— Задержался на работе.
— Издать или погибнуть?
В Кембридже считается хорошим тоном думать, что люди работают за должность, а не за деньги.
— Нечто в этом роде. Вы заняты завтра вечером?
— Да, — сказала я. — Как-нибудь в другой раз?
— Конечно, — сказал он. — Впереди у нас масса времени.
В моем автоответчике было два сообщения. Первое от Стива Делани, ДВУ (Делани ветеринар-убийца). Он настаивал, что нам надо поговорить.
— Конечно, — сказала я Рауди, — нам надо поговорить. Нам надо вернуться все к тому же старому разговору. Но сделать это должен он. Это его работа, верно?
Я провела рукой по горлу Рауди и осторожно погрузила пальцы в густой мех. Наружная шерсть лайки служит для защиты, поэтому она достаточно жесткая, но если запустить пальцы поглубже, то доберешься до мягкого подшерстка. Маламут — это волк в овечьей шкуре.
— Верно? — повторила я. — Ведь кошки и собаки не единственные его пациенты, разве не так? Считается, что он должен думать и об их хозяевах. Я имею в виду, что он должен работать для всех, как по-твоему? Но ему ведь с этим не справиться? Это просто невозможно.
Второе сообщение было от отца. У Милли наконец-то начались роды. Когда я набрала его номер, он даже снял трубку. Естественно, в сарай был протянут провод.
— Еще нет, — сказал Бак. — Но она держится молодцом. Ты бы ею гордилась.
— Я уже горжусь.
— Мы слушаем «Милую Клементину». При родах сукам помогать не надо. Лучше всего просто не вмешиваться. Бак это отлично понимает, но ему необходимо сознавать, что он приносит им облегчение своим присутствием и тем, как приветствует появление на свет их отпрысков. Узнав о том, что ваш отец поет «Клементину» ощенившейся суке волчьих кровей, вы скорее всего подумаете, что он тронулся рассудком, но когда мой отецначинает осуществлять на практике акушерско-музыкальные методы Ламеза, то это явный признак того, что он входит в норму.
— Мне очень жаль, — сказала я, — но про Клайда нет никаких новостей. Я делаю все, что могу. — Как ни тяжело мне было подвергать опасности его вновь обретенное душевное здоровье, упоминая Клайда, но я не могла поступить иначе. — Прошло только четыре дня. Я продолжаю поиски, и мне помогают разные люди.
— Люди, — проговорил он с отвращением. — Чего еще ты от меня хочешь? Я делаю все, что в моих силах, и мне помогает один парень. Я обратилась во все газеты, повсюду развесила объявления. Обошла все приюты. Все знают, что он пропал. Как только он обнаружится, я узнаю об этом через несколько секунд. К тому же мне известно, что у Остина Квигли его нет, я туда заходила. Если бы он был где-то поблизости, то я бы услышала, как он воет. У Остина его нет.
— Но у кого-то есть? — сказал Бак. — Какой-то ублюдок держит его у себя.
— Может, ты и прав. Я этим занимаюсь.
— У щенков должно быть двое родителей. Отцовство длится добрых три-четыре года.
— Мне это известно, — сказала я. — Ты же знаешь, что я читала Л. Дэвида Меча, да и Мэта Джерсона тоже. И к тому же слышала твои разговоры на эту тему. Я его найду.
— В воскресенье Регина возвращается. Я приеду.
— Конечно, — сказала я. — Погладь за меня Милли и спой ей моим голосом куплет из «Клементины».
Глава 16
Глава 17
— Издать или погибнуть?
В Кембридже считается хорошим тоном думать, что люди работают за должность, а не за деньги.
— Нечто в этом роде. Вы заняты завтра вечером?
— Да, — сказала я. — Как-нибудь в другой раз?
— Конечно, — сказал он. — Впереди у нас масса времени.
В моем автоответчике было два сообщения. Первое от Стива Делани, ДВУ (Делани ветеринар-убийца). Он настаивал, что нам надо поговорить.
— Конечно, — сказала я Рауди, — нам надо поговорить. Нам надо вернуться все к тому же старому разговору. Но сделать это должен он. Это его работа, верно?
Я провела рукой по горлу Рауди и осторожно погрузила пальцы в густой мех. Наружная шерсть лайки служит для защиты, поэтому она достаточно жесткая, но если запустить пальцы поглубже, то доберешься до мягкого подшерстка. Маламут — это волк в овечьей шкуре.
— Верно? — повторила я. — Ведь кошки и собаки не единственные его пациенты, разве не так? Считается, что он должен думать и об их хозяевах. Я имею в виду, что он должен работать для всех, как по-твоему? Но ему ведь с этим не справиться? Это просто невозможно.
Второе сообщение было от отца. У Милли наконец-то начались роды. Когда я набрала его номер, он даже снял трубку. Естественно, в сарай был протянут провод.
— Еще нет, — сказал Бак. — Но она держится молодцом. Ты бы ею гордилась.
— Я уже горжусь.
— Мы слушаем «Милую Клементину». При родах сукам помогать не надо. Лучше всего просто не вмешиваться. Бак это отлично понимает, но ему необходимо сознавать, что он приносит им облегчение своим присутствием и тем, как приветствует появление на свет их отпрысков. Узнав о том, что ваш отец поет «Клементину» ощенившейся суке волчьих кровей, вы скорее всего подумаете, что он тронулся рассудком, но когда мой отецначинает осуществлять на практике акушерско-музыкальные методы Ламеза, то это явный признак того, что он входит в норму.
— Мне очень жаль, — сказала я, — но про Клайда нет никаких новостей. Я делаю все, что могу. — Как ни тяжело мне было подвергать опасности его вновь обретенное душевное здоровье, упоминая Клайда, но я не могла поступить иначе. — Прошло только четыре дня. Я продолжаю поиски, и мне помогают разные люди.
— Люди, — проговорил он с отвращением. — Чего еще ты от меня хочешь? Я делаю все, что в моих силах, и мне помогает один парень. Я обратилась во все газеты, повсюду развесила объявления. Обошла все приюты. Все знают, что он пропал. Как только он обнаружится, я узнаю об этом через несколько секунд. К тому же мне известно, что у Остина Квигли его нет, я туда заходила. Если бы он был где-то поблизости, то я бы услышала, как он воет. У Остина его нет.
— Но у кого-то есть? — сказал Бак. — Какой-то ублюдок держит его у себя.
— Может, ты и прав. Я этим занимаюсь.
— У щенков должно быть двое родителей. Отцовство длится добрых три-четыре года.
— Мне это известно, — сказала я. — Ты же знаешь, что я читала Л. Дэвида Меча, да и Мэта Джерсона тоже. И к тому же слышала твои разговоры на эту тему. Я его найду.
