Страница:
Налили.
Выпили.
Закусили.
Налили снова.
Алп рассказал анекдот, который Карина и Агафонович уже слышали.
Только собрались выпить снова, как отворилась дверь и в комнату мягкими шагами, словно привидение, опять вошел Наурис. В модных вельветовых джинсах, в модной короткой курточке из тонкой кожи поверх модного джемпера.
— Жжжжж… — жужжал он, семеня вокруг стола. — Жжжжж…
Перед носом Наурис держал ладонь, на которой лежала в несколько раз сложенная синяя пятерка. Все внимание он направил на нее, изобразив на лице восхищение, словно держал диковинную букашку, словно гипнотизировал ее, чтобы она под его взглядом, жужжа, поднялась в воздух и улетела.
— Жжжжж… Жжжжж. Моя малышшшечка… Жжжжж…
— Разве больше в кошельке не было? — спросила Спулга растерянно.
— Жжжжж…
«Что мне с ним делать? Бить? Избить до смерти? Выгнать из дома? А поможет ли?» Мысли профессора были лихорадочными, они словно пульсировали. «Пусть исключают из института! Пусть идет хоть в грузчики, лишь бы честно работал. Отведает черствого хлеба — возьмется за ум, снова потянет учиться. Должен сам захотеть, насильно никому в рот не вложишь. А если не станет рваться? Я-то изведал, как холодно внизу, поэтому и пробивался наверх. Но он этого не знает. Воспитательная роль рабочей среды… Заводская атмосфера… Спасибо, я отведал этого досыта! Универсальных средств не бывает! Только шарлатаны могут утверждать, что они есть. Его не заинтересует ни работа, которую ему придется делать, ни зарплата, которую получит, — все равно дефицит придется покрывать из семейного бюджета. Был бы он хоть рвачом или мелким мошенником, как Винарт, но ведь он никто. Если бы хоть к чему-то стремился, тогда это можно было бы использовать и гнать вперед — хоть кнутом и пряником. Но ему ничего не нужно. К сожалению, не нужно. А у меня нет выбора, я должен из этого дрянного материала вылепить что-то путное. Во что бы то ни стало! Почему у нас нет, по крайней мере, еще одного ребенка? Спулга не хотела? Я не хотел? Наверно, мы оба не хотели, если его нет. Хотели пожить повольнее. Как будто жизнь в тридцать лет уже кончается. Вот теперь, дорогая, мы за эту ошибку и расплачиваемся! Жизнь бьет нас палкой, палкой бьет! И только по голове! Не из-за меня же у тебя, Спулга, эта седина, которую ты так старательно подкрашиваешь!.. Служба в армии? Там дисциплина, от которой никуда не денешься… Как только он вылетит из института, тут же принесут повестку: явиться с ложкой, котелком и кружкой. Вдруг именно в этом выход? А если он хочет как-то выделиться, но делает это неудачно? Каждый ведь хочет выделиться, быть первым. В этом предназначение человека. Может, ему нужно только помочь избавиться от комплекса неполноценности? А если дело во мне? Что, если я, как выдающаяся личность, просто пригибаю его к земле? Может, он понимает, что в медицине он станет всего лишь моей тенью, слабым отсветом? Ведь институт я ему просто навязал: взял за руку и потащил туда. Обошли конкурс? Разве это вообще можно назвать конкурсом! Когда поступал я, нас было семь человек на место. Теперь туда поступает половина таких, кому все равно, куда идти и на кого учиться. Когда окончат — а их как-нибудь да дотянут! — вот тогда мы отведаем и ягодок. Этим будет все равно, кого и как лечить. Жизнь устроена так, что парикмахера и сапожника каждый может себе выбрать сам, а врача — нет! Медицинский институт уже не для современных людей с развитыми мозгами: работы много, а зарплата маленькая. Теперь люди среднего достатка смотрят на рядового врача с сочувствием. Диплом стал походить на удостоверение бедности.
Нет, совесть меня не грызет: на тройку Наурис знал. А если кто-нибудь другой из поступавших и знал литературу на пятерку, то это еще не значит, что он стал бы лучшим врачом. В семье Спулги — все потомственные медики, я же в медицине создал целое направление. Парня можно было аттестовать уж за одно то, что вырос в такой семье.
Может, стоит попробовать в другой области, где он превзошел бы меня? Тогда мы не конкурировали бы и ему не суждено было бы прожить свою жизнь в тени моей славы. Может, в актеры? Он наделен воображением, нервозно-эмоционален, успех окрылил бы его. С кем поговорить об этом? Пусть начнет со студии при Художественном театре, а там видно будет…
— Жжжжж… Жжжжж… Моя маленькая крошечка… — Наурис продолжал кружить возле стола.
— Я сейчас, — извинилась Спулга перед гостями и встала.
— Хватит! — вдруг вскипел Виктор. И, кажется, сам испугался своего громкого и резкого голоса.
Спулга снова села на стул.
— Может быть, и в самом деле хватит? — как-то виновато обратилась она к Наурису. — Выпьете парочку коктейлей, и достаточно.
— У Илгониса тоже есть пятерка, — сказал Алп. — Тебе за него платить не придется.
— Я ведь ничего, я только зашел сказать: до свидания! — Наурис даже сделал книксен и, продолжая жужжать, выскользнул в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Ты, именинница, слишком балуешь его, — сказал Наркевич Спулге.
— Не так уж страшно — много от меня он не получает, — оправдывалась она.
— Мы установили твердую таксу, — сказал Алп. — Десять рублей в неделю, и баста.
«У меня стипендия была двести восемьдесят рублей в старых деньгах, а нынешних это было бы двадцать восемь, — подумал профессор. — А как я трясся, чтобы не потерять стипендию, и, странно, на все хватало, даже книги покупал».
— Что касается Винарта, ты неправ, — сказал Наркевич Алпу. — Я, конечно, Наурису не разрешаю с ним водиться, но сам бываю у него, когда надо подремонтировать машину. И тебе рекомендую.
— Мне не надо — у меня на фабрике свой механик.
— Раньше мне приходилось искать человека, который отогнал бы машину в автосервис — ведь там и за полдня не управишься, писать на него доверенность, а теперь я просто звоню Винарту и отдаю ему ключи. Через час моя машина уже готова. Масло заменено, клапаны отрегулированы… Работает безукоризненно. Правда, развал передних колес он не берется делать, с этим лучше в сервис, на стенд. Вот ты, Алп, как специалист народного хозяйства, не объяснишь ли мне, что это за экономическое чудо — Винарт? Во всех школах подряд меня учили: чем крупнее предприятие, тем больше возможностей для механизации и повышения производительности труда — в результате продукция становится дешевле. Винарт и ему подобные работают лучше и дерут за это наполовину меньше, чем в автосервисе, но газеты их почему-то не хвалят, а ругают.
