Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

-- Да, да, именно так, -- Элефантов нервничал, не скрывал этого и
больше всего хотел, чтобы Мария развеяла его сомнения, это было легко --
улыбка, одно слово, ободряющий жест...
Но она только задумчиво наклонила голову.
-- Послушай, Машенька, -- решившись, он заговорил быстро и взвинченно.
-- Я хочу, чтобы ты была только моей женщиной!
То, что подспудно мучило его все это время, требовало выяснения, и он
был рад неожиданно вырвавшимся словам, которые должны были сделать это.
-- Это невозможно, -- холодно ответила Мария.
Его как будто облили водой.
-- Но почему, почему?!
-- Хотя бы потому, что ты не можешь быть только моим мужчиной! -- Тон
ее стал совсем ледяным.
-- Почему же не могу? Я только этого и хочу! Единственное, чего я не
могу -- жениться на тебе.
-- Вот об этом и разговор. Что же ты мне в таком случае предлагаешь?
-- Но ты можешь быть моей фактической женой...
-- Да если хочешь знать, я это ненавижу! -- с неожиданной злостью
сказала она.
-- Что ненавидишь?
-- Фактических жен, вот что! -- Она нервно мяла руками кружевной
платочек.
-- Но почему?
-- Да что ты заладил: почему да почему! Подумай еще и о том, что я не
могу все время оставаться одна! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть
отец!
-- Одно не исключает другого. Встретишь хорошего человека и выйдешь...
-- Как же я его встречу, если буду только с тобой? И потом, разве так
сразу выходят замуж? Этому всегда предшествуют определенные отношения!
Она была права, и эта правота убивала, так как не оставляла места
надеждам. А мысль об "определенных отношениях" вызвала неистовую волну
ревности.
-- Но я же люблю тебя... И эта неопределенность положения так
унизительна... Помнишь свою шутку?
Она наморщила лоб.
-- Ну, если бы ты с тем парнем поднялась к себе, а я остался сидеть
внизу? Это же чертовски обидно...
-- А ты не думаешь о том, что человек, с которым я поднялась бы наверх,
может стать отцом моего ребенка?
Приставший к ней на улице подвыпивший юнец явно не подходил на роль
отца Игоря, и Элефантов поморщился.
-- Или, думаешь, меня не унижает, когда ты приходишь ко мне ночевать и
вынимаешь продукты, приготовленные руками жены, собиравшей тебя в
командировку!
Такой случай действительно был, они вдвоем съели сваренную Галиной
курицу, он испытал неловкость и пожалел, что не выбросил приготовленный дома
пакет, а Мария со смехом проехалась по поводу неверных мужей и сомнительных
командировок. Значит, она просто скрыла, что ей так же неприятно, как и ему,
значит, она тонко чувствует все шероховатости в их отношениях, отсюда и
различаемый им холодок.
-- И вообще, ты думаешь о моем положении? Что могут говорить обо мне?
Шлюха, принимающая чужого мужа!
Мария вскочила и возбужденно ходила по комнате.
-- Но я люблю тебя! Очень люблю! Мне тяжело, я страдаю...
-- А может быть, это месть? -- Она опять села рядом. -- Свыше? --
Пальчик указал на потолок.
-- Но за что?
-- За твое отношение ко мне три года назад! Нет, она не забыла
незастеленных диванов, будь они прокляты!
-- Но тогда я был совсем другим! -- в отчаянии выкрикнул Сергей.
-- А сейчас я другая! -- отрезала Мария, и фраза причинила ему боль.
Что она хочет этим сказать?
-- Но что же делать?
-- Да ничего. Пусть все так и остается. Чувства есть, будем встречаться
время от времени на час-два...
Ну что ж, получай по заслугам. Бумеранг возвращается. Значит,
всего-навсего один из четырех углов.
-- Ты хотя бы сняла эту побрякушку, -- он схватил ее запястье.