— В воскресенье Регина возвращается. Я приеду.
— Конечно, — сказала я. — Погладь за меня Милли и спой ей моим голосом куплет из «Клементины».
Глава 16
Кевин не любит, когда ему звонят на работу, но я должна была что-то делать.
— Привет, Холли. Как дела?
— Отец временно пришел в себя, — сказала я, — но, если я не разыщу Клайда, он грозит приехать сюда в воскресенье.
— Я оговорился, — сказал Кевин. — Я спрашиваю о тебе, а вовсе не о твоем отце. Позволь мне исправить ошибку. Как поживаешь?
— Мне и в голову не приходило, что тебя это интересует. — Зря я так сказала. Когда он спрашивает, как у меня дела, то именно это и хочет спросить. — Я действительно страшно волнуюсь за Клайда. Голова у меня занята только одним — как бы узнать, не украден ли он. И если да, то, наверное, надо заняться исследовательскими лабораториями. Мне кое-что приходилось читать, но… не хочу даже думать об этом.
— Да, — сказал он.
— Но полиция мне, конечно же, помогает в розысках. Я права?
Рауди уже давно обнаружил, что может добиться от меня погладушек, пока я разговариваю по телефону. Поэтому он поднял голову, словно желая меня о чем-то спросить. Я покачала головой и улыбнулась ему в ответ.
— Прошло только пять дней, — сказал Кевин. — Не так много для потерявшейся собаки.
— Ах, Кевин, говори серьезно. Можно подумать, что Клайд обыкновенная собака. Он похож на волка. Если бы он бродил где-то поблизости, кто-нибудь обязательно узнал бы его и позвонил мне. Поверь, меня уже знают во всех приютах. Они бы позвонили.
— Я тоже позвонил бы.
— Ты говорил своим парням?
— Да. Тем, кто мне подчиняется.
— А как насчет тех, кто промышляет воровством собак?
Я почесывала Рауди затылок.
— Да. Я разговаривал с одним малым из западного Кембриджа, но, по-моему, он к этому отношения не имеет. Да и возле Фреш-Понд он никогда мне на глаза не попадался. — Кевин имел в виду не сам Фреш-Понд: так называют весь наш район. — Для него это слишком далеко.
— Благодарю за старания, — сказала я. — А что он с ними делает после того, как украдет?
— Разве я сказал, что он об этом рассказывал?
— Так он не рассказывал?
— Пусть будет так: он сказал мне, что не был поблизости от этих мест.
— Ладно, поговори с ним еще. Я сама поговорю. Где он живет?
— Ни за что, — сказал Кевин.
— Тогда сделай это сам. Узнай, куда деваются собаки. Клайд вполне мог погибнуть в одном из этих мест, даже если этот малый его и не украл. Или знаешь что? Ты наведаешься в лаборатории. Сколько их может быть в городе? Постороннего они, конечно, не пустят, особенно сейчас, когда в городском совете готовится решение, но ты можешь туда проникнуть.
— Каким образом?
— Придумай.
— Что именно?
— Где твое воображение?
— Ладно, — сказал Кевин. — Начну с Гарварда. Скажу, что вышел новый закон, по которому им теперь запрещено покупать собак. Они не поймут разницы.
— Отлично. А может быть, и я могутуда попасть? Должен же быть какой-нибудь способ. С чего начать?
— Послушай, возможно, мне не следует про это говорить, но ты давно в Кембридже? Я здесь с рождения. С чего начать? Ты же многих знаешь.
— В том числе и тех, кто мучит собак в исследовательских лабораториях? О, разумеется, я знаю десятки таких людей. И все они — мои лучшие друзья. Мы просто никогда не обсуждаем религию и политику. И что я стану делать, если найду Клайда в таком месте? Он самая нежная собака на свете. По-моему, он даже трусоват. — Терпеть не могу плакать, особенно по телефону. — Кевин, ты знаешь, что они делают?
— Эй, — сказал Кевин. — Не думай об этом. Если он в одном из этих мест, то попадает в разряд украденной собственности. Я его вытащу.
— То, что от него осталось. Если вообще осталось хоть что-нибудь.
Кевин сказал, что я должна кого-нибудь знать. Члены ратующей за права животных группы Мими — последние из обитателей Кембриджа, которые могли бы знать кого-нибудь из тех, кто был мне нужен, но я все-таки позвонила в их офис. Взявшая трубку женщина дала мне названия нескольких лабораторий и пожелала удачи. У меня созрел план. Не то чтобы какой-то особенный, но все-таки план. Мэт Джерсон. Он будет делать звонки и ходить с визитами. Профессор Гарварда? Ученый? Автор книги, изданной в университетском издательстве? Из всех, кого я знала, он подходил для такого дела как нельзя лучше. Одной из частей — правда, не самой важной — этого плана был способ, каким я хотела склонить Мэта принять участие в его осуществлении.
Прежде чем я успела связаться с ним по телефону, мне позвонила Фейс Барлоу.
— Я в Белмонте, — сообщила она. — Здесь кое-кто хочет с тобой поговорить. Тебе надо услышать одну историю.
— Я не могу, Фейс. Занимаюсь поисками Клайда.
— Знаю. Поэтому тебе и стоит приехать. Белмонт совсем рядом с Кембриджем, вниз по Конкорд-авеню за Фреш-Понд. По адресу, который мне дала Фейс, находился желтый дом типа ранчо, с небольшим передним двором и длинной лужайкой позади, усеянной весенними цветами. Двор заканчивался у самого пруда Спай. Вода в нем слишком грязная для купания, но на вид он даже красив, особенно если смотришь на него, сидя за столом в эркере уютного желтого домика.
— Вот мы и дали объявление в газету, — сказала особа, чей рассказ, по мнению Фейс, я непременно должна была выслушать. Это была крошечная женщина с очень короткими и очень курчавыми темными волосами, которая раньше жила по соседству с Фейс и переехала сюда месяца два назад. Звали ее Линдой. — «Ласков, прекрасно относится к детям. Отдадим в хорошие руки». Ну и все такое. И все это сущая правда. Он действительно был очень дружелюбным и прекрасно ладил с детьми. Дети его обожали. Они и имя ему выбрали. Его звали Грувер. С «Улицы Сезам»?
— Да, — сказала я.
— Но все дело в аллергии. Наш педиатр категорически настаивал, чтобы мы избавились от Грувера, потому что Джерид не вылезал из простуды. Что нам оставалось делать? То есть я хочу сказать, что мы верили, будто виной тому аллергия. Педиатр очень известный, и мы ему вполне доверяли. И вот теперь мы узнаем, что он всем так говорит. Он просто не любит собак. Кошек он тоже не любит. И я узнаю, что он всем это говорит. Он не делал никаких анализов, просто сказал, что у ребенка аллергия.
