Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

что... Сергей вспомнил, что говорил по этому поводу Спирька. Тогда он и
думать о таком не хотел, но другого объяснения ее широких контактов и
обширных возможностей найти не удалось. К -- тому же... Спирька, конечно,
никчемный, спивающийся человечек, он безвольный, бесхарактерный,
беспринципный... Но справедливости ради следует сказать, что пристрастия
врать, звонить языком абы о чем, без всякого повода, у него нет.
Сердце Элефантова покатилось куда-то вниз, интерес ко всему пропал, от
хорошего настроения не осталось и следа. Больше всего ему сейчас хотелось
закрыться одному в комнате, лечь в постель и заснуть. Но рядом шел Володя
Калина, и надо было скрыть свои чувства.
-- Все правильно, старик, кто спорит! -- Калина говорил по-прежнему с
жаром, увлеченно. -- Но дело в пропорциях -- сколько приходится на духовное
и сколько на материальное. Вот я на тот год во Францию по научному обмену
еду. Буду читать лекции, заработок приличный, валюты -- завались. Некоторые
завидуют -- оденешься во все фирменное, ковров накопишь, сервизов, а может,
и автомобиль привезешь! Да разве в этом дело? Ну, куплю я, конечно, дубленку
эту проклятую, пиджак кожаный, джинсы и другого говна наберу, но разве я
из-за этого еду? Мне надо в ихнем котле повариться, литературу перекопать, с
ведущими физиками пообщаться, материала для докторской поднабрать! Да еще
хочу страну посмотреть, на Эйфелеву башню подняться, по ночному Монмартру
погулять, по кафе, бистро, ресторанчикам пошляться! Это же интересно,
старик! И впечатлений -- на всю жизнь! А у меня от хороших впечатлений
вдохновение появляется, идеи новые приходят, мысли кипят, работа сама идет!
Может, привезу болванку диссертации!
-- Смотри, если будешь во всеуслышание кричать о своих намерениях
ходить по парижским ресторанам, то можешь дальше Тулы не уехать, -- мрачно
пошутил Элефантов.
Калина криво усмехнулся.
-- Пару лет назад доцент Парненко вернулся из ФРГ. Нигде не был, ничего
не видел, дом -- лаборатория, лаборатория -- дом. В кино ни разу не сходил,
лишней чашки кофе не выпил. Аскет, да и только. На четырнадцать килограммов
похудел! Зато навез десять чемоданов шмотья да "Волгу" двадцать четвертую на
чеки взял. Теперь отъелся опять и важный -- не подступись, даже с Карпухиным
свысока разговаривает. А научный результат загранкомандировки -- не надо
было в Тулу посылать!
Они прошли по Калининскому, свернули между высотными зданиями на
узенькую улочку, по ней вышли на Арбат.
-- Пришли, -- бодро объявил Калина, указывая на выписанную затейливыми
буквами вывеску "Шашлычная "Риони".
Небольшой темноватый зал был почти полон, но заказ официантка приняла
быстро, быстро принесла закуску, графинчик водки и бутылку "Цинандали".
-- Что-тго ты поскучнел, старик, -- сказал Калина. -- В чем дело?
-- Тебе не кажется, что жизнь устроена несправедливо? -- спросил
Элефантов -- Водка быстро ударила в голову, и он захмелел.
-- Бывает Особенно когда что-то не получается.
Но у тебя поводов грустить, по-моему, нет.
Калина наколол на вилку маслину и вопросительно поднял ее над тарелкой.
-- Насколько я знаю, диссертация у тебя на мази.
Статьи приняты к публикации блестящие -- наши их рецензировали. Ты
закладываешь фундамент новой отрасли науки перспективы -- дух захватывает...
-- Да я не о том.
Элефантов разлил остатки водки.
-- Твоя теория насчет квасной очереди навела меня на мысль: а ведь
настырные, не отличающиеся щепетильностью люди находятся в лучшем положении,
чем скромные и застенчивые.