-- Не буду! -- с упрямой злостью она выдернула руку. -- Браслет ни о
чем не говорит! По крайней мере, о том, на что ты намекаешь!
Элефантов снова поморщился. Да что она его, дураком считает? Когда
мужчина делает женщине такой подарок, все ясно и без намеков. В память о
совместной работе или товарищеских отношениях золотые браслеты не дарят.
Зачем же отрицать очевидное? Впрочем, есть бабы, уверяющие, будто в постели
с любовником их застали во время невинного отдыха!
Но тут она тяжело вздохнула и, закрыв глаза, начала массировать веки --
неприятные мысли ушли бесследно, как вода в песок.
-- Я тебя расстроил? Извини... -- порыв прошел. Остались только любовь,
нежность и непереносимая горечь.
-- Да ничего, -- судя по тону, она уже успокоилась. -- Пойдем, я
обещала сходить с Игорьком в кино. Ты выходи первым.
Что интересно: когда он приходил к ней просто так, она не стеснялась
уходить вместе. А после близости предпочитала расходиться поодиночке.
Женская логика!
Поджидая ее на трамвайной остановке, Элефантов думал о состоявшемся
разговоре. И чувствовал себя виноватым: Мария -- прямая и честная женщина,
сама не затрагивала щекотливую тему, а он напросился, и она ясно дала ему
понять, что он эгоист, думающий только о себе и ни в грош не ставящий
интересы женщины, которую будто бы любит.
Она права. Иметь комнатные туфли в ее квартире и жену -- в своей может
только махровый эгоист. Разойтись с Галиной? Та уже давно не волнует его как
женщина, но она прекрасный человек, любит его и совершенно не заслужила
такого финала семейной жизни. И потом, Кирилл... Он никогда не поймет, как
это его любимый папка будет жить где-то в другом месте, с чужой тетей и
каким-то незнакомым мальчиком. И объяснить ничего ему будет невозможно. И
как он будет существовать без Кирилла? Но без Марии он тоже не может...
-- О чем задумался? -- Мария, как всегда, подошла незаметно, почему-то
он не мог своевременно увидеть ее, даже если специально поджидал.
-- О тебе.
Она никак не отреагировала. И вообще держалась как посторонний человек,
как будто не она металась в его объятиях час назад.
Сергей проводил ее до дома матери и смотрел вслед, пока не захлопнулась
дверь, ожидая, обернется она или нет. Она не обернулась. Как всегда. Тогда
он поехал в аэропорт и вылетел в Москву, в командировку, которая для его
жены началась еще вчера вечером.
В самолете он размышлял о разговоре с Марией и грустил, но это была
светлая грусть: его возлюбленная -- умная и порядочная женщина, она отвечает
взаимностью, но более трезво смотрит на жизнь. И она права -- от фактов не
уйти...
Но эта правота казалась неправильной и несправедливой, мириться с ней
было невозможно, но опровергнуть или поколебать невозможно тоже. Оттого и
щемила душа и тоска требовала выхода.
Сергей достал ручку и пристроил на колене блокнот.
... Но внезапно проступают слезы россыпью,
Глаз твоих заледенеет свет,
Больно колешь острыми вопросами,
На которые ответа нет.
И не первый я над ними мучаюсь --
Это ведь одна из вечных тем:
Гибнут чувства, безнадежно путаясь
В паутине жизненных проблем.
Если бы она его не любила... Парадокс, но было бы легче: нет, значит,
нет! А так... Вдвое, втрое обидней от злой гримасы судьбы, до боли, до слез
жалко себя и ее. Нет, надо что-то делать! Черт возьми, но как же разорвать
проклятую паутину?
За иллюминатором поплыл вверх горизонт, сильно накренилось крыло.
Самолет заходил на посадку.
