Страница:
– Я немного постою здесь и послежу, как она, – сказала Конни. – А потом мне захочется выпить чего-нибудь горяченького, и, мне кажется, Люси тоже не будет возражать. Бен, ты словно еще не накатался.
Уэсли повернулся ко мне:
– Как ты насчет прокатиться?
Стоя в очереди на подъемник, мы обменивались ничего не значащими фразами, потом, уже сев на него, немного помолчали. Уэсли опустил планку на сиденье, и мы медленно поползли к вершине горы. Воздух был студеным и невероятно чистым, в нем раздавались лишь шелест спускавшихся лыжников и глухие хлопки лыж об утрамбованный снег.
– Я разговаривал с Дауни, – сказал он. – Он встретится с тобой в своей лаборатории, как только ты сможешь туда выбраться.
– Это хорошая новость, – ответила я. – Бентон, что тебе известно?
– Мы с Марино разговаривали несколько раз. Похоже, у вас сейчас несколько случаев, которые как-то связаны не то чтобы уликами, но весьма странными совпадениями.
– Мне кажется, здесь нечто большее, чем простое совпадение. Тебе известно об отпечатке Ронни Уоддела, обнаруженном в доме Дженнифер Дейтон?
– Да. – Он смотрел на группу елей, подсвечиваемых заходящим солнцем. – Как я уже говорил Марино, я надеюсь, что существует какое-то логичное объяснение тому, как там оказался отпечаток Уоддела.
– Логичным объяснением может также оказаться и то, что он как-то побывал у нее дома.
– Тогда у нас настолько странная ситуация, что не поддается описанию, Кей. Заключенный, приговоренный к смертной казни, разгуливает по улицам, вновь убивая людей. И нам остается предполагать, что кто-то другой занял его место на электрическом стуле тринадцатого декабря. Правда, я сомневаюсь, что нашлось бы много добровольцев.
– Да, трудно представить, – согласилась я.
– Что тебе известно об уголовном прошлом Уоддела?
– Очень немного.
– Я как-то давно беседовал с ним в Мекленбурге. Я с интересом посмотрела на него.
– Предварю свои комментарии замечанием о том, что он далеко не стремился обсуждать убийство Робин Нейсмит. Он заявил, что если и убил ее, то этого не помнит. Не то чтобы это было очень необычно. Большинство совершивших тяжкие уголовные преступления из числа тех, с кем я беседовал, либо ссылаются на плохую память, либо утверждают, что вообще не совершали преступлений. У меня есть копии протоколов бесед с Уодделом, которые мне передали по факсу до того, как вы сюда приехали. Мы обсудим это после обеда.
– Бентон, я уже радуюсь, что приехала сюда.
Он смотрел вперед, вдаль, мы сидели, почти касаясь друг друга плечами. Некоторое время мы ехали молча, склон под нами становился все круче. Потом он вдруг спросил:
– Как ты, Кей?
– Лучше. Однако бывают моменты...
– Понимаю. Они всегда будут. Но, надеюсь, все реже. Долгие дни будут проходить без этого.
– Да, – ответила я. – Такие дни бывают.
– У нас есть выход на тех, на ком лежит ответственность. Похоже, мы знаем, кто подложил бомбу.
Приподняв носы лыж, мы мягко соскочили с подъемника. Во время подъема у меня застыли ноги; уходившие в тень тропинки были коварно скользкими ото льда. Длинные белые лыжи Уэсли то сливались со снегом, то поблескивали, отражая свет. Он словно танцевал, спускаясь вниз, веером поднимая искрившийся снег, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться. Я махала ему чуть приподнятой лыжной палкой, стараясь делать похожие виражи и взлетая на небольших трамплинах. Пройдя половину спуска, я согрелась и уже не чувствовала такого напряжения, мои мысли парили в свободном полете.
Я вернулась в номер, когда спускались сумерки, и обнаружила оставленное мне Марино сообщение, в котором говорилось, что до половины шестого он будет в управлении, куда и просил меня позвонить.
– Что-нибудь случилось? – спросила я, когда он подошел к телефону.
– Ничего такого, от чего вам бы стало спокойнее спать. Начнем с того, что Джейсон Стори поливает вас на каждом углу, и у него есть слушатели, включая журналистов.
– Ему же нужно дать выход своему отчаянию, – ответила я, чувствуя, как у меня вновь портится настроение.
– Да, он, конечно, плохо себя ведет, но это не самая большая проблема. Мы не можем найти десять карточек с отпечатками Уоддела.
– Нигде?
– Именно. Мы проверили его дела в Полицейском управлении Ричмонда, штата и в ФБР. Везде, где они могли быть. Никаких карточек. Потом я связался с Донахью, узнать насчет личных вещей Уоддела вроде книг, писем, расчески, зубной щетки – чего-нибудь такого, на чем бы могли остаться отпечатки. И что вы Думаете? – Донахью сказал, что матери Уоддела захотелось оставить только его часы и кольцо. Все остальное было уничтожено.
Я тяжело опустилась на край кровати.
– Но самое интересное я оставил напоследок, док. Вы не поверите в то, что я вам сейчас скажу. Пули, извлеченные из Эдди Хита и Сьюзан Стори, были выпущены из одного и того же оружия, из двадцать второго.
– О, Господи, – пробормотала я.
Со свободного столика позади нас он взял свечу и поставил ее к двум уже стоявшим на нашем столике. Свет был неровный, но приемлемый, и, хотя на нас никто не таращился, некоторые в нашу сторону все-таки поглядывали. Место для работы, на мой взгляд, было несколько необычным, но все же менее оживленным, чем в вестибюле и в ресторане, а предложить встретиться у себя или у меня в номере Уэсли помешала его исключительная осторожность.
– Здесь, конечно, множество противоречивых моментов, – сказал он, – но поведение человека не является чем-то монолитным. Уоддел провел в тюрьме десять лет. Нам неизвестно, как он мог измениться. Убийство Эдди Хита я бы охарактеризовал как убийство на сексуальной почве, а убийство Сьюзан Стори кажется на первый взгляд чем-то вроде приведенной в исполнение угрозы.
– Словно действовали два разных преступника, – сказала я, двигая пальцем коньячную рюмочку.
Он наклонился вперед, машинально перелистывая дело Робин Нейсмит.
– Любопытно, – сказал он, не поднимая глаз, – часто слышишь, как говорят о modus operandi, почерке преступника. Он всегда выбирает определенный тип жертв, или какие-то характерные места, или, скажем, действует только ножом и так далее. Но оказывается, не всегда все так. И эмоциональная окраска преступления не всегда очевидна. Я говорил, что в убийстве Сьюзан Стори на первый взгляд отсутствует сексуальная подоплека. Однако чем больше я об этом думаю, тем больше начинаю верить в то, что элемент секса там все-таки был. Мне кажется, этот тип увлекается пикеризмом.