— В детстве он был очень послушным мальчиком. Учеба, правда, давалась ему трудно: много болел, — вставила Спулга.
— Я думаю, за свою жизнь тебе довелось встречать и другие примеры несогласованности теории и практики. Если бы Винарт не научил наших мальчиков отпирать двери машины, они не угнали бы тот «Москвич». В этом я уверен. Сколько он отсидел? — мрачно спросил Алп.
— Года полтора, кажется.
— Но ведь дали больше.
— За хорошую работу и примерное поведение освободили досрочно. Я помог ему арендовать гараж, и теперь он по вечерам халтурит в поте лица. К нему выстраивается целая очередь, на каком-то складе у него есть блат — может достать запчасти. Но за работу дерет! Ей-богу, этот оборотистый парень станет миллионером.
— Ну что вы о таких старых, противных делах! — прикрикнула на мужа Спулга. — Поговорим о чем-нибудь более веселом. Эдуард Агафонович, я хочу чокнуться с вами!
— Желание красивой женщины — для меня приказ, который незамедлительно следует выполнить! — галантно отвечал хозяйственный работник.
Сумерки сгущались: почти во всех окнах уже горел свет, только на улицах лампы еще не зажглись.
— Мы бы им здорово помешали, если бы остались там, — сказал Наурис, теребя в руке несчастную пятирублевку.
— Дома, когда я слышу, как открывается входная дверь, уже знаю что последует: начнется крик, что у меня в комнате беспорядок, что через десять минут — ужинать… Старика я вообще не вижу — вечно на фабрике или на охоте, — подхватил Илгонис.
Они прошли мимо троллейбусной остановки, где толпился народ, мимо кафе-мороженого и свернули в небольшой переулок.
— Своим присутствием мы ежеминутно напоминаем своим мамашам, какими старухами они стали. — Наурис смял пятерку в комок и отшвырнул в сторону. Комок несколько раз подпрыгнул на мостовой, потом исчез в темноте. — Мне противна эта мелочность, которая царит у нас дома.
— Ты что, сдурел? Это же деньги.
— Пусть какому-нибудь бедняку утром достанется в качестве подарка.
Они свернули еще раз и прошли через сквер, где дети катались с искусственной горки.
— Я не верю, что такой супермотоцикл он сумеет раздобыть для тебя, — сказал Наурис, возвращаясь к начатому разговору.
— Сказал, достанет через какую-то московскую контору, которая может купить за границей все, что угодно. На чеки, конечно. Теперь, когда он ремонтирует машины, говорит, у него появился колоссальный блат.
— Все равно получится накладно: чеки один к одному не достать.
— Мы договорились один к двум рублям. Говорят, цена сейчас примерно такая. Конечно, все вместе это влетит в копеечку!
— А какой фирмы?
— BFG-тысяча триста.
— Разве не «хонда»?
— Я недавно видел «хонду»-MBX-восемьдесят. Конечно, это довольно мощная машина при такой небольшой кубатуре. От нуля до шестидесяти километров в час за семь секунд, вес — неполных сто…
— Ты мне об этих премудростях не толкуй, я не техноман.
— Меня не устраивает максимальная скорость. Рокеры на своих «Явах» обойдут в два счета.
— А у этого второго — японского?
— Почему японского? BFG производят во Франции.
— А по мне, хоть в Абиссинии.
— Сто девяносто в час. Практически за мной не угнаться даже на вертолете.
— Когда разобьешься, от тебя и мокрого места не останется.
— Для сравнения с новейшими моделями мирового автостроения, datsum sumy — сто шестьдесят пять; британский rover SD turbo — столько же, токийский subaru leone — столько же; opel mauta GT — сто восемьдесят семь. И только ford sierra способна выжать сто девяносто, но покажи мне такого торгаша, у которого будет двадцать пять тысяч в западных марках — столько стоит sierra. Какой-нибудь боцманишка за несколько сотен покупает там старую колымагу, например, taunas, и воображает здесь черт знает как, хоть все железки давно гремят и разваливаются.
— Ах, не говори мне о деньгах, — пропел Наурис дребезжащим голосом и перешел к волновавшей его прозе. — Ты не можешь мне одолжить три? По пути мы бы зашли в «Яму». Я потом отдам.
Чуть поколебавшись, Илгонис вытащил из заднего кармана брюк три новенькие сложенные сторублевки и отдал Наурису.
— Но до первого требования, — добавил он. — Может случиться, что мне скоро предложат чеки.
— Договорились. — Наурис спрятал деньги. — Никак не пойму, почему они так быстро тают. Есть, есть и вдруг — нет!
Они вышли из скверика на улицу с высокими домами, и Наурис вернулся к разговору о мотоцикле.
— А что ты скажешь своему старику? Он же спросит.
— Скажу, что нашел.
— Я серьезно.
— Там видно будет. Скажу, что можно выменять или выменять и еще немного доплатить.
— Скажи: навязался один дурак покупатель на твой маг — за тысячу. Поживешь немного и без музыки.
— Поживем — увидим, а мысль неплохая. — Они остановились возле телефона-автомата. Наурис нашел в кармане монету, снял трубку и начал вращать диск.
Глава XII
Выпили.
Закусили.
Налили снова.
Алп рассказал анекдот, который Карина и Агафонович уже слышали.
Только собрались выпить снова, как отворилась дверь и в комнату мягкими шагами, словно привидение, опять вошел Наурис. В модных вельветовых джинсах, в модной короткой курточке из тонкой кожи поверх модного джемпера.
— Жжжжж… — жужжал он, семеня вокруг стола. — Жжжжж…
Перед носом Наурис держал ладонь, на которой лежала в несколько раз сложенная синяя пятерка. Все внимание он направил на нее, изобразив на лице восхищение, словно держал диковинную букашку, словно гипнотизировал ее, чтобы она под его взглядом, жужжа, поднялась в воздух и улетела.
— Жжжжж… Жжжжж. Моя малышшшечка… Жжжжж…
— Разве больше в кошельке не было? — спросила Спулга растерянно.
