Страница:
– Законное желание.
Иван Дмитриевич недолго размышляет, поплевывая на пальцы, листает одну за другою рукописи, вспоминает, какую прибыль получил от прежних изданий будищевских книг, притворно вздыхает, охает, однако, чтобы не тратить время впустую, соглашается по старым ставкам принять и эти рукописи.
Оба довольны. Но Будищев хочет побольше получить аванс:
– Иван Дмитриевич, я весь в долгах. Да на переезд из Саратовской в Питер надо порядочно.
– А зачем переезжать?
– Как зачем? Одно дело провинция, другое дело столица, Петербург! Там и протолкнуться легче. Там и жизнь и культура – все по-европейски. Это же не саратовская глушь. И мне пора уж в столицу.
– Как же, как же. Эх вы, интеллигенты, рублевые писатели! А не хотите ли писать книжечки такие, чтоб по копейке, по две за штуку? Не хотите? Вы ведь «рублевые». А вот Лев Николаевич не брезгует печатать книжечки и по копейке за штуку! Мы намерены Засодимского печатать четырнадцать книжек сразу, и за все цена продажная в розницу девяносто девять копеек. И страниц там не с вашу рублевую книжку, а целых, – Сытин брякнул на счетах, – семьсот и тридцать четыре страницы! И все четырнадцать книжек дозволены министерством для бесплатных народных библиотек… Вот так-то, господин Будищев!
– Так это не изящная литература и не для интеллигентных кругов, – возразил Будищев.
– Да, это для народа! – прищурив нацеленные на автора глаза, отвечал Сытин. – Для него-то мы и должны дело раздувать и стараться. Нас добрые авторы не обходят. Бывало, не так давно граф Толстой, один из самых первых писателей, заглядывал в нашу лавку. Придет в башлыке, в валенках, никто и не подумает, что это всемирный писатель. Поглядит, да и подскажет добрым словом, как и что в интересах нашего дела… Лесков – тоже, Чехов наш нередкий гость, но того, к сожалению, по деловым соображениям в старой дружбе больше к Суворину да Марксу тянет. Говорят, что Маркс намеревается его купить с потрохами. А Чехов чист, как младенец, боюсь, что не устоит против такого издателя, тем более что Антон Павлович затевает строить дачу в Ялте. Деньги нужны, ну, Маркс его на этом и подхватит. Ладно, господин Будищев, оставляйте рукописи и вот вам чек на аванс…
– Премного благодарен…
Сколько перебывало у Сытина авторов известных, малоизвестных и совсем неизвестных – писателей и агрономов, ученых деятелей и духовных лиц, учителей и врачей, философов и географов, историков и критиков, промышленников и публицистов, монархистов и революционеров. Кого только не было, кто только не обращался к нему! Можно судить хотя бы по тому, что в 1891 году сытинское товарищество выпустило свыше тысячи названий книг!.. В круг одних только детских писателей, связанных с издательством, входило более четырехсот человек. Целые серии книг для простого народа были написаны русскими классиками и изданы Сытиным.
Из Вологодчины, из Вельского уезда, приехал однажды в Москву молодой учитель, еще не сменивший на себе студенческую шинель, некто Селецкий Сергей Николаевич. С вокзала и прямо к Сытину. Он думал, что увидит в роскошном кабинете по-барски восседающего за огромным, заваленным бумагами, столом, в кресле, похожем на трон, солидного господина, играющего золотыми брелочками и коротко изрекающего – да и нет. Каково было удивление вологодского учителя, когда он вошел в совсем обычную комнату. За небольшим столом, на стуле, сидел в сибирке с узким стоячим воротником небольшой черненький, с быстрыми глазами, человек, а на столе перед ним всего-навсего – огромные счеты справа, телефон – слева, и маленькая чернильница.
«Да Сытин ли это?» – подумал учитель и спросил:
– Вы будете Иван Дмитриевич?
– Да, я был, есть и буду.
– Здравствуйте…
– Мое почтение. Чем могу вам быть полезен?
– Можете, Иван Дмитриевич, вы нам, а мы вам, – ответил Селецкий, почувствовав приветливость Сытина. – Нас двое – я и мой товарищ Дмитрий Бедринский, тоже учитель, составители «Атласа ручного труда по работам из дерева, для низших школ» с приложением более ста моделей в наших рисунках. Предлагаем вашему вниманию, просим издать…
– Садитесь, дайте сюда ваши труды. Где ваш соавтор?
– Он не приехал, я один. Он мне доверил…
– Хорошо, молодой человек, вы что, костромской или вологодский? Говорок-то наш слышится.
– Из-за Вологды…
– Так, так, приличный народ, мне везет на вологодских авторов. Мы уже издавали много раз ваших вологодских. Ну-ка назовите, знаете ли своих пишущих земляков?
– Еще бы, Иван Дмитриевич, – усмехнулся Селецкий. – Эта задача совсем простая: Засодимский наш, Гиляровский наш, поэт Круглов тоже, просвещенец Бунаков тоже родом из Вологды… Кажись, все.
– Нет, поэта Красова забыли. Ну, хорошо. – Сытин снял телефонную трубку, покрутил ручку. – Юницкий! Зайдите, дело есть, интересная тема вашего раздела. – Положив трубку, спросил: – А врача Алексина из Вологды вы не знаете?
– Не слыхал, не знаю.
– Жаль, мне как-то Горький советовал привлечь его в качестве автора и хвалил его очень…
Вошел заведующий промышленным отделом издательства Юницкий.