На самом деле эта мысль периодически мучила Элефантова, и сейчас она
появилась тоже не без причины. Но раскрывать ее Сергей не хотел и предпочел
сослаться на теорию Калины.
-- Почему?
-- Маслина описала в воздухе полукруг.
-- Да потому, например, что могут большего добиться.
-- Чушь.
Калина аккуратно съел маслину и положил косточку на край тарелки.
-- Настырность и бесстыжесть не заменят ума, способностей, таланта.
-- Я опять не о том. Возьмем, например, успех у женщин...
-- О да! -- Володя рассмеялся. -- Тут, как говорится, нахальство --
второе счастье. Но...
Он съел еще маслину.
-- Ну тоже с оговорками. Женщины есть разные. И та, о которой стоит
говорить, не подпустит к себе нахала и проходимца на пушечный выстрел.
Элефантов тоже всегда так считал. Но теперь он любил женщину, которая
постоянно общалась с проходимцами, не считая их таковыми. И поскольку сам он
не мог объяснить, чем это вызвано, пытался получить ответ у свежего,
незаинтересованного и умного человека.
-- Не скажи На лбу у такой публики ничего не написано, а маскироваться
умеют отлично Забьют баки -- будь здоров!
-- Ты рассуждаешь абстрактно? -- проницательно посмотрел на него
Калина.
-- А что?
-- Да то, что когда говоришь о женщинах вообще -- это одно, а если при
этом имеешь в виду определенную -- жену, сестру, любовницу или кого-то там
еще, -- то совсем другое.
Калина ожидал ответа, но Сергей промолчал.
-- Помнишь, в детстве в Опанаса играли? Глаза завязаны -- и хватай кого
сумеешь. У меня сосед был -- Колька, лет на пять постарше, так вот его я
никогда поймать не мог. По всей комнате поищу, и на шкаф загляну, нигде
нету. Расспрашиваю -- он смеется: "Фокус", -- говорит.
Недавно встретил его, посидели, выпили, он и вспомнил: "Помнишь, как я
тебя, маленького, дурил? Выйду на балкон и смотрю, как ты корячишься. Ну и
умора! Неужто не догадывался?"
Калина усмехнулся и наколол очередную маслину.
-- А я и вправду не догадывался. Не потому, что со, всем дурак, просто
балкон -- запретная зона, у меня и в мыслях не было, что он туда пойдет...
Ну да это так, к слову. А вот на твой вопрос...
-- Ты когда-нибудь задумывался: каково быть красивой женщиной?
Калина доел маслины и теперь задумчиво скреб вилкой донышко пустой
розетки.
-- Это настоящая трагедия! Представь себе: мужики вьются кругом,
угождают, улещают, и каждый хочет только одного!
Хм! Пожалуй, Мария не считает свое положение трагическим.
-- Буквально рвут на части! Одна, положим, устоит, а две другие махнут
рукой: "А почему бы и нет?"
У Элефантова снова оборвалось сердце, и он пожалел, что затеял этот
разговор. К счастью, подошла официантка с металлическими тарелочками, в
которых дымился аппетитный шашлык.
-- Настоящий, бараний! -- гордо сказал Калина. -- Теперь разливай вино!
Сергей ел и пил, хвалил вино и мясо, хотя не ощущал вкуса ни того, ни
другого. К кофе он заказал триста граммов коньяка и опьянел довольно
прилично.
-- Послушай меня внимательно, старик, -- голос Калины доносился
откуда-то издалека. -- У меня есть к тебе предложение.
-- Замуж, что ли, зовешь? -- неприлично захохотал Элефантов.
-- Почти. -- Владимир невозмутимо поигрывал кофейной чашечкой. -- Не
забегай вперед и не перебивай. Есть идея -- создать у нас сектор
внечувственной передачи информации. В моем отделе -- все же это беспроводная
связь!
Он улыбнулся и сделал маленький глоток.
-- И, постарайся не упасть со стула, тебе предлагается его, возглавить.
