ему рукавицей. На площадке величиной с футбольное поле толпились люди. Чувствовалось оживление. По случаю гостьи был накрыт стол.
   Димкина жена в короткой юбке и ботинках жалась к печке и удивлялась, как мы живем.
   А ребята рады, не знают, куда и посадить гостью. Наперебой ухаживают, расспрашивают. Андрюха тянется ко мне, исподлобья взглядывает на незнакомую тетю.
   Около печи сегодня двое дежурных, и нет отбоя от помощников. На первое лапша с глухариными потрохами, на закуску маслята. Запахи - аромат лесной. Над всем колдует Талип.
   - Остатки сладки, - прищелкивает он языком и обжаренные грибы ставит ножками в мясной фарш со сливочным маслом и всякими специями.
   Грибы стоят в фарше, свеженькие, матрешками. Сохраняет грибы Талип по своему рецепту. Собирает маслята один к одному, ни одного переростка. Чистит. Разогревает до кипения подсолнечное масло и бросает в него грибы. Когда они зарумянятся, укладывает их в стеклянную банку и заливает сливочным маслом. Перед употреблением отваривает. Мясо глухаря или курицы пропускает через мясорубку, фарш заливает крепким со специями отваром, размешивает и ставит грибы в этот фарш. Закуска готова.
   Зайца Талип готовит тоже не просто. Отмачивает его в воде, потроха обжаривает с луком, добавляет перец, лавровый лист, мелко нарезанную морковь, картошку, лук, все это перемешивает и начиняет зайца. Потом кладет его в жаровню на спинку, сверху прикрывает в два ряда нарезанной очищенной картошкой, подливает на дно немного воды, плотно закрывает крышкой и ставит на вольный жар. Как только картошка готова, все можно подавать на стол. К зайцу годится мороженая брусника, а еще хорошо запивать его соком из жимолости.
   За обедом настроение приподнятое. Разговоров за столом не оберешься. Всем интересно знать, что там, на материке. Каждый старается обратить на себя внимание - сказывается присутствие женщины. Галя тоже смеется, и мне кажется - чересчур громко. Наконец она замечает притихшего Андрея.
   - Мальчик Андрюша, - говорит Галя, - иди ко мне. Пойдешь к нам в дети?
   Андрей жмется ко мне. Так уж сразу и в дети. Что-то мне в этой Галке не нравится, а что - сам не пойму.
   Выхожу на улицу.
   - Ты куда, дед? - увязывается Андрей. - Я с тобой.
   - Хочу подышать.
   - А я тогда в танк залезу, ладно?
   - Ладно.
   И Андрей полез в вездеход.
   Солнце уже скатывалось по щербатой гриве хребта. Вот и упало между гольцами. Сиреневые тени на снегу почернели. По угорью под самым небом шагают опоры высоковольтной линии - в прошлом году их не было. Наледь лежит неостывшей стопкой блинов. Парит.
   Вдохнул глубоко. У меня такое ощущение, будто я барахтаюсь в стремительном потоке. И мне вспомнилось, как эвенки выбраковывают собак; бросают щенков в воду: выплыл - годится, утонул - не жалеют.
   Справа от меня вдруг показалось светило. Луна? Откуда? Сворачиваю на свет. Подхожу. Прожектор и наша палатка. Наверно, Славка развернул и включил его. Лыжи, воткнутые в снег, стоят вопросительными знаками. Вхожу. Вот черти, почти все как ни в чем не бывало спят. Только Талип что-то строгает около печки да Славка сидит. Славка ставит на стол кусок теплой оленины, чайник, соль в изоляторе.
   - Подождали бы еще час - пошли бы искать, - говорит он.
   Кто-то сильно захрапел. Талип посвистел, перевернул спящего на бок.
   Сижу за краешком стола, длинного, как платформа, ем.
   Талип тихо, гнусаво поет татарские песни.
   - Что мастеришь? - спрашиваю.
   Талип смотрит на меня пристально, гнет через колено деревянную пластинку.
   - Лыжи мужику. Ты ведь, дед, днем как сова: не видишь, какими глазами смотрит на тебя этот "заклеп" Андрейка, когда ты уходишь.
   Славка сгребает стружки и кидает в печку, огонь жадно хватает их. Отсвет бежит по палатке, выхватывает на другом конце закуток, сооруженный бригадиром из одеял.
   - Давай, Славка, банки-склянки собирать. Завтра продукты таскать надо, - говорит Талип и вытряхивает на стол кассу.