– Будьте знакомы. Молодой автор Селецкий с товарищем сочинили что-то по вопросам промышленного образования. Вы потом займетесь его рукописью. Вещь нужная. И вообще, этот раздел нам надо расширять и расширять. Будем подобные книги печатать под девизом «Общими силами». Наши издания по промышленному образованию должны будут учить людей ремеслам и промыслам, дабы крестьяне в зимнюю свободную пору занимались полезными делами… Конечно, со временем, может быть, развиваясь, промышленный капитал своими машинами захлестнет некоторые ручные промыслы, а пока этого не случилось, надо помочь крестьянину шире, больше знать о кустарно-промышленном производстве… Так вот, Сергей Николаевич, так вас но имени-отчеству? – обратился Сытин к Селецкому. – Тут у вас «товару» на книгу стоимостью в полтора рубля. На три тысячи экземпляров… – Щелчок – и на счетах костяшки показали 4500 рублей. – По пятнадцать копеек с экземпляра авторам, то есть десять процентов, – другой щелчок, – гонорар четыреста пятьдесят рублей. Как вам, сейчас выдать все разом или по мере распродажи?
– Лучше сразу.
– Можем и сразу. – Сытин передал рукопись Юницкому, выписал чек Селецкому и сказал: – Хоть верьте, хоть нет, а товариществу от этой книги полтысячи убытку. Да. А народу, дай бог, на много тысяч пользы. Деньги получите в бухгалтерии.
Селецкий вышел в изумлении: без волокиты и канители, без всякого просмотра и одобрения – четыреста пятьдесят рублей! На эти деньги в Вологодчине можно купить целое стадо коров!.. Чудеса!
Сытин, когда было нужно, становился щедрым. В этом случае его привлекла полезная тематика.
Оставшись вдвоем с Юницким, Сытин продолжал о том же:
– Мы делаем книги, которые учат тому, чтобы люди были духовно чистыми. Надо находить авторов. Вот Селецкий сам нашелся, удачный случай.
– Трудно с авторами – десятки тысяч всяких кустарей, а чтоб кто из них смог написать настоящую книжку, где же таких взять? – невесело отозвался Юницкий.
– Ищите. Дело нужное, – требовал Иван Дмитриевич. – Особенно по художественным промыслам, которых и машинное производство не заменит. Палех, Холуи, устюжская чернь по серебру, холмогорская резьба по кости, вологодские кружева, вятские игрушки, пусть они процветают не только в отдельных точках северной Руси. Такие книги надо планировать, заказывать и авторов авансировать…
Юницкий старательно искал авторов. Они находились с большим трудом. Тот, кто отлично знал ремесло, не умел писать, а кто и мог бы написать, да не зная ремесла, не умел учить, что из чего и как надо делать и куда сбывать.
И все же в скором времени по своему разделу Юницкий мог порадовать Сытина небольшим количеством авторских согласий.
И книга за книгой пошли в народ: «Выделка кож-мостовья», «Русская резьба по дереву», «Набойки в России», «Как делают игрушки», «Русское кружево, узоры и сколки», «Как переплетать книги», «Абрамцево и его значение в русском искусстве и кустарном деле» и другие.
Вышла книга и Селецкого с Бедринским.
Иван Дмитриевич недолго размышляет, поплевывая на пальцы, листает одну за другою рукописи, вспоминает, какую прибыль получил от прежних изданий будищевских книг, притворно вздыхает, охает, однако, чтобы не тратить время впустую, соглашается по старым ставкам принять и эти рукописи.
Оба довольны. Но Будищев хочет побольше получить аванс:
– Иван Дмитриевич, я весь в долгах. Да на переезд из Саратовской в Питер надо порядочно.
– А зачем переезжать?
– Как зачем? Одно дело провинция, другое дело столица, Петербург! Там и протолкнуться легче. Там и жизнь и культура – все по-европейски. Это же не саратовская глушь. И мне пора уж в столицу.
– Как же, как же. Эх вы, интеллигенты, рублевые писатели! А не хотите ли писать книжечки такие, чтоб по копейке, по две за штуку? Не хотите? Вы ведь «рублевые». А вот Лев Николаевич не брезгует печатать книжечки и по копейке за штуку! Мы намерены Засодимского печатать четырнадцать книжек сразу, и за все цена продажная в розницу девяносто девять копеек. И страниц там не с вашу рублевую книжку, а целых, – Сытин брякнул на счетах, – семьсот и тридцать четыре страницы! И все четырнадцать книжек дозволены министерством для бесплатных народных библиотек… Вот так-то, господин Будищев!
– Так это не изящная литература и не для интеллигентных кругов, – возразил Будищев.
– Да, это для народа! – прищурив нацеленные на автора глаза, отвечал Сытин. – Для него-то мы и должны дело раздувать и стараться. Нас добрые авторы не обходят. Бывало, не так давно граф Толстой, один из самых первых писателей, заглядывал в нашу лавку. Придет в башлыке, в валенках, никто и не подумает, что это всемирный писатель. Поглядит, да и подскажет добрым словом, как и что в интересах нашего дела… Лесков – тоже, Чехов наш нередкий гость, но того, к сожалению, по деловым соображениям в старой дружбе больше к Суворину да Марксу тянет. Говорят, что Маркс намеревается его купить с потрохами. А Чехов чист, как младенец, боюсь, что не устоит против такого издателя, тем более что Антон Павлович затевает строить дачу в Ялте. Деньги нужны, ну, Маркс его на этом и подхватит. Ладно, господин Будищев, оставляйте рукописи и вот вам чек на аванс…
– Премного благодарен…
Сколько перебывало у Сытина авторов известных, малоизвестных и совсем неизвестных – писателей и агрономов, ученых деятелей и духовных лиц, учителей и врачей, философов и географов, историков и критиков, промышленников и публицистов, монархистов и революционеров. Кого только не было, кто только не обращался к нему! Можно судить хотя бы по тому, что в 1891 году сытинское товарищество выпустило свыше тысячи названий книг!.. В круг одних только детских писателей, связанных с издательством, входило более четырехсот человек. Целые серии книг для простого народа были написаны русскими классиками и изданы Сытиным.