— А другой врач нашел что-то другое?
— Аллерголог! Он проверил Джерида и выяснил, что у него нет никакой аллергии на собак.
— Но к тому времени, когда вы посетили аллерголога, Грувера у вас уже не было?
— Да. Но мы, конечно, пытались его вернуть.
— И?
— Мы просто сваляли дурака. Молодой человек, которому мы отдали Грувера, казался таким милым. Сказал, что его зовут Дейв Джонсон. Груверу он тоже понравился. Когда отдаешь собаку, рекомендательных писем не спрашиваешь.
Ах не спрашиваешь? А надо бы. Но я этого не сказала.
— Еще он говорил про свою ферму и про то, какое Груверу там будет раздолье. Сказал, что его прежняя собака умерла. Отчасти это было правдой. Мы так решили потому, что в задней части его машины лежала одна из тех загородок, какие обычно бывают в автофургонах. Он казался самым обыкновенным, славным рабочим парнем. Очень славным. Но когда мы попытались до него дозвониться, то оказалось, что такого просто не существует.
— Оказалось, что это телефон химчистки, — сказала Фейс.
— По-моему, он все выдумал, — сказала Линда. — Но эта химчистка в Садбери, где и его ферма, хотя никакого телефона на его имя там не числится. Адреса его у нас нет, но он назвал улицу. Мы и поехали. Это было три недели назад. Детей мы с собой не взяли. Ну, прежде всего, там нет никаких ферм, а просто дома. Мы останавливались, спрашивали о нем. В конец концов мы все выяснили. Ни о каком Дейве Джонсоне там никто даже не слышал. Тогда мы поняли, что это все равно что Джон Смит. Дейв Джонсон просто не существует.
— Я вам очень сочувствую, — сказала я. — В прошлое воскресенье у моего отца в Кембридже пропала собака. Я тоже не могу ее найти.
— Мы обещали детям вернуть Грувера. Не следовало этого делать.
— Как вы могли предполагать такое?
— Конечно не могли, — сказала Линда. — Я понимаю.
Мы с Фейс на несколько минут задержались на подъездной дороге перед домом Линды.
— Черт возьми, не понимаю, почему она мне не позвонила, — сказала Фейс. — Неделю-другую я подержала бы его у себя, пока выясняли, есть у ребенка аллергия или нет. «Отдадим в хорошие руки». Слыхала?
— Большинству ничего лучше просто в голову не приходит.
— А эта история с фермой?
— Да. Видимо, он и девушкам говорит, что хочет показать им свои офорты.
— И они, видимо, ему верят, — сказала Фейс. Она казалась скорее седой, чем блондинкой, и ямочек на ее щеках заметно не было. — Некоторые верят чему угодно. Линда далеко не дура, во всяком случае по большей части.
— Да, — сказала я. — Теперь она все поняла, не так ли? Мне очень жаль ее. Какой породы был Грувер?
— Большой, добродушный метис, — сказала Фейс. — Белый с большим белым пятном вокруг одного глаза. С белой кисточкой на конце хвоста. Знаешь, такой симпатичный и немного нелепый, как клоун. Они купили его за фунт. За фунт. А знаешь, как платят исследовательские лаборатории? Они покупают собак на фунты, словно мясо.
— Да знаю.
— Я подумала, что тебе надо бы знать об этом. То есть это явный рэкет, так ведь? Это разбой. И совсем рядом с твоей частью Кембриджа. Тот и другой большие собаки. Вот я и подумала, что ты должна знать.
— Спасибо. Не уверена, что это поможет. Во всяком случае, мне уже приходило в голову что-то похожее. Пожалуй, я не буду говорить Баку. Пока не буду.
— Хорошо, — сказала Фейс, и на ее щеках впервые за этот день появились ямочки. — Так когда я снова заполучу Рауди?
— Перед июньской выставкой. Идет?
— Конечно, — сказала Фейс. — Он милашка. Он просто золото.
«Отдадим в хорошие руки». Эта мысль не оставляла меня, пока я по Конкорд-авеню возвращалась в Кембридж мимо площадок для игры в гольф, экспресс-закусочных, автостоянок. Откуда ей было знать? Что ей оставалось делать? Отвести большого, добродушного Грувера к ветеринару и усыпить? Продать его? Людям, которые покупают собак, такой пес просто не нужен. Им требуются сообразительные щенки, и уж коли они за них платят, то вправе рассчитывать на их чистопородность. Линда собиралась поступить правильно, но просчиталась. Мир более жесток, чем она предполагала.
Поблизости от транспортной развязки Фреш-Понд я увидела пятнистого черно-белого пса, который бежал следом за хозяином по тропинке вокруг пруда. Сидевший на заднем сиденье «бронко» Рауди тоже заметил его. Он зарычал, недвусмысленно советуя чужаку убираться из его владений, в которые, по мнению Рауди, входила вся планета Земля. Я видела собаку лишь мельком, но и этого было достаточно, чтобы понять, что среди его предков был пойнтер. Я тут же вспомнила про Макса и про то, как Остин поступил с Леди. Интересно, подумала я, дни Макса тоже сочтены? Но Макс чего-то да стоил. Остин знал про это. Возможно, он уже получил какое-нибудь предложение. Кто станет платить за безболезненное умерщвление собаки, если за нее можно получить хорошие деньги? Кто-то, наверное, станет. Тот, кто не любит собаку так же, как Остин не любил Леди. Или Сиси. Если он решил избавиться от всего семейства, то, вполне возможно, теперь на очереди Макс.
Мне не терпелось вернуться домой и связаться с Мэтом Джерсоном, но я свернула на Уолден-стрит, остановила машину, взяла Рауди на поводок и пошла в сторону аптеки Квигли. Я хотела всего лишь провести мимо нее Рауди. Если Макс еще там, оба пса дадут мне об этом знать.
Старая машина Сиси была припаркована рядом с магазином, и Пит Квигли, стоя перед открытым задним откидным бортом, расставлял в ней банки с краской. Когда я последний раз видела эту машину, на ее заднем стекле красовалась надпись: «Осторожно. Выставочные собаки. В хвосте не пристраиваться». Я всегда подмечаю такие надписи, поскольку не понимаю, зачем люди ими пользуются. К чему во всеуслышание объявлять, что собаки ценные? Это прямое приглашение их украсть. Но надпись уже исчезла. Я надеялась, что с Максом не произошло того же. Я с облегчением увидела, что решетка по-прежнему на месте, и с еще большим облегчением — что шерсть на загривке Рауди встала дыбом. И тут же раздался угрожающий лай Макса.
Пит отвел взгляд от банок с краской.
— Пес заперт. К тому же он не кусается. — В голосе Пита звучало разочарование, словно он жаловался на то, что заводная игрушка не работает.