   Талип у нас еще и котловой. Должность эта выборная, деньги бригадные неприкосновенны. Выборы проходят при полном составе бригады. Толковый котловой, говорят на ЛЭП, стоит звена. Здоровье и производительность - в тарелке.
   В день получки ребята сдают деньги котловому. Сумму определяет бригада. И он ведет все хозяйство на кухне: закупает продукты, составляет меню. Деньги, интендантские бумаги, тетрадь для записей хранит Талип в банке из-под сухого молока, постоянное место которой на столике возле кровати.
   Одолжить у Талипа нельзя: свои отдаст - пожалуйста, рубаху снимет бери, но к общественным не прикоснется. А шибко приставать будешь схлопочешь по шее. Но вот если ты новичок и без денег, то не беспокойся: Талип поставит на довольствие, прокормит, ни слова упрека не услышишь. Или, скажем, гости приехали - всегда пожалуйста.
   Строить ЛЭП - быть постоянно в движении. С вечера каждый знает, что будет делать завтра. Бригадир после ужина прикалывает на гвоздь список.
   На рубку просеки - такие-то.
   Опоры ставить - бригадир и двое подручных.
   Натяжка провода - семь человек, пофамильно.
   В конце списка - дежурные по кухне: дрова, вода (после работы).
   На следующий день бредем по снегу один за другим. Пунктиром вдоль трассы обозначились тягачи. Последние сваи развозят по линии. Талип со звеном подходит к стене леса, расставляет людей по краям визирка*. Просека сорок метров шириной.
   _______________
   * В и з и р о к - сошка, колышек, по которому проходят место
   напрогляд. Здесь употребляется в значении просеки.
   - Отбивайте, как ниткой, ровно ведите, - говорит Талип. - Большой пень не оставлять.
   Талип подходит к лиственнице, ударяет по ней обухом. На него сыплется лавина снега. Он утаптывает его вокруг дерева, оголяет ствол пониже и, поплевав на руки, р-раз топором! Дерево вздрагивает всем телом. Так начинается рубка просеки.
   Ребята, по уши барахтаясь в снегу, стаскивают в кучу срубленный подлесок.
   Крупные деревья свозят тягачами, сортируют для изготовления опор. Мелкий и густой подлесок рубить хуже - неподатлив. Если попадется кустарник, то вместо топора берем самодельные секиры из поперечных пил, заточенных под углом. Только звенят да белеют костями срезы. За рубщиками - "дружбисты" (они валят самые крупные деревья), затем раскряжевщики их перепиливают и складывают в штабеля. Парни машут топорами весь светлый день. Норма - гектар вырубки на звено, не вырубишь бурильщики остановятся, за ними станут линейщики. Главное звено в этой цепи - бурильщики, тяжелая артиллерия. Их сразу отличишь, им достается, пожалуй, больше всех. Тащат они свои орудия тягачами от опоры к опоре: не свернешь ведь с трассы. Вот установили на отметках бурильные станки, а легко сказать "установили": надо натаскать кряжей, вымостить, выровнять площадку. Пока греется вода, подтащить электростанцию, подключить, подготовить снаряды, заборники, желонки*. Вот и день прошел. Еще беспокоит неизвестность - какой грунт, не попал бы гранит. Наконец пробили скважину, забили сваи... И опять тащись к следующей опоре.
   _______________
   * Ж е л о н к а - один из видов земляного бура - трубкой.
   А линейщикам что? Ломы, ваги в руки - и начинай собирать опоры.
   Когда будет готова опора, бригадир подаст команду, подручные будут следить за растяжками, а тягач натянет трос через подающую стрелу, и опора медленно поползет к небу. Каждый четко знает, что ему делать, никакой толкотни.
   Тракторист впивается глазами в бригадира, а тот задерет голову и только машет руками. Тут ошибаться не положено: сорвется опора - "дров" много будет. Когда она станет буквой "П", ею займутся верхолазы: натяжка провода, подвеска изоляторов, гирлянд. Лазят, как обезьяны, по опорам, висят на проводах; заделывают шлейфы (свободные концы). Смотреть на них без привычки - заболят позвоночник и шея.