— Жжжжж…
«Что мне с ним делать? Бить? Избить до смерти? Выгнать из дома? А поможет ли?» Мысли профессора были лихорадочными, они словно пульсировали. «Пусть исключают из института! Пусть идет хоть в грузчики, лишь бы честно работал. Отведает черствого хлеба — возьмется за ум, снова потянет учиться. Должен сам захотеть, насильно никому в рот не вложишь. А если не станет рваться? Я-то изведал, как холодно внизу, поэтому и пробивался наверх. Но он этого не знает. Воспитательная роль рабочей среды… Заводская атмосфера… Спасибо, я отведал этого досыта! Универсальных средств не бывает! Только шарлатаны могут утверждать, что они есть. Его не заинтересует ни работа, которую ему придется делать, ни зарплата, которую получит, — все равно дефицит придется покрывать из семейного бюджета. Был бы он хоть рвачом или мелким мошенником, как Винарт, но ведь он никто. Если бы хоть к чему-то стремился, тогда это можно было бы использовать и гнать вперед — хоть кнутом и пряником. Но ему ничего не нужно. К сожалению, не нужно. А у меня нет выбора, я должен из этого дрянного материала вылепить что-то путное. Во что бы то ни стало! Почему у нас нет, по крайней мере, еще одного ребенка? Спулга не хотела? Я не хотел? Наверно, мы оба не хотели, если его нет. Хотели пожить повольнее. Как будто жизнь в тридцать лет уже кончается. Вот теперь, дорогая, мы за эту ошибку и расплачиваемся! Жизнь бьет нас палкой, палкой бьет! И только по голове! Не из-за меня же у тебя, Спулга, эта седина, которую ты так старательно подкрашиваешь!.. Служба в армии? Там дисциплина, от которой никуда не денешься… Как только он вылетит из института, тут же принесут повестку: явиться с ложкой, котелком и кружкой. Вдруг именно в этом выход? А если он хочет как-то выделиться, но делает это неудачно? Каждый ведь хочет выделиться, быть первым. В этом предназначение человека. Может, ему нужно только помочь избавиться от комплекса неполноценности? А если дело во мне? Что, если я, как выдающаяся личность, просто пригибаю его к земле? Может, он понимает, что в медицине он станет всего лишь моей тенью, слабым отсветом? Ведь институт я ему просто навязал: взял за руку и потащил туда. Обошли конкурс? Разве это вообще можно назвать конкурсом! Когда поступал я, нас было семь человек на место. Теперь туда поступает половина таких, кому все равно, куда идти и на кого учиться. Когда окончат — а их как-нибудь да дотянут! — вот тогда мы отведаем и ягодок. Этим будет все равно, кого и как лечить. Жизнь устроена так, что парикмахера и сапожника каждый может себе выбрать сам, а врача — нет! Медицинский институт уже не для современных людей с развитыми мозгами: работы много, а зарплата маленькая. Теперь люди среднего достатка смотрят на рядового врача с сочувствием. Диплом стал походить на удостоверение бедности.
Нет, совесть меня не грызет: на тройку Наурис знал. А если кто-нибудь другой из поступавших и знал литературу на пятерку, то это еще не значит, что он стал бы лучшим врачом. В семье Спулги — все потомственные медики, я же в медицине создал целое направление. Парня можно было аттестовать уж за одно то, что вырос в такой семье.
Может, стоит попробовать в другой области, где он превзошел бы меня? Тогда мы не конкурировали бы и ему не суждено было бы прожить свою жизнь в тени моей славы. Может, в актеры? Он наделен воображением, нервозно-эмоционален, успех окрылил бы его. С кем поговорить об этом? Пусть начнет со студии при Художественном театре, а там видно будет…
— Жжжжж… Жжжжж… Моя маленькая крошечка… — Наурис продолжал кружить возле стола.
— Я сейчас, — извинилась Спулга перед гостями и встала.
— Хватит! — вдруг вскипел Виктор. И, кажется, сам испугался своего громкого и резкого голоса.
Спулга снова села на стул.
— Может быть, и в самом деле хватит? — как-то виновато обратилась она к Наурису. — Выпьете парочку коктейлей, и достаточно.
— У Илгониса тоже есть пятерка, — сказал Алп. — Тебе за него платить не придется.
— Я ведь ничего, я только зашел сказать: до свидания! — Наурис даже сделал книксен и, продолжая жужжать, выскользнул в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Ты, именинница, слишком балуешь его, — сказал Наркевич Спулге.
— Не так уж страшно — много от меня он не получает, — оправдывалась она.
— Мы установили твердую таксу, — сказал Алп. — Десять рублей в неделю, и баста.
«У меня стипендия была двести восемьдесят рублей в старых деньгах, а нынешних это было бы двадцать восемь, — подумал профессор. — А как я трясся, чтобы не потерять стипендию, и, странно, на все хватало, даже книги покупал».
— Что касается Винарта, ты неправ, — сказал Наркевич Алпу. — Я, конечно, Наурису не разрешаю с ним водиться, но сам бываю у него, когда надо подремонтировать машину. И тебе рекомендую.
— Мне не надо — у меня на фабрике свой механик.
— Раньше мне приходилось искать человека, который отогнал бы машину в автосервис — ведь там и за полдня не управишься, писать на него доверенность, а теперь я просто звоню Винарту и отдаю ему ключи. Через час моя машина уже готова. Масло заменено, клапаны отрегулированы… Работает безукоризненно. Правда, развал передних колес он не берется делать, с этим лучше в сервис, на стенд. Вот ты, Алп, как специалист народного хозяйства, не объяснишь ли мне, что это за экономическое чудо — Винарт? Во всех школах подряд меня учили: чем крупнее предприятие, тем больше возможностей для механизации и повышения производительности труда — в результате продукция становится дешевле. Винарт и ему подобные работают лучше и дерут за это наполовину меньше, чем в автосервисе, но газеты их почему-то не хвалят, а ругают.
— В детстве он был очень послушным мальчиком. Учеба, правда, давалась ему трудно: много болел, — вставила Спулга.
— Я думаю, за свою жизнь тебе довелось встречать и другие примеры несогласованности теории и практики. Если бы Винарт не научил наших мальчиков отпирать двери машины, они не угнали бы тот «Москвич». В этом я уверен. Сколько он отсидел? — мрачно спросил Алп.
— Года полтора, кажется.
— Но ведь дали больше.
— За хорошую работу и примерное поведение освободили досрочно. Я помог ему арендовать гараж, и теперь он по вечерам халтурит в поте лица. К нему выстраивается целая очередь, на каком-то складе у него есть блат — может достать запчасти. Но за работу дерет! Ей-богу, этот оборотистый парень станет миллионером.
— Ну что вы о таких старых, противных делах! — прикрикнула на мужа Спулга. — Поговорим о чем-нибудь более веселом. Эдуард Агафонович, я хочу чокнуться с вами!
— Желание красивой женщины — для меня приказ, который незамедлительно следует выполнить! — галантно отвечал хозяйственный работник.
Сумерки сгущались: почти во всех окнах уже горел свет, только на улицах лампы еще не зажглись.
— Мы бы им здорово помешали, если бы остались там, — сказал Наурис, теребя в руке несчастную пятирублевку.
