Страница:
Литта прибыл на обед к Скавронскому за четверть часа, как того требовали приличия. Дворецкий встретил гостя весьма странно – фразой нараспев. Сам хозяин приветствовал входящего Литту еще более чудно. «Мой новый друг, мой незабвенный, я рад тому, что вы со мной!» – пропел он по-итальянски, пришепетывая и отчаянно фальшивя.
Джулио вскинул бровь и огляделся по сторонам. Он слышал, что на вошедших в моду маскарадах стало принято распевать арии из новых опер. Но фраза, пропетая хозяином дома, звучала слишком коряво и напыщенно. Но тут отворились двери столовой и раздался громкий баритон метрдотеля: «Обед уж подан! К столу спешите. И в нем усладу свою найдите!»
Стол оказался огромен – человек на сто. Джулио усадили довольно далеко от хозяина. Но это оказалось спасением, ибо ошарашенный Литта не смог бы поддержать должной беседы: Скавронский обращался к гостям вокальными импровизациями. И те отвечали так же.
«Это что – новая мода?» – постарался выведать мальтиец у своего соседа, знакомого неаполитанского негоцианта. «Нет! – хмыкнул тот. – Это страсть синьора Скавронского. Он не мыслит жизни без музыки. Всю прислугу заставил разговаривать речитативами. А кучер его, привезенный из России, вопит на улицах Неаполя таким густым и сильным басом, что в близлежащих тратториях лопаются стаканы. Да что прислуга! Этот музыкальный чудак даже собственных юных дочерей называет не иначе как Аллегрой и Гармонией и общается с ними только посредством назидательных арий, которые сам же и сочиняет». – «Так он еще и композитор?» Собеседник вздохнул: «Мнит себя таковым. В первый же день по приезде пригласил к себе местную оперную труппу. С тех пор ежемесячно самые знаменитые певцы и примадонны исполняют его галиматью. А весь Неаполь обхохатывается». – «Но зачем же певцы поют такое?» – «Деньги, мой юный синьор! Скавронский баснословно богат. Его дед был братом русской императрицы Екатерины I, супруги Петра Великого. Говорят, императрица Екатерина-то была из простых чухонок. Когда русские солдаты взяли ее в плен, она им исподнее белье стирала. Ее так и звали – портомойка. Да вот как судьба повернулась – сам император Петр Великий в нее без памяти влюбился! Правда, родственнички-то ее все в северных землях где-то остались. Долго их потом по приказу Екатерины искали. Да только вот, едва она братца-то завидела, в ужас пришла – не умыт, не ображен, не обучен никаким манерам. Екатерина уж и решила от него отказаться. Да Петр не позволил. Сказал: «Ну и что, что без манер. Коли мне подходит в шурины, так тебе тем паче в братья сойдет!» Видно, понравилась Петру простая родня-то. Мудрый был правитель. А Павел Скавронский ныне-то – единственный наследник всего рода. При желании может скупить хоть пол-Европы. Ну а певцам такие деньги платит, что тут уж не до оценки его музыки. За такие средства хоть свиньей захрюкаешь».
Джулио Литта возвел очи к небесам: как же ему вести переговоры с таким меломаном? Может, он уже и не понимает нормального разговорного языка?
И в это время в наступившей паузе вдруг раздался спокойный женский голос, произнесший что-то на незнакомом Литте русском языке, но явно не речитативом. Сам Скавронский повернулся к светловолосой женщине, сидевшей по правую руку от него, приготовился залиться соловьем, но вдруг ответил что-то просто и односложно. И вид у него, до того напыщенный и важный, вмиг сделался упрашивающим и почти униженным.
«Госпожа Екатерина Скавронская сказала мужу, что у нее разболелась голова и она желает уйти в свои покои, – перевел Литте негоциант. – Муж очень просит ее остаться. Но она весьма своенравна. Недаром ее зовут русской Дианой. Эта богиня тоже была своенравна и холодна».
Джулио внимательно взглянул на хозяйку дома. Небольшого роста, но сколько грации и стати! Жаль, что с его места не видно лица. Но как повелевает мужем! Не только не собирается распевать с ним дуэты, но и не желает дожидаться конца обеда, что весьма невежливо.
Впрочем, и у самого Джулио к тому времени голова пошла кругом от всей этой музыки. Ему просто необходимо было хоть на минуту выбраться на свежий воздух. Пошатываясь, он вышел в коридор, но, заблудившись в огромном доме, оказался там, куда не должны входить гости, – во внутреннем дворике. День уже клонился к закату. Жара сменилась предвечерней прохладой. Последние нежные лучи солнца давали такой же призрачный свет, как таинственное сфумато на картинах Леонардо да Винчи. Джулио рассеянно поднял глаза и…
Она лежала на алой кушетке, закрытая накинутой собольей шубой. И только нежные белые руки покоились поверх мягкого меха. Услышав неожиданные шаги, она порывисто поднялась и обернулась. Меховая шубка съехала вниз, обнажив розовую грудь, словно на той самой картине Леонардо, где мать кормит грудью ребенка. И Джулио вдруг ощутил себя этим самым беззащитным ребенком, которому просто жизненно необходимо приникнуть к этой груди.
«Кто вы?» – по-французски изумленно воскликнула красавица. Джулио молчал. Только страстно смотрел на живую женщину, будто сошедшую с его обожаемой картины. «А, вы уж здесь? – напевным козлетоном прозвучало за спиной. – Знакомьтесь, командор. Пред вами моя жена – Екатерина. А это, душенька, наш гость – мальтийский рыцарь Литта Джулий!» И граф Скавронский вновь залился какой-то сложной фиоритурой, совершенно не замечая, что жена его возлежит перед незнакомцем в одной шубке, накинутой на голое тело.
На корабль Литта заявился как пьяный. С тех пор все и началось. Не раз он бродил вокруг палаццо Скавронских, не решаясь войти. Но иногда в отсутствие графа решался переступить порог. И тогда мог подолгу беседовать с русской красавицей. При этом Екатерина почти всегда полулежала под своей шубой, ничуть не смущаясь посетителя. Иногда она томно вздыхала и лениво поворачивалась. Но ни разу – ни вздохом, ни взглядом – она не попыталась соблазнить Джулио. И только однажды она прошептала: «Я узнала, что Мальтийский орден – все равно что монашествующий?» Литта склонил голову: «Увы, мы даем обед безбрачия».
С тех пор он часто спрашивал себя: не потому ли прелестная Екатерина Васильевна не смущается, что не видит в нем мужчину?
