Страница:
(Вскоре имя Татьяны Назаренко было внесено в списки для голосования на выборах в члены-корреспонденты Российской академии художеств. Ее кандидатуру двумя руками поддержал президент Российской академии художеств, он же автор Петра.)
- К памятнику Петру я отношусь как всякий вменяемый человек. Говорить о нем как об эстетическом объекте, по-моему, ниже человеческого достоинства, - подлил масла в огонь Тимур Кибиров.
В московских газетах в те дни можно было прочитать, что Россия та самая Федора, которая велика, да дура. Пропагандировался открытый неким новоявленным институтом Российской академии наук "закон экономической неэффективности больших государств", таких как Россия. По этому закону следовало ее ужать до полумиллиона квадратных километров, вот тогда, мол, и началась бы истинная "перестройка и ускорение". Ни Петра Великого, ни России великой этим трубадурам было не надо. Вот почему они создавали искаженный образ Петра, выдумывали, что Москву он не любил, город обидел, и к флоту древняя столица отношения никакого не имела. Одному критику "Петр напоминал несостоявшийся монумент Ленину, которым замышляли увенчать Дворец Советов на месте взорванного храма Христа". Другому критику Петр казался "помесью Останкинской башни с камерой хранения забытых вещей на Курском вокзале". Третий - называл монумент "пробкой, заткнувшей пространство канала". Все эти высказывания порождало нескрываемое стремление опорочить незаконченную работу, не дать ей завершиться.
Возникает вопрос, кто тогда встал на защиту Церетели? Может быть, Российская академия художеств, вице-президентом которой он состоял? Президент академии Николай Пономарев тяжело болел, умирал от рака. Члены президиума растерялись, считая ниже своего достоинства вступать в пререкания с прессой. Не сразу они пришли к единому мнению, что и как опровергать.
За художника стал горой мэр города. Он пришел на съезд журналистов Москвы и с его трибуны заявил:
- Вспомните "Мастера и Маргариту". Травля прессы свела Мастера с ума. Мы помним судьбу Эрнста Неизвестного, Пастернака, да и многих других творцов. А сейчас идет такая же травля Зураба Церетели. Я лично интересовался мнением многих москвичей и не слышал негативных оценок. Да если бы они и были! Нужно уважать право человека по-своему воспринимать красоту. Помните слова Галича: "Бойтесь единственно только того, кто скажет, я знаю, как надо!"
Спустя несколько лет, когда мы вспоминали минувшие дни, Юрий Лужков пришел к такому выводу: "Я могу, знаешь, что сказать, Лев. К сожалению, я прихожу к такому тезису странному, но думаю правильному, будущее всегда в меньшинстве, будущее всегда в опале".
* * *
Месяц спустя после первой шумной "акции" у Петра, снятой операторами ТВ, последовала вторая подобная демонстрация. Ее провели те же исполнители, выступавшие под эгидой некоего фонда, о котором прежде никто не ведал. Себя они называли "современными художниками". Снова с одной стороны выстроились несколько протестантов, а напротив них стали стеной телеоператоры, фоторепортеры и журналисты. На этот раз шумели на Тишинской площади перед давним столпом Церетели. О чем на другой день все узнали из газетного отчета:
"Мирные жители благоразумно ретировались. Журналисты курили, рассматривали памятник и ждали события или хотя бы кого-нибудь, кто мог бы пролить свет на задуманное. Через полчаса их набралось всего около десятка. Каждый говорил о том, что не любит работы Церетели, что "монстры, заполнившие столицу", стоят правительству Москвы бешеных денег, а народ московский голодает".
- Это что? Перформанс или хэппенинг? - поинтересовалась репртерша "Нью-Йорк Таймс" у репортера НТВ? (Хэппенинг - термин в искусствоведении "современного искусства", "случайное событие", в данном случае - розыгрыш. Примечание автора).
- Раздачу обещают? Обещают! Значит, хэппенинг!
Скоро подошла и раздача: французские батоны в целлофане".
Как видим, к месту сбора прессу пригласили, пообещав нечто важное, иначе кто бы ждал полчаса. На призыв откликнулись представители крупнейших изданий мира.
Выстроившись под лозунгом "Хлеба, а не зрелищ", протестанты скрестили батоны, образовав известное русское слово из трех букв. Батоны раздавались всем желающим под крики: "Лучше хлеба, а не зрелищ". Таким образом, акции как бы придавали некий социальный протест бедных против богатых.
"Нельзя же в самом деле, воздвигая гигантски чудовищного Петра, заявил один из "современных художников", представлявших эту комедию, - с жестокостью этого императора напрочь не видеть всяких там бедных Евгениев: нищих стариков, беженцев, бомжей, учителей, врачей, художников". Этот протестант начал путь в искусстве акцией "Изгнание попов из волочильно-прокатного цеха".
* * *
Эта акция в Москве проходила напротив мастерской на Пресне, и я оказался неожиданно для себя ее зрителем. Тогда от предводителя протестантов, сына известного московского художника, узнал, что бронза, в технике которой работает Церетели, "давно устарела, в моде легкие пластичные металлы, композиции, будоражащие людей, а не узнаваемые фигуры". Свои идеи этот борец с Церетели позаимствовал у адептов "современного искусства", захвативших трибуны центральных газет. Они утверждают: бронза и мрамор устарели, это пережитки "сурового стиля", прошлого, которого так много в московской архитектуре. Надо следовать Западу, там скульптура, "оберегая общественное согласие и чувство эстетического в душе каждого гражданина, носит абстрактный характер и возводится, как правило, из более легких и дешевых материалов". Скульптуре, мол, следует избегать сюжетных "наворотов", которые понятны одному создателю. Но так ли это? В Париже, Риме, Мадриде наших дней на центральных улицах и площадях я не видел ничего подобного, никаких скульптур "абстрактного характера" из "легких и дешевых материалов" там нет. Зачем они Москве?
Третий раз собралась все та же шумная и веселая компания на Манежной площади, разыграв очередную акцию: "С десяток добровольцев из художников выстроились в ряд с бумажными плакатами, изображавшими памятник Петру, который уже стал притчей во языцех, а человек, олицетворяющий Церетели, запихивал их художникам в рот, как кляпы, и орал благим матом: "Вот такая гуманитарная помощь Церетели народу!" Тут же был растянут плакат со словами: "Открой глаза, закрой рот!""