– У Робин Нейсмит было множество ножевых ран, – сказала я.
– Да. Я бы назвал то, что он с ней сделал, примером из учебника. Никаких следов изнасилования – правда, это вовсе не говорит о том, что его не было. Спермы не обнаружено. Многократные вонзания ножа в ее живот, ягодицы и грудь заменяли проникновение полового члена. Пикеризм налицо. Укусы не являются таким явным признаком, но они не имеют отношения к элементам орального полового акта, так что здесь, на мой взгляд, вновь замена пенетрации члена. Зубы, прокусывающие плоть, каннибализм, то, чем занимался Джон Джуберт, убивавший мальчиков-газетчиков в Небраске. У нас еще пули. Выстрелы не увязываются с пикеризмом. Однако если задуматься, то и здесь динамика в некоторой степени становится понятной. Что-то проникает в плоть. Все это звенья одной цепи.
– Но в случае с Дженнифер Дейтон нет никаких признаков пикеризма.
– Верно. Но вспомним, о чем я говорил. Не всегда бывает четкая схема. И в данном случае речь, естественно, о ней не идет, но в убийствах Эдди Хита, Дженнифер Дейтон и Сьюзан Стори есть одна общая деталь. Я бы отнес эти преступления к разряду продуманных.
– Не так уж продуман случай с Дженнифер Дейтон, – заметила я. – Похоже, убийца пытался сделать так, чтобы ее смерть стала похожей на самоубийство, и У него не получилось. А может быть, он вообще не собирался ее убивать и просто не рассчитал сил.
– Возможно, убивать ее до того, как она окажется в машине, в его планы и не входило, – согласился Уэсли. – Однако, судя по всему, план все-таки был. Поливальный шланг, подсоединенный к выхлопной трубе, был отрублен каким-то острым инструментом, найти который так и не удалось. Или убийца принес свое собственное оружие, или он куда-то выбросил то, чем воспользовался, найдя это в доме. Продуманное поведение. Но чтобы мы особо не увлеклись этим, позвольте мне напомнить вам, что у нас нет ни пули, ни какой-нибудь другой улики, которая могла бы связать убийство Дженнифер Дейтон с убийствами Хита и Стори.
– А мне кажется, есть, Бентон. Отпечаток Ронни Уоддела был снят со стула в столовой дома Дженнифер Дейтон.
– Мы не знаем, что это Ронни Уоддел вогнал пули в тех двоих.
– Тело Эдди Хита обнаружили в положении, очень похожем на то, в каком нашли тело Робин Нейсмит. Нападение на мальчика было совершено в тот вечер, когда должны были казнить Ронни Уоддела. Тебе не кажется, что здесь прослеживается какая-то мрачная цепь событий?
– Ну, скажем, мне бы не хотелось думать, что это так, – сказал он.
– Никому из нас не хотелось бы, Бентон. Что тебе подсказывает твое чутье?
Он подал знак официантке, чтобы она принесла еще коньяка; пламя свечи освещало четкие линии его левой скулы и подбородка.
– Мое чутье? Ну что ж. Оно не подсказывает мне ничего хорошего, – сказал он. – Я думаю, что все сводится к Ронни Уодделу, но не знаю, что все это значит. Отпечаток, недавно найденный на месте преступления, принадлежит ему, но мы не можем найти карточки его отпечатков или чего-нибудь еще, что могло бы подтвердить идентификацию. К тому же в морге у него не брали отпечатков, и человек, который якобы забыл это сделать, был позже убит из того же оружия, что и Эдди Хит. Защитник Уоддела Ник Грумэн, оказывается, знал Дженнифер Дейтон, и выясняется, что она посылала Грумэну факс за несколько дней до того, как ее убили. Наконец, да, действительно, смерть Эдди Хита каким-то странным образом напоминает смерть Робин Нейсмит. И, честно говоря, я задумываюсь, не было ли в нападении на Эдди Хита чего-то намеренно символического.
Он подождал, пока перед нами поставили напитки, затем открыл конверт, прилагавшийся к делу Робин Нейсмит. Это неожиданно привело меня к новой догадке.
– Мне пришлось извлекать ее фотографии из архива, – сказала я.
Взглянув на меня, Уэсли надел очки.
– В делах такой давности все документы переснимаются на микрофильм, снимки с которого находятся вот в этом деле, что перед вами. Оригиналы уничтожаются, но оригиналы фотографий мы оставляем. Они идут на хранение в архив.
– И что он из себя представляет? Комнату в вашем здании?
– Нет, Бентон. Склад возле библиотеки – тот же склад, где Бюро судебной медицины хранит улики из старых дел.
– Вэндер все еще не нашел фотографию кровавого отпечатка большого пальца Уоддела, оставленного в квартире Робин Нейсмит?
– Нет, – ответила я, и в этот момент наши взгляды встретились. Мы оба понимали, что Вэндеру так и не удастся найти его.
– Черт, – воскликнул он. – Кто приносил тебе фотографии Робин Нейсмит?
– Мой администратор, – ответила я. – Бен Стивенс. Он наведывался в архив примерно за неделю до казни Уоддела.
– Зачем?
– На последних стадиях процесса во время апелляций всегда задается много вопросов, и мне нравится, когда нужные дела у меня под рукой. Так что в походе в архив нет ничего необычного. Единственная отличительная мелочь в данном случае то, что я не просила Стивенса брать фотографии из архива. Это – его инициатива.
– И это все отличие?
– Сейчас, задним числом, мне кажется это необычным.
– Подразумевается, – сказал Уэсли, – что твой администратор проявил подобную инициативу по той причине, что на самом деле его интересовали документы Уоддела или, точнее, фотография отпечатка большого пальца, которая должна была лежать внутри.
– Я с уверенностью могу сказать лишь одно – если Стивенсу хотелось добраться до какого-то дела в архиве, то он не мог это сделать без законного основания. Если бы, например, до меня дошло, что он там побывал, в то время как никто из судмедэкспертов его об этом не просил, это выглядело бы странно.
Я стала рассказывать Уэсли о нарушении секретности моего офисного компьютера, объяснив, что два задействованных терминала оказались моим и Стивенса. Пока я говорила, Уэсли записывал. Когда я замолчала, он поднял на меня глаза.
– Похоже, они не нашли того, что искали, – сказал он.
– Подозреваю, что нет.
