Страница:
– Почему нет? – хриплым голосом спросил он; его ласки стали более настойчивыми.
Он продолжал целовать ее. Казалось, он знал все места, где ей были приятны его поцелуи, и его губы тотчас же оказывались там, и Хлоя уже была бессильна сопротивляться.
Она не могла ничего объяснить. Воля покинула ее. Она хотела его. Уже месяцы разделяли их с Джошем. На этот раз они, похоже, расстались окончательно. Разумеется, она не была влюблена в Джонни, но он был привлекателен и возбуждал ее.
Почему нет? Она почувствовала, как нарастает в ней желание, и уже хотела, чтобы он взял ее сейчас же. Она чувствовала, как просыпается в ней сексуальный голод.
Хлоя вдруг поняла, что не стоит сопротивляться. Оставь все как есть, подумала она. К черту завтра. К черту Джоша. К черту то, что подумают люди. Мысленно и душой она была с Джошем, когда Джонни Свэнсон увлек ее в постель.
В эти трудные дни ожидания Эмералд окунулась в светскую жизнь. Она была, как всегда, популярна, и с удовольствием принимала приглашения на любые приемы, завтраки, премьеры, почти опустошив свой банковский счет на десятки новых туалетов. Ее менеджер был в отчаянии, но она лишь мило улыбалась и продолжала транжирить деньги.
Сисси с фанатизмом истязала свое тело. Она потеряла еще три фунта благодаря новой чудодейственной диете, состоящей из проросших пшеничных зерен, рисовых пирожных и киви. Утро она посвящала бегу, гимнастике и йоге, а послеобеденное время проводила в телефонных разговорах с Дафни и Робином Феликсом, агентом, обсуждая свои шансы на успех.
Большую часть времени Розалинд Ламаз проводила в своей солнечной маленькой кухне, где больше всего любила готовить и одновременно смотреть мыльные оперы по восьмому, испанскому, каналу. Сейчас она готовила бобы с рисом, и запах в кухне был отменный. Розалинд не терпелось отведать это блюдо со своей молоденькой племянницей Анжеликой, а потом полакомиться и ею самой. Они сидели в укромном уголке кухни, ели бобы с рисом и завороженно следили за Лолитой Лопес, великой мексиканской звездой пятидесятых, которую показывали сейчас на телеэкране в фильме «Mis ninos у Mis Hombres», самом любимом в испанской общине Лос-Анджелеса.
Розалинд была счастлива, что можно вот так просто слоняться по дому, ничего не делая. В душе она была простой женщиной. Простой во всем, кроме секса. Но за последние несколько лет ее утомили многочисленные любовники. Их толстые тела, тяжелое дыхание, потная горячая плоть, запахи алкоголя и табака стали вызывать у нее отвращение.
В последнее время каждый раз, когда она занималась любовью с мужчиной, она пыталась уловить хоть какое-то возбуждение, но ничего не чувствовала. Тогда она тут же отсылала мужчин и искала удовлетворения своими пальцами. Вскоре и это перестало возбуждать. Когда же Анжелика, ее аккуратненькая восемнадцатилетняя племянница, приехала к ней жить, она поняла, что у них с Анжеликой очень много общего, кроме любви к бобам и мыльным операм восьмого канала.
Не было ничего восхитительнее тех ночей, которые они проводили с юной Анжеликой, исследуя каждую клеточку тела друг друга.
Когда позвонил агент Хлои и сообщил, что Дионн Уорвин внезапно заболела и не сможет выступить в отеле «Эмпайр» в Лас-Вегасе, Хлоя тут же ухватилась за возможность заменить ее. Так она могла бы избавиться от Джонни, который теперь ее преследовал, в надежде получить то, что ему не полагалось. Хлоя поняла, что ее интерес к нему угасал гораздо быстрее, чем она могла предполагать. То, что для нее было маленьким приключением – так, в отместку Джошу, – для Джонни значило куда больше, и он с настойчивостью искал с ней встреч, чего нельзя было сказать о ней.
– Пение отвлечет тебя от тягостного ожидания, милочка, – ласково говорил Джаспер.
– Ты прав, Джаспер, это слишком большое напряжение даже для моих стальных нервов, – Хлоя была благодарна старику за внимание.
– А ты сможешь выехать послезавтра? – заволновался Джаспер. – Будь готова к девятичасовому выступлению.
– Что? – У Хлои перехватило дыхание. – Джаспер, я знаю, что мы оба англичане и способны на многое, но, дорогой мой, я ведь не репетировала. Я не спела ни одной ноты с тех пор как вернулась с последних гастролей.
– Но это же было всего два месяца назад, дорогая, – мягко проговорил Джаспер. – Если тебе удастся вылететь в час дня в четверг, сможешь в три порепетировать в зале отеля. Для такого соловья, как ты, милочка, этого времени более чем достаточно.
– Ох и плут ты, Джаспер! – Хлоя невольно улыбнулась. – Но все-таки это может быть волнующим мероприятием, по крайней мере, хоть как-то отвлечет меня от этого чертова ожидания.
– Умница, хорошая девочка, – ласково сказал Джаспер. – Я там поприжал отель в плане денег, дорогая. Конечно, это не совсем то, что они собирались платить Дионне, но сорок пять тысяч в неделю, по-моему, неплохо, как ты считаешь, любовь моя?
– Ноги не протяну, конечно, да и у Валентино смогу еще немного продержаться. – Хлоя мысленно уже прикидывала свой гардероб. – Хорошо, Джаспер, увидимся в аэропорту. Мне надо собираться.
Хлоя паковала чемоданы быстро и умело. Двадцать лет жизни на колесах приучили ее собирать все необходимое в короткое время. Критическим взглядом она окинула вешалки с вечерними платьями, просмотрела и другие туалеты, тщательно выбирая лучшие. Она отложила красное, расшитое бисером платье от Боба Макки с разрезом до бедра, шифоновое платье от Нолана Миллера телесного цвета с накладными экзотическими цветами по линии плеч, гладкое черное шелковое платье фирмы «Шанель» с пышными рукавами, отделанными черной лисой. Белое кружевное платье Валентино, расшитое жемчугом и искусственными бриллиантами, с красивым вырезом, подчеркивающим простоту и изящество длинного, облегающего фигуру платья, завершало отобранный Хлоей ансамбль сценических туалетов. Пока горничная ходила за пластиковыми мешками и упаковочной бумагой, Хлоя еще раз придирчиво оценила свой гардероб.