Что напоминали все эти "акции"? Конечно, выходки футуристов начала ХХ века, желтую кофту Маяковского, призывавшего сбросить Пушкина с корабля современности и превратить Зимний дворец в макаронную фабрику. В истории Москвы уличные скандалы художников регистрируются в хронике событий 1917-го и последовавших кровавых лет революции. Тогда жаждавшие новаций, социальных и художественных, "левые" живописцы раскрашивали деревья Александровского сада в фиолетовый, малиновый и революционный красный цвета, водружали на улицах бетонных "борцов за счастье народа", от которых шарахались лошади.
Нечто подобное происходит в современной Москве. Так, вдруг на Арбате ранней весной среди бела дня появляются голые раскрашенные молодые люди обоего пола, изображая действо "Скворцы прилетели!". Эта выходка завершается препровождением в ближайшее отделение милиции за нарушение общественного порядка. Такие представления называются в "современном искусстве" перформансами. В этой области самовыражения отличился бывший директор сельского клуба, демонстрировавший "Опыты зооцентризма" в Московском зоопарке, изображая "Бешенного пса, или Последне табу, охраняемое одиноким Цербером". Другая эскапада учинена еще более крутым выдумщиком, таким же самоучкой, недолго занимавшимся на филологическом факультете пединститута. В послужном списке этого возмутителя спокойствия много акций и перформансов на улицах Москвы. Им сотворена книжка под лирико-гинекологическим названием "Мое влагалище". Это еще не вечер. За одну из самых жутких затей творец отсидел в голландской тюрьме. Суд приговорил его к лишению свободы. За что? Как раз тогда, когда его единомышленники проводили акцию на Манежной площади под лозунгом "Открой глаза, закрой рот!". этот "современный художник" осуществил перформанс в Амстердаме. В местном музее подошел к картине Малевича и пририсовал зеленой краской символ доллара на полотне. В знак протеста.
Все эти буйные люди входили тогда в круг "галереи М. Гельмана", расположенной в Замоскворечье. Здесь состоялись многие проказы в их исполнении. "Мое влагалище" также соотносится с этой галереей, где проходили не только вернисажи чистого искусства. Хозяин именно этой галереи возглавил войско, пошедшее с открытым забралом на Петра, о чем сейчас пойдет речь. На выставке "Арт-Москва" в Центральном доме художника эта галерея открывала парад современной живописи. В ее отсеке стену занимала написанная на рваных листах картона картина "Парфенон". Храм изображался на фоне сизых мазков малярной кисти. Хромированные заточки представали на холсте под названием "Копьеметатели". Демонстрировалась картина "Новая колода". Ее составил натуральный старинный электрощит с рубильником, циферблатами контрольных приборов и фотографиями. К малой скульптуре относился макет книги с навешанными на корешки обложки тремя замками.
- Неужели этот "Парфенон", заточки, рубильник и все прочее из области искусств, - спросил я известного художника-шестидесятника Натана Злотникова. И услышал слова, сказанные не без зависти:
- За это много платят!
В шоу-бизнесе, овладев тремя аккордами, без голоса, не умея петь, можно выйти с гитарой на сцену. Точно также поступают неофиты "современного искусства", шагая из сельских клубов и заводских цехов напрямую в стены галерей. Там им дают "самовыразиться" любым самым экстравагантным способом. Для фабрикации заточек, замков, подобной изобразительной продукции достаточно профтехучилища. Что ж, если публике такое искусство нравится, если она не может обойтись без самоучек, рванины, металлического лома, акций и перформансов, то пусть ими любуется. Пусть галереи открывают экспозиции под крышей лучших выставочных залов. Но возникает вопрос, как могла такая экстравагантная галерея будоражить Москву, травить главу Российской академии художеств, проводить акции под прицелом всех ведущих телеканалов, собирать всех журналистов Москвы на пресс-конференцию, чтобы инициировать референдум.
Во всем произошедшем вокруг Петра просматривается особенность нашего времени, когда свободу подменяет вседозволенность, когда демократия большинства оборачивается агрессией меньшинств, будь-то художественных, религиозных, сексуальных, диктующих свои правила игры и навязывающих свой образ жизни всему народу. В нашем конкретном случае - авангардное меньшинство решило навязать миллионам жителям города свои вкусы, задать им провокационный вопрос, а не хотите ли, граждане, сокрушить памятник Петру?
Есть еще одна причина скандала, который с каждым днем усиливался с начала 1997 года. За спиной молодых демонстрантов скрывались опытные политики, обладающие деньгами и административным ресурсом.
В ХХ веке искусство, если не все, то значительная его часть, породнилось с политикой, политизированными фондами, агентствами политической рекламы, лидерами политических партий. "Современные художники" используются для предвыборной борьбы, при реализации акций, спланированных в штабах партий и движений. И названная галерея в Замоскворечье представляется ячейкой правых сил, идущих на баррикады в борьбу за власть.
- Скоро состоится дебют новых политиков - молодых, выросших в новых условиях и знающих, куда вести страну. Те, кто собрались здесь, тоже молоды, достаточно известны в России и за рубежом, в какой-то степени находятся в авангарде современного искусства и приблизительно знают, как и что нужно делать в культурной политике Москвы и страны.
Чьи эти слова? Их произнес предводитель всех трех акций, направленных против Петра, произнес на Манежной площади под плакатом "Открой глаза, закрой рот!". Вот вам и чистое искусство.
* * *
"Молодые политики" из галереи в Замоскворечье вышли на авансцену общественной жизни 11 февраля 1997 после акции на Манежной площади. На этот раз они собрали всю Москву в Центральном доме журналистов на пресс-конференцию. Кто они, эти политики? На сцену зала, где вспыхнули огни телекамер и фотоаппаратов вышли не бунтари с булками, а стоявший все время за их спиной директор галереи в Замоскворечье. То была фигура, как теперь выражаются, знаковая, рожденная рынком, арт-бизнесом, держащим равнение на Запад.
Сорокалетний сын известного советского драматурга Гельмана с именем французского трибуна- Марат рвался в музеи, к государственным заказам, общественному признанию. Опубликованный им "Бизнес-план спасения современного искусства" базировался на инвестиции 500 000 долларов. То была агрессивная программа борьбы с инакомыслящими, внедрения в массовое сознание "списка имен", "раскручивание" и продажа "шедевров", создание "монопольной инфраструкты на арт-рынке", а также "цензуры на имена". О злосчастной цензуре вспомнил не утративший недавнюю власть партийный деятель, а либеральный рыночник, торгующий картинами.