Из Вологодчины, из Вельского уезда, приехал однажды в Москву молодой учитель, еще не сменивший на себе студенческую шинель, некто Селецкий Сергей Николаевич. С вокзала и прямо к Сытину. Он думал, что увидит в роскошном кабинете по-барски восседающего за огромным, заваленным бумагами, столом, в кресле, похожем на трон, солидного господина, играющего золотыми брелочками и коротко изрекающего – да и нет. Каково было удивление вологодского учителя, когда он вошел в совсем обычную комнату. За небольшим столом, на стуле, сидел в сибирке с узким стоячим воротником небольшой черненький, с быстрыми глазами, человек, а на столе перед ним всего-навсего – огромные счеты справа, телефон – слева, и маленькая чернильница.
«Да Сытин ли это?» – подумал учитель и спросил:
– Вы будете Иван Дмитриевич?
– Да, я был, есть и буду.
– Здравствуйте…
– Мое почтение. Чем могу вам быть полезен?
– Можете, Иван Дмитриевич, вы нам, а мы вам, – ответил Селецкий, почувствовав приветливость Сытина. – Нас двое – я и мой товарищ Дмитрий Бедринский, тоже учитель, составители «Атласа ручного труда по работам из дерева, для низших школ» с приложением более ста моделей в наших рисунках. Предлагаем вашему вниманию, просим издать…
– Садитесь, дайте сюда ваши труды. Где ваш соавтор?
– Он не приехал, я один. Он мне доверил…
– Хорошо, молодой человек, вы что, костромской или вологодский? Говорок-то наш слышится.
– Из-за Вологды…
– Так, так, приличный народ, мне везет на вологодских авторов. Мы уже издавали много раз ваших вологодских. Ну-ка назовите, знаете ли своих пишущих земляков?
– Еще бы, Иван Дмитриевич, – усмехнулся Селецкий. – Эта задача совсем простая: Засодимский наш, Гиляровский наш, поэт Круглов тоже, просвещенец Бунаков тоже родом из Вологды… Кажись, все.
– Нет, поэта Красова забыли. Ну, хорошо. – Сытин снял телефонную трубку, покрутил ручку. – Юницкий! Зайдите, дело есть, интересная тема вашего раздела. – Положив трубку, спросил: – А врача Алексина из Вологды вы не знаете?
– Не слыхал, не знаю.
– Жаль, мне как-то Горький советовал привлечь его в качестве автора и хвалил его очень…
Вошел заведующий промышленным отделом издательства Юницкий.
– Будьте знакомы. Молодой автор Селецкий с товарищем сочинили что-то по вопросам промышленного образования. Вы потом займетесь его рукописью. Вещь нужная. И вообще, этот раздел нам надо расширять и расширять. Будем подобные книги печатать под девизом «Общими силами». Наши издания по промышленному образованию должны будут учить людей ремеслам и промыслам, дабы крестьяне в зимнюю свободную пору занимались полезными делами… Конечно, со временем, может быть, развиваясь, промышленный капитал своими машинами захлестнет некоторые ручные промыслы, а пока этого не случилось, надо помочь крестьянину шире, больше знать о кустарно-промышленном производстве… Так вот, Сергей Николаевич, так вас но имени-отчеству? – обратился Сытин к Селецкому. – Тут у вас «товару» на книгу стоимостью в полтора рубля. На три тысячи экземпляров… – Щелчок – и на счетах костяшки показали 4500 рублей. – По пятнадцать копеек с экземпляра авторам, то есть десять процентов, – другой щелчок, – гонорар четыреста пятьдесят рублей. Как вам, сейчас выдать все разом или по мере распродажи?
– Лучше сразу.
– Можем и сразу. – Сытин передал рукопись Юницкому, выписал чек Селецкому и сказал: – Хоть верьте, хоть нет, а товариществу от этой книги полтысячи убытку. Да. А народу, дай бог, на много тысяч пользы. Деньги получите в бухгалтерии.
Селецкий вышел в изумлении: без волокиты и канители, без всякого просмотра и одобрения – четыреста пятьдесят рублей! На эти деньги в Вологодчине можно купить целое стадо коров!.. Чудеса!
Сытин, когда было нужно, становился щедрым. В этом случае его привлекла полезная тематика.
Оставшись вдвоем с Юницким, Сытин продолжал о том же:
– Мы делаем книги, которые учат тому, чтобы люди были духовно чистыми. Надо находить авторов. Вот Селецкий сам нашелся, удачный случай.
– Трудно с авторами – десятки тысяч всяких кустарей, а чтоб кто из них смог написать настоящую книжку, где же таких взять? – невесело отозвался Юницкий.
– Ищите. Дело нужное, – требовал Иван Дмитриевич. – Особенно по художественным промыслам, которых и машинное производство не заменит. Палех, Холуи, устюжская чернь по серебру, холмогорская резьба по кости, вологодские кружева, вятские игрушки, пусть они процветают не только в отдельных точках северной Руси. Такие книги надо планировать, заказывать и авторов авансировать…
Юницкий старательно искал авторов. Они находились с большим трудом. Тот, кто отлично знал ремесло, не умел писать, а кто и мог бы написать, да не зная ремесла, не умел учить, что из чего и как надо делать и куда сбывать.
И все же в скором времени по своему разделу Юницкий мог порадовать Сытина небольшим количеством авторских согласий.
И книга за книгой пошли в народ: «Выделка кож-мостовья», «Русская резьба по дереву», «Набойки в России», «Как делают игрушки», «Русское кружево, узоры и сколки», «Как переплетать книги», «Абрамцево и его значение в русском искусстве и кустарном деле» и другие.
Вышла книга и Селецкого с Бедринским.
ЧЕХОВ И «РУССКОЕ СЛОВО»
Идея «Посредника» была близка и Чехову. С Иваном Дмитриевичем у него с первой встречи были деловые и дружеские отношения. Скоро в числе авторов в сытинских изданиях сверкнуло и имя Чехова. Появились в продаже его рассказы, вышедшие отдельными брошюрами.