– Это ставит перед нами разумный вопрос. Что они искали?
Я медленно крутила свою рюмку с коньяком. При свете свечи он был похож на жидкий янтарь, каждый глоток приятно обжигал горло.
– Возможно, что-то имеющее отношение к смерти Эдди Хита. Я искала случаи, когда у жертв обнаруживали следы укусов или другие повреждения, носившие характер каннибализма, и в моем каталоге был файл. Представить себе не могу, что кому-нибудь понадобилось что-то еще помимо этого.
– А нет ли у тебя в каталоге межведомственной корреспонденции?
– В текстообработке, подкаталог.
– Тот же пароль для доступа к этим документам?
– Да.
– И там ты хранишь протоколы вскрытии и другую документацию по делам?
– Да. Но когда в мой каталог кто-то проник, там не было ничего существенного, насколько я помню.
– Однако тот, кто проник, не мог об этом знать.
– Естественно, – подтвердила я.
– А протокол вскрытия Ронни Уоддела, Кей? Когда проникли в твой каталог, протокол был в компьютере?
– По идее, да. Его казнили в понедельник, тринадцатого декабря. А в компьютер влезли под вечер в четверг, шестнадцатого, когда я проводила вскрытие Эдди Хита, и Сьюзан находилась наверху в моем офисе, якобы приходя в себя на диванчике после пролитого формалина.
– Потрясающе. – Он нахмурился. – Предположим, в твой каталог проникла Сьюзан, но на что ей протокол вскрытия Уоддела, если все это так? Она же была на вскрытии. Что она могла бы прочесть в твоем протоколе, о чем бы ей не было известно?
– Ума не приложу.
– Хорошо, давай поставим вопрос так: что, имеющее отношение к вскрытию, могло бы оказаться для нее неизвестным, несмотря на ее присутствие там в тот вечер, когда его тело привезли в морг? Или лучше сказать просто «тело», поскольку мы уже не можем утверждать, что это был Уоддел, – мрачно добавил он.
– У нее не было доступа к результатам лабораторных исследований, – сказала я. – Однако к тому времени, когда в мой каталог кто-то проник, лабораторные исследования еще не были закончены. На некоторые анализы уходят недели.
– И Сьюзан об этом знала.
– Разумеется.
– Как и твой администратор.
– Конечно.
– Должно быть что-то еще, – сказал он. И было. Но когда это пришло в голову, я не придала ему большого значения.
– Уоддел – или кто бы там ни был этот заключенный – положил себе в задний карман джинсов нечто такое, что просил захоронить вместе с ним. Филдинг, по идее, не открывал этого конверта, пока не ушел со всей писаниной к себе в офис после вскрытия.
– Значит, Сьюзан не могла знать, что было в конверте, тем вечером в морге? – с интересом уточнил Уэсли.
– Совершенно верно. Не могла.
– А в этом конверте было что-нибудь существенное?
– Ничего, кроме нескольких квитанций об оплате.
Уэсли нахмурился.
– Квитанций? – повторил он. – Да на что же они ему? У тебя они сейчас с собой?
– Они в его деле. – Я вытащила фотокопии. – Везде одно и то же число, тридцатое ноября.
– То есть приблизительно в то время, когда Уоддела переводили из Мекленбурга в Ричмонд.
– Совершенно точно. Его перевели за пятнадцать дней до казни, – подтвердила я.
– Нам надо проверить коды на этих квитанциях, посмотрим, что где находится. Это может оказаться важным. Весьма важным, в свете последних событий.
– Имеется в виду, что Уоддел жив?
– Да. Что каким-то образом произошла подмена, и его выпустили. Возможно, тот, кто отправился на электрический стул, хотел, чтобы после смерти эти квитанции обнаружили у него в кармане, потому что он пытался нам что-то сообщить.
– Но откуда он их взял?
– Вероятно, это как-то случилось во время переезда из Мекленбурга в Ричмонд – самый подходящий момент для какого-нибудь финта, – ответил Уэсли. – Может быть, перевозили двоих – Уоддела и еще кого-нибудь.
– Ты имеешь в виду, что они где-то останавливались поесть?
– Охрана не должна делать никаких остановок во время перевозки приговоренных к смертной казни. Но в случае какого-нибудь сговора все, что угодно, могло произойти. Возможно, они остановились, чтобы заказать себе еду, и в этот момент Уоддела освободили. А другого заключенного привезли в Ричмонд и посадили в камеру Уоддела. Подумай-ка. Каким образом охрана или кто-нибудь еще на Спринг-стрит догадается, что привезенный заключенный не Уоддел?
– Возможно, он и пытался что-то сказать, но это же не значит, что его послушали.
– Думаю, его не стали бы слушать.
– А мать Уоддела? – спросила я. – Предполагалось, что она должна была встретиться с ним за несколько часов до казни. Уж она-то поняла бы, что перед ней не ее сын.
– Нам надо удостовериться в том, что такое свидание состоялось. Однако в любом случае миссис Уоддел было бы выгодно подыграть. Не думаю, что она хотела бы смерти своего сына.
– Значит, ты убежден, что казнили другого человека, – неохотно произнесла я, потому что мне бы больше хотелось, чтобы некоторые соображения сейчас опроверглись.
Вместо ответа он открыл конверт с фотографиями Робин Нейсмит и вытащил оттуда толстую пачку цветных снимков, которые неизменно шокировали меня, сколько бы раз я на них ни смотрела. Он медленно пролистал иллюстрированную историю ее жуткой смерти.
Затем он сказал:
– Уоддел не совсем вписывается в картину рассматриваемых нами трех убийств.
– О чем ты, Бентон? После десяти лет, проведенных в тюрьме, его личность изменилась?
– Все, что я могу тебе сказать, это то, что, как я слышал, убийцы, совершающие продуманные убийства, начинают декомпенсироваться, срываться. Они начинают допускать ошибки. Например, Банди. В конце он совсем обезумел. Однако трудно вспомнить примеры, когда с дезорганизованной личностью происходило бы обратное – психопат становился бы методичным, расчетливым, то есть организованным.
Когда Уэсли приводил в пример Банди и других «известных личностей», он делал это настолько теоретически отвлеченно, словно его выводы были сформулированы на основании каких-то случайных источников. Он не бравировал. Не сыпал именами и не увлекался ролью того, кто знал этих преступников лично. Его манера держаться при этом была нарочито обманчива.