Но как же он мучился ночами! Днем было легче. Джулио занимался то делами, связанными с оснасткой корабля, то переговорами со Скавронским. Как ни странно, но, узнав о дипломатической миссии Литты, Павел Мартынович перестал распевать перед ним свои арии и перешел на обычный итальянский язык. И они тут же поняли друг друга. Скавронский послал срочную депешу в Санкт-Петербург. Оттуда пришел незамедлительный ответ: Россия обещала Мальтийскому ордену поддержку в борьбе с турками. Словом, миссия Литты была выполнена. Но заставить себя покинуть Неаполь он не мог.
А через несколько дней на грязную и вонючую дощатую мостовую порта въехала роскошная карета с шестеркой цугом. Взволнованный и обескураженный Литта, выбежав на палубу, увидел герб Скавронских и застыл.
Разодетая по последней моде Екатерина Васильевна, подобрав юбки, ничуть не смущаясь ни грязи, ни запаха, прошла по сходням на корвет. Пораженные таким «визитом запросто», матросы даже не построились на палубе, как полагалось, а только, сгрудившись, начали пялиться на роскошную красавицу. Но и это ни капельки не смутило ее. Графиня подошла к пораженному командору и проговорила, как само собой разумеющееся: «Хочу посмотреть, как вы тут».
Еле пришедший в себя Джулио повел ее в каюту. Гостья была столь естественна, что ему и в голову не пришло, что его корабельное жилище – все равно что келья монаха, что вход сюда женщины – грех. Какой грех, какой женщины? Для Джулио Литты она была Мадонной, а ее посещение – явлением богини. Он и сам не помнил, как показал ей свою святую реликвию – картину Леонардо. Екатерина смотрела долго и нежно, а потом прошептала: «Я стану думать, что, когда вы смотрите на нее, вы глядите на меня. И стану воображать, что сопровождаю вас, что всегда с вами…»
Красавица порывисто вздохнула и вышла. Джулио не осмелился ее догнать. К чему? Да и что он сможет дать этой таинственной женщине? Он же монах.
Русская любовь итальянской Мадонны
Сокровище бродячего цирка: легенда и быль
Джулио вскинул бровь и огляделся по сторонам. Он слышал, что на вошедших в моду маскарадах стало принято распевать арии из новых опер. Но фраза, пропетая хозяином дома, звучала слишком коряво и напыщенно. Но тут отворились двери столовой и раздался громкий баритон метрдотеля: «Обед уж подан! К столу спешите. И в нем усладу свою найдите!»
Стол оказался огромен – человек на сто. Джулио усадили довольно далеко от хозяина. Но это оказалось спасением, ибо ошарашенный Литта не смог бы поддержать должной беседы: Скавронский обращался к гостям вокальными импровизациями. И те отвечали так же.
«Это что – новая мода?» – постарался выведать мальтиец у своего соседа, знакомого неаполитанского негоцианта. «Нет! – хмыкнул тот. – Это страсть синьора Скавронского. Он не мыслит жизни без музыки. Всю прислугу заставил разговаривать речитативами. А кучер его, привезенный из России, вопит на улицах Неаполя таким густым и сильным басом, что в близлежащих тратториях лопаются стаканы. Да что прислуга! Этот музыкальный чудак даже собственных юных дочерей называет не иначе как Аллегрой и Гармонией и общается с ними только посредством назидательных арий, которые сам же и сочиняет». – «Так он еще и композитор?» Собеседник вздохнул: «Мнит себя таковым. В первый же день по приезде пригласил к себе местную оперную труппу. С тех пор ежемесячно самые знаменитые певцы и примадонны исполняют его галиматью. А весь Неаполь обхохатывается». – «Но зачем же певцы поют такое?» – «Деньги, мой юный синьор! Скавронский баснословно богат. Его дед был братом русской императрицы Екатерины I, супруги Петра Великого. Говорят, императрица Екатерина-то была из простых чухонок. Когда русские солдаты взяли ее в плен, она им исподнее белье стирала. Ее так и звали – портомойка. Да вот как судьба повернулась – сам император Петр Великий в нее без памяти влюбился! Правда, родственнички-то ее все в северных землях где-то остались. Долго их потом по приказу Екатерины искали. Да только вот, едва она братца-то завидела, в ужас пришла – не умыт, не ображен, не обучен никаким манерам. Екатерина уж и решила от него отказаться. Да Петр не позволил. Сказал: «Ну и что, что без манер. Коли мне подходит в шурины, так тебе тем паче в братья сойдет!» Видно, понравилась Петру простая родня-то. Мудрый был правитель. А Павел Скавронский ныне-то – единственный наследник всего рода. При желании может скупить хоть пол-Европы. Ну а певцам такие деньги платит, что тут уж не до оценки его музыки. За такие средства хоть свиньей захрюкаешь».
Джулио Литта возвел очи к небесам: как же ему вести переговоры с таким меломаном? Может, он уже и не понимает нормального разговорного языка?
И в это время в наступившей паузе вдруг раздался спокойный женский голос, произнесший что-то на незнакомом Литте русском языке, но явно не речитативом. Сам Скавронский повернулся к светловолосой женщине, сидевшей по правую руку от него, приготовился залиться соловьем, но вдруг ответил что-то просто и односложно. И вид у него, до того напыщенный и важный, вмиг сделался упрашивающим и почти униженным.
«Госпожа Екатерина Скавронская сказала мужу, что у нее разболелась голова и она желает уйти в свои покои, – перевел Литте негоциант. – Муж очень просит ее остаться. Но она весьма своенравна. Недаром ее зовут русской Дианой. Эта богиня тоже была своенравна и холодна».
Джулио внимательно взглянул на хозяйку дома. Небольшого роста, но сколько грации и стати! Жаль, что с его места не видно лица. Но как повелевает мужем! Не только не собирается распевать с ним дуэты, но и не желает дожидаться конца обеда, что весьма невежливо.
Впрочем, и у самого Джулио к тому времени голова пошла кругом от всей этой музыки. Ему просто необходимо было хоть на минуту выбраться на свежий воздух. Пошатываясь, он вышел в коридор, но, заблудившись в огромном доме, оказался там, куда не должны входить гости, – во внутреннем дворике. День уже клонился к закату. Жара сменилась предвечерней прохладой. Последние нежные лучи солнца давали такой же призрачный свет, как таинственное сфумато на картинах Леонардо да Винчи. Джулио рассеянно поднял глаза и…
Она лежала на алой кушетке, закрытая накинутой собольей шубой. И только нежные белые руки покоились поверх мягкого меха. Услышав неожиданные шаги, она порывисто поднялась и обернулась. Меховая шубка съехала вниз, обнажив розовую грудь, словно на той самой картине Леонардо, где мать кормит грудью ребенка. И Джулио вдруг ощутил себя этим самым беззащитным ребенком, которому просто жизненно необходимо приникнуть к этой груди.
