Страница:
В таких условиях мы наталкиваемся в нашей работе на тысячу затруднений Мордехаю через посредника удается установить связь с немецким фельдфебелем Шмидтом, который готов нам помочь. Некий Адлер из Вены, в прошлом - член "Поалей-Цион", находящийся сейчас в Вильнюсе, опознал в Шмидте своего бывшего приятеля. Шмидт может
достать военные грузовики. Mы хотим спасти наших товарищей.
В те дни к нам в Вильнюс пришел живой привет из Варшавы - Леня Козебродская.
Леня - рослая девушка, абсолютно не похожая на еврейку, с длинными светлыми косами. Когда я впервые увидала ее в нашей комнате в гетто, я была уверена, что передо мной чистокровная полячка. Так же считали и немцы, с которыми она часто сталкивалась во время своих многочисленных путешествий. Благодаря знанию немецкого языка она обычно сходила за "фольксдойче". Никто и не подозревал, что барышня Кристина Косовская - еврейская девушка из варшавского гетто, героическая участница халуцианского движения.
У Лени огромный запас жизнестойкости и энергии. В роли связного между разными гетто ей приходится встречаться с неисчислимыми опасностями. Ее выручают смелость и хладнокровие. Среди товарищей ходит поговорка, что Леня и в огне не сгорит. Она сама верит в свою неуязвимость, и это придает ей силы.
И теперь мы узнаем от нее о жизни в варшавском гетто, о работе "Хехалуца" и других организаций. В Варшаве никто не представляет, что значит акция, не слыхал о Понарах. Леня тоже считает, что ребят надо перевести из Вильнюса в Варшаву.
Она берет на себя часть забот Мордехая по осуществлению этого плана: держит связь со Шмидтом, едет в Белосток, чтобы выяснить обстановку. В одну из поездок Леня берет с собой ребенка, родившегося всего несколько месяцев назад в гетто у одной из наших подруг. И на это пошла девушка, уезжающая по поддельному удостоверению личности в немецком военном эшелоне, контролируемом особенно строго... Леня просто сказала матери: "Дай мне его, и я его провезу".
После многочисленных хлопот мы получаем от Шмидта военный грузовик. Большинство членов организации "Дрор-Хехалуц" покинуло в нем вильнюсское гетто. Руководство и актив "Дрора" перебрались из Вильнюса в Белосток.
А через несколько дней в гетто произошла новая акция, акция розового "шейна". Провели ее как ни в чем не бывало, при свете дня и при содействии еврейской полиции. Ведь речь идет всего-навсего о нескольких стах евреях! Вот кончится акция, и воцарятся в гетто тишина и порядок! Депортировали последних, у кого не было розового "фамилиеншейна" (члены семьи владельца желтого "шейна" получили "фамилиен-шейны" розового цвета), общим счетом 400 человек. Акция продолжалась несколько часов. Как обычно, литовцы вытаскивали людей из укрытий. В подвале на улице Шпитальная 15 пряталось много народу. Вошедшие в подвал немцы наткнулись на сопротивление. Два молодых еврея, Гаус и Гольдштейн, бросились на них с ножом и топором. Обоих застрелили на месте.
На следующее утро в "мирном" гетто тайно состоялись их похороны. А в полдень на стенах появились траурные объявления:
"В воскресенье на улице Шпитальная 15 пали товарищи Гаус и Гольдштейн. Вечная слава погибшим!"
НЕЗАДОЛГО ДО НАЧАЛА ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА В монастыре сестер-бенедиктинок состоялось совещание руководства "Хашомер хацаир". В ту пору только начали зарождаться новые идеи, которые никто не осмеливался высказать вслух. Но вот встал Аба Ковнер, и впервые за всю историю нашего уничтожения, в дни, когда еврейский народ бессильно истекал кровью, прозвучал четкий, решительный призыв: "К оружию!"
Душу озарило светом. Рассеялся кошмар гетто. Покончено с приятием мученичества, бессилия и рабства, отныне одна цель перед нами - бунт.
На этом заседании было постановлено:
1. Выпустить воззвание к молодежи гетто.
2. Внедрить новую идею в других гетто, особенно варшавском.
3. Придать работе движения единый характер под знаком идеи восстания. Убеждать в правоте нашей позиции.
4. Основать движение в Белостоке.
Этим заседанием была открыта в нашей жизни новая эпоха, хотя поначалу никто не ощутил особых перемен. Очень немногие знали подробности собрания в монастыре и не могли верно оценить его значение. Зато те, кто был осведомлен обо всем, изменились. Теперь каждое усилие обрело высокий смысл.
Эдек разрабатывает десятки планов и предложений. Вместе с товарищами он ежедневно выходит на свою каторжную работу, и под носом у немецких надсмотрщиков встречается с Хайкой, обеспечивая связь с монастырем. По вечерам, после возвращения в гетто, он неустанно работает - организовывает ребят, налаживает связи. В последние дни по вечерам он начал ходить в город на связь с нашими "арийцами", отрезанными от центра. Дважды его задерживали немцы, один раз уже повели в литовскую полицию, где бы его с легкостью опознали. По дороге сбежал, но не вернулся в гетто, пока не сделал того, что было намечено. И все это - просто и естественно, будто иначе и быть не может. В эти дни он часто повторял: "Вот и нашелся путь. Теперь стоит жить. Жить и драться!"
Проникнутый этой убежденностью, он знает, как нам теперь действовать, и одержим желанием увлечь своим знанием других.
В конце декабря из Вильнюса в Варшаву отправляется делегация: Эдек Боракс, Соломон Энтин и Исраэль Кемпнер (член молодежной организации Бейтар). Они везут в варшавское гетто рассказ об ужасной истории Вильнюса, правду о Понарах. И наше воззвание - призыв браться за оружие.
Рождество 1941 года. У христиан во всем мире - праздник; напиваются по этому случаю и караульные литовцы у ворот. Мы решили использовать этот вечер, чтобы собрать в гетто наших "арийцев".
Декабрьская вечерняя стужа. В гетто непривычная мирная тишина. Из церкви Всех Святых отчетливо доносятся ликующие звуки органа. Там, по ту сторону ворот, принялись колядовать. А тут мы, узники, уже давно не уповаем на бога: мы не верим в его справедливость и не ждем ее от него.
Дожидаемся прихода наших друзей, собратьев по работе и невзгодам. Ожидание окрашено страхом и тревогой, дай бог, чтоб удалось, - шепотом заклинает кто-то. Чтобы не попался Аба с его еврейским носом и Тося Альтман, которая только что приехала в Вильнюс и совсем не знает местных законов гетто.