Очевидно, он ожидал бурной реакции -- радости, удивления, но Элефантов
и бровью не повел.
-- Условия сказочные: квартиру получишь в течение полугода, сейчас у
нас сдается дом в Бирюлеве. Темы спланируешь сам. Оборудование, приборы --
какие захочешь. Ну и всякое-разное: будешь нашим сотрудником -- легче
пройдет диссертация, возможности публикаций, полезные контакты, дальнейший
рост. Я тебе говорил, что уезжаю на два года, порекомендую тебя на свое
место, все равно возвращаться не думаю -- или в докторантуру, или... Да
неважно! И вообще, у нас завлабы пенсионного возраста и даже... Одним
словом, перспективы имеются. Так как?
Элефантов плохо переносил сумятицу столичной жизни, огромные,
отнимающие несколько часов в день расстояния, бурлящие толпы на улицах, шум,
гам и суету. И был привязан к родному городу. Это начисто лишало предложение
Калины какой-либо заманчивости.
Но вдруг пришла мысль, от которой он подпрыгнул на стуле.
-- А для жены работа найдется?
-- Разве она у тебя радиофизик? Я думал...
-- Да, и занимается проблемами экстрасенсорной связи!
-- Ну о чем разговор! Конечно, найдется!
Вот оно, решение проблемы! На этот раз узел будет наконец разрублен! И
он, и, главное, Мария избавятся от прошлого, начнут жизнь на новом месте.
Что было -- уйдет, и черт с ним, у него и так голова кругом идет от всех
раздумий!
Перегнувшись через стол, Элефантов хлопнул своего будущего начальника
по плечу.
-- Считай, что я дал согласие!
-- Отлично, старик!
-- Хотя... -- сквозь вызванную алкоголем эйфорию проступила реальность
и созданная в воображении радужная картина поблекла. -- Лучше я вначале
посоветуюсь с женой...
Раньше все важные для семьи решения принимал он, и любое Галина считала
правильным. И она мечтала переехать в столицу. Но теперь, говоря о жене, он
имел в виду Марию. А та, во-первых, не была его женой, а во-вторых,
принимала все решения не руководствуясь побуждениями, которых он так и не
смог постигнуть. При таких обстоятельствах давать согласие явно
преждевременно, особенно если учесть, что без Марии переезжать в Москву он
не собирался.
-- Да, посоветуюсь... И тогда...
Тон его стал неуверенным. Несмотря на опьянение, он понимал: у них с
Марией нет совместного будущего.
-- Давай быстрей, старик! Я должен говорить с руководством. Ты сколько
здесь пробудешь?
-- Еще недели две, наверное. Мне попутно навесили кучу заданий.
-- Это долго. Позвони ей.
Элефантов представил телефонный разговор с Марией и тяжело вздохнул.
-- Серьезные дела обговариваются при личных встречах...
Калина с некоторым удивлением развел руками.
-- Смотри, тебе видней. Две недели можно и подождать. Получше в таких
делах не тянуть...
-- Понимаешь, посоветоваться надо... Тогда и решим... -- уныло бормотал
Элефантов.
Он опять впал в меланхолию. В последнее время резкие перепады
настроения стали для него привычными.
-- Когда решишь, сразу же сообщи.
-- Ладно, -- Элефантов кивнул.
Через шестнадцать дней он позвонил Калине и сообщил, что не может
принять его предложение.
-- Да ты что, старик? -- удивился тот. -- И голос у тебя какой-то не
такой. Случилось что?
-- Приболел, -- глухо ответил Элефантов и попрощался. Что он мог
объяснить?
Вернулся Сергей в субботу в середине дня. Несколько минут размышлял,
куда ехать. Собственно, такого вопроса перед ним не стояло: конечно, к
Марии! Но он боялся появляться у нее без предупреждения, чувствуя, что то
горькое и стыдное, что вплеталось в их отношения и на что он старательно
закрывал глаза, может проявиться при неожиданном визите.