«Кто вы?» – по-французски изумленно воскликнула красавица. Джулио молчал. Только страстно смотрел на живую женщину, будто сошедшую с его обожаемой картины. «А, вы уж здесь? – напевным козлетоном прозвучало за спиной. – Знакомьтесь, командор. Пред вами моя жена – Екатерина. А это, душенька, наш гость – мальтийский рыцарь Литта Джулий!» И граф Скавронский вновь залился какой-то сложной фиоритурой, совершенно не замечая, что жена его возлежит перед незнакомцем в одной шубке, накинутой на голое тело.
На корабль Литта заявился как пьяный. С тех пор все и началось. Не раз он бродил вокруг палаццо Скавронских, не решаясь войти. Но иногда в отсутствие графа решался переступить порог. И тогда мог подолгу беседовать с русской красавицей. При этом Екатерина почти всегда полулежала под своей шубой, ничуть не смущаясь посетителя. Иногда она томно вздыхала и лениво поворачивалась. Но ни разу – ни вздохом, ни взглядом – она не попыталась соблазнить Джулио. И только однажды она прошептала: «Я узнала, что Мальтийский орден – все равно что монашествующий?» Литта склонил голову: «Увы, мы даем обед безбрачия».
С тех пор он часто спрашивал себя: не потому ли прелестная Екатерина Васильевна не смущается, что не видит в нем мужчину?
Но как же он мучился ночами! Днем было легче. Джулио занимался то делами, связанными с оснасткой корабля, то переговорами со Скавронским. Как ни странно, но, узнав о дипломатической миссии Литты, Павел Мартынович перестал распевать перед ним свои арии и перешел на обычный итальянский язык. И они тут же поняли друг друга. Скавронский послал срочную депешу в Санкт-Петербург. Оттуда пришел незамедлительный ответ: Россия обещала Мальтийскому ордену поддержку в борьбе с турками. Словом, миссия Литты была выполнена. Но заставить себя покинуть Неаполь он не мог.
А через несколько дней на грязную и вонючую дощатую мостовую порта въехала роскошная карета с шестеркой цугом. Взволнованный и обескураженный Литта, выбежав на палубу, увидел герб Скавронских и застыл.
Разодетая по последней моде Екатерина Васильевна, подобрав юбки, ничуть не смущаясь ни грязи, ни запаха, прошла по сходням на корвет. Пораженные таким «визитом запросто», матросы даже не построились на палубе, как полагалось, а только, сгрудившись, начали пялиться на роскошную красавицу. Но и это ни капельки не смутило ее. Графиня подошла к пораженному командору и проговорила, как само собой разумеющееся: «Хочу посмотреть, как вы тут».
Еле пришедший в себя Джулио повел ее в каюту. Гостья была столь естественна, что ему и в голову не пришло, что его корабельное жилище – все равно что келья монаха, что вход сюда женщины – грех. Какой грех, какой женщины? Для Джулио Литты она была Мадонной, а ее посещение – явлением богини. Он и сам не помнил, как показал ей свою святую реликвию – картину Леонардо. Екатерина смотрела долго и нежно, а потом прошептала: «Я стану думать, что, когда вы смотрите на нее, вы глядите на меня. И стану воображать, что сопровождаю вас, что всегда с вами…»
Красавица порывисто вздохнула и вышла. Джулио не осмелился ее догнать. К чему? Да и что он сможет дать этой таинственной женщине? Он же монах.
Русская любовь итальянской Мадонны
Наутро корвет «Пелегрино» снялся с якоря и покинул неаполитанскую гавань. Литта заперся в каюте и сел писать отчет о переговорах с графом Скавронским. Но перед глазами стояло кроткое и нежное лицо супруги российского посланника.
Теперь, вынимая заветный образ, Джулио Литта знал, что Мадонна есть и на земле – живая и трепетная. И он был уверен, что это именно она помогает ему выжить в его нелегкой морской жизни и кровопролитных сражениях. И когда императрица Екатерина II попросила у Мальтийского ордена прислать «сведущего в морском деле человека», Джулио Литта с трепетом отбыл в русскую столицу – город, где когда-то жила его «Мадонна» Екатерина и куда она, по сведениям мальтийских агентов, вскоре собиралась вернуться. Литта достойно проявил себя на российской военно-морской службе. Начал учить русский язык и даже стал именоваться на русский манер – Юлием Помпеевичем.
За блестящую победу над шведами в морском сражении при Роченсальме 13 августа 1789 года он был награжден золотым оружием, орденом Святого Георгия и пожалован чином контр-адмирала. Но все эти регалии не очень-то радовали Литту: прелестная Екатерина Скавронская не спешила возвращаться на родину.
К тому же не все битвы можно было выиграть. После одной из неудач Джулио подал в отставку и вернулся на Мальту. Там он и узнал, что в конце ноября 1793 года граф Скавронский умер от чахотки, а его молодая вдова намерена вернуться в Петербург. Джулио снова стал рваться в Россию.
…Ноябрьским утром 1796 года в ворота Гатчинского замка, столь любимого недавно воцарившимся императором Павлом I, въехало сорок (!) карет. Повозки странников были покрыты пылью, но на их дверцах золотом блистали толстые обручи, в которых белели кресты Мальтийского ордена. Возницы осадили коней у подъездного крыльца, и под фанфары трубачей, спрыгнувших с запяток карет, дверцы передней кареты отворились, и возник полномочный министр-посланник Мальтийского ордена – «командор разных командорств» граф Джулио Литта. Склонившись в приветственном поклоне перед российским императором, он начал заранее приготовленную речь: «Странствуя по Аравийской пустыне и увидя замок, мы узнали, кто в нем живет – брат наш во Христе и рыцарстве!»
Низкорослый и малосимпатичный Павел, обожавший лесть и всяческие театральные эффекты, с детства влюбленный в подвиги рыцарей, был восхищен громадным красавцем, склонившимся перед ним в низком поклоне. Ну а уж когда Павел узнал, что Литта имеет полномочия ордена возвести русского императора в звание Великого магистра, кровь бросилась ему в голову, и он тут же пообещал мальтийцу исполнить любое его желание. «Я желаю стать подданным вашего величества! – галантно ответил Литта. – А еще – жениться на вдове графа Скавронского, ежели она даст свое согласие».