Сытин понимал запросы деревенских читателей и предвидел, что произведения Чехова не сразу пробьют себе просторную дорогу к сердцу потребителя духовной пищи, едва усвоившего первые азы грамотности. Поэтому и тиражи книг и брошюр Чехова Сытиным предусматривались с учетом этой «интуиции», ибо – так казалось издателю – Чехов ближе к городу, нежели к деревне.
В одном из первых договоров между издателем и Чеховым (от 16 декабря 1893 года) тираж сборника чеховских рассказов определен в десять тысяч экземпляров, с оговоркой издателя: «Печатать в два приема по пять тысяч», и с обязательством автора: «Если почему-либо цензурой не будет пропущен какой-либо из рассказов, я, Чехов, обязуюсь доставить Т-ву Сытина взамен недозволенного новый рассказ в том же количестве печатных листов».
Через два дня после подписания договора с Иваном Дмитриевичем Чехов писал Суворину:
Сытин, узнав об этой, невыгодной для автора, сделке сыпал упреки по адресу Адольфа Федоровича Маркса. Но упреки и ругань были только в разговорах с друзьями и работниками товарищества. Чехову по этому поводу Иван Дмитриевич писал тогда совсем в ином духе:
В одном из писем Чехову Сытин умоляет:
– Уж сколько раз я говорил вам, Иван Дмитриевич, и не перестану убеждать вас. Открывайте свою собственную, народную газету! – снова настаивал Чехов. – А вы деньги бросаете какому-то князю за имение. Зачем вам оно? Не хватает вам разве хлопот со своим товариществом? Или на Валовой семье тесно? Не то, не то, Иван Дмитриевич, газету вам надо, народную…
– Не справлюсь, Антон Павлович!.. Не по мне груз.
– Не вам бы это говорить, Иван Дмитриевич, разве вы не умеете находить людей, которые такую вам помогут создать газету, что дай боже!
– А вы поможете?
– И я чем могу – помогу.
– Боюсь, Антон Павлович. Мешать станут, сам Победоносцев и губернатор московский, князь Сергей Александрович препятствовать будут и прихлопнут. Они мне за книжки графа Льва Николаевича до гробовой доски не простят.
– Ну, это как сказать, будем на волю провидения надеяться, а я уверен, что Иван Дмитриевич еще долго поживет. Вот за себя я не ручаюсь. Проклятая чахотка. Как врач вам говорю.
– Что вы, что вы, Антон Павлович, Ялта явится вам спасением, продлит годы вашей жизни. И Лев Николаевич там будет в Гаспре от вас по соседству, – жить вам да радоваться. А Лев Николаевич тот вообще бессмертен.
– О нем другой разговор. А я вот о газете. Не принимайте за шутку. Конечно, газета должна быть либеральной, не в пример суворинской, с вольным душком, с некоторым риском. – Чехов взял валявшуюся на столике газету «Новое время» и, смеясь, прочел небольшую официальную заметку: – «Государь император соизволил повелеть: объявить благодарность киевскому купцу Наместникову за канарейку, поющую мотив „Боже, царя храни“». Каково событие!
– Не изрядное, – хихикнув, ответил Сытин. – У нас в Костромской губернии мужики и не такие басни да анекдоты про царя рассказывают. Слыхал и от офеней немало.
– Иван Дмитриевич, о канарейке это не простой анекдот, а правительственное сообщение. Хотите еще одну штуковинку прочту? В газетешке «Русское слово», которую стряпает небезызвестный – и глуповатый доцент Александров, появилось весьма знаменательное стихотворение… – Чехов покашлял и сказал: – В этой газете заведен уголок «Альбом русского слова». В сей альбом редактора-издателя Александрова поступило стихотворение «Лес дремучий» из неизданных стихотворений Кольцова. И есть даже приписка о том, что печатаемое стихотворение прислано в редакцию из Воронежа госпожой Екатериной Михайловной Алябьевой и написано якобы поэтом Кольцовым для ее бабушки. Слушайте, Иван Дмитриевич, внимательно:
– Стих вполне благонамеренный, только слабоват для Кольцова, – отозвался Сытин.
– Основное здесь в заглавных буквах строчек. Это акростих. Читайте сверху вниз! – Чехов подал Сытину газету.
– Але-к-санд-ров ду-р-ак! – прочел Иван Дмитриевич и расхохотался. – Ловко поддели!.. Значит, это вовсе не Кольцов и никакая не Алябьева, а просто кто-то неизвестный подложил издателю изрядную свинью! А вы еще говорите, Антон Павлович, мне иметь газету?! Да я от стыда сгорю в этаком случае.
– Вас бог избавит от подобной напасти. У вас, Иван Дмитриевич, есть хорошая черта: вы не страшитесь умных людей. Умные вас никогда не подведут!.. А газета у вас будет, вы ее обязаны иметь, обязаны вырвать из рук такого вот дурака и сделать ее передовой в России. Поверьте мне, не пожалеете. Вы за одну рекламу сколько переплачиваете денег, а тут к вашим услугам полностью своя газета…
– Подумаю, подумаю, – начал сдаваться Сытин.
– Думайте без затяжки, побыстрей, по-сытински. Время сейчас очень подходящее для хорошей народной газеты…
Неожиданно разговор перешел на другую тему – о событиях, связанных с коронацией. Чехов не скупился и на серьезные слова, и на шуточки:
– Знаете, Иван Дмитриевич, сколько разных неприятностей произошло в самый момент коронации? Тут даже несуеверный человек, без всяких предрассудков, и тот поверит в роковую судьбину этого царя. Могу вам сказать доверительно: во-первых, когда генерал Набоков нес корону перед государем, то так разволновался, что хватил его понос, и Набоков, извините за нескромность, напустил в штаны, что в такой ответственный момент более чем знаменательно!.. А вот другой случай: князь Владимир, поправляя на царе порфиру, оборвал на нем цепь Андрея Первозванного, и она свалилась с плеч венценосца… Третий случай: во время коронации поляки поднесли царю золотое блюдо стоимостью двадцать четыре тысячи рублей. На блюде изображена шкура какого-то зверя с обрубленными когтями. Царь разглядел и сказал: «Дорог подарок и неприятен…» А Ходынка, Ходынка чего стоит. Тысяча сто тридцать восемь мертвецов!..