Внезапно до нашего слуха доносится скрип - отворяются ворота Издали следим, кто входит. Все тут. В руках "шейны", задержались попозже на работе С серьезным видом подле Абы шагает Ривочка Медайскер, вот Тося с ее белозубой сияющей улыбкой, золотыми кудрями, выбившимися из-под меховой шапочки. Степенно входит Хайка, как ветер влетает Витка, сверкают из-под платка веселые совсем неарийские глаза Лизы
В большой комнате на улице Страшунь 12 (в комнате такая стужа, что соседи из нее бежали) собралась пестрая компания Тося - состоятельная полячка, путешествующая ради собственного удовольствия Хайка - Галина Воронович, бедная девушка - судомойка в дешевой столовке, Аба - монашка бенедиктинка Сарра Девельтов - прислуга, по 14 часов в сутки работающая на свою хозяйку христианку Витка - гувернантка у польской девочки, обучающая ее изящным манерам и Евангелию.
Тося рассказывает о Варшаве. Ее слушают, затаив дыхание. Вот уже два года существует варшавское гетто Нечеловеческие условия жизни, голод, эпидемии тифа. От них гибнут ежедневно десятки человек Прикрытые газетной бумагой трупы на улицах - обычное явление. Прохожие равнодушно идут мимо "Хесед шел эмет" (еврейское погребальное общество в Варшаве) не успевает хоронить мертвецов. Иногда тела по несколько дней валяются под открытым небом. Но рядом с ужасающей нищетой, с вымирающими от голода семьями, существует богатство и даже излишества. Их довольно много, тех, кто в гетто нажился и ведет роскошную, разнузданную жизнь. За деньги здесь можно раздобыть все. Иногда немцы покупают в гетто вещи, которые невозможно достать в городе
Между тем жизнь идет своим чередом функционируют все партии и организации, выходят газеты, устраиваются литературные празднества Халуцианская молодежь ведет многообразную работу Движение активно организуются центры "хахшары", поддерживаются контакты со всеми "кенами" - отделениями в рейхе и генерал-губернаторстве, издаются газеты, усиленно продолжается воспитательная деятельность. Товарищи преданы своему делу. Движение - единственный смысл их жизни, в нем - вся их юная надежда Мрачные улицы оглашаются подчас громкой, жизнерадостной песней, гремит "хора", которую отплясывают страстно и увлеченно.
Когда Тося кончила свой рассказ, в комнате воцарилась тишина. На какой то момент мы унеслись мыслями к стенам варшавского гетто, словно стремясь услышать поющие голоса и топот пляшущих молодых ног. Но тотчас мы вернулись к действительности - нашей - и к неизбежному заключению Варшаву от Вильнюса отделяет пропасть, и что возможно у них, у нас просто невероятно. У нас Понары.
В те дни было созвано заседание актива. Призыв секретариата не проник пока в широкие слои движения.
С приходом в гетто Абы усиливается работа по разъяснению новых идей. Этот период изобилует бурными спорами Я хорошо помню их содержание Основываясь на этих воспоминаниях и уцелевших документах, я хочу рассказать об одном из решающих совещаний актива, которое открыла Хайка.
- Нашему совещанию, - говорила она, - надлежит решить, какими в дальнейшем должны быть линия и работа движения Мы находимся в конце периода - периода усилии, имевших целью спасение актива, товарищей. Со всей остротой встал вопрос, правильна ли та линия, которой до сих пор мы придерживались. Заслуживает ли она быть курсом движения.
Возможно, ни, одно движение никогда не сталкивалось с подобной ситуацией Мы изолированы, отрезаны от центра в Эрец-Исраэль. Нет возможности обсудить наши проблемы с остальными отрядами движения в других гетто Решать и выбирать дорогу придется самим.
Встал Аба
- Со времени последнего совещания ряды наши поредели. В этот период у нас силой вырвали самых дорогих товарищей и послали на смерть. Я, однако, не собираюсь говорить сейчас о нашей боли и скорби. Я хочу произвести расчет. Теперь, а не когда-нибудь после, обязаны мы произвести расчет со своей совестью, и при этом полный. Депортация наших товарищей наконец обнажила перед нами правду, ту правду которая в глазах многих из нас все еще затуманена. Эта правда гласит: нельзя верить, будто те, кого увели от нас, живы, будто их увод был лишь высылкой. Все, что до сих пор нами пережито, означает Понары смерть. Но даже этот факт - еще не вся правда. Ибо она куда более огромна и глубока. Уничтожение тысяч - не что иное, как только предвестник ликвидации миллионов. Их смерть - наша окончательная гибель.
Пока мне трудно еще объяснить, почему Вильнюс истекает кровью, в то время, как Белосток живет тихо и спокойно. Почему произошло именно так, а не иначе. Одно для меня несомненно: Вильнюс - не одинок. Понары - не случайный эпизод. Желтый "шейн" - отнюдь не изобретение местного орткоменданта. Это продуманная система, пока скрытая от наших глаз.
Можно ли избежать ее действия? Нет, нельзя. Если мы имеем дело с последовательной системой, бегство с места на место - только самообман и, как всякий самообман - заведомо проигрышно. Ведь кто спасается из вильнюсского гетто в Белосток или Варшаву? Давайте скажем прямо - те, кто более молод, ловок и силен. А в объятом огнем городе останутся слабые, старики, дети. Но когда беда нагрянет и в города, где наша молодежь рассчитывает на безопасность, она застигнет ребят морально сломленными, лишенными корней, не готовыми ее встретить, растерянными. Поэтому наш первый ответ должен звучать так: нет спасения в бегстве!
Но существует ли вообще возможность спастись? Даже если ответ на этот вопрос жесток, мы обязаны его произнести:
- нет, спасения нет! А чтоб ответ наш был более точен - для единиц, десятков и сотен - возможно. Для народа, для миллионов евреев под немецкой оккупацией - нет спасения.
В таком случае, есть ли выход? - Да, выход имеется:
ВОССТАНИЕ И СОПРОТИВЛЕНИЕ С ОРУЖИЕМ В РУКАХ. Это - единственный выход, почетный выход для нашего народа. Мы должны осознать это во всей полноте, понять это мыслью, сердцем, всем своим существом. Мы должны думать об этом сегодня, чтобы завтра нам хватило времени подготовить для этой борьбы массы. Потому что этот выход заслуживает того, чтобы стать организованным и широкомасштабным мероприятием.