В 1798 году на пышной и торжественной церемонии в Георгиевском зале Зимнего дворца командор Джулио Литта возложил на Павла I символы отличия Великого магистра – священную кольчугу, крест Палермской Богоматери и золотую цепь. Павел же обратился к папе римскому Пию VI с просьбой за особые заслуги снять обет безбрачия с Джулио Литты, но оставить его в звании командора Мальтийского ордена. И эта беспрецедентная просьбы была удовлетворена!
Свадьбу Юлия Помпеевича и Екатерины Васильевны сыграли прямо в Зимнем дворце. Литта был поражен переменами, произошедшими с его возлюбленной. В предвкушении свадьбы прелестная Екатерина забыла о своей прежней лени и нелюдимости. Напротив, замуж за графа Литту выходила обворожительная светская львица. Вот что творит любовь! Император осыпал молодых дарами и наградами, в том числе пожаловал Литте чин шефа кавалергардов. Екатерину же больше всего восхитил дар мужа – в спальне прямо над супружеской кроватью она обнаружила «Мадонну с младенцем» Леонардо.
Однако через год картину пришлось снять. Взбалмошный Павел, охладев к мальтийскому посланнику, не желал более его видеть, приказав отправляться в ссылку в имение жены. Литта был в отчаянии. Он метался по своему роскошному столичному дому на Большой Миллионной, не понимая, как скажет красавице жене о том, что отныне их жилищем должна стать простая деревенская усадьба. Но тут дверь открылась. На пороге возникла Екатерина Васильевна с леонардовской картиной в руках. «Мы готовы!» – кротко сказала она и прижала «Мадонну» к груди.
Как ни странно, но и в деревне Литта проявил себя отличным руководителем: не просто управлял имением твердой рукой, но и заботился о крестьянах, за свой счет строил им избы, поощрял их занятия ремеслами – словом, превратился в образцового помещика.
Правда, сельская жизнь оказалась недолгой. После вступления на престол Александра I в 1801 году семейство Литта вернулось в столицу. А с ним – и картина Леонардо, которую в петербургском свете вскоре окрестили по имени владельца «Мадонной Литта».
К тому времени многое переменилось. Нового русского императора более не заботила судьба Мальтийского ордена, тем более что саму Мальту уже захватили англичане. Так что Юлий Помпеевич переключился на насущные проблемы своей новой родины. И весьма в этом преуспел. В 1811 году по представлению Александра I он стал членом Государственного совета. Был всеми уважаем, баснословно богат, жил на широкую ногу. Одно оказалось несбыточным – у Юлия Помпеевича и Екатерины Васильевны так и не было общих детей. Часто по ночам Литта думал: отчего Бог так и не дал ему увидеть, как обожаемая русская Мадонна держит у груди их дитя?..
Однажды в их доме на Большой Миллионной гостила его падчерица – дочка Екатерины Васильевны Мария. К тому времени она уже была замужем за графом фон дер Паленом и совсем недавно родила прелестную дочурку. Литта зачем-то зашел в ее комнату и буквально замер на пороге. Юная мать кормила младенца. Лучи заката золотили комнату. Волосики на головке девочки просвечивали золотым пушком. Увидев вошедшего Литту, она повернула к нему головку и улыбнулась. И ему вдруг показалось, что он снова видит наяву сцену, когда-то написанную Леонардо. Мать и дитя.
С тех пор Юлий Помпеевич стал неравнодушен к своей «внучке». Стал ее крестным отцом и с тайным восторгом слушал в церкви, как любимицу нарекают Юлией в его честь. Видно, Мадонна услышала его молитвы и явила ему дитя. Литта зачастил в дом к Паленам, а по городу поползли гнусные слухи. Растерянная Екатерина Васильевна попыталась урезонить мужа: «Зачем ты так носишься с Юленькой? Уж и так весь Петербург судачит, что она – дочь не Палена, а твоя!» Литта ужасался: «Что ты говоришь? Неужто я мог бы соблазнить собственную падчерицу?!» Но Екатерина Васильевна все вздыхала: «Я не говорю! Но девочка и вправду на тебя похожа. Словом, не стоит самому ходить с ней гулять в Летний сад. Поостерегись сплетен!»
Ошарашенный Литта давал слово, что поостережется. Но сердце не камень. И он опять летел к обожаемой Юленьке. Часто привозил ее к себе – в особняк на Миллионную улицу. Кормил своим самым любимым кушаньем – мороженым. Вот уж к чему он имел истинную страсть! Мог зараз съесть дюжину огромных порций. И Юлию приучил. Часто рассказывал девочке об Италии. «Там, в огромном палаццо Литта, – сотни картин. Но самая прекрасная у меня здесь! – хвастался он, показывал девочке леонардовскую «Мадонну» и обещал: – Когда я умру, она достанется тебе!»
Так и вышло. 24 января 1839 года 76-летний граф Литта потребовал у своего мороженщика Сальватора очередную дюжину порций. Тот принес огромный серебряный поднос, и Литта, крякнув, приступил к поеданию. На десятой порции он блаженно улыбнулся: «Сальватор сегодня отличился!..» – и отдал Богу душу.
Его колоссальное состояние отошло обожаемой Юлии, тем более что супруги Литты – Екатерины Васильевны – уже не было в живых. Да и Юлия к тому времени успела выйти замуж за полковника лейб-гвардии Преображенского полка графа Самойлова, однако вскоре с ним разошлась. Кто знает, но, может быть, именно «Мадонна» Леонардо, на которую она любовалась с детства, по-своему повлияла и на ее судьбу. Сумасбродная красавица, она очертя голову влюбилась в великого русского живописца Карла Брюллова. И стала его Музой. Все самые прекрасные женщины на его картинах написаны с нее. Она – и «Удаляющаяся с бала», и «Вирсавия», и «Итальянская красавица». Ее образ можно увидеть и в «Последнем дне Помпеи». Вслед за Брюлловым Юлия уехала в Италию. И там познакомилась с миланскими родственниками своего крестного отца. Почему она отдала «Мадонну с младенцем» его племяннику – Антонио Литте, доподлинно неизвестно. Но так или иначе, а «Мадонна» вернулась в родное палаццо.
