Страница:
В Ошмяны прибыла еврейская полиция во главе с Деслером. Ей оказывают радушный прием.
Деслер распорядился провести поголовную регистрацию. В течение двух дней, начиная с понедельника, его полицейские и вильнюсские чиновники выдавали всем желающим "шейны". Все "шейны" - розового цвета, и лишь незаметные буквы "А" и "Т" разделяют их на две категории.
Гетто успокоилось. От волнения перешли к надежде, что все будет хорошо, тем более, что не видно ни немцев, ни литовцев...
Такой была обстановка, когда Лиза прибыла в Ошмяны.
С трудом удалось ей пройти в гетто. Опознает один из вильнюсских полицейских - пропало дело. А гетто - на стороне полиции. Правильно ли штаб оценил положение, поверят ли ей евреи? И вот она объясняет, уверяет, предупреждает, что готовится ловушка, что занимаются тут не трудоустройством, а приготовлением к акции. Лиза призывает, пока возможно, бежать. Евреи ей не верят. Все получили "шейны". Лиза обращается к молодежи и начинает организовывать ее.
А тем временем между Вайсом и Деслером идут переговоры.
С 1500 человек договорились до 800, а затем - до 600, но после того, как составлены списки стариков, Деслер не может дать более 400. В конце концов, ударили по рукам: говоря словами Деслера, которые он потом сам же цитировал, "сто голов-плюс, сто голов-минус". Итак, 500! Гетто спасено.
Акция началась. О том, как она проводилась, пусть рассказывают Деслер с пособниками - документы и протоколы, которые пережили своих составителей, не нуждаются в комментариях.
"В среду в 10 утра я собрал офицеров и посовещался с ними, как проводить акцию. Обсуждали различные технические вопросы, например: что произойдет, если нам не удастся управиться с массой, и люди откажутся собраться на площади. Предложили собрать стариков в молельне. В Ошмянах - две молельни: старая и новая. Хотя я не из ортодоксов, я не хотел собирать людей, осужденных на смерть, именно в молельне. Поэтому я собрал там тех, кто оставался в живых.
Мы решили, что все евреи должны собраться на площади группами по своим местечкам - евреи из Ошмян, Ольшан и т. д. Во главе каждой общины - ее раввин. И чтобы в домах не осталось ни души.
Акция удалась. Все вышли из своих домов и пошли в молельню группами по 50, чтобы последние не увидали, что произошло с первыми.
Когда подошли первые 50, мои полицейские, присутствовавшие там, произвели селекцию, так как я хотел спасти молодежь и интеллигенцию - наше будущее.
В среду мы через каждые несколько часов перед акцией выясняли, как настроено население. Член местного юденрата сказал мне: они готовы принести жертву - лишь бы дело на этом закончилось.
Мы очутились перед новой проблемой. Вправе ли мы отбирать людей? Не лучше ли привести литовцев? Господин Генс послал мне в четверг 6 литовцев из "зондеркоманды" и выразил пожелание, чтобы они присутствовали у молельни и делали все, что им прикажут, так, чтобы казалось, будто евреев отбирают литовцы. Однако я оставил литовцев дома. Во-первых, из опасения, что евреи могут испугаться, а, во-вторых, нельзя гарантировать, что эти убийцы не откроют стрельбу, и тогда ответственность легла бы на нас.
Мы провели все своими руками. Молельню заперли. И мы направились к месту казни. Людей мы отбирали в соответствии с указаниями местного юденрата.
Собрали людей на площади и пошли по домам искать прячущихся. На площадь прибыли подводы. Мы погрузили людей и повезли. Время было - час дня. Толпу в молельне я задержал, чтобы поуспокоились. В три пополудни я прекратил акцию, собрал полицейских и тогда открыл молельню. Был отдан приказ всем расходиться по домам и не собираться на улицах.
В тот вечер, завидев нас, люди бросались бежать. Но назавтра евреи поняли, что мы их спасли".
Это излагает Деслер. Далее - Лев, главный его помощник:
"В продолжение акции нас сильно раздражали литовцы из "Ипатинга", которые стояли на площади и равнодушно наблюдали. Нам казалось, что они в душе издеваются над нами и злорадствуют по поводу того, что мы делаем. Это на нас дурно повлияло".
Ицхак Тувин, депортировавший обреченных из гетто:
"В день акции мне поручили собрать людей в хедере. Здесь составлялись списки. В большинстве - это были старики, не пригодные к работе.
Потом прибыли телеги, и полицейские погрузили людей. Я пошел в молельню к собранным там и сказал, что делать нам это очень трудно, но было бы куда хуже, если бы это делали литовцы.
В четыре часа я выехал с телегами. Со мной ехала женщина, сказавшая: "Мне 57 лет, и жизнь моя кончилась. Не так это страшно. Мы, евреи, живущие под немецким крестом, все мы обречены на смерть. Я-то свои годы отжила, но одни гибнут молодыми, другие попозже".
Во время акции Лиза находилась в гетто. Когда она туда явилась, она не знала, как обернется дело. Но о себе, о том, что может слететь ее собственная голова, и что было бы "разумней" уйти из гетто до акции - об этом она не думала.
Молодежь откликнулась на ее призыв. В последнюю ночь, в ночь на среду, когда гетто спало тревожным сном, Лиза в последний раз встретилась с отдельными группами ошмянской молодежи, которая всего несколько дней назад представляла отчаявшихся одиночек, не видевших выхода. В ту ночь они покинули местечко, держа путь в леса, в неизвестность.
После акции полиция вернулась в вильнюсское гетто. Полицейские ворвались в ворота. Прошли по улице парадным маршем, в мундирах, с дубинками в руках. Никто из них ничего не рассказал.
Вечером тихо стало в гетто. Но наутро уже каждый еврей знал, что за эти дни в Ошмянах полицейские хлестали водку, что состоялась совместная попойка еврейских и литовских полицейских, что полицейские вернулись с кучей часов и драгоценных камней, что Деслер и Лев нахапали золота. И еще рассказывали, что когда все было кончено и полицейские уже расселись по телегам, чтобы ехать из Ошмян в Вильнюс, их командир Драйзин затянул песню:
"Мы вас повеселили,
А теперь доброй вам ночи"...
Настроение в гетто отвратительное. Никто опять не понимает, клясть Генса или благословлять его. И он, чувствуя эту напряженность, собирает собрание, посвященное событиям в Ошмянах. Он приглашает на собрание представителей полиции, администрации, заслуженных общественных деятелей и городского раввина. На этом собрании, состоявшемся 27 октября 1942 года у него на квартире. Генс произнес следующую речь:
Господа, я вас сегодня пригласил, чтобы развернуть перед вами картину одной из ужасных трагедий нашей еврейской жизни. Сказать вам о том, что евреи вели своих братьев на смерть. Я хочу на сей раз говорить без обиняков.