На самом деле он провел долгие часы, беседуя один на один с персонажами типа Теодора Банди, Дейвида Берковича, Сирхан-Сирхана, Ричарда Спека и Чарлза Мэнсона, помимо «звезд» меньшей величины, каждая из которых по-своему омрачила жизнь на зем-ле. Я помню, как Марино однажды рассказывал мне, что когда Уэсли возвращался из своих походов в сверхохраняемые тюрьмы, он порой выглядел бледным и обессиленным. Он почти физически заболевал, вбирая в себя нечто ядовитое, исходившее от этих людей и ощущая неизбежно устанавливавшиеся между ними связи. Некоторые жутчайшие садисты недавних лет регулярно писали ему письма, присылали рождественские открытки и справлялись о его семье. Неудивительно, что Уэсли казался человеком, чем-то сильно отягощенным и частенько молчаливым. В обмен на получение информации он делал то, чего ни один из нас не захотел бы делать. Он позволял монстру входить с ним в контакт.
– Было ли установлено, что Уоддел психически ненормальный? – спросила я.
– Было установлено, что он убивал Робин Нейсмит, находясь в здравом уме. – Уэсли вытащил фотографию и подтолкнул ее мне через столик. – Но я, честно говоря, так не думаю.
Это была та фотография, которая произвела на меня самое сильное впечатление, и, разглядывая ее, я не могла представить себя на месте того человека, который, ничего не подозревая, пришел и увидел перед собой всю эту сцену.
В гостиной Робин Нейсмит было не так много мебели, всего несколько кресел с круглыми спинками и темно-зеленой обивкой и шоколадно-коричневый кожаный диван. В центре на паркетном полу лежал небольшой ковер, стены отделаны под вишневое или красное дерево. Телевизор стоял возле стены напротив входной двери, так что входящему открывалась полная картина жуткого произведения Уоддела.
Открыв дверь и позвав Робин, ее подруга увидела сидящий на полу, прислоненный к телевизору обнаженный труп, кожа была настолько вымазана в крови, уже засохшей, что невозможно было определить характер увечий и повреждений, пока тело не "привезли в морг. На фотографии лужица свертывающейся крови вокруг ягодиц Робин была похожа на красную смолу, рядом валялись несколько окровавленных полотенец. Оружия так и не нашли, хотя полиция установила, что в немецком кухонном комплекте ножей из нержавеющей стали не хватает ножа для мяса – судя по характеру ран, они могли быть нанесены чем-то подобным.
Открыв дело Эдди Хита, Уэсли вытащил из него чертеж, сделанный на месте происшествия офицером полиции, обнаружившим смертельно раненного мальчика позади пустого продовольственного магазина. Уэсли положил рисунок рядом с фотографией Робин Нейсмит. В наступившем молчании мы смотрели на два изображения, переводя глаза с одного на другое. Сходство оказалось более явным, чем я предполагала. Положение их тел было практически идентичным, начиная с опущенных по бокам рук до раздвинутых ног с лежавшей между ними кучкой одежды.
– Жуткое сходство, – произнес Уэсли. – Буквально как зеркальное отражение. – Он провел рукой по фотографии Робин Нейсмит. – Тела напоминают тряпичных кукол, прислоненных к похожим на ящик предметам. Большая тумбочка под телевизор. Коричневый мусорный контейнер. – Разложив на столе фотографии, как карты, он взял еще одну. Это был снимок тела Робин крупным планом, сделанный в морге; рваные следы человеческих укусов на левой груди и в левом паху.
– Вновь невероятное сходство, – сказал он. – Следы укусов здесь и здесь очень совпадают с теми участками тела Эдди Хита, откуда у него была срезана кожа. Иначе говоря, – сняв очки, он посмотрел на меня, – Эдди Хит был, вероятно, избит, его кожа была срезана, чтобы уничтожить доказательства.
– В таком случае его убийца имеет по крайней мере отдаленное представление о судебной экспертизе, – заметила я.
– Почти всякий уголовник, посидевший в тюрьме, знаком с судебной экспертизой. Если Уоддел не знал об идентификации следов укусов, когда убивал Робин Нейсмит, то узнал об этом потом.
– Ты говоришь так, словно уверен, что убийца вновь он, – заметила я. – Но с минуту назад говорил, что он не совсем вписывается.
– Это не совсем увязывается со сроком в десять лет. Вот и все, что я хотел сказать.
– Ты сказал, у тебя есть протоколы бесед. Мы можем это обсудить?
– Разумеется.
Протоколом являлся вопросник ФБР в сорок страниц, заполненный во время личных бесед с уголовником, совершившим тяжкое преступление.
– Полистай его сама, – сказал Уэсли, кладя его передо мной. – Мне будет интересно послушать твои мысли без моих предварительных комментариев.
Встреча Уэсли с Ронни Джо Уодделом состоялась шесть лет назад в камере смертников в округе Мекленбург. Протокол начинался с описания. Поведение Уоддела, его эмоциональное состояние, манеры и речь свидетельствовали о том, что он был взволнован и растерян. Потом, когда Уэсли предоставил ему возможность задавать вопросы, Уоддел спросил только одно: «Когда мы проходили мимо окна, я видел какие-то маленькие белые пушинки. Это снег или пепел из крематория?»
Я обратила внимание, что протокол был датирован августом.
Вопросы о том, что могло бы предотвратить убийство, ни к чему не привели. Стал бы Уоддел убивать свою жертву, если бы вокруг было много людей? Убил бы он ее при свидетелях? Что бы могло помешать ему убить ее? Считал ли он, что страх смертной казни является сдерживающим фактором? Он не знал, что могло бы остановить его совершить то, чего он не помнил. Уоддел сказал, что он не помнит, как убивал эту «леди, которую показывали по телевизору». Он помнил только то, что ему было «липко». Он сказал, что словно проснулся от того, что у него поллюция. Но «липко» Ронни Уодделу было не от семяизвержения. А от крови Робин Нейсмит.
– В его характеристике нет ничего особо необычного, – заметила я. – Головные боли, излишняя робость, чрезмерная мечтательность и уход из дома в девятнадцать лет. Нет ничего такого, что могло бы насторожить. Ни проявления жестокости по отношению к животным, ни поджогов, ни изнасилований...
– Читай дальше, – сказал Уэсли.
Я просмотрела еще несколько страниц.
– Наркотики и алкоголь, – прочла я.
– Если бы его не посадили, он отдал бы концы где-нибудь под забором или его кто-нибудь пристрелил бы на улице, – сказал Уэсли. – И самое интересное то, что он увлекся этим уже во взрослом возрасте. Я помню, Уоддел рассказывал мне, что до двадцати лет, пока он не ушел из дома, он и не пробовал алкоголь.
Уэсли повернулся ко мне:
– Как ты насчет прокатиться?