Элефантов снова ходил по кабинетам, снова демонстрировал таблицы,
расчеты, схемы и графики, доказывал, убеждал, спорил и не соглашался,
находил союзников и противников, в общем, варился в котле, избежать которого
не может ни один человек, пробивающий новую спорную идею. Но странное дело:
все это не затрагивало его как обычно, воспринималось отстранение, словно
происходило с кем-то другим. Потому что значимость вопроса, который ему
предстояло разрешить, отошла на второй план, оттесненная мыслями о Марии.
После окончания рабочего дня Элефантов не бродил по столице, не ходил в
музеи, театры и выставочные залы, отклонял предложения ребят из головного
НИИ "сообразить" чего-нибудь, хотя это, несомненно, способствовало бы
установлению более тесных контактов, так необходимых человеку в его
положении. Он просиживал вечера в отдаленной гостинице и остановившимися
глазами смотрел в окно, разрываемый противоречивыми чувствами.
Ему все на свете стало неинтересно. Все. Кроме одного.
До-тошноты грустно в синий вечер,
И по телу пробегает дрожь,
Я другой, такой, как ты, не встречу,
Но и ты меня второго не найдешь.
Втайне, не признаваясь даже себе, он надеялся: стихи сделают то, чего
не смогли слова, -- переубедят Марию. В конце концов, логически безупречные
решения далеко не всегда являются правильными, любовь выше трезвого расчета.
Сергей писал Марии через день, как бы разговаривая с ней, ощущая ее
присутствие. Часто рвал исписанные листы и начинал все заново: оказывается,
сказанное и написанное здорово различаются между собой, на бумаге слова
приобретают иной оттенок и из возвышенных могут стать стыдными и пошлыми.
Понимая, что при нынешних темпах почтовой связи он вряд ли успеет
получить ответ, Сергей имел затаенную мысль: может, Мария напишет и, когда
не заставшее его в Москве письмо вернется обратно, даст ему прочитать. А
может, напишет и сохранит до его приезда...
Когда он вернулся, оказалось, что Мария писем не писала.
-- Они бы все равно не дошли.
От ее трезвого тона мысли о написанных и неотправленных письмах
показались ему совсем глупыми.
Отсутствовал он немногим более недели, но за это время Мария отдалилась
от него еще больше. Иногда оказывалось, что им не о чем говорить, и Сергей,
многократно извинившись, рассказывал привезенные анекдоты, большинство из
которых совсем не подходили для нежных ушек Прекрасной Дамы. К его
удивлению, Марию это ничуть не шокировало, более того, многие она уже
откуда-то знала. Пытаясь вернуться к общему делу, Элефантов завел разговор о
науке, но выяснилось, что Мария не раскрывала принесенных им книг.
-- Знаешь, все некогда: то домашние дела, то с Игорьком надо
позаниматься. Да и чувствую себя неважно, головокружения донимают.
Это объяснение тоже не показалось убедительным, тем более что Мария
затеяла ремонт и тратила уйму сил и времени, чтобы добыть паркет, импортную
плитку, необычную сантехнику.
-- Валечка, здравствуй! -- радостно говорила она в телефонную трубку, и
Сергей удивлялся такой сердечности, ибо Мария всегда была невысокого мнения
о соседке, считала ее сплетницей и за глаза пренебрежительно называла
Валькой. -- Я достала тебе чудесные босоножки. Да, да, шпилька, двенадцать
сантиметров. Что-что? Югославские. Да, сто. В общем, принесу, посмотришь. А
как там мой вопрос? Сейчас запишу. Как зовут? Молодой? Ха-ха-ха, постараюсь.
Ну" всего доброго.
-- Здравствуйте, это Алик? Я от Валентины Ивановны. Да, Прохоровой. Вы
мне поможете с чешским компактом? Я буду очень признательна. Да, да.
Ха-хаха. Ну, может быть. Так когда подъезжать?
И так целый день. Элефантов давно чувствовал, что интересы Марии лежат
в чуждой для него сфере. Вот и сейчас он не мог понять, чем салатный или
голубой унитаз лучше обычного и стоит ли он таких усилий.