Неделю тому назад пришел Вайс и приказал нам именем СД ехать в Ошмяны: в ошмянском гетто имеется 4000 евреев и прокормить всех их в гетто невозможно. Поэтому гетто необходимо сократить, отобрать людей, совсем не пригодных для работы на немцев, и расстрелять их.
И первые на очереди - дети и женщины, чьи мужья были схвачены в прошлом году облавщиками. Затем - многодетные матери. Когда нам отдали этот приказ, мы ответили: "Цум бефель!" - "Слушаемся!"
Господин Деслер в сопровождении еврейских полицейских поехал в Ошмяны. Через два-три дня еврейская полиция заявила окружным властям в Вильнюсе, что, во-первых, невозможно депортировать женщин, чьи мужья были схвачены, потому что они заняты на работе, а во-вторых, семей с 4-5 детьми вообще не имеется. Самое большое - это семьи с двумя детьми, с тремя - редкость. Таким образом, и этих нельзя забрать. Забыл сказать, что нам было приказано депортировать 1500 человек. Мы ответили, что не сумеем обеспечить подобную цифру. Начали торговаться. Когда господин Деслер прибыл с информацией из Ошмян, цифра была снижена до 800. После того, как я с Вайсом съездили в Ошмяны, цифра снизилась до 600, и тем временем вопрос о женщинах и детях отпал и касался только стариков. По правде говоря, в Ошмянах набралось 400 стариков. Их мы выдали немцам.
Когда Вайс впервые пришел и потребовал женщин и детей, я сказал ему, чтобы взял стариков. Он ответил: "Зимой старики так или иначе подохнут, а нам приказано сократить гетто немедленно".
Таким образом, еврейская полиция спасла всех, кто должен был остаться в живых. Погибли те, кому уже не оставалось долго жить. Да простят нас старые евреи. Им пришлось стать жертвами, принесенными на алтарь нашего будущего.
Я не хочу ограничить свое выступление лишь тем, что постигло евреев Вильнюса и Ошмян. Я только жалею, что мы отсутствовали во время акций в Кимлишках и Быстрине. На прошлой неделе там без разбору расстреляли всех евреев. Сегодня у меня побывали два еврея из Свентян (Svencioniai) и просили срочно оказать помощь. В их местечке собраны евреи Свентян, Виджей и других местечек. Вот я и поставлен перед проблемой: что будет, когда нам придется еще раз провести такую же акцию?
Мой долг сказать им: милые евреи, идите-ка по домам, не желаю я марать руки и посылать моих полицейских на грязное дело. Однако же я говорю, что в мою задачу входит замарать свои руки, потому что еврейский народ переживает теперь труднейшие времена. После того, как уже убито пять миллионов, наша задача - спасти сильных, тех, кто молод не только возрастом, но и духом. И не идти на поводу у сантиментов. Не знаю, все ли осмыслили сказанное до конца и оправдывают это и оправдают ли наши действия, после того как мы освободимся из гетто. Но такова точка зрения полиции: спасать все, что можно, не считаясь с нашими личными переживаниями.
От вас, господа, я жду моральной поддержки. Все мы хотим когда-нибудь выйти из гетто. Пока многие евреи еще не понимают той огромной опасности, в которой мы находимся. По нескольку раз в день нам угрожает депортация в Понары... Что касается меня лично, то волею судьбы мне пришлось побывать на поле боя. И я страха не знал - до того времени, пока фронт не остался позади. То же самое относится и к нам. Мы выстрадаем все это потом, после гетто. И религиозный еврей скажет: Бог спасет. А неверующий скажет себе, что спасет его общественная сплоченность. Еврейская способность выдержать ради будущего.
Розенберг на днях заявил, что задача немцев - истребить еврейство Европы. Не понимаю его. Если бы он заглянул сюда, в наше гетто, его бы обуял страх.
Мы, преследуемые, прячущиеся в "малинах", убиваемые в Понарах, отлученные от своих семей, за год построили новую жизнь, куда лучше, чем это удалось арийцам. Таково еврейство. Бесстрашный дух и вера в жизнь. И мы будем бороться, чтобы не осуществились слова Розенберга. А война оправдывает средства, подчас самые ужасные. К сожалению, нам нельзя останавливаться перед любыми средствами в борьбе с врагом.
Мое желание - подвести вас поближе к жизни. Объяснить вам жизнь во всей ее наготе. Показать вам подлинную, голую сущность борьбы. Для этого, господа, я и собрал вас, далеких от полиции.
После подробных отчетов исполнителей акции присутствовавшие на собрании общественные деятели промолчали. Раввин плакал немыми слезами. Нотка сомнения прозвучала и в словах одного из пособников. Тогда Генc встал и закрыл собрание:
Как я уже сказал, я беру на себя ответственность за сделанное. Я совершенно не хочу дискуссий. Никто не вправе спорить об этих моих поступках, в прошлом и в будущем. Я позвал вас, чтобы объяснить, почему еврей обагрил свои руки кровью, и в будущем, когда придется нам, полицейским, идти - мы пойдем.
Прошло несколько дней. Гетто несколько успокоилось после ошмянского дела. Оттуда пришли известия, что жизнь там начала организовываться по образцу вильнюсского гетто. А в ближайшие гетто, входящие в состав "Вильнерланд", снова выезжают еврейские полицейские и чиновники из Вильнюса.
Однажды Генс с Деслером вызвали Иосефа Глазмана. Ему предложили отправиться в Старые Свентяны упорядочить жилищный вопрос, поскольку Глазман. после того как был освобожден от должности начальника полиции, заведовал жилищным отделом гетто. Предложение властей могло и не вызвать подозрений, но Иосеф, наученный горьким опытом, понимал, что его задачи в Свентянах не ограничатся жилищной сферой. Он чувствовал, что власти хотят использовать его имя, чтобы успокоить евреев местечка, охваченных тревогой ввиду приближающейся акции.
Иосеф ответил отказом. Он хорошо знал позицию ЭФПЕО в отношении действий Генса, будучи сам членом штаба. Однако Деслер, который лез из кожи вон, чтобы добиться поддержки широких кругов населения гетто, был крайне заинтересован, чтобы именно Иосеф Глазман, известный общественник, подчинился его распоряжению. Отказ Иосефа заставил его прибегнуть к угрозам, а затем и к категорическому приказу. Иосеф ответил, что приказу не подчинится.