Она отобрала пару вешалок с короткими экстравагантными вечерними туалетами – платьями и костюмами, в которых она могла появиться после концерта за ужином в ресторане или пройтись по казино Лас-Вегаса. Три костюма от Сен-Лорана, три Брюса Олдфилда, два-три Каверис, один Донны Каран и ее любимое платье – черное кружевное, фасон которого придумала она сама, а исполнил Фредди Лэнглан. Хватит ли этих туалетов на две недели? Бог не простит, если она появится вечером после концерта в том же платье, что и накануне. А вдруг Синатра будет выступать в это же время в «Цезаре»? Тогда и Барбара обязательно будет там. Лас-Вегас небольшой городок, наверняка каждый вечер они все будут встречаться на одних и тех же приемах. Надо быть готовой к этому. Поэтому лучше перестараться с гардеробом.
Хлоя достала еще два коротких платья – от Карла Лагерфельда и Энтони Прайса и попросила Мануэлу упаковать аксессуары, которые были подобраны в отдельных коробках, стоявших под каждым платьем. Хлоя была на редкость аккуратна в одежде. Каждый туалет она рассматривала как вложение капитала и очень заботливо относилась к вещам.
Она вытащила целый ворох свитеров, рубашек и юбок, разложила их на кровати и приступила к осмотру своих бесчисленных ящичков с драгоценностями, которые тоже были подобраны к каждому костюму. Хлою никогда не прельщала перспектива жить в постоянном волнении за судьбу своих украшений, поэтому ее единственными настоящими драгоценностями были кольцо с сапфиром и бриллиантом и бриллиантовые часики «Бушерон», все остальное было подделкой. Но тем не менее коллекция была подобрана с большим вкусом, стоила немалых денег, и Хлоя ее очень любила.
Мануэла уже упаковала сценические платья и аксессуары в пластиковые мешки и теперь укладывала остальные вещи в чемоданы.
Утром звонил Джонни, пробурчал что-то насчет того, что у него назначена встреча в спортзале с Ричардом Харрелом, а обедать будет с ребятами в «Ма Мэзон».
Хлоя причесалась, быстро нанесла макияж и попыталась связаться с Джонни в спортзале. Его там не было. В «Ма Мэзон» его ждали лишь в половине второго. Хлоя оставила записку у его секретаря.
– Куда ты едешь? – В дверях возникла Салли.
Она вошла, как всегда, без стука. Ее новая прическа в стиле «панк» как нельзя лучше сочеталась с наглой манерой держаться.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Хлоя как можно спокойнее.
– Мне нужно забрать кое-что из моих вещей. Отец купил мне квартиру в Уилшир Тауэрс. Я ее сама украшаю. – При этом Салли как бы между прочим ткнула пальцем в одну из галльских ваз Хлои.
– Разумеется, все будет в современном стиле. Шедевр высокой технологии.
– Как мило, – учтиво сказала Хлоя, желая только одного – чтобы девочка перестала трогать ее вещи и ушла.
Волосы Салли были выбриты над ушами, а то, что все-таки оставалось на голове, было выкрашено в черно-серебристую полоску и так залито лаком, что над головой взметались семи-восьмидюймовые стрелы, которые торчали в разные стороны. Помада на губах была фиолетового цвета, так же были накрашены и глаза. Ее туалет был совершенно невообразимым – фиолетовая юбка из винила, едва прикрывающая самые интимные места, серебристые гетры, натянутые на вышитые серебром колготы, безразмерный бледно-лиловый мохеровый свитер почти полностью прикрывал юбку. На шее болталась тусклая серебряная цепь, к которой была подвешена пятидюймовая статуэтка распятого Христа. Из одного уха свисала черная резиновая змея – подобие того, что продают в магазинах игрушек по пятьдесят центов, в другом ухе сверкала одна из самых дорогих сережек Хлои от Диора. Салли, казалось, уже была навеселе – то ли выпила, то ли приняла наркотик, хотя еще не было и одиннадцати.
– Ну, и куда ты отбываешь? – спросила Салли, открывая и закрывая бельевые ящики в спальне Хлои, вытаскивая оттуда самые интимные предметы туалета.
– В Лас-Вегас. – Хлоя стиснула зубы, стараясь держать себя в руках и не отвечать на вызов Салли.
– Гастроли?
– Да, две недели в «Эмпайр» в Лас-Вегасе. – Хлоя сделала вид, что занялась прической, и краем глаза наблюдала, как Салли, открыв ванную, деловито изучает там содержимое шкафчиков.
Хлоя кипела от негодования, но не могла же она вышвырнуть нахалку на улицу.
– О да, я думаю, тебе лучше оставаться певицей, – с усмешкой сказала Салли. – Похоже, у тебя нет шансов получить роль, не так ли?
– Почему ты так думаешь, Салли? – Хлоя отреагировала спокойно: она не позволит этой мерзкой девчонке вывести ее из себя.
– Так пишут в газетах, ты еще не читала?
– Нет. Так скажи мне, что там пишут, милая, а то я опаздываю на самолет.
– Это в колонке Арми – он говорит, что самые верные шансы у Розалинд Ламаз. – Салли вышла из комнаты и вернулась с газетой. – Вот, посмотри.
Хлоя пробежала глазами заметку, сердце сжалось.
– Это всего лишь домыслы, – коротко бросила она, проверив еще раз, положила ли в сумку свои талисманы.
– Конечно, – ухмыльнулась Салли, обнажая в улыбке маленький бриллиант, вставленный в передний зуб. – Ну что ж, удачи тебе в Лас-Вегасе, Хлоя. Пока.
Хлоя заметила, что, уходя, Салли прихватила с собой пузырек валиума, сиреневый шифоновый шарф и четыре серебряных браслета.
– Машина уже внизу, мисс Кэррьер, – позвонила Мануэла. – Шофер готов взять багаж.
– Пошли его наверх, – ответила Хлоя. – Я готова. – Глубоко вздохнув, она быстро спустилась по лестнице.
Розалинд прочитала заметку и улыбнулась. Ее новый агент по связям с прессой все-таки доказал, на что способен.
Она согласилась подписать с его фирмой контракт на три тысячи долларов в месяц при условии, что они в течение недели протолкнут ее имя в колонку Арми Арчерда. Ну что ж, им это удалось. Это стоило трех тысяч. Она позвонила своему менеджеру и попросила выслать чек.
Она взглянула на пустующую половину постели. Анжелика уехала на уик-энд в Мехико навестить больную мать. У меня есть еще три дня, чтобы заняться загаром, думала Розалинд, нежась на мятых цветастых простынях. И, кто знает, может быть, ей удастся получить роль. Видит Бог, она пошла даже на исповедь, признавшись в давно забытых грехах, поставила тридцать свечей Деве Марии и младенцу Иисусу в прошлое воскресенье. С Божьей помощью Розалинд надеялась получить Миранду.
Кэлвин снова и снова перечитывал заметку в газете. Холодная ярость охватила его. Что за идиоты в этом Голливуде! Они что, не могут отличить настоящую звезду? Как могут они пройти мимо самой красивой в мире, самой талантливой актрисы? Как могут они всерьез рассматривать эту испанскую проститутку Розалинд? Это было чудовищное оскорбление, пощечина Эмералд.