"Как и всякая цензура, она должна обладать легитимностью и рычагами управления", "должна быть репрессивной по отношению к стихийному рынку". Все это требовалось для решения конечной задачи - в сознании обывателя "легитимизировать Современное искусство как Российское искусство".
В этой программе не оставалось месту реализму, Академии художеств, всей системе воспитания, созданной усилиями поколений истинных художников. И конечно, не оставалось места таким памятникам, которые множил в Москве Церетели. Поэтому на него обрушился удар лидера "актуального искусства".
Вот что он заявил на пресс-конференции:
- Церетели обманывает народ.
- В зарубежных справочниках такого художника нет.
- Америка его не признает.
- Я просмотрел всю периодику США и не нашел ни одной положительной рецензии".
И, чтобы развеселить собравшихся, рассказал анекдот, как в неком американском магазине, чтобы распродать 50 статуэток Церетели, их оценили дешевле металла, из которого отлили. Никто в зале этому возразить не мог, потому что никто не знал об американских монументах Церетели, не знал, что он преподавал в американском университете, оформлял представительство СССР в ООН и посольство СССР в Вашингтоне. Горькая правда в словах, высказанных тогда, заключалась в том, что тогда голова Колумба все еще пылилась где-то на складе в Америке. Президент Ельцин, подарив модель монумента и заявив президенту США: "Товарищ Билл, это дар России", - ничего не сделал для реализации проекта, забыл о нем, как о всем, что обещал народу.
Как раз в дни, когда со сцены Центрального дома журналиста звучали слова: "Америка не знает такого художника", - из-за океана пришло в Москву письмо Биографического института. В нем сообщалось, что Церетели среди немногих людей на земле назван "человеком 1996 года".
Всех собрали на пресс-конференцию не только для того, чтобы унизить художника. Каждый получил пакет документов, составленных опытными юристами. Из них явствовало, что некая "инициативная группа", во главе с хозяином и директором галереи в Замоскворечье, берется за сбор подписей с требованием провести "Городской референдум о судьбе памятников Церетели в Москве". Для референдума успели сформулировать три вопроса, последний из которых заканчивался словами: памятники, "сооруженные по проекту архитектора Зураба Церетели, подлежат сносу". Как видим, у напрягавшей все силы и средства "Столицы" появился активный союзник, выступивший не только в информационном, но и в правовом поле.
За дело взялись хозяин галереи, он же председатель Фонда "Молодежной культуры", председатель Либерального союза "Молодежная солидарность" и председатель "Независимого Профсоюза Студентов Молодежная солидарность". Все эти либеральные цветы, когда я пишу эту книгу, давно завяли, но тогда они цвели и пахли, представили уставные документы своих организаций.
Референдум - орудие большой политики, его используют, когда решают национальные проблемы, борются за власть. И вдруг заходит речь о референдуме по искусству. Как такое могло быть? Оказывается, в Уставе города Москвы нашлась статья за номером 79 под названием "Обращения и петиции граждан". Нужно собрать подписи 100 тысяч граждан и это дает право на проведение в городе референдума по любому вопросу!
- Это абсурд! - публично заявил по поводу задуманного референдума Андрей Вознесенский, фигура в мире современного искусства признаваемая. Если бы проводились референдумы по искусству в прошлом, то у нас не было бы Санкт-Петербурга, а у французов Эйфелевой башни. Я против кампаний, когда кричат и кричат псы до рвот. Это вызывает во мне противодействие. Еще приведу слова, которые сказал при мне великий Эрнст Неизвестный: "Я уважаю Зураба как художника".
Неожиданно для инициаторов референдума против них самих выступили авангардисты, самые известные в России во главе с Дмитрием Приговым. В их компанию неожиданно для многих попал помянутый и автор демонстраций в Московском зоопарке.
"Референдум - это очень опасный прецедент. Наши собственные произведения и работы наших уважаемых коллег не всегда понятны массовому зрителю. Тем более они никогда не будут любимы среднестатистическим большинством".
Тревога Пригова и его единомышленников была понятна. Если бы у народа спросили на референдуме, по душе ли ему "современное искусство", то большинство ответило бы - нет. Заточки и замки полетели бы в мусорный ящик. Опросы общественного мнения прогнозируют именно такой исход голосования. Но никому прежде не приходило в голову решать проблемы искусства, даже самого радикального, методом референдума. Почему тогда пытались использовать столь острый инструмент политической борьбы с художником? Да потому, что кампания носила политический характер, ее исполнили стоящие за кулисами режиссеры, далекие от искусства и близкие к политике.
Это хорошо поняли многие. Вслед за Андреем Вознесенским и маститыми авангардистами с "Открытым обращением к средствам массовой информации" выступила многочисленная Международная федерация художников и профессиональный творческий союз художников. В этом союзе состоят двенадцать тысяч профессионалов, в том числе те, кто считает себя "современными художниками": "В данной ситуации мы понимаем, художник превращается в заложника политической конъюнктуры и амбиций, за которыми, в случае с Церетели зримо проступает отношение к мэру Москвы".
* * *
Как в той ситуации повели себя друзья Церетели, кто сидел за одним столом на свадьбе Высоцкого, в мастерских на Тверском бульваре и Пресне, кто защитил его от нападок молодых да ранних?
Вслед за Андреем Вознесенским прикрыл друга Георгий Данелия, автор классических фильмов шестидесятых годов, грузинский москвич или, если хотите, московский грузин. Ему бросилось в глаза, что злостная критика обрушилась как по команде и, можно было подумать, что сам художник принес и поставил монументы тайком в ночи, никого не предупредив. В кампании он услышал мотив явно националистический, который остро почувствовал в силу своего происхождения: "Ему, например, не устают ставить в вину, что он грузин. По телевидению Петра даже назвали грузинским памятником из русского металла. Но тогда позвольте спросить о Медном всаднике, - он что, итальянский?"
Подставил плечо архитектор Юрий Платонов, построивший в Москве высотное здание президиума Российской академии наук: "Памятник Петру вполне возможно через какое-то время станет достопримечательностью. В мире много монументов русскому царю, в русском же городе Москве будет особый, и им станут гордиться".
