подняться с колен.
-- Назад! -- рявкнул Дыгало. -- Десант своих не бросает! Разобрали
снарягу товарища! Автомат Чугайнову, РД -- Рябоконю. Лютаев, Стасенко --
взяли его под руки. На место должно прибыть столько же тел, сколько вышло. В
любом состоянии! Вперед! Бегом, уроды!
Чугун, навьюченный своим тяжеленным пулеметом, подхватил АК Воробья, с
досады двинув ему по шее локтем. Ряба, кряхтя, подхватил ранец и потопал
дальше. Воробей дышал с присвистом, когда матерящиеся Лютый со Стасом
поволокли его вверх по тропинке.
Наконец, измотанные десантники выбежали на вершину холма, означавшую
середину пути. Обратно уже легче, под гору.
-- Десять минут перекур, -- объявил прапор и отошел в сторону,
предоставляя солдатам самим проводить воспитательную работу.
Бойцы повалились на землю, хватая горячий воздух пересохшими глотками.
Воробей рухнул на колени, мотая головой, как лошадь.
-- Держи, урод! -- Чугун со злостью швырнул ему автомат, больно ударив
им Воробья по руке.
Ряба молча бросил рядом рюкзак, только презрительно сплюнув.
-- Слышь, пернатый, -- пытаясь отдышаться, сказал Лютый, -- это че,
теперь каждый раз тебя на горбу таскать, сука? Думаешь, во мне своего говна
мало, чтобы тебя еще на себе переть? Что за херня?
Воробей слепо посмотрел на него глазами, полными слез отчаяния, и,
взвизгнув, бросился на него, трепля за грудки:
-- Ну убей меня тогда, убей! Чего смотришь? Давай убей!
Лютый озадаченно крякнул, отпихнул бившегося в истерике Воробья.
-- Да отвали ты!
Воробей упал лицом на землю, скребя ее скрюченными пальцами.
-- Не могу так больше! Не могу! -- всхлипывал он подвывая.
Ребята смущенно отворачивались, стараясь не смотреть на него. Все они
находились уже на пределе своих возможностей, а то и далеко за ним, но
каждый втайне радовался, что первым сломался не он. И от этой радости им
стало стыдно.
-- Ну не можешь и не можешь, -- сердито буркнул Ряба. -- Никто не
держит. Завтра общее построение. Сержант сказал, что так всегда делают на
половине срока обучения. Комполка будет спрашивать, кто передумал. Выйди да
скажи. Переведут в другую часть. Может, даже в ВДВ оставят.
По голосу Рябы все поняли, что он и сам к такой идее относится вовсе не
отрицательно, только признаваться не хочет.
-- И выйду! -- вскинулся Воробей. -- И выйду! Что, презираете меня? Да?
Презираете? А мне плевать! Я на вас всех плевал!
Воробей действительно плюнул, но тягучая слюна повисла на подбородке.
Он в истерике колотил кулаками землю, не замечая, как острые камни ранят
руки. Парни подавленно молчали. Рыдания Воробья становились все глуше и
тише. Наконец он затих, обхватив голову руками.
-- А там Оля ждет-не дождется! Вот так вот! -- Чугун сделал свои
излюбленные движения руками и бедрами, но никто его издевки не поддержал.
Стас, глядя сосредоточенно в землю, в то место, где затушил окурок,
вдруг произнес бесцветным голосом:
-- Я тоже завтра выхожу, пацаны.
Никто не ответил, и он торопливо продолжил оправдываясь:
-- Мать письмо прислала. Давно уже. Болеет она сильно. Если меня убьют,
то она не выдержит. Сестренка одна останется, а ей семи еще нет. Я бы один
не смог, как чмо последнее. -- Он поднял взгляд в надежде увидеть сочувствие
и поддержку. -- Пацаны, кто еще с нами? А?
Все снова промолчали, погрузившись в свои собственные тяжелые думы.
Только Ряба, глядя на небо сквозь дымок сигареты, произнес, ни к кому не
обращаясь:
-- В Афгане, ребята говорили, неделю на боевых, по горам скачешь. А
потом две недели в расположении балду гоняешь. А тут с Дыгалой до войны не
доживешь, раньше в гроб загонит.
Стас с надеждой посмотрел на него.
-- Ну так что, Ряба?
Тот подумал и покачал головой.
-- Не, Стас.
Стасенко снова обернулся к Воробью, который уже пришел в себя, и,
побледнев, разглядывал исцарапанные ладони.
-- Ну что, Воробей, договорились? Только вместе выходим, одновременно,
да?
Воробей сглотнул комок в горле, помедлил и с трудом кивнул, пряча
глаза.


[. . .]