Впрочем, кажется, она уже не считала дворец в Милане родным. Краски начали выцветать, шелушиться, а затем и отваливаться. Как будто картина тосковала по далекой России. И никто из семьи Литта не возразил, когда Антонио в 1864 году предложил продать картину для коллекции русского императорского двора. Правда, тогда на продажу предложили целых 44 картины – семейство Литта нуждалось в средствах. Но приехавший из Петербурга директор Эрмитажа Степан Александрович Гедеонов за сто тысяч франков приобрел только четыре – и первой, конечно, «Мадонну Литта».
12 января 1865 года покупка состоялась, и Гедеонов поспешил в Петербург. Чуть не всю дорогу держал «Мадонну» на руках, согревая как мог, – боялся, что краска от холода и тряски совсем отвалится от доски. Едва приехал в столицу, отдал картину на срочную реставрацию. Однако приглашенные из-за рубежа специалисты наотрез отказались работать с картиной. Выручил простой русский умелец – эрмитажный столяр Александр Сидоров, которому удалось переложить красочный слой с прогнившего дерева на новый холст и тем самым спасти шедевр. За эту уникальную работу он получил серебряную медаль от самого императора Александра II.
«Мадонна Литта» засияла красками и заняла свое достойное место в Эрмитаже. Она стала его жемчужиной, его символом, его Главной картиной. Но вскоре возникла другая напасть – искусствоведы со всей Европы поспешили объявить картину. «безродной авантюрной подделкой». То есть, может, она и творение времен Возрождения, но никак не кисти великого Леонардо да Винчи. Интересно, что все эти сомнения начались лишь после того, как картина оказалась в Эрмитаже. Пока же она висела в Милане, никто не сомневался в ее авторстве. Хорошо, хоть нашлись честные знатоки творчества Леонардо, такие как директор Картинной галереи Берлинского музея Г.Ф. Ваген, автор известной монографии о гении Возрождения, который подтвердил авторство да Винчи.
Впрочем, через несколько десятилетий, уже после Октябрьской революции, отсутствие сомнений в авторстве «Мадонны Литта» чуть было не сыграло с картиной злую шутку. В то время в музеях молодой Страны Советов стали появляться коллекционеры из-за рубежа, и им показывали все самое лучшее: картины Рафаэля, Боттичелли, Тициана, Веронезе, Ван Эйка. Показали и «Мадонну Литта». Особо ценных покупателей, таких как министр финансов США Эндрю Меллон или ловкий промышленник Арманд Хаммер, чиновники от искусства запросто водили по залам Эрмитажа: «Мы продаем все – выбирайте, что вам интересно!»
Работники Эрмитажа, несмотря на угрозу репрессий, пытались сопротивляться. Писали докладные записки и объяснения, перевешивали полотна, уносили их якобы на реставрацию, чтобы запутать следы. Но многие произведения искусства спасти так и не удалось. С пугающей регулярностью по ночам к боковому подъезду Эрмитажа подъезжали машины смерти – «черные маруси», как их звали в народе. Только забирали эти машины не людей, а картины. И по утрам на стенах музея, где еще вчера висели полотна великих мастеров, зияли белые пятна. Пропала «Мадонна Альба» Рафаэля, которую весь мир называл «Петербургской Мадонной». Исчезла тициановская «Венера перед зеркалом» – лучшая работа мастера. А в один памятный день директор Эрмитажа, академик Орбели, обнаружил спецов Внешторга перед «Мадонной Литта». И тогда он решил действовать – не мог же он позволить, чтобы Эрмитаж лишился своей Главной картины. Вечером он вынес «Мадонну» из Эрмитажа, обмотавшись ею под пиджаком. На пиджак надел пальто, чтобы бдительная охрана, ежевечерне строчащая отчеты в «органы», не смогла ничего обнаружить. На всякий случай подготовил отчет, в котором говорилось, что картина находится в плохом состоянии, краски сползли до неузнаваемости. Ну а если представители Внешторга велят-таки предъявить картину, решил показать какой-нибудь старый размытый холст. Такой поступок по тем временам был подвигом. Ведь если бы правда раскрылась, под расстрел пошел бы не только сам Орбели, но и вся его семья.
Но, видно, «Мадонна Литта» всегда хранила тех, кто ее любил. И как все истинные Литты, она всегда была своенравна. Не захотела уезжать из России – и не уехала. Теперь именно она и есть наша «Петербургская Мадонна». И когда красавице с младенцем приходится выезжать на зарубежные выставки, уже никто не говорит, что они «безродные авантюристы». Тем более что среди дневниковых записок Леонардо удалось обнаружить его наброски к «Мадонне Литта». Так что авторство доказано. Хотя страсти, конечно, еще будут бушевать. Но какое же искусство без страстей?..
Теперь, вынимая заветный образ, Джулио Литта знал, что Мадонна есть и на земле – живая и трепетная. И он был уверен, что это именно она помогает ему выжить в его нелегкой морской жизни и кровопролитных сражениях. И когда императрица Екатерина II попросила у Мальтийского ордена прислать «сведущего в морском деле человека», Джулио Литта с трепетом отбыл в русскую столицу – город, где когда-то жила его «Мадонна» Екатерина и куда она, по сведениям мальтийских агентов, вскоре собиралась вернуться. Литта достойно проявил себя на российской военно-морской службе. Начал учить русский язык и даже стал именоваться на русский манер – Юлием Помпеевичем.
За блестящую победу над шведами в морском сражении при Роченсальме 13 августа 1789 года он был награжден золотым оружием, орденом Святого Георгия и пожалован чином контр-адмирала. Но все эти регалии не очень-то радовали Литту: прелестная Екатерина Скавронская не спешила возвращаться на родину.
К тому же не все битвы можно было выиграть. После одной из неудач Джулио подал в отставку и вернулся на Мальту. Там он и узнал, что в конце ноября 1793 года граф Скавронский умер от чахотки, а его молодая вдова намерена вернуться в Петербург. Джулио снова стал рваться в Россию.
…Ноябрьским утром 1796 года в ворота Гатчинского замка, столь любимого недавно воцарившимся императором Павлом I, въехало сорок (!) карет. Повозки странников были покрыты пылью, но на их дверцах золотом блистали толстые обручи, в которых белели кресты Мальтийского ордена. Возницы осадили коней у подъездного крыльца, и под фанфары трубачей, спрыгнувших с запяток карет, дверцы передней кареты отворились, и возник полномочный министр-посланник Мальтийского ордена – «командор разных командорств» граф Джулио Литта. Склонившись в приветственном поклоне перед российским императором, он начал заранее приготовленную речь: «Странствуя по Аравийской пустыне и увидя замок, мы узнали, кто в нем живет – брат наш во Христе и рыцарстве!»