Чехов замолчал и стал ходить по застланной коврами комнате. Проглотил какой-то порошок, запил и сел за круглый столик против Сытина.
– А я слышал такое, – сказал Сытин после некоторой паузы. – Теперь, говорят, у нас в России два царя: Лев Толстой и Николай Второй. Но если кто попробует затронуть великого Льва – весь мир в защиту его встанет. А Николая не многие пожалеют…
Чехов не мог с ним не согласиться.
– А Ходынка – это страшная катастрофа, – продолжал разговор Сытин. – Мы с Евдокией Ивановной вскоре после массовых похорон ходили на Ваганьковское… Господи, что там творилось – и плач, и стенание, и скрежет зубовный, и проклятье тому, кто подстроил эту ужасную западню. Ужас, сколько там свежих могил! Деревянные некрашеные крестики с образками и надписи: «Жития его было восемь лет и три месяца», «Господи, прими дух внезапно скончаемых на Ходынском поле…» и так далее до бесконечности. Худо начал Николай, не с той ноги вступил на царство…
И опять разговор о газете. Чехов говорил:
– Верно, вы, Иван Дмитриевич, не в чести у высокой администрации, вы книжками Льва Толстого читателей насыщаете, вас за это не жалуют. Возможно, вам не позволят быть издателем газеты, а вы купите ее вместе с издателем! Вот хотя бы «Русское слово», вкупе с редактором Александровым. А потом можно от дурака избавиться…
Это был не первый и не последний разговор Чехова с Сытиным.
…Приехали в Ялту Сытин с Сувориным. Чехов пригласил их к себе в гости на новоселье, посмотреть, как он устроился. Взяв извозчика у морской пристани, Сытин и Суворин поехали к Чехову.
Радушно принял двух издателей Чехов.
Гости осмотрели весь небольшой дом, уютный, удобный для работы писателя, для жизни семьи и приема гостей. Похвалили, как полагается, хозяина и хозяйку и спустились в нижний этаж, в летнюю столовую, попробовать разных крымских вин. И тут, за столом, обращаясь к Суворину, Чехов сказал определенно:
– Алексей Сергеевич, вы знаете, Сытин тоже хочет издавать газету!..
– Что вы, Антон Павлович! Зачем мне газета, я совсем не хочу ее издавать…
И тогда опять повторился разговор. Чехов настаивал, Сытин отвергал. А Суворин доказывал Сытину, что для издания газеты прежде всего нужны таланты! Где бы ни было, ищите и берите таланты, таланты, таланты…
Видимо, этот разговор окончательно убедил Сытина, и наконец он приобрел газету «Русское слово», вместе с ее злополучным редактором Александровым, совершенно непригодным и неспособным сделать газету интересной и общедоступной.
И сколько еще было канители, сколько было нервов и крови испорчено у Сытина, пока он не избавился от старых хозяев. Об этом говорят письма Ивана Дмитриевича Антону Павловичу:
«Сейчас вернулся из Питера, прочел Ваше письмо, простите великодушно, что запоздал ответом, с ума сошел, надел себе, кажется уже это последний, хомут „Русское слово“, хвачу я горя великого с газетою и не знаю, что будет… Ради бога, дайте мудрый совет, что мне делать с „Русским словом“?»
Еще задолго до этого Сытин и его товарищество выпускали журнал «Вокруг света» с приложениями. Журнал был весьма популярен. Особенно среди молодежи, которая интересовалась рассказами о путешествиях, приключениях и научных достижениях. Собрания сочинений иностранных писателей в приложениях к журналу также привлекали подписчиков. Но в этот год и с журналом «Вокруг света» Ивану Дмитриевичу не повезло. Для конкурентов-издателей это было тайной, но от своего друга Антона Павловича Сытин не хотел скрывать неудачи и в отчаянии ему писал:
На первых порах были неполадки. Газета не сразу обросла талантами. Менялись редакторы, нащупывалось направление, улаживались отношения с властями в губернской Москве и столичном Петербурге. И как раз в это время, в петербургской газете «Россия», редактируемой экономистом Г. П. Сазоновым и фельетонистом Власом Дорошевичем, писатель Александр Амфитеатров напечатал фельетон «Господа Обмановы». В этом фельетоне Николай Романов и его «августейшее» семейство увидели себя высмеянными на весь свет.
В тот же день полиция кинулась изымать номер газеты. Издание «России» было прекращено. Амфитеатрова без промедления выслали в Минусинск. Напуган был и загоревал Дорошевич.
Иван Дмитриевич не раз уже «нацеливался» на Дорошевича, приглашал его в «Русское слово». Дорошевич отказывался. А тут подвернулся такой случай.
Сытин едет в Петербург – к Дорошевичу.
И соглашение состоялось.
– Возьмите вот десять тысяч рублей за ваши «Сахалинские очерки», поезжайте отдохнуть за границу, и по возвращении – добро пожаловать ко мне в газету, быть ее фактическим редактором. – Это предложение Сытина «король фельетонистов» охотно принял.
С появлением талантливого фельетониста Власа Дорошевича газета преобразилась.
В «Русское слово» пришли: В. И. Немирович-Данченко, Вл. Гиляровский; известный публицист, по выражению Ленина, «весьма популярный демагог», священник (потом расстрига) Григорий Петров; фельетонист Яблоновский, историк-искусствовед Дживилегов, просвещенец Вахтеров, библиограф и популяризатор Рубакин, писатель Мамин-Сибиряк и многие другие.
Тираж газеты благодаря литературным талантам поднялся за семнадцать лет ее существования с тринадцати до семисот пятидесяти тысяч. Чехов не ошибся, предсказывая будущее газеты:
– Потихоньку, помаленьку Сытин придет с газетой к большому делу. Вот увидите. Я верю в него…
Сытин понимал запросы деревенских читателей и предвидел, что произведения Чехова не сразу пробьют себе просторную дорогу к сердцу потребителя духовной пищи, едва усвоившего первые азы грамотности. Поэтому и тиражи книг и брошюр Чехова Сытиным предусматривались с учетом этой «интуиции», ибо – так казалось издателю – Чехов ближе к городу, нежели к деревне.