Стоя в очереди на подъемник, мы обменивались ничего не значащими фразами, потом, уже сев на него, немного помолчали. Уэсли опустил планку на сиденье, и мы медленно поползли к вершине горы. Воздух был студеным и невероятно чистым, в нем раздавались лишь шелест спускавшихся лыжников и глухие хлопки лыж об утрамбованный снег.
– Я разговаривал с Дауни, – сказал он. – Он встретится с тобой в своей лаборатории, как только ты сможешь туда выбраться.
– Это хорошая новость, – ответила я. – Бентон, что тебе известно?
– Мы с Марино разговаривали несколько раз. Похоже, у вас сейчас несколько случаев, которые как-то связаны не то чтобы уликами, но весьма странными совпадениями.
– Мне кажется, здесь нечто большее, чем простое совпадение. Тебе известно об отпечатке Ронни Уоддела, обнаруженном в доме Дженнифер Дейтон?
– Да. – Он смотрел на группу елей, подсвечиваемых заходящим солнцем. – Как я уже говорил Марино, я надеюсь, что существует какое-то логичное объяснение тому, как там оказался отпечаток Уоддела.
– Логичным объяснением может также оказаться и то, что он как-то побывал у нее дома.
– Тогда у нас настолько странная ситуация, что не поддается описанию, Кей. Заключенный, приговоренный к смертной казни, разгуливает по улицам, вновь убивая людей. И нам остается предполагать, что кто-то другой занял его место на электрическом стуле тринадцатого декабря. Правда, я сомневаюсь, что нашлось бы много добровольцев.
– Да, трудно представить, – согласилась я.
– Что тебе известно об уголовном прошлом Уоддела?
– Очень немного.
– Я как-то давно беседовал с ним в Мекленбурге. Я с интересом посмотрела на него.
– Предварю свои комментарии замечанием о том, что он далеко не стремился обсуждать убийство Робин Нейсмит. Он заявил, что если и убил ее, то этого не помнит. Не то чтобы это было очень необычно. Большинство совершивших тяжкие уголовные преступления из числа тех, с кем я беседовал, либо ссылаются на плохую память, либо утверждают, что вообще не совершали преступлений. У меня есть копии протоколов бесед с Уодделом, которые мне передали по факсу до того, как вы сюда приехали. Мы обсудим это после обеда.
– Бентон, я уже радуюсь, что приехала сюда.
Он смотрел вперед, вдаль, мы сидели, почти касаясь друг друга плечами. Некоторое время мы ехали молча, склон под нами становился все круче. Потом он вдруг спросил:
– Как ты, Кей?
– Лучше. Однако бывают моменты...
– Понимаю. Они всегда будут. Но, надеюсь, все реже. Долгие дни будут проходить без этого.
– Да, – ответила я. – Такие дни бывают.
– У нас есть выход на тех, на ком лежит ответственность. Похоже, мы знаем, кто подложил бомбу.
Приподняв носы лыж, мы мягко соскочили с подъемника. Во время подъема у меня застыли ноги; уходившие в тень тропинки были коварно скользкими ото льда. Длинные белые лыжи Уэсли то сливались со снегом, то поблескивали, отражая свет. Он словно танцевал, спускаясь вниз, веером поднимая искрившийся снег, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться. Я махала ему чуть приподнятой лыжной палкой, стараясь делать похожие виражи и взлетая на небольших трамплинах. Пройдя половину спуска, я согрелась и уже не чувствовала такого напряжения, мои мысли парили в свободном полете.
Я вернулась в номер, когда спускались сумерки, и обнаружила оставленное мне Марино сообщение, в котором говорилось, что до половины шестого он будет в управлении, куда и просил меня позвонить.
– Что-нибудь случилось? – спросила я, когда он подошел к телефону.
– Ничего такого, от чего вам бы стало спокойнее спать. Начнем с того, что Джейсон Стори поливает вас на каждом углу, и у него есть слушатели, включая журналистов.
– Ему же нужно дать выход своему отчаянию, – ответила я, чувствуя, как у меня вновь портится настроение.
– Да, он, конечно, плохо себя ведет, но это не самая большая проблема. Мы не можем найти десять карточек с отпечатками Уоддела.
– Нигде?
– Именно. Мы проверили его дела в Полицейском управлении Ричмонда, штата и в ФБР. Везде, где они могли быть. Никаких карточек. Потом я связался с Донахью, узнать насчет личных вещей Уоддела вроде книг, писем, расчески, зубной щетки – чего-нибудь такого, на чем бы могли остаться отпечатки. И что вы Думаете? – Донахью сказал, что матери Уоддела захотелось оставить только его часы и кольцо. Все остальное было уничтожено.
Я тяжело опустилась на край кровати.
– Но самое интересное я оставил напоследок, док. Вы не поверите в то, что я вам сейчас скажу. Пули, извлеченные из Эдди Хита и Сьюзан Стори, были выпущены из одного и того же оружия, из двадцать второго.
– О, Господи, – пробормотала я.
* * *
Внизу в клубе играл джазовый оркестр, но народу было мало и музыка казалась не такой громкой, чтобы помешать разговору. Конни пригласила Люси посмотреть какой-то фильм, оставив нас с Уэсли за столиком в тихом уголке танцевального зала. Мы потягивали коньяк. Бентон не выглядел таким физически уставшим, как я, но в его лице появилась некоторая напряженность.Со свободного столика позади нас он взял свечу и поставил ее к двум уже стоявшим на нашем столике. Свет был неровный, но приемлемый, и, хотя на нас никто не таращился, некоторые в нашу сторону все-таки поглядывали. Место для работы, на мой взгляд, было несколько необычным, но все же менее оживленным, чем в вестибюле и в ресторане, а предложить встретиться у себя или у меня в номере Уэсли помешала его исключительная осторожность.
– Здесь, конечно, множество противоречивых моментов, – сказал он, – но поведение человека не является чем-то монолитным. Уоддел провел в тюрьме десять лет. Нам неизвестно, как он мог измениться. Убийство Эдди Хита я бы охарактеризовал как убийство на сексуальной почве, а убийство Сьюзан Стори кажется на первый взгляд чем-то вроде приведенной в исполнение угрозы.
– Словно действовали два разных преступника, – сказала я, двигая пальцем коньячную рюмочку.
Он наклонился вперед, машинально перелистывая дело Робин Нейсмит.