Низкорослый и малосимпатичный Павел, обожавший лесть и всяческие театральные эффекты, с детства влюбленный в подвиги рыцарей, был восхищен громадным красавцем, склонившимся перед ним в низком поклоне. Ну а уж когда Павел узнал, что Литта имеет полномочия ордена возвести русского императора в звание Великого магистра, кровь бросилась ему в голову, и он тут же пообещал мальтийцу исполнить любое его желание. «Я желаю стать подданным вашего величества! – галантно ответил Литта. – А еще – жениться на вдове графа Скавронского, ежели она даст свое согласие».
В 1798 году на пышной и торжественной церемонии в Георгиевском зале Зимнего дворца командор Джулио Литта возложил на Павла I символы отличия Великого магистра – священную кольчугу, крест Палермской Богоматери и золотую цепь. Павел же обратился к папе римскому Пию VI с просьбой за особые заслуги снять обет безбрачия с Джулио Литты, но оставить его в звании командора Мальтийского ордена. И эта беспрецедентная просьбы была удовлетворена!
Свадьбу Юлия Помпеевича и Екатерины Васильевны сыграли прямо в Зимнем дворце. Литта был поражен переменами, произошедшими с его возлюбленной. В предвкушении свадьбы прелестная Екатерина забыла о своей прежней лени и нелюдимости. Напротив, замуж за графа Литту выходила обворожительная светская львица. Вот что творит любовь! Император осыпал молодых дарами и наградами, в том числе пожаловал Литте чин шефа кавалергардов. Екатерину же больше всего восхитил дар мужа – в спальне прямо над супружеской кроватью она обнаружила «Мадонну с младенцем» Леонардо.
Однако через год картину пришлось снять. Взбалмошный Павел, охладев к мальтийскому посланнику, не желал более его видеть, приказав отправляться в ссылку в имение жены. Литта был в отчаянии. Он метался по своему роскошному столичному дому на Большой Миллионной, не понимая, как скажет красавице жене о том, что отныне их жилищем должна стать простая деревенская усадьба. Но тут дверь открылась. На пороге возникла Екатерина Васильевна с леонардовской картиной в руках. «Мы готовы!» – кротко сказала она и прижала «Мадонну» к груди.
Как ни странно, но и в деревне Литта проявил себя отличным руководителем: не просто управлял имением твердой рукой, но и заботился о крестьянах, за свой счет строил им избы, поощрял их занятия ремеслами – словом, превратился в образцового помещика.
Правда, сельская жизнь оказалась недолгой. После вступления на престол Александра I в 1801 году семейство Литта вернулось в столицу. А с ним – и картина Леонардо, которую в петербургском свете вскоре окрестили по имени владельца «Мадонной Литта».
К тому времени многое переменилось. Нового русского императора более не заботила судьба Мальтийского ордена, тем более что саму Мальту уже захватили англичане. Так что Юлий Помпеевич переключился на насущные проблемы своей новой родины. И весьма в этом преуспел. В 1811 году по представлению Александра I он стал членом Государственного совета. Был всеми уважаем, баснословно богат, жил на широкую ногу. Одно оказалось несбыточным – у Юлия Помпеевича и Екатерины Васильевны так и не было общих детей. Часто по ночам Литта думал: отчего Бог так и не дал ему увидеть, как обожаемая русская Мадонна держит у груди их дитя?..
Однажды в их доме на Большой Миллионной гостила его падчерица – дочка Екатерины Васильевны Мария. К тому времени она уже была замужем за графом фон дер Паленом и совсем недавно родила прелестную дочурку. Литта зачем-то зашел в ее комнату и буквально замер на пороге. Юная мать кормила младенца. Лучи заката золотили комнату. Волосики на головке девочки просвечивали золотым пушком. Увидев вошедшего Литту, она повернула к нему головку и улыбнулась. И ему вдруг показалось, что он снова видит наяву сцену, когда-то написанную Леонардо. Мать и дитя.
С тех пор Юлий Помпеевич стал неравнодушен к своей «внучке». Стал ее крестным отцом и с тайным восторгом слушал в церкви, как любимицу нарекают Юлией в его честь. Видно, Мадонна услышала его молитвы и явила ему дитя. Литта зачастил в дом к Паленам, а по городу поползли гнусные слухи. Растерянная Екатерина Васильевна попыталась урезонить мужа: «Зачем ты так носишься с Юленькой? Уж и так весь Петербург судачит, что она – дочь не Палена, а твоя!» Литта ужасался: «Что ты говоришь? Неужто я мог бы соблазнить собственную падчерицу?!» Но Екатерина Васильевна все вздыхала: «Я не говорю! Но девочка и вправду на тебя похожа. Словом, не стоит самому ходить с ней гулять в Летний сад. Поостерегись сплетен!»
Ошарашенный Литта давал слово, что поостережется. Но сердце не камень. И он опять летел к обожаемой Юленьке. Часто привозил ее к себе – в особняк на Миллионную улицу. Кормил своим самым любимым кушаньем – мороженым. Вот уж к чему он имел истинную страсть! Мог зараз съесть дюжину огромных порций. И Юлию приучил. Часто рассказывал девочке об Италии. «Там, в огромном палаццо Литта, – сотни картин. Но самая прекрасная у меня здесь! – хвастался он, показывал девочке леонардовскую «Мадонну» и обещал: – Когда я умру, она достанется тебе!»
Так и вышло. 24 января 1839 года 76-летний граф Литта потребовал у своего мороженщика Сальватора очередную дюжину порций. Тот принес огромный серебряный поднос, и Литта, крякнув, приступил к поеданию. На десятой порции он блаженно улыбнулся: «Сальватор сегодня отличился!..» – и отдал Богу душу.
Его колоссальное состояние отошло обожаемой Юлии, тем более что супруги Литты – Екатерины Васильевны – уже не было в живых. Да и Юлия к тому времени успела выйти замуж за полковника лейб-гвардии Преображенского полка графа Самойлова, однако вскоре с ним разошлась. Кто знает, но, может быть, именно «Мадонна» Леонардо, на которую она любовалась с детства, по-своему повлияла и на ее судьбу. Сумасбродная красавица, она очертя голову влюбилась в великого русского живописца Карла Брюллова. И стала его Музой. Все самые прекрасные женщины на его картинах написаны с нее. Она – и «Удаляющаяся с бала», и «Вирсавия», и «Итальянская красавица». Ее образ можно увидеть и в «Последнем дне Помпеи». Вслед за Брюлловым Юлия уехала в Италию. И там познакомилась с миланскими родственниками своего крестного отца. Почему она отдала «Мадонну с младенцем» его племяннику – Антонио Литте, доподлинно неизвестно. Но так или иначе, а «Мадонна» вернулась в родное палаццо.