Помощь неожиданно пришла со стороны людей, с которыми Церетели никогда не встречался, кого не знал, более того, даже считал противниками. Не так давно он читал о памятнике Победе нелицеприятные строчки, подписанные Марией Чегодаевой. Именно ей обелиск показался "газовой трубой", по ее словам, "убившей" низкое здание музея, а его купол напоминал ей упраздненную коммунистами церковь, превращенную в промышленный объект. Эту ученую даму хорошо знали не столько по монографии "Пути и итоги" - о русской книжной иллюстрации 1945-1980 годов, сколько по публикациям о массовом искусстве "for the kitchen", что значит по-русски для кухни, о так называемом киче. ( К нему она относит картины Ильи Глазунова, его книжную графику, хранимую в Русском музее, даже не упомянула в монографии.)
Поэтому Чегодаеву приглашали на заседания "инициативных групп", где запустили в оборот тезис о "церетелизации Москвы". Ей предлагали выступить против автора Петра по телевидению, чтобы разорвать "связку Лужков Церетели". Но возмущенная натиском, именно она взялась за перо и направила письмо в защиту травимого художника: "Чем-то очень советским веет от антицеретелевской кампании. Все 70 лет организаторы "художественных кампаний" прикрывали свои истинные побуждения: политические интриги, борьбу за власть в искусстве, сведение счетов и пр. - демагогическими возмущениями, ссылками на народ... Можно было бы спокойно, профессионально поговорить о творчестве Церетели, да только о том ли хлопочет "общественность"? Как говорил великий Станиславский: НЕ ВЕРЮ!"
Далекий всю жизнь от официального искусства участник "бульдозерной выставки", раздавленной машинами, Эдуард Дробицкий сам пришел в мастерскую Церетели и стал союзником. Он организовал митинг в защиту Петра и вывел на улицы многих художников.
- Хорошо, что в грандиозном московском строительстве есть такой человек как Церетели. На мой взгляд, он - автор, несомненно, одаренный и профессиональный. Только время рассудит, насколько удался памятник на Поклонной. Так поддержал Анатолий Бичуков, профессор заведующий кафедры скульптуры Академии живописи, ваяния и зодчества. Встал рядом с Церетели Александр Шилов, испытавший нападки, зачисленный в разряд "придворных художников". Он увидел, что за борьбой против Петра стоит политика. "Я понимаю, если бы комитет по борьбе с Церетели возглавил художник масштаба Фальконе, Шубина или Микеланджело, а здесь выступает человек, который сам ничего не умеет. Тут же у него появляются деньги на печатание плакатов, что стоит очень дорого. Ясно, что все это - санкционированная политическая акция, которая направлена не против Церетели, а против Лужкова".
(В той борьбе сформировался отряд будущих академиков, единомышленников Церетели. Спустя несколько лет Марию Чегодаеву, Эдуарда Дробицкого, Анатолия Бичукова и Александра Шилова изберут действительными членами Российской академии художеств.)
Чтобы снять общественное напряжение, инициаторов референдума принял мэр Москвы. Стоило ему так поступить, как на следующее утро они поспешили заявить: "Юрий Лужков отказывается от Зураба Церетели". Но порадоваться по этому случаю никто не успел, потому что немедленно последовало опровержение мэра:
- Для меня понятия чести, товарищества недопустимости предательства по отношению к людям или изменения отношения к ним по конъюнктурным соображениям, - всегда были и остаются основополагающими. Я не отказываюсь и не собираюсь отказываться от Зураба Церетели, которого глубоко уважаю как человека и ценю его творчество, хотя не всегда и не во всем с ним согласен, тем более сейчас, когда вокруг его имени искусственно раздута нездоровая возня с политическими оттенками.
Мне с ним комфортно, мы с ним дружим. Что, разве не разрешается дружить? Или надо скрывать, что мы дружим с Церетели? И жена моя Лена дружит с дочерью Церетели. Я считаю его талантливым человеком, - ответил Лужков тем, кто предостерегал в те дни мэра от дружбы с художником, который мог стать "арбузной коркой", на которой политики поскальзываются и падают.
* * *
На встрече с инициативной группой в мэрии договорились судьбу Петра решить на основании социологических опросов общественного мнения.
- Общественное мнение москвичей для меня, безусловно, важнее личного, - заявил тогда Лужков, что, очевидно, и дало повод нечаянной радости молодым либералам.
Правительство города выделило 20 тысяч долларов "Фонду общественного мнения" и Всероссийскому центру изучения общественного мнения, ВЦИОМу, под руководством профессора Юрия Левады. "Фонд" опросил полторы тысячи москвичей. Каждому показывали фотографии Петра и предлагали высказать свое мнение о статуе, ответить, за кого бы проголосовали в случае референдума. ВЦИОМ взялся провести три опроса. Один - в окрестностях памятника среди прохожих и гуляющей публики. Второй опрос - по месту жительства респодентов. И третий, анонимный, - среди профессионалов, архитекторов, художников и специалистов в области градостроительства. Им предлагалось дать оценку Петра. На все исследования отводилось три месяца.
А разобраться в проблеме в целом должна была общественная комиссия, образованная из противников и сторонников Петра. Заседания, проходившие раз в неделю, вел заместитель председателя Московской городской думы Александр Крутов. Этот опытный законодатель разработал схему из 16 пунктов, которая после обсуждения должна была фиксироваться Законом города Москвы "О порядке сооружения памятников, монументов и скульптурно-архитектурных композиций в городе Москве".
Противники Петра с места в карьер пытались остановить всю работу на стрелке до принятия окончательного решения. Неясно было, в какую сторону склонится чаша весов. Наступил драматический момент, судьба Петра висела на волоске. Голоса комиссии разделились поровну! Еще бы всего один голос против продолжения работы - и неизвестно, как бы все обернулось дальше. Монтаж монумента продолжили. А в мэрии регулярно стали собираться люди, всем известные, такие, как Андрей Вознесенский, главный художник Большого театра Сергей Бархин, скульптор Анатолий Бичуков, и журналисты, в их числе - автор этой книги. Появившись однажды, Андрей Вознесенский заявил, что художник - творец, которого не имеет права судить толпа. Тем более, когда работа еще не закончена. Он назвал Петра произведением искусства, оговорившись при этом, что его еще не видел и не собирается смотреть до тех пор, пока Петра не достроят окончательно. С этими словами поэт удалился и больше не приходил, хотя был нужен. И другие знаменитости плохо посещали комиссию. В отличие от членов "инициативной группы". Те не только ходили на все заседания, но и устроили на Арбате "тренировочное уличное голосование", раздав прохожим двести бюллетеней. Они же в Российско-американском пресс-центре провели встречу с иностранцами, где заявили, что не отказываются от идеи референдума и прибегнут к этому крайнему средству, если работа комиссии не даст результат.
