Страница:
В голове, тыкаясь в стенки черепа, заметалась догадка.
Тот, меж тем, почему-то кивнул и протянул пруток с жареным морским зверем, растопорщившим шипастые складные ноги.
— Долго же ты ехал! Заждались!
— Так дороги, теперь сами знаете какие, — оправдался Сотник, принимая пруток. — Каждый встречный бросается помочь, кто мечом, кто дубиной, лишь бы быстрей доехал.
Босой незнакомец оторвался от невесёлых дум, поднял синие глаза.
— Всегда так было, и ещё долго будет. Главное, доехал.
Он посмотрел на рыжеволосого. Тот неторопливо потянул из-за камня кувшин и три серебряных кубка. Наполнил, протянул гостю и своему тоскливому спутнику. Отпив глоток, подбодрил:
— Ты поешь, поешь. Нам, сытым, только поболтать, а у тебя, небось живот к спине прилип.
Извек вспомнил про жареного зверя, оглядел со всех сторон, щёлкнул пальцем по красному закопченному панцирю. Смикетив, что зверь вроде рака, только очень изуродованного богами, примерился и с хрустом обломил одну ногу. Брызгая соком, раскрошил зубами бугристую броню, жадно сжевал белое мясо и ополовинил кубок. Вздохнув, поднёс ко рту вторую ногу, помедлил и беззаботно поинтересовался:
— А почто ждали-то? Я сюда, вроде как, случайно заехал!
Сотник опять захрустел угощением. Рыжий улыбнулся, глянул на мыслителя.
— Да слыхали, что старый знакомый кое-что перепрятать решил, а поручил тебе.
Извек замер с клешнёй в зубах. Прищурился, отложил еду, поправил меч.
— А вам что за дело, кто, кому и что поручил. Не у вас же скрал. А своё — куда хочет, туда и прячет…
— Да ты успокойся, — засмеялся рыжий. — Нам чужие яйца без надобности. Ты ешь, ешь, а перепрятать успеешь, мы тебе даже поможем.
Сотник с сомнением отхлебнул вина, выжидающе молчал, пока незнакомец не продолжил.
— В вещице этой огромная сила схоронена, и нам хотелось бы знать, что она упрятана хорошо и надолго. Тем паче, что яйцо это у Кощея не всегда было, и до того, как он туда свою смерть упрятал, в скорлупе уже много чего понапихано было. В нём же полмира уместиться может, только сумей открыть и закупорить.
Сотник недоверчиво кивнул, поглядел на неторопливый прибой.
— А помочь как собираетесь? Вместе со мной поплывёте, или на берегу, коня стеречь останетесь?
— Поплывём! — ответил Рыжеволосый. — Чего коня стеречь? Тут, на полдня вокруг, ни души не сыщешь.
Он глянул на спутника.
— Как там у нас с лодочкой?
Мыслитель оторвался от дум. Рассеянный взор скользнул по берегу и вернулся к огню. Веки закрылись, тело обмякло и застыло, как осенний омут. Через некоторое время пошевелил пальцами на ногах, разомкнул губы.
— Уже не далече. — проронил он задумчиво и оглянулся.
Сотник тоже обшарил глазами синюю полоску на стыке воды и неба, но ничего не увидел. Рука незнакомца поднялась и ткнула пальцем вдоль берега.
— Ага, — улыбнулся рыжеволосый. — Идёт потихоньку. Пождём малость, уже скоро.
Извек таращил глаза в указанном направлении, но видел лишь рябь на поверхности воды, да чаек, мельтешащих над волнами. Иногда казалось, что различает тёмную точку, но не был уверен, что не мерещится. Наконец, устав щуриться, вернулся к еде. Когда догрыз четвертую лапу, снова бросил взгляд на море и замер. Неясная точка выросла и превратилась в лодью с обрывками паруса. Корабль лихо сёк воду острым носом и, раскачиваясь от боковой волны, быстро приближался. Что-то в этом неуклонном движении настораживало. Сотник отложил круглый панцирь, не сводил глаз с моря, пока не понял, в чём невидаль. На приближающейся посудине, ни на носу, ни у руля, ни за прибитыми вдоль борта щитами не было ни души. Лодья с драконьей мордой плыла сама по себе, будто бы не замечая волн и встречного ветра.
Ярл Якун как-то рассказывал о дракарах, что долгие годы странствуют по морям без команды. Но тогда Извек не поверил, приняв всё за хмельные байки и сказки северного народа. Теперь вовсю таращился на такое чудо и не верил глазам. Будто ведомый крепкой рукой, корабль шёл к ним. Едва нос посудины проскрёб полоску берега, незнакомцы поднялись. Рыжий мотнул головой.
— Пойдём прокатимся, пока не уплыл.
— А пойдём. — ответил Извек, вставая.
Достав из сумы яйцо, двинулся к морю. Подождал пока оба заберутся на борт, передал Кощееву реликвию и, подтянувшись, перенёс тело на палубу. Не успел оглядеться, как под днищем скрежетнула береговая галька и дракар двинулся от берега. Помня научение Кощея, Сотник вперился взглядом в скалы. Как и было обещано, столбы медленно заползали один на другой и скоро остались видимыми только два ближайших к воде.
— Табань, приехали! — пробурчал Извек, и тут же почувствовал, как доски дёрнулись из-под ног. Едва успев ухватиться за ближайший щит, со страхом глянул на спутников, но пальцы рыжего цепко держали кругляк скорлупы. Корабль замер, как выпь посреди осоки. Оба незнакомца сгорбились над яйцом. По ушам жахнуло, будто над головой лопнула гусельная струна, толщиной в руку. Палубу на миг заволокло дымом. Когда ветерок сдул белые клубы, в ладони мыслителя покоилась узкая вершинка яйца, напоминающая чашу. Внутри было черно, как в бездне. В руках рыжеволосого сияла другая часть. В открывшемся срезе искрились чёрные кристаллы, мелькали непонятные пятна, проблёскивали части незнакомых вещей. Мыслитель вытянул вторую руку, разжал кулак и во все стороны брызнули лучи ослепительного света. Сотник зажмурился, а когда открыл глаза, это яркое уже впихнули в скорлупу. Едва лучи утонули в мерцающем хаосе, мыслитель выдернул руку обратно. От резкого движения, из яйца выпала и покатилась белая бусина. Извек остановил ногой, подобрал, протянул обратно. Рыжеволосый отмахнулся.
— Возьми себе, пригодится, их тут и так выше крыши, аж вываливаются, — он захлопнул скорлупу. — Порядок!
— А это чё за горох? Как жемчуг, а не блестит.
— Желанья. Вернее, исполнение желаний, причем любых. Одна бусина — одно исполнение, а почему не блестит, не знаю. Вон у него спроси.
