Он бросил на Шейна ревнивый взгляд и сразу стал за глаза называть его «Робертом Редфордом с Конкорд-авеню».
Бак стоял у плиты и вещал о пойнтерах и рыболовных удочках. К тому же он еще жарил лук. Почему у каждого мужчины, который когда-либо готовил на моей кухне, лук всегда сгорает? К счастью, кремовый и терракотовый цвета стен и мебели скрывают результаты их стряпни гораздо лучше, чем модный белый, который предпочитает большинство обитателей Кембриджа. Наверное, в Кембридже существует местный указ против небелых кухонь и я еще не попала в поле зрения властей.
Бак готовил тушеную оленину и скармливал кусочки мяса Винди. Несмотря на аппетитный внешний вид и аромат, сама мысль о том, что его собака закусывает мертвым оленем, вызывает у рядового гарвардского профессора тошноту. Однако Шейн не только не покраснел, но и вообще отнесся к этому абсолютно спокойно. Я подумала, знает ли он, что именно ест Винди, но оленина была приготовлена именно так, как ее любят готовить жители штата Мэн, и он не мог принять ее ни за что другое.
— Вот уже два года, как у меня не было такой оленины, — сказал он, проявляя явный интерес.
— Ах, — вырвалось у меня, — вы охотитесь?
— Немного.
— Винди ходит на птицу? Я не знала.
— Она? Нет, она не обучена. Она у меня всего пару месяцев. Я больше рыболов, чем охотник.
— Рыбачите в Мирамиши, — с одобрением в голосе сказал Бак. — Машиас. Деннис.
Во всех этих реках водится лосось. Рыбачить в них — рыболовный эквивалент ослепительно белой кухни, знак принадлежности к элите. Ловить окуня — занятие чисто пролетарское. Ловить форель — занятие респектабельное, оно говорит об общественном статусе, особенно когда выезжают с детьми и сезон лосося еще не наступил; но в высших рыболовных кругах штата Мэн «рыбой» признается только атлантический лосось. Правда, я еще тот рыболов. Более того, шутки, которые часто отпускают по поводу рыбацких рассказов, далеко не шутка для того, кто, подобно мне, растратил миллионы часов своей жизни, до одурения слушая бесконечные разговоры про реки, удочки, лески, крючки и наживки.
— У меня был жуткий день, — сказала я. — Наверное, отец вам говорил.
У Шейна была привычка, улыбаясь, слегка наклонять голову, словно он отвечал «да» на какой-то совершенно особый интимный вопрос, истинного значения которого, кроме него, никто никогда не понимал.
Глядя на его улыбку, было почти невозможно сохранить ясность мыслей, однако мне это хоть с трудом, но удалось.
— Могу я попросить вас отвести Винди наверх, пока Рауди будет обедать? Я не могу его кормить если рядом другая собака. Где Клайд?
Клайд был во дворе. После того как Шейн увел Винди, а я дала Рауди его «Еканубу» — высшее качество, гарантировано тридцать процентов протеина, — мне удалось под благовидным предлогом ускользнуть от профессионального обсуждения преимуществ одних видов удочек перед другими, хоть я и не была уверена, что ко времени моего возвращения из душа оно закончится.
Когда я кончила сушить волосы, кухня была пуста и из холла до меня долетал рокочущий голос Бака и отвечающий ему мальчишеский голос Шейна. В голосе Шейна не было ни малейшей аффектации, звучал он уверенно и приятно. Я надеялась, что Бак не станет рассказывать моему квартиранту про свои недавние беседы с моей матерью. Или с ее собаками.
Мне не следовало беспокоиться. К тому же все рассуждения Бака о законе и правопорядке звучали вполне рассудительно в устах человека, который пережил то, что сегодня пережили все присутствовавшие на выставке собак. Да и тушеная оленина была не так уж плоха, несмотря на сожженный Баком лук и несколько староватого оленя. В целом обед более чем удался, если не считать, что Бак и Шейн слишком много говорили про рыбу и рыбалку, в чем впервые на моей памяти повинен был не только Бак. Как я догадывалась, Шейн был скорее биохимиком, чем ихтиологом, он мог рассказать про лосося больше кого бы то ни было, за исключением моего отца разумеется, если этот последний захотел бы его слушать. Оказалось, что одним из его коллег был Мэт Джерсон, парень, которого я знала по занятиям дрессировкой, а Бак — по той причине, что он является знатоком волков, но, в отличие от моего отца, знатоком с университетским дипломом. Вечер прошел так удачно, что я весьма удивилась вопросу, который задал мне Бак сразу после ухода Шейна:
— Твоя страховка не распространяется на имущество квартирантов?
— Конечно нет.
— Хорошо. Убедись в том, что ты не несешь ответственности.
— За что?
— Ты была там наверху?
— Да. У него красивая мебель, — сказала я. Замечание отца как-то не вязалось с его характером. Мне следовало бы догадаться, что он едва ли отличит кожаный диван от контейнера для перевозки апельсинов.
— Этот парень держит там наверху редкую коллекцию рыболовного снаряжения. Если ты увидишь удочку Пейна, то сумеешь отличить ее от других?
— Мне известно это название, — ответила я. — У него она есть?
— Целая музейная витрина, — сказал Бак. — А книги! Ты видела книги?
— Конечно, я видела книги. Это Кембридж. Он ассистент профессора.
— Завтра же позвони в свою страховую компанию. Я не хочу, чтобы ты несла ответственность.
— Разумеется, — сказала я. — Как тебе Винди?
Спрашивая Бака об ирландском сеттере, вы вправе рассчитывать на незамедлительный ответ, но на сей раз он помедлил.
— Красивая, — наконец проговорил он. — А что случилось с ветеринаром?
Я не религиозна в общепринятом смысле слова, но я верю, что все сущее является частью взаимосвязанной системы. Например, если бы на Масконометской выставке Сиси расположилась в другом груминговом секторе, выставка не была бы отменена, я не чувствовала бы себя такой усталой, а Клайд вел бы себя спокойнее и смог бы провести ночь вместе с Баком в комнате для гостей. Моя усталость, конечно, не извинение. Бак не доверяет Кембриджу, но он почти ничего не знает о том, что опасно и что безопасно в этом городе, что глупо, а что нет. Когда Клайд стал проявлять нервозность и отец решил оставить его на ночь в фургоне, мне следовало бы сказать, что это небезопасно, но я лишь заметила, что это не лучшая идея. Утром мы обнаружили, что Клайд исчез.