Под предлогом разгрома в квартире и крайней занятости Мария прекратила
свидания с ним, и оказалось, что без постели -- единственного связывавшего
их звена -- они совершенно чужие люди. Пожалуй, со Спирькой у нее было
больше общего. В период расцвета отношений Сергея с Марией тот терпеливо
выжидал, а сейчас как ни в чем не бывало вернулся к прежней роли.
Вновь Мария заинтересованно обсуждала с ним что-то вполголоса,
прекращая разговор при появлении постороних, вновь он приносил ей какие-то
свертки и пакеты, у них была уйма общих знакомых, они могли подолгу
разговаривать, весело смеялись. Все это вызывало у Элефантова чувство
недоумения и обиды: ну что, спрашивается, могло связывать Прекрасную Даму с
жалким спивающимся человечком?
Потом оказалось, что Мария подружилась с краснолицым истопником
института Толяном. Молодые здоровые парни, занимающиеся работой для
пенсионеров, всегда казались Сергею ущербными. Но Толян, судя по всему,
таких взглядов не разделял. У него было много свободного времени и "жигуль"
-- он оказывал услуги по извозу тем институтским начальникам, которым не был
положен персональный автомобиль, и, пользуясь их благосклонностью, успевал
калымить, сшибая рубли, трояки и пятерки.
Когда Элефантов первый раз увидел, как Мария любезно беседует с
Толяном, дружески улыбается ему, он от удивления чуть не лишился дара речи.
-- Что у тебя с ним за дела?
-- Договаривались насчет мебели, у него знакомый на базе.
-- А почему он смотрел на тебя маслеными глазами?
-- Глупый, Толян -- хороший парень.
И снова для Элефантова оказалось загадкой, что хорошего может найти
Прекрасная Дама в этом прощелыге.
Дела захватили Нежинскую целиком. Алик достал голубой унитаз и раковину
для ванной, Толян -- фарфоровые краны и какой-то необычный душ, неизвестный
Саша -- паркет. Эдик Хлыстунов и Толян перевозили все это на квартиру
Нежинской, Виктор монтировал.
Сергей как-то сам собой оказался вне круга ее дел и интересов. Она его
ни о чем не просила, хотя он был бы рад выполнить ее просьбу. Впрочем, он не
умел ничего доставать и даже не знал, где водятся импортные унитазы, паркет
и тому подобное добро. Мария это прекрасно понимала.
Зато Хлыстунов проявил способности незаурядного снабженца. То он принес
образцы немецких моющихся обоев, то нашел человека, имеющего выход на
розовый кафель, потом договорился насчет уникальной газовой плиты. Словом,
незаменимый, очень полезный и практичный друг. Теперь Эдик заходил к Марии
почти каждый день, ждал ее после работы на своем "Москвиче", несколько раз
она уезжала с Толяном.
Все эти алики, эдики, толяны, саши и Викторы роились вокруг Марии, как
мошкара вокруг яркой лампы, наперебой выполняя ее желания: договориться,
достать, обеспечить, привезти. Вряд ли можно было предположить, что эта
прожженная публика просто так, бескорыстно, оказывала ей всевозможные
услуги, не ожидая ничего взамен.
Ну, Эдик понятно, но остальные... Глядя, как мило обращается Мария со
всей этой братией, Элефантов вспомнил слова Спирьки о товаре, которым она
расплачивается за услуги, и ему хотелось кричать. Разве она не понимает, как
могут истолковать эти прохвосты ее любезность? А если понимает, почему так
держится с ними?
Душа у него все время болела, он тосковал, не находя ответа на мучающие
вопросы. Тугой узел проблем следовало решать радикальным способом. Так будет
правильно и честно.
-- Выходи за меня замуж.
Он ожидал любой реакции, но не такой. Мария надула щеки, выпучила
глаза, сделав смешную гримасу и дурачась, закрутила головой.