Он кивнул на молчаливого. Тот поднял голову, глянул на бусину и негромко, будто оставаясь во власти печальных дум, заговорил:
— Заблестит, когда исполнится. Только… чёрной станет, — он умолк, но, поймав непонимающий взгляд Сотника, пояснил: — От гнева богов почернеет. Нам не по нраву, если что-то без нашего ведома проходит. А над людскими желаниями боги власти не имеют.
Он опять ушёл в себя, потеряв к разговору всякий интерес.
— О, как! — подмигнул Рыжеволосый. — Береги теперь. Такой горох под ногами не валяется и в огороде не растёт. А теперь швыряй. Да не желание, яйцо швыряй!
Извек потрясённо шагнул к борту, заглянул в чёрную воду. Подержал Кощееву драгоценность на вытянутой руке и разжал пальцы…
В голове молотами стучали последние слова незнакомца: …нам не по нраву… без нашего ведома… От судорожной догадки потемнело в глазах, так который же из них. Захлопнул рот, собрался духом, оглянулся и опять уронил челюсть. На дракаре никого не было. Посудина сама собой разворачивалась к далёкому берегу.
Ворон топтался у кромки воды, отступал, когда шипящая пена норовила подобраться к копытам и игриво отскакивал от брызг. Дождавшись, когда хозяин спрыгнет с дракара, потрусил к нему. Сотник взобрался в седло, повертел в руке белую бусину и, развязав шнурок Мокшиного кошеля, кинул подарок к монетам, авось пригодится. Миновав каменные столбы, оглянулся. Корабль резал волны, направляясь прочь от берега.
ГЛАВА 12
Городище встретило Резана обычной суетой. Шуму добавил чудной скакун Микишки. Сбежавшийся народ долго таращился на рогатого коня, ухали, гомонили, тыкая пальцами в тройные копыта, кивали на козлиный хвост и дивились странному окрасу. Сестра поглядела на Резана с привычной укоризной, мол, всегда у Микишки всё не как у людей, вот и конягу неправильную где-то отыскал. На Дарьку глянула приветливо. Бабьим чутьём сразу угадала в чумазом парнишке девку. Кликнув мужа, оставила брата у конюшни устраивать Шайтана. Сама же, кивнув Дарьке, чтобы шла следом, направилась к дому. Огнев молча определил козлоконю место, поставил кадушку с водой и только потом, почесав бороду, на всякий случай спросил:
— Жрёт как все? Или что-нибудь вроде пшеницы с мёдом?
— Как все, — успокоил Резан и, погладив изогнутый рог, задумчиво добавил. — Хотя, кто ж от мёда откажется…
— Тогда и овёс сойдёт. — деловито заключил Огнев и сыпанул из мешка в берестяные ясли.
Шайтан жадно втянул воздух и трепеща белыми ноздрями, нырнул узкой мордой в зерно. От вожделения даже заскрёб копытом по устилавшей пол, свежей соломе.
Солнце не сдвинулось и на палец, а во дворе уже дымила баня. Мужчины, наскоро перекусив в светлой горнице, вертели в руках кружки с квасом. Коротали время за разговором, ждали когда женщины помоются. Скоро Калина кликнула, чтобы шли. Оба остолбенели, когда в дверях встретилась посвежевшая после бани Дарька. Платок скрывал остриженность волос, оставляя взору милое личико и ярчайшую синеву глаз. Чуть великоватая рубаха с вышивкой не скрывала гибкую фигурку. Шёлковый шнурок стягивал узкий в поясе стан, отчего внучка волхва напоминала молодую берёзку. Муж Калины задрал брови на лоб и заторопился к бане. Не менее удивлённый Резан, с трудом оправился от столбняка, и с отвисшей челюстью поспешил следом.
— Ну и красавицу ты себе отыскал… — вполголоса протянул Огнев, покосившись на обескураженного Микишку.
Тот смущённо закусил губу и развёл руками. Задержавшись в дверях, оглянулся и, понизив голос, обалдело оправдался.
— Да не искал я ничего… Она сама нашлась. Просто в наших краях нечисть жуткая завелась…
— Вот такая? — перебил Огнев, кивнув сторону дома.
— Не-е, другая! — отмахнулся Резан, не уловив шутку. — Заполонила все Гиблые Проплешины, загубила село, в котором горючую землю добывали. Теперь шастают туда-сюда стадами, губят всё, что увидят, ни пройти, ни проехать. Там мы с Извеком её и встретили. Сирота. Дед её на наших руках умер. Одна она из тех мест и спаслась. И Шайтан тоже оттуда. Правда, он то и есть та нечисть. Вернее конь этой нечисти. Отбился от своих, а мы после боя подобрали.
Резан вздохнул и сочувственно закончил:
— Тоже видать сирота…
Огнев обалдело крякнул, с улыбкой вспоминая рогатую сиротку, покрупнее многих коней. Молча стянув одежду, толкнул дверь предбанника и взялся за кадушку с душистыми вениками. Скоро, растянувшись на полатях, Микишка уже по порядку припоминал все приключения.
К тому времени, как распаренные мужчины выбрались на воздух, Дарька помогала Калине с ужином. Слово за слово поведала, как встретилась с Резаном и его спутником, как чудом уцелели по дороге и как Резана позвали в Киев. Умолчала лишь про намерение Извека и Микишки найти ей хорошего жениха. Калина жмурилась, приговаривая:
— Эк же вас угораздило, гоже что хоть целы остались.
Когда еда уже парила на столе, в дверях показались разрумяненные баней лица. Микишка вновь вылупился на Дарьку, а Огнев втянул носом заманчивые ароматы и подтолкнул Резана коленом.
— Проходи за стол, чё поперёк двери упёрся?
Дарька будто не заметила замешательства, а Калина переглянулась с мужем и еле заметно улыбнулась.
Уселись. Ели с аппетитом, не спеша. Огнев между делом поведал о новостях в городище, выслушал о намерениях Микишки ехать в Киев. Поглядывал на жену, но мнения не выказывал. Надо, де, покумекать, пораскинуть чем способно, а там уж и говорить.
К концу ужина Дарька с Микишкой осоловели и едва раздирали глаза. Переглянувшись с мужем, Калина повела гостью спать. Микишка крепился изо всех сил но, подчиняясь вескому слову Хозяина, всё же сдался и, прихватив шкуру огромного, добытого Огневом, сохатого, побрёл на сеновал. Бросив подстил сразу за входом, поправил ногой завернувшийся край и повалился на приготовленную лежанку. Заснул прямо в воздухе, раньше, чем коснулся плотной шерсти.