Впрочем, кажется, она уже не считала дворец в Милане родным. Краски начали выцветать, шелушиться, а затем и отваливаться. Как будто картина тосковала по далекой России. И никто из семьи Литта не возразил, когда Антонио в 1864 году предложил продать картину для коллекции русского императорского двора. Правда, тогда на продажу предложили целых 44 картины – семейство Литта нуждалось в средствах. Но приехавший из Петербурга директор Эрмитажа Степан Александрович Гедеонов за сто тысяч франков приобрел только четыре – и первой, конечно, «Мадонну Литта».
12 января 1865 года покупка состоялась, и Гедеонов поспешил в Петербург. Чуть не всю дорогу держал «Мадонну» на руках, согревая как мог, – боялся, что краска от холода и тряски совсем отвалится от доски. Едва приехал в столицу, отдал картину на срочную реставрацию. Однако приглашенные из-за рубежа специалисты наотрез отказались работать с картиной. Выручил простой русский умелец – эрмитажный столяр Александр Сидоров, которому удалось переложить красочный слой с прогнившего дерева на новый холст и тем самым спасти шедевр. За эту уникальную работу он получил серебряную медаль от самого императора Александра II.
«Мадонна Литта» засияла красками и заняла свое достойное место в Эрмитаже. Она стала его жемчужиной, его символом, его Главной картиной. Но вскоре возникла другая напасть – искусствоведы со всей Европы поспешили объявить картину. «безродной авантюрной подделкой». То есть, может, она и творение времен Возрождения, но никак не кисти великого Леонардо да Винчи. Интересно, что все эти сомнения начались лишь после того, как картина оказалась в Эрмитаже. Пока же она висела в Милане, никто не сомневался в ее авторстве. Хорошо, хоть нашлись честные знатоки творчества Леонардо, такие как директор Картинной галереи Берлинского музея Г.Ф. Ваген, автор известной монографии о гении Возрождения, который подтвердил авторство да Винчи.
Впрочем, через несколько десятилетий, уже после Октябрьской революции, отсутствие сомнений в авторстве «Мадонны Литта» чуть было не сыграло с картиной злую шутку. В то время в музеях молодой Страны Советов стали появляться коллекционеры из-за рубежа, и им показывали все самое лучшее: картины Рафаэля, Боттичелли, Тициана, Веронезе, Ван Эйка. Показали и «Мадонну Литта». Особо ценных покупателей, таких как министр финансов США Эндрю Меллон или ловкий промышленник Арманд Хаммер, чиновники от искусства запросто водили по залам Эрмитажа: «Мы продаем все – выбирайте, что вам интересно!»
Работники Эрмитажа, несмотря на угрозу репрессий, пытались сопротивляться. Писали докладные записки и объяснения, перевешивали полотна, уносили их якобы на реставрацию, чтобы запутать следы. Но многие произведения искусства спасти так и не удалось. С пугающей регулярностью по ночам к боковому подъезду Эрмитажа подъезжали машины смерти – «черные маруси», как их звали в народе. Только забирали эти машины не людей, а картины. И по утрам на стенах музея, где еще вчера висели полотна великих мастеров, зияли белые пятна. Пропала «Мадонна Альба» Рафаэля, которую весь мир называл «Петербургской Мадонной». Исчезла тициановская «Венера перед зеркалом» – лучшая работа мастера. А в один памятный день директор Эрмитажа, академик Орбели, обнаружил спецов Внешторга перед «Мадонной Литта». И тогда он решил действовать – не мог же он позволить, чтобы Эрмитаж лишился своей Главной картины. Вечером он вынес «Мадонну» из Эрмитажа, обмотавшись ею под пиджаком. На пиджак надел пальто, чтобы бдительная охрана, ежевечерне строчащая отчеты в «органы», не смогла ничего обнаружить. На всякий случай подготовил отчет, в котором говорилось, что картина находится в плохом состоянии, краски сползли до неузнаваемости. Ну а если представители Внешторга велят-таки предъявить картину, решил показать какой-нибудь старый размытый холст. Такой поступок по тем временам был подвигом. Ведь если бы правда раскрылась, под расстрел пошел бы не только сам Орбели, но и вся его семья.
Но, видно, «Мадонна Литта» всегда хранила тех, кто ее любил. И как все истинные Литты, она всегда была своенравна. Не захотела уезжать из России – и не уехала. Теперь именно она и есть наша «Петербургская Мадонна». И когда красавице с младенцем приходится выезжать на зарубежные выставки, уже никто не говорит, что они «безродные авантюристы». Тем более что среди дневниковых записок Леонардо удалось обнаружить его наброски к «Мадонне Литта». Так что авторство доказано. Хотя страсти, конечно, еще будут бушевать. Но какое же искусство без страстей?..
Сокровище бродячего цирка: легенда и быль
В Леонардовском зале петербургского Эрмитажа висит еще одна картина Мастера – «Мадонна Бенуа». И история ее явления миру столь же удивительна, загадочна и авантюрна, как и «Мадонны Литта». Да и в самом деле, чего еще ждать от созданий волшебной кисти?
В промозглую Масленицу 1824 года на астраханской пристани как-то не ладились гулянья. Уж и купцы, забыв про субординацию, сгрудились вместе в двух трактирах – и степенная первая гильдия, и мелочь торговая в рваных зипунах. Уж и вина-водочки каженный день выпивалось немало. А матросня – опять же вместе – и с больших рыболовецких судов и с крошечных фелюг бродила, подвыпивши, по улицам города всем скопом. Казалось бы, должно веселье начать чувствоваться. Но нет.
Падал снег. Месилась грязь под ногами. Потрескивали на ветру сараюхи, приспособленные под склады. Астрахань ведь ключевой торговый город, перевалочный пункт дорог – из Самарканда в Казань, из Бухары в Нижний Новгород, из Персии к Белому морю. В Астрахани всегда множество народу – и своих жителей, и торгового люда. Да вот незадача: в эту Масленицу все, как сычи, сидят по своим домам да торговым приютам. Только и говорят: «Паршивая погода ноне!» Ну а нет праздника – нет и выгоды купцам. Откуда ж ее взять, коли никто ничего не покупает?!