— Конечно, я оставил окна открытыми, — кричал на меня Бак. — Ты хотела, чтобы он задохнулся?
Мы стояли на боковой дорожке рядом с его фургоном марки «шевроле». Наклейка на заднем бампере гласила: «Сохраните штат Мэн зеленым. Застрелите разработчика».
— Ты его запер? — спросила я.
— Да, запер.
Бак еще даже не умывался. Волосы его стояли дыбом.
— Но боковое окно оставил открытым? (Это фургон с двумя квадратными окнами. С одного из них была сорвана рама.) Он нервничал, — добавила я. — Мне кажется, что он сорвал его лапой и выскочил.
Отец не купился на такое объяснение, он был абсолютно уверен, что Клайда украли. Теперь я уже жалела, что Рита в отъезде. Мне казалось, что беспокойство за Клайда пробуждает в Баке параноические страхи. Он усматривал в случившемся выпад, направленный лично против него, и настаивал на том, что он так или иначе связан с Сиси Квигли.
— Я говорил тебе, как она его обозвала? — Лицо его покраснело. — «Кровожадным».
— Вчера тебе это показалось забавным, — сказала я. — Во всяком случае, она то же самое говорила про Рауди. К тому же она мертва.
— И, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова, — она жила в двух кварталах отсюда. Разве не ты говорила мне об этом?
— Она мертва, — повторила я.
— А ее муж нет.
— Он тебя даже не знает. А ты его?
— Ах, он тоже был там.
Как я узнала впоследствии, согласно всем версиям столкновения, кроме версии Бака, муж, Остин Квигли, изо всех своих слабых сил старался успокоить жену и Бака. В конце кондов ему удалось увести Сиси.
— Ну и в переделку я попал, — сказал Бак. — Да еще Милли на подходе.
На то время Милли занимала второе после Клайда место в сердце Бака. Шестьдесят один день назад ее повязали с Клайдом. У волков и собак беременность длится в среднем шестьдесят три дня, потому-то Бак и намеревался вернуться в Мэн на другой день после выставки.
— Может быть, ты сумеешь уговорить Регину посидеть с ней?
Регина Барнс — волчья нянька Бака.
— Сегодня в четыре уезжает к сестре.
— Эл?
— Занят.
— Кто-нибудь другой?
Бак всех уже перебрал в голове. В Аулз-Хед, штат Мэн, не так много жителей, чтобы там нашлись толпы желающих присматривать за домом и питомцами Бака, а тем паче служить акушерками при суке волчьей собаки, которая собирается принести свой первый помет; к тому же Бак никому этого и не доверил бы.
— Ты не можешь оставить Милли одну, — сказала я. — Послушай, я найду Клайда. Обещаю.
— Черт побери, — сказал Бак.
Это была одна из самых тусклых благодарностей в его лексиконе.
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Бак стоял у плиты и вещал о пойнтерах и рыболовных удочках. К тому же он еще жарил лук. Почему у каждого мужчины, который когда-либо готовил на моей кухне, лук всегда сгорает? К счастью, кремовый и терракотовый цвета стен и мебели скрывают результаты их стряпни гораздо лучше, чем модный белый, который предпочитает большинство обитателей Кембриджа. Наверное, в Кембридже существует местный указ против небелых кухонь и я еще не попала в поле зрения властей.
Бак готовил тушеную оленину и скармливал кусочки мяса Винди. Несмотря на аппетитный внешний вид и аромат, сама мысль о том, что его собака закусывает мертвым оленем, вызывает у рядового гарвардского профессора тошноту. Однако Шейн не только не покраснел, но и вообще отнесся к этому абсолютно спокойно. Я подумала, знает ли он, что именно ест Винди, но оленина была приготовлена именно так, как ее любят готовить жители штата Мэн, и он не мог принять ее ни за что другое.
— Вот уже два года, как у меня не было такой оленины, — сказал он, проявляя явный интерес.
— Ах, — вырвалось у меня, — вы охотитесь?
— Немного.
— Винди ходит на птицу? Я не знала.
— Она? Нет, она не обучена. Она у меня всего пару месяцев. Я больше рыболов, чем охотник.
— Рыбачите в Мирамиши, — с одобрением в голосе сказал Бак. — Машиас. Деннис.
Во всех этих реках водится лосось. Рыбачить в них — рыболовный эквивалент ослепительно белой кухни, знак принадлежности к элите. Ловить окуня — занятие чисто пролетарское. Ловить форель — занятие респектабельное, оно говорит об общественном статусе, особенно когда выезжают с детьми и сезон лосося еще не наступил; но в высших рыболовных кругах штата Мэн «рыбой» признается только атлантический лосось. Правда, я еще тот рыболов. Более того, шутки, которые часто отпускают по поводу рыбацких рассказов, далеко не шутка для того, кто, подобно мне, растратил миллионы часов своей жизни, до одурения слушая бесконечные разговоры про реки, удочки, лески, крючки и наживки.
— У меня был жуткий день, — сказала я. — Наверное, отец вам говорил.
У Шейна была привычка, улыбаясь, слегка наклонять голову, словно он отвечал «да» на какой-то совершенно особый интимный вопрос, истинного значения которого, кроме него, никто никогда не понимал.
Глядя на его улыбку, было почти невозможно сохранить ясность мыслей, однако мне это хоть с трудом, но удалось.
— Могу я попросить вас отвести Винди наверх, пока Рауди будет обедать? Я не могу его кормить если рядом другая собака. Где Клайд?
Клайд был во дворе. После того как Шейн увел Винди, а я дала Рауди его «Еканубу» — высшее качество, гарантировано тридцать процентов протеина, — мне удалось под благовидным предлогом ускользнуть от профессионального обсуждения преимуществ одних видов удочек перед другими, хоть я и не была уверена, что ко времени моего возвращения из душа оно закончится.
Когда я кончила сушить волосы, кухня была пуста и из холла до меня долетал рокочущий голос Бака и отвечающий ему мальчишеский голос Шейна. В голосе Шейна не было ни малейшей аффектации, звучал он уверенно и приятно. Я надеялась, что Бак не станет рассказывать моему квартиранту про свои недавние беседы с моей матерью. Или с ее собаками.