-- Нет, не выйду!
-- Почему?
-- Перестань! -- она отмахнулась.
-- Скажи почему, -- настаивал Элефантов.
-- Да потому, что это глупости, -- Мария снова сделала
пренебрежительный жест.
-- Не понимаю.
Она оставила шутливый тон.
-- У тебя хорошая семья, любимый сын. О тебе заботятся, и, к слову,
лучше, чем это делала бы я...
-- Я это знаю, и все равно...
-- Подожди, -- она остановила его решительным жестом. -- Разрушать все
это? Ради чего? Ведь нечто необыкновенное у нас будет недолго, от силы год.
А потом -- все то же самое.
Мария не была мудрее его и не сказала ничего нового. Обо всем этом он
думал и сам. Но она рассуждала трезво, отстранение, чего он делать не мог.
-- Пусть только год, я согласен...
-- Согласен? -- раздраженно перебила она. -- А о Галине и Кирилле ты
подумал? Она отдала тебе лучшие годы жизни, родила сына, а теперь ты хочешь
бросить ее? Разрушить семью? Ведь семья -- это самое главное, что есть у
человека!
-- Постой, постой, -- на этот раз он осмелился не оставлять без
внимания неоднократно подмечаемое противоречие между словами Марии и ее
поступками. -- От тебя, мягко говоря, странно слышать панегирики в защиту
семьи! Ты же сама развелась с мужем! И по своей инициативе!
Мария запнулась, как плохо подготовленный оратор при неожиданном
вопросе, и Элефантов испугался собственной дерзости: никогда раньше он ей не
перечил.
-- Да, я разошлась с мужем и живу одна, и мне это нравится! -- Она
быстро оправилась, и теперь в голосе слышалась злость. -- Но я не ставила
развод в зависимость от каких-нибудь причин. И не спрашивала ни у кого
предварительного согласия на замужество! А ты это делаешь!
Элефантов смутился, почувствовал себя уличенным в чем-то
предосудительном, недостойном, хотя, на его взгляд, ничего предосудительного
или недостойного не сделал. А в мозгу раскаленным гвоздем торчала в запале
вырвавшаяся у Марии фраза: "Я живу одна, и мне это нравится!"
Впервые пришла ужасная мысль, что она вовсе не женщина с несложившейся
судьбой, напротив, она выбрала ту судьбу, которая ей больше подходит.
Представления о Нежинской как о матери, в одиночку поднимающей ребенка,
развеялись, еще когда он поближе познакомился с ее бытом. Игорек, о котором
она много говорила, жил с Варварой Петровной сам по себе, лишь изредка на
выходные Мария брала его погостить. Все остальное время она была свободна от
семейных обязательств и тех ограничений, которые неизбежно связаны с
замужеством. "Свободная женщина"! Когдато он считал это позорящим ярлыком. И
это, оказывается, ее вполне устраивало! Как же так?
От растерянности и недоумения у Элефантова перехватило горло. Как же
так? Совершенной только что открытие перечеркивало облик Марии. Значит, в
его логические построения вкралась какая-то ошибка. Но какая? Он искал ее и
не находил, спорил сам с собой, и все это вовсе не способствовало душевному
покою.
Домой он приходил рассеянным и раздраженным, Галина ничего не
спрашивала, обходясь с ним бережно и осторожно, как с тяжелобольным. Но
долго это продолжаться не могло, и как-то она задала назревший вопрос: "Что
с тобой, Сереженька? У тебя неприятности?"
Врать, изворачиваться и лицемерить он не мог. Или не хотел. Стараясь не
глядеть в остановившиеся глаза жены, он сказал все, что требовалось в данной
ситуации. Она хорошая жена и прекрасный человек, но, к сожалению, любовь
прошла и семейная жизнь начала его тяготить. Он пытался бороться, но с этим
ничего не поделаешь. Так что...
Высказавшись, он вышел на балкон и закурил, ощущая себя предателем.