Помнится, когда Аба кончил говорить, воцарилось молчание. И только после долгой, невыразимо гнетущей паузы, поднялся Яаков:
- Мы - члены "Хашомера", и вся наша жизнь, все наше воспитание до сих пор были посвящены только одному - воссоединению с землей наших предков Эрец-Исраэль. Мы всегда, и притом категорически, отрицали диаспору со всеми ее явлениями. На европейское еврейство теперь обрушилась катастрофа. Возможно, оно выйдет из нее духовно сломленным, но нет уверенности, что ему грозит полное уничтожение. И в самом эпицентре этой катастрофы застряли мы, горсточка хашомеровцев. По правде говоря, то, что мы здесь находимся, - чистая случайность, потому что место наше в Эрец-Исраэль, на земле, с которой связаны наш путь и наша цель. Даже теперь мысль об алие - основа нашего существования. Мы должны приложить все усилия, чтобы спасти как можно больше наших товарищей. Возможности спастись и продолжить работу имеются. В Варшаве движение функционирует, там мы обязаны собраться, укрепить актив и все сделать, чтобы его сберечь.
Ведь мы воспитывались для труда и борьбы в Эрец-Исраэль, но не здесь. Бороться там - до победы. Здесь же, в гетто, это будет всего лишь демонстрация. К тому же нет у нас никакой поддержки. Сами по себе мы слабы и беззащитны, а враг безмерно силен. В таких условиях борьба совершенно бесперспективна, мы только погибнем все до единого. Вооруженное сопротивление не может явиться целью как движения, так и его актива.
Автор этих строк:
- Погибнет народ и уцелеет хашомеровский актив, которому удастся спастись. И те, кто останется, будут продолжать жить и, быть может, даже уедут в Эрец-Исраэль. И вот я спрашиваю: у кого из уцелевших хватит мужества посмотреть в глаза ребенку в Эрец-Исраэль, когда он спросит: а что сделал ты? Чем вы занимались, пока гибли тысячи и миллионы? Ответим ли мы ребенку: мы лишь себя спасали, искали "малины" и бессильно позволяли вести себя и других на смерть?
Я думаю, что именно потому, что мы так связаны с народом и что ишув в Эрец-Исраэль нам дорог, мы обязаны подняться на борьбу, борьбу за честь и достоинство народа, за его духовные ценности.
У каждой нации есть свои родники мужества и геройства, древние традиции и духовные завоевания, откуда черпают силы грядущие поколения. Но нельзя допустить, чтобы источники эти были только в прошлом. Они должны обновляться вечно.
Над нашим народом совершается кровавая расправа. Его главной части еврейству Европы, грозит физическое уничтожение. Как бы трагично ни было это для каждою из нас, объективно существует надежда, что народ целиком не погибнет. Что же учить, на чем воспитываться нашим будущим поколениям, нашей молодежи, которая еще будет расти в Эрец-Исраэль, если история нашего народа будет только историей погромов, уничтожения и бессилия?
Наша задача - вписать в эту летопись новую страницу, придать ей другое содержание, чтобы в нашей истории были и страницы героической борьбы, самообороны, отстаивание достойной жизни и достойная смерть. Если под таким углом зрения поставить себе задачу и осуществить ее, мы воплотим в дело нашу связь с народом и нашу ответственность, которая возложена на нас как на его авангард.
Слово взял Адам:
- Никто из выступавших тут не упомянул одной важнейшей проблемы. Я имею в виду коллективную ответственность, которую несет каждый еврей в гетто. Как можно думать о борьбе, подготовке вооруженной самообороны, когда всем нам заранее известно, что это может повести к огромному, непоправимому несчастью. А ведь мы не знаем, стоим ли мы на пороге полной ликвидации гетто, его окончательного уничтожения. В момент, кода мы приступим к действиям, разве мы не поставим все гетто под угрозу? Ведь речь идет не только о нашей личной готовности. Мы сами по себе готовы, но вправе ли мы брать на себя ответственность за всех евреев, подвергать опасности их жизнь и фактически содействовать массовому уничтожению в случае провала. Никто в гетто нас не поддержит, не поймет, а может, и проклянет и превратится в нашего врага, посчитав, что мы - причина надвигающеюся несчастья. Поэтому мы не вправе ничего предпринимать, прежде чем не изучим этот вопрос. Коллективная ответственность висит, как меч, над нашими головами.
В споре приняли участие многие. Иные еще не составили себе мнения. У многих сомнения взяли верх. Но были и такие, кто отчетливо различал дорогу. Аба подвел итоги:
- Неясный момент в дискуссии - откуда уверенность, что мы - накануне массового физического уничтожения. Хотя для меня это несомненно, я не смогу убедить в этом других, потому что абсолютно неотразимым аргументом будет располагать лишь тот, кто останется из нас последним. И тем не менее, любой, кто трезво, с открытым сердцем и, главное, со здоровым инстинктом наблюдает за тем, что происходит вокруг нас, не может не быть убежден, мы идем навстречу окончательному и всеобщему уничтожению. Придет день, когда это усвоят многие, но важно, чтобы это понимание не пришло слишком поздно, когда мы окажемся уже обезволенными и отчаявшимися. Поэтому мы обязаны сделать выбор, невзирая на колебания.
Здесь у нашего народа нет убежища. Масса - для нее пути спасения закрыты. Повезти может единицам, от силы сотням. Но вправе ли мы встать на этот путь спасения? Еврей-индивидуум и без нас сделает все, чтобы себя спасти, но если мы укажем на этот путь, тем самым мы навяжем его всем. Однако окончательный итог посрамит нас и докажет, что путей спасения не было, а тем временем силы сопротивления и борьбы в народе истощатся и иссякнут.
И еще: мы должны помнить, что возможности и условия спасения единиц будут до того трудными (в обстановке организованной охоты на евреев и враждебности населения), что и его придется покупать ценой подлости: играть в антисемита в то время, как твоих братьев гонят на бойню. Низость - спастись за счет другого, и предательство - служить у врага, чтобы уцелеть.
Верность движению означает сегодня спасение нашего человеческого достоинства и чести народа в борьбе с убийцами. Разве есть более благородное веленье - превратить отчаяние народа в организованное сопротивление?
Нам говорят здесь о коллективной ответственности. Как, мол, взвалить на себя ответственность за поступки, которые в итоге обернутся тысячами жертв. Действительно, коллективная ответственность - одна из наиболее трудных проблем в нашей жизни. Но к чему она сводится в конечном счете? Возможно, что наши действия ускорят конец, и он наступит до срока, но ведь все равно этого не миновать. И я спрашиваю: кто ответит за то, что мы все отправимся на смерть, как безгласная скотина?