Мне не следовало беспокоиться. К тому же все рассуждения Бака о законе и правопорядке звучали вполне рассудительно в устах человека, который пережил то, что сегодня пережили все присутствовавшие на выставке собак. Да и тушеная оленина была не так уж плоха, несмотря на сожженный Баком лук и несколько староватого оленя. В целом обед более чем удался, если не считать, что Бак и Шейн слишком много говорили про рыбу и рыбалку, в чем впервые на моей памяти повинен был не только Бак. Как я догадывалась, Шейн был скорее биохимиком, чем ихтиологом, он мог рассказать про лосося больше кого бы то ни было, за исключением моего отца разумеется, если этот последний захотел бы его слушать. Оказалось, что одним из его коллег был Мэт Джерсон, парень, которого я знала по занятиям дрессировкой, а Бак — по той причине, что он является знатоком волков, но, в отличие от моего отца, знатоком с университетским дипломом. Вечер прошел так удачно, что я весьма удивилась вопросу, который задал мне Бак сразу после ухода Шейна:
— Твоя страховка не распространяется на имущество квартирантов?
— Конечно нет.
— Хорошо. Убедись в том, что ты не несешь ответственности.
— За что?
— Ты была там наверху?
— Да. У него красивая мебель, — сказала я. Замечание отца как-то не вязалось с его характером. Мне следовало бы догадаться, что он едва ли отличит кожаный диван от контейнера для перевозки апельсинов.
— Этот парень держит там наверху редкую коллекцию рыболовного снаряжения. Если ты увидишь удочку Пейна, то сумеешь отличить ее от других?
— Мне известно это название, — ответила я. — У него она есть?
— Целая музейная витрина, — сказал Бак. — А книги! Ты видела книги?
— Конечно, я видела книги. Это Кембридж. Он ассистент профессора.
— Завтра же позвони в свою страховую компанию. Я не хочу, чтобы ты несла ответственность.
— Разумеется, — сказала я. — Как тебе Винди?
Спрашивая Бака об ирландском сеттере, вы вправе рассчитывать на незамедлительный ответ, но на сей раз он помедлил.
— Красивая, — наконец проговорил он. — А что случилось с ветеринаром?
Я не религиозна в общепринятом смысле слова, но я верю, что все сущее является частью взаимосвязанной системы. Например, если бы на Масконометской выставке Сиси расположилась в другом груминговом секторе, выставка не была бы отменена, я не чувствовала бы себя такой усталой, а Клайд вел бы себя спокойнее и смог бы провести ночь вместе с Баком в комнате для гостей. Моя усталость, конечно, не извинение. Бак не доверяет Кембриджу, но он почти ничего не знает о том, что опасно и что безопасно в этом городе, что глупо, а что нет. Когда Клайд стал проявлять нервозность и отец решил оставить его на ночь в фургоне, мне следовало бы сказать, что это небезопасно, но я лишь заметила, что это не лучшая идея. Утром мы обнаружили, что Клайд исчез.
— Конечно, я оставил окна открытыми, — кричал на меня Бак. — Ты хотела, чтобы он задохнулся?
Мы стояли на боковой дорожке рядом с его фургоном марки «шевроле». Наклейка на заднем бампере гласила: «Сохраните штат Мэн зеленым. Застрелите разработчика».
— Ты его запер? — спросила я.
— Да, запер.
Бак еще даже не умывался. Волосы его стояли дыбом.
— Но боковое окно оставил открытым? (Это фургон с двумя квадратными окнами. С одного из них была сорвана рама.) Он нервничал, — добавила я. — Мне кажется, что он сорвал его лапой и выскочил.
Отец не купился на такое объяснение, он был абсолютно уверен, что Клайда украли. Теперь я уже жалела, что Рита в отъезде. Мне казалось, что беспокойство за Клайда пробуждает в Баке параноические страхи. Он усматривал в случившемся выпад, направленный лично против него, и настаивал на том, что он так или иначе связан с Сиси Квигли.
— Я говорил тебе, как она его обозвала? — Лицо его покраснело. — «Кровожадным».
— Вчера тебе это показалось забавным, — сказала я. — Во всяком случае, она то же самое говорила про Рауди. К тому же она мертва.
— И, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова, — она жила в двух кварталах отсюда. Разве не ты говорила мне об этом?
— Она мертва, — повторила я.
— А ее муж нет.
— Он тебя даже не знает. А ты его?
— Ах, он тоже был там.
Как я узнала впоследствии, согласно всем версиям столкновения, кроме версии Бака, муж, Остин Квигли, изо всех своих слабых сил старался успокоить жену и Бака. В конце кондов ему удалось увести Сиси.
— Ну и в переделку я попал, — сказал Бак. — Да еще Милли на подходе.
На то время Милли занимала второе после Клайда место в сердце Бака. Шестьдесят один день назад ее повязали с Клайдом. У волков и собак беременность длится в среднем шестьдесят три дня, потому-то Бак и намеревался вернуться в Мэн на другой день после выставки.
— Может быть, ты сумеешь уговорить Регину посидеть с ней?
Регина Барнс — волчья нянька Бака.
— Сегодня в четыре уезжает к сестре.
— Эл?
— Занят.
— Кто-нибудь другой?
Бак всех уже перебрал в голове. В Аулз-Хед, штат Мэн, не так много жителей, чтобы там нашлись толпы желающих присматривать за домом и питомцами Бака, а тем паче служить акушерками при суке волчьей собаки, которая собирается принести свой первый помет; к тому же Бак никому этого и не доверил бы.
— Ты не можешь оставить Милли одну, — сказала я. — Послушай, я найду Клайда. Обещаю.
— Черт побери, — сказал Бак.
Это была одна из самых тусклых благодарностей в его лексиконе.
Глава 9
Потерять любую собаку — плохо, но потерять волчью собаку еще хуже. Масса любителей собак подберет заблудившуюся собаку, проверит ее бирки и позвонит владельцу, но кто подберет животное с виду дикое, которое, чего доброго, и ведет себя соответствующим образом? В загородной местности нужно молить Бога, чтобы ее не застрелили. Но где бы вы ни находилась, вам следует надеяться лишь на то, что либо она сама вернется домой, либо кто-нибудь примет ее за странного вида немецкую овчарку.