Правда, однажды он спросил у нее, вкладывая в интонацию особый смысл:
-- Я могу приходить к тебе без приглашения?
-- Ну... меня трудно застать дома...
-- Неважно. Могу или нет?
-- Конечно.
Она, ответила так, будто не существовало никакого скрытого смысла в
этих вопросах и ответах, словно в их отношениях не было двойного дна, на
которое она сама же указала, заявив, что не может принадлежать только ему. И
он не поверил в искренность ответа, ни к чему ее не обязывающего, так как
запертая изнутри дверь гораздо надежнее скрывает от глаз незваного гостя то,
что ему не следует видеть, чем словесный запрет. Но не поверила одна
рассудочная половина его "я", а другая, чувственная, возликовала: ведь если
не очень задумываться, то именно так и должна ответить Мария. Он рассердился
на себя за эту радость и никогда не пользовался предоставленным ему правом.
-- Ладно! Почему надо предполагать что-то нехорошее?
На этот раз он вошел в лифт и, в напряжении выйдя на площадку, увидел,
что дверь в квартиру Нежинской распахнута настежь. В недоумении он
замешкался.
-- Руки вверх!
Мария с красным пластиковым ведром стояла у него за спиной и широко
улыбалась. Понятно: выбрасывала мусор. В домашнем халатике, без грима, с
веником в руках, она казалась совсем девчонкой, помогающей матери по
хозяйству...
-- С приездом! Чего ты молчишь?
-- Ты одна?
-- Конечно! -- Ее голос звучал так, будто иначе и быть не могло. У него
отлегло от сердца.
-- Проходи, раздевайся. Как съездил?
Она была приветлива, доброжелательна, и ему стало стыдно за свои
сомнения. Похоже, что Мария рада ему, значит, соскучилась, значит... Сергей
поцеловал ее, она ответила, но вдруг высвободилась.
-- Не надо.
-- Почему? Что случилось?
-- Да то, что я не терплю, когда сразу берут быка за рога!
-- О чем ты говоришь, Машенька? Какого быка? Я люблю тебя, я очень
скучал, я хочу...
-- Посмотри на себя, у тебя на лице написано, чего ты хочешь!
Это было обидно и несправедливо, Элефантов отчетливо почувствовал, что
она лжет, и раздраженность в голосе -- попытка как-то замаскировать ложь.
Между ними вползло нечто скользкое и постыдное, он сразу подумал, что Мария
встает очень рано и с утра занимается уборкой, а сегодня обычный распорядок
нарушен, и это нарушение как-то связано с ее ложью и ее неестественным
поведением. У Элефантова задрожали губы. Он чувствовал себя как ребенок,
потянувшийся к близкому человеку за лаской, а вместо нее получивший
пощечину.
-- Я должна собираться, меня Игорек уже заждался.
-- Собирайся, я зашел на минутку повидаться.
Ему удалось совладать с собой, голос звучал ровно, и он постарался,
чтобы фраза получилась небрежной: дескать, забежал мимоходом и то, что она
уходит, его вовсе не огорчает.
Как неприкаянный, он прошелся по коридору, заглянул зачем-то на кухню,
выкурил сигарету на балконе и вернулся в комнату.
Мария сидела перед зеркалом, уверенно манипулируя затейливыми
флакончиками, замысловатой формы коробочками, разноцветными тюбиками. Все
яркое, красочное, с вытисненными золотом названиями известных европейских
фирм. Руки ее так и летали -- штрих, черточка, мазок, точка...
Элефантов никогда бы не подумал, что она употребляет краски не меньше,
чем вульгарно размалеванные девицы: Напротив, чистое гладкое личико убеждало
каждого, что она совсем не прибегает к косметическим уловкам. Вот что значит
вкус. И умение скрывать свои секреты. И то и другое у Марии, несомненно,
имелось.
Говорить или нет?