— Я знаю, — сказала я. — Он хорошая собака. А лает только потому, что не слишком ладит с Рауди. — Я жестом указала на Рауди. — Однажды они здесь устроили небольшую драчку. — Из-за убийства Сиси я несколько преуменьшила масштабы сражения.
— Это был он?
— Да.
— Мама говорила. — Макс все еще лаял. Пит сложил ладони рупором, повернулся лицом к аптеке и закричал: — Макс, заткнись!
Макс продолжал лаять.
— Я пойду. Он нервничает из-за Рауди. Увидимся.
— Да, — сказал он, и мы направились к «бронко».
Нужно отметить, что Рауди был приучен не наскакивать на людей. Этого не позволялось ни одной из моих собак. Даже у маленьких собак эта привычка очень неприятна, а у маламутов она просто нетерпима. Предположим, он наскакивает не на того человека. На нервозного типа, который к тому же боится собак, — так с ним ведь сердечный приступ может случиться. Рауди никогда не прыгал. Он во весь рост вставал на задние лапы, не теряя равновесия и не опрокидываясь на спину. И никогда не ошибался в выборе. Фактически такие знаки внимания он приберегал исключительно для меня и иногда для Бака, да и то по особым случаям. Так он приветствовал меня, когда я возвращалась домой после долгого отсутствия.
Так чем же, по мнению Рауди, заслужил подобное приветствие Реджи Нокс? Видимо, чем-то заслужил. Я не уверена, что Реджи понял, сколь исключительной чести он удостоился, но и сердечного приступа с ним тоже не случилось. Казалось, он ничего не имеет против.
— Какой же ты большой мальчик, — одобрительным тоном проговорил он. Передние лапы Рауди покоились у Реджи на плечах, и тот обеими руками гладил его по спине.
— Он не всегда так ведет себя, — сказала я. — Рауди, хватит. Убери лапы. Вы ничего не слышали? Про Клайда никаких новостей?
Реджи покачал головой.
— Рауди, опускайся. — Я резко дернула за поводок, и пес наконец послушался. — Нам надо идти.
Даже всеми четырьмя лапами стоя на подъездной дороге, Рауди по-прежнему заигрывал с Реджи, улыбался ему, вилял белым пушистым хвостом.
— Славная у вас собака, — сказал Реджи.
— Благодарю, — сказала я, почесывая у Рауди за ухом. — Он действительно хорошая собака. Он просто золото.
Не знаю, почему я воспользовалась словечком Фейс. Обычно я называю его сокровищем.
— Привет, Холли. Как дела?
— Отец временно пришел в себя, — сказала я, — но, если я не разыщу Клайда, он грозит приехать сюда в воскресенье.
— Я оговорился, — сказал Кевин. — Я спрашиваю о тебе, а вовсе не о твоем отце. Позволь мне исправить ошибку. Как поживаешь?
— Мне и в голову не приходило, что тебя это интересует. — Зря я так сказала. Когда он спрашивает, как у меня дела, то именно это и хочет спросить. — Я действительно страшно волнуюсь за Клайда. Голова у меня занята только одним — как бы узнать, не украден ли он. И если да, то, наверное, надо заняться исследовательскими лабораториями. Мне кое-что приходилось читать, но… не хочу даже думать об этом.
— Да, — сказал он.
— Но полиция мне, конечно же, помогает в розысках. Я права?
Рауди уже давно обнаружил, что может добиться от меня погладушек, пока я разговариваю по телефону. Поэтому он поднял голову, словно желая меня о чем-то спросить. Я покачала головой и улыбнулась ему в ответ.
— Прошло только пять дней, — сказал Кевин. — Не так много для потерявшейся собаки.
— Ах, Кевин, говори серьезно. Можно подумать, что Клайд обыкновенная собака. Он похож на волка. Если бы он бродил где-то поблизости, кто-нибудь обязательно узнал бы его и позвонил мне. Поверь, меня уже знают во всех приютах. Они бы позвонили.
— Я тоже позвонил бы.
— Ты говорил своим парням?
— Да. Тем, кто мне подчиняется.
— А как насчет тех, кто промышляет воровством собак?
Я почесывала Рауди затылок.
— Да. Я разговаривал с одним малым из западного Кембриджа, но, по-моему, он к этому отношения не имеет. Да и возле Фреш-Понд он никогда мне на глаза не попадался. — Кевин имел в виду не сам Фреш-Понд: так называют весь наш район. — Для него это слишком далеко.
— Благодарю за старания, — сказала я. — А что он с ними делает после того, как украдет?
— Разве я сказал, что он об этом рассказывал?
— Так он не рассказывал?
— Пусть будет так: он сказал мне, что не был поблизости от этих мест.
— Ладно, поговори с ним еще. Я сама поговорю. Где он живет?
— Ни за что, — сказал Кевин.
— Тогда сделай это сам. Узнай, куда деваются собаки. Клайд вполне мог погибнуть в одном из этих мест, даже если этот малый его и не украл. Или знаешь что? Ты наведаешься в лаборатории. Сколько их может быть в городе? Постороннего они, конечно, не пустят, особенно сейчас, когда в городском совете готовится решение, но ты можешь туда проникнуть.
— Каким образом?
— Придумай.
— Что именно?
— Где твое воображение?
— Ладно, — сказал Кевин. — Начну с Гарварда. Скажу, что вышел новый закон, по которому им теперь запрещено покупать собак. Они не поймут разницы.
— Отлично. А может быть, и я могутуда попасть? Должен же быть какой-нибудь способ. С чего начать?
— Послушай, возможно, мне не следует про это говорить, но ты давно в Кембридже? Я здесь с рождения. С чего начать? Ты же многих знаешь.
— В том числе и тех, кто мучит собак в исследовательских лабораториях? О, разумеется, я знаю десятки таких людей. И все они — мои лучшие друзья. Мы просто никогда не обсуждаем религию и политику. И что я стану делать, если найду Клайда в таком месте? Он самая нежная собака на свете. По-моему, он даже трусоват. — Терпеть не могу плакать, особенно по телефону. — Кевин, ты знаешь, что они делают?
— Эй, — сказал Кевин. — Не думай об этом. Если он в одном из этих мест, то попадает в разряд украденной собственности. Я его вытащу.
— То, что от него осталось. Если вообще осталось хоть что-нибудь.
Кевин сказал, что я должна кого-нибудь знать. Члены ратующей за права животных группы Мими — последние из обитателей Кембриджа, которые могли бы знать кого-нибудь из тех, кто был мне нужен, но я все-таки позвонила в их офис. Взявшая трубку женщина дала мне названия нескольких лабораторий и пожелала удачи. У меня созрел план. Не то чтобы какой-то особенный, но все-таки план. Мэт Джерсон. Он будет делать звонки и ходить с визитами. Профессор Гарварда? Ученый? Автор книги, изданной в университетском издательстве? Из всех, кого я знала, он подходил для такого дела как нельзя лучше. Одной из частей — правда, не самой важной — этого плана был способ, каким я хотела склонить Мэта принять участие в его осуществлении.