- К памятнику Петру я отношусь как всякий вменяемый человек. Говорить о нем как об эстетическом объекте, по-моему, ниже человеческого достоинства, - подлил масла в огонь Тимур Кибиров.
В московских газетах в те дни можно было прочитать, что Россия та самая Федора, которая велика, да дура. Пропагандировался открытый неким новоявленным институтом Российской академии наук "закон экономической неэффективности больших государств", таких как Россия. По этому закону следовало ее ужать до полумиллиона квадратных километров, вот тогда, мол, и началась бы истинная "перестройка и ускорение". Ни Петра Великого, ни России великой этим трубадурам было не надо. Вот почему они создавали искаженный образ Петра, выдумывали, что Москву он не любил, город обидел, и к флоту древняя столица отношения никакого не имела. Одному критику "Петр напоминал несостоявшийся монумент Ленину, которым замышляли увенчать Дворец Советов на месте взорванного храма Христа". Другому критику Петр казался "помесью Останкинской башни с камерой хранения забытых вещей на Курском вокзале". Третий - называл монумент "пробкой, заткнувшей пространство канала". Все эти высказывания порождало нескрываемое стремление опорочить незаконченную работу, не дать ей завершиться.
Возникает вопрос, кто тогда встал на защиту Церетели? Может быть, Российская академия художеств, вице-президентом которой он состоял? Президент академии Николай Пономарев тяжело болел, умирал от рака. Члены президиума растерялись, считая ниже своего достоинства вступать в пререкания с прессой. Не сразу они пришли к единому мнению, что и как опровергать.
За художника стал горой мэр города. Он пришел на съезд журналистов Москвы и с его трибуны заявил:
- Вспомните "Мастера и Маргариту". Травля прессы свела Мастера с ума. Мы помним судьбу Эрнста Неизвестного, Пастернака, да и многих других творцов. А сейчас идет такая же травля Зураба Церетели. Я лично интересовался мнением многих москвичей и не слышал негативных оценок. Да если бы они и были! Нужно уважать право человека по-своему воспринимать красоту. Помните слова Галича: "Бойтесь единственно только того, кто скажет, я знаю, как надо!"
Спустя несколько лет, когда мы вспоминали минувшие дни, Юрий Лужков пришел к такому выводу: "Я могу, знаешь, что сказать, Лев. К сожалению, я прихожу к такому тезису странному, но думаю правильному, будущее всегда в меньшинстве, будущее всегда в опале".
* * *
Месяц спустя после первой шумной "акции" у Петра, снятой операторами ТВ, последовала вторая подобная демонстрация. Ее провели те же исполнители, выступавшие под эгидой некоего фонда, о котором прежде никто не ведал. Себя они называли "современными художниками". Снова с одной стороны выстроились несколько протестантов, а напротив них стали стеной телеоператоры, фоторепортеры и журналисты. На этот раз шумели на Тишинской площади перед давним столпом Церетели. О чем на другой день все узнали из газетного отчета:
"Мирные жители благоразумно ретировались. Журналисты курили, рассматривали памятник и ждали события или хотя бы кого-нибудь, кто мог бы пролить свет на задуманное. Через полчаса их набралось всего около десятка. Каждый говорил о том, что не любит работы Церетели, что "монстры, заполнившие столицу", стоят правительству Москвы бешеных денег, а народ московский голодает".
- Это что? Перформанс или хэппенинг? - поинтересовалась репртерша "Нью-Йорк Таймс" у репортера НТВ? (Хэппенинг - термин в искусствоведении "современного искусства", "случайное событие", в данном случае - розыгрыш. Примечание автора).
- Раздачу обещают? Обещают! Значит, хэппенинг!
Скоро подошла и раздача: французские батоны в целлофане".
Как видим, к месту сбора прессу пригласили, пообещав нечто важное, иначе кто бы ждал полчаса. На призыв откликнулись представители крупнейших изданий мира.
Выстроившись под лозунгом "Хлеба, а не зрелищ", протестанты скрестили батоны, образовав известное русское слово из трех букв. Батоны раздавались всем желающим под крики: "Лучше хлеба, а не зрелищ". Таким образом, акции как бы придавали некий социальный протест бедных против богатых.
"Нельзя же в самом деле, воздвигая гигантски чудовищного Петра, заявил один из "современных художников", представлявших эту комедию, - с жестокостью этого императора напрочь не видеть всяких там бедных Евгениев: нищих стариков, беженцев, бомжей, учителей, врачей, художников". Этот протестант начал путь в искусстве акцией "Изгнание попов из волочильно-прокатного цеха".
* * *
Эта акция в Москве проходила напротив мастерской на Пресне, и я оказался неожиданно для себя ее зрителем. Тогда от предводителя протестантов, сына известного московского художника, узнал, что бронза, в технике которой работает Церетели, "давно устарела, в моде легкие пластичные металлы, композиции, будоражащие людей, а не узнаваемые фигуры". Свои идеи этот борец с Церетели позаимствовал у адептов "современного искусства", захвативших трибуны центральных газет. Они утверждают: бронза и мрамор устарели, это пережитки "сурового стиля", прошлого, которого так много в московской архитектуре. Надо следовать Западу, там скульптура, "оберегая общественное согласие и чувство эстетического в душе каждого гражданина, носит абстрактный характер и возводится, как правило, из более легких и дешевых материалов". Скульптуре, мол, следует избегать сюжетных "наворотов", которые понятны одному создателю. Но так ли это? В Париже, Риме, Мадриде наших дней на центральных улицах и площадях я не видел ничего подобного, никаких скульптур "абстрактного характера" из "легких и дешевых материалов" там нет. Зачем они Москве?
Третий раз собралась все та же шумная и веселая компания на Манежной площади, разыграв очередную акцию: "С десяток добровольцев из художников выстроились в ряд с бумажными плакатами, изображавшими памятник Петру, который уже стал притчей во языцех, а человек, олицетворяющий Церетели, запихивал их художникам в рот, как кляпы, и орал благим матом: "Вот такая гуманитарная помощь Церетели народу!" Тут же был растянут плакат со словами: "Открой глаза, закрой рот!""