Раз, два, три... Не глядя, как хирург инструменты, она безошибочно
выбирала то тонюсенькую кисточку, то крохотный карандашик, то пушистый
тампончик. Движения быстрые, точные, расчетливые.
Спирька утверждал, что она чрезвычайно расчетлива и практична.
Элефантов был уверен в обратном, но ему все чаще приходилось убеждаться: тот
болтает не зря и знает Марию гораздо лучше. Ведь сдружилась она с Толяном,
имеющим выходы на импортную мебель, именно с началом ремонта! Совпадение? Но
тогда же появились Алик, Саша, Виктор -- сантехника, паркет, монтажные
работы. И вообще, у нее не было бесполезных друзей, каких-нибудь романтичных
мечтателей или мечтательных романтиков. Все они обладали связями и какими-то
возможностями. Вот разве что он сам...
Хотя... Эта мысль раньше не приходила в голову, и сейчас он даже
вздрогнул. Ведь когда Мария пришла в НИИСАиС, он заведовал сектором и
являлся ее непосредственным руководителем! Конечно, невеликий начальник, но
всегда мог прикрыть опоздание или неуважительную отлучку, выполнить ее часть
работы, представить в выгодном свете перед завлабом и руководством
института. Кстати, он и делал все это, а значит, тоже был полезен.
Неужели... В НИИ ППИ он уже не являлся начальником, к тому же прошлого
хватало, чтобы относиться к Марии не так, как к другим, помогать с
расчетами, когда она не укладывалась в срок. Значит, ей не было
необходимости пускать его к себе в постель. До тех пор, пока он не защитил
диссертации...
Черт побери! Это не совпадение -- это продуманная линия поведения,
образ жизни, круто замешанный на личной выгоде! Проклятый Спирька кругом
прав! "А впрочем, так даже лучше, -- мелькнула подленькая мысль. -- Если
Мария действительно настолько расчетлива, то она будет двумя руками
держаться за меня! Ведь то, что я могу для нее сделать, не идет в сравнение
с импортным унитазом! И за предложение поехать в Москву должна ухватиться!"
Мыслишка, что и говорить, недостойная. Плевать! Лишь бы Мария была с
ним! Цель оправдывает средства? Раньше он так не думал. Изменился? И не
только в этом. Он стал другим в тот момент, когда Мария заявила, что не
может принадлежать только ему. Этим она перечеркнула образ Прекрасной Дамы,
а он сделал вид, будто ничего не заметил. Один компромисс рождает второй,
третий... Новый Элефантов мирился с унизительной неопределенностью своего
положения и докатился до того, что готов вместо любви довольствоваться
расчетливостью! И самое главное -- он прекрасно понимал все это, как
Понимает очнувшийся после наркоза хирургический больной, что ему
ампутировали ногу. Но боль заглушена морфием, и в одурманенном сознании еще
теплится надежда, что это только страшный дурной сон, проснувшись, он
окажется здоровым и обе ноги, конечно, будут на месте... И ему, бедняге,
только и остается пестовать свою сомнительную надежду -- ведь больше он
ничего сделать не в состоянии...
Говорить или нет?
Мария тщательно красила губы. Сначала темнокоричневой помадой, потом
малиновой с перламутровым опенком.
Элефантов почему-то вспомнил, как три года назад во время очередного
свидания просил ее вытереть губы: "А то явлюсь домой разрисованным", а она,
хладнокровно посмотревшись в зеркальце, спокойно сказала: "Ерунда, еще пара
поцелуев -- и все сотрется".
Говорить или нет?
-- Ну вот и все, я готова.
Лицо Марии неуловимо изменилось, вначале он не мог понять, отчего, но
потом взгляд зацепился за одну мелочь: у нее были нечетко очерченные губы, и
это ее нисколько не портило, но сейчас помада, скрыв незначительный промах
природы, добавила ее внешности микроскопический плюс. Мария хорошо знала
цену детали -- десятки таких крохотных плюсиков, складываясь воедино, давали
ошеломляющий эффект.