Теперь Кэлвин каждый вечер дежурил с репортерами возле самых престижных ресторанов, где, как они узнавали из тайных источников, намечалась премьера или презентация.
За последние две недели Кэлвин редко бывал разочарован – у Эмералд был как раз пик светской активности. Болезненно переживая за результаты проб, она искала утешения в бесконечных светских раутах, появляясь везде, куда бы ни приглашали.
Эмералд начинала терять самообладание. Она злилась на себя, но ничего не могла изменить. Ей необходимо было отвлечься от этих проб, забыть о том, как нужна ей эта роль. Забыть о том, что, несмотря на роскошный особняк и драгоценности, она была практически разорена. Забыть о том, что ей уже далеко за сорок и что после многочисленных неудачных браков она уже не такой привлекательный материал для очередного замужества. Эмералд с головой окунулась в светскую жизнь; она и не помышляла о том, что какой-то неприметный светловолосый человек с водянистыми глазами следит за каждым ее шагом. Везде, где бы она ни появилась – в ресторане, на приеме, премьере, – Кэлвин был рядом; он не сводил с нее взгляда, не смея перевести дух от ее красоты, впитывая ее плоть, ее очарование.
Его комната стала мемориалом Эмералд. Стены были увешаны ее фотопортретами. Их было более двухсот, многие из них Кэлвин сделал сам. Огромные альбомы с ее фотографиями кипами лежали на книжных полках, здесь же стояли и семнадцать книг, написанных о карьере Эмералд и ее еще более волнующей личной жизни.
У Кэлвина была даже одна из кукол Эмералд, столь популярная среди американских девочек в тридцатых годах, когда Эмералд, еще ребенок, стала звездой киноэкрана. Кукла была размером в три фута, с соломенными локонами и огромными зелеными глазами, опушенными густыми каштановыми ресницами. Маленький накрашенный ротик выделялся на лице ярким бантиком, ногти на фарфоровых пальчиках были с розовым маникюром. Кукла продавалась в белой коробке, с тремя комплектами одежды – купальником в лимонно-белую полоску с крошечной резиновой шапочкой, банным халатиком и роскошным зеленым вечерним платьем. В коробке лежало и маленькое зеркальце в зеленой оправе с расческой и щеткой.
Иногда Кэлвин садился и сам причесывал куклу. Укладывал ее нейлоновые кудри, разговаривал с ней. «Ты Миранда, моя любимая девочка, – шептал он в кукольное личико. – Никто, никто, кроме тебя, не может быть ею». С любовью и нежностью он переодевал куклу, внимательно рассматривая и поглаживая гладкое безжизненное тельце. Он надевал крошечные носочки на ее прелестные ножки, черные кожаные туфельки «Мэри Джейн».
Кэлвин любил эту куклу. Но еще больше он любил настоящую Эмералд.
13
Он продолжал целовать ее. Казалось, он знал все места, где ей были приятны его поцелуи, и его губы тотчас же оказывались там, и Хлоя уже была бессильна сопротивляться.
Она не могла ничего объяснить. Воля покинула ее. Она хотела его. Уже месяцы разделяли их с Джошем. На этот раз они, похоже, расстались окончательно. Разумеется, она не была влюблена в Джонни, но он был привлекателен и возбуждал ее.
Почему нет? Она почувствовала, как нарастает в ней желание, и уже хотела, чтобы он взял ее сейчас же. Она чувствовала, как просыпается в ней сексуальный голод.
Хлоя вдруг поняла, что не стоит сопротивляться. Оставь все как есть, подумала она. К черту завтра. К черту Джоша. К черту то, что подумают люди. Мысленно и душой она была с Джошем, когда Джонни Свэнсон увлек ее в постель.
В эти трудные дни ожидания Эмералд окунулась в светскую жизнь. Она была, как всегда, популярна, и с удовольствием принимала приглашения на любые приемы, завтраки, премьеры, почти опустошив свой банковский счет на десятки новых туалетов. Ее менеджер был в отчаянии, но она лишь мило улыбалась и продолжала транжирить деньги.
Сисси с фанатизмом истязала свое тело. Она потеряла еще три фунта благодаря новой чудодейственной диете, состоящей из проросших пшеничных зерен, рисовых пирожных и киви. Утро она посвящала бегу, гимнастике и йоге, а послеобеденное время проводила в телефонных разговорах с Дафни и Робином Феликсом, агентом, обсуждая свои шансы на успех.
Большую часть времени Розалинд Ламаз проводила в своей солнечной маленькой кухне, где больше всего любила готовить и одновременно смотреть мыльные оперы по восьмому, испанскому, каналу. Сейчас она готовила бобы с рисом, и запах в кухне был отменный. Розалинд не терпелось отведать это блюдо со своей молоденькой племянницей Анжеликой, а потом полакомиться и ею самой. Они сидели в укромном уголке кухни, ели бобы с рисом и завороженно следили за Лолитой Лопес, великой мексиканской звездой пятидесятых, которую показывали сейчас на телеэкране в фильме «Mis ninos у Mis Hombres», самом любимом в испанской общине Лос-Анджелеса.
Розалинд была счастлива, что можно вот так просто слоняться по дому, ничего не делая. В душе она была простой женщиной. Простой во всем, кроме секса. Но за последние несколько лет ее утомили многочисленные любовники. Их толстые тела, тяжелое дыхание, потная горячая плоть, запахи алкоголя и табака стали вызывать у нее отвращение.
В последнее время каждый раз, когда она занималась любовью с мужчиной, она пыталась уловить хоть какое-то возбуждение, но ничего не чувствовала. Тогда она тут же отсылала мужчин и искала удовлетворения своими пальцами. Вскоре и это перестало возбуждать. Когда же Анжелика, ее аккуратненькая восемнадцатилетняя племянница, приехала к ней жить, она поняла, что у них с Анжеликой очень много общего, кроме любви к бобам и мыльным операм восьмого канала.
Не было ничего восхитительнее тех ночей, которые они проводили с юной Анжеликой, исследуя каждую клеточку тела друг друга.
Когда позвонил агент Хлои и сообщил, что Дионн Уорвин внезапно заболела и не сможет выступить в отеле «Эмпайр» в Лас-Вегасе, Хлоя тут же ухватилась за возможность заменить ее. Так она могла бы избавиться от Джонни, который теперь ее преследовал, в надежде получить то, что ему не полагалось. Хлоя поняла, что ее интерес к нему угасал гораздо быстрее, чем она могла предполагать. То, что для нее было маленьким приключением – так, в отместку Джошу, – для Джонни значило куда больше, и он с настойчивостью искал с ней встреч, чего нельзя было сказать о ней.
– Пение отвлечет тебя от тягостного ожидания, милочка, – ласково говорил Джаспер.