– Любопытно, – сказал он, не поднимая глаз, – часто слышишь, как говорят о modus operandi, почерке преступника. Он всегда выбирает определенный тип жертв, или какие-то характерные места, или, скажем, действует только ножом и так далее. Но оказывается, не всегда все так. И эмоциональная окраска преступления не всегда очевидна. Я говорил, что в убийстве Сьюзан Стори на первый взгляд отсутствует сексуальная подоплека. Однако чем больше я об этом думаю, тем больше начинаю верить в то, что элемент секса там все-таки был. Мне кажется, этот тип увлекается пикеризмом.
– У Робин Нейсмит было множество ножевых ран, – сказала я.
– Да. Я бы назвал то, что он с ней сделал, примером из учебника. Никаких следов изнасилования – правда, это вовсе не говорит о том, что его не было. Спермы не обнаружено. Многократные вонзания ножа в ее живот, ягодицы и грудь заменяли проникновение полового члена. Пикеризм налицо. Укусы не являются таким явным признаком, но они не имеют отношения к элементам орального полового акта, так что здесь, на мой взгляд, вновь замена пенетрации члена. Зубы, прокусывающие плоть, каннибализм, то, чем занимался Джон Джуберт, убивавший мальчиков-газетчиков в Небраске. У нас еще пули. Выстрелы не увязываются с пикеризмом. Однако если задуматься, то и здесь динамика в некоторой степени становится понятной. Что-то проникает в плоть. Все это звенья одной цепи.
– Но в случае с Дженнифер Дейтон нет никаких признаков пикеризма.
– Верно. Но вспомним, о чем я говорил. Не всегда бывает четкая схема. И в данном случае речь, естественно, о ней не идет, но в убийствах Эдди Хита, Дженнифер Дейтон и Сьюзан Стори есть одна общая деталь. Я бы отнес эти преступления к разряду продуманных.
– Не так уж продуман случай с Дженнифер Дейтон, – заметила я. – Похоже, убийца пытался сделать так, чтобы ее смерть стала похожей на самоубийство, и У него не получилось. А может быть, он вообще не собирался ее убивать и просто не рассчитал сил.
– Возможно, убивать ее до того, как она окажется в машине, в его планы и не входило, – согласился Уэсли. – Однако, судя по всему, план все-таки был. Поливальный шланг, подсоединенный к выхлопной трубе, был отрублен каким-то острым инструментом, найти который так и не удалось. Или убийца принес свое собственное оружие, или он куда-то выбросил то, чем воспользовался, найдя это в доме. Продуманное поведение. Но чтобы мы особо не увлеклись этим, позвольте мне напомнить вам, что у нас нет ни пули, ни какой-нибудь другой улики, которая могла бы связать убийство Дженнифер Дейтон с убийствами Хита и Стори.
– А мне кажется, есть, Бентон. Отпечаток Ронни Уоддела был снят со стула в столовой дома Дженнифер Дейтон.
– Мы не знаем, что это Ронни Уоддел вогнал пули в тех двоих.
– Тело Эдди Хита обнаружили в положении, очень похожем на то, в каком нашли тело Робин Нейсмит. Нападение на мальчика было совершено в тот вечер, когда должны были казнить Ронни Уоддела. Тебе не кажется, что здесь прослеживается какая-то мрачная цепь событий?
– Ну, скажем, мне бы не хотелось думать, что это так, – сказал он.
– Никому из нас не хотелось бы, Бентон. Что тебе подсказывает твое чутье?
Он подал знак официантке, чтобы она принесла еще коньяка; пламя свечи освещало четкие линии его левой скулы и подбородка.
– Мое чутье? Ну что ж. Оно не подсказывает мне ничего хорошего, – сказал он. – Я думаю, что все сводится к Ронни Уодделу, но не знаю, что все это значит. Отпечаток, недавно найденный на месте преступления, принадлежит ему, но мы не можем найти карточки его отпечатков или чего-нибудь еще, что могло бы подтвердить идентификацию. К тому же в морге у него не брали отпечатков, и человек, который якобы забыл это сделать, был позже убит из того же оружия, что и Эдди Хит. Защитник Уоддела Ник Грумэн, оказывается, знал Дженнифер Дейтон, и выясняется, что она посылала Грумэну факс за несколько дней до того, как ее убили. Наконец, да, действительно, смерть Эдди Хита каким-то странным образом напоминает смерть Робин Нейсмит. И, честно говоря, я задумываюсь, не было ли в нападении на Эдди Хита чего-то намеренно символического.
Он подождал, пока перед нами поставили напитки, затем открыл конверт, прилагавшийся к делу Робин Нейсмит. Это неожиданно привело меня к новой догадке.
– Мне пришлось извлекать ее фотографии из архива, – сказала я.
Взглянув на меня, Уэсли надел очки.
– В делах такой давности все документы переснимаются на микрофильм, снимки с которого находятся вот в этом деле, что перед вами. Оригиналы уничтожаются, но оригиналы фотографий мы оставляем. Они идут на хранение в архив.
– И что он из себя представляет? Комнату в вашем здании?
– Нет, Бентон. Склад возле библиотеки – тот же склад, где Бюро судебной медицины хранит улики из старых дел.
– Вэндер все еще не нашел фотографию кровавого отпечатка большого пальца Уоддела, оставленного в квартире Робин Нейсмит?
– Нет, – ответила я, и в этот момент наши взгляды встретились. Мы оба понимали, что Вэндеру так и не удастся найти его.
– Черт, – воскликнул он. – Кто приносил тебе фотографии Робин Нейсмит?
– Мой администратор, – ответила я. – Бен Стивенс. Он наведывался в архив примерно за неделю до казни Уоддела.
– Зачем?
– На последних стадиях процесса во время апелляций всегда задается много вопросов, и мне нравится, когда нужные дела у меня под рукой. Так что в походе в архив нет ничего необычного. Единственная отличительная мелочь в данном случае то, что я не просила Стивенса брать фотографии из архива. Это – его инициатива.
– И это все отличие?
– Сейчас, задним числом, мне кажется это необычным.
– Подразумевается, – сказал Уэсли, – что твой администратор проявил подобную инициативу по той причине, что на самом деле его интересовали документы Уоддела или, точнее, фотография отпечатка большого пальца, которая должна была лежать внутри.
– Я с уверенностью могу сказать лишь одно – если Стивенсу хотелось добраться до какого-то дела в архиве, то он не мог это сделать без законного основания. Если бы, например, до меня дошло, что он там побывал, в то время как никто из судмедэкспертов его об этом не просил, это выглядело бы странно.
Я стала рассказывать Уэсли о нарушении секретности моего офисного компьютера, объяснив, что два задействованных терминала оказались моим и Стивенса. Пока я говорила, Уэсли записывал. Когда я замолчала, он поднял на меня глаза.