— Дома, когда я слышу, как открывается входная дверь, уже знаю что последует: начнется крик, что у меня в комнате беспорядок, что через десять минут — ужинать… Старика я вообще не вижу — вечно на фабрике или на охоте, — подхватил Илгонис.
Они прошли мимо троллейбусной остановки, где толпился народ, мимо кафе-мороженого и свернули в небольшой переулок.
— Своим присутствием мы ежеминутно напоминаем своим мамашам, какими старухами они стали. — Наурис смял пятерку в комок и отшвырнул в сторону. Комок несколько раз подпрыгнул на мостовой, потом исчез в темноте. — Мне противна эта мелочность, которая царит у нас дома.
— Ты что, сдурел? Это же деньги.
— Пусть какому-нибудь бедняку утром достанется в качестве подарка.
Они свернули еще раз и прошли через сквер, где дети катались с искусственной горки.
— Я не верю, что такой супермотоцикл он сумеет раздобыть для тебя, — сказал Наурис, возвращаясь к начатому разговору.
— Сказал, достанет через какую-то московскую контору, которая может купить за границей все, что угодно. На чеки, конечно. Теперь, когда он ремонтирует машины, говорит, у него появился колоссальный блат.
— Все равно получится накладно: чеки один к одному не достать.
— Мы договорились один к двум рублям. Говорят, цена сейчас примерно такая. Конечно, все вместе это влетит в копеечку!
— А какой фирмы?
— BFG-тысяча триста.
— Разве не «хонда»?
— Я недавно видел «хонду»-MBX-восемьдесят. Конечно, это довольно мощная машина при такой небольшой кубатуре. От нуля до шестидесяти километров в час за семь секунд, вес — неполных сто…
— Ты мне об этих премудростях не толкуй, я не техноман.
— Меня не устраивает максимальная скорость. Рокеры на своих «Явах» обойдут в два счета.
— А у этого второго — японского?
— Почему японского? BFG производят во Франции.
— А по мне, хоть в Абиссинии.
— Сто девяносто в час. Практически за мной не угнаться даже на вертолете.
— Когда разобьешься, от тебя и мокрого места не останется.
— Для сравнения с новейшими моделями мирового автостроения, datsum sumy — сто шестьдесят пять; британский rover SD turbo — столько же, токийский subaru leone — столько же; opel mauta GT — сто восемьдесят семь. И только ford sierra способна выжать сто девяносто, но покажи мне такого торгаша, у которого будет двадцать пять тысяч в западных марках — столько стоит sierra. Какой-нибудь боцманишка за несколько сотен покупает там старую колымагу, например, taunas, и воображает здесь черт знает как, хоть все железки давно гремят и разваливаются.
— Ах, не говори мне о деньгах, — пропел Наурис дребезжащим голосом и перешел к волновавшей его прозе. — Ты не можешь мне одолжить три? По пути мы бы зашли в «Яму». Я потом отдам.
Чуть поколебавшись, Илгонис вытащил из заднего кармана брюк три новенькие сложенные сторублевки и отдал Наурису.
— Но до первого требования, — добавил он. — Может случиться, что мне скоро предложат чеки.
— Договорились. — Наурис спрятал деньги. — Никак не пойму, почему они так быстро тают. Есть, есть и вдруг — нет!
Они вышли из скверика на улицу с высокими домами, и Наурис вернулся к разговору о мотоцикле.
— А что ты скажешь своему старику? Он же спросит.
— Скажу, что нашел.
— Я серьезно.
— Там видно будет. Скажу, что можно выменять или выменять и еще немного доплатить.
— Скажи: навязался один дурак покупатель на твой маг — за тысячу. Поживешь немного и без музыки.
— Поживем — увидим, а мысль неплохая. — Они остановились возле телефона-автомата. Наурис нашел в кармане монету, снял трубку и начал вращать диск.
Глава XII
Вот и будка из обрезков досок, которую супружеская чета уже достроила. Выглядит совсем неплохо, только нужно покрасить. Наверно, решили отложить до весны.
А в остальном в Садах ничего не изменилось — все выглядит так же, как и вчера. Разве только будка супругов еще была недостроена; когда мы после осмотра домика Цепса уводили его — он семенил между мной и Иваром, — чету мы не видели. Очевидно, они пришли позднее, но со своей работой управились.
Ивар с Цепсом идут впереди, я немного поотстал. Странно, но за ночь закрома памяти у Цепса заметно пополнились.
— Мы расстались вот тут, аккурат на этом месте, — Цепс останавливается как вкопанный и показывает своими длинными руками. — Я свернул на тропку, Граф пошел прямо. А машина стояла там, немного впереди.
— Разве с тропки вы могли увидеть, как Грунский садился в машину? Сквозь все эти изгороди? — спрашивает Ивар.
— Я и не видел! — Цепс снова молитвенно складывает руки и обращается ко мне. — Я не видел! Я только слышал, как захлопнулись дверцы легковой машины.
— Почему вы думаете, что ждали именно Грунского?
— Он сказал мне, что его отвезут на халтуру.
— В предыдущих беседах вы не сказали нам об этом ни слова.
— Мне нельзя пить спиртное, тогда…
— Да, да, мы знаем, — перебивает Ивар и заканчивает: — Тогда у вас полностью пропадает память.
Цепс ведет нас дальше к тому месту, где, по его словам, он видел машину. Мы, конечно, осматриваем почву, хотя и не надеемся увидеть отпечатки протектора. Разумеется, ничего не находим. Ведь прошло несколько дней — разве что у края канавы могли сохраниться какие-нибудь следы: дорога здесь узкая, поэтому вряд ли машина останавливалась посредине дороги.
А может, следы и сохранились бы, если бы здесь действительно останавливалась машина.
— Красная легковая машина, — рассказывает Цепс, часто моргая. — Железки у нее блестящие-блестящие.
Сколько он будет водить нас за нос? Кажется, вошел в роль. Надо подумать, как его одернуть, чтобы охота врать прошла и чтоб сказал наконец правду.
Ивар нехотя продолжает расспрашивать. В котором часу это было? Как стояла машина по отношению к ним — передом или задом? «Жигули»? «Москвич»? «Запорожец»? Может, «Волга».
— Может быть…
— Я, правда, за свою жизнь еще ни разу не видел ни одной «Волги» красного цвета, — возражает Ивар.
Тогда, значит, это не «Волга», говорит, ведь он в машинах совсем не разбирается. Но что красная — точно, цвета он различает хорошо.
— Не заметили ли номер машины? Не приметили ли человека, сидевшего за рулем? Попробуем еще раз уточнить время. Вы сказали, что это было в два часа дня?