Прожив седмицу, Дарька обвыклась с хозяйством. Везде всё поспевала, во всём выказывала умение и сноровку. Калина с мужем не переставали удивляться и радоваться гостье. Перестала ли нестись птица, захворала ли скотина — девчонка, будто понимая язык живности, без труда называла причины беды и, либо помогала сама, либо советовала, что надо сделать. Занедужит ли кто из соседей, Дарька тут как тут: и боль заговорит, и жар снимет. Случалась ли у местной ребятни рана-ссадина, вмиг останавливала кровь и, намяв хитрых трав, ловко приматывала чистой тряпицей — зарастало как на собаке. По всему выходило, что дед её был не самой слабой верьви*.
Видя, что Дарька всем по душе, Микишка ходил довольный как медведь в корыте мёда. Всё решалось само собой и об отъезде в Киев думалось с лёгким сердцем. Огнев же, замечая как Резан всё чаще задерживает взгляд на хорошенькой ведунье, начал подначивать его остаться.
— А чего маяться, — посмеивался он. — Столбись здесь! Девку тебе боги удружили справную. Ты тоже, жених хоть куда, ежели в баньке пропарить, причесать, да со двора не отпущать. Так что неча лосем гонным носиться, становись у нас.
Резан слушал, пожимал плечами, но чувствовал, что Огнев шуткует не просто так. У мужа сестры глаз намётанный. Да и они с Дарькой всё больше робели друг при друге, а это признак верный: прицепила озорница Лада к молодым жилку-ниточку. И тянет, и сушит та незримая ниточка их обоих.
Может и остался бы с радостью, от добра добра не ищут, но свербили Резана мысли о Киеве. Пора было трогаться в путь, тем паче, что начинал чувствовать, что ещё немного и вряд ли сможет уехать от пригожей внучки волхва. Решилась же кручинка проще, чем думалось. Как-то утром Микишка проснулся в решительном состоянии духа. Едва продрав глаза, бросился на конюшню. Торопливо взгромоздил на Шайтана седло и, сдёрнув со стены суму, принялся собирать вещи. Прихватив нож, отыскал кресало и кремень, а когда двинулся в сарай, в поисках фляги, увидел на дворе позёвывающего Огнева. Остановился, в ожидании сетований или привычных прибауток, но муж сестры только утвердительно качнул головой.
— Ну и добро! Баба может ждать, а мужик должон решать. Только, чего ж в второпях-то? Хозяйки, чай, сами в дорогу соберут. Ты же не суетись, пойдём, покусаем что-нибудь на завтрак, посидим на дорожку.
На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Резан с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошёл в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил:
— Ты вот что, паря, втихую не утекай, загляни к соседям попрощаться. Когда ещё свидитесь. Времена то нынче сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет и не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернёшь… А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснём, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят.
— Быть по сему, дядько Огнев! — согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопёр. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Резан смущённо опустил глаза, будто бы рассматривая её работу.
— Благодарень тебе, светлая! — только и смог вымолвить он, но девчонка уже скрылась с глаз и больше, за всё время сборов, не показывалась.
Прощаясь со своими, Микишка поначалу заботился её пропажей, но вскоре решил, что так оно будет лучше. К чему душу бередить. Увидишь слёзы — замучат думки, что зря уехал. Не заметишь печали — станет кисло от её равнодушия. Утвердив себя в этих мыслях, почти успокоился. Губы сами зашептали слова старой походной песни:
А я не успел попрощаться с тобою до слёз-
Легко обернуться обратно…
Простить без молитв — гривой старца дорос
Без обряда…
К полудню обошёл всех соседей. Наконец, благословленный с пяток до ушей и обвешанный напутствиями, как шелудивый пёс репьями, вывел Шайтана со двора. Пока обнимался с Калиной и Огневом, глаза сами собой косили по сторонам: вдруг да мелькнёт расшитый подол Дарьки. Ан нет, не случилось. Вскочив в седло, махнул рукой. На миг заметил в глазах родни странное выражение, но присмотреться не успел: Шайтан резво взял с места и, распугивая суетливых кур, помчался вдоль домов.
За городищем дорога плавно забрала вверх и нырнула в прозрачную тень березняка. Вихрем взлетев по склону, козлорогий внезапно убавил прыть, повёл головой и остановился. Микишка недоумённо ткнул каблуками в серые бока, но Шайтан стоял как вкопанный.
— Вот те раз… — удивился Резан внезапному упрямству. — Эдак мы до Киева не доедем!
В кустах неподалёку что-то шевельнулось. Микишка прищурился, пытаясь разглядеть причину остановки, а когда рассмотрел, едва не выпал из седла: над кудрявой бузиной всплыло навершие посоха, под ним мелькнула медвежья безрукавка и на дорогу вышла настороженная Дарька. Одежду Калины сменили прежние полотняные штаны и рубаха со сложным волховским узорочьем. На ногах — крепкая обувка с толстым подбоем. Плечо нагружено дорожным мешком. Остановившись у кустов, взглянула в глаза Резана. В очах, за отчаянной решимостью, читалась опасение, что могут прогнать, но голос был холоден и независим.
— Не возьмёт ли добрый путник с собой калику перехожего? Обузой не буду, харчами не стесню, авось пригожусь…
— Разума моя. — выдохнул Микишка.
Сердце ополченца с грохотом заметалось от хребта к грудине. Спрыгнув на землю, привлёк Дарьку к себе, но, заметив любопытный взгляд Шайтана, неохотно отстранился и так же церемонно ответил:
— Уважь, почтенный калика, раздели со мной путь. С другом любая дорога вдвое короче. А про харчи не рубись, чай, лягушки на Руси ещё не перевелись.
Какое-то мгновенье оба ещё суровили лица, но не удержали расползающихся щёк и захохотали. Отсмеявшись, Резан подвязал мешок к седлу и подсадил Дарьку на Шайтанову спину. Она привычно пристроила посох по правую руку и, подождав, когда Микишка усядется сзади, прильнула спиной к его груди. Шайтан, будто вспомнив о деле, без понуканий двинулся дальше.
Текущая навстречу дорога дышала запахами горьких трав. Седоки счастливо молчали, подставляя лица тёплому ветерку.
В сырых низинках ехали шагом и под копытами, слышался сочный хряст папоротника. Когда же дорога вновь вылетала на луга, Шайтан прибавлял ходу, несясь по самое брюхо в цветах верояни*. Микишка жмурился как сытый кот, когда в птичьи трели незаметно вплёлся новый голос. Резан прислушался и затаил дыхание: Дарька негромко выводила зачин старой провожальной песни:
Улетай, первым проблеском солнца.
Улетай, в гордый вызов орла.