Прежде чем я успела связаться с ним по телефону, мне позвонила Фейс Барлоу.
— Я в Белмонте, — сообщила она. — Здесь кое-кто хочет с тобой поговорить. Тебе надо услышать одну историю.
— Я не могу, Фейс. Занимаюсь поисками Клайда.
— Знаю. Поэтому тебе и стоит приехать. Белмонт совсем рядом с Кембриджем, вниз по Конкорд-авеню за Фреш-Понд. По адресу, который мне дала Фейс, находился желтый дом типа ранчо, с небольшим передним двором и длинной лужайкой позади, усеянной весенними цветами. Двор заканчивался у самого пруда Спай. Вода в нем слишком грязная для купания, но на вид он даже красив, особенно если смотришь на него, сидя за столом в эркере уютного желтого домика.
— Вот мы и дали объявление в газету, — сказала особа, чей рассказ, по мнению Фейс, я непременно должна была выслушать. Это была крошечная женщина с очень короткими и очень курчавыми темными волосами, которая раньше жила по соседству с Фейс и переехала сюда месяца два назад. Звали ее Линдой. — «Ласков, прекрасно относится к детям. Отдадим в хорошие руки». Ну и все такое. И все это сущая правда. Он действительно был очень дружелюбным и прекрасно ладил с детьми. Дети его обожали. Они и имя ему выбрали. Его звали Грувер. С «Улицы Сезам»?
— Да, — сказала я.
— Но все дело в аллергии. Наш педиатр категорически настаивал, чтобы мы избавились от Грувера, потому что Джерид не вылезал из простуды. Что нам оставалось делать? То есть я хочу сказать, что мы верили, будто виной тому аллергия. Педиатр очень известный, и мы ему вполне доверяли. И вот теперь мы узнаем, что он всем так говорит. Он просто не любит собак. Кошек он тоже не любит. И я узнаю, что он всем это говорит. Он не делал никаких анализов, просто сказал, что у ребенка аллергия.
— А другой врач нашел что-то другое?
— Аллерголог! Он проверил Джерида и выяснил, что у него нет никакой аллергии на собак.
— Но к тому времени, когда вы посетили аллерголога, Грувера у вас уже не было?
— Да. Но мы, конечно, пытались его вернуть.
— И?
— Мы просто сваляли дурака. Молодой человек, которому мы отдали Грувера, казался таким милым. Сказал, что его зовут Дейв Джонсон. Груверу он тоже понравился. Когда отдаешь собаку, рекомендательных писем не спрашиваешь.
Ах не спрашиваешь? А надо бы. Но я этого не сказала.
— Еще он говорил про свою ферму и про то, какое Груверу там будет раздолье. Сказал, что его прежняя собака умерла. Отчасти это было правдой. Мы так решили потому, что в задней части его машины лежала одна из тех загородок, какие обычно бывают в автофургонах. Он казался самым обыкновенным, славным рабочим парнем. Очень славным. Но когда мы попытались до него дозвониться, то оказалось, что такого просто не существует.
— Оказалось, что это телефон химчистки, — сказала Фейс.
— По-моему, он все выдумал, — сказала Линда. — Но эта химчистка в Садбери, где и его ферма, хотя никакого телефона на его имя там не числится. Адреса его у нас нет, но он назвал улицу. Мы и поехали. Это было три недели назад. Детей мы с собой не взяли. Ну, прежде всего, там нет никаких ферм, а просто дома. Мы останавливались, спрашивали о нем. В конец концов мы все выяснили. Ни о каком Дейве Джонсоне там никто даже не слышал. Тогда мы поняли, что это все равно что Джон Смит. Дейв Джонсон просто не существует.
— Я вам очень сочувствую, — сказала я. — В прошлое воскресенье у моего отца в Кембридже пропала собака. Я тоже не могу ее найти.
— Мы обещали детям вернуть Грувера. Не следовало этого делать.
— Как вы могли предполагать такое?
— Конечно не могли, — сказала Линда. — Я понимаю.
Мы с Фейс на несколько минут задержались на подъездной дороге перед домом Линды.
— Черт возьми, не понимаю, почему она мне не позвонила, — сказала Фейс. — Неделю-другую я подержала бы его у себя, пока выясняли, есть у ребенка аллергия или нет. «Отдадим в хорошие руки». Слыхала?
— Большинству ничего лучше просто в голову не приходит.
— А эта история с фермой?
— Да. Видимо, он и девушкам говорит, что хочет показать им свои офорты.
— И они, видимо, ему верят, — сказала Фейс. Она казалась скорее седой, чем блондинкой, и ямочек на ее щеках заметно не было. — Некоторые верят чему угодно. Линда далеко не дура, во всяком случае по большей части.
— Да, — сказала я. — Теперь она все поняла, не так ли? Мне очень жаль ее. Какой породы был Грувер?
— Большой, добродушный метис, — сказала Фейс. — Белый с большим белым пятном вокруг одного глаза. С белой кисточкой на конце хвоста. Знаешь, такой симпатичный и немного нелепый, как клоун. Они купили его за фунт. За фунт. А знаешь, как платят исследовательские лаборатории? Они покупают собак на фунты, словно мясо.
— Да знаю.
— Я подумала, что тебе надо бы знать об этом. То есть это явный рэкет, так ведь? Это разбой. И совсем рядом с твоей частью Кембриджа. Тот и другой большие собаки. Вот я и подумала, что ты должна знать.
— Спасибо. Не уверена, что это поможет. Во всяком случае, мне уже приходило в голову что-то похожее. Пожалуй, я не буду говорить Баку. Пока не буду.
— Хорошо, — сказала Фейс, и на ее щеках впервые за этот день появились ямочки. — Так когда я снова заполучу Рауди?
— Перед июньской выставкой. Идет?
— Конечно, — сказала Фейс. — Он милашка. Он просто золото.
«Отдадим в хорошие руки». Эта мысль не оставляла меня, пока я по Конкорд-авеню возвращалась в Кембридж мимо площадок для игры в гольф, экспресс-закусочных, автостоянок. Откуда ей было знать? Что ей оставалось делать? Отвести большого, добродушного Грувера к ветеринару и усыпить? Продать его? Людям, которые покупают собак, такой пес просто не нужен. Им требуются сообразительные щенки, и уж коли они за них платят, то вправе рассчитывать на их чистопородность. Линда собиралась поступить правильно, но просчиталась. Мир более жесток, чем она предполагала.