Здесь интересовались, как мы можем сопротивляться, когда силы до трагичности неравны. Нет надежды победить, нет никаких шансов дать настоящий бой. Условия в нашем гетто таковы, что любая попытка будет обречена на провал. Но нельзя этим обуславливать решение. И не в разработке плана - проблема. План появится. Как действовать - станет ясно. Главное в другом: можем ли мы не сопротивляться? Чтобы идти этим путем, надо иметь много мужества, самоотверженности и веры. То, что мы собираемся предпринять - не есть акт отчаяния. Это еще не конец света. Объективно, может быть будет и так, но сегодня мы призваны сделать решительный выбор.
Задачи наши трудны. Прежде всего, мы обязаны освободиться от всех иллюзий, сами осознать положение и помочь сделать это другим; учесть до конца опасность; будить в молодежи, беспомощной и подавленной акциями, веру в свои силы; воспитывать национальную гордость и ненависть к врагу, а потом повести в бой; бороться организованно.
Мы станем сильны, когда в эти кровавые потемки проникнет свет сознания, мысль, что отныне - мы сами господа над смертью. Тогда появится смысл и нашей жизни.
Вы спрашиваете, а что произойдет, если массы нас не поймут? Не знаю. Я знаю, однако, что мы не пойдем, как скот, на бойню!
Конечно, нелегко далось нам так, сразу переменить свои воззрения. Многие переживают настоящий психологический и идейный кризис. Подчас начинает казаться, что мы одиноки и брошены на произвол судьбы в окутавшем весь мир великом мраке и должны ощупью искать путь к свету. Отсюда колебания, заблуждения. Но ясно, что все, что наши товарищи чувствуют и говорят в эти минуты, есть результат высшей заботы об идеалах и святынях еврейского народа.
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ. Гетто погружено в безмолвие и мрак. По узким темным переулкам летит снег. Как только снежинки касаются земли гетто, их сверканье гаснет и превращается в грязь. Потемки сгущаются, и даже сама белизна не в состоянии их смягчить и рассеять.
А из-за стен, с той стороны доносятся звуки джаза. Крикливо празднуют приближение нового года претенденты на завоевание всей планеты. Пьют и считают дни, отделяющие их от Москвы. И от их долетающих до гетто пьяных голосов пахнет кровью:
"Когда из-под ножа брызжет еврейская кровь", - горланят они.
Семь глухих переулков отвечают на эту песню сдержанным эхом. И сердце уже не замирает от страха, не сжимается от боли и не бунтует в бессильном отчаянии. Ведь с песней этой мы уже свыклись. Ею насыщены вчера и сегодня, и она несется навстречу завтра. Ее слова сделались привычными, обыденными до такой степени, что в мозгу у нас неотвязно вертится ее мотив.
Как все это до боли запечатлелось в памяти!
Но от той новогодней ночи у меня сохранилось не только видение грязных луж и тяжкого мрака гетто, не только звуки "Хорст-Вессель лид" ("Хорст-Вессель-лид" - гимн штурмовиков.).
Я вглядываюсь в сумрачное далеко того вечера, и передо мной проходят другие картины. В потухших, свыкшихся с мраком зрачках вспыхивают снопы света.
Сначала они слепят, а потом...
Двор на улице Страшунь 2. Большой зал, наполовину погруженный в мрак. Несколько десятков сосредоточенных юношей и девушек. Серьезные лица с застывшим выражением напряженного ожидания. Сто пятьдесят пар глаз вонзились в одно лицо, сто пятьдесят внимают одному голосу. Он дышит силой и болью. Звучат памятные слова - текст первого воззвания (Оно написано Абой Ковнером и зачитано им и Тосей на идиш и иврит. Адресовалось прежде всего участникам халуцианского движения.) :
НЕ ДАДИМ ГНАТЬ СЕБЯ, КАК СКОТ НА БОЙНЮ. "Еврейская молодежь, не верь обманывающим тебя. Из восьмидесяти тысяч евреев "литовского Иерусалима" осталось всего двадцать тысяч. На наших глазах у нас вырвали родителей, наших сестер и братьев.
Где они, сотни евреев, уведенных на работу облавщиками-литовцами?
Где раздетые женщины и дети, с которыми нас разлучили в страшную ночь провокации?
Где евреи Судного Дня?
И где наши братья из Второго гетто?
Кто был угнан за ворота гетто, тот уже не вернется.
Все пути гестапо ведут в Понары. А Понары означают смерть.
Колеблющиеся! Отбросьте все и всяческие иллюзии: ваши дети, жены и мужья их больше нет.
Понары - не концлагерь. Там всех расстреляли!
Гитлер замыслил уничтожить всех евреев Европы. Волею судеб литовские евреи стали первыми в очереди.
Не дадим себя гнать, как скот на бойню!
Да, мы слабы и беззащитны, но единственный ответ палачу - сопротивление!
Братья! Лучше пасть свободными борцами, чем существовать из милости убийц.
Будем сопротивляться! Сопротивляться до последнего вздоха!
1 января 1942 года, Вильнюс, гетто.
И снова тишина. Никто не нарушает молчания. И только слезы поблескивают в десятках молодых глаз. И только безмолвная волна чувств затопляет сердца. И руки судорожно сжимаются в кулак.
Вдруг в углу зазвучал голос. Приглушенно, неторопливо. И всех зажгла песня, расковала сердца, объединила. И вот уже, отбросив сомнения, люди поют, поют самозабвенно всем сердцем, словно стремясь напитать слова собственной кровью:
Чем сгинуть,
Лучше пасть геройски.
Шею подставлять под нож?
Нет и никогда!
Не сидите по углам,
Каждый со своей болью
Пока хоть единая искра светит,
Должен прийти рассвет!
Казалось, наша песня обрушит стены гетто, прорвется туда, где раздается звериный рык жаждущих еврейской крови врагов, удушит и раздавит их силой нашей ненависти и твердой верой в их гибель.
Вера и ненависть - вот что сплавилось в наших сердцах в эти дни, и только почувствовавшие в себе этот сплав поднимутся на смерть, чтобы остаться жить в памяти своего народа.
Тося прибыла к нам из мирных, спокойных гетто, где лихорадило лишь от усиленной воспитательной и общественной работы. Находясь здесь, она впитывала новую, неизвестную ей действительность, жуткую правду о физическом истреблении. Пережив глубокое потрясение, она начинает вместе с нами бороться за реализацию новых идей, вкладывая в это всю свою энергию. Волей судьбы она стала связующим звеном между изолированной вильнюсской группой и остальными отрядами движения, сближая нас с тысячами евреев в разных гетто, олицетворяя жизнь движения, озаряя мрак наших дней светом оптимизма.