– Ты прав, Джаспер, это слишком большое напряжение даже для моих стальных нервов, – Хлоя была благодарна старику за внимание.
– А ты сможешь выехать послезавтра? – заволновался Джаспер. – Будь готова к девятичасовому выступлению.
– Что? – У Хлои перехватило дыхание. – Джаспер, я знаю, что мы оба англичане и способны на многое, но, дорогой мой, я ведь не репетировала. Я не спела ни одной ноты с тех пор как вернулась с последних гастролей.
– Но это же было всего два месяца назад, дорогая, – мягко проговорил Джаспер. – Если тебе удастся вылететь в час дня в четверг, сможешь в три порепетировать в зале отеля. Для такого соловья, как ты, милочка, этого времени более чем достаточно.
– Ох и плут ты, Джаспер! – Хлоя невольно улыбнулась. – Но все-таки это может быть волнующим мероприятием, по крайней мере, хоть как-то отвлечет меня от этого чертова ожидания.
– Умница, хорошая девочка, – ласково сказал Джаспер. – Я там поприжал отель в плане денег, дорогая. Конечно, это не совсем то, что они собирались платить Дионне, но сорок пять тысяч в неделю, по-моему, неплохо, как ты считаешь, любовь моя?
– Ноги не протяну, конечно, да и у Валентино смогу еще немного продержаться. – Хлоя мысленно уже прикидывала свой гардероб. – Хорошо, Джаспер, увидимся в аэропорту. Мне надо собираться.
Хлоя паковала чемоданы быстро и умело. Двадцать лет жизни на колесах приучили ее собирать все необходимое в короткое время. Критическим взглядом она окинула вешалки с вечерними платьями, просмотрела и другие туалеты, тщательно выбирая лучшие. Она отложила красное, расшитое бисером платье от Боба Макки с разрезом до бедра, шифоновое платье от Нолана Миллера телесного цвета с накладными экзотическими цветами по линии плеч, гладкое черное шелковое платье фирмы «Шанель» с пышными рукавами, отделанными черной лисой. Белое кружевное платье Валентино, расшитое жемчугом и искусственными бриллиантами, с красивым вырезом, подчеркивающим простоту и изящество длинного, облегающего фигуру платья, завершало отобранный Хлоей ансамбль сценических туалетов. Пока горничная ходила за пластиковыми мешками и упаковочной бумагой, Хлоя еще раз придирчиво оценила свой гардероб.
Она отобрала пару вешалок с короткими экстравагантными вечерними туалетами – платьями и костюмами, в которых она могла появиться после концерта за ужином в ресторане или пройтись по казино Лас-Вегаса. Три костюма от Сен-Лорана, три Брюса Олдфилда, два-три Каверис, один Донны Каран и ее любимое платье – черное кружевное, фасон которого придумала она сама, а исполнил Фредди Лэнглан. Хватит ли этих туалетов на две недели? Бог не простит, если она появится вечером после концерта в том же платье, что и накануне. А вдруг Синатра будет выступать в это же время в «Цезаре»? Тогда и Барбара обязательно будет там. Лас-Вегас небольшой городок, наверняка каждый вечер они все будут встречаться на одних и тех же приемах. Надо быть готовой к этому. Поэтому лучше перестараться с гардеробом.
Хлоя достала еще два коротких платья – от Карла Лагерфельда и Энтони Прайса и попросила Мануэлу упаковать аксессуары, которые были подобраны в отдельных коробках, стоявших под каждым платьем. Хлоя была на редкость аккуратна в одежде. Каждый туалет она рассматривала как вложение капитала и очень заботливо относилась к вещам.
Она вытащила целый ворох свитеров, рубашек и юбок, разложила их на кровати и приступила к осмотру своих бесчисленных ящичков с драгоценностями, которые тоже были подобраны к каждому костюму. Хлою никогда не прельщала перспектива жить в постоянном волнении за судьбу своих украшений, поэтому ее единственными настоящими драгоценностями были кольцо с сапфиром и бриллиантом и бриллиантовые часики «Бушерон», все остальное было подделкой. Но тем не менее коллекция была подобрана с большим вкусом, стоила немалых денег, и Хлоя ее очень любила.
Мануэла уже упаковала сценические платья и аксессуары в пластиковые мешки и теперь укладывала остальные вещи в чемоданы.
Утром звонил Джонни, пробурчал что-то насчет того, что у него назначена встреча в спортзале с Ричардом Харрелом, а обедать будет с ребятами в «Ма Мэзон».
Хлоя причесалась, быстро нанесла макияж и попыталась связаться с Джонни в спортзале. Его там не было. В «Ма Мэзон» его ждали лишь в половине второго. Хлоя оставила записку у его секретаря.
– Куда ты едешь? – В дверях возникла Салли.
Она вошла, как всегда, без стука. Ее новая прическа в стиле «панк» как нельзя лучше сочеталась с наглой манерой держаться.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Хлоя как можно спокойнее.
– Мне нужно забрать кое-что из моих вещей. Отец купил мне квартиру в Уилшир Тауэрс. Я ее сама украшаю. – При этом Салли как бы между прочим ткнула пальцем в одну из галльских ваз Хлои.
– Разумеется, все будет в современном стиле. Шедевр высокой технологии.
– Как мило, – учтиво сказала Хлоя, желая только одного – чтобы девочка перестала трогать ее вещи и ушла.
Волосы Салли были выбриты над ушами, а то, что все-таки оставалось на голове, было выкрашено в черно-серебристую полоску и так залито лаком, что над головой взметались семи-восьмидюймовые стрелы, которые торчали в разные стороны. Помада на губах была фиолетового цвета, так же были накрашены и глаза. Ее туалет был совершенно невообразимым – фиолетовая юбка из винила, едва прикрывающая самые интимные места, серебристые гетры, натянутые на вышитые серебром колготы, безразмерный бледно-лиловый мохеровый свитер почти полностью прикрывал юбку. На шее болталась тусклая серебряная цепь, к которой была подвешена пятидюймовая статуэтка распятого Христа. Из одного уха свисала черная резиновая змея – подобие того, что продают в магазинах игрушек по пятьдесят центов, в другом ухе сверкала одна из самых дорогих сережек Хлои от Диора. Салли, казалось, уже была навеселе – то ли выпила, то ли приняла наркотик, хотя еще не было и одиннадцати.
– Ну, и куда ты отбываешь? – спросила Салли, открывая и закрывая бельевые ящики в спальне Хлои, вытаскивая оттуда самые интимные предметы туалета.
– В Лас-Вегас. – Хлоя стиснула зубы, стараясь держать себя в руках и не отвечать на вызов Салли.
– Гастроли?
– Да, две недели в «Эмпайр» в Лас-Вегасе. – Хлоя сделала вид, что занялась прической, и краем глаза наблюдала, как Салли, открыв ванную, деловито изучает там содержимое шкафчиков.