Леонардо да Винчи. Мадонна Бенуа
Купец первой гильдии рыбопромышленник-миллионер Сапожников тоже месил астраханскую грязь в Масленицу 1824 года. И чего сюда заехал из своего привычного Петербурга? Конечно, дела были. Но ведь думал погулять вдали от дома. Дома-то образованная супруга Пелагея Ивановна, не купеческая дочь, а дочка действительного статского советника, директора всех санкт-петербургских училищ Ивана Ивановича Ростовцева. Дома разговоры о возвышенном – искусстве, литературе, гости дворянских кровей. Конечно, купец Сапожников изо всех сил «аристократическую жизнь» налаживает. Дворянам свои «дурные купеческие» деньги ссужает. Но ведь душа-то простая своего праздника требует. Вот и думал Александр Петрович Сапожников поразвлечься на Масленице в Астрахани. Хотел, как в детстве, погулять по улицам, цепляя попадающихся навстречу прохожих, потом собрать команду да, послюнявив рукавицу, ринуться стенкой на стенку, утешив душу в кулачном бою. Еще грезил о бродячих музыкантах, под чью развеселую музычку можно и поплясать прямо на какой-нибудь площади, лихо бросив шапку наземь.
И вдруг – чу! – ужель музыка?! И вправду – труба, а вон – скрипка вроде. Зазывалы музыкальные. Куда же зовут? Купец повернул на звуки. Эва – балаган раскинут. Разноцветный, круглый. Бродячие циркачи!
«Всемирно известная труппа Франческо Пикколомини! – надрывается зазывала, тряся бубном. – Танцы на канате! Прекрасная наездница! Невероятные чудеса! Две копейки за вход! Женщинам и детям копейка! Представление начинается! Спешите, а то мест не хватит!»
Куда уж там – эка загнул. Купец даже сплюнул от такого обмана. Да зрителей-то всего ничего. Прогорают циркачи-то!
Сапожников вздохнул – жаль бедолаг. Что с того, что циркачи, – тоже ведь люди. Вынул из кармана монету, кинул в кружку зазывалы, не требуя сдачи, и вошел в шатер. Там сразу бросалась в глаза не просто бедность – нищета. Вокруг посыпанного песком круга всего-то четыре чадящие плошки. Полог весь дырявый – вон, небо видно. Скамеек нет. Публика на ногах толпится. Да и представление так себе. Девчонка-наездница поехала на тощей коняге. Обеих, видно, не кормят – у обеих ребра торчат. Потом другая девчонка, постарше, залезла на канат, подвешенный к куполу полога, и начала там раскачиваться. Это небось и есть танцы. Хоть бы не упала! А то голова с голодухи кругом пойдет. Нет, обошлось.
В промозглую Масленицу 1824 года на астраханской пристани как-то не ладились гулянья. Уж и купцы, забыв про субординацию, сгрудились вместе в двух трактирах – и степенная первая гильдия, и мелочь торговая в рваных зипунах. Уж и вина-водочки каженный день выпивалось немало. А матросня – опять же вместе – и с больших рыболовецких судов и с крошечных фелюг бродила, подвыпивши, по улицам города всем скопом. Казалось бы, должно веселье начать чувствоваться. Но нет.
Падал снег. Месилась грязь под ногами. Потрескивали на ветру сараюхи, приспособленные под склады. Астрахань ведь ключевой торговый город, перевалочный пункт дорог – из Самарканда в Казань, из Бухары в Нижний Новгород, из Персии к Белому морю. В Астрахани всегда множество народу – и своих жителей, и торгового люда. Да вот незадача: в эту Масленицу все, как сычи, сидят по своим домам да торговым приютам. Только и говорят: «Паршивая погода ноне!» Ну а нет праздника – нет и выгоды купцам. Откуда ж ее взять, коли никто ничего не покупает?!
Купец первой гильдии рыбопромышленник-миллионер Сапожников тоже месил астраханскую грязь в Масленицу 1824 года. И чего сюда заехал из своего привычного Петербурга? Конечно, дела были. Но ведь думал погулять вдали от дома. Дома-то образованная супруга Пелагея Ивановна, не купеческая дочь, а дочка действительного статского советника, директора всех санкт-петербургских училищ Ивана Ивановича Ростовцева. Дома разговоры о возвышенном – искусстве, литературе, гости дворянских кровей. Конечно, купец Сапожников изо всех сил «аристократическую жизнь» налаживает. Дворянам свои «дурные купеческие» деньги ссужает. Но ведь душа-то простая своего праздника требует. Вот и думал Александр Петрович Сапожников поразвлечься на Масленице в Астрахани. Хотел, как в детстве, погулять по улицам, цепляя попадающихся навстречу прохожих, потом собрать команду да, послюнявив рукавицу, ринуться стенкой на стенку, утешив душу в кулачном бою. Еще грезил о бродячих музыкантах, под чью развеселую музычку можно и поплясать прямо на какой-нибудь площади, лихо бросив шапку наземь.
И вдруг – чу! – ужель музыка?! И вправду – труба, а вон – скрипка вроде. Зазывалы музыкальные. Куда же зовут? Купец повернул на звуки. Эва – балаган раскинут. Разноцветный, круглый. Бродячие циркачи!
«Всемирно известная труппа Франческо Пикколомини! – надрывается зазывала, тряся бубном. – Танцы на канате! Прекрасная наездница! Невероятные чудеса! Две копейки за вход! Женщинам и детям копейка! Представление начинается! Спешите, а то мест не хватит!»
Куда уж там – эка загнул. Купец даже сплюнул от такого обмана. Да зрителей-то всего ничего. Прогорают циркачи-то!
Сапожников вздохнул – жаль бедолаг. Что с того, что циркачи, – тоже ведь люди. Вынул из кармана монету, кинул в кружку зазывалы, не требуя сдачи, и вошел в шатер. Там сразу бросалась в глаза не просто бедность – нищета. Вокруг посыпанного песком круга всего-то четыре чадящие плошки. Полог весь дырявый – вон, небо видно. Скамеек нет. Публика на ногах толпится. Да и представление так себе. Девчонка-наездница поехала на тощей коняге. Обеих, видно, не кормят – у обеих ребра торчат. Потом другая девчонка, постарше, залезла на канат, подвешенный к куполу полога, и начала там раскачиваться. Это небось и есть танцы. Хоть бы не упала! А то голова с голодухи кругом пойдет. Нет, обошлось.