Поблизости от транспортной развязки Фреш-Понд я увидела пятнистого черно-белого пса, который бежал следом за хозяином по тропинке вокруг пруда. Сидевший на заднем сиденье «бронко» Рауди тоже заметил его. Он зарычал, недвусмысленно советуя чужаку убираться из его владений, в которые, по мнению Рауди, входила вся планета Земля. Я видела собаку лишь мельком, но и этого было достаточно, чтобы понять, что среди его предков был пойнтер. Я тут же вспомнила про Макса и про то, как Остин поступил с Леди. Интересно, подумала я, дни Макса тоже сочтены? Но Макс чего-то да стоил. Остин знал про это. Возможно, он уже получил какое-нибудь предложение. Кто станет платить за безболезненное умерщвление собаки, если за нее можно получить хорошие деньги? Кто-то, наверное, станет. Тот, кто не любит собаку так же, как Остин не любил Леди. Или Сиси. Если он решил избавиться от всего семейства, то, вполне возможно, теперь на очереди Макс.
Мне не терпелось вернуться домой и связаться с Мэтом Джерсоном, но я свернула на Уолден-стрит, остановила машину, взяла Рауди на поводок и пошла в сторону аптеки Квигли. Я хотела всего лишь провести мимо нее Рауди. Если Макс еще там, оба пса дадут мне об этом знать.
Старая машина Сиси была припаркована рядом с магазином, и Пит Квигли, стоя перед открытым задним откидным бортом, расставлял в ней банки с краской. Когда я последний раз видела эту машину, на ее заднем стекле красовалась надпись: «Осторожно. Выставочные собаки. В хвосте не пристраиваться». Я всегда подмечаю такие надписи, поскольку не понимаю, зачем люди ими пользуются. К чему во всеуслышание объявлять, что собаки ценные? Это прямое приглашение их украсть. Но надпись уже исчезла. Я надеялась, что с Максом не произошло того же. Я с облегчением увидела, что решетка по-прежнему на месте, и с еще большим облегчением — что шерсть на загривке Рауди встала дыбом. И тут же раздался угрожающий лай Макса.
Пит отвел взгляд от банок с краской.
— Пес заперт. К тому же он не кусается. — В голосе Пита звучало разочарование, словно он жаловался на то, что заводная игрушка не работает.
— Я знаю, — сказала я. — Он хорошая собака. А лает только потому, что не слишком ладит с Рауди. — Я жестом указала на Рауди. — Однажды они здесь устроили небольшую драчку. — Из-за убийства Сиси я несколько преуменьшила масштабы сражения.
— Это был он?
— Да.
— Мама говорила. — Макс все еще лаял. Пит сложил ладони рупором, повернулся лицом к аптеке и закричал: — Макс, заткнись!
Макс продолжал лаять.
— Я пойду. Он нервничает из-за Рауди. Увидимся.
— Да, — сказал он, и мы направились к «бронко».
Нужно отметить, что Рауди был приучен не наскакивать на людей. Этого не позволялось ни одной из моих собак. Даже у маленьких собак эта привычка очень неприятна, а у маламутов она просто нетерпима. Предположим, он наскакивает не на того человека. На нервозного типа, который к тому же боится собак, — так с ним ведь сердечный приступ может случиться. Рауди никогда не прыгал. Он во весь рост вставал на задние лапы, не теряя равновесия и не опрокидываясь на спину. И никогда не ошибался в выборе. Фактически такие знаки внимания он приберегал исключительно для меня и иногда для Бака, да и то по особым случаям. Так он приветствовал меня, когда я возвращалась домой после долгого отсутствия.
Так чем же, по мнению Рауди, заслужил подобное приветствие Реджи Нокс? Видимо, чем-то заслужил. Я не уверена, что Реджи понял, сколь исключительной чести он удостоился, но и сердечного приступа с ним тоже не случилось. Казалось, он ничего не имеет против.
— Какой же ты большой мальчик, — одобрительным тоном проговорил он. Передние лапы Рауди покоились у Реджи на плечах, и тот обеими руками гладил его по спине.
— Он не всегда так ведет себя, — сказала я. — Рауди, хватит. Убери лапы. Вы ничего не слышали? Про Клайда никаких новостей?
Реджи покачал головой.
— Рауди, опускайся. — Я резко дернула за поводок, и пес наконец послушался. — Нам надо идти.
Даже всеми четырьмя лапами стоя на подъездной дороге, Рауди по-прежнему заигрывал с Реджи, улыбался ему, вилял белым пушистым хвостом.
— Славная у вас собака, — сказал Реджи.
— Благодарю, — сказала я, почесывая у Рауди за ухом. — Он действительно хорошая собака. Он просто золото.
Не знаю, почему я воспользовалась словечком Фейс. Обычно я называю его сокровищем.
Глава 17
Рон был прав. Никаких золотых кранов. Ничего слишком яркого, ничего слишком роскошного, ничего напоказ. Например, в верхней спальне, где одетые в розовые жакеты девочки из Гарвардского студенческого агентства предложили мне оставить куртку, было только два Матисса. Я всегда считала, что в числе три есть нечто избыточное.
Моя мать уважала правила, в том числе правила человеческого общежития, и любила излагать их в письменном виде, в связи с чем я, очевидно, и выросла в твердой уверенности в том, что Эмили Пост — одна из женщин, нанятых Американским клубом собаководства для написания инструкций, регламентирующих поведение его двуногих членов. Следовательно, упоминаю об этом на всякий случай: у меня хватило ума не появляться в доме Мими Николз в собачьей одежде, хотя вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Или кому-нибудь это помешало бы. В конце концов, это ведь Кембридж. Здесь люди замечают лишь то, действительно ли вы разделяете или только повторяете взгляды, высказанные в последнем номере «Нью-Йоркского книжного обозрения»,и их заботит, посылаете вы своих детей в муниципальную школу исходя из политических убеждений или просто потому, что они провалили вступительные экзамены в более престижное учебное заведение. Даже на концерты и званые вечера здесь надевают что угодно — от официальных вечерних туалетов до вышитых костюмов греческих крестьян, джинсов и кроссовок «Рибок». Не у всех были мои преимущества. Я надела серый шелковый брючный костюм, который прихватила на распродаже во Фрипорте еще до того, как решила поручить Фейс водить Рауди на экстерьерном ринге. Я уже в магазине заметила, что костюм будет оттенять блеск его шерсти и наоборот. Жаль, что пришлось оставить Рауди дома. Импозантная собака — лучшее дополнение к любому туалету.