Что напоминали все эти "акции"? Конечно, выходки футуристов начала ХХ века, желтую кофту Маяковского, призывавшего сбросить Пушкина с корабля современности и превратить Зимний дворец в макаронную фабрику. В истории Москвы уличные скандалы художников регистрируются в хронике событий 1917-го и последовавших кровавых лет революции. Тогда жаждавшие новаций, социальных и художественных, "левые" живописцы раскрашивали деревья Александровского сада в фиолетовый, малиновый и революционный красный цвета, водружали на улицах бетонных "борцов за счастье народа", от которых шарахались лошади.
Нечто подобное происходит в современной Москве. Так, вдруг на Арбате ранней весной среди бела дня появляются голые раскрашенные молодые люди обоего пола, изображая действо "Скворцы прилетели!". Эта выходка завершается препровождением в ближайшее отделение милиции за нарушение общественного порядка. Такие представления называются в "современном искусстве" перформансами. В этой области самовыражения отличился бывший директор сельского клуба, демонстрировавший "Опыты зооцентризма" в Московском зоопарке, изображая "Бешенного пса, или Последне табу, охраняемое одиноким Цербером". Другая эскапада учинена еще более крутым выдумщиком, таким же самоучкой, недолго занимавшимся на филологическом факультете пединститута. В послужном списке этого возмутителя спокойствия много акций и перформансов на улицах Москвы. Им сотворена книжка под лирико-гинекологическим названием "Мое влагалище". Это еще не вечер. За одну из самых жутких затей творец отсидел в голландской тюрьме. Суд приговорил его к лишению свободы. За что? Как раз тогда, когда его единомышленники проводили акцию на Манежной площади под лозунгом "Открой глаза, закрой рот!". этот "современный художник" осуществил перформанс в Амстердаме. В местном музее подошел к картине Малевича и пририсовал зеленой краской символ доллара на полотне. В знак протеста.
Все эти буйные люди входили тогда в круг "галереи М. Гельмана", расположенной в Замоскворечье. Здесь состоялись многие проказы в их исполнении. "Мое влагалище" также соотносится с этой галереей, где проходили не только вернисажи чистого искусства. Хозяин именно этой галереи возглавил войско, пошедшее с открытым забралом на Петра, о чем сейчас пойдет речь. На выставке "Арт-Москва" в Центральном доме художника эта галерея открывала парад современной живописи. В ее отсеке стену занимала написанная на рваных листах картона картина "Парфенон". Храм изображался на фоне сизых мазков малярной кисти. Хромированные заточки представали на холсте под названием "Копьеметатели". Демонстрировалась картина "Новая колода". Ее составил натуральный старинный электрощит с рубильником, циферблатами контрольных приборов и фотографиями. К малой скульптуре относился макет книги с навешанными на корешки обложки тремя замками.
- Неужели этот "Парфенон", заточки, рубильник и все прочее из области искусств, - спросил я известного художника-шестидесятника Натана Злотникова. И услышал слова, сказанные не без зависти:
- За это много платят!
В шоу-бизнесе, овладев тремя аккордами, без голоса, не умея петь, можно выйти с гитарой на сцену. Точно также поступают неофиты "современного искусства", шагая из сельских клубов и заводских цехов напрямую в стены галерей. Там им дают "самовыразиться" любым самым экстравагантным способом. Для фабрикации заточек, замков, подобной изобразительной продукции достаточно профтехучилища. Что ж, если публике такое искусство нравится, если она не может обойтись без самоучек, рванины, металлического лома, акций и перформансов, то пусть ими любуется. Пусть галереи открывают экспозиции под крышей лучших выставочных залов. Но возникает вопрос, как могла такая экстравагантная галерея будоражить Москву, травить главу Российской академии художеств, проводить акции под прицелом всех ведущих телеканалов, собирать всех журналистов Москвы на пресс-конференцию, чтобы инициировать референдум.
Во всем произошедшем вокруг Петра просматривается особенность нашего времени, когда свободу подменяет вседозволенность, когда демократия большинства оборачивается агрессией меньшинств, будь-то художественных, религиозных, сексуальных, диктующих свои правила игры и навязывающих свой образ жизни всему народу. В нашем конкретном случае - авангардное меньшинство решило навязать миллионам жителям города свои вкусы, задать им провокационный вопрос, а не хотите ли, граждане, сокрушить памятник Петру?
Есть еще одна причина скандала, который с каждым днем усиливался с начала 1997 года. За спиной молодых демонстрантов скрывались опытные политики, обладающие деньгами и административным ресурсом.
В ХХ веке искусство, если не все, то значительная его часть, породнилось с политикой, политизированными фондами, агентствами политической рекламы, лидерами политических партий. "Современные художники" используются для предвыборной борьбы, при реализации акций, спланированных в штабах партий и движений. И названная галерея в Замоскворечье представляется ячейкой правых сил, идущих на баррикады в борьбу за власть.
- Скоро состоится дебют новых политиков - молодых, выросших в новых условиях и знающих, куда вести страну. Те, кто собрались здесь, тоже молоды, достаточно известны в России и за рубежом, в какой-то степени находятся в авангарде современного искусства и приблизительно знают, как и что нужно делать в культурной политике Москвы и страны.
Чьи эти слова? Их произнес предводитель всех трех акций, направленных против Петра, произнес на Манежной площади под плакатом "Открой глаза, закрой рот!". Вот вам и чистое искусство.
* * *
"Молодые политики" из галереи в Замоскворечье вышли на авансцену общественной жизни 11 февраля 1997 после акции на Манежной площади. На этот раз они собрали всю Москву в Центральном доме журналистов на пресс-конференцию. Кто они, эти политики? На сцену зала, где вспыхнули огни телекамер и фотоаппаратов вышли не бунтари с булками, а стоявший все время за их спиной директор галереи в Замоскворечье. То была фигура, как теперь выражаются, знаковая, рожденная рынком, арт-бизнесом, держащим равнение на Запад.
Сорокалетний сын известного советского драматурга Гельмана с именем французского трибуна- Марат рвался в музеи, к государственным заказам, общественному признанию. Опубликованный им "Бизнес-план спасения современного искусства" базировался на инвестиции 500 000 долларов. То была агрессивная программа борьбы с инакомыслящими, внедрения в массовое сознание "списка имен", "раскручивание" и продажа "шедевров", создание "монопольной инфраструкты на арт-рынке", а также "цензуры на имена". О злосчастной цензуре вспомнил не утративший недавнюю власть партийный деятель, а либеральный рыночник, торгующий картинами.