– Похоже, они не нашли того, что искали, – сказал он.
– Подозреваю, что нет.
– Это ставит перед нами разумный вопрос. Что они искали?
Я медленно крутила свою рюмку с коньяком. При свете свечи он был похож на жидкий янтарь, каждый глоток приятно обжигал горло.
– Возможно, что-то имеющее отношение к смерти Эдди Хита. Я искала случаи, когда у жертв обнаруживали следы укусов или другие повреждения, носившие характер каннибализма, и в моем каталоге был файл. Представить себе не могу, что кому-нибудь понадобилось что-то еще помимо этого.
– А нет ли у тебя в каталоге межведомственной корреспонденции?
– В текстообработке, подкаталог.
– Тот же пароль для доступа к этим документам?
– Да.
– И там ты хранишь протоколы вскрытии и другую документацию по делам?
– Да. Но когда в мой каталог кто-то проник, там не было ничего существенного, насколько я помню.
– Однако тот, кто проник, не мог об этом знать.
– Естественно, – подтвердила я.
– А протокол вскрытия Ронни Уоддела, Кей? Когда проникли в твой каталог, протокол был в компьютере?
– По идее, да. Его казнили в понедельник, тринадцатого декабря. А в компьютер влезли под вечер в четверг, шестнадцатого, когда я проводила вскрытие Эдди Хита, и Сьюзан находилась наверху в моем офисе, якобы приходя в себя на диванчике после пролитого формалина.
– Потрясающе. – Он нахмурился. – Предположим, в твой каталог проникла Сьюзан, но на что ей протокол вскрытия Уоддела, если все это так? Она же была на вскрытии. Что она могла бы прочесть в твоем протоколе, о чем бы ей не было известно?
– Ума не приложу.
– Хорошо, давай поставим вопрос так: что, имеющее отношение к вскрытию, могло бы оказаться для нее неизвестным, несмотря на ее присутствие там в тот вечер, когда его тело привезли в морг? Или лучше сказать просто «тело», поскольку мы уже не можем утверждать, что это был Уоддел, – мрачно добавил он.
– У нее не было доступа к результатам лабораторных исследований, – сказала я. – Однако к тому времени, когда в мой каталог кто-то проник, лабораторные исследования еще не были закончены. На некоторые анализы уходят недели.
– И Сьюзан об этом знала.
– Разумеется.
– Как и твой администратор.
– Конечно.
– Должно быть что-то еще, – сказал он. И было. Но когда это пришло в голову, я не придала ему большого значения.
– Уоддел – или кто бы там ни был этот заключенный – положил себе в задний карман джинсов нечто такое, что просил захоронить вместе с ним. Филдинг, по идее, не открывал этого конверта, пока не ушел со всей писаниной к себе в офис после вскрытия.
– Значит, Сьюзан не могла знать, что было в конверте, тем вечером в морге? – с интересом уточнил Уэсли.
– Совершенно верно. Не могла.
– А в этом конверте было что-нибудь существенное?
– Ничего, кроме нескольких квитанций об оплате.
Уэсли нахмурился.
– Квитанций? – повторил он. – Да на что же они ему? У тебя они сейчас с собой?
– Они в его деле. – Я вытащила фотокопии. – Везде одно и то же число, тридцатое ноября.
– То есть приблизительно в то время, когда Уоддела переводили из Мекленбурга в Ричмонд.
– Совершенно точно. Его перевели за пятнадцать дней до казни, – подтвердила я.
– Нам надо проверить коды на этих квитанциях, посмотрим, что где находится. Это может оказаться важным. Весьма важным, в свете последних событий.
– Имеется в виду, что Уоддел жив?
– Да. Что каким-то образом произошла подмена, и его выпустили. Возможно, тот, кто отправился на электрический стул, хотел, чтобы после смерти эти квитанции обнаружили у него в кармане, потому что он пытался нам что-то сообщить.
– Но откуда он их взял?
– Вероятно, это как-то случилось во время переезда из Мекленбурга в Ричмонд – самый подходящий момент для какого-нибудь финта, – ответил Уэсли. – Может быть, перевозили двоих – Уоддела и еще кого-нибудь.
– Ты имеешь в виду, что они где-то останавливались поесть?
– Охрана не должна делать никаких остановок во время перевозки приговоренных к смертной казни. Но в случае какого-нибудь сговора все, что угодно, могло произойти. Возможно, они остановились, чтобы заказать себе еду, и в этот момент Уоддела освободили. А другого заключенного привезли в Ричмонд и посадили в камеру Уоддела. Подумай-ка. Каким образом охрана или кто-нибудь еще на Спринг-стрит догадается, что привезенный заключенный не Уоддел?
– Возможно, он и пытался что-то сказать, но это же не значит, что его послушали.
– Думаю, его не стали бы слушать.
– А мать Уоддела? – спросила я. – Предполагалось, что она должна была встретиться с ним за несколько часов до казни. Уж она-то поняла бы, что перед ней не ее сын.
– Нам надо удостовериться в том, что такое свидание состоялось. Однако в любом случае миссис Уоддел было бы выгодно подыграть. Не думаю, что она хотела бы смерти своего сына.
– Значит, ты убежден, что казнили другого человека, – неохотно произнесла я, потому что мне бы больше хотелось, чтобы некоторые соображения сейчас опроверглись.
Вместо ответа он открыл конверт с фотографиями Робин Нейсмит и вытащил оттуда толстую пачку цветных снимков, которые неизменно шокировали меня, сколько бы раз я на них ни смотрела. Он медленно пролистал иллюстрированную историю ее жуткой смерти.
Затем он сказал:
– Уоддел не совсем вписывается в картину рассматриваемых нами трех убийств.
– О чем ты, Бентон? После десяти лет, проведенных в тюрьме, его личность изменилась?
– Все, что я могу тебе сказать, это то, что, как я слышал, убийцы, совершающие продуманные убийства, начинают декомпенсироваться, срываться. Они начинают допускать ошибки. Например, Банди. В конце он совсем обезумел. Однако трудно вспомнить примеры, когда с дезорганизованной личностью происходило бы обратное – психопат становился бы методичным, расчетливым, то есть организованным.
Когда Уэсли приводил в пример Банди и других «известных личностей», он делал это настолько теоретически отвлеченно, словно его выводы были сформулированы на основании каких-то случайных источников. Он не бравировал. Не сыпал именами и не увлекался ролью того, кто знал этих преступников лично. Его манера держаться при этом была нарочито обманчива.