— Скорее, это было уже после двух…
— Кого вы еще встретили на дороге?
— Никого.
Мне уже давно хочется официально сообщить Цепсу о смерти Грунского, чтобы увидеть его реакцию, но я все еще надеюсь, что он забудется и заговорит о Грунском как о покойнике. Этого вполне было бы достаточно, чтобы приступить к разговору начистоту, ведь по теперешней версии ему неизвестно, что Грунский мертв.
— А мужчина, который строил эту будку? — выпаливаю я на всякий случай.
— Он нас с Графом не видел, он наклонился — закапывал опорные стойки.
— Почему вы думаете, что не видел?
— Тогда бы мы поздоровались! Я его знаю, мы всегда с ним здороваемся!
— Не смотрел же он все время в яму, машину-то он должен был заметить.
— Да, так могло быть… Только ему пришлось бы смотреть искоса.
Я про себя порадовался. Если будет свидетель, который скажет, что в это время здесь не стояло никакой машины, то Шеф позволит прекратить розыск и мы наконец перестанем носить воду решетом.
Я попросил Ивара подойти к только что сколоченной будке. Он подергал калитку — заперта. Ничего не поделаешь, придется перелезать через забор. Ивар делает это ловко, но озирается по сторонам.
— Который столб он тогда вкапывал?
— Этот, — показывает Цепс.
— Встань у того столба и стой, — обращаюсь я к Ивару. — А мы пойдем туда, где стояла машина. Вы сказали — здесь. А теперь гляньте, товарищ Цепс, как мы отсюда хорошо видим моего коллегу. Значит, мужчина, который закапывал столб, слегка разогнув спину, мог заметить машину. Вы согласны? Более того: хотел он этого или нет, машину он должен был заметить, ведь она находилась впереди, хотя и не близко.
— Да, теперь это совершенно ясно — он должен был видеть! — согласился Цепс. — А может, машина ждала его совсем недолго? Но лучше всего об этом расскажет сам Граф. Я никак не могу понять, что вы от меня хотите узнать?
Вынимаю записную книжку и тщательно записываю номер садового домика, чтобы потом в гениальном хаосе картотеки, которую ведет сторож, легче было отыскать адрес его владельца.
Мы договорились, что микроавтобус-оперативку оставят мне, а Цепс и Ивар поедут на общественном транспорте. Порядка ради придется расспросить свидетеля, как выглядели задние фонари у красной машины, это помогло бы определить марку. А Ивар будет показывать Цепсу фотографии, рисовать и спрашивать: «Такие? А может, такие?»
Таким образом, рапорт Шефу будет полным как никогда. И рапорт подтвердит, что мы сделали все, что было в наших силах. Надеюсь, к тому времени уже будем иметь и ответ из лаборатории о составе жидкости в бутылках и наличии в них хлороформа. Думаю, что, прочитав заключение, Цепс уже не осмелится говорить нам об исчезновении у него после пьянки памяти, которую он обретает снова, когда ему это выгодно.
Хозяина достроенной будки нет, но его разговорчивая супруга объясняет мне, где его найти.
— Вы никого не расспрашивайте, а прямо ступайте туда, где работает бульдозер! — на прощанье сказала словоохотливая жена хозяина.
Через несколько минут я уже на стройплощадке, обнесенной плотным забором, недалеко от центра. Несколько мужчин собрались возле самосвала, в кузов которого экскаватор ссыпает строймусор, оставшийся после сноса деревянной постройки. Теперь я с уверенностью мог бы сказать, откуда взялись доски, из которых сколочена будка хозяина.
На этот счет у меня уже нет сомнений. Но доски меня не интересуют, как и мужчины возле самосвала.
Тупорылый агрегат-силач маневрирует в отдаленном углу площадки. Иду вдоль забора — тут машины укатали землю, получилось что-то вроде дороги.
Не успел я до него дойти, как бульдозерист замахал мне рукой, показывая, что заметил меня, остановил свою машину и идет мне навстречу, а мотор продолжал тарахтеть на холостом ходу.
— Какой пьяница вас интересует сегодня? — смеясь, спрашивает он.
— А что, если стройматериалы? — резко отвечаю я.
— Все равно их отвозят на свалку и сжигают, — хмуро говорит мужчина. — Попробуй-ка, купи нынче доски в магазине — семь шкур сдерут! А если бы разрешили брать здесь кому чего надо — ведь можно за это и заплатить кое-что, отпали бы погрузки и перевозка. Кому какая польза от того, что еще годные материалы переводят на дым?
— Вы помните тот день, когда… Мне сказали, что вы в тот день вкапывали столбы.
— Кто сказал?
— Неважно, кто. Вы не заметили тогда какого-нибудь незнакомого человека поблизости или…
— Никого не заметил. Только машину, которая стояла на дороге подальше.
— Какого цвета?
— Красные «Жигули».
— Номер? Модель?
— У меня же не было при себе бинокля.
— Было бы хорошо, если б вы вспомнили цвет номера — белый или черный? — Переход на новые номера международного стандарта осуществляется медленно, большая часть машин ездит еще со старыми, черными. Продолжая поиск, мы могли бы сразу исключить большую группу машин, если бы знали цвет номера щитка.
— Не могу сказать, я не обратил внимания. Но вид был щегольской.
— У водителя?
— Нет, водителя не видел. «Жигули» были щегольские. Все сверкало и переливалось — машина из таких, которые каждый день обхаживают мягкой тряпочкой и полировочной пастой. А модель… Ну, из дорогих — хромированная полоска по боку.
— В котором часу машина подъехала?
— Откровенно говоря, я не приметил, ни когда она подъехала, ни когда уехала. Мотор у такой работает тихо — не то что у моего бульдозера — его слышно за четыре квартала.
— Может, машина принадлежит кому-нибудь из владельцев ближайших участков?
— На той стороне ни у кого машины нет! — Мужчина вытаскивает из кармана сигарету и стискивает ее зубами. Точно так же, как тогда возле будки, — не предлагая. Закуривает. — Там остались одни старухи, старики-то помирают первыми. Эти бабы до тех пор отравляют нам жизнь, пока в гроб не вгонят. Потом сами же плачут, да только какой в том толк.
— Подъехала чужая машина… что же вы не пошли посмотреть?
— А вы побежали бы смотреть, если бы были на моем месте? Место здесь тихое — может, кто свою милашку щупает… Не надо быть свиньей. Если бы кто полез подглядывать за мной, я б тому сразу дал в ухо. Он же ничего не крал, не ломал, даже не хулиганил.
— Постарайтесь вспомнить, имела ли машина какие-нибудь особые приметы? Скажем, не была ли какая-нибудь вещица подвешена к заднему стеклу, или занавесочка, может, надпись какая или переводная картинка.