Хлоя кипела от негодования, но не могла же она вышвырнуть нахалку на улицу.
– О да, я думаю, тебе лучше оставаться певицей, – с усмешкой сказала Салли. – Похоже, у тебя нет шансов получить роль, не так ли?
– Почему ты так думаешь, Салли? – Хлоя отреагировала спокойно: она не позволит этой мерзкой девчонке вывести ее из себя.
– Так пишут в газетах, ты еще не читала?
– Нет. Так скажи мне, что там пишут, милая, а то я опаздываю на самолет.
– Это в колонке Арми – он говорит, что самые верные шансы у Розалинд Ламаз. – Салли вышла из комнаты и вернулась с газетой. – Вот, посмотри.
Хлоя пробежала глазами заметку, сердце сжалось.
– Это всего лишь домыслы, – коротко бросила она, проверив еще раз, положила ли в сумку свои талисманы.
– Конечно, – ухмыльнулась Салли, обнажая в улыбке маленький бриллиант, вставленный в передний зуб. – Ну что ж, удачи тебе в Лас-Вегасе, Хлоя. Пока.
Хлоя заметила, что, уходя, Салли прихватила с собой пузырек валиума, сиреневый шифоновый шарф и четыре серебряных браслета.
– Машина уже внизу, мисс Кэррьер, – позвонила Мануэла. – Шофер готов взять багаж.
– Пошли его наверх, – ответила Хлоя. – Я готова. – Глубоко вздохнув, она быстро спустилась по лестнице.
Розалинд прочитала заметку и улыбнулась. Ее новый агент по связям с прессой все-таки доказал, на что способен.
Она согласилась подписать с его фирмой контракт на три тысячи долларов в месяц при условии, что они в течение недели протолкнут ее имя в колонку Арми Арчерда. Ну что ж, им это удалось. Это стоило трех тысяч. Она позвонила своему менеджеру и попросила выслать чек.
Она взглянула на пустующую половину постели. Анжелика уехала на уик-энд в Мехико навестить больную мать. У меня есть еще три дня, чтобы заняться загаром, думала Розалинд, нежась на мятых цветастых простынях. И, кто знает, может быть, ей удастся получить роль. Видит Бог, она пошла даже на исповедь, признавшись в давно забытых грехах, поставила тридцать свечей Деве Марии и младенцу Иисусу в прошлое воскресенье. С Божьей помощью Розалинд надеялась получить Миранду.
Кэлвин снова и снова перечитывал заметку в газете. Холодная ярость охватила его. Что за идиоты в этом Голливуде! Они что, не могут отличить настоящую звезду? Как могут они пройти мимо самой красивой в мире, самой талантливой актрисы? Как могут они всерьез рассматривать эту испанскую проститутку Розалинд? Это было чудовищное оскорбление, пощечина Эмералд.
Теперь Кэлвин каждый вечер дежурил с репортерами возле самых престижных ресторанов, где, как они узнавали из тайных источников, намечалась премьера или презентация.
За последние две недели Кэлвин редко бывал разочарован – у Эмералд был как раз пик светской активности. Болезненно переживая за результаты проб, она искала утешения в бесконечных светских раутах, появляясь везде, куда бы ни приглашали.
Эмералд начинала терять самообладание. Она злилась на себя, но ничего не могла изменить. Ей необходимо было отвлечься от этих проб, забыть о том, как нужна ей эта роль. Забыть о том, что, несмотря на роскошный особняк и драгоценности, она была практически разорена. Забыть о том, что ей уже далеко за сорок и что после многочисленных неудачных браков она уже не такой привлекательный материал для очередного замужества. Эмералд с головой окунулась в светскую жизнь; она и не помышляла о том, что какой-то неприметный светловолосый человек с водянистыми глазами следит за каждым ее шагом. Везде, где бы она ни появилась – в ресторане, на приеме, премьере, – Кэлвин был рядом; он не сводил с нее взгляда, не смея перевести дух от ее красоты, впитывая ее плоть, ее очарование.
Его комната стала мемориалом Эмералд. Стены были увешаны ее фотопортретами. Их было более двухсот, многие из них Кэлвин сделал сам. Огромные альбомы с ее фотографиями кипами лежали на книжных полках, здесь же стояли и семнадцать книг, написанных о карьере Эмералд и ее еще более волнующей личной жизни.
У Кэлвина была даже одна из кукол Эмералд, столь популярная среди американских девочек в тридцатых годах, когда Эмералд, еще ребенок, стала звездой киноэкрана. Кукла была размером в три фута, с соломенными локонами и огромными зелеными глазами, опушенными густыми каштановыми ресницами. Маленький накрашенный ротик выделялся на лице ярким бантиком, ногти на фарфоровых пальчиках были с розовым маникюром. Кукла продавалась в белой коробке, с тремя комплектами одежды – купальником в лимонно-белую полоску с крошечной резиновой шапочкой, банным халатиком и роскошным зеленым вечерним платьем. В коробке лежало и маленькое зеркальце в зеленой оправе с расческой и щеткой.
Иногда Кэлвин садился и сам причесывал куклу. Укладывал ее нейлоновые кудри, разговаривал с ней. «Ты Миранда, моя любимая девочка, – шептал он в кукольное личико. – Никто, никто, кроме тебя, не может быть ею». С любовью и нежностью он переодевал куклу, внимательно рассматривая и поглаживая гладкое безжизненное тельце. Он надевал крошечные носочки на ее прелестные ножки, черные кожаные туфельки «Мэри Джейн».
Кэлвин любил эту куклу. Но еще больше он любил настоящую Эмералд.
13
Розалинд еще раз взглянула в заднее зеркальце своего «БМВ». Глупо было бояться этой машины, которая следовала за ней от самого «Ла Скала» и явно направлялась в сторону ее дома на Мулхолланд-драйв. Машина резко вырвалась вперед и на огромной скорости скрылась за поворотом. Да, глупо, но все равно внутренний голос предупреждал ее: «Будь осторожна, querida».
Из магнитофона разливался нежный голос Джона Леннона. Розалинд вдруг подумала о его смерти – такой недавней, такой неожиданной, такой… «Это могло бы случиться и со мной, с каждым», – пронеслось в голове. С Робертом Редфордом, одержимым своими идеями о солнечной энергии и ее сохранении. С Джейн Фонда, с ее радикальными взглядами и жестокой аэробикой. Все они могли бы стать жертвами какого-нибудь напуганного фанатика. И она, Розалинд, тоже – просто потому, что звезда. Она поежилась, хотя в машине было тепло.
Подъехав к своему особняку, она вновь задала себе вопрос, зачем вообще его купила. И почему никогда всерьез не задумывалась о телохранителе. Сейчас они есть у всех.