Она подошла совсем близко и смотрела в упор, как бы пытаясь разглядеть
отражение своих усилий, но ничего не спрашивала, она вообще никогда не
интересовалась мнением окружающих о себе. Или делала вид, что не
интересуется.
-- Ты просто красавица! Красивее тебя в городе нет женщины!
-- Есть, есть, -- снисходительно проговорила Мария, довольная
произведенным впечатлением.
-- Для меня нет...
Она так же снисходительно махнула рукой, и Элефантов совершенно ясно
понял, что хотя ей и приятно его восхищение, но глубоко не затрагивает и что
это не для него она так старательно делала макияж, не для него надела новую
кофточку, с кадлевидным вырезом и бюстгальтер, поднимающий грудь. Она стояла
радом -- ослепительно красивая, нарядная, любезно улыбающаяся, и внешне все
было в порядке, никаких поводов для беспокойства, но он чувствовал, что
между ними тонкая ледяная пластинка и женщина по ту сторону ее -- совершенно
чужая, далекая и недоступная.
И он, уже ни о чем не раздумывая, со всего маху ударил в эту преграду:
быстро, горячо вывалил ворох слов, в котором перемешались и предложение
Калины, и прекрасные перспективы, и его чувства, и преимущества столичной
жизни... Он торопился, нервничал, ощущал, что его слова не достигают пели,
что не сейчас и не так следовало говорить на столь серьезную тему, видел со
стороны себя -- взволнованного и растерянного и ее -- безразлично-спокойную,
и от этого еще больше волновался и спешил, настолько, что даже стал
сбиваться, а это было и вовсе ему не свойственно...
Когда он замолчал, заговорила Мария. Вначале спокойно, потом все более
раздражаясь и повышая голос, она упрекнула его в том, что он думает только о
себе, а у нее есть обязательства перед ребенком и престарелой матерью,
бросить которых она не может, да и состояние здоровья не позволяет ей резко
ломать жизненный уклад, срываться с места и начинать устраиваться заново в
совершенно чужом городе, среди незнакомых людей, и он сам мог бы это понять
и не заставлять ее лишний раз нервничать, если бы был более чуткий и
испытывал к ней те чувства, о которых столь часто говорит. В конце она уже
кричала, и он стушевался, потому что не мог с ней спорить -- все аргументы
напрочь вылетели у него из головы и возвращались, когда в них уже не было
надобности.
Чувствуя себя виноватым, он стал успокаивать ее и успокоился сам, они
вместе вышли из дома, на углу у сухонькой старушки он купил ей два букета
белых гвоздик, она удивилась, что оба предназначены ей, и он, как мог
небрежно, пошутил: "Чтоб крепче любила", тогда она сделала вид, будто отдает
цветы обратно, и он не понял, что она хотела сказать этим жестом.
-- Все-таки я рад, что тебя увидел, -- сказал он на прощанье.
-- А я вначале испугалась, -- неожиданно призналась она и засмеялась.
Он удивился: во-первых, потому, что по ней это совершенно не было
заметно, а во-вторых, чего же пугаться? И он спросил, но она ответила как-то
невразумительно, фразой, которая ничего не объясняла:
-- Ты пришел неожиданно...
Придя домой и прокручивая в памяти все происшедшее, он понял, что она
действительно испугалась его неожиданного прихода, и довольно сильно, раз
потом, когда испуг прошел, почувствовала такое облегчение, что даже сказала
ему об этом.
Чего же было пугаться? Значит, было чего.
Придавленный тоской, Элефантов выпил снотворного и впал в тяжелый сон
до утра. Ему приснилось, что Эдик целует Марию, уверенно, по-хозяйски, прямо
у него на глазах, не перенеся такого позора, он вступил в драку, но силы
оказались равными, а применять жестокие, эффектные приемы, которые сразу же
принесли бы победу, он почему-то не стал.
Проснувшись, он долго думал о Хлыстунове, недоумевая уже в который раз:
чем тот мог так расположить к себе Марию? Чем он лучше его, Элефантова?