Я завидовала самообладанию Рауди, хоть оно и объяснялось его неспособностью здраво оценить обстановку и понять — что-то не так. С его точки зрения, мы всего-навсего отправились на долгую-долгую прогулку, а мои посвистыванья и крики не что иное, как адресованные ему знаки похвалы и поощрения.
— Я не с тобой разговариваю, приятель, — пару раз сказала я ему. Но он не поверил.
Когда я вернулась домой, фургон Бака уже укатил, но на кухонном столе я нашла неумело перевязанный пакет в зеленой бумаге с красным бантом, которая используется в местном универмаге Аулз-Хед на Рождество.
Моя мать была до щепетильности вежливой особой, и время от времени, правда с большими промежутками, Бак делает чистосердечные попытки поддержать заведенные в семье порядки. Должно быть, она говорила ему о том, что со стороны гостя признаком хорошего тона является изъявить благодарность в виде небольшого подарка. Пакет был довольно объемистый, как и находившаяся в нем темно-красная кобура, хотя сам револьвер был невелик по размеру. Таково представление моего отца об идеальном маленьком подарке для хозяйки дома.
Назывался он «Ледисмит» и имел тяжелый трехдюймовый ствол, но при этом был оружием истинной леди — «Смит-Вессон», модель 60 «Ледисмит», с отделанной деревом рукояткой и матированным концом ствола. Здорово. Немного постаравшись, я могла бы найти матированную губную помаду и подходящий лак для ногтей. В Массачусетсе ношение пистолетов без специального разрешения влечет за собой год тюрьмы. Я могла бы сидеть в камере, обдумывая цветовую гамму своего макияжа и маникюра в плане их соответствия моему конфискованному револьверу. Когда Бак в последний раз дарил мне пистолет, я напомнила ему про этот закон, но он, как обычно, клялся, что со дня на день он будет отменен Верховным судом Соединенных Штатов. Я также сказала ему, что с маламутом, похожим на переодетого волком Арнольда Шварценеггера, я не испытываю насущной необходимости в пистолете, но Бак никогда не слышал об Арнольде и был убежден, что Шварценеггер — это редкая порода немецких охотничьих собак.
Я не люблю ружей и сказала, что пистолет мне тоже не нужен. Но при всем том, как часто напоминает мне Кевин, в душе я деревенская девчонка. Я вынула маленький «Ледисмит» из кобуры и подержала в руке. Я даже зарядила его. Естественно, боеприпасы тоже входили в подарок. По-своему Бак заботлив и предусмотрителен. В бытность мою ребенком он всегда помнил про батарейки для электрических игрушек. Затем я его разрядила, убрала в кобуру и все это положила на верхнюю полку шкафа в спальне, подальше от детей.
Бостонская «Глоб»,как и все остальные газеты по понедельникам, небогата новостями. Может быть, именно поэтому на ее первой полосе была помещена фотография собаки, что обычно случается только в тех случаях, когда на гонках собачьих упряжек победительницей выходит Сьюзен Бучер, да и то лишь потому, что сфотографировать ее без собаки практически невозможно: одна, а то и две обязательно попадают в кадр, ведь их у нее больше сотни. Сиси фото, приложенное к рассказу о ней, мягко говоря, не понравилось бы. Статья Сиси тоже не понравилась бы, и не только потому, что в ней сообщалось о ее смерти. Во-первых, она оповещала мир о ее возрасте (пятьдесят пять), во-вторых, в ней не упоминались пойнтеры, говорилось просто о собаках: Макс и Леди с равным успехом могли бы быть кинг-чарльзами или йоркширскими терьерами, словно их порода ровно ничего не значила. Для Сиси она значила много, слишком много. Надеюсь, что, если я умру насильственной смертью, «Глоб»не преминет все расставить по своим местам: «Маламут скорбит о своей хозяйке», а если повезет, то и «Собака-Товарищ маламут оплакивает утрату».
Какие-то неизвестные мне люди выводили афганскую борзую — а вовсе не пойнтера — из задней двери выставочного комплекса. Вид у них был разочарованный.
Я завидовала самообладанию Рауди, хоть оно и объяснялось его неспособностью здраво оценить обстановку и понять — что-то не так. С его точки зрения, мы всего-навсего отправились на долгую-долгую прогулку, а мои посвистыванья и крики не что иное, как адресованные ему знаки похвалы и поощрения.
— Я не с тобой разговариваю, приятель, — пару раз сказала я ему. Но он не поверил.
Когда я вернулась домой, фургон Бака уже укатил, но на кухонном столе я нашла неумело перевязанный пакет в зеленой бумаге с красным бантом, которая используется в местном универмаге Аулз-Хед на Рождество.
Моя мать была до щепетильности вежливой особой, и время от времени, правда с большими промежутками, Бак делает чистосердечные попытки поддержать заведенные в семье порядки. Должно быть, она говорила ему о том, что со стороны гостя признаком хорошего тона является изъявить благодарность в виде небольшого подарка. Пакет был довольно объемистый, как и находившаяся в нем темно-красная кобура, хотя сам револьвер был невелик по размеру. Таково представление моего отца об идеальном маленьком подарке для хозяйки дома.
Назывался он «Ледисмит» и имел тяжелый трехдюймовый ствол, но при этом был оружием истинной леди — «Смит-Вессон», модель 60 «Ледисмит», с отделанной деревом рукояткой и матированным концом ствола. Здорово. Немного постаравшись, я могла бы найти матированную губную помаду и подходящий лак для ногтей. В Массачусетсе ношение пистолетов без специального разрешения влечет за собой год тюрьмы. Я могла бы сидеть в камере, обдумывая цветовую гамму своего макияжа и маникюра в плане их соответствия моему конфискованному револьверу. Когда Бак в последний раз дарил мне пистолет, я напомнила ему про этот закон, но он, как обычно, клялся, что со дня на день он будет отменен Верховным судом Соединенных Штатов. Я также сказала ему, что с маламутом, похожим на переодетого волком Арнольда Шварценеггера, я не испытываю насущной необходимости в пистолете, но Бак никогда не слышал об Арнольде и был убежден, что Шварценеггер — это редкая порода немецких охотничьих собак.