— Может, что и было, но я не помню.
Через полчаса я уже сижу с рапортом в просторном кабинете Шефа. Мы должны решить, освободить задержанного Петериса Цепса или пока еще нет.
— Что ты сам думаешь?
— Слишком много совпадений, — говорю я. — Мотив как на ладони: отбирал пенсию, притеснял, избивал. Вечно так продолжаться не могло — бунт в конце концов должен был произойти. Склад аптечных товаров, хлороформ, пропажа тачки. То, что на дороге в Садах были «Жигули», — стоит недорого, во всяком случае, меньше того, о чем я сказал выше. «Жигули» стояли — да. Цепс их видел — да, но за все время допроса он не сказал об этом ни слова, а тут ему вдруг пришло в голову, что это могло бы пригодиться, и он решил попытать счастья. Откровенно говоря, у меня нет никакой надежды на то, что мы нападем на след машины. Скорее, надо искать след тачки.
— Откровенно говоря, у вас еще вообще ничего нет. Кроме Грунского в глубокой канаве с камнем на шее!
— Это с точки зрения начальства…
— Почему с точки зрения начальства? Если бы ты сидел на моем месте, то…
— Петериса Цепса, конечно, надо освободить, он никуда не денется. Потребую расписку о невыезде, и пусть идет. Если попытается скрыться — тем лучше, значит, он и есть убийца!
— Я сегодня утром говорил с ним. Когда Ивар уехал в Сады искать новых свидетелей, видевших красные «Жигули».
— И какое впечатление?
— Кажется, твой мотив ни к черту не годен. Как будто все правильно: притеснял, обирал, избивал. Мы с тобой исходим из привычной логики, но к Цепсу эти мерки не подходят. Когда я сказал, что Грунский мертв… Я ожидал какой угодно реакции на это неожиданное известие. Удивления. Просьбы показать покойника. Как всегда. «Нет, я отказываюсь верить!» Как обычно говорят в подобных случаях. Но ничего подобного! Только слезы! Безудержные, тихие слезы. Пришлось дать таблетки. Когда он запивал их водой, зубы стучали о стакан. Я спросил, кто, по его мнению, мог сделать это, и он ответил: «Никто, кроме меня, не любил Графа!»
— Не могу сказать, что вы мне оказали большую услугу. У меня был другой план.
— В пользу Цепса свидетельствуют и масляные пятна у Грунского на плаще сзади.
— А я так не думаю. Красные «Жигули» — новая и ухоженная машина, в такой не найдешь и капли масла. Откуда же пятно? Скорее, нас могут интересовать песок и глина за отворотами брюк. Однако Грунский, как известно, мастерил печи, и более ужасного грязнули мне, пожалуй, видеть еще не доводилось.
«Сзади, за отворотами брюк» — так было написано в заключении экспертизы.
— Если лаборатория не обнаружит ни в бутылке, ни в стаканах, взятых у Цепса, хлороформ, я отпущу Цепса.
— И извинишься.
— За что?
— Еще и как извинишься! Нечего было оставлять его здесь, если не был уверен, что сумеешь доказать.
— А разве наш престиж пострадал бы меньше, если бы я выгнал его в холодную, темную ночь на улицу? У меня же нет транспорта, на котором я мог бы доставить его домой.
— И все же извинись.
Я сержусь, и не без причины. Сейчас я извинюсь, а потом, через неделю, мне снова придется его брать. Как это будет выглядеть?
— Я жду от вас вестей получше. Мне тоже звонят и спрашивают.
— Между прочим, в том месте с собаками гулять запрещено, — язвительно говорю я, вспомнив, что рассказывала Спулле о сердитых звонках всяких мелких начальников ей и Шефу. — Там висят даже специальные знаки: собачья голова на синем фоне, перечеркнутая красной полосой.
— Не будь бессовестным. А то… — Шеф горбится.
«А что? Я не начальник, я себе работу всегда найду!»
В коридоре возле нашей комнатушки сталкиваюсь с Йваром.
— Что случилось с Цепсом? — спрашивает он, пока я отпираю дверь. — Я сейчас заходил к нему. Говорят, отказался от обеда, все время плачет. Вызвали врача, чтобы дал что-нибудь успокоительное.
— Шеф ему сказал о Грунском.
— Что-то очень он торопится.
— Я тоже так думаю. — Верхнюю одежду мы сняли, устраиваемся за столами. — Много ли стройматериалов там нужно? Я о канаве. Досок? Реек? Справимся ли своими силами?
— Я даже не смотрел.
— А что же ты все это время делал? Ловеласничал?
— Можно сказать и так.
— Прекрасно! Тебе можно позавидовать! — Моя злость, которая начала копиться еще в кабинете у Шефа, грозит вырваться наружу. Каждый делает, что хочет, а я навешивай себе на шею неприятности. Никто не просил Шефа говорить с Цепсом, Ивару было поручено обследовать, как лучше перегородить канаву, а он этого не сделал. Иначе не проверишь, не лежит ли там, в иле, предмет, при помощи которого убили Грунского. Это можно сделать, лишь перегородив часть канавы с двух сторон, а затем при помощи пожарников выкачать воду. Вдруг найдется не только этот предмет, но и что-нибудь другое, интересующее нас. Искали магнитом… А если предмет был из латуни или бронзы? Или камень? Какой тогда толк от нашего магнита?
А в остальном в Садах ничего не изменилось — все выглядит так же, как и вчера. Разве только будка супругов еще была недостроена; когда мы после осмотра домика Цепса уводили его — он семенил между мной и Иваром, — чету мы не видели. Очевидно, они пришли позднее, но со своей работой управились.
Ивар с Цепсом идут впереди, я немного поотстал. Странно, но за ночь закрома памяти у Цепса заметно пополнились.
— Мы расстались вот тут, аккурат на этом месте, — Цепс останавливается как вкопанный и показывает своими длинными руками. — Я свернул на тропку, Граф пошел прямо. А машина стояла там, немного впереди.
— Разве с тропки вы могли увидеть, как Грунский садился в машину? Сквозь все эти изгороди? — спрашивает Ивар.
— Я и не видел! — Цепс снова молитвенно складывает руки и обращается ко мне. — Я не видел! Я только слышал, как захлопнулись дверцы легковой машины.
— Почему вы думаете, что ждали именно Грунского?
— Он сказал мне, что его отвезут на халтуру.
— В предыдущих беседах вы не сказали нам об этом ни слова.
— Мне нельзя пить спиртное, тогда…
— Да, да, мы знаем, — перебивает Ивар и заканчивает: — Тогда у вас полностью пропадает память.