Брось в огонь шелест в грубых ладонях,
Не вернуть окриком тебя…
ГЛАВА 13
…Мыслями Извек снова был у ночной реки. Снова сидел у костра и любовался длинноволосой русалкой. Недолго. Грубый шлепок ветки по щеке мгновенно вернул его в реальность. Дорога, больше похожая на кабанью стёжку, приближалась к краю каменистого распадка, где земля щербатилась крошащимися от времени глыбами. Конь сам выбирал дорогу в густом кустарнике и держал направление, руководствуясь одним чутьём. Крупные валуны нехотя уступили место высокому чепыжнику перемешанному с зарослям низкорослых деревьев.
Уши Ворона три раза вставали торчком, пока Сотник не услышал далекое ржание. Скоро звук повторился и Извек придержал Ворона. По спине пробежал холодок — в таких краях лошади без седоков не пасутся…
Сотник беззвучно соскользнул с седла, набросил на лук тетиву, отцепил колчан. Пригнувшись к буйной траве, по широкой дуге, двинулся на звук. Через полсотни шагов за ветвями обозначилась поляна. Около дюжины всадников скучали в седлах, пока двое пеших наполняли фляги из ручья. Третий, с седыми прядями на висках, стоял рядом, держал в поводу троих коней и переговаривался с воином, похожим на десятника. Что-то, в этой троице показалось знакомым. Сотник припомнил, где видел этот поживший меч, грубый кистень и раскоряченную дубину. Вот так встреча, оторопел дружинник. Видать, верно рек Дед Пильгуй: кривые стрелы прямо не летают. Извек продвинулся ближе, прислушался. Разобрал голос седого.
— …запросто не возьмёшь. Надо засадить на опушке, а как появится, окучивать всем скопом, да со всех сторон и одновременно.
— Возьмём, — снисходительно процедил десятник. — Нам не впервой. И не таким шеи вертели.
Седой разбойник зло сверкнул глазом, голос прозвучал тихой насмешкой:
— Нам тоже не впервой было, и тоже думали, что всяким шеи вертели, только ошиблись малость. Даже к коняге его, бешенному, не подступились, когда он лопушинами своими чёрными помахивал…
— Ладно, поглядим и на твоего молодца, и на конягу, коли дождёмся.
Дождётесь, прошептал Сотник, умащивая расщеп на тетиве. Утвердившись на колене, выцелил дальнего и отпустил хвостовик. Тут же дёрнул из колчана вторую стрелу. Хват за оперение, наброс, оттяг, выстрел и снова хват. Разил влёт, наповал, не глядя за полётом пущенных стрел, понимая, что успех в скорости. Острия язвили быстро и точно: шею, сердце, голову. Когда пёстрое оперенье украсило пятого всадника, разъезд всполошился. Десятник сообразительно метнулся с коня, остальные же только лапали оружие и беспомощно вертели головами. Трое у ручья заворожено следили за падением дозорных, пока тяжёлые трёхгранные пробойники не сбили их с ног. Седой, в последний момент, попытался скакнуть в кусты и теперь корчился, схватившись за торчащее из-под ключицы древко. Сотник помянул Ящера за досадный промах. Вторая стрела послушно стукнула в ухо и раненый угомонился.
— Не люблю охоты… и засады. — мрачно выговорил Извек, поднимаясь с колена.
Вышел из зарослей, уже не спеша, наложил стрелу, поднял лук. Не сводя глаз с места, где залёг десятник, двинулся к затаившемуся хитрецу. Тот тоже понял безвыходность положения. В последнем отчаянном рывке, катнулся в сторону, вскочил и выдернул меч. Сотник сочувствующе улыбнулся наивной попытке спастись, но ошибся в намерениях противника, и понял это слишком поздно.
Десятник, уже не скрываясь, дёрнулся к ближайшей лошади и, что есть силы, плашмя ударил по лоснящемуся крупу. Животное взвилось на дыбы и рвануло от обидчика, который со стрелой в груди медленно осел на землю. На побледневшем лице застыла злая улыбка, с уголка рта сбежал красный ручеёк и раскосые глаза закрылись. Извек зажмурился от досады. С сожалением глянул на оставленные в телах стрелы, но без промедления, каждый миг на счету, поспешил за Вороном.
Едва почувствовав на спине хозяина, конь резво двинул по тропе. Через поляну, с пасущимися возле трупов лошадьми, пролетели без остановки. Надежда, что удастся догнать обиженную конягу, быстро таяла — впереди замелькали просветы. Стёжка нырнула в сырую балку и вывела из неё уже на самом краю перелеска. Ворон рьяно проскочил последние кусты и, оказавшись посреди лагеря, замер. Сотник присвистнул. Вместо шайки или даже отряда, перед ним расположилось целое войско. В обе стороны от тропы дымили кострища, а впереди, преграждая путь, вытянулись ряды всадников. Все с любопытством, глядели на появившегося дружинника. В самой середине строя, подбоченясь, восседал могучий воин с крупной головой. Улыбка предводителя обнажала мощные белые зубы, глаза смотрели добродушно, как на дорогого гостя. За поясом, касаясь стремян, висело длинное топорище, отполированное огромными ладонями.
— Ну вот и дождались! — с облегчением протянул воин. — Почитай доехал!
Сотник медленно кивнул, скользнул взглядом по лагерю. Определил, что в сёдлах, перед ним около трети войска. Остальные с интересом поглядывали от костров, или неспешно заходили сзади. Атаковать не торопились, держались ровным кругом, знали, что путник никуда не денется.
— Там… — Извек кивнул назад. — Тоже думали, что доехал. Да видно ждать уморились, на травку прилегли. Спят наверное.
Щека атамана дрогнула, в глазах блеснул металл. Он озадаченно выгнул бровь.
— То-то я смотрю, лошадка Адиза одна прибежала… Выходит уже встретились?
— Встретились, — подтвердил Сотник. — Токмо знакомиться не досуг было…
— Ну, теперь спешить некуда, — ласково проворковал атаман. — Можно и познакомиться. Меня, к примеру, Бутяном кличут. А тебя как звать-величать? Кого мы нынче к Ящеру отправлять будем?
— Уважаемые! — скромно произнёс Извек. — А по своей ли пасти шмоточек выбрали? Как бы не подавиться!
— Ничо! — небрежно бросил Бутян. — Небось не подавимся, и не такие крошки-семечки склёвывали.
С обеих сторон донёсся глумливый гогот. Атаман вскинул пятерню и, мгновенно уняв смех, скорчил наивную рожу.
— Мы же как курочки, — промямлил он и головорезы опять захрюкали, сдерживая хохот. — А курочка, по зёрнышку клюёт, да…
Тот, меж тем, почему-то кивнул и протянул пруток с жареным морским зверем, растопорщившим шипастые складные ноги.