Приглашенные валом валили вверх по лестнице. Я же спустилась вниз и прошла в холл, который был больше моих кухни и кабинета, вместе взятых. Там тоже было полно людей, большинство из которых я видела впервые. Сперва я чувствовала себя очень неловко, но стоило мне представить рядом с собой Рауди, как это прошло. Я не разговаривала с ним, не гладила его по голове, просто вообразила его рядом с собой и сразу же почувствовала себя уверенно и поняла: надо сделать то, что сделал бы он, то есть отправиться на поиски пищи. Рэй и Лин Меткалф навели меня на креветок, которые, честно говоря, похожи на чересчур крупный собачий корм, только, конечно, без ветчинного ароматизатора. Я подумала, достаточно ли велик мой взнос и не могу ли я его несколько увеличить. И решила, что это неплохая мысль.
— Привет, Холли, — сказал Рон. — Только что прибыла? Принести тебе выпить?
— Конечно. Что здесь имеется?
— Красное, белое.
— Красное.
Он исчез в толпе и через некоторое время, пока мы с Лин обменивались новостями и ели креветки, протиснулся обратно и протянул мне бокал красного вина. Бокал, похожий на мои, только настоящий, а не пластиковый со снимающейся ножкой. А вино было как бы бургундское. Не верите? Чуть позже я увидела бутылки. А белое как бы шабли. Если бы я устраивала вечер вроде этого, то тоже не стала бы покупать хорошее вино, но так же не стала бы подавать креветки и нанимать целый штат из Гарвардского студенческого агентства, что нынче считается в Кембридже лучшим решением проблемы, связанной с нехваткой хорошей прислуги. Если сегодняшние уборщицы и бармен завтра становятся партнерами в «Рос amp; Грей» или ассистентами профессора французского языка в Принстоне, то изначальное общественно-экономическое неравенство, присущее отношению хозяин — слуга, не слишком тревожит вашу совесть. При обратной ситуации это непременно произошло бы.
Стоило Рэю, Лин и мне заговорить о собаках, — о чем же еще? — как я перестала воображать рядом с собой Рауди и тут же обнаружилось великое множество людей, которые тоже хотели поговорить про собак. Множество? В Соединенных Штатах пятьдесят два миллиона собак, тридцать три миллиона домов с, как минимум, одной собакой и восемьдесят восемь миллионов человек, живущих в этих домах. Вот видите? На вечере у Мими собрались главным образом любители животных.
Мне попалось только одно исключение — маленький, жирный человечек, который сообщил мне, что благодаря транквилизаторам стал чувствовать себя гораздо лучше. Я, конечно же, спросила, есть ли у него собака, и получила отрицательный ответ. Затем этот тип сообщил мне, что он психолог и занимается исследованием исследований, посвященных вопросам морали и нравственности.
— Ах, — сказала я, — так, значит, вас интересует постановление, регулирующее деятельность лабораторий.
— Точнее то, что думают по этому поводу те, кто об этом вообще думает, — сказал он.
— Что?
— Размышление над нравственными ценностями, — объяснил он. — Каким образом некто оправдывает свой выбор? В каком познавательном контексте некто определяет свою нравственную позицию? На каком основании творит некто этот контекст? — И таким тоном, словно он делится со мной совершенно секретной информацией, добавил: — А знаете ли, ведь некто творит-таки этот контекст.
К тому времени я уже не была уверена, способен ли он соединить буквы Ч, Е, Л, О, В, Е и К и произнести их как единое слово.
— Некто творит дерьмо, — сказала я. Эмили Пост поставила бы мне «неуд» — как за ответ, недостойный леди, и удалила бы с ринга.
После такой беседы было особенно приятно увидеть Реджи Нокса. Он по крайней мере скажет «человек», если имеет в виду человека, а не орангутанга или питона. С ним была Либби. На них не было красных курток, в руках не было подносов с едой, да и пойнтеры не крутились рядом, поэтому я решила, что они здесь не по службе.
— Рада вас видеть, — сказала я. — Ну и чудака я здесь встретила.
— Ходим туда-сюда, — сказал Реджи.
— Мы действительно не можем задерживаться, — рассмеялась Либби. — Мне надо возвращаться наверх, а Реджи — в кабинет Эда.
Должно быть, на моем лице отразилось недоумение.
— Мы лучше смотримся, чем полицейские в штатском, — сказала Либби. — Лучше смешиваемся с толпой. Мими не знает и половины этих людей. Мы служба безопасности. Во всяком случае, ее часть. Ты шокирована? Мы знаем, что ты человек честный.
— Я вовсе не шокирована, — сказала я. — Просто я об этом не подумала.
— Вот видишь? — сказала Либби. — Что значит быть честным человеком. До скорого.
— Эй, Либби, Реджи! — сказал Рон, делая шаг в нашу сторону, хотя они уже ушли. — Пока.
На нем был темный костюм, и я почувствовала запах крепкого лосьона после бритья.
— Вот видишь? Мими их пригласила. Видишь, какая она славная?
— Они здесь на работе, — шепнула я ему. — Смотрят, как бы кто чего не украл.
— Да, ей, пожалуй, и об этом надо беспокоиться. Когда приходишь сюда работать, вечно кто-нибудь крутится поблизости. Не то чтобы ты чувствовал, что тебе не доверяют. Знаешь, то кто-то войдет, то выйдет. Не в пример другим, меня это не волнует. А вот Питу не нравится. Он думает, что они ему не доверяют.
— Пит Квигли?
— Да. Парень Сиси. Да ты знаешь. Он был здесь, когда я возился с трубой.
— Да, да. Делал доводку?
— Ты что, слишком много выпила?
— Нет. Я слышала, что он это так называет. Он не красит. Он делает доводку.
— Ну не знаю. Когда я его видел, он занимался покраской, — сказал Рон. — И он думал, что ему не доверяют. Когда он красил кладовку, где у них стоят удочки, так с него глаз не спускали. У Мими просто пунктик относительно удочек ее мужа. — (Рита как-то объясняла мне, что написано у Фрейда относительно людей с такими сдвигами.) — При том, что большинство из них настоящий хлам, как я тебе и говорил.
Моя мать уважала правила, в том числе правила человеческого общежития, и любила излагать их в письменном виде, в связи с чем я, очевидно, и выросла в твердой уверенности в том, что Эмили Пост — одна из женщин, нанятых Американским клубом собаководства для написания инструкций, регламентирующих поведение его двуногих членов. Следовательно, упоминаю об этом на всякий случай: у меня хватило ума не появляться в доме Мими Николз в собачьей одежде, хотя вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Или кому-нибудь это помешало бы. В конце концов, это ведь Кембридж. Здесь люди замечают лишь то, действительно ли вы разделяете или только повторяете взгляды, высказанные в последнем номере «Нью-Йоркского книжного обозрения»,и их заботит, посылаете вы своих детей в муниципальную школу исходя из политических убеждений или просто потому, что они провалили вступительные экзамены в более престижное учебное заведение. Даже на концерты и званые вечера здесь надевают что угодно — от официальных вечерних туалетов до вышитых костюмов греческих крестьян, джинсов и кроссовок «Рибок». Не у всех были мои преимущества. Я надела серый шелковый брючный костюм, который прихватила на распродаже во Фрипорте еще до того, как решила поручить Фейс водить Рауди на экстерьерном ринге. Я уже в магазине заметила, что костюм будет оттенять блеск его шерсти и наоборот. Жаль, что пришлось оставить Рауди дома. Импозантная собака — лучшее дополнение к любому туалету.