Я не люблю ружей и сказала, что пистолет мне тоже не нужен. Но при всем том, как часто напоминает мне Кевин, в душе я деревенская девчонка. Я вынула маленький «Ледисмит» из кобуры и подержала в руке. Я даже зарядила его. Естественно, боеприпасы тоже входили в подарок. По-своему Бак заботлив и предусмотрителен. В бытность мою ребенком он всегда помнил про батарейки для электрических игрушек. Затем я его разрядила, убрала в кобуру и все это положила на верхнюю полку шкафа в спальне, подальше от детей.
Бостонская «Глоб»,как и все остальные газеты по понедельникам, небогата новостями. Может быть, именно поэтому на ее первой полосе была помещена фотография собаки, что обычно случается только в тех случаях, когда на гонках собачьих упряжек победительницей выходит Сьюзен Бучер, да и то лишь потому, что сфотографировать ее без собаки практически невозможно: одна, а то и две обязательно попадают в кадр, ведь их у нее больше сотни. Сиси фото, приложенное к рассказу о ней, мягко говоря, не понравилось бы. Статья Сиси тоже не понравилась бы, и не только потому, что в ней сообщалось о ее смерти. Во-первых, она оповещала мир о ее возрасте (пятьдесят пять), во-вторых, в ней не упоминались пойнтеры, говорилось просто о собаках: Макс и Леди с равным успехом могли бы быть кинг-чарльзами или йоркширскими терьерами, словно их порода ровно ничего не значила. Для Сиси она значила много, слишком много. Надеюсь, что, если я умру насильственной смертью, «Глоб»не преминет все расставить по своим местам: «Маламут скорбит о своей хозяйке», а если повезет, то и «Собака-Товарищ маламут оплакивает утрату».
Какие-то неизвестные мне люди выводили афганскую борзую — а вовсе не пойнтера — из задней двери выставочного комплекса. Вид у них был разочарованный.
Глава 10
Кембриджская служба контроля за животными. Лига защиты животных. И многое другое. Я все испробовала. Понедельник. Вторник. Объявления о пропаже собаки во все газеты:
«Глоб», «Геральд», «Таб»,кембриджская
«Кроникал».В Бэк-Бей живет одна женщина, которая подбирает бродячих собак и пристраивает их в семьи. Ходят слухи, что если их не хватает, то она сама, так сказать, творит бродяжек. Если вы берете у нее собаку, обязательно проверьте бирки на ошейнике. Я позвонила ей, обзвонила множество других людей и мест. По всему Кембриджу развесила объявления о пропаже с ксерокопированной фотографией Клайда. В объявлениях говорилось, что собака похожа на волка, но нрав у нее мирный и покладистый. Рауди и я так много ходили пешком, что, отправляясь в очередную экспедицию, я надела прогулочные башмаки. Я столько свистела, что губы мои стали самопроизвольно складываться дудочкой. Уходя из дома, я обязательно включала автоответчик и все же постоянно беспокоилась, не пропустила ли я звонок с сообщением о Клайде, а возвращаясь, жестоко корила себя за то, что ничего не делаю для его поисков. Большинство сообщений было от Бака, хоть я и звонила ему по два раза в день. В воскресенье вечером его голос звучал обеспокоенно. В понедельник — сердито. У Милли родовые схватки еще не начались, и он с ума сходил из-за Клайда, отчаянно подозревал Остина Квигли и настаивал, чтобы я связалась с Мэтом Джерсоном.
К утру вторника поступило целых четыре послания от лейтенанта Де Франко, который настоятельно просил Бака и меня позвонить ему — у меня были дела и поважней, — и два от Стива, который тоже просил меня ему отзвонить. Я не отзвонила.
Я всегда имела определенное влияние на Кевина Деннеги, хоть мне это было и ни к чему. Но все-таки Кевин знаком с Клайдом, он любит собак. Когда-то у него был пес по кличке Траппер, но после его смерти Кевин наотрез отказывается заводить другую собаку. Он так любит собак, что не может выбрать какую-то другую, во всяком случае так он говорит. «Заведи не одну, а несколько, — всегда советую я ему. — Заведи много, очень много».
— Я не люблю просить об одолжении, — сказала я, отыскав его в полицейском управлении на Сентрал-сквер, — но мне нужна помощь.
— Твой отец уехал?
— Ему пришлось уехать. У него не было выбора, — объяснила я.
— Мики придет в восторг от этой истории, — сказал он, когда я поведала ему о беременности Милли и добавила, что даже Де Франко не мог бы потребовать, чтобы она произвела на свет свой первый помет в одиночестве.
— Я сообщила ему все, что мне известно, — сказала я. — Бак не имел к этому никакого отношения. Послушай, Кевин, ты же знаешь. Да, он был там, но там были тысячи других людей. Где был ее муж?
— С их сыном. В уборной.
— Потрясающее алиби, — сказала я. — Из уст такого беспристрастного свидетеля, как сын. К тому же туалет совсем рядом с тем местом, где это случилось.
Мы еще немного поговорили об убийстве Сиси, к которому Кевин проявлял особый интерес, но не из-за Де Франко, моего отца или меня, а по той причине, что он, к моему изумлению, действительно входил и выходил через дверь аптеки Квигли и вывеска ни разу не упала ему на голову. Иными словами, он был постоянным покупателем. Поскольку аптека Квигли находится в двух кварталах от Эпплтон и Конкорд — Кевин живет в первом доме по Конкорд, — то это меня не удивило бы, если бы я не думала, что у Квигли вообще не было покупателей.
— Обычная аптека, — сказал Кевин. — Я туда постоянно захожу.
На Гурон-авеню есть еще она аптека. Примерно на таком же расстоянии от моего дома, как и аптека Квигли. Я всегда хожу туда, потому что в том же помещении находится почта, а писатели, которые пишут про собак, так же должны ходить на почту, как и писатели, которые пишут о чем-нибудь другом. Я никогда не считала аптеку на Гурон-авеню какой-то особенной, но, видимо, то обстоятельство, что она снабжает жителей Брэтл-стрит импортным мылом, шампунем, пемзой и английскими гребнями, в глазах Кевина делает ее не совсем обычной по сравнению с аптекой Квигли.
Прежде чем Кевин положил трубку, я попросила его замолвить за меня слово перед парнями из Службы контроля за животными.
— Ты ведь можешь дать им приметы Клайда? Что если он попадется им на глаза? И скажи им, что он совершенно безобиден.
— Идет, — сказал Кевин. — Я распоряжусь, чтобы они смотрели во все глаза, не попадется ли где безобидный волк.