— Долго же ты ехал! Заждались!
— Так дороги, теперь сами знаете какие, — оправдался Сотник, принимая пруток. — Каждый встречный бросается помочь, кто мечом, кто дубиной, лишь бы быстрей доехал.
Босой незнакомец оторвался от невесёлых дум, поднял синие глаза.
— Всегда так было, и ещё долго будет. Главное, доехал.
Он посмотрел на рыжеволосого. Тот неторопливо потянул из-за камня кувшин и три серебряных кубка. Наполнил, протянул гостю и своему тоскливому спутнику. Отпив глоток, подбодрил:
— Ты поешь, поешь. Нам, сытым, только поболтать, а у тебя, небось живот к спине прилип.
Извек вспомнил про жареного зверя, оглядел со всех сторон, щёлкнул пальцем по красному закопченному панцирю. Смикетив, что зверь вроде рака, только очень изуродованного богами, примерился и с хрустом обломил одну ногу. Брызгая соком, раскрошил зубами бугристую броню, жадно сжевал белое мясо и ополовинил кубок. Вздохнув, поднёс ко рту вторую ногу, помедлил и беззаботно поинтересовался:
— А почто ждали-то? Я сюда, вроде как, случайно заехал!
Сотник опять захрустел угощением. Рыжий улыбнулся, глянул на мыслителя.
— Да слыхали, что старый знакомый кое-что перепрятать решил, а поручил тебе.
Извек замер с клешнёй в зубах. Прищурился, отложил еду, поправил меч.
— А вам что за дело, кто, кому и что поручил. Не у вас же скрал. А своё — куда хочет, туда и прячет…
— Да ты успокойся, — засмеялся рыжий. — Нам чужие яйца без надобности. Ты ешь, ешь, а перепрятать успеешь, мы тебе даже поможем.
Сотник с сомнением отхлебнул вина, выжидающе молчал, пока незнакомец не продолжил.
— В вещице этой огромная сила схоронена, и нам хотелось бы знать, что она упрятана хорошо и надолго. Тем паче, что яйцо это у Кощея не всегда было, и до того, как он туда свою смерть упрятал, в скорлупе уже много чего понапихано было. В нём же полмира уместиться может, только сумей открыть и закупорить.
Сотник недоверчиво кивнул, поглядел на неторопливый прибой.
— А помочь как собираетесь? Вместе со мной поплывёте, или на берегу, коня стеречь останетесь?
— Поплывём! — ответил Рыжеволосый. — Чего коня стеречь? Тут, на полдня вокруг, ни души не сыщешь.
Он глянул на спутника.
— Как там у нас с лодочкой?
Мыслитель оторвался от дум. Рассеянный взор скользнул по берегу и вернулся к огню. Веки закрылись, тело обмякло и застыло, как осенний омут. Через некоторое время пошевелил пальцами на ногах, разомкнул губы.
— Уже не далече. — проронил он задумчиво и оглянулся.
Сотник тоже обшарил глазами синюю полоску на стыке воды и неба, но ничего не увидел. Рука незнакомца поднялась и ткнула пальцем вдоль берега.
— Ага, — улыбнулся рыжеволосый. — Идёт потихоньку. Пождём малость, уже скоро.
Извек таращил глаза в указанном направлении, но видел лишь рябь на поверхности воды, да чаек, мельтешащих над волнами. Иногда казалось, что различает тёмную точку, но не был уверен, что не мерещится. Наконец, устав щуриться, вернулся к еде. Когда догрыз четвертую лапу, снова бросил взгляд на море и замер. Неясная точка выросла и превратилась в лодью с обрывками паруса. Корабль лихо сёк воду острым носом и, раскачиваясь от боковой волны, быстро приближался. Что-то в этом неуклонном движении настораживало. Сотник отложил круглый панцирь, не сводил глаз с моря, пока не понял, в чём невидаль. На приближающейся посудине, ни на носу, ни у руля, ни за прибитыми вдоль борта щитами не было ни души. Лодья с драконьей мордой плыла сама по себе, будто бы не замечая волн и встречного ветра.
Ярл Якун как-то рассказывал о дракарах, что долгие годы странствуют по морям без команды. Но тогда Извек не поверил, приняв всё за хмельные байки и сказки северного народа. Теперь вовсю таращился на такое чудо и не верил глазам. Будто ведомый крепкой рукой, корабль шёл к ним. Едва нос посудины проскрёб полоску берега, незнакомцы поднялись. Рыжий мотнул головой.
— Пойдём прокатимся, пока не уплыл.
— А пойдём. — ответил Извек, вставая.
Достав из сумы яйцо, двинулся к морю. Подождал пока оба заберутся на борт, передал Кощееву реликвию и, подтянувшись, перенёс тело на палубу. Не успел оглядеться, как под днищем скрежетнула береговая галька и дракар двинулся от берега. Помня научение Кощея, Сотник вперился взглядом в скалы. Как и было обещано, столбы медленно заползали один на другой и скоро остались видимыми только два ближайших к воде.
— Табань, приехали! — пробурчал Извек, и тут же почувствовал, как доски дёрнулись из-под ног. Едва успев ухватиться за ближайший щит, со страхом глянул на спутников, но пальцы рыжего цепко держали кругляк скорлупы. Корабль замер, как выпь посреди осоки. Оба незнакомца сгорбились над яйцом. По ушам жахнуло, будто над головой лопнула гусельная струна, толщиной в руку. Палубу на миг заволокло дымом. Когда ветерок сдул белые клубы, в ладони мыслителя покоилась узкая вершинка яйца, напоминающая чашу. Внутри было черно, как в бездне. В руках рыжеволосого сияла другая часть. В открывшемся срезе искрились чёрные кристаллы, мелькали непонятные пятна, проблёскивали части незнакомых вещей. Мыслитель вытянул вторую руку, разжал кулак и во все стороны брызнули лучи ослепительного света. Сотник зажмурился, а когда открыл глаза, это яркое уже впихнули в скорлупу. Едва лучи утонули в мерцающем хаосе, мыслитель выдернул руку обратно. От резкого движения, из яйца выпала и покатилась белая бусина. Извек остановил ногой, подобрал, протянул обратно. Рыжеволосый отмахнулся.
— Возьми себе, пригодится, их тут и так выше крыши, аж вываливаются, — он захлопнул скорлупу. — Порядок!
— А это чё за горох? Как жемчуг, а не блестит.
— Желанья. Вернее, исполнение желаний, причем любых. Одна бусина — одно исполнение, а почему не блестит, не знаю. Вон у него спроси.