В эту ветреную ночь все напоминало зловещие рассказы Эдгара По: серый каменный фасад дома, густые темные облака, гонимые сильным ветром, который дул со скоростью пятьдесят миль в час. Пальмы с громким шелестом клонились к земле; странные предметы – птицы? листья? мусор? – носились вокруг дома. Ее дома. Вырванного из лап ее помешанного бывшего мужа и его неистового адвоката. Сражения в суде, взаимные обвинения, газетная шумиха. Благодаря блистательным юридическим уловкам, к которым она прибегла, дом стал ее собственностью. Стоил ли он тех усилий – эта груда темных кирпичей, стилизованная под девятнадцатый век, с ультрасовременной начинкой?
Розалинд заглушила мотор. Внезапно ветер стих, и все вокруг замерло. Ночь была тихая и зловещая. Розалинд вдруг стало страшно.
Кэлвин притаился на чердаке и оттуда, из крошечного оконца, наблюдал за Розалинд.
Он услышал, как хлопнула дверца машины, легкие шаги – и вот она вставила ключ в замок входной двери. Потом раздался еле слышный возглас: «Роза, ты вернулась?», который убедил Кэлвина в том, что Розалинд отпустила прислугу на ночь. Дверь захлопнулась. Она была в доме. Вместе с ним. Вдвоем, запертые вместе…
Вскоре в ее спальне заговорил телевизор. Осторожно спускаясь по лестнице, Кэлвин слышал, как Розалинд спустила воду в туалете; подойдя к спальне, он приложил ухо к двери.
– Привет, Анжелика, – Розалинд разговаривала по телефону. – Я знаю, что это бред, но сегодня вечером меня преследуют призраки. – Кэлвин улыбнулся. – Я скучаю по тебе, querida mia. Приходи поскорей.
Розалинд, довольная, положила трубку и запихнула в рот шоколадку. Когда Кэлвин, толкнув дверь, ворвался в спальню, она страшно перепугалась.
– Что вам нужно? – надтреснутым голосом резко спросила она.
Ресницы ее прелестных карих глаз дрожали, выдавая сильное волнение, к груди она нелепо прижимала шерстяной шарф, как будто пытаясь защититься им.
Стоя в дверях, Кэлвин ощущал ее животный страх и чувствовал себя хозяином положения.
– Ничего, – медленно ответил он. – Мне совсем ничего не нужно. – Он стоял очень прямо, оглядывая комнату.
Все было выдержано в розовом цвете. Розалинд сидела, положив ногу на ногу, прижимая к себе розовый шарф, легкий шелковый халатик едва прикрывал ее пышное тело. В изголовье высилась гора подушек, на которых были вышиты поговорки: «Хорошо бы найти сильного мужчину», «Счастье в дружбе с тобой», «Я проснусь в пять». По постели были разбросаны плюшевые игрушки.
Кэлвин вздрогнул, почувствовав, как что-то трется о его ноги – это была белая персидская кошка, спрыгнувшая с кровати хозяйки. Кошка забилась под коврик и выглядывала оттуда. И кошка и хозяйка смотрели на Кэлвина с ужасом.
Розалинд с трудом проглотила слюну. Она вспомнила, что читала в журналах о насильниках – как нужно с ними разговаривать, убеждая не совершать ошибок. Она читала, что надо быть решительной, жесткой, показать, что ты сильнее и что ему с тобой не справиться.
– Убирайся к черту, ты, псих! – закричала она пронзительным голосом, призвав на помощь все свое актерское мастерство. – Как ты осмелился явиться сюда? Ты совершаешь преступление. Я вызову полицию.
Она судорожно стала вспоминать, куда дела кнопку тревоги. Полиция, устанавливая систему охраны от грабителей, строго проинструктировала, что всегда, при входе и выходе из дома, надо включать сигнализацию. Сегодня вечером она не выполнила этого условия, так же как не обратила внимания и на второе предупреждение: «Всегда, находясь в доме, держите кнопку тревоги при себе». При ее нажатии сигнал подавался прямо в полицейский участок, и помощь прибывала в течение восьми минут. Так говорили полицейские. Она-то знала, что пройдет пятнадцать-двадцать минут, прежде чем они приедут; она убедилась в этом, пару раз по ошибке нажав кнопку. Она должна заговорить этого маньяка! «Где, ну где же эта чертова кнопка?» – кричала она про себя.
Одной рукой Розалинд придерживала халат, а другой шарила по простыням, подушкам, журналам, сценариям в поисках злосчастной кнопки.
Она взглянула на столик возле кровати. Розовая мраморная поверхность его была заставлена атрибутами ее постельного отдыха. Недопитый стакан вина, две кофейные чашки с застывшей гущей, надкусанное яблоко, груды писем поклонников, ее фотографии, вазелин, пепельницы, полные окурков, и даже таракан был здесь же.
Не может быть, чтобы это происходило с ней! Внезапно она увидела кнопку тревоги, лежавшую в ворохе писем. Вот теперь можно и поговорить с этим психом – да, он действительно выглядел сумасшедшим: лицо покрыто испариной, глаза блестят.
«Он выглядит еще более испуганным, чем я», – уговаривала она себя, но это не помогало.
Кэлвин облизал губы. Он чувствовал соленый привкус пота. Эта сука разговаривала с ним. В голове у него стучало, и было трудно понять, что же она говорила. Ее губы шевелились, но он ее не слышал. Ее халат все больше распахивался. Мелькнули груди, пупок и то самое, что вызывало у него такое отвращение, но в то же время возбуждало. Рукой она гладила плюшевого медвежонка. Кэлвину хотелось, чтобы эта рука гладила его, но сама мысль об этом казалась дикой. Ее женственность вызывала в нем ненависть. Он ненавидел ее влажный красный рот, высокие, с коричневыми сосками, груди. Пока она говорила, рука ее скользила по столику. Что это она надумала? У нее что-то было в руках, что же это? Радио? Магнитофон? Она продолжала говорить. Улыбаясь, довольная собой. Сука. Корова. Шлюха. Похоже, она испытывала его терпение, сидя на атласных простынях, в распахнутом халате, гладя медвежонка и пытаясь улыбаться.
Внезапно он расслышал ее слова: «Знаешь, а ты довольно симпатичный парень. Как тебя зовут, милый?»
Милый! Она называла его «милый»! Что за мерзкая потаскуха! Мужчина врывается в ее комнату, а она спокойно приглашает его соблазнить ее! Дрянь, шлюха! Отвратительно было и то, что телекомпания посмела сравнить ее с Эмералд, рассматривая их на одну и ту же роль. До чего же она ненавистна, убеждал себя Кэлвин, медленно приближаясь к Розалинд. В голове опять застучало. Он видел перед собой ее соблазнительную улыбку, слышал ее спокойный голос. Когда он подошел совсем близко, улыбка померкла. Розалинд захныкала.
– Только, пожалуйста, не бей по лицу, – сказала она слабым голосом.