"Как и всякая цензура, она должна обладать легитимностью и рычагами управления", "должна быть репрессивной по отношению к стихийному рынку". Все это требовалось для решения конечной задачи - в сознании обывателя "легитимизировать Современное искусство как Российское искусство".
В этой программе не оставалось месту реализму, Академии художеств, всей системе воспитания, созданной усилиями поколений истинных художников. И конечно, не оставалось места таким памятникам, которые множил в Москве Церетели. Поэтому на него обрушился удар лидера "актуального искусства".
Вот что он заявил на пресс-конференции:
- Церетели обманывает народ.
- В зарубежных справочниках такого художника нет.
- Америка его не признает.
- Я просмотрел всю периодику США и не нашел ни одной положительной рецензии".
И, чтобы развеселить собравшихся, рассказал анекдот, как в неком американском магазине, чтобы распродать 50 статуэток Церетели, их оценили дешевле металла, из которого отлили. Никто в зале этому возразить не мог, потому что никто не знал об американских монументах Церетели, не знал, что он преподавал в американском университете, оформлял представительство СССР в ООН и посольство СССР в Вашингтоне. Горькая правда в словах, высказанных тогда, заключалась в том, что тогда голова Колумба все еще пылилась где-то на складе в Америке. Президент Ельцин, подарив модель монумента и заявив президенту США: "Товарищ Билл, это дар России", - ничего не сделал для реализации проекта, забыл о нем, как о всем, что обещал народу.
Как раз в дни, когда со сцены Центрального дома журналиста звучали слова: "Америка не знает такого художника", - из-за океана пришло в Москву письмо Биографического института. В нем сообщалось, что Церетели среди немногих людей на земле назван "человеком 1996 года".
Всех собрали на пресс-конференцию не только для того, чтобы унизить художника. Каждый получил пакет документов, составленных опытными юристами. Из них явствовало, что некая "инициативная группа", во главе с хозяином и директором галереи в Замоскворечье, берется за сбор подписей с требованием провести "Городской референдум о судьбе памятников Церетели в Москве". Для референдума успели сформулировать три вопроса, последний из которых заканчивался словами: памятники, "сооруженные по проекту архитектора Зураба Церетели, подлежат сносу". Как видим, у напрягавшей все силы и средства "Столицы" появился активный союзник, выступивший не только в информационном, но и в правовом поле.
За дело взялись хозяин галереи, он же председатель Фонда "Молодежной культуры", председатель Либерального союза "Молодежная солидарность" и председатель "Независимого Профсоюза Студентов Молодежная солидарность". Все эти либеральные цветы, когда я пишу эту книгу, давно завяли, но тогда они цвели и пахли, представили уставные документы своих организаций.
Референдум - орудие большой политики, его используют, когда решают национальные проблемы, борются за власть. И вдруг заходит речь о референдуме по искусству. Как такое могло быть? Оказывается, в Уставе города Москвы нашлась статья за номером 79 под названием "Обращения и петиции граждан". Нужно собрать подписи 100 тысяч граждан и это дает право на проведение в городе референдума по любому вопросу!
- Это абсурд! - публично заявил по поводу задуманного референдума Андрей Вознесенский, фигура в мире современного искусства признаваемая. Если бы проводились референдумы по искусству в прошлом, то у нас не было бы Санкт-Петербурга, а у французов Эйфелевой башни. Я против кампаний, когда кричат и кричат псы до рвот. Это вызывает во мне противодействие. Еще приведу слова, которые сказал при мне великий Эрнст Неизвестный: "Я уважаю Зураба как художника".
Неожиданно для инициаторов референдума против них самих выступили авангардисты, самые известные в России во главе с Дмитрием Приговым. В их компанию неожиданно для многих попал помянутый и автор демонстраций в Московском зоопарке.
"Референдум - это очень опасный прецедент. Наши собственные произведения и работы наших уважаемых коллег не всегда понятны массовому зрителю. Тем более они никогда не будут любимы среднестатистическим большинством".
Тревога Пригова и его единомышленников была понятна. Если бы у народа спросили на референдуме, по душе ли ему "современное искусство", то большинство ответило бы - нет. Заточки и замки полетели бы в мусорный ящик. Опросы общественного мнения прогнозируют именно такой исход голосования. Но никому прежде не приходило в голову решать проблемы искусства, даже самого радикального, методом референдума. Почему тогда пытались использовать столь острый инструмент политической борьбы с художником? Да потому, что кампания носила политический характер, ее исполнили стоящие за кулисами режиссеры, далекие от искусства и близкие к политике.
Это хорошо поняли многие. Вслед за Андреем Вознесенским и маститыми авангардистами с "Открытым обращением к средствам массовой информации" выступила многочисленная Международная федерация художников и профессиональный творческий союз художников. В этом союзе состоят двенадцать тысяч профессионалов, в том числе те, кто считает себя "современными художниками": "В данной ситуации мы понимаем, художник превращается в заложника политической конъюнктуры и амбиций, за которыми, в случае с Церетели зримо проступает отношение к мэру Москвы".
* * *
Как в той ситуации повели себя друзья Церетели, кто сидел за одним столом на свадьбе Высоцкого, в мастерских на Тверском бульваре и Пресне, кто защитил его от нападок молодых да ранних?
Вслед за Андреем Вознесенским прикрыл друга Георгий Данелия, автор классических фильмов шестидесятых годов, грузинский москвич или, если хотите, московский грузин. Ему бросилось в глаза, что злостная критика обрушилась как по команде и, можно было подумать, что сам художник принес и поставил монументы тайком в ночи, никого не предупредив. В кампании он услышал мотив явно националистический, который остро почувствовал в силу своего происхождения: "Ему, например, не устают ставить в вину, что он грузин. По телевидению Петра даже назвали грузинским памятником из русского металла. Но тогда позвольте спросить о Медном всаднике, - он что, итальянский?"
Подставил плечо архитектор Юрий Платонов, построивший в Москве высотное здание президиума Российской академии наук: "Памятник Петру вполне возможно через какое-то время станет достопримечательностью. В мире много монументов русскому царю, в русском же городе Москве будет особый, и им станут гордиться".