Он кивнул на молчаливого. Тот поднял голову, глянул на бусину и негромко, будто оставаясь во власти печальных дум, заговорил:
— Заблестит, когда исполнится. Только… чёрной станет, — он умолк, но, поймав непонимающий взгляд Сотника, пояснил: — От гнева богов почернеет. Нам не по нраву, если что-то без нашего ведома проходит. А над людскими желаниями боги власти не имеют.
Он опять ушёл в себя, потеряв к разговору всякий интерес.
— О, как! — подмигнул Рыжеволосый. — Береги теперь. Такой горох под ногами не валяется и в огороде не растёт. А теперь швыряй. Да не желание, яйцо швыряй!
Извек потрясённо шагнул к борту, заглянул в чёрную воду. Подержал Кощееву драгоценность на вытянутой руке и разжал пальцы…
В голове молотами стучали последние слова незнакомца: …нам не по нраву… без нашего ведома… От судорожной догадки потемнело в глазах, так который же из них. Захлопнул рот, собрался духом, оглянулся и опять уронил челюсть. На дракаре никого не было. Посудина сама собой разворачивалась к далёкому берегу.
Ворон топтался у кромки воды, отступал, когда шипящая пена норовила подобраться к копытам и игриво отскакивал от брызг. Дождавшись, когда хозяин спрыгнет с дракара, потрусил к нему. Сотник взобрался в седло, повертел в руке белую бусину и, развязав шнурок Мокшиного кошеля, кинул подарок к монетам, авось пригодится. Миновав каменные столбы, оглянулся. Корабль резал волны, направляясь прочь от берега.
ГЛАВА 12
Собирались спозаранку
Леший взглядом грел ручей…
Дмитрий Ревякин
Городище встретило Резана обычной суетой. Шуму добавил чудной скакун Микишки. Сбежавшийся народ долго таращился на рогатого коня, ухали, гомонили, тыкая пальцами в тройные копыта, кивали на козлиный хвост и дивились странному окрасу. Сестра поглядела на Резана с привычной укоризной, мол, всегда у Микишки всё не как у людей, вот и конягу неправильную где-то отыскал. На Дарьку глянула приветливо. Бабьим чутьём сразу угадала в чумазом парнишке девку. Кликнув мужа, оставила брата у конюшни устраивать Шайтана. Сама же, кивнув Дарьке, чтобы шла следом, направилась к дому. Огнев молча определил козлоконю место, поставил кадушку с водой и только потом, почесав бороду, на всякий случай спросил:
— Жрёт как все? Или что-нибудь вроде пшеницы с мёдом?
— Как все, — успокоил Резан и, погладив изогнутый рог, задумчиво добавил. — Хотя, кто ж от мёда откажется…
— Тогда и овёс сойдёт. — деловито заключил Огнев и сыпанул из мешка в берестяные ясли.
Шайтан жадно втянул воздух и трепеща белыми ноздрями, нырнул узкой мордой в зерно. От вожделения даже заскрёб копытом по устилавшей пол, свежей соломе.
Солнце не сдвинулось и на палец, а во дворе уже дымила баня. Мужчины, наскоро перекусив в светлой горнице, вертели в руках кружки с квасом. Коротали время за разговором, ждали когда женщины помоются. Скоро Калина кликнула, чтобы шли. Оба остолбенели, когда в дверях встретилась посвежевшая после бани Дарька. Платок скрывал остриженность волос, оставляя взору милое личико и ярчайшую синеву глаз. Чуть великоватая рубаха с вышивкой не скрывала гибкую фигурку. Шёлковый шнурок стягивал узкий в поясе стан, отчего внучка волхва напоминала молодую берёзку. Муж Калины задрал брови на лоб и заторопился к бане. Не менее удивлённый Резан, с трудом оправился от столбняка, и с отвисшей челюстью поспешил следом.
— Ну и красавицу ты себе отыскал… — вполголоса протянул Огнев, покосившись на обескураженного Микишку.
Тот смущённо закусил губу и развёл руками. Задержавшись в дверях, оглянулся и, понизив голос, обалдело оправдался.
— Да не искал я ничего… Она сама нашлась. Просто в наших краях нечисть жуткая завелась…
— Вот такая? — перебил Огнев, кивнув сторону дома.
— Не-е, другая! — отмахнулся Резан, не уловив шутку. — Заполонила все Гиблые Проплешины, загубила село, в котором горючую землю добывали. Теперь шастают туда-сюда стадами, губят всё, что увидят, ни пройти, ни проехать. Там мы с Извеком её и встретили. Сирота. Дед её на наших руках умер. Одна она из тех мест и спаслась. И Шайтан тоже оттуда. Правда, он то и есть та нечисть. Вернее конь этой нечисти. Отбился от своих, а мы после боя подобрали.
Резан вздохнул и сочувственно закончил:
— Тоже видать сирота…
Огнев обалдело крякнул, с улыбкой вспоминая рогатую сиротку, покрупнее многих коней. Молча стянув одежду, толкнул дверь предбанника и взялся за кадушку с душистыми вениками. Скоро, растянувшись на полатях, Микишка уже по порядку припоминал все приключения.
К тому времени, как распаренные мужчины выбрались на воздух, Дарька помогала Калине с ужином. Слово за слово поведала, как встретилась с Резаном и его спутником, как чудом уцелели по дороге и как Резана позвали в Киев. Умолчала лишь про намерение Извека и Микишки найти ей хорошего жениха. Калина жмурилась, приговаривая:
— Эк же вас угораздило, гоже что хоть целы остались.
Когда еда уже парила на столе, в дверях показались разрумяненные баней лица. Микишка вновь вылупился на Дарьку, а Огнев втянул носом заманчивые ароматы и подтолкнул Резана коленом.
— Проходи за стол, чё поперёк двери упёрся?
Дарька будто не заметила замешательства, а Калина переглянулась с мужем и еле заметно улыбнулась.
Уселись. Ели с аппетитом, не спеша. Огнев между делом поведал о новостях в городище, выслушал о намерениях Микишки ехать в Киев. Поглядывал на жену, но мнения не выказывал. Надо, де, покумекать, пораскинуть чем способно, а там уж и говорить.
К концу ужина Дарька с Микишкой осоловели и едва раздирали глаза. Переглянувшись с мужем, Калина повела гостью спать. Микишка крепился изо всех сил но, подчиняясь вескому слову Хозяина, всё же сдался и, прихватив шкуру огромного, добытого Огневом, сохатого, побрёл на сеновал. Бросив подстил сразу за входом, поправил ногой завернувшийся край и повалился на приготовленную лежанку. Заснул прямо в воздухе, раньше, чем коснулся плотной шерсти.