– По лицу? – То, что она так волновалась о своем лице, вызвало у него желание разбить его в кровь. – Какое еще лицо? – Он схватил бронзовую статуэтку и со всей силой обрушил ее на обращенное к нему с мольбой лицо Розалинд.
– Нет, пожалуйста, нет! – Кровь хлынула с разбитого лба. – Я все сделаю. Можешь взять меня, делай, что хочешь, только, пожалуйста, пожалуйста, не убивай меня, не убивай, не убивай, умоляю.
– Шлюха! – закричал он, обвивая руками ее белую шею, липкую от крови. – Сука!
Кошка в испуге отпрыгнула, изогнув спину, она жалась к двери, пытаясь вырваться из комнаты, но она была заперта.
Покончив с Розалинд, Кэлвин уставился на ее роскошное обнаженное тело, распластанное на атласном покрывале. Он невольно залюбовался ею и еще больше возненавидел за те чувства, которые она в нем пробуждала. Она лежала в такой эротической позе, что он не мог совладать с собой. Белая кошка съежилась от страха и только выла, пока Кэлвин завершал свое злодейство. Когда он наконец поднялся с неподвижного тела, на улице раздались полицейские сирены.
Когда полиция вошла в дом, Кэлвина уже не было. Лишь белая кошка, забившаяся под диван, была свидетелем случившегося.
Хлоя с ужасом уставилась на газетный заголовок: «Розалинд Ламаз изнасилована и убита». Она отложила газету, не в силах поверить, что Розалинд мертва, зверски убита. Невероятно. Еще более ужасала надпись, сделанная губной помадой на теле Розалинд: «Ты не последняя».
Хлоя содрогнулась, отодвинув яйца и грейпфрутовый сок, которые официант поставил перед ней.
Телевизор был настроен на местную программу новостей. Хлоя переключала каналы, пытаясь узнать как можно больше. После каждой программы шли короткие сводки новостей с подробностями о смерти Розалинд – улики, дополнительная информация, интервью с близкими друзьями, поклонниками.
Хлоя была искренне огорчена. Хотя она и не была хорошо знакома с Розалинд, но эта женщина всего несколько недель назад была гостьей в ее доме. Ей хотелось позвонить Джошу, поговорить с ним. Он всегда был ей лучшим другом. Они вместе смеялись, плакали, обсуждали все на свете… Но Джош остался в прошлом. Хлоя взглянула на часы, лежавшие на смятых простынях. Смятых не от страсти, а от еще одной бессонной ночи в Лас-Вегасе.
Был час дня. Значит, в Лондоне уже девять вечера. Даже если она и позвонит Джошу – что она в любом случае не сделает, ее адвокат запретил это – все равно его не застанет. Наверняка он в одном из своих притонов, каком-нибудь баре в Челси или Сохо, гуляет с дружками, такими же алкоголиками и бабниками. Конечно, он опять вернулся к ним, опять, как до женитьбы на Хлое, угощает их шампанским, напивается, сыплет анекдотами, и ребята слушают его открыв рот. В конце концов, он ведь звезда.
Из магнитофона разливался нежный голос Джона Леннона. Розалинд вдруг подумала о его смерти – такой недавней, такой неожиданной, такой… «Это могло бы случиться и со мной, с каждым», – пронеслось в голове. С Робертом Редфордом, одержимым своими идеями о солнечной энергии и ее сохранении. С Джейн Фонда, с ее радикальными взглядами и жестокой аэробикой. Все они могли бы стать жертвами какого-нибудь напуганного фанатика. И она, Розалинд, тоже – просто потому, что звезда. Она поежилась, хотя в машине было тепло.
Подъехав к своему особняку, она вновь задала себе вопрос, зачем вообще его купила. И почему никогда всерьез не задумывалась о телохранителе. Сейчас они есть у всех.
В эту ветреную ночь все напоминало зловещие рассказы Эдгара По: серый каменный фасад дома, густые темные облака, гонимые сильным ветром, который дул со скоростью пятьдесят миль в час. Пальмы с громким шелестом клонились к земле; странные предметы – птицы? листья? мусор? – носились вокруг дома. Ее дома. Вырванного из лап ее помешанного бывшего мужа и его неистового адвоката. Сражения в суде, взаимные обвинения, газетная шумиха. Благодаря блистательным юридическим уловкам, к которым она прибегла, дом стал ее собственностью. Стоил ли он тех усилий – эта груда темных кирпичей, стилизованная под девятнадцатый век, с ультрасовременной начинкой?
Розалинд заглушила мотор. Внезапно ветер стих, и все вокруг замерло. Ночь была тихая и зловещая. Розалинд вдруг стало страшно.
Кэлвин притаился на чердаке и оттуда, из крошечного оконца, наблюдал за Розалинд.
Он услышал, как хлопнула дверца машины, легкие шаги – и вот она вставила ключ в замок входной двери. Потом раздался еле слышный возглас: «Роза, ты вернулась?», который убедил Кэлвина в том, что Розалинд отпустила прислугу на ночь. Дверь захлопнулась. Она была в доме. Вместе с ним. Вдвоем, запертые вместе…
Вскоре в ее спальне заговорил телевизор. Осторожно спускаясь по лестнице, Кэлвин слышал, как Розалинд спустила воду в туалете; подойдя к спальне, он приложил ухо к двери.
– Привет, Анжелика, – Розалинд разговаривала по телефону. – Я знаю, что это бред, но сегодня вечером меня преследуют призраки. – Кэлвин улыбнулся. – Я скучаю по тебе, querida mia. Приходи поскорей.
Розалинд, довольная, положила трубку и запихнула в рот шоколадку. Когда Кэлвин, толкнув дверь, ворвался в спальню, она страшно перепугалась.
– Что вам нужно? – надтреснутым голосом резко спросила она.
Ресницы ее прелестных карих глаз дрожали, выдавая сильное волнение, к груди она нелепо прижимала шерстяной шарф, как будто пытаясь защититься им.
Стоя в дверях, Кэлвин ощущал ее животный страх и чувствовал себя хозяином положения.
– Ничего, – медленно ответил он. – Мне совсем ничего не нужно. – Он стоял очень прямо, оглядывая комнату.
Все было выдержано в розовом цвете. Розалинд сидела, положив ногу на ногу, прижимая к себе розовый шарф, легкий шелковый халатик едва прикрывал ее пышное тело. В изголовье высилась гора подушек, на которых были вышиты поговорки: «Хорошо бы найти сильного мужчину», «Счастье в дружбе с тобой», «Я проснусь в пять». По постели были разбросаны плюшевые игрушки.
Кэлвин вздрогнул, почувствовав, как что-то трется о его ноги – это была белая персидская кошка, спрыгнувшая с кровати хозяйки. Кошка забилась под коврик и выглядывала оттуда. И кошка и хозяйка смотрели на Кэлвина с ужасом.