Было время, когда ее брызжущая радостью молодость, ее любовь к прекрасному побуждала ее товарищей радоваться жизни, бороться за скрытую в человеке красоту. Молодое веселье теперь погасло. На него пала тень взрослой серьезности и решительности. Но спокойную улыбку, любовь к людям и тягу к прекрасному Тося сохранила, и сейчас это дает ей силы.
достать военные грузовики. Mы хотим спасти наших товарищей.
В те дни к нам в Вильнюс пришел живой привет из Варшавы - Леня Козебродская.
Леня - рослая девушка, абсолютно не похожая на еврейку, с длинными светлыми косами. Когда я впервые увидала ее в нашей комнате в гетто, я была уверена, что передо мной чистокровная полячка. Так же считали и немцы, с которыми она часто сталкивалась во время своих многочисленных путешествий. Благодаря знанию немецкого языка она обычно сходила за "фольксдойче". Никто и не подозревал, что барышня Кристина Косовская - еврейская девушка из варшавского гетто, героическая участница халуцианского движения.
У Лени огромный запас жизнестойкости и энергии. В роли связного между разными гетто ей приходится встречаться с неисчислимыми опасностями. Ее выручают смелость и хладнокровие. Среди товарищей ходит поговорка, что Леня и в огне не сгорит. Она сама верит в свою неуязвимость, и это придает ей силы.
И теперь мы узнаем от нее о жизни в варшавском гетто, о работе "Хехалуца" и других организаций. В Варшаве никто не представляет, что значит акция, не слыхал о Понарах. Леня тоже считает, что ребят надо перевести из Вильнюса в Варшаву.
Она берет на себя часть забот Мордехая по осуществлению этого плана: держит связь со Шмидтом, едет в Белосток, чтобы выяснить обстановку. В одну из поездок Леня берет с собой ребенка, родившегося всего несколько месяцев назад в гетто у одной из наших подруг. И на это пошла девушка, уезжающая по поддельному удостоверению личности в немецком военном эшелоне, контролируемом особенно строго... Леня просто сказала матери: "Дай мне его, и я его провезу".
После многочисленных хлопот мы получаем от Шмидта военный грузовик. Большинство членов организации "Дрор-Хехалуц" покинуло в нем вильнюсское гетто. Руководство и актив "Дрора" перебрались из Вильнюса в Белосток.
А через несколько дней в гетто произошла новая акция, акция розового "шейна". Провели ее как ни в чем не бывало, при свете дня и при содействии еврейской полиции. Ведь речь идет всего-навсего о нескольких стах евреях! Вот кончится акция, и воцарятся в гетто тишина и порядок! Депортировали последних, у кого не было розового "фамилиеншейна" (члены семьи владельца желтого "шейна" получили "фамилиен-шейны" розового цвета), общим счетом 400 человек. Акция продолжалась несколько часов. Как обычно, литовцы вытаскивали людей из укрытий. В подвале на улице Шпитальная 15 пряталось много народу. Вошедшие в подвал немцы наткнулись на сопротивление. Два молодых еврея, Гаус и Гольдштейн, бросились на них с ножом и топором. Обоих застрелили на месте.
На следующее утро в "мирном" гетто тайно состоялись их похороны. А в полдень на стенах появились траурные объявления:
"В воскресенье на улице Шпитальная 15 пали товарищи Гаус и Гольдштейн. Вечная слава погибшим!"
НЕЗАДОЛГО ДО НАЧАЛА ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА В монастыре сестер-бенедиктинок состоялось совещание руководства "Хашомер хацаир". В ту пору только начали зарождаться новые идеи, которые никто не осмеливался высказать вслух. Но вот встал Аба Ковнер, и впервые за всю историю нашего уничтожения, в дни, когда еврейский народ бессильно истекал кровью, прозвучал четкий, решительный призыв: "К оружию!"
Душу озарило светом. Рассеялся кошмар гетто. Покончено с приятием мученичества, бессилия и рабства, отныне одна цель перед нами - бунт.
На этом заседании было постановлено:
1. Выпустить воззвание к молодежи гетто.
2. Внедрить новую идею в других гетто, особенно варшавском.
3. Придать работе движения единый характер под знаком идеи восстания. Убеждать в правоте нашей позиции.
4. Основать движение в Белостоке.
Этим заседанием была открыта в нашей жизни новая эпоха, хотя поначалу никто не ощутил особых перемен. Очень немногие знали подробности собрания в монастыре и не могли верно оценить его значение. Зато те, кто был осведомлен обо всем, изменились. Теперь каждое усилие обрело высокий смысл.
Эдек разрабатывает десятки планов и предложений. Вместе с товарищами он ежедневно выходит на свою каторжную работу, и под носом у немецких надсмотрщиков встречается с Хайкой, обеспечивая связь с монастырем. По вечерам, после возвращения в гетто, он неустанно работает - организовывает ребят, налаживает связи. В последние дни по вечерам он начал ходить в город на связь с нашими "арийцами", отрезанными от центра. Дважды его задерживали немцы, один раз уже повели в литовскую полицию, где бы его с легкостью опознали. По дороге сбежал, но не вернулся в гетто, пока не сделал того, что было намечено. И все это - просто и естественно, будто иначе и быть не может. В эти дни он часто повторял: "Вот и нашелся путь. Теперь стоит жить. Жить и драться!"
Проникнутый этой убежденностью, он знает, как нам теперь действовать, и одержим желанием увлечь своим знанием других.
В конце декабря из Вильнюса в Варшаву отправляется делегация: Эдек Боракс, Соломон Энтин и Исраэль Кемпнер (член молодежной организации Бейтар). Они везут в варшавское гетто рассказ об ужасной истории Вильнюса, правду о Понарах. И наше воззвание - призыв браться за оружие.
Рождество 1941 года. У христиан во всем мире - праздник; напиваются по этому случаю и караульные литовцы у ворот. Мы решили использовать этот вечер, чтобы собрать в гетто наших "арийцев".
Декабрьская вечерняя стужа. В гетто непривычная мирная тишина. Из церкви Всех Святых отчетливо доносятся ликующие звуки органа. Там, по ту сторону ворот, принялись колядовать. А тут мы, узники, уже давно не уповаем на бога: мы не верим в его справедливость и не ждем ее от него.
Дожидаемся прихода наших друзей, собратьев по работе и невзгодам. Ожидание окрашено страхом и тревогой, дай бог, чтоб удалось, - шепотом заклинает кто-то. Чтобы не попался Аба с его еврейским носом и Тося Альтман, которая только что приехала в Вильнюс и совсем не знает местных законов гетто.