Прожив седмицу, Дарька обвыклась с хозяйством. Везде всё поспевала, во всём выказывала умение и сноровку. Калина с мужем не переставали удивляться и радоваться гостье. Перестала ли нестись птица, захворала ли скотина — девчонка, будто понимая язык живности, без труда называла причины беды и, либо помогала сама, либо советовала, что надо сделать. Занедужит ли кто из соседей, Дарька тут как тут: и боль заговорит, и жар снимет. Случалась ли у местной ребятни рана-ссадина, вмиг останавливала кровь и, намяв хитрых трав, ловко приматывала чистой тряпицей — зарастало как на собаке. По всему выходило, что дед её был не самой слабой верьви*.
Видя, что Дарька всем по душе, Микишка ходил довольный как медведь в корыте мёда. Всё решалось само собой и об отъезде в Киев думалось с лёгким сердцем. Огнев же, замечая как Резан всё чаще задерживает взгляд на хорошенькой ведунье, начал подначивать его остаться.
— А чего маяться, — посмеивался он. — Столбись здесь! Девку тебе боги удружили справную. Ты тоже, жених хоть куда, ежели в баньке пропарить, причесать, да со двора не отпущать. Так что неча лосем гонным носиться, становись у нас.
Резан слушал, пожимал плечами, но чувствовал, что Огнев шуткует не просто так. У мужа сестры глаз намётанный. Да и они с Дарькой всё больше робели друг при друге, а это признак верный: прицепила озорница Лада к молодым жилку-ниточку. И тянет, и сушит та незримая ниточка их обоих.
Может и остался бы с радостью, от добра добра не ищут, но свербили Резана мысли о Киеве. Пора было трогаться в путь, тем паче, что начинал чувствовать, что ещё немного и вряд ли сможет уехать от пригожей внучки волхва. Решилась же кручинка проще, чем думалось. Как-то утром Микишка проснулся в решительном состоянии духа. Едва продрав глаза, бросился на конюшню. Торопливо взгромоздил на Шайтана седло и, сдёрнув со стены суму, принялся собирать вещи. Прихватив нож, отыскал кресало и кремень, а когда двинулся в сарай, в поисках фляги, увидел на дворе позёвывающего Огнева. Остановился, в ожидании сетований или привычных прибауток, но муж сестры только утвердительно качнул головой.
— Ну и добро! Баба может ждать, а мужик должон решать. Только, чего ж в второпях-то? Хозяйки, чай, сами в дорогу соберут. Ты же не суетись, пойдём, покусаем что-нибудь на завтрак, посидим на дорожку.
На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Резан с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошёл в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил:
— Ты вот что, паря, втихую не утекай, загляни к соседям попрощаться. Когда ещё свидитесь. Времена то нынче сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет и не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернёшь… А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснём, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят.
— Быть по сему, дядько Огнев! — согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопёр. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Резан смущённо опустил глаза, будто бы рассматривая её работу.
— Благодарень тебе, светлая! — только и смог вымолвить он, но девчонка уже скрылась с глаз и больше, за всё время сборов, не показывалась.
Прощаясь со своими, Микишка поначалу заботился её пропажей, но вскоре решил, что так оно будет лучше. К чему душу бередить. Увидишь слёзы — замучат думки, что зря уехал. Не заметишь печали — станет кисло от её равнодушия. Утвердив себя в этих мыслях, почти успокоился. Губы сами зашептали слова старой походной песни:
А я не успел попрощаться с тобою до слёз-
Легко обернуться обратно…
Простить без молитв — гривой старца дорос
Без обряда…
К полудню обошёл всех соседей. Наконец, благословленный с пяток до ушей и обвешанный напутствиями, как шелудивый пёс репьями, вывел Шайтана со двора. Пока обнимался с Калиной и Огневом, глаза сами собой косили по сторонам: вдруг да мелькнёт расшитый подол Дарьки. Ан нет, не случилось. Вскочив в седло, махнул рукой. На миг заметил в глазах родни странное выражение, но присмотреться не успел: Шайтан резво взял с места и, распугивая суетливых кур, помчался вдоль домов.
За городищем дорога плавно забрала вверх и нырнула в прозрачную тень березняка. Вихрем взлетев по склону, козлорогий внезапно убавил прыть, повёл головой и остановился. Микишка недоумённо ткнул каблуками в серые бока, но Шайтан стоял как вкопанный.
— Вот те раз… — удивился Резан внезапному упрямству. — Эдак мы до Киева не доедем!
В кустах неподалёку что-то шевельнулось. Микишка прищурился, пытаясь разглядеть причину остановки, а когда рассмотрел, едва не выпал из седла: над кудрявой бузиной всплыло навершие посоха, под ним мелькнула медвежья безрукавка и на дорогу вышла настороженная Дарька. Одежду Калины сменили прежние полотняные штаны и рубаха со сложным волховским узорочьем. На ногах — крепкая обувка с толстым подбоем. Плечо нагружено дорожным мешком. Остановившись у кустов, взглянула в глаза Резана. В очах, за отчаянной решимостью, читалась опасение, что могут прогнать, но голос был холоден и независим.
— Не возьмёт ли добрый путник с собой калику перехожего? Обузой не буду, харчами не стесню, авось пригожусь…
— Разума моя. — выдохнул Микишка.
Сердце ополченца с грохотом заметалось от хребта к грудине. Спрыгнув на землю, привлёк Дарьку к себе, но, заметив любопытный взгляд Шайтана, неохотно отстранился и так же церемонно ответил:
— Уважь, почтенный калика, раздели со мной путь. С другом любая дорога вдвое короче. А про харчи не рубись, чай, лягушки на Руси ещё не перевелись.
Какое-то мгновенье оба ещё суровили лица, но не удержали расползающихся щёк и захохотали. Отсмеявшись, Резан подвязал мешок к седлу и подсадил Дарьку на Шайтанову спину. Она привычно пристроила посох по правую руку и, подождав, когда Микишка усядется сзади, прильнула спиной к его груди. Шайтан, будто вспомнив о деле, без понуканий двинулся дальше.
Текущая навстречу дорога дышала запахами горьких трав. Седоки счастливо молчали, подставляя лица тёплому ветерку.
В сырых низинках ехали шагом и под копытами, слышался сочный хряст папоротника. Когда же дорога вновь вылетала на луга, Шайтан прибавлял ходу, несясь по самое брюхо в цветах верояни*. Микишка жмурился как сытый кот, когда в птичьи трели незаметно вплёлся новый голос. Резан прислушался и затаил дыхание: Дарька негромко выводила зачин старой провожальной песни:
Улетай, первым проблеском солнца.
Улетай, в гордый вызов орла.
Брось в огонь шелест в грубых ладонях,
Не вернуть окриком тебя…
ГЛАВА 13
Я не боюсь смерти — я просто её не хочу.