Помощь неожиданно пришла со стороны людей, с которыми Церетели никогда не встречался, кого не знал, более того, даже считал противниками. Не так давно он читал о памятнике Победе нелицеприятные строчки, подписанные Марией Чегодаевой. Именно ей обелиск показался "газовой трубой", по ее словам, "убившей" низкое здание музея, а его купол напоминал ей упраздненную коммунистами церковь, превращенную в промышленный объект. Эту ученую даму хорошо знали не столько по монографии "Пути и итоги" - о русской книжной иллюстрации 1945-1980 годов, сколько по публикациям о массовом искусстве "for the kitchen", что значит по-русски для кухни, о так называемом киче. ( К нему она относит картины Ильи Глазунова, его книжную графику, хранимую в Русском музее, даже не упомянула в монографии.)
Поэтому Чегодаеву приглашали на заседания "инициативных групп", где запустили в оборот тезис о "церетелизации Москвы". Ей предлагали выступить против автора Петра по телевидению, чтобы разорвать "связку Лужков Церетели". Но возмущенная натиском, именно она взялась за перо и направила письмо в защиту травимого художника: "Чем-то очень советским веет от антицеретелевской кампании. Все 70 лет организаторы "художественных кампаний" прикрывали свои истинные побуждения: политические интриги, борьбу за власть в искусстве, сведение счетов и пр. - демагогическими возмущениями, ссылками на народ... Можно было бы спокойно, профессионально поговорить о творчестве Церетели, да только о том ли хлопочет "общественность"? Как говорил великий Станиславский: НЕ ВЕРЮ!"
Далекий всю жизнь от официального искусства участник "бульдозерной выставки", раздавленной машинами, Эдуард Дробицкий сам пришел в мастерскую Церетели и стал союзником. Он организовал митинг в защиту Петра и вывел на улицы многих художников.
- Хорошо, что в грандиозном московском строительстве есть такой человек как Церетели. На мой взгляд, он - автор, несомненно, одаренный и профессиональный. Только время рассудит, насколько удался памятник на Поклонной. Так поддержал Анатолий Бичуков, профессор заведующий кафедры скульптуры Академии живописи, ваяния и зодчества. Встал рядом с Церетели Александр Шилов, испытавший нападки, зачисленный в разряд "придворных художников". Он увидел, что за борьбой против Петра стоит политика. "Я понимаю, если бы комитет по борьбе с Церетели возглавил художник масштаба Фальконе, Шубина или Микеланджело, а здесь выступает человек, который сам ничего не умеет. Тут же у него появляются деньги на печатание плакатов, что стоит очень дорого. Ясно, что все это - санкционированная политическая акция, которая направлена не против Церетели, а против Лужкова".
(В той борьбе сформировался отряд будущих академиков, единомышленников Церетели. Спустя несколько лет Марию Чегодаеву, Эдуарда Дробицкого, Анатолия Бичукова и Александра Шилова изберут действительными членами Российской академии художеств.)
Чтобы снять общественное напряжение, инициаторов референдума принял мэр Москвы. Стоило ему так поступить, как на следующее утро они поспешили заявить: "Юрий Лужков отказывается от Зураба Церетели". Но порадоваться по этому случаю никто не успел, потому что немедленно последовало опровержение мэра:
- Для меня понятия чести, товарищества недопустимости предательства по отношению к людям или изменения отношения к ним по конъюнктурным соображениям, - всегда были и остаются основополагающими. Я не отказываюсь и не собираюсь отказываться от Зураба Церетели, которого глубоко уважаю как человека и ценю его творчество, хотя не всегда и не во всем с ним согласен, тем более сейчас, когда вокруг его имени искусственно раздута нездоровая возня с политическими оттенками.
Мне с ним комфортно, мы с ним дружим. Что, разве не разрешается дружить? Или надо скрывать, что мы дружим с Церетели? И жена моя Лена дружит с дочерью Церетели. Я считаю его талантливым человеком, - ответил Лужков тем, кто предостерегал в те дни мэра от дружбы с художником, который мог стать "арбузной коркой", на которой политики поскальзываются и падают.
* * *
На встрече с инициативной группой в мэрии договорились судьбу Петра решить на основании социологических опросов общественного мнения.
- Общественное мнение москвичей для меня, безусловно, важнее личного, - заявил тогда Лужков, что, очевидно, и дало повод нечаянной радости молодым либералам.
Правительство города выделило 20 тысяч долларов "Фонду общественного мнения" и Всероссийскому центру изучения общественного мнения, ВЦИОМу, под руководством профессора Юрия Левады. "Фонд" опросил полторы тысячи москвичей. Каждому показывали фотографии Петра и предлагали высказать свое мнение о статуе, ответить, за кого бы проголосовали в случае референдума. ВЦИОМ взялся провести три опроса. Один - в окрестностях памятника среди прохожих и гуляющей публики. Второй опрос - по месту жительства респодентов. И третий, анонимный, - среди профессионалов, архитекторов, художников и специалистов в области градостроительства. Им предлагалось дать оценку Петра. На все исследования отводилось три месяца.
А разобраться в проблеме в целом должна была общественная комиссия, образованная из противников и сторонников Петра. Заседания, проходившие раз в неделю, вел заместитель председателя Московской городской думы Александр Крутов. Этот опытный законодатель разработал схему из 16 пунктов, которая после обсуждения должна была фиксироваться Законом города Москвы "О порядке сооружения памятников, монументов и скульптурно-архитектурных композиций в городе Москве".
Противники Петра с места в карьер пытались остановить всю работу на стрелке до принятия окончательного решения. Неясно было, в какую сторону склонится чаша весов. Наступил драматический момент, судьба Петра висела на волоске. Голоса комиссии разделились поровну! Еще бы всего один голос против продолжения работы - и неизвестно, как бы все обернулось дальше. Монтаж монумента продолжили. А в мэрии регулярно стали собираться люди, всем известные, такие, как Андрей Вознесенский, главный художник Большого театра Сергей Бархин, скульптор Анатолий Бичуков, и журналисты, в их числе - автор этой книги. Появившись однажды, Андрей Вознесенский заявил, что художник - творец, которого не имеет права судить толпа. Тем более, когда работа еще не закончена. Он назвал Петра произведением искусства, оговорившись при этом, что его еще не видел и не собирается смотреть до тех пор, пока Петра не достроят окончательно. С этими словами поэт удалился и больше не приходил, хотя был нужен. И другие знаменитости плохо посещали комиссию. В отличие от членов "инициативной группы". Те не только ходили на все заседания, но и устроили на Арбате "тренировочное уличное голосование", раздав прохожим двести бюллетеней. Они же в Российско-американском пресс-центре провели встречу с иностранцами, где заявили, что не отказываются от идеи референдума и прибегнут к этому крайнему средству, если работа комиссии не даст результат.