Цепс ведет нас дальше к тому месту, где, по его словам, он видел машину. Мы, конечно, осматриваем почву, хотя и не надеемся увидеть отпечатки протектора. Разумеется, ничего не находим. Ведь прошло несколько дней — разве что у края канавы могли сохраниться какие-нибудь следы: дорога здесь узкая, поэтому вряд ли машина останавливалась посредине дороги.
А может, следы и сохранились бы, если бы здесь действительно останавливалась машина.
— Красная легковая машина, — рассказывает Цепс, часто моргая. — Железки у нее блестящие-блестящие.
Сколько он будет водить нас за нос? Кажется, вошел в роль. Надо подумать, как его одернуть, чтобы охота врать прошла и чтоб сказал наконец правду.
Ивар нехотя продолжает расспрашивать. В котором часу это было? Как стояла машина по отношению к ним — передом или задом? «Жигули»? «Москвич»? «Запорожец»? Может, «Волга».
— Может быть…
— Я, правда, за свою жизнь еще ни разу не видел ни одной «Волги» красного цвета, — возражает Ивар.
Тогда, значит, это не «Волга», говорит, ведь он в машинах совсем не разбирается. Но что красная — точно, цвета он различает хорошо.
— Не заметили ли номер машины? Не приметили ли человека, сидевшего за рулем? Попробуем еще раз уточнить время. Вы сказали, что это было в два часа дня?
— Скорее, это было уже после двух…
— Кого вы еще встретили на дороге?
— Никого.
Мне уже давно хочется официально сообщить Цепсу о смерти Грунского, чтобы увидеть его реакцию, но я все еще надеюсь, что он забудется и заговорит о Грунском как о покойнике. Этого вполне было бы достаточно, чтобы приступить к разговору начистоту, ведь по теперешней версии ему неизвестно, что Грунский мертв.
— А мужчина, который строил эту будку? — выпаливаю я на всякий случай.
— Он нас с Графом не видел, он наклонился — закапывал опорные стойки.
— Почему вы думаете, что не видел?
— Тогда бы мы поздоровались! Я его знаю, мы всегда с ним здороваемся!
— Не смотрел же он все время в яму, машину-то он должен был заметить.
— Да, так могло быть… Только ему пришлось бы смотреть искоса.
Я про себя порадовался. Если будет свидетель, который скажет, что в это время здесь не стояло никакой машины, то Шеф позволит прекратить розыск и мы наконец перестанем носить воду решетом.
Я попросил Ивара подойти к только что сколоченной будке. Он подергал калитку — заперта. Ничего не поделаешь, придется перелезать через забор. Ивар делает это ловко, но озирается по сторонам.
— Который столб он тогда вкапывал?
— Этот, — показывает Цепс.
— Встань у того столба и стой, — обращаюсь я к Ивару. — А мы пойдем туда, где стояла машина. Вы сказали — здесь. А теперь гляньте, товарищ Цепс, как мы отсюда хорошо видим моего коллегу. Значит, мужчина, который закапывал столб, слегка разогнув спину, мог заметить машину. Вы согласны? Более того: хотел он этого или нет, машину он должен был заметить, ведь она находилась впереди, хотя и не близко.
— Да, теперь это совершенно ясно — он должен был видеть! — согласился Цепс. — А может, машина ждала его совсем недолго? Но лучше всего об этом расскажет сам Граф. Я никак не могу понять, что вы от меня хотите узнать?
Вынимаю записную книжку и тщательно записываю номер садового домика, чтобы потом в гениальном хаосе картотеки, которую ведет сторож, легче было отыскать адрес его владельца.
Мы договорились, что микроавтобус-оперативку оставят мне, а Цепс и Ивар поедут на общественном транспорте. Порядка ради придется расспросить свидетеля, как выглядели задние фонари у красной машины, это помогло бы определить марку. А Ивар будет показывать Цепсу фотографии, рисовать и спрашивать: «Такие? А может, такие?»
Таким образом, рапорт Шефу будет полным как никогда. И рапорт подтвердит, что мы сделали все, что было в наших силах. Надеюсь, к тому времени уже будем иметь и ответ из лаборатории о составе жидкости в бутылках и наличии в них хлороформа. Думаю, что, прочитав заключение, Цепс уже не осмелится говорить нам об исчезновении у него после пьянки памяти, которую он обретает снова, когда ему это выгодно.
Хозяина достроенной будки нет, но его разговорчивая супруга объясняет мне, где его найти.
— Вы никого не расспрашивайте, а прямо ступайте туда, где работает бульдозер! — на прощанье сказала словоохотливая жена хозяина.
Через несколько минут я уже на стройплощадке, обнесенной плотным забором, недалеко от центра. Несколько мужчин собрались возле самосвала, в кузов которого экскаватор ссыпает строймусор, оставшийся после сноса деревянной постройки. Теперь я с уверенностью мог бы сказать, откуда взялись доски, из которых сколочена будка хозяина.
На этот счет у меня уже нет сомнений. Но доски меня не интересуют, как и мужчины возле самосвала.
Тупорылый агрегат-силач маневрирует в отдаленном углу площадки. Иду вдоль забора — тут машины укатали землю, получилось что-то вроде дороги.
Не успел я до него дойти, как бульдозерист замахал мне рукой, показывая, что заметил меня, остановил свою машину и идет мне навстречу, а мотор продолжал тарахтеть на холостом ходу.
— Какой пьяница вас интересует сегодня? — смеясь, спрашивает он.
— А что, если стройматериалы? — резко отвечаю я.
— Все равно их отвозят на свалку и сжигают, — хмуро говорит мужчина. — Попробуй-ка, купи нынче доски в магазине — семь шкур сдерут! А если бы разрешили брать здесь кому чего надо — ведь можно за это и заплатить кое-что, отпали бы погрузки и перевозка. Кому какая польза от того, что еще годные материалы переводят на дым?
— Вы помните тот день, когда… Мне сказали, что вы в тот день вкапывали столбы.
— Кто сказал?
— Неважно, кто. Вы не заметили тогда какого-нибудь незнакомого человека поблизости или…
— Никого не заметил. Только машину, которая стояла на дороге подальше.
— Какого цвета?
— Красные «Жигули».
— Номер? Модель?
— У меня же не было при себе бинокля.
— Было бы хорошо, если б вы вспомнили цвет номера — белый или черный? — Переход на новые номера международного стандарта осуществляется медленно, большая часть машин ездит еще со старыми, черными. Продолжая поиск, мы могли бы сразу исключить большую группу машин, если бы знали цвет номера щитка.
— Не могу сказать, я не обратил внимания. Но вид был щегольской.
— У водителя?