Кевин, конечно, насмешник. Но я думала, что он поможет или по крайней мере постарается помочь. По-моему, он немного сохнет по мне. Но я все же не стала просить его поговорить обо мне или о Баке с двоюродным братом. Я предпочитала больше не касаться этой темы. Мои объявления возымели действие. Телефонные звонки начались утром.
— Собака была большая? — спросила я звонившую из Соммервиля женщину, которой показалось, что она видела Клайда.
— Немного меньше Билли, — сказала она.
— А что за собака Билли? — спросила я. Она рассмеялась:
— Билли не собака. Он мой сын.
Билли было четыре года — слишком мал, чтобы быть больше Клайда.
В тот день, когда, то и дело свистя и зовя Клайда, я шла с Рауди по Эпплтон-стрит в сторону реки, мы натолкнулись на Мими Николз. Впервые за время нашего знакомства она была одна и в одежде из материала, поддающегося определению, — тяжелого хлопчатобумажного джерси, по крайней мере мне так показалось. Я, конечно, шла пешком, а она, конечно, прогуливалась. Для моциона. В костюме. Разве в «Нейман-Маркус» продаются тренировочные костюмы? Если да, то они, наверное, называются «одежда для стройности» или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, ее бледно-серый наряд был приобретен именно там, если не в «Баунти». И конечно, ее обувь тоже была специально разработана для моциона, а не для того, чтобы просто ходить нога за ногу. В Кембридже понимают, что одна миля, проделанная в костюме и обуви Мими, равняется десяти милям в старой штормовке, джинсах и прогулочных башмаках. Однако она была как всегда мила и сразу вспомнила мое имя.
— Это Рауди, — сказала я, отлично зная, что она забудет его имя, как только мы расстанемся.
— Сибирская лайка? Да он у вас красавец! — воскликнула она.
Либби права. Она ничего не понимает в собаках. Во-первых, сибирскую лайку называют сибиряком, а во-вторых, как вам уже известно, Рауди им не был.
— Благодарю, — ответила я и, объяснив ей, что такое маламут, рассказала про Клайда, который, не ровен час, мог попасться ей на глаза. С точки зрения цен на недвижимость ее дом отстоит от моего миллиона на два долларов, а с точки зрения географии — всего на два или три квартала.
— Это ужасно, — сказала Мими. В голосе ее звучала неподдельная искренность. — Что я могу сделать? — словно про себя добавила она, и я поняла, что она привыкла выслушивать просьбы о помощи, выражавшейся предпочтительно в трех- или четырехзначных цифрах. — Реджи, — сказала она. — Он специалист по таким делам. Он все может. По-моему, сейчас у него никого нет, но иногда он находит потерявшихся собак. Он находит для них хозяев.
По подъездной дороге Рауди и я проследовали за Мими к заднему двору ее дома, где я увидела флигель по меньшей мере комнат на тридцать, четыре длинных, залитых бетоном вольера для собак и настоящий собачий дом, в котором они жили. Если бы у Мими вдруг возникли финансовые затруднения, она могла бы выдворить оттуда пойнтеров и брать по шестьсот, а то и по восемьсот долларов в месяц за каждую их квартиру.
Саншайн и еще один кобель стояли в своих вольерах и лаяли. Как я узнала потом, второго пойнтера звали Реджис. Он был охотничьей собакой Эда Николза. Третий пойнтер, низкорослая сука, подбежала к воротам своего вольера; она вся дрожала и тут же помочилась. Рауди гарцевал на поводке — снисходительно, как то и положено собаке, старшей по рангу, — приветствуя двух кобелей, и вместе с тем не упустил случая воспользоваться жалким положением бедной суки, чем до смерти напугал ее.
— С Зип это случается, — сказала Мими извиняющимся тоном. Из-за поднятого собаками шума я едва расслышала ее. — Либби говорит, что она не может сдержаться. Она над этим работает.
Либби была очень тактична. Может быть, хоть и маловероятно, проявляя бесконечное терпение, Либби смогла бы вылечить непроизвольное мочеиспускание — так это называется, — но горбатую спину, неправильный прикус и птичью грудь бедняжки Зип ей не удалось бы исправить. Должно быть, Мими прочла выражение моего лица.
— Я сама купила ее, — сказала она. — В зоомагазине. У нее есть документы. (Наличие документов ровно ничего не значит. Достаточно посмотреть на Зип) — Реджис был охотничьей собакой моего мужа, и после смерти Эда я стала брать его в дом для компании. А потом однажды, чисто импульсивно, решила, что ему нужен товарищ, выбежала и купила Зип. Обычно я так не поступаю.
— Как вы нашли Либби? — спросила я в основном затем, чтобы вовремя остановиться и не прочесть лекцию о вреде зоомагазинов. Да-да, именно вреде — я знаю, что говорю. Самое большее, что я куплю в магазине, где продают щенков и других животных, — это поводок или ошейник. — Рауди, прекрати. Тихо.
— Ее нашел мой отец, — ответила Мими. — Она была на Вестминстере, и там ее кто-то ему порекомендовал. (Для собачьих выставок Вестминстер то же самое, что Дерби в Кентукки для лошадиных бегов.) — Я знала, что Зип необходима помощь, и ей лучше, гораздо лучше. Да и Реджи к ней прекрасно относится. Либби где-то здесь. Либби!
В задних дверях дома появилась Либби, следом за ней шел Реджи. Хотя у обоих рубашки были заправлены, а джинсы застегнуты, мне показалось, что собачий лай поднял их обоих с постели, чего Мими скорее всего не поняла.
Раньше я всего пару раз слышала, как Реджи говорит, и сразу подумала, что он родом из самых восточных районов штата Мэн, округа Ханкок или Вашингтон, к северу от Элсворта и Бар Харбор, дальше которых туристы не забираются. И я не ошиблась.
— Вы из Мэна? — спросила я после того, как все поздоровались друг с другом.
— Родился в Пембруке, — ответил он. — Округ Вашингтон. Забытая Богом дыра. Вы о ней, наверное, и не слыхали?
— Нет, слыхала. Это недалеко от Деннисвилля, — сказала я. — Я бывала даже на водопадах-перевертышах. Дважды. Но только раз видела, как они перевертываются.
Реджи рассмеялся:
— Никогда там не был. Я вырос в Машиасе.