Не находя ответа на эти вопросы, он испытывал к Эдику все большую
неприязнь, временами доходившую до ненависти.
В воскресенье время тянулось еще медленней, а вечер и вовсе оказался
бесконечным. Он ходил из комнаты в комнату, не находя себе места. Дьявольски
хотелось увидеть Марию, услышать ее голос, погладить нежную кожу предплечья,
уткнуться лицом в ладони... Но она сказала, что будет сегодня занята
домашними делами. Девяносто девять процентов за то, что это обычная
отговорка, но он предпочитал верить в остающийся один процент.
Элефантов опустился в кресло. В квартире был полумрак, сильно пахло
сигаретами. Галина не разрешала курить в доме. Четко высвечивались зеленые
цифры на циферблате электронных часов. Нервно прыгали точки, отмечавшие ход
секунд. Они уходили быстро. И впустую. Раньше Элефантов считал себя
рационалистом и не допускал непроизводительных затрат времени. "Надо
спешить, -- считал он, -- только так можно успеть что-то сделать, чего-то
достигнуть". У него была четкая, последовательно продуманная программа,
ясная, реально достижимая цель. Как давно это было!
Сколько времени потрачено на бесплодные раздумья и нерациональные
переживания! И цель теперь у него какая-то туманная и временами
малореальная, как мираж. Интересно, какая цель в жизни у Марии?
Элефантов распечатал очередную пачку, щелкнула зажигалка, неверное
газовое пламя выхватило из темноты стеллажи с книгами" стол, платяной шкаф.
Вопрос, который он задавал себе и раньше, но мимоходом, вскользь, не
стремясь ответить. Красивое лицо Марии не было замутнено раздумьями о своем
месте в жизни. Она производила впечатление женщины, которая знает, чего
хочет. Но предпочитает не распространяться об этом. Даже становясь
свидетельницей споров: что главное для человека, как нужно жить и для чего
вообще живем мы на земле, споров, в которых люди часто против воли обнажают
свое существо, -- она отмалчивалась, не определяя собственной позиции. О чем
думала Мария, чем жила? Что волнует ее, что радует и что огорчает? Этого
Элефантов не знал, хотя был знаком с ней несколько лет, и не просто
знаком...
Раньше он не задумывался, что Мария очень скрытная по натуре. О себе
она практически не рассказывала. Хотя оброненные невзначай фразы -- даже
очень осторожный человек иногда проговаривается, редко: раз-два в год, но он
хорошо помнил все, связанное с Марией, -- так вот, эти случайные фразы,
выстраиваясь одна за другой, могли дать представление о внутреннем мире
Нежинской. И хотя Элефантов противился этому, давние, однажды произнесенные
и уже забытые ею слова стали вспыхивать у него в памяти, как яркие цифры
электронных часов, складываясь в цепочку, отражающую логику характера
женщины, которая все эти годы оставалась для него загадкой.
"Знаешь, как женщина становится другом? Знакомая -- любовница --
друг... У меня много друзей... Без денег ты не человек... Я немного
сартистировала... Они говорят, что я гуляла от мужа направо и налево.
Представляешь? Направо и налево!.. Ну я же не грубиянка. Я не могу рычать на
людей... Ведь семья -- это самое главное, что есть у человека!.. Я --
женщина свободная... Я живу одна, и мне это нравится!.. Знать ты ни о чем не
можешь! Ты можешь только догадываться!.. Браслет ни о чем не говорит! По
крайней мере, о том, на что ты намекаешь... Да, я могу выпить с мужчиной в
номере гостиницы. И что из этого следует?"
Цепочка получилась скверная, от нее за версту несло ложью,
изощренностью и пороком. Эти сорвавшиеся с языка фразы, соединенные друг с
другом, приобретали совершенно иное звучание. И никак не могли принадлежать
Прекрасной Даме. За ними крылась логика хищницы -- недалекой, но хитрой,