На самом деле он провел долгие часы, беседуя один на один с персонажами типа Теодора Банди, Дейвида Берковича, Сирхан-Сирхана, Ричарда Спека и Чарлза Мэнсона, помимо «звезд» меньшей величины, каждая из которых по-своему омрачила жизнь на зем-ле. Я помню, как Марино однажды рассказывал мне, что когда Уэсли возвращался из своих походов в сверхохраняемые тюрьмы, он порой выглядел бледным и обессиленным. Он почти физически заболевал, вбирая в себя нечто ядовитое, исходившее от этих людей и ощущая неизбежно устанавливавшиеся между ними связи. Некоторые жутчайшие садисты недавних лет регулярно писали ему письма, присылали рождественские открытки и справлялись о его семье. Неудивительно, что Уэсли казался человеком, чем-то сильно отягощенным и частенько молчаливым. В обмен на получение информации он делал то, чего ни один из нас не захотел бы делать. Он позволял монстру входить с ним в контакт.
– Было ли установлено, что Уоддел психически ненормальный? – спросила я.
– Было установлено, что он убивал Робин Нейсмит, находясь в здравом уме. – Уэсли вытащил фотографию и подтолкнул ее мне через столик. – Но я, честно говоря, так не думаю.
Это была та фотография, которая произвела на меня самое сильное впечатление, и, разглядывая ее, я не могла представить себя на месте того человека, который, ничего не подозревая, пришел и увидел перед собой всю эту сцену.
В гостиной Робин Нейсмит было не так много мебели, всего несколько кресел с круглыми спинками и темно-зеленой обивкой и шоколадно-коричневый кожаный диван. В центре на паркетном полу лежал небольшой ковер, стены отделаны под вишневое или красное дерево. Телевизор стоял возле стены напротив входной двери, так что входящему открывалась полная картина жуткого произведения Уоддела.
Открыв дверь и позвав Робин, ее подруга увидела сидящий на полу, прислоненный к телевизору обнаженный труп, кожа была настолько вымазана в крови, уже засохшей, что невозможно было определить характер увечий и повреждений, пока тело не "привезли в морг. На фотографии лужица свертывающейся крови вокруг ягодиц Робин была похожа на красную смолу, рядом валялись несколько окровавленных полотенец. Оружия так и не нашли, хотя полиция установила, что в немецком кухонном комплекте ножей из нержавеющей стали не хватает ножа для мяса – судя по характеру ран, они могли быть нанесены чем-то подобным.
Открыв дело Эдди Хита, Уэсли вытащил из него чертеж, сделанный на месте происшествия офицером полиции, обнаружившим смертельно раненного мальчика позади пустого продовольственного магазина. Уэсли положил рисунок рядом с фотографией Робин Нейсмит. В наступившем молчании мы смотрели на два изображения, переводя глаза с одного на другое. Сходство оказалось более явным, чем я предполагала. Положение их тел было практически идентичным, начиная с опущенных по бокам рук до раздвинутых ног с лежавшей между ними кучкой одежды.
– Жуткое сходство, – произнес Уэсли. – Буквально как зеркальное отражение. – Он провел рукой по фотографии Робин Нейсмит. – Тела напоминают тряпичных кукол, прислоненных к похожим на ящик предметам. Большая тумбочка под телевизор. Коричневый мусорный контейнер. – Разложив на столе фотографии, как карты, он взял еще одну. Это был снимок тела Робин крупным планом, сделанный в морге; рваные следы человеческих укусов на левой груди и в левом паху.
– Вновь невероятное сходство, – сказал он. – Следы укусов здесь и здесь очень совпадают с теми участками тела Эдди Хита, откуда у него была срезана кожа. Иначе говоря, – сняв очки, он посмотрел на меня, – Эдди Хит был, вероятно, избит, его кожа была срезана, чтобы уничтожить доказательства.
– В таком случае его убийца имеет по крайней мере отдаленное представление о судебной экспертизе, – заметила я.
– Почти всякий уголовник, посидевший в тюрьме, знаком с судебной экспертизой. Если Уоддел не знал об идентификации следов укусов, когда убивал Робин Нейсмит, то узнал об этом потом.
– Ты говоришь так, словно уверен, что убийца вновь он, – заметила я. – Но с минуту назад говорил, что он не совсем вписывается.
– Это не совсем увязывается со сроком в десять лет. Вот и все, что я хотел сказать.
– Ты сказал, у тебя есть протоколы бесед. Мы можем это обсудить?
– Разумеется.
Протоколом являлся вопросник ФБР в сорок страниц, заполненный во время личных бесед с уголовником, совершившим тяжкое преступление.
– Полистай его сама, – сказал Уэсли, кладя его передо мной. – Мне будет интересно послушать твои мысли без моих предварительных комментариев.
Встреча Уэсли с Ронни Джо Уодделом состоялась шесть лет назад в камере смертников в округе Мекленбург. Протокол начинался с описания. Поведение Уоддела, его эмоциональное состояние, манеры и речь свидетельствовали о том, что он был взволнован и растерян. Потом, когда Уэсли предоставил ему возможность задавать вопросы, Уоддел спросил только одно: «Когда мы проходили мимо окна, я видел какие-то маленькие белые пушинки. Это снег или пепел из крематория?»
Я обратила внимание, что протокол был датирован августом.
Вопросы о том, что могло бы предотвратить убийство, ни к чему не привели. Стал бы Уоддел убивать свою жертву, если бы вокруг было много людей? Убил бы он ее при свидетелях? Что бы могло помешать ему убить ее? Считал ли он, что страх смертной казни является сдерживающим фактором? Он не знал, что могло бы остановить его совершить то, чего он не помнил. Уоддел сказал, что он не помнит, как убивал эту «леди, которую показывали по телевизору». Он помнил только то, что ему было «липко». Он сказал, что словно проснулся от того, что у него поллюция. Но «липко» Ронни Уодделу было не от семяизвержения. А от крови Робин Нейсмит.
– В его характеристике нет ничего особо необычного, – заметила я. – Головные боли, излишняя робость, чрезмерная мечтательность и уход из дома в девятнадцать лет. Нет ничего такого, что могло бы насторожить. Ни проявления жестокости по отношению к животным, ни поджогов, ни изнасилований...
– Читай дальше, – сказал Уэсли.
Я просмотрела еще несколько страниц.
– Наркотики и алкоголь, – прочла я.
– Если бы его не посадили, он отдал бы концы где-нибудь под забором или его кто-нибудь пристрелил бы на улице, – сказал Уэсли. – И самое интересное то, что он увлекся этим уже во взрослом возрасте. Я помню, Уоддел рассказывал мне, что до двадцати лет, пока он не ушел из дома, он и не пробовал алкоголь.