- Ну как, Игнат, побывал на том свете?
- Побывал, на тс я и солдат, - отшучивался он.
- Ну, и как житуха там? - иронизировали друзья.
- Да ничего, вроде подходящая, жаловаться нет оснований.
- А кабаки есть? - спрашивали, усмехаясь, другие.
- А как же, и кабаки, и закусочные.
- А цены как?
- Да что вы, братцы, смеетесь! Какие могут быть цены? Там же все бесплатно, - на полном серьезе отвечал Игнат.
- Вот это да, не жизнь, значит, там, а малина! - потягивая "козью ножку", зубоскалил губастый партизан. - А как на том свете по части женского пола? Порядок или запрет?
- Вот чего не знаю, того не знаю, - сказал Игнат. - И вообще некогда было наводить об этом справки. К тому же с нами была Аксинья. Ну, сам понимаешь, она вроде нас и придерживала. Да и боялся я: проговорится еще при случае бабе моей, и тогда пиши пропало.
- Не придержи вас, вы ведь и в омут за бабами полезете, посмеивалась Аксинья.
- Ну, и промахнулся же ты, Игнат! Видно, бес тебя попутал взять с собой Аксинью Ивановну, - сокрушенно качал головой губастый. - И надо же подумать, самый главный жизненный вопрос, а ты его и не выяснил. Если бы знал Антон, лучше бы тебя и не откапывал, - под общий дружный смех заключил балагур...
Глава семнадцатая
Майор Бломберг и гауптштурмфюрер Фишер стояли друг против друга. Полный раскрасневшийся майор всей своей внушительной фигурой, казалось, готов был раздавить невысокого сухощавого Фишера, только что получившего чин гауптштурмфюрера. Новоиспеченный гауптман не проявлял робости перед майором, а скорее, наоборот, стремился подчеркнуть свою независимость: ведь он был не просто капитан, он был еще и гауптштурмфюрер СС, то есть принадлежал к элите гиммлеровских охранных отрядов. И все же майор Бломберг (он был просто майор войск СС) почел своим долгом выразить неудовольствие поступком Фишера, подавшим рапорт якобы о недостойном поведении лейтенанта вермахта Франца Штимма.
- По праву старшего, - начальственно хрипел Бломберг, - позволю себе заметить, капитан, что вы поступили не по-товарищески... Мы довольно долго находились в одном гарнизоне и имели возможность убедиться, что Штимм образцовый офицер и безупречный немец...
- Безупречный немец в наше время не может, не имеет права не заботиться о чистоте расы... Штимм ожидает ребенка от русской девки, которую он называет своей женой. Одно это уже недопустимо и возмутительно. Но есть еще другая сторона вопроса...
- Что именно? - буркнул Бломберг.
- У меня есть некоторые основания полагать, что русская девка, околдовавшая лейтенанта Штимма, была связана, а возможно, и сейчас связана... с большевистским офицером-партизаном, то есть с бандитом. Я уведомил в соответствующей форме о такой опасности господина Штимма...
- Ну, и?..
- Но он не только игнорировал мои предупреждения, высказанные, кстати, в товарищеской форме, не только пытался оскорбить меня, старшего по чину, пользуясь тем, что я находился в его квартире, но допустил ряд политических бестактностей. Согласитесь, господин майор, что принадлежность к СС обязывает каждого из нас информировать своего начальника о подобных происшествиях. Вы, кажется, не разделяете мою точку зрения?
Фишер был хотя и раздражен, но формулировал свои мысли довольно четко; по крайней мере так казалось ему самому.
- Послушайте, Фишер, не пытайтесь ловить меня на слове. Я старый член национал-социалистической партии и старый солдат... - Лицо и шея Бломберга покраснели еще больше. - Информировать руководство о подрывной деятельности или опасном образе мыслей подданых рейха - наша уставная обязанность, а не ваша персональная инициатива, проистекающая из особенностей вашей точки зрения... Но одно дело информировать о фактах, другое - сводить личные счеты. Считаю необходимым довести до вашего сведения, капитан, что как начальник гарнизона и старший офицер, я высказал несогласие с вашей оценкой поведения инспектора Штимма... Мне было известно, что Штимм оскорбил вас, потому что вы с неуважением отнеслись к его чувствам. Именно поэтому ваш рапорт я считаю недостойным...
- Хорошо, господин майор, - взяв себя в руки, холодно и сухо произнес Фишер и с оттенком иронии добавил: - Я вас прекрасно понимаю...
- Мне кажется, вы излишне нервозны, капитан... Здесь, во враждебной стране, мы, немцы, должны быть дружнее и во имя фюрера не жалеть наших сил на борьбу с врагом. Но именно с врагом. Только это я и хотел вам сказать, гауптштурмфюрер Фишер, и, если угодно, партайгеноссе Фишер, не так ли?.. Впрочем, поступайте, как найдете нужным.
- Да уж, разумеется, - возбужденно произнес Фишер и, вскинув руку, вышел.
Когда дверь за ним захлопнулась, майор Бломберг обессиленно опустился в кресло.
- Прохвост! Каналья! Он и мне собирается подложить свинью. Но я-то свое дело знаю. Ко мне не подкопаешься. Наши дела