В одном из первых договоров между издателем и Чеховым (от 16 декабря 1893 года) тираж сборника чеховских рассказов определен в десять тысяч экземпляров, с оговоркой издателя: «Печатать в два приема по пять тысяч», и с обязательством автора: «Если почему-либо цензурой не будет пропущен какой-либо из рассказов, я, Чехов, обязуюсь доставить Т-ву Сытина взамен недозволенного новый рассказ в том же количестве печатных листов».
Через два дня после подписания договора с Иваном Дмитриевичем Чехов писал Суворину:
Впоследствии Чехов был вынужден письмом предупредить товарищество И. Д. Сытина о том, что он продал свои авторские права и что печатать его произведения дозволено только одному Марксу.
«На днях я был у Сытина и знакомился с его делом. Интересно в высшей степени. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею. Сытин умный человек и рассказывает интересно. Когда случится Вам быть в Москве, то побывайте у него на складе, и в типографии, и в помещении, где ночуют покупатели. 2300 р. я взял у него, продав ему несколько мелочей для издания.
Ваш
А. Чехов».
Сытин, узнав об этой, невыгодной для автора, сделке сыпал упреки по адресу Адольфа Федоровича Маркса. Но упреки и ругань были только в разговорах с друзьями и работниками товарищества. Чехову по этому поводу Иван Дмитриевич писал тогда совсем в ином духе:
Но и после этого добрые, дружеские отношения между Сытиным и Чеховым не нарушались. Сытин бывал у Чехова в Мелихове, и каждый раз, когда Чехов приезжал в Москву, Иван Дмитриевич неизменно встречался с ним по-приятельски. Чехов, получив гонорар с издателя Маркса, строил себе дом в Ялте. Сытин, разбогатев от книжной торговли, приобрел за пятьдесят тысяч рублей имение у прогоревшего на конных бегах князя Несвижского. Имение это, площадью более четырехсот гектаров, в пятидесяти километрах от Москвы, называлось Берсеневкой. Бесшабашному пьянице и прощелыге князю некогда было заниматься столь обширным земельным участком.
«Многоуважаемый Антон Павлович,
я обо всем всех уведомил по Вашему письму и, разумеется, ничего печатать в дальнейшем не будем. Вот благодать-то делает Маркс: это не по-суворински размах богатыря. Сколько он сделал усилий на распространение в народе хороших книг. Сообщаю количество имеющихся непроданных ваших книг: „Палата № 6“–4126 экз., „Именины“–3800 экз., „Жена“ – 4355 экз., „Повести и рассказы“ – 3248 экз. Вот в каком положении наши книги. Далее, разумеется, „Посредник“ печатать не будет.
Желаю Вам доброго здоровья и всего лучшего.
Ваш покорный слуга
Ив. Сытин».
В одном из писем Чехову Сытин умоляет:
Вскоре после ходынской катастрофы и коронования Николая Второго в Москве Иван Дмитриевич встретился с Чеховым в «Гранд-отеле».
«Достоуважаемый Антон Павлович!
Очень все ждут Вас в Москве, когда это Вы наконец приедете? У меня с имением очень не ладится. Дайте, пожалуйста, хорошего недорогого работника, – нет хороших людей. Жду Вас, чтоб послать за агрономом по Вашему адресу; если имеете в виду, то будьте добры пришлите работящего человека.
Уважающий Вас и слуга покорный
Ив. Сытин.
Ради бога, простите за беспокойство».
– Уж сколько раз я говорил вам, Иван Дмитриевич, и не перестану убеждать вас. Открывайте свою собственную, народную газету! – снова настаивал Чехов. – А вы деньги бросаете какому-то князю за имение. Зачем вам оно? Не хватает вам разве хлопот со своим товариществом? Или на Валовой семье тесно? Не то, не то, Иван Дмитриевич, газету вам надо, народную…
– Не справлюсь, Антон Павлович!.. Не по мне груз.
– Не вам бы это говорить, Иван Дмитриевич, разве вы не умеете находить людей, которые такую вам помогут создать газету, что дай боже!
– А вы поможете?
– И я чем могу – помогу.
– Боюсь, Антон Павлович. Мешать станут, сам Победоносцев и губернатор московский, князь Сергей Александрович препятствовать будут и прихлопнут. Они мне за книжки графа Льва Николаевича до гробовой доски не простят.
– Ну, это как сказать, будем на волю провидения надеяться, а я уверен, что Иван Дмитриевич еще долго поживет. Вот за себя я не ручаюсь. Проклятая чахотка. Как врач вам говорю.
– Что вы, что вы, Антон Павлович, Ялта явится вам спасением, продлит годы вашей жизни. И Лев Николаевич там будет в Гаспре от вас по соседству, – жить вам да радоваться. А Лев Николаевич тот вообще бессмертен.
– О нем другой разговор. А я вот о газете. Не принимайте за шутку. Конечно, газета должна быть либеральной, не в пример суворинской, с вольным душком, с некоторым риском. – Чехов взял валявшуюся на столике газету «Новое время» и, смеясь, прочел небольшую официальную заметку: – «Государь император соизволил повелеть: объявить благодарность киевскому купцу Наместникову за канарейку, поющую мотив „Боже, царя храни“». Каково событие!
– Не изрядное, – хихикнув, ответил Сытин. – У нас в Костромской губернии мужики и не такие басни да анекдоты про царя рассказывают. Слыхал и от офеней немало.