— Нет, водителя не видел. «Жигули» были щегольские. Все сверкало и переливалось — машина из таких, которые каждый день обхаживают мягкой тряпочкой и полировочной пастой. А модель… Ну, из дорогих — хромированная полоска по боку.
— В котором часу машина подъехала?
— Откровенно говоря, я не приметил, ни когда она подъехала, ни когда уехала. Мотор у такой работает тихо — не то что у моего бульдозера — его слышно за четыре квартала.
— Может, машина принадлежит кому-нибудь из владельцев ближайших участков?
— На той стороне ни у кого машины нет! — Мужчина вытаскивает из кармана сигарету и стискивает ее зубами. Точно так же, как тогда возле будки, — не предлагая. Закуривает. — Там остались одни старухи, старики-то помирают первыми. Эти бабы до тех пор отравляют нам жизнь, пока в гроб не вгонят. Потом сами же плачут, да только какой в том толк.
— Подъехала чужая машина… что же вы не пошли посмотреть?
— А вы побежали бы смотреть, если бы были на моем месте? Место здесь тихое — может, кто свою милашку щупает… Не надо быть свиньей. Если бы кто полез подглядывать за мной, я б тому сразу дал в ухо. Он же ничего не крал, не ломал, даже не хулиганил.
— Постарайтесь вспомнить, имела ли машина какие-нибудь особые приметы? Скажем, не была ли какая-нибудь вещица подвешена к заднему стеклу, или занавесочка, может, надпись какая или переводная картинка.
— Может, что и было, но я не помню.
Через полчаса я уже сижу с рапортом в просторном кабинете Шефа. Мы должны решить, освободить задержанного Петериса Цепса или пока еще нет.
— Что ты сам думаешь?
— Слишком много совпадений, — говорю я. — Мотив как на ладони: отбирал пенсию, притеснял, избивал. Вечно так продолжаться не могло — бунт в конце концов должен был произойти. Склад аптечных товаров, хлороформ, пропажа тачки. То, что на дороге в Садах были «Жигули», — стоит недорого, во всяком случае, меньше того, о чем я сказал выше. «Жигули» стояли — да. Цепс их видел — да, но за все время допроса он не сказал об этом ни слова, а тут ему вдруг пришло в голову, что это могло бы пригодиться, и он решил попытать счастья. Откровенно говоря, у меня нет никакой надежды на то, что мы нападем на след машины. Скорее, надо искать след тачки.
— Откровенно говоря, у вас еще вообще ничего нет. Кроме Грунского в глубокой канаве с камнем на шее!
— Это с точки зрения начальства…
— Почему с точки зрения начальства? Если бы ты сидел на моем месте, то…
— Петериса Цепса, конечно, надо освободить, он никуда не денется. Потребую расписку о невыезде, и пусть идет. Если попытается скрыться — тем лучше, значит, он и есть убийца!
— Я сегодня утром говорил с ним. Когда Ивар уехал в Сады искать новых свидетелей, видевших красные «Жигули».
— И какое впечатление?
— Кажется, твой мотив ни к черту не годен. Как будто все правильно: притеснял, обирал, избивал. Мы с тобой исходим из привычной логики, но к Цепсу эти мерки не подходят. Когда я сказал, что Грунский мертв… Я ожидал какой угодно реакции на это неожиданное известие. Удивления. Просьбы показать покойника. Как всегда. «Нет, я отказываюсь верить!» Как обычно говорят в подобных случаях. Но ничего подобного! Только слезы! Безудержные, тихие слезы. Пришлось дать таблетки. Когда он запивал их водой, зубы стучали о стакан. Я спросил, кто, по его мнению, мог сделать это, и он ответил: «Никто, кроме меня, не любил Графа!»
— Не могу сказать, что вы мне оказали большую услугу. У меня был другой план.
— В пользу Цепса свидетельствуют и масляные пятна у Грунского на плаще сзади.
— А я так не думаю. Красные «Жигули» — новая и ухоженная машина, в такой не найдешь и капли масла. Откуда же пятно? Скорее, нас могут интересовать песок и глина за отворотами брюк. Однако Грунский, как известно, мастерил печи, и более ужасного грязнули мне, пожалуй, видеть еще не доводилось.
«Сзади, за отворотами брюк» — так было написано в заключении экспертизы.
— Если лаборатория не обнаружит ни в бутылке, ни в стаканах, взятых у Цепса, хлороформ, я отпущу Цепса.
— И извинишься.
— За что?
— Еще и как извинишься! Нечего было оставлять его здесь, если не был уверен, что сумеешь доказать.
— А разве наш престиж пострадал бы меньше, если бы я выгнал его в холодную, темную ночь на улицу? У меня же нет транспорта, на котором я мог бы доставить его домой.
— И все же извинись.
Я сержусь, и не без причины. Сейчас я извинюсь, а потом, через неделю, мне снова придется его брать. Как это будет выглядеть?
— Я жду от вас вестей получше. Мне тоже звонят и спрашивают.
— Между прочим, в том месте с собаками гулять запрещено, — язвительно говорю я, вспомнив, что рассказывала Спулле о сердитых звонках всяких мелких начальников ей и Шефу. — Там висят даже специальные знаки: собачья голова на синем фоне, перечеркнутая красной полосой.
— Не будь бессовестным. А то… — Шеф горбится.
«А что? Я не начальник, я себе работу всегда найду!»
В коридоре возле нашей комнатушки сталкиваюсь с Йваром.
— Что случилось с Цепсом? — спрашивает он, пока я отпираю дверь. — Я сейчас заходил к нему. Говорят, отказался от обеда, все время плачет. Вызвали врача, чтобы дал что-нибудь успокоительное.
— Шеф ему сказал о Грунском.
— Что-то очень он торопится.
— Я тоже так думаю. — Верхнюю одежду мы сняли, устраиваемся за столами. — Много ли стройматериалов там нужно? Я о канаве. Досок? Реек? Справимся ли своими силами?
— Я даже не смотрел.
— А что же ты все это время делал? Ловеласничал?
— Можно сказать и так.
— Прекрасно! Тебе можно позавидовать! — Моя злость, которая начала копиться еще в кабинете у Шефа, грозит вырваться наружу. Каждый делает, что хочет, а я навешивай себе на шею неприятности. Никто не просил Шефа говорить с Цепсом, Ивару было поручено обследовать, как лучше перегородить канаву, а он этого не сделал. Иначе не проверишь, не лежит ли там, в иле, предмет, при помощи которого убили Грунского. Это можно сделать, лишь перегородив часть канавы с двух сторон, а затем при помощи пожарников выкачать воду. Вдруг найдется не только этот предмет, но и что-нибудь другое, интересующее нас. Искали магнитом… А если предмет был из латуни или бронзы? Или камень? Какой тогда толк от нашего магнита?