   ...Как-то мне было предложено поискать лесоделянку для заготовки дров да присмотреть заодно строительный лес. Это между Мирным и Заполярным. Тогда еще не было ни дорог, ни пролазов. Напросились со мной Димка с Талипом. Вот мы трое вертолетом и выбрались. Все как полагается: поставили палатку, установили рацию, печь, уложили продукты, соорудили нары, Димка заправил пилу "Дружба" бензином, и собрались посмотреть округу. Не успели отойти и полкилометра, как кто-то из нас - уж не помню кто - обернулся и крикнул: "Палатка горит!" Наверное, отстрелил уголек из печки. Бросились мы обратно, Димка тогда здорово обгорел. А из всей провизии пригоршня сухарей осталась в котелке (котелок висел на сучке за палаткой).
   Разложили мы сухари на три равные кучки. Я взял один сухарь из своей пайки и засобирался в дорогу.
   - Смотри за больным, - сказал Талипу, - готовься встречать вертолет.
   Дорога раскисла. Шел и думал, вернее, не думал - мечтал... Вот так бы прямо в Иркутск, к ребятам. В мокрых сапогах, с отросшей бородой... А не откусить ли кусочек от сухаря? Так, лишь бы подсластить во рту...
   На вторые сутки вышел к речке. Лед посинел. Берег подъело солнце, до кромки льда надо водой брести. Переложил спички из кармана в шапку, ступил в воду, переждал, пока привыкну, и побрел дальше. Один шаг - и тут же по пояс. Хватаюсь за кромку льда, пытаюсь подтянуться, лед острый, из рук брызжет кровь. Кое-как вернулся на берег - торчат обломанные ветром стволы сушин. Надо торопиться, а то застряну. Разрываю майку, перевязываю порезанные пальцы. Принес три валежины. Попробовал ногой - крепкие. Годятся. Забрел в воду, уложил сушины на лед. Наконец-то отжался и распластался на настиле у кромки льда. Валежины прогнулись, вода подкатилась под самое горло.
   Ух ты! Напряг силы, потянулся вперед вместе с валежинами. Приподнялся на локтях и коленях, вода с меня стекает ручейками. Медленно поднялся и, осторожно переставляя ноги, зашагал к середине реки. Не успел сделать и тридцати шагов, как лед треснул и словно его из-под меня выдернули. Приподнялся: противоположный берег поплыл, завращался тальник, сухостоины. Все быстрее и быстрее. Я понял, что плыву на льдине, набирая скорость. Пропаду - пропадут и парни. На четвереньках пополз вперед. Удивительно, лед как-то сразу обмяк. У самой кромки я оттолкнулся, сколько было силы, и съехал, как со стапелей, в воду. Барахтаюсь, хватаюсь за кусты. Берег. Слышу какой-то непонятный шум. Оглянулся - вода кромсает лед, ломает, крошит. Вскарабкался повыше. Разулся, выкрутил портянки, отжал. Разбросал на кусты рубаху, штаны. Главное - согреться.
   Скачу, прыгаю... Теперь можно и перекусить. Дорога, правда, еще длинная, но подкрепиться не мешает. Достал из мешка мокрое вафельное полотенце. Развернул. Вместо одного сухаря лежала пригоршня! Парни подсунули свои порции. Быстренько натягиваю сапоги, за плечи мешок, одновременно сую в рот намокшие сухари... Словно сил прибавила забота парней. Одолел дорогу, вызвал для них вертолет.
   ...Думаю о Димке. Лет шесть, а то и семь назад Димка приехал из Москвы. Парень долговязый, как жираф. Рассказывал о себе просто: "Надоели моему бате материны слезы да штрафы за меня в милицию платить, он и говорит: "Молодец, Димка, смотри, какой верзила вымахал, настоящий мужчина. Что тебе сидеть за мамкиной юбкой? Ступай на стройку, попытай счастья, возмужаешь - вернешься".
   Так он попал к нам и прижился. Вначале я незаметно опекал его. Парень честный, смышленый, но шалопай. Хлебом не корми - танцы, девочки, и все тут. Стал я его брать на охоту, смотрю: пристрастился, полюбил тайгу, рыбалку, ко мне привязался.
   Потом Димка стал бригадиром. Было это глубокой осенью прошлого года. Помню, хвоя с лиственниц уже опала и лежала желтыми кружками вокруг лесин на синем снегу. Деревья почернели, а перевал Багровый кипел и дымил белой изморозью. Бригада в это время подтянула буровые станки, передвижные электростанции и как раз подобралась к самому перевалу. Но сколько ребята ни пытались подняться, сколько ни таранили гору, не смогли одолеть даже первый уступ. Применяли даже ворот, так ничего и не получилось. Мешал сплошной валунник. Димка тогда охрип, стараясь перекричать надрывающийся тягач, а потом, сморенный, опустился на камень, будто переломился в пояснице.