– Иван Дмитриевич, о канарейке это не простой анекдот, а правительственное сообщение. Хотите еще одну штуковинку прочту? В газетешке «Русское слово», которую стряпает небезызвестный – и глуповатый доцент Александров, появилось весьма знаменательное стихотворение… – Чехов покашлял и сказал: – В этой газете заведен уголок «Альбом русского слова». В сей альбом редактора-издателя Александрова поступило стихотворение «Лес дремучий» из неизданных стихотворений Кольцова. И есть даже приписка о том, что печатаемое стихотворение прислано в редакцию из Воронежа госпожой Екатериной Михайловной Алябьевой и написано якобы поэтом Кольцовым для ее бабушки. Слушайте, Иван Дмитриевич, внимательно:
– Я думаю, – добавил Антон Павлович, – что последнее слово в стихотворении было «борьбе», но ужасно осторожный Александров заменил его…
Ах зачем же ты призадумался,
Лес дремучий, зачем затуманился?
Если холод теперь, – будет снова тепло.
Кто ж горюет о том, если лето прошло?
– Сам я знаю о том, что уж осень теперь,
А всё лета мне жаль, – отвечает мне лес.
Необъятной стеною стоя предо мной
Да кудрявой вершиной покачивая.
Распахнись, развернись,
Оглянись, осмотрись —
Всюду жизнь одинаково
Даст пример нам понятный для всякого.
Утро жизни прошло, – не воротится,
Рок велит покоряться судьбе,
А затем обо всем у вас спросится,
Как мы бились в житейской
судьбе…
– Стих вполне благонамеренный, только слабоват для Кольцова, – отозвался Сытин.
– Основное здесь в заглавных буквах строчек. Это акростих. Читайте сверху вниз! – Чехов подал Сытину газету.
– Але-к-санд-ров ду-р-ак! – прочел Иван Дмитриевич и расхохотался. – Ловко поддели!.. Значит, это вовсе не Кольцов и никакая не Алябьева, а просто кто-то неизвестный подложил издателю изрядную свинью! А вы еще говорите, Антон Павлович, мне иметь газету?! Да я от стыда сгорю в этаком случае.
– Вас бог избавит от подобной напасти. У вас, Иван Дмитриевич, есть хорошая черта: вы не страшитесь умных людей. Умные вас никогда не подведут!.. А газета у вас будет, вы ее обязаны иметь, обязаны вырвать из рук такого вот дурака и сделать ее передовой в России. Поверьте мне, не пожалеете. Вы за одну рекламу сколько переплачиваете денег, а тут к вашим услугам полностью своя газета…
– Подумаю, подумаю, – начал сдаваться Сытин.
– Думайте без затяжки, побыстрей, по-сытински. Время сейчас очень подходящее для хорошей народной газеты…
Неожиданно разговор перешел на другую тему – о событиях, связанных с коронацией. Чехов не скупился и на серьезные слова, и на шуточки:
– Знаете, Иван Дмитриевич, сколько разных неприятностей произошло в самый момент коронации? Тут даже несуеверный человек, без всяких предрассудков, и тот поверит в роковую судьбину этого царя. Могу вам сказать доверительно: во-первых, когда генерал Набоков нес корону перед государем, то так разволновался, что хватил его понос, и Набоков, извините за нескромность, напустил в штаны, что в такой ответственный момент более чем знаменательно!.. А вот другой случай: князь Владимир, поправляя на царе порфиру, оборвал на нем цепь Андрея Первозванного, и она свалилась с плеч венценосца… Третий случай: во время коронации поляки поднесли царю золотое блюдо стоимостью двадцать четыре тысячи рублей. На блюде изображена шкура какого-то зверя с обрубленными когтями. Царь разглядел и сказал: «Дорог подарок и неприятен…» А Ходынка, Ходынка чего стоит. Тысяча сто тридцать восемь мертвецов!..
Чехов замолчал и стал ходить по застланной коврами комнате. Проглотил какой-то порошок, запил и сел за круглый столик против Сытина.
– А я слышал такое, – сказал Сытин после некоторой паузы. – Теперь, говорят, у нас в России два царя: Лев Толстой и Николай Второй. Но если кто попробует затронуть великого Льва – весь мир в защиту его встанет. А Николая не многие пожалеют…
Чехов не мог с ним не согласиться.
– А Ходынка – это страшная катастрофа, – продолжал разговор Сытин. – Мы с Евдокией Ивановной вскоре после массовых похорон ходили на Ваганьковское… Господи, что там творилось – и плач, и стенание, и скрежет зубовный, и проклятье тому, кто подстроил эту ужасную западню. Ужас, сколько там свежих могил! Деревянные некрашеные крестики с образками и надписи: «Жития его было восемь лет и три месяца», «Господи, прими дух внезапно скончаемых на Ходынском поле…» и так далее до бесконечности. Худо начал Николай, не с той ноги вступил на царство…
И опять разговор о газете. Чехов говорил:
– Верно, вы, Иван Дмитриевич, не в чести у высокой администрации, вы книжками Льва Толстого читателей насыщаете, вас за это не жалуют. Возможно, вам не позволят быть издателем газеты, а вы купите ее вместе с издателем! Вот хотя бы «Русское слово», вкупе с редактором Александровым. А потом можно от дурака избавиться…
Это был не первый и не последний разговор Чехова с Сытиным.
…Приехали в Ялту Сытин с Сувориным. Чехов пригласил их к себе в гости на новоселье, посмотреть, как он устроился. Взяв извозчика у морской пристани, Сытин и Суворин поехали к Чехову.
Радушно принял двух издателей Чехов.
Гости осмотрели весь небольшой дом, уютный, удобный для работы писателя, для жизни семьи и приема гостей. Похвалили, как полагается, хозяина и хозяйку и спустились в нижний этаж, в летнюю столовую, попробовать разных крымских вин. И тут, за столом, обращаясь к Суворину, Чехов сказал определенно:
– Алексей Сергеевич, вы знаете, Сытин тоже хочет издавать газету!..