Розалинд с трудом проглотила слюну. Она вспомнила, что читала в журналах о насильниках – как нужно с ними разговаривать, убеждая не совершать ошибок. Она читала, что надо быть решительной, жесткой, показать, что ты сильнее и что ему с тобой не справиться.
– Убирайся к черту, ты, псих! – закричала она пронзительным голосом, призвав на помощь все свое актерское мастерство. – Как ты осмелился явиться сюда? Ты совершаешь преступление. Я вызову полицию.
Она судорожно стала вспоминать, куда дела кнопку тревоги. Полиция, устанавливая систему охраны от грабителей, строго проинструктировала, что всегда, при входе и выходе из дома, надо включать сигнализацию. Сегодня вечером она не выполнила этого условия, так же как не обратила внимания и на второе предупреждение: «Всегда, находясь в доме, держите кнопку тревоги при себе». При ее нажатии сигнал подавался прямо в полицейский участок, и помощь прибывала в течение восьми минут. Так говорили полицейские. Она-то знала, что пройдет пятнадцать-двадцать минут, прежде чем они приедут; она убедилась в этом, пару раз по ошибке нажав кнопку. Она должна заговорить этого маньяка! «Где, ну где же эта чертова кнопка?» – кричала она про себя.
Одной рукой Розалинд придерживала халат, а другой шарила по простыням, подушкам, журналам, сценариям в поисках злосчастной кнопки.
Она взглянула на столик возле кровати. Розовая мраморная поверхность его была заставлена атрибутами ее постельного отдыха. Недопитый стакан вина, две кофейные чашки с застывшей гущей, надкусанное яблоко, груды писем поклонников, ее фотографии, вазелин, пепельницы, полные окурков, и даже таракан был здесь же.
Не может быть, чтобы это происходило с ней! Внезапно она увидела кнопку тревоги, лежавшую в ворохе писем. Вот теперь можно и поговорить с этим психом – да, он действительно выглядел сумасшедшим: лицо покрыто испариной, глаза блестят.
«Он выглядит еще более испуганным, чем я», – уговаривала она себя, но это не помогало.
Кэлвин облизал губы. Он чувствовал соленый привкус пота. Эта сука разговаривала с ним. В голове у него стучало, и было трудно понять, что же она говорила. Ее губы шевелились, но он ее не слышал. Ее халат все больше распахивался. Мелькнули груди, пупок и то самое, что вызывало у него такое отвращение, но в то же время возбуждало. Рукой она гладила плюшевого медвежонка. Кэлвину хотелось, чтобы эта рука гладила его, но сама мысль об этом казалась дикой. Ее женственность вызывала в нем ненависть. Он ненавидел ее влажный красный рот, высокие, с коричневыми сосками, груди. Пока она говорила, рука ее скользила по столику. Что это она надумала? У нее что-то было в руках, что же это? Радио? Магнитофон? Она продолжала говорить. Улыбаясь, довольная собой. Сука. Корова. Шлюха. Похоже, она испытывала его терпение, сидя на атласных простынях, в распахнутом халате, гладя медвежонка и пытаясь улыбаться.
Внезапно он расслышал ее слова: «Знаешь, а ты довольно симпатичный парень. Как тебя зовут, милый?»
Милый! Она называла его «милый»! Что за мерзкая потаскуха! Мужчина врывается в ее комнату, а она спокойно приглашает его соблазнить ее! Дрянь, шлюха! Отвратительно было и то, что телекомпания посмела сравнить ее с Эмералд, рассматривая их на одну и ту же роль. До чего же она ненавистна, убеждал себя Кэлвин, медленно приближаясь к Розалинд. В голове опять застучало. Он видел перед собой ее соблазнительную улыбку, слышал ее спокойный голос. Когда он подошел совсем близко, улыбка померкла. Розалинд захныкала.
– Только, пожалуйста, не бей по лицу, – сказала она слабым голосом.
– По лицу? – То, что она так волновалась о своем лице, вызвало у него желание разбить его в кровь. – Какое еще лицо? – Он схватил бронзовую статуэтку и со всей силой обрушил ее на обращенное к нему с мольбой лицо Розалинд.
– Нет, пожалуйста, нет! – Кровь хлынула с разбитого лба. – Я все сделаю. Можешь взять меня, делай, что хочешь, только, пожалуйста, пожалуйста, не убивай меня, не убивай, не убивай, умоляю.
– Шлюха! – закричал он, обвивая руками ее белую шею, липкую от крови. – Сука!
Кошка в испуге отпрыгнула, изогнув спину, она жалась к двери, пытаясь вырваться из комнаты, но она была заперта.
Покончив с Розалинд, Кэлвин уставился на ее роскошное обнаженное тело, распластанное на атласном покрывале. Он невольно залюбовался ею и еще больше возненавидел за те чувства, которые она в нем пробуждала. Она лежала в такой эротической позе, что он не мог совладать с собой. Белая кошка съежилась от страха и только выла, пока Кэлвин завершал свое злодейство. Когда он наконец поднялся с неподвижного тела, на улице раздались полицейские сирены.
Когда полиция вошла в дом, Кэлвина уже не было. Лишь белая кошка, забившаяся под диван, была свидетелем случившегося.
Хлоя с ужасом уставилась на газетный заголовок: «Розалинд Ламаз изнасилована и убита». Она отложила газету, не в силах поверить, что Розалинд мертва, зверски убита. Невероятно. Еще более ужасала надпись, сделанная губной помадой на теле Розалинд: «Ты не последняя».
Хлоя содрогнулась, отодвинув яйца и грейпфрутовый сок, которые официант поставил перед ней.
Телевизор был настроен на местную программу новостей. Хлоя переключала каналы, пытаясь узнать как можно больше. После каждой программы шли короткие сводки новостей с подробностями о смерти Розалинд – улики, дополнительная информация, интервью с близкими друзьями, поклонниками.
Хлоя была искренне огорчена. Хотя она и не была хорошо знакома с Розалинд, но эта женщина всего несколько недель назад была гостьей в ее доме. Ей хотелось позвонить Джошу, поговорить с ним. Он всегда был ей лучшим другом. Они вместе смеялись, плакали, обсуждали все на свете… Но Джош остался в прошлом. Хлоя взглянула на часы, лежавшие на смятых простынях. Смятых не от страсти, а от еще одной бессонной ночи в Лас-Вегасе.
Был час дня. Значит, в Лондоне уже девять вечера. Даже если она и позвонит Джошу – что она в любом случае не сделает, ее адвокат запретил это – все равно его не застанет. Наверняка он в одном из своих притонов, каком-нибудь баре в Челси или Сохо, гуляет с дружками, такими же алкоголиками и бабниками. Конечно, он опять вернулся к ним, опять, как до женитьбы на Хлое, угощает их шампанским, напивается, сыплет анекдотами, и ребята слушают его открыв рот. В конце концов, он ведь звезда.