Галина весь вечер тихо плакала в спальне, потом ушла к матери, на другой
день, вернувшись с работы, он обнаружил, что ее и Кирилла вещи исчезли.
Квартира сразу опустела, и Элефантов почувствовал себя осиротевшим.
"Ничего, -- стиснул зубы Сергей. -- По крайней мере, так честнее".
Мария никак не отреагировала, когда он рассказал о случившемся,
как-будто его личная жизнь не имела к ней ни малейшего отношения. Она была
целиком поглощена своими новыми заботами. Толян принес ярко иллюстрированный
западногерманский каталог "Квартирные интерьеры", и она с упоением
подробнейшим образом изучала его. У Элефантова мелькнула мысль, что если бы
она так же самозабвенно занималась теорией передачи информации, то достигла
бы значительных успехов. А если бы уделяла столько времени чтению, то
перечитала бы все книги из своей библиотеки.
Увы... За последние годы она прочла только несколько повестей, да и то
таких, которые пользовались шумной популярностью у играющих в интеллектуалов
обывателей. Читала очень медленно, как второклассница, -- сказывалось
отсутствие навыка. Суждения ее о книгах и кинофильмах были
несамостоятельными, поверхностными, чтобы не сказать -- примитивными. Все
это ей снисходительно прощалось: мол, что взять с красивой женщины!
Влюбленный Элефантов собирался подтянуть ее до своего уровня, подбирал
книги любимых авторов, представлял, как они станут обсуждать их, надеялся,
что сможет сформировать у нее собственную позицию.
Но у Марии находились сотни причин, мешающих выполнять намеченную
программу. В ее интерпретации все свободное время тратилось на хозяйственные
заботы и воспитание ребенка. Однако Элефантов видел, на что у нее уходили
часы, а то и целые дни.
Съездить в дальний конец города к знакомой посмотреть шкурки для
дубленки, потом по рекомендациям искать хорошего скорняка, договариваться с
ним, записываться в очередь. Потом надо было примерить у другой знакомой
финские сапоги, и снова поиски сапожника, который может аккуратно ушить
голенища по ноге. Постепенно Элефантов понял, что эти дела никогда не
кончатся, на смену одним придут другие, отнимая у Марии силы и время. Бег в
беличьем колесе? Но можно ли осуждать женщину за то" что она хочет быть
элегантной? Жизнь есть жизнь, она молода и вынуждена сама заботиться о себе.
Неужто было бы лучше, если бы она просиживала над книжками и одевалась в то
вторсырье, которым завалены промтоварные магазины? Элефантов представил, как
выглядела бы Мария в платьях, туфлях и пальто, купленных в свободной
продаже. Нет, сказать такое мог только самый отъявленный ханжа. И все же...
Есть немало женщин, успешно сочетающих природную тягу к красивым нарядам с
занятием настоящим делом! Может быть, и Мария научится совмещать?
Поэтому он обрадовался, увидев у нее только что купленный томик Грина.
-- Десять рублей отдала. Пусть лежит для Игорька.
Элефантов был противником покупок у спекулянтов. Хотя, с другой
стороны, где еще взять хорошую книгу? Вот только прочтет ли ее Игорек?
Достать книжку, легче, чем привить интерес к чтению. А кто занимается
воспитанием парня? Бабушка знает одно: накормить и напоить. Приходящая мама?
Она больше говорит, чем делает. Многочисленные дяди, играющие с ним, как с
котенком? Впрочем, это уже другая тема.
-- Дашь прочитать? -- Элефантов провод рукой по обложке. Феерическая
фантазия Грина увлекала его с детских лет.
-- Конечно.
-- Кстати, ты знаешь, что Грин никогда не путешествовал?
-- Знаю. Он был пьяницей, работал в порту, ничего не видел... Выдумывал
и писал...
Такая уничижительная оценка великого романтика сразу отбила охоту
продолжать разговор. Но книжку он взял.