Его приятный, глубокий смех очень соответствовал его внешности, но я заметила нечто такое, что меня вовсе не удивило в молодом парне, выросшем в тех местах, — зубы слишком ровные и белые, явно не настоящие. Ему еще повезло, что у него вообще есть зубы, пусть даже искусственные. Округ Вашингтон с его бескрайними непроходимыми лесами и черничными пустошами, вполне оправдывающими свое название, суров, дик и прекрасен, но и донельзя беден. Основной источник дохода его жителей — пособия по безработице да те крохи, которые они выручают от продажи черники и рождественских венков. Этого не хватит на оплату счета обыкновенного зубного врача, не то что протезиста.
Мими рассказала про Клайда. После того как каждый высказал свое сочувствие, Реджи задал мне кучу вопросов о том, как Клайд выглядит, какого он нрава, куда он мог отправиться. Он оказался первым человеком после Бака и меня, который понимал, чем грозит исчезновение Клайда, и который был готов помочь мне в его поисках. Всякий, кто смог перебраться из округа Вашингтон, штат Мэн, почти что на Брэтл-стрит — даже на задворки дома почти на Брэтл-стрит, — чемпион по выживанию. Кроме того, он как следует повозился с Рауди, который сел, положил обе лапы в ладони Реджи и вылизал ему лицо.
К утру вторника поступило целых четыре послания от лейтенанта Де Франко, который настоятельно просил Бака и меня позвонить ему — у меня были дела и поважней, — и два от Стива, который тоже просил меня ему отзвонить. Я не отзвонила.
Я всегда имела определенное влияние на Кевина Деннеги, хоть мне это было и ни к чему. Но все-таки Кевин знаком с Клайдом, он любит собак. Когда-то у него был пес по кличке Траппер, но после его смерти Кевин наотрез отказывается заводить другую собаку. Он так любит собак, что не может выбрать какую-то другую, во всяком случае так он говорит. «Заведи не одну, а несколько, — всегда советую я ему. — Заведи много, очень много».
— Я не люблю просить об одолжении, — сказала я, отыскав его в полицейском управлении на Сентрал-сквер, — но мне нужна помощь.
— Твой отец уехал?
— Ему пришлось уехать. У него не было выбора, — объяснила я.
— Мики придет в восторг от этой истории, — сказал он, когда я поведала ему о беременности Милли и добавила, что даже Де Франко не мог бы потребовать, чтобы она произвела на свет свой первый помет в одиночестве.
— Я сообщила ему все, что мне известно, — сказала я. — Бак не имел к этому никакого отношения. Послушай, Кевин, ты же знаешь. Да, он был там, но там были тысячи других людей. Где был ее муж?
— С их сыном. В уборной.
— Потрясающее алиби, — сказала я. — Из уст такого беспристрастного свидетеля, как сын. К тому же туалет совсем рядом с тем местом, где это случилось.
Мы еще немного поговорили об убийстве Сиси, к которому Кевин проявлял особый интерес, но не из-за Де Франко, моего отца или меня, а по той причине, что он, к моему изумлению, действительно входил и выходил через дверь аптеки Квигли и вывеска ни разу не упала ему на голову. Иными словами, он был постоянным покупателем. Поскольку аптека Квигли находится в двух кварталах от Эпплтон и Конкорд — Кевин живет в первом доме по Конкорд, — то это меня не удивило бы, если бы я не думала, что у Квигли вообще не было покупателей.
— Обычная аптека, — сказал Кевин. — Я туда постоянно захожу.
На Гурон-авеню есть еще она аптека. Примерно на таком же расстоянии от моего дома, как и аптека Квигли. Я всегда хожу туда, потому что в том же помещении находится почта, а писатели, которые пишут про собак, так же должны ходить на почту, как и писатели, которые пишут о чем-нибудь другом. Я никогда не считала аптеку на Гурон-авеню какой-то особенной, но, видимо, то обстоятельство, что она снабжает жителей Брэтл-стрит импортным мылом, шампунем, пемзой и английскими гребнями, в глазах Кевина делает ее не совсем обычной по сравнению с аптекой Квигли.
Прежде чем Кевин положил трубку, я попросила его замолвить за меня слово перед парнями из Службы контроля за животными.
— Ты ведь можешь дать им приметы Клайда? Что если он попадется им на глаза? И скажи им, что он совершенно безобиден.
— Идет, — сказал Кевин. — Я распоряжусь, чтобы они смотрели во все глаза, не попадется ли где безобидный волк.
Кевин, конечно, насмешник. Но я думала, что он поможет или по крайней мере постарается помочь. По-моему, он немного сохнет по мне. Но я все же не стала просить его поговорить обо мне или о Баке с двоюродным братом. Я предпочитала больше не касаться этой темы. Мои объявления возымели действие. Телефонные звонки начались утром.
— Собака была большая? — спросила я звонившую из Соммервиля женщину, которой показалось, что она видела Клайда.
— Немного меньше Билли, — сказала она.
— А что за собака Билли? — спросила я. Она рассмеялась:
— Билли не собака. Он мой сын.
Билли было четыре года — слишком мал, чтобы быть больше Клайда.
В тот день, когда, то и дело свистя и зовя Клайда, я шла с Рауди по Эпплтон-стрит в сторону реки, мы натолкнулись на Мими Николз. Впервые за время нашего знакомства она была одна и в одежде из материала, поддающегося определению, — тяжелого хлопчатобумажного джерси, по крайней мере мне так показалось. Я, конечно, шла пешком, а она, конечно, прогуливалась. Для моциона. В костюме. Разве в «Нейман-Маркус» продаются тренировочные костюмы? Если да, то они, наверное, называются «одежда для стройности» или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, ее бледно-серый наряд был приобретен именно там, если не в «Баунти». И конечно, ее обувь тоже была специально разработана для моциона, а не для того, чтобы просто ходить нога за ногу. В Кембридже понимают, что одна миля, проделанная в костюме и обуви Мими, равняется десяти милям в старой штормовке, джинсах и прогулочных башмаках. Однако она была как всегда мила и сразу вспомнила мое имя.
— Это Рауди, — сказала я, отлично зная, что она забудет его имя, как только мы расстанемся.
— Сибирская лайка? Да он у вас красавец! — воскликнула она.
Либби права. Она ничего не понимает в собаках. Во-первых, сибирскую лайку называют сибиряком, а во-вторых, как вам уже известно, Рауди им не был.