Состоялось собрание полиции, куда пригласили Иосефа Глазмана. Генс произнес большую речь, где предъявил счет "гнилой интеллигенции", напомнил о своем собственном ревизионистском прошлом и заявил, что сейчас он себя чувствует большим ревизионистом и еврейским националистом, чем когда бы то ни было. Он остановился на национальных задачах и том крупном успехе, который вытекает из факта, что именно сами евреи, а не немцы организовали жизнь в гетто. После собрания он отрядил полицейских на поездку в Свентяны и повторил приказ Иосефу. Тот стоял на своем и ответил, что все успехи, которые Генс с гордостью перечисляет, в действительности покрывают нас позором.
Полиция пришла в замешательство. Многие из ее работников были ревизионистами, как и Генс, и Глазман. Но большинству все-таки была ближе позиция Генса и милее его ревизионизм.
Но по гетто уже пошла гулять новость: Глазман открыто выступил против властей гетто. Нам ясно, что ему этого не простят. И в самом деле, полиция тотчас получила приказ арестовать Иосефа и, не найдя его на квартире, начала обыски.
Главная задача теперь - "чистка" комнаты Глазмана, куда должны прийти с обыском. В этой комнате, которая до сих пор была самым надежным местом и не вызывала никаких подозрений, находились наш тайный приемник и оружие. Теперь все зависит от быстроты действий. Все сосредотачивается в "шитуфе", куда Глазман бежал, потому что искать его здесь никому бы не пришло в голову. Аба немедленно распределяет между членами "шитуфа" их роли. Надо проникнуть в квартиру Иосефа, убрать радио и перенести все в надежное место. Это надо проделать почти на глазах у полиции, проявляющей в тот вечер повышенную активность: с наступлением темноты уже нельзя было, как обычно, пройти по улице без "пассиршейна" - пропуска, который проверялся всеми полицейскими на всех углах.
Через несколько минут пропуска были изготовлены, и несколько товарищей направились разными путями на Рудницкую к Иосефу на квартиру. Мы торопимся и взбегаем по лестнице. Полиция еще не заявилась. Уносим все - оружие, приемник, документы. Квартира - в порядке, но как с нашей поклажей пройти по улицам?
Спускаюсь вниз. Тихо и пусто, ни души, кроме полицейских, расхаживающих взад-вперед. Сначала - полицейская станция. Надо спокойно пройти мимо. Прошла. Тащу оттягивающий мне руки мешок с завернутой в него взрывчаткой в железном ящике на герметическом запоре.
Наскакиваю на полицейских "Стой, "пассиршейн"!" - гавкают они издали. Надо подойти вразвалочку, помахать бумажкой и скороговоркой выложить какую-нибудь липу, оправдывающую мое хождение по ночным улицам. "А может, Глазмана видала?!" - кричит один из полицейских. "Я? Глазмана?" - разыгрываю большое удивление.
Прошла. Еще одна улица впереди. Внезапно меня освещает сноп электрического света. Только у одного человека в гетто есть подобный фонарь - Деслер! Мне ясно, кто меня освещает, хотя сама еще не вижу его. Зато я у него - как на ладони. Иду, не убыстряя шага. Деслер проходит мимо, не задерживаясь.
За полчаса все приведено в порядок. Все вещи перекочевали в надежное место. В соответствии с решением командования Иосеф возвращается на свою квартиру, и там его арестовывают и отправляют в местную тюрьму. Это уже сенсация.
Как объяснить людям, что Генс арестовал Глазмана? И начинается усиленная агитация. Власти делают все, чтобы по-своему разъяснить положение вещей. Штаб ЭФПЕО решает усилить нажим на полицию и вынудить ее освободить Иосефа. К Генсу отправляются начальник организации Ицик Виттенберг и Хина Боровская. Глава гетто знает этих людей. Ему известно, что они - из числа коммунистических вожаков и, по различным соображениям (потому что хочет обеспечить себе безопасность в будущем, при советском строе), он считается с их мнением. Но сейчас эти переговоры весьма рискованны.
До сих пор коммунисты неоднократно заверяли, что они не поддерживают никаких контактов с другими партиями и тем более не предпринимают никаких действий, которые могли бы повредить гетто. Теперь эти люди пришли, чтобы вмешаться в дело, вроде бы не касающееся их, да еще выступают заступниками человека, который является их политическим противником. Генс мог догадаться, что между партиями существует и контакт, и координация действий. Поэтому наши ходатаи мотивируют свое вмешательство тем, что защищают Иосефа в общих интересах, расценив его арест как начало борьбы против всех общественников. При этом они заявляют Генсу, что "номер" не пройдет, ибо гетто не разделяет его позиции.
Администрация гетто все-таки начала догадываться, что между партиями существует какой-то контакт. Но никогда не узнать бы ей этого доподлинно, если бы не предательство.
В тот день никто из нас не предполагал, что Эстер Яффе, интимная подруга Иосефа, активистка ЭФПЕО и член штаба ревизионистов, станет подлым провокатором. Но организация охвачена напряженностью, все начеку. Трудно поверить, что Деслер, заклятый враг Иосефа, так быстро откажется от своих планов, а Генс допустит, чтобы гетто пришло к выводу, будто есть тут более сильный и непреклонный человек, чем он сам.
Через несколько дней после освобождения Иосефа по гетто прошел слух, что полиция снова вломилась к нему на квартиру и арестовала по приказу властей. Иосеф оказал сопротивление. Прохожие видели, как Иосеф боролся с вцепившимися в него полицейскими, а они с побоями тащили его в полицию.
Организация потрясена. Штаб немедленно привел в готовность несколько рот.
Гетто взбудоражено. К Генсу снова отправляется делегация. Генс отвечает, что вся эта история уже дошла до ушей немцев и Иосефу следует уйти из гетто в собственных интересах, учитывая опасность, которая ему здесь грозит
Штаб постановил не допустить увоза Иосефа, даже если придется прибегнуть к силе.
Отмобилизованные роты разделили на боевые отделения. Им приказано собраться на Рудницкой. На этой улице в доме No 6, в здании полиции сидит под арестом Иосеф. Полиция тщательно стережет его за ним незаметно следят и члены ЭФПЕО расположившиеся в укромных местах вокруг здания.
В полдень полицейские остановили движение в гетто. Жителям запрещено выходить на улицу. Все семь переулков находятся сейчас под наблюдением властей. Особенно строго охраняется Рудницкая. Дворникам строго настрого ведено держать подъезды на запоре, чтобы никто не вошел и не вышел.
Товарищи стоят наготове за запертыми воротами дворов. Лишь бы не опоздать.