Сергей уже понял всю бесплодность своих мечтаний. Нежинскую не
интересовало то, что, по его представлениям, должно было интересовать. В
этом заключалась горькая правда. Точнее, ее половина. А вторая половина была
еще более горькой, он сам тоже не оченьто интересовал Марию. Эту мысль он
старательно прогонял и даже делал вид, что ее вообще не существует, но она
мелькала вновь и вновь, и надо признаться, что каждый раз для нее были
какие-то основания, и в последнее время все более весомые.
Сославшись на дела, она отказалась провести с ним выходные, а в субботу
он видел ее в машине Хлыстунова. В воскресенье он искал ее целый день, на
стук никто не отозвался, номер Варвары Петровны долго не отвечал, потом
трубку взял Игорек и ответил, что мамы дома нет, и когда она придет, он не
знает. Голос у ребенка был печальным, и Элефантова он называл дядей Валей.
Где она? С кем? Эти вопросы грызли Элефантова, не давали ему работать,
читать, отдыхать, спать. Он чувствовал себя больным.
В понедельник Мария долго беседовала с Эдиком по телефону, он что-то
предлагал, она соглашалась. После работы Сергей пошел ее проводить,
пригласил в кино, но она ответила, что спешит к Игорьку.
-- Почему так? -- недоумевал Элефантов.
"Да потому, что ты отъявленный собственник и гордец. Ты презираешь
Спирьку и Эдика, считаешь себя выше их, а почему, собственно? Они добрые,
отзывчивые, покладистые ребята, они помогают Марии, не претендуя на
монополию в чувствах. Ей с ними легче и проще, чем с тобой, недаром она
поддерживает с ними ровные добрые отношения уже много лет. А ты вспыхнул как
порох и требуешь исключительного внимания, такой же пылкой, как сжигающая
тебя, страсти! Ты нетерпим, неуступчив и к тому же семейный, любые отношения
с тобой создают женщине репутацию разрушительницы семейного очага! Что,
съел?"
Невидимый собеседник был желчным, беспощадным и злым. Но был ли он
правым?
Элефантов сидел один в пустой квартире. Вечер тянулся до бесконечности
долго, деть себя было некуда. Он стал думать о Спирьке и Эдике. У них было
много общего: оба не любили ни с кем ссориться, не могли открыто отстаивать
в принципиальном споре свою точку зрения. Не отягощены особыми принципами,
не стремились быть первыми в чем бы там ни было. Не ставили высоких целей и
вместе с тем не упускали возможности урвать то, что можно, без особого риска
для себя. Оба не слишком щепетильны в вопросах чести, им можно безнаказанно
наставлять рога, да и плевок в физиономию они скорее всего снесут как
безобидную шутку. Последствий-то никаких -- вытерся, и все.
Нет, равняться на таких славных ребят он не будет. Но что привлекает к
ним Марию? Что? Что?!
Они удобны, да, именно удобны, но разве это-свойство может казаться
привлекательным для такой женщины, как Нежинская.
Мысль Элефантова билась в тупике, что было для него совершенно
непривычно, он умел с ходу решать любую задачу, верил в свои силы, всегда
рассчитывал только на себя. Все, чего он достиг, являлось результатом его
собственных усилий, плодом его трудоспособности, целеустремленности, ума. Он
знал себе цену и сознавал, что обладает большими способностями, чем многие
его сверстники, поэтому чувствовал себя уверенно, не тушевался перед
авторитетами, держался независимо с начальством, по всем вопросам имел
собственное мнение и не боялся его высказать. Это позволило добиться хороших
результатов в науке, уважения коллег, признания, пусть пока и небольшого, в
профессиональных кругах.
Словом, у него никогда не было поводов к недовольству жизнью. Главное у
человека -- перспектива, считал он. А у него перспектива была. Он никогда не
стремился к славе, почестям, огромным окладам и головокружительным премиям,