Но случись пойти на смерть, пойду легко и спокойно, ибо буду знать, за что кладу жизнь.
Витим-зареченец
…Мыслями Извек снова был у ночной реки. Снова сидел у костра и любовался длинноволосой русалкой. Недолго. Грубый шлепок ветки по щеке мгновенно вернул его в реальность. Дорога, больше похожая на кабанью стёжку, приближалась к краю каменистого распадка, где земля щербатилась крошащимися от времени глыбами. Конь сам выбирал дорогу в густом кустарнике и держал направление, руководствуясь одним чутьём. Крупные валуны нехотя уступили место высокому чепыжнику перемешанному с зарослям низкорослых деревьев.
Уши Ворона три раза вставали торчком, пока Сотник не услышал далекое ржание. Скоро звук повторился и Извек придержал Ворона. По спине пробежал холодок — в таких краях лошади без седоков не пасутся…
Сотник беззвучно соскользнул с седла, набросил на лук тетиву, отцепил колчан. Пригнувшись к буйной траве, по широкой дуге, двинулся на звук. Через полсотни шагов за ветвями обозначилась поляна. Около дюжины всадников скучали в седлах, пока двое пеших наполняли фляги из ручья. Третий, с седыми прядями на висках, стоял рядом, держал в поводу троих коней и переговаривался с воином, похожим на десятника. Что-то, в этой троице показалось знакомым. Сотник припомнил, где видел этот поживший меч, грубый кистень и раскоряченную дубину. Вот так встреча, оторопел дружинник. Видать, верно рек Дед Пильгуй: кривые стрелы прямо не летают. Извек продвинулся ближе, прислушался. Разобрал голос седого.
— …запросто не возьмёшь. Надо засадить на опушке, а как появится, окучивать всем скопом, да со всех сторон и одновременно.
— Возьмём, — снисходительно процедил десятник. — Нам не впервой. И не таким шеи вертели.
Седой разбойник зло сверкнул глазом, голос прозвучал тихой насмешкой:
— Нам тоже не впервой было, и тоже думали, что всяким шеи вертели, только ошиблись малость. Даже к коняге его, бешенному, не подступились, когда он лопушинами своими чёрными помахивал…
— Ладно, поглядим и на твоего молодца, и на конягу, коли дождёмся.
Дождётесь, прошептал Сотник, умащивая расщеп на тетиве. Утвердившись на колене, выцелил дальнего и отпустил хвостовик. Тут же дёрнул из колчана вторую стрелу. Хват за оперение, наброс, оттяг, выстрел и снова хват. Разил влёт, наповал, не глядя за полётом пущенных стрел, понимая, что успех в скорости. Острия язвили быстро и точно: шею, сердце, голову. Когда пёстрое оперенье украсило пятого всадника, разъезд всполошился. Десятник сообразительно метнулся с коня, остальные же только лапали оружие и беспомощно вертели головами. Трое у ручья заворожено следили за падением дозорных, пока тяжёлые трёхгранные пробойники не сбили их с ног. Седой, в последний момент, попытался скакнуть в кусты и теперь корчился, схватившись за торчащее из-под ключицы древко. Сотник помянул Ящера за досадный промах. Вторая стрела послушно стукнула в ухо и раненый угомонился.
— Не люблю охоты… и засады. — мрачно выговорил Извек, поднимаясь с колена.
Вышел из зарослей, уже не спеша, наложил стрелу, поднял лук. Не сводя глаз с места, где залёг десятник, двинулся к затаившемуся хитрецу. Тот тоже понял безвыходность положения. В последнем отчаянном рывке, катнулся в сторону, вскочил и выдернул меч. Сотник сочувствующе улыбнулся наивной попытке спастись, но ошибся в намерениях противника, и понял это слишком поздно.
Десятник, уже не скрываясь, дёрнулся к ближайшей лошади и, что есть силы, плашмя ударил по лоснящемуся крупу. Животное взвилось на дыбы и рвануло от обидчика, который со стрелой в груди медленно осел на землю. На побледневшем лице застыла злая улыбка, с уголка рта сбежал красный ручеёк и раскосые глаза закрылись. Извек зажмурился от досады. С сожалением глянул на оставленные в телах стрелы, но без промедления, каждый миг на счету, поспешил за Вороном.
Едва почувствовав на спине хозяина, конь резво двинул по тропе. Через поляну, с пасущимися возле трупов лошадьми, пролетели без остановки. Надежда, что удастся догнать обиженную конягу, быстро таяла — впереди замелькали просветы. Стёжка нырнула в сырую балку и вывела из неё уже на самом краю перелеска. Ворон рьяно проскочил последние кусты и, оказавшись посреди лагеря, замер. Сотник присвистнул. Вместо шайки или даже отряда, перед ним расположилось целое войско. В обе стороны от тропы дымили кострища, а впереди, преграждая путь, вытянулись ряды всадников. Все с любопытством, глядели на появившегося дружинника. В самой середине строя, подбоченясь, восседал могучий воин с крупной головой. Улыбка предводителя обнажала мощные белые зубы, глаза смотрели добродушно, как на дорогого гостя. За поясом, касаясь стремян, висело длинное топорище, отполированное огромными ладонями.
— Ну вот и дождались! — с облегчением протянул воин. — Почитай доехал!
Сотник медленно кивнул, скользнул взглядом по лагерю. Определил, что в сёдлах, перед ним около трети войска. Остальные с интересом поглядывали от костров, или неспешно заходили сзади. Атаковать не торопились, держались ровным кругом, знали, что путник никуда не денется.
— Там… — Извек кивнул назад. — Тоже думали, что доехал. Да видно ждать уморились, на травку прилегли. Спят наверное.
Щека атамана дрогнула, в глазах блеснул металл. Он озадаченно выгнул бровь.
— То-то я смотрю, лошадка Адиза одна прибежала… Выходит уже встретились?
— Встретились, — подтвердил Сотник. — Токмо знакомиться не досуг было…
— Ну, теперь спешить некуда, — ласково проворковал атаман. — Можно и познакомиться. Меня, к примеру, Бутяном кличут. А тебя как звать-величать? Кого мы нынче к Ящеру отправлять будем?
— Уважаемые! — скромно произнёс Извек. — А по своей ли пасти шмоточек выбрали? Как бы не подавиться!
— Ничо! — небрежно бросил Бутян. — Небось не подавимся, и не такие крошки-семечки склёвывали.
С обеих сторон донёсся глумливый гогот. Атаман вскинул пятерню и, мгновенно уняв смех, скорчил наивную рожу.
— Мы же как курочки, — промямлил он и головорезы опять захрюкали, сдерживая хохот. — А курочка, по зёрнышку клюёт, да…