На улице пусто и тихо. Внезапно раздается грохот повозки. В ней - Иосеф в наручниках. Вокруг - сильный полицейский конвой. Полицейский понукает лошадей. От Рудницкой 6 до Рудницкой 18 расстояние небольшое. А там - ворота. Вдруг слышен топот бегущих ног, крики, подъезды распахиваются, оттуда выскакивают наши бойцы. В мгновение ока они настигли повозку. Кучера полицейскою свалили с облучка. Кто и прыгает на повозку, другой держась за Иосефа дерется с полицейским. Дорога каждая минута. Только бы убраться отсюда. Ведь всего пять домов отделяют место схватки от ворот с охраной и литовцами.
Иосеф - на земле окружен бойцами. Один пытается снять с него наручники напрасно. Так скованным его уводят в глубь гетто. На мостовой валяются несколько полицейских. Их товарищи стоят в растерянности не зная что предпринять. Иные присоединяются к нам. Они увлечены случившимся и с изумленным почтением взирают на наших храбрых ребят.
Из домов высыпали люди. Все подъезды настежь растворены. По улицам валят толпы. И вот они видят как Глазман спокойно проходит со скованными руками окруженный десятками парней, по Рудницкой и Шавельской на Страшунь.
Люди присоединяются к группе, выражая свой восторг, удивление и явную враждебность к властям. Полицейских на улицах еще не видно.
Переулки, на которых собрались члены ЭФПЕО и где помещается штаб, сейчас в наших руках. Жители гетто с удивлением смотрят на парней и девушек, выстроившихся цепью и не пропускающих никого, кто не знает их пароля. Даже высокопоставленные чины администрации гетто не могут сюда пройти и вынуждены подчиниться приказу девчонки. И кого же она не пропустила. Начальника арбейтсамта" собственной персоной - господина Бройде. Стало быть, есть подпольная организованная сила - размышляет еврей на улице. И это не только члены одной партии, потому что я своими глазами видел среди тех, кто освободил Глазмана, ревизионистов, хашомеровцев, коммунистов и членов "Ханоар хациони".
Власти гетто созвали представителей партий на "обсуждение положения и мер по восстановлению порядка". Впервые с ними встретились все члены штаба (кроме Иосефа) На этом заседании представители ЭФПЕО заявили, что попытке властей применить против них насилие будет противопоставлена сила.
"Нас не запугает никакая демагогия, мы не согласимся с лживой и пустой "национальной политикой" Да будет вам известно, что в гетто есть сила, и вам придется считаться с нею".
Наши карты открыты
В ТЕ ДНИ ИСПОЛНИЛСЯ ГОД СО ВРЕМЕНИ ОСНОВАНИЯ "шитуфа" Он служил центром движения и организации ЭФПЕО Ежедневно через наши тесные комнатки проходили десятки товарищей - от юнцов "Хашомер хацаир" и "Бней мидбар" (сыновья пустыни- ивр.) до командиров ЭФПЕО и членов штаба Квартира эта, которая олицетворяла для нас и дом, и кибуц, и движение, привлекала всех своих сердечной и простой атмосферой и тем, что росло и крепло в ее стенах
В этих трех комнатах сконцентрировано отражается наша жизнь. Здесь проходят собрания пятерок (в этом случае комната запирается на ключ, и все набиваются в нее). Здесь на тайных занятиях инструкторы обучают обращению с оружием. Здесь ежедневно размножают бюллетени ЭФПЕО, встречаются члены штаба, прячут оружие, сюда прежде всего поступают известия из внешнего мира. И здесь в урочный час прозвучит пароль мобилизации. Оглядываясь назад, можно сказать, что наш "шитуф" представлял собой отмобилизованную группу бойцов, находившихся в постоянной боевой готовности. Эта отмобилизованность и напряжение ощущаются тут не только в чрезвычайные моменты, но и в серые будничные дни.
Мы жили щедрой, до краев наполненной жизнью. Изо дня в день, когда мы возвращались в гетто, обычно усталые, подавленные и голодные, нас утешала и ободряла мысль о доме, о "шитуфе". И стоило переступить его порог, как мы окунались в атмосферу близости, общности, почти семейной, и в ней растворялось накопившееся за день утомление и душное ощущение рабства, преследовавшее нас в течение двенадцати часов. Лишь здесь начинался для нас настоящий день.
Не успевал, бывало, Яшка Раф сбросить с себя грязную рабочую одежду, как уже куда-то бежал. Никому из нас ни разу не доводилось видеть, чтобы Яшка в этот час не торопился, не спешил и не был занят сверх всякой меры. Ребята по этому поводу пошучивали, а он, только тряхнув своими светлыми кудрями, ветром слетал по лестнице. Никто тогда еще не знал, что Яшке, помимо его давних обязанностей инструктора, поручена должность командира отделения, и работа поглощает его целиком. Ей он отдает все свое время и энергию. Бетти Зивкович, возвращающаяся позднее всех, никогда не успевает проглотить свою порцию гороховой похлебки, нашей постоянной еды, - она спешит на встречи, заседания, раздачу бюллетеней в ее роте, где она - на роли связной.
Хайка Тикочинская влетает в квартиру на несколько минут, передает известия, договаривается о времени занятий и исчезает. Она работает в деревообделочных мастерских секретаршей и имеет ключи от помещений. Мы пользуемся мастерскими для занятий.
Шломка Канторович возвращается с работы рано. Oн никогда не торопится. Не спеша, с аппетитом ест, немного отдыхает, затем заготавливает дрова для кухни. Глядя на него, на основательные неторопливые движения и румяное лицо, начинает казаться, что, кроме этих занятий, очень тщательно выполняемых, нет у него других интересов в жизни.
Но вечерами Шломка отсутствует помногу часов. Иногда его нет всю ночь. Поначалу мы прохаживались на его счет и упражнялись в остроумии по поводу ночей, которые он проводит вне дома. Он смеялся вместе с нами и ничего не говорил. Но потом мы узнали, что Шломка сидит по ночам в подземных оружейных складах, за которые он отвечает перед штабом. Это, однако, не избавляло его от наших острот, бывших как бы составной частью конспирации...
Барух, Рашка, Витка, Михаил, Лиза, Цеся, Ружка и все другие в этой компании - бойцы ЭФПЕО; каждый выполняет ответственные задания и берет на себя рискованные дела. Все вместе составляют они хашомеровский "шитуф". Этот "шитуф", прозванный бойцами ЭФПЕО "казарма", превратился в центр движения. Сюда приходили 14-летние девочки из "Бней мидбар", скауты, взрослые и даже такие, кто некогда порвал с движением. С юными велась воспитательная работа. Пели песни на иврите, слушали рассказы об Эрец-Исраэль и киббуцах, проходили скаутскую науку. Время от времени в переулках гетто устраивались скаутские игры. В таких условиях эти игры, вероятно, никогда еще не проводились.
Деслер распорядился провести поголовную регистрацию. В течение двух дней, начиная с понедельника, его полицейские и вильнюсские чиновники выдавали всем желающим "шейны". Все "шейны" - розового цвета, и лишь незаметные буквы "А" и "Т" разделяют их на две категории.
Гетто успокоилось. От волнения перешли к надежде, что все будет хорошо, тем более, что не видно ни немцев, ни литовцев...
Такой была обстановка, когда Лиза прибыла в Ошмяны.
С трудом удалось ей пройти в гетто. Опознает один из вильнюсских полицейских - пропало дело. А гетто - на стороне полиции. Правильно ли штаб оценил положение, поверят ли ей евреи? И вот она объясняет, уверяет, предупреждает, что готовится ловушка, что занимаются тут не трудоустройством, а приготовлением к акции. Лиза призывает, пока возможно, бежать. Евреи ей не верят. Все получили "шейны". Лиза обращается к молодежи и начинает организовывать ее.
А тем временем между Вайсом и Деслером идут переговоры.
С 1500 человек договорились до 800, а затем - до 600, но после того, как составлены списки стариков, Деслер не может дать более 400. В конце концов, ударили по рукам: говоря словами Деслера, которые он потом сам же цитировал, "сто голов-плюс, сто голов-минус". Итак, 500! Гетто спасено.
Акция началась. О том, как она проводилась, пусть рассказывают Деслер с пособниками - документы и протоколы, которые пережили своих составителей, не нуждаются в комментариях.
"В среду в 10 утра я собрал офицеров и посовещался с ними, как проводить акцию. Обсуждали различные технические вопросы, например: что произойдет, если нам не удастся управиться с массой, и люди откажутся собраться на площади. Предложили собрать стариков в молельне. В Ошмянах - две молельни: старая и новая. Хотя я не из ортодоксов, я не хотел собирать людей, осужденных на смерть, именно в молельне. Поэтому я собрал там тех, кто оставался в живых.
Мы решили, что все евреи должны собраться на площади группами по своим местечкам - евреи из Ошмян, Ольшан и т. д. Во главе каждой общины - ее раввин. И чтобы в домах не осталось ни души.
Акция удалась. Все вышли из своих домов и пошли в молельню группами по 50, чтобы последние не увидали, что произошло с первыми.
Когда подошли первые 50, мои полицейские, присутствовавшие там, произвели селекцию, так как я хотел спасти молодежь и интеллигенцию - наше будущее.
В среду мы через каждые несколько часов перед акцией выясняли, как настроено население. Член местного юденрата сказал мне: они готовы принести жертву - лишь бы дело на этом закончилось.
Мы очутились перед новой проблемой. Вправе ли мы отбирать людей? Не лучше ли привести литовцев? Господин Генс послал мне в четверг 6 литовцев из "зондеркоманды" и выразил пожелание, чтобы они присутствовали у молельни и делали все, что им прикажут, так, чтобы казалось, будто евреев отбирают литовцы. Однако я оставил литовцев дома. Во-первых, из опасения, что евреи могут испугаться, а, во-вторых, нельзя гарантировать, что эти убийцы не откроют стрельбу, и тогда ответственность легла бы на нас.
Мы провели все своими руками. Молельню заперли. И мы направились к месту казни. Людей мы отбирали в соответствии с указаниями местного юденрата.
Собрали людей на площади и пошли по домам искать прячущихся. На площадь прибыли подводы. Мы погрузили людей и повезли. Время было - час дня. Толпу в молельне я задержал, чтобы поуспокоились. В три пополудни я прекратил акцию, собрал полицейских и тогда открыл молельню. Был отдан приказ всем расходиться по домам и не собираться на улицах.
В тот вечер, завидев нас, люди бросались бежать. Но назавтра евреи поняли, что мы их спасли".
Это излагает Деслер. Далее - Лев, главный его помощник:
"В продолжение акции нас сильно раздражали литовцы из "Ипатинга", которые стояли на площади и равнодушно наблюдали. Нам казалось, что они в душе издеваются над нами и злорадствуют по поводу того, что мы делаем. Это на нас дурно повлияло".
Ицхак Тувин, депортировавший обреченных из гетто:
"В день акции мне поручили собрать людей в хедере. Здесь составлялись списки. В большинстве - это были старики, не пригодные к работе.
Потом прибыли телеги, и полицейские погрузили людей. Я пошел в молельню к собранным там и сказал, что делать нам это очень трудно, но было бы куда хуже, если бы это делали литовцы.
В четыре часа я выехал с телегами. Со мной ехала женщина, сказавшая: "Мне 57 лет, и жизнь моя кончилась. Не так это страшно. Мы, евреи, живущие под немецким крестом, все мы обречены на смерть. Я-то свои годы отжила, но одни гибнут молодыми, другие попозже".
Во время акции Лиза находилась в гетто. Когда она туда явилась, она не знала, как обернется дело. Но о себе, о том, что может слететь ее собственная голова, и что было бы "разумней" уйти из гетто до акции - об этом она не думала.
Молодежь откликнулась на ее призыв. В последнюю ночь, в ночь на среду, когда гетто спало тревожным сном, Лиза в последний раз встретилась с отдельными группами ошмянской молодежи, которая всего несколько дней назад представляла отчаявшихся одиночек, не видевших выхода. В ту ночь они покинули местечко, держа путь в леса, в неизвестность.
После акции полиция вернулась в вильнюсское гетто. Полицейские ворвались в ворота. Прошли по улице парадным маршем, в мундирах, с дубинками в руках. Никто из них ничего не рассказал.
Вечером тихо стало в гетто. Но наутро уже каждый еврей знал, что за эти дни в Ошмянах полицейские хлестали водку, что состоялась совместная попойка еврейских и литовских полицейских, что полицейские вернулись с кучей часов и драгоценных камней, что Деслер и Лев нахапали золота. И еще рассказывали, что когда все было кончено и полицейские уже расселись по телегам, чтобы ехать из Ошмян в Вильнюс, их командир Драйзин затянул песню:
"Мы вас повеселили,
А теперь доброй вам ночи"...
Настроение в гетто отвратительное. Никто опять не понимает, клясть Генса или благословлять его. И он, чувствуя эту напряженность, собирает собрание, посвященное событиям в Ошмянах. Он приглашает на собрание представителей полиции, администрации, заслуженных общественных деятелей и городского раввина. На этом собрании, состоявшемся 27 октября 1942 года у него на квартире. Генс произнес следующую речь:
Господа, я вас сегодня пригласил, чтобы развернуть перед вами картину одной из ужасных трагедий нашей еврейской жизни. Сказать вам о том, что евреи вели своих братьев на смерть. Я хочу на сей раз говорить без обиняков.
Неделю тому назад пришел Вайс и приказал нам именем СД ехать в Ошмяны: в ошмянском гетто имеется 4000 евреев и прокормить всех их в гетто невозможно. Поэтому гетто необходимо сократить, отобрать людей, совсем не пригодных для работы на немцев, и расстрелять их.
И первые на очереди - дети и женщины, чьи мужья были схвачены в прошлом году облавщиками. Затем - многодетные матери. Когда нам отдали этот приказ, мы ответили: "Цум бефель!" - "Слушаемся!"
Господин Деслер в сопровождении еврейских полицейских поехал в Ошмяны. Через два-три дня еврейская полиция заявила окружным властям в Вильнюсе, что, во-первых, невозможно депортировать женщин, чьи мужья были схвачены, потому что они заняты на работе, а во-вторых, семей с 4-5 детьми вообще не имеется. Самое большое - это семьи с двумя детьми, с тремя - редкость. Таким образом, и этих нельзя забрать. Забыл сказать, что нам было приказано депортировать 1500 человек. Мы ответили, что не сумеем обеспечить подобную цифру. Начали торговаться. Когда господин Деслер прибыл с информацией из Ошмян, цифра была снижена до 800. После того, как я с Вайсом съездили в Ошмяны, цифра снизилась до 600, и тем временем вопрос о женщинах и детях отпал и касался только стариков. По правде говоря, в Ошмянах набралось 400 стариков. Их мы выдали немцам.
Когда Вайс впервые пришел и потребовал женщин и детей, я сказал ему, чтобы взял стариков. Он ответил: "Зимой старики так или иначе подохнут, а нам приказано сократить гетто немедленно".
Таким образом, еврейская полиция спасла всех, кто должен был остаться в живых. Погибли те, кому уже не оставалось долго жить. Да простят нас старые евреи. Им пришлось стать жертвами, принесенными на алтарь нашего будущего.
Я не хочу ограничить свое выступление лишь тем, что постигло евреев Вильнюса и Ошмян. Я только жалею, что мы отсутствовали во время акций в Кимлишках и Быстрине. На прошлой неделе там без разбору расстреляли всех евреев. Сегодня у меня побывали два еврея из Свентян (Svencioniai) и просили срочно оказать помощь. В их местечке собраны евреи Свентян, Виджей и других местечек. Вот я и поставлен перед проблемой: что будет, когда нам придется еще раз провести такую же акцию?
Мой долг сказать им: милые евреи, идите-ка по домам, не желаю я марать руки и посылать моих полицейских на грязное дело. Однако же я говорю, что в мою задачу входит замарать свои руки, потому что еврейский народ переживает теперь труднейшие времена. После того, как уже убито пять миллионов, наша задача - спасти сильных, тех, кто молод не только возрастом, но и духом. И не идти на поводу у сантиментов. Не знаю, все ли осмыслили сказанное до конца и оправдывают это и оправдают ли наши действия, после того как мы освободимся из гетто. Но такова точка зрения полиции: спасать все, что можно, не считаясь с нашими личными переживаниями.
От вас, господа, я жду моральной поддержки. Все мы хотим когда-нибудь выйти из гетто. Пока многие евреи еще не понимают той огромной опасности, в которой мы находимся. По нескольку раз в день нам угрожает депортация в Понары... Что касается меня лично, то волею судьбы мне пришлось побывать на поле боя. И я страха не знал - до того времени, пока фронт не остался позади. То же самое относится и к нам. Мы выстрадаем все это потом, после гетто. И религиозный еврей скажет: Бог спасет. А неверующий скажет себе, что спасет его общественная сплоченность. Еврейская способность выдержать ради будущего.
Розенберг на днях заявил, что задача немцев - истребить еврейство Европы. Не понимаю его. Если бы он заглянул сюда, в наше гетто, его бы обуял страх.
Мы, преследуемые, прячущиеся в "малинах", убиваемые в Понарах, отлученные от своих семей, за год построили новую жизнь, куда лучше, чем это удалось арийцам. Таково еврейство. Бесстрашный дух и вера в жизнь. И мы будем бороться, чтобы не осуществились слова Розенберга. А война оправдывает средства, подчас самые ужасные. К сожалению, нам нельзя останавливаться перед любыми средствами в борьбе с врагом.
Мое желание - подвести вас поближе к жизни. Объяснить вам жизнь во всей ее наготе. Показать вам подлинную, голую сущность борьбы. Для этого, господа, я и собрал вас, далеких от полиции.
После подробных отчетов исполнителей акции присутствовавшие на собрании общественные деятели промолчали. Раввин плакал немыми слезами. Нотка сомнения прозвучала и в словах одного из пособников. Тогда Генc встал и закрыл собрание:
Как я уже сказал, я беру на себя ответственность за сделанное. Я совершенно не хочу дискуссий. Никто не вправе спорить об этих моих поступках, в прошлом и в будущем. Я позвал вас, чтобы объяснить, почему еврей обагрил свои руки кровью, и в будущем, когда придется нам, полицейским, идти - мы пойдем.
Прошло несколько дней. Гетто несколько успокоилось после ошмянского дела. Оттуда пришли известия, что жизнь там начала организовываться по образцу вильнюсского гетто. А в ближайшие гетто, входящие в состав "Вильнерланд", снова выезжают еврейские полицейские и чиновники из Вильнюса.
Однажды Генс с Деслером вызвали Иосефа Глазмана. Ему предложили отправиться в Старые Свентяны упорядочить жилищный вопрос, поскольку Глазман. после того как был освобожден от должности начальника полиции, заведовал жилищным отделом гетто. Предложение властей могло и не вызвать подозрений, но Иосеф, наученный горьким опытом, понимал, что его задачи в Свентянах не ограничатся жилищной сферой. Он чувствовал, что власти хотят использовать его имя, чтобы успокоить евреев местечка, охваченных тревогой ввиду приближающейся акции.
Иосеф ответил отказом. Он хорошо знал позицию ЭФПЕО в отношении действий Генса, будучи сам членом штаба. Однако Деслер, который лез из кожи вон, чтобы добиться поддержки широких кругов населения гетто, был крайне заинтересован, чтобы именно Иосеф Глазман, известный общественник, подчинился его распоряжению. Отказ Иосефа заставил его прибегнуть к угрозам, а затем и к категорическому приказу. Иосеф ответил, что приказу не подчинится.
Состоялось собрание полиции, куда пригласили Иосефа Глазмана. Генс произнес большую речь, где предъявил счет "гнилой интеллигенции", напомнил о своем собственном ревизионистском прошлом и заявил, что сейчас он себя чувствует большим ревизионистом и еврейским националистом, чем когда бы то ни было. Он остановился на национальных задачах и том крупном успехе, который вытекает из факта, что именно сами евреи, а не немцы организовали жизнь в гетто. После собрания он отрядил полицейских на поездку в Свентяны и повторил приказ Иосефу. Тот стоял на своем и ответил, что все успехи, которые Генс с гордостью перечисляет, в действительности покрывают нас позором.
Полиция пришла в замешательство. Многие из ее работников были ревизионистами, как и Генс, и Глазман. Но большинству все-таки была ближе позиция Генса и милее его ревизионизм.
Но по гетто уже пошла гулять новость: Глазман открыто выступил против властей гетто. Нам ясно, что ему этого не простят. И в самом деле, полиция тотчас получила приказ арестовать Иосефа и, не найдя его на квартире, начала обыски.
Главная задача теперь - "чистка" комнаты Глазмана, куда должны прийти с обыском. В этой комнате, которая до сих пор была самым надежным местом и не вызывала никаких подозрений, находились наш тайный приемник и оружие. Теперь все зависит от быстроты действий. Все сосредотачивается в "шитуфе", куда Глазман бежал, потому что искать его здесь никому бы не пришло в голову. Аба немедленно распределяет между членами "шитуфа" их роли. Надо проникнуть в квартиру Иосефа, убрать радио и перенести все в надежное место. Это надо проделать почти на глазах у полиции, проявляющей в тот вечер повышенную активность: с наступлением темноты уже нельзя было, как обычно, пройти по улице без "пассиршейна" - пропуска, который проверялся всеми полицейскими на всех углах.
Через несколько минут пропуска были изготовлены, и несколько товарищей направились разными путями на Рудницкую к Иосефу на квартиру. Мы торопимся и взбегаем по лестнице. Полиция еще не заявилась. Уносим все - оружие, приемник, документы. Квартира - в порядке, но как с нашей поклажей пройти по улицам?
Спускаюсь вниз. Тихо и пусто, ни души, кроме полицейских, расхаживающих взад-вперед. Сначала - полицейская станция. Надо спокойно пройти мимо. Прошла. Тащу оттягивающий мне руки мешок с завернутой в него взрывчаткой в железном ящике на герметическом запоре.
Наскакиваю на полицейских "Стой, "пассиршейн"!" - гавкают они издали. Надо подойти вразвалочку, помахать бумажкой и скороговоркой выложить какую-нибудь липу, оправдывающую мое хождение по ночным улицам. "А может, Глазмана видала?!" - кричит один из полицейских. "Я? Глазмана?" - разыгрываю большое удивление.
Прошла. Еще одна улица впереди. Внезапно меня освещает сноп электрического света. Только у одного человека в гетто есть подобный фонарь - Деслер! Мне ясно, кто меня освещает, хотя сама еще не вижу его. Зато я у него - как на ладони. Иду, не убыстряя шага. Деслер проходит мимо, не задерживаясь.
За полчаса все приведено в порядок. Все вещи перекочевали в надежное место. В соответствии с решением командования Иосеф возвращается на свою квартиру, и там его арестовывают и отправляют в местную тюрьму. Это уже сенсация.
Как объяснить людям, что Генс арестовал Глазмана? И начинается усиленная агитация. Власти делают все, чтобы по-своему разъяснить положение вещей. Штаб ЭФПЕО решает усилить нажим на полицию и вынудить ее освободить Иосефа. К Генсу отправляются начальник организации Ицик Виттенберг и Хина Боровская. Глава гетто знает этих людей. Ему известно, что они - из числа коммунистических вожаков и, по различным соображениям (потому что хочет обеспечить себе безопасность в будущем, при советском строе), он считается с их мнением. Но сейчас эти переговоры весьма рискованны.
До сих пор коммунисты неоднократно заверяли, что они не поддерживают никаких контактов с другими партиями и тем более не предпринимают никаких действий, которые могли бы повредить гетто. Теперь эти люди пришли, чтобы вмешаться в дело, вроде бы не касающееся их, да еще выступают заступниками человека, который является их политическим противником. Генс мог догадаться, что между партиями существует и контакт, и координация действий. Поэтому наши ходатаи мотивируют свое вмешательство тем, что защищают Иосефа в общих интересах, расценив его арест как начало борьбы против всех общественников. При этом они заявляют Генсу, что "номер" не пройдет, ибо гетто не разделяет его позиции.
Администрация гетто все-таки начала догадываться, что между партиями существует какой-то контакт. Но никогда не узнать бы ей этого доподлинно, если бы не предательство.
В тот день никто из нас не предполагал, что Эстер Яффе, интимная подруга Иосефа, активистка ЭФПЕО и член штаба ревизионистов, станет подлым провокатором. Но организация охвачена напряженностью, все начеку. Трудно поверить, что Деслер, заклятый враг Иосефа, так быстро откажется от своих планов, а Генс допустит, чтобы гетто пришло к выводу, будто есть тут более сильный и непреклонный человек, чем он сам.
Через несколько дней после освобождения Иосефа по гетто прошел слух, что полиция снова вломилась к нему на квартиру и арестовала по приказу властей. Иосеф оказал сопротивление. Прохожие видели, как Иосеф боролся с вцепившимися в него полицейскими, а они с побоями тащили его в полицию.
Организация потрясена. Штаб немедленно привел в готовность несколько рот.
Гетто взбудоражено. К Генсу снова отправляется делегация. Генс отвечает, что вся эта история уже дошла до ушей немцев и Иосефу следует уйти из гетто в собственных интересах, учитывая опасность, которая ему здесь грозит
Штаб постановил не допустить увоза Иосефа, даже если придется прибегнуть к силе.
Отмобилизованные роты разделили на боевые отделения. Им приказано собраться на Рудницкой. На этой улице в доме No 6, в здании полиции сидит под арестом Иосеф. Полиция тщательно стережет его за ним незаметно следят и члены ЭФПЕО расположившиеся в укромных местах вокруг здания.
В полдень полицейские остановили движение в гетто. Жителям запрещено выходить на улицу. Все семь переулков находятся сейчас под наблюдением властей. Особенно строго охраняется Рудницкая. Дворникам строго настрого ведено держать подъезды на запоре, чтобы никто не вошел и не вышел.
Товарищи стоят наготове за запертыми воротами дворов. Лишь бы не опоздать.
На улице пусто и тихо. Внезапно раздается грохот повозки. В ней - Иосеф в наручниках. Вокруг - сильный полицейский конвой. Полицейский понукает лошадей. От Рудницкой 6 до Рудницкой 18 расстояние небольшое. А там - ворота. Вдруг слышен топот бегущих ног, крики, подъезды распахиваются, оттуда выскакивают наши бойцы. В мгновение ока они настигли повозку. Кучера полицейскою свалили с облучка. Кто и прыгает на повозку, другой держась за Иосефа дерется с полицейским. Дорога каждая минута. Только бы убраться отсюда. Ведь всего пять домов отделяют место схватки от ворот с охраной и литовцами.
Иосеф - на земле окружен бойцами. Один пытается снять с него наручники напрасно. Так скованным его уводят в глубь гетто. На мостовой валяются несколько полицейских. Их товарищи стоят в растерянности не зная что предпринять. Иные присоединяются к нам. Они увлечены случившимся и с изумленным почтением взирают на наших храбрых ребят.
Из домов высыпали люди. Все подъезды настежь растворены. По улицам валят толпы. И вот они видят как Глазман спокойно проходит со скованными руками окруженный десятками парней, по Рудницкой и Шавельской на Страшунь.
Люди присоединяются к группе, выражая свой восторг, удивление и явную враждебность к властям. Полицейских на улицах еще не видно.
Переулки, на которых собрались члены ЭФПЕО и где помещается штаб, сейчас в наших руках. Жители гетто с удивлением смотрят на парней и девушек, выстроившихся цепью и не пропускающих никого, кто не знает их пароля. Даже высокопоставленные чины администрации гетто не могут сюда пройти и вынуждены подчиниться приказу девчонки. И кого же она не пропустила. Начальника арбейтсамта" собственной персоной - господина Бройде. Стало быть, есть подпольная организованная сила - размышляет еврей на улице. И это не только члены одной партии, потому что я своими глазами видел среди тех, кто освободил Глазмана, ревизионистов, хашомеровцев, коммунистов и членов "Ханоар хациони".
Власти гетто созвали представителей партий на "обсуждение положения и мер по восстановлению порядка". Впервые с ними встретились все члены штаба (кроме Иосефа) На этом заседании представители ЭФПЕО заявили, что попытке властей применить против них насилие будет противопоставлена сила.
"Нас не запугает никакая демагогия, мы не согласимся с лживой и пустой "национальной политикой" Да будет вам известно, что в гетто есть сила, и вам придется считаться с нею".
Наши карты открыты
В ТЕ ДНИ ИСПОЛНИЛСЯ ГОД СО ВРЕМЕНИ ОСНОВАНИЯ "шитуфа" Он служил центром движения и организации ЭФПЕО Ежедневно через наши тесные комнатки проходили десятки товарищей - от юнцов "Хашомер хацаир" и "Бней мидбар" (сыновья пустыни- ивр.) до командиров ЭФПЕО и членов штаба Квартира эта, которая олицетворяла для нас и дом, и кибуц, и движение, привлекала всех своих сердечной и простой атмосферой и тем, что росло и крепло в ее стенах
В этих трех комнатах сконцентрировано отражается наша жизнь. Здесь проходят собрания пятерок (в этом случае комната запирается на ключ, и все набиваются в нее). Здесь на тайных занятиях инструкторы обучают обращению с оружием. Здесь ежедневно размножают бюллетени ЭФПЕО, встречаются члены штаба, прячут оружие, сюда прежде всего поступают известия из внешнего мира. И здесь в урочный час прозвучит пароль мобилизации. Оглядываясь назад, можно сказать, что наш "шитуф" представлял собой отмобилизованную группу бойцов, находившихся в постоянной боевой готовности. Эта отмобилизованность и напряжение ощущаются тут не только в чрезвычайные моменты, но и в серые будничные дни.
Мы жили щедрой, до краев наполненной жизнью. Изо дня в день, когда мы возвращались в гетто, обычно усталые, подавленные и голодные, нас утешала и ободряла мысль о доме, о "шитуфе". И стоило переступить его порог, как мы окунались в атмосферу близости, общности, почти семейной, и в ней растворялось накопившееся за день утомление и душное ощущение рабства, преследовавшее нас в течение двенадцати часов. Лишь здесь начинался для нас настоящий день.
Не успевал, бывало, Яшка Раф сбросить с себя грязную рабочую одежду, как уже куда-то бежал. Никому из нас ни разу не доводилось видеть, чтобы Яшка в этот час не торопился, не спешил и не был занят сверх всякой меры. Ребята по этому поводу пошучивали, а он, только тряхнув своими светлыми кудрями, ветром слетал по лестнице. Никто тогда еще не знал, что Яшке, помимо его давних обязанностей инструктора, поручена должность командира отделения, и работа поглощает его целиком. Ей он отдает все свое время и энергию. Бетти Зивкович, возвращающаяся позднее всех, никогда не успевает проглотить свою порцию гороховой похлебки, нашей постоянной еды, - она спешит на встречи, заседания, раздачу бюллетеней в ее роте, где она - на роли связной.
Хайка Тикочинская влетает в квартиру на несколько минут, передает известия, договаривается о времени занятий и исчезает. Она работает в деревообделочных мастерских секретаршей и имеет ключи от помещений. Мы пользуемся мастерскими для занятий.
Шломка Канторович возвращается с работы рано. Oн никогда не торопится. Не спеша, с аппетитом ест, немного отдыхает, затем заготавливает дрова для кухни. Глядя на него, на основательные неторопливые движения и румяное лицо, начинает казаться, что, кроме этих занятий, очень тщательно выполняемых, нет у него других интересов в жизни.
Но вечерами Шломка отсутствует помногу часов. Иногда его нет всю ночь. Поначалу мы прохаживались на его счет и упражнялись в остроумии по поводу ночей, которые он проводит вне дома. Он смеялся вместе с нами и ничего не говорил. Но потом мы узнали, что Шломка сидит по ночам в подземных оружейных складах, за которые он отвечает перед штабом. Это, однако, не избавляло его от наших острот, бывших как бы составной частью конспирации...
Барух, Рашка, Витка, Михаил, Лиза, Цеся, Ружка и все другие в этой компании - бойцы ЭФПЕО; каждый выполняет ответственные задания и берет на себя рискованные дела. Все вместе составляют они хашомеровский "шитуф". Этот "шитуф", прозванный бойцами ЭФПЕО "казарма", превратился в центр движения. Сюда приходили 14-летние девочки из "Бней мидбар", скауты, взрослые и даже такие, кто некогда порвал с движением. С юными велась воспитательная работа. Пели песни на иврите, слушали рассказы об Эрец-Исраэль и киббуцах, проходили скаутскую науку. Время от времени в переулках гетто устраивались скаутские игры. В таких условиях эти игры, вероятно, никогда еще не проводились.