— Благодарю, — ответила я и, объяснив ей, что такое маламут, рассказала про Клайда, который, не ровен час, мог попасться ей на глаза. С точки зрения цен на недвижимость ее дом отстоит от моего миллиона на два долларов, а с точки зрения географии — всего на два или три квартала.
— Это ужасно, — сказала Мими. В голосе ее звучала неподдельная искренность. — Что я могу сделать? — словно про себя добавила она, и я поняла, что она привыкла выслушивать просьбы о помощи, выражавшейся предпочтительно в трех- или четырехзначных цифрах. — Реджи, — сказала она. — Он специалист по таким делам. Он все может. По-моему, сейчас у него никого нет, но иногда он находит потерявшихся собак. Он находит для них хозяев.
По подъездной дороге Рауди и я проследовали за Мими к заднему двору ее дома, где я увидела флигель по меньшей мере комнат на тридцать, четыре длинных, залитых бетоном вольера для собак и настоящий собачий дом, в котором они жили. Если бы у Мими вдруг возникли финансовые затруднения, она могла бы выдворить оттуда пойнтеров и брать по шестьсот, а то и по восемьсот долларов в месяц за каждую их квартиру.
Саншайн и еще один кобель стояли в своих вольерах и лаяли. Как я узнала потом, второго пойнтера звали Реджис. Он был охотничьей собакой Эда Николза. Третий пойнтер, низкорослая сука, подбежала к воротам своего вольера; она вся дрожала и тут же помочилась. Рауди гарцевал на поводке — снисходительно, как то и положено собаке, старшей по рангу, — приветствуя двух кобелей, и вместе с тем не упустил случая воспользоваться жалким положением бедной суки, чем до смерти напугал ее.
— С Зип это случается, — сказала Мими извиняющимся тоном. Из-за поднятого собаками шума я едва расслышала ее. — Либби говорит, что она не может сдержаться. Она над этим работает.
Либби была очень тактична. Может быть, хоть и маловероятно, проявляя бесконечное терпение, Либби смогла бы вылечить непроизвольное мочеиспускание — так это называется, — но горбатую спину, неправильный прикус и птичью грудь бедняжки Зип ей не удалось бы исправить. Должно быть, Мими прочла выражение моего лица.
— Я сама купила ее, — сказала она. — В зоомагазине. У нее есть документы. (Наличие документов ровно ничего не значит. Достаточно посмотреть на Зип) — Реджис был охотничьей собакой моего мужа, и после смерти Эда я стала брать его в дом для компании. А потом однажды, чисто импульсивно, решила, что ему нужен товарищ, выбежала и купила Зип. Обычно я так не поступаю.
— Как вы нашли Либби? — спросила я в основном затем, чтобы вовремя остановиться и не прочесть лекцию о вреде зоомагазинов. Да-да, именно вреде — я знаю, что говорю. Самое большее, что я куплю в магазине, где продают щенков и других животных, — это поводок или ошейник. — Рауди, прекрати. Тихо.
— Ее нашел мой отец, — ответила Мими. — Она была на Вестминстере, и там ее кто-то ему порекомендовал. (Для собачьих выставок Вестминстер то же самое, что Дерби в Кентукки для лошадиных бегов.) — Я знала, что Зип необходима помощь, и ей лучше, гораздо лучше. Да и Реджи к ней прекрасно относится. Либби где-то здесь. Либби!
В задних дверях дома появилась Либби, следом за ней шел Реджи. Хотя у обоих рубашки были заправлены, а джинсы застегнуты, мне показалось, что собачий лай поднял их обоих с постели, чего Мими скорее всего не поняла.
Раньше я всего пару раз слышала, как Реджи говорит, и сразу подумала, что он родом из самых восточных районов штата Мэн, округа Ханкок или Вашингтон, к северу от Элсворта и Бар Харбор, дальше которых туристы не забираются. И я не ошиблась.
— Вы из Мэна? — спросила я после того, как все поздоровались друг с другом.
— Родился в Пембруке, — ответил он. — Округ Вашингтон. Забытая Богом дыра. Вы о ней, наверное, и не слыхали?
— Нет, слыхала. Это недалеко от Деннисвилля, — сказала я. — Я бывала даже на водопадах-перевертышах. Дважды. Но только раз видела, как они перевертываются.
Реджи рассмеялся:
— Никогда там не был. Я вырос в Машиасе.
Его приятный, глубокий смех очень соответствовал его внешности, но я заметила нечто такое, что меня вовсе не удивило в молодом парне, выросшем в тех местах, — зубы слишком ровные и белые, явно не настоящие. Ему еще повезло, что у него вообще есть зубы, пусть даже искусственные. Округ Вашингтон с его бескрайними непроходимыми лесами и черничными пустошами, вполне оправдывающими свое название, суров, дик и прекрасен, но и донельзя беден. Основной источник дохода его жителей — пособия по безработице да те крохи, которые они выручают от продажи черники и рождественских венков. Этого не хватит на оплату счета обыкновенного зубного врача, не то что протезиста.
Мими рассказала про Клайда. После того как каждый высказал свое сочувствие, Реджи задал мне кучу вопросов о том, как Клайд выглядит, какого он нрава, куда он мог отправиться. Он оказался первым человеком после Бака и меня, который понимал, чем грозит исчезновение Клайда, и который был готов помочь мне в его поисках. Всякий, кто смог перебраться из округа Вашингтон, штат Мэн, почти что на Брэтл-стрит — даже на задворки дома почти на Брэтл-стрит, — чемпион по выживанию. Кроме того, он как следует повозился с Рауди, который сел, положил обе лапы в ладони Реджи и вылизал ему лицо.
Глава 11
Едва я успела вернуться от Мими, у меня в дверях появился Де Франко. — Хо-хо, — сказал он. — Частенько же вас не бывает дома. Последнее время вас никак не застать.
— Да. Пытаюсь разыскать пропавшую собаку.
Моя верная опора, мой свирепый телохранитель подошел сзади, обнюхал брюки Де Франко и развалился на линолеуме. Затем перевернулся на спину и задрыгал лапами в воздухе.
— Да. Пытаюсь разыскать пропавшую собаку.
Моя верная опора, мой свирепый телохранитель подошел сзади, обнюхал брюки Де Франко и развалился на линолеуме. Затем перевернулся на спину и задрыгал лапами в воздухе.