– Что вы, Антон Павлович! Зачем мне газета, я совсем не хочу ее издавать…
И тогда опять повторился разговор. Чехов настаивал, Сытин отвергал. А Суворин доказывал Сытину, что для издания газеты прежде всего нужны таланты! Где бы ни было, ищите и берите таланты, таланты, таланты…
Видимо, этот разговор окончательно убедил Сытина, и наконец он приобрел газету «Русское слово», вместе с ее злополучным редактором Александровым, совершенно непригодным и неспособным сделать газету интересной и общедоступной.
И сколько еще было канители, сколько было нервов и крови испорчено у Сытина, пока он не избавился от старых хозяев. Об этом говорят письма Ивана Дмитриевича Антону Павловичу:
Через три-четыре месяца после начавшейся волокиты в правительственных верхах по поводу приобретения прав на издание газеты Сытин опять обращается к Чехову:
«Достоуважаемый Антон Павлович,
все, что Вы говорили, сбылось верно – газету мне не разрешили и, вероятно, не разрешат. Не знаю что делать, деньги затратил и Александров. В полном отчаянии три раза ездил в Питер, приехал только сегодня, и все ничего не выходит. Да теперь если продумать, то интереса мало, здоровье теперь стало еще сквернее, и не знаю от потерь куда деваться, дела все расстроил, просто голову потерял. Вчера был юбилей знаменитого Златовратского Ник. Мих. Как и водится, писатели перессорились, а в отдельности много говорили, даже кто-то сказал, что будто в парламенте попало нашему общему другу Д. И. Тихомирову
[2]от его сотрудника, кажется Медведев, его зовут „звериный поэт“. Подвыпив, он пошумел порядком и Д. И. Тихомирова называл очень некрасиво; чуть до рукопашной не дошло, одним словом, было драматическое представление в 200 человек, переругались многие, но свалки не было. Первый раз я в таком большом „умном“ пиру, да, думаю, и последний. Простите ради бога, все время суетился и замедлил Вас душевно поблагодарить за добрую память.
Ваш слуга покорный
Ив. Сытин».
«Сейчас вернулся из Питера, прочел Ваше письмо, простите великодушно, что запоздал ответом, с ума сошел, надел себе, кажется уже это последний, хомут „Русское слово“, хвачу я горя великого с газетою и не знаю, что будет… Ради бога, дайте мудрый совет, что мне делать с „Русским словом“?»
Еще задолго до этого Сытин и его товарищество выпускали журнал «Вокруг света» с приложениями. Журнал был весьма популярен. Особенно среди молодежи, которая интересовалась рассказами о путешествиях, приключениях и научных достижениях. Собрания сочинений иностранных писателей в приложениях к журналу также привлекали подписчиков. Но в этот год и с журналом «Вокруг света» Ивану Дмитриевичу не повезло. Для конкурентов-издателей это было тайной, но от своего друга Антона Павловича Сытин не хотел скрывать неудачи и в отчаянии ему писал:
Чехов собрал московских журналистов, пригласил на это собрание, а вернее в застолье, Сытина, поздравил его, как владельца газеты, и просил журналистов помогать Сытину делать настоящую хорошую русскую газету.
«Достоуважаемый Антон Павлович,
простите великодушно, я прижат к стене нуждой и положением дела о „Русском слове“, оно устроило мне положительную кабалу: 1-е что потребовали от меня, чтобы я не расставался с Александровым, поэтому взяли с меня обязательство, а дело так пойти безусловно не может, а может безусловно погибнуть и погубить меня. Я имел великую неосторожность заложить своих 40 паев, 40 тысяч, и все вложил в „Русское слово“, и одному богу известно, что из этого дела будет, а пока одно горе, даже сам Александров ничего помочь не может. К 1 января подписка на „Вокруг света“ упала до половины благодаря тому, что „Нива“ дает приложением Тургенева. Журнал „Природа и люди“ дает Куприна; а наше приложение к „Вокруг света“ – сочинения Жюль Верна, поэтому и упало в интересах публики. Теперь надо год жить и тужить… Желаю Вам доброго здоровья и всего лучшего.
Ваш слуга покорный
Ив. Сытин».
На первых порах были неполадки. Газета не сразу обросла талантами. Менялись редакторы, нащупывалось направление, улаживались отношения с властями в губернской Москве и столичном Петербурге. И как раз в это время, в петербургской газете «Россия», редактируемой экономистом Г. П. Сазоновым и фельетонистом Власом Дорошевичем, писатель Александр Амфитеатров напечатал фельетон «Господа Обмановы». В этом фельетоне Николай Романов и его «августейшее» семейство увидели себя высмеянными на весь свет.
В тот же день полиция кинулась изымать номер газеты. Издание «России» было прекращено. Амфитеатрова без промедления выслали в Минусинск. Напуган был и загоревал Дорошевич.
Иван Дмитриевич не раз уже «нацеливался» на Дорошевича, приглашал его в «Русское слово». Дорошевич отказывался. А тут подвернулся такой случай.
Сытин едет в Петербург – к Дорошевичу.
И соглашение состоялось.
– Возьмите вот десять тысяч рублей за ваши «Сахалинские очерки», поезжайте отдохнуть за границу, и по возвращении – добро пожаловать ко мне в газету, быть ее фактическим редактором. – Это предложение Сытина «король фельетонистов» охотно принял.
С появлением талантливого фельетониста Власа Дорошевича газета преобразилась.
В «Русское слово» пришли: В. И. Немирович-Данченко, Вл. Гиляровский; известный публицист, по выражению Ленина, «весьма популярный демагог», священник (потом расстрига) Григорий Петров; фельетонист Яблоновский, историк-искусствовед Дживилегов, просвещенец Вахтеров, библиограф и популяризатор Рубакин, писатель Мамин-Сибиряк и многие другие.
Тираж газеты благодаря литературным талантам поднялся за семнадцать лет ее существования с тринадцати до семисот пятидесяти тысяч. Чехов не ошибся, предсказывая будущее газеты:
– Потихоньку, помаленьку Сытин придет с газетой к большому делу. Вот увидите. Я верю в него…