Приглашенные валом валили вверх по лестнице. Я же спустилась вниз и прошла в холл, который был больше моих кухни и кабинета, вместе взятых. Там тоже было полно людей, большинство из которых я видела впервые. Сперва я чувствовала себя очень неловко, но стоило мне представить рядом с собой Рауди, как это прошло. Я не разговаривала с ним, не гладила его по голове, просто вообразила его рядом с собой и сразу же почувствовала себя уверенно и поняла: надо сделать то, что сделал бы он, то есть отправиться на поиски пищи. Рэй и Лин Меткалф навели меня на креветок, которые, честно говоря, похожи на чересчур крупный собачий корм, только, конечно, без ветчинного ароматизатора. Я подумала, достаточно ли велик мой взнос и не могу ли я его несколько увеличить. И решила, что это неплохая мысль.
— Привет, Холли, — сказал Рон. — Только что прибыла? Принести тебе выпить?
— Конечно. Что здесь имеется?
— Красное, белое.
— Красное.
Он исчез в толпе и через некоторое время, пока мы с Лин обменивались новостями и ели креветки, протиснулся обратно и протянул мне бокал красного вина. Бокал, похожий на мои, только настоящий, а не пластиковый со снимающейся ножкой. А вино было как бы бургундское. Не верите? Чуть позже я увидела бутылки. А белое как бы шабли. Если бы я устраивала вечер вроде этого, то тоже не стала бы покупать хорошее вино, но так же не стала бы подавать креветки и нанимать целый штат из Гарвардского студенческого агентства, что нынче считается в Кембридже лучшим решением проблемы, связанной с нехваткой хорошей прислуги. Если сегодняшние уборщицы и бармен завтра становятся партнерами в «Рос amp; Грей» или ассистентами профессора французского языка в Принстоне, то изначальное общественно-экономическое неравенство, присущее отношению хозяин — слуга, не слишком тревожит вашу совесть. При обратной ситуации это непременно произошло бы.
Стоило Рэю, Лин и мне заговорить о собаках, — о чем же еще? — как я перестала воображать рядом с собой Рауди и тут же обнаружилось великое множество людей, которые тоже хотели поговорить про собак. Множество? В Соединенных Штатах пятьдесят два миллиона собак, тридцать три миллиона домов с, как минимум, одной собакой и восемьдесят восемь миллионов человек, живущих в этих домах. Вот видите? На вечере у Мими собрались главным образом любители животных.
Мне попалось только одно исключение — маленький, жирный человечек, который сообщил мне, что благодаря транквилизаторам стал чувствовать себя гораздо лучше. Я, конечно же, спросила, есть ли у него собака, и получила отрицательный ответ. Затем этот тип сообщил мне, что он психолог и занимается исследованием исследований, посвященных вопросам морали и нравственности.
— Ах, — сказала я, — так, значит, вас интересует постановление, регулирующее деятельность лабораторий.
— Точнее то, что думают по этому поводу те, кто об этом вообще думает, — сказал он.
— Что?
— Размышление над нравственными ценностями, — объяснил он. — Каким образом некто оправдывает свой выбор? В каком познавательном контексте некто определяет свою нравственную позицию? На каком основании творит некто этот контекст? — И таким тоном, словно он делится со мной совершенно секретной информацией, добавил: — А знаете ли, ведь некто творит-таки этот контекст.
К тому времени я уже не была уверена, способен ли он соединить буквы Ч, Е, Л, О, В, Е и К и произнести их как единое слово.
— Некто творит дерьмо, — сказала я. Эмили Пост поставила бы мне «неуд» — как за ответ, недостойный леди, и удалила бы с ринга.
После такой беседы было особенно приятно увидеть Реджи Нокса. Он по крайней мере скажет «человек», если имеет в виду человека, а не орангутанга или питона. С ним была Либби. На них не было красных курток, в руках не было подносов с едой, да и пойнтеры не крутились рядом, поэтому я решила, что они здесь не по службе.
— Рада вас видеть, — сказала я. — Ну и чудака я здесь встретила.
— Ходим туда-сюда, — сказал Реджи.
— Мы действительно не можем задерживаться, — рассмеялась Либби. — Мне надо возвращаться наверх, а Реджи — в кабинет Эда.
Должно быть, на моем лице отразилось недоумение.
— Мы лучше смотримся, чем полицейские в штатском, — сказала Либби. — Лучше смешиваемся с толпой. Мими не знает и половины этих людей. Мы служба безопасности. Во всяком случае, ее часть. Ты шокирована? Мы знаем, что ты человек честный.
— Я вовсе не шокирована, — сказала я. — Просто я об этом не подумала.
— Вот видишь? — сказала Либби. — Что значит быть честным человеком. До скорого.
— Эй, Либби, Реджи! — сказал Рон, делая шаг в нашу сторону, хотя они уже ушли. — Пока.
На нем был темный костюм, и я почувствовала запах крепкого лосьона после бритья.
— Вот видишь? Мими их пригласила. Видишь, какая она славная?
— Они здесь на работе, — шепнула я ему. — Смотрят, как бы кто чего не украл.
— Да, ей, пожалуй, и об этом надо беспокоиться. Когда приходишь сюда работать, вечно кто-нибудь крутится поблизости. Не то чтобы ты чувствовал, что тебе не доверяют. Знаешь, то кто-то войдет, то выйдет. Не в пример другим, меня это не волнует. А вот Питу не нравится. Он думает, что они ему не доверяют.
— Пит Квигли?
— Да. Парень Сиси. Да ты знаешь. Он был здесь, когда я возился с трубой.
— Да, да. Делал доводку?
— Ты что, слишком много выпила?
— Нет. Я слышала, что он это так называет. Он не красит. Он делает доводку.
— Ну не знаю. Когда я его видел, он занимался покраской, — сказал Рон. — И он думал, что ему не доверяют. Когда он красил кладовку, где у них стоят удочки, так с него глаз не спускали. У Мими просто пунктик относительно удочек ее мужа. — (Рита как-то объясняла мне, что написано у Фрейда относительно людей с такими сдвигами.) — При том, что большинство из них настоящий хлам, как я тебе и говорил.