Внезапно до нашего слуха доносится скрип - отворяются ворота Издали следим, кто входит. Все тут. В руках "шейны", задержались попозже на работе С серьезным видом подле Абы шагает Ривочка Медайскер, вот Тося с ее белозубой сияющей улыбкой, золотыми кудрями, выбившимися из-под меховой шапочки. Степенно входит Хайка, как ветер влетает Витка, сверкают из-под платка веселые совсем неарийские глаза Лизы
В большой комнате на улице Страшунь 12 (в комнате такая стужа, что соседи из нее бежали) собралась пестрая компания Тося - состоятельная полячка, путешествующая ради собственного удовольствия Хайка - Галина Воронович, бедная девушка - судомойка в дешевой столовке, Аба - монашка бенедиктинка Сарра Девельтов - прислуга, по 14 часов в сутки работающая на свою хозяйку христианку Витка - гувернантка у польской девочки, обучающая ее изящным манерам и Евангелию.
Тося рассказывает о Варшаве. Ее слушают, затаив дыхание. Вот уже два года существует варшавское гетто Нечеловеческие условия жизни, голод, эпидемии тифа. От них гибнут ежедневно десятки человек Прикрытые газетной бумагой трупы на улицах - обычное явление. Прохожие равнодушно идут мимо "Хесед шел эмет" (еврейское погребальное общество в Варшаве) не успевает хоронить мертвецов. Иногда тела по несколько дней валяются под открытым небом. Но рядом с ужасающей нищетой, с вымирающими от голода семьями, существует богатство и даже излишества. Их довольно много, тех, кто в гетто нажился и ведет роскошную, разнузданную жизнь. За деньги здесь можно раздобыть все. Иногда немцы покупают в гетто вещи, которые невозможно достать в городе
Между тем жизнь идет своим чередом функционируют все партии и организации, выходят газеты, устраиваются литературные празднества Халуцианская молодежь ведет многообразную работу Движение активно организуются центры "хахшары", поддерживаются контакты со всеми "кенами" - отделениями в рейхе и генерал-губернаторстве, издаются газеты, усиленно продолжается воспитательная деятельность. Товарищи преданы своему делу. Движение - единственный смысл их жизни, в нем - вся их юная надежда Мрачные улицы оглашаются подчас громкой, жизнерадостной песней, гремит "хора", которую отплясывают страстно и увлеченно.
Когда Тося кончила свой рассказ, в комнате воцарилась тишина. На какой то момент мы унеслись мыслями к стенам варшавского гетто, словно стремясь услышать поющие голоса и топот пляшущих молодых ног. Но тотчас мы вернулись к действительности - нашей - и к неизбежному заключению Варшаву от Вильнюса отделяет пропасть, и что возможно у них, у нас просто невероятно. У нас Понары.
В те дни было созвано заседание актива. Призыв секретариата не проник пока в широкие слои движения.
С приходом в гетто Абы усиливается работа по разъяснению новых идей. Этот период изобилует бурными спорами Я хорошо помню их содержание Основываясь на этих воспоминаниях и уцелевших документах, я хочу рассказать об одном из решающих совещаний актива, которое открыла Хайка.
- Нашему совещанию, - говорила она, - надлежит решить, какими в дальнейшем должны быть линия и работа движения Мы находимся в конце периода - периода усилии, имевших целью спасение актива, товарищей. Со всей остротой встал вопрос, правильна ли та линия, которой до сих пор мы придерживались. Заслуживает ли она быть курсом движения.
Возможно, ни, одно движение никогда не сталкивалось с подобной ситуацией Мы изолированы, отрезаны от центра в Эрец-Исраэль. Нет возможности обсудить наши проблемы с остальными отрядами движения в других гетто Решать и выбирать дорогу придется самим.
Встал Аба
- Со времени последнего совещания ряды наши поредели. В этот период у нас силой вырвали самых дорогих товарищей и послали на смерть. Я, однако, не собираюсь говорить сейчас о нашей боли и скорби. Я хочу произвести расчет. Теперь, а не когда-нибудь после, обязаны мы произвести расчет со своей совестью, и при этом полный. Депортация наших товарищей наконец обнажила перед нами правду, ту правду которая в глазах многих из нас все еще затуманена. Эта правда гласит: нельзя верить, будто те, кого увели от нас, живы, будто их увод был лишь высылкой. Все, что до сих пор нами пережито, означает Понары смерть. Но даже этот факт - еще не вся правда. Ибо она куда более огромна и глубока. Уничтожение тысяч - не что иное, как только предвестник ликвидации миллионов. Их смерть - наша окончательная гибель.
Пока мне трудно еще объяснить, почему Вильнюс истекает кровью, в то время, как Белосток живет тихо и спокойно. Почему произошло именно так, а не иначе. Одно для меня несомненно: Вильнюс - не одинок. Понары - не случайный эпизод. Желтый "шейн" - отнюдь не изобретение местного орткоменданта. Это продуманная система, пока скрытая от наших глаз.
Можно ли избежать ее действия? Нет, нельзя. Если мы имеем дело с последовательной системой, бегство с места на место - только самообман и, как всякий самообман - заведомо проигрышно. Ведь кто спасается из вильнюсского гетто в Белосток или Варшаву? Давайте скажем прямо - те, кто более молод, ловок и силен. А в объятом огнем городе останутся слабые, старики, дети. Но когда беда нагрянет и в города, где наша молодежь рассчитывает на безопасность, она застигнет ребят морально сломленными, лишенными корней, не готовыми ее встретить, растерянными. Поэтому наш первый ответ должен звучать так: нет спасения в бегстве!
Но существует ли вообще возможность спастись? Даже если ответ на этот вопрос жесток, мы обязаны его произнести:
- нет, спасения нет! А чтоб ответ наш был более точен - для единиц, десятков и сотен - возможно. Для народа, для миллионов евреев под немецкой оккупацией - нет спасения.
В таком случае, есть ли выход? - Да, выход имеется:
ВОССТАНИЕ И СОПРОТИВЛЕНИЕ С ОРУЖИЕМ В РУКАХ. Это - единственный выход, почетный выход для нашего народа. Мы должны осознать это во всей полноте, понять это мыслью, сердцем, всем своим существом. Мы должны думать об этом сегодня, чтобы завтра нам хватило времени подготовить для этой борьбы массы. Потому что этот выход заслуживает того, чтобы стать организованным и широкомасштабным мероприятием.
Помнится, когда Аба кончил говорить, воцарилось молчание. И только после долгой, невыразимо гнетущей паузы, поднялся Яаков:
- Мы - члены "Хашомера", и вся наша жизнь, все наше воспитание до сих пор были посвящены только одному - воссоединению с землей наших предков Эрец-Исраэль. Мы всегда, и притом категорически, отрицали диаспору со всеми ее явлениями. На европейское еврейство теперь обрушилась катастрофа. Возможно, оно выйдет из нее духовно сломленным, но нет уверенности, что ему грозит полное уничтожение. И в самом эпицентре этой катастрофы застряли мы, горсточка хашомеровцев. По правде говоря, то, что мы здесь находимся, - чистая случайность, потому что место наше в Эрец-Исраэль, на земле, с которой связаны наш путь и наша цель. Даже теперь мысль об алие - основа нашего существования. Мы должны приложить все усилия, чтобы спасти как можно больше наших товарищей. Возможности спастись и продолжить работу имеются. В Варшаве движение функционирует, там мы обязаны собраться, укрепить актив и все сделать, чтобы его сберечь.
Ведь мы воспитывались для труда и борьбы в Эрец-Исраэль, но не здесь. Бороться там - до победы. Здесь же, в гетто, это будет всего лишь демонстрация. К тому же нет у нас никакой поддержки. Сами по себе мы слабы и беззащитны, а враг безмерно силен. В таких условиях борьба совершенно бесперспективна, мы только погибнем все до единого. Вооруженное сопротивление не может явиться целью как движения, так и его актива.
Автор этих строк:
- Погибнет народ и уцелеет хашомеровский актив, которому удастся спастись. И те, кто останется, будут продолжать жить и, быть может, даже уедут в Эрец-Исраэль. И вот я спрашиваю: у кого из уцелевших хватит мужества посмотреть в глаза ребенку в Эрец-Исраэль, когда он спросит: а что сделал ты? Чем вы занимались, пока гибли тысячи и миллионы? Ответим ли мы ребенку: мы лишь себя спасали, искали "малины" и бессильно позволяли вести себя и других на смерть?
Я думаю, что именно потому, что мы так связаны с народом и что ишув в Эрец-Исраэль нам дорог, мы обязаны подняться на борьбу, борьбу за честь и достоинство народа, за его духовные ценности.
У каждой нации есть свои родники мужества и геройства, древние традиции и духовные завоевания, откуда черпают силы грядущие поколения. Но нельзя допустить, чтобы источники эти были только в прошлом. Они должны обновляться вечно.
Над нашим народом совершается кровавая расправа. Его главной части еврейству Европы, грозит физическое уничтожение. Как бы трагично ни было это для каждою из нас, объективно существует надежда, что народ целиком не погибнет. Что же учить, на чем воспитываться нашим будущим поколениям, нашей молодежи, которая еще будет расти в Эрец-Исраэль, если история нашего народа будет только историей погромов, уничтожения и бессилия?
Наша задача - вписать в эту летопись новую страницу, придать ей другое содержание, чтобы в нашей истории были и страницы героической борьбы, самообороны, отстаивание достойной жизни и достойная смерть. Если под таким углом зрения поставить себе задачу и осуществить ее, мы воплотим в дело нашу связь с народом и нашу ответственность, которая возложена на нас как на его авангард.
Слово взял Адам:
- Никто из выступавших тут не упомянул одной важнейшей проблемы. Я имею в виду коллективную ответственность, которую несет каждый еврей в гетто. Как можно думать о борьбе, подготовке вооруженной самообороны, когда всем нам заранее известно, что это может повести к огромному, непоправимому несчастью. А ведь мы не знаем, стоим ли мы на пороге полной ликвидации гетто, его окончательного уничтожения. В момент, кода мы приступим к действиям, разве мы не поставим все гетто под угрозу? Ведь речь идет не только о нашей личной готовности. Мы сами по себе готовы, но вправе ли мы брать на себя ответственность за всех евреев, подвергать опасности их жизнь и фактически содействовать массовому уничтожению в случае провала. Никто в гетто нас не поддержит, не поймет, а может, и проклянет и превратится в нашего врага, посчитав, что мы - причина надвигающеюся несчастья. Поэтому мы не вправе ничего предпринимать, прежде чем не изучим этот вопрос. Коллективная ответственность висит, как меч, над нашими головами.
В споре приняли участие многие. Иные еще не составили себе мнения. У многих сомнения взяли верх. Но были и такие, кто отчетливо различал дорогу. Аба подвел итоги:
- Неясный момент в дискуссии - откуда уверенность, что мы - накануне массового физического уничтожения. Хотя для меня это несомненно, я не смогу убедить в этом других, потому что абсолютно неотразимым аргументом будет располагать лишь тот, кто останется из нас последним. И тем не менее, любой, кто трезво, с открытым сердцем и, главное, со здоровым инстинктом наблюдает за тем, что происходит вокруг нас, не может не быть убежден, мы идем навстречу окончательному и всеобщему уничтожению. Придет день, когда это усвоят многие, но важно, чтобы это понимание не пришло слишком поздно, когда мы окажемся уже обезволенными и отчаявшимися. Поэтому мы обязаны сделать выбор, невзирая на колебания.
Здесь у нашего народа нет убежища. Масса - для нее пути спасения закрыты. Повезти может единицам, от силы сотням. Но вправе ли мы встать на этот путь спасения? Еврей-индивидуум и без нас сделает все, чтобы себя спасти, но если мы укажем на этот путь, тем самым мы навяжем его всем. Однако окончательный итог посрамит нас и докажет, что путей спасения не было, а тем временем силы сопротивления и борьбы в народе истощатся и иссякнут.
И еще: мы должны помнить, что возможности и условия спасения единиц будут до того трудными (в обстановке организованной охоты на евреев и враждебности населения), что и его придется покупать ценой подлости: играть в антисемита в то время, как твоих братьев гонят на бойню. Низость - спастись за счет другого, и предательство - служить у врага, чтобы уцелеть.
Верность движению означает сегодня спасение нашего человеческого достоинства и чести народа в борьбе с убийцами. Разве есть более благородное веленье - превратить отчаяние народа в организованное сопротивление?
Нам говорят здесь о коллективной ответственности. Как, мол, взвалить на себя ответственность за поступки, которые в итоге обернутся тысячами жертв. Действительно, коллективная ответственность - одна из наиболее трудных проблем в нашей жизни. Но к чему она сводится в конечном счете? Возможно, что наши действия ускорят конец, и он наступит до срока, но ведь все равно этого не миновать. И я спрашиваю: кто ответит за то, что мы все отправимся на смерть, как безгласная скотина?
Здесь интересовались, как мы можем сопротивляться, когда силы до трагичности неравны. Нет надежды победить, нет никаких шансов дать настоящий бой. Условия в нашем гетто таковы, что любая попытка будет обречена на провал. Но нельзя этим обуславливать решение. И не в разработке плана - проблема. План появится. Как действовать - станет ясно. Главное в другом: можем ли мы не сопротивляться? Чтобы идти этим путем, надо иметь много мужества, самоотверженности и веры. То, что мы собираемся предпринять - не есть акт отчаяния. Это еще не конец света. Объективно, может быть будет и так, но сегодня мы призваны сделать решительный выбор.
Задачи наши трудны. Прежде всего, мы обязаны освободиться от всех иллюзий, сами осознать положение и помочь сделать это другим; учесть до конца опасность; будить в молодежи, беспомощной и подавленной акциями, веру в свои силы; воспитывать национальную гордость и ненависть к врагу, а потом повести в бой; бороться организованно.
Мы станем сильны, когда в эти кровавые потемки проникнет свет сознания, мысль, что отныне - мы сами господа над смертью. Тогда появится смысл и нашей жизни.
Вы спрашиваете, а что произойдет, если массы нас не поймут? Не знаю. Я знаю, однако, что мы не пойдем, как скот, на бойню!
Конечно, нелегко далось нам так, сразу переменить свои воззрения. Многие переживают настоящий психологический и идейный кризис. Подчас начинает казаться, что мы одиноки и брошены на произвол судьбы в окутавшем весь мир великом мраке и должны ощупью искать путь к свету. Отсюда колебания, заблуждения. Но ясно, что все, что наши товарищи чувствуют и говорят в эти минуты, есть результат высшей заботы об идеалах и святынях еврейского народа.
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ. Гетто погружено в безмолвие и мрак. По узким темным переулкам летит снег. Как только снежинки касаются земли гетто, их сверканье гаснет и превращается в грязь. Потемки сгущаются, и даже сама белизна не в состоянии их смягчить и рассеять.
А из-за стен, с той стороны доносятся звуки джаза. Крикливо празднуют приближение нового года претенденты на завоевание всей планеты. Пьют и считают дни, отделяющие их от Москвы. И от их долетающих до гетто пьяных голосов пахнет кровью:
"Когда из-под ножа брызжет еврейская кровь", - горланят они.
Семь глухих переулков отвечают на эту песню сдержанным эхом. И сердце уже не замирает от страха, не сжимается от боли и не бунтует в бессильном отчаянии. Ведь с песней этой мы уже свыклись. Ею насыщены вчера и сегодня, и она несется навстречу завтра. Ее слова сделались привычными, обыденными до такой степени, что в мозгу у нас неотвязно вертится ее мотив.
Как все это до боли запечатлелось в памяти!
Но от той новогодней ночи у меня сохранилось не только видение грязных луж и тяжкого мрака гетто, не только звуки "Хорст-Вессель лид" ("Хорст-Вессель-лид" - гимн штурмовиков.).
Я вглядываюсь в сумрачное далеко того вечера, и передо мной проходят другие картины. В потухших, свыкшихся с мраком зрачках вспыхивают снопы света.
Сначала они слепят, а потом...
Двор на улице Страшунь 2. Большой зал, наполовину погруженный в мрак. Несколько десятков сосредоточенных юношей и девушек. Серьезные лица с застывшим выражением напряженного ожидания. Сто пятьдесят пар глаз вонзились в одно лицо, сто пятьдесят внимают одному голосу. Он дышит силой и болью. Звучат памятные слова - текст первого воззвания (Оно написано Абой Ковнером и зачитано им и Тосей на идиш и иврит. Адресовалось прежде всего участникам халуцианского движения.) :
НЕ ДАДИМ ГНАТЬ СЕБЯ, КАК СКОТ НА БОЙНЮ. "Еврейская молодежь, не верь обманывающим тебя. Из восьмидесяти тысяч евреев "литовского Иерусалима" осталось всего двадцать тысяч. На наших глазах у нас вырвали родителей, наших сестер и братьев.
Где они, сотни евреев, уведенных на работу облавщиками-литовцами?
Где раздетые женщины и дети, с которыми нас разлучили в страшную ночь провокации?
Где евреи Судного Дня?
И где наши братья из Второго гетто?
Кто был угнан за ворота гетто, тот уже не вернется.
Все пути гестапо ведут в Понары. А Понары означают смерть.
Колеблющиеся! Отбросьте все и всяческие иллюзии: ваши дети, жены и мужья их больше нет.
Понары - не концлагерь. Там всех расстреляли!
Гитлер замыслил уничтожить всех евреев Европы. Волею судеб литовские евреи стали первыми в очереди.
Не дадим себя гнать, как скот на бойню!
Да, мы слабы и беззащитны, но единственный ответ палачу - сопротивление!
Братья! Лучше пасть свободными борцами, чем существовать из милости убийц.
Будем сопротивляться! Сопротивляться до последнего вздоха!
1 января 1942 года, Вильнюс, гетто.
И снова тишина. Никто не нарушает молчания. И только слезы поблескивают в десятках молодых глаз. И только безмолвная волна чувств затопляет сердца. И руки судорожно сжимаются в кулак.
Вдруг в углу зазвучал голос. Приглушенно, неторопливо. И всех зажгла песня, расковала сердца, объединила. И вот уже, отбросив сомнения, люди поют, поют самозабвенно всем сердцем, словно стремясь напитать слова собственной кровью:
Чем сгинуть,
Лучше пасть геройски.
Шею подставлять под нож?
Нет и никогда!
Не сидите по углам,
Каждый со своей болью
Пока хоть единая искра светит,
Должен прийти рассвет!
Казалось, наша песня обрушит стены гетто, прорвется туда, где раздается звериный рык жаждущих еврейской крови врагов, удушит и раздавит их силой нашей ненависти и твердой верой в их гибель.
Вера и ненависть - вот что сплавилось в наших сердцах в эти дни, и только почувствовавшие в себе этот сплав поднимутся на смерть, чтобы остаться жить в памяти своего народа.
Тося прибыла к нам из мирных, спокойных гетто, где лихорадило лишь от усиленной воспитательной и общественной работы. Находясь здесь, она впитывала новую, неизвестную ей действительность, жуткую правду о физическом истреблении. Пережив глубокое потрясение, она начинает вместе с нами бороться за реализацию новых идей, вкладывая в это всю свою энергию. Волей судьбы она стала связующим звеном между изолированной вильнюсской группой и остальными отрядами движения, сближая нас с тысячами евреев в разных гетто, олицетворяя жизнь движения, озаряя мрак наших дней светом оптимизма.
Было время, когда ее брызжущая радостью молодость, ее любовь к прекрасному побуждала ее товарищей радоваться жизни, бороться за скрытую в человеке красоту. Молодое веселье теперь погасло. На него пала тень взрослой серьезности и решительности. Но спокойную улыбку, любовь к людям и тягу к прекрасному Тося сохранила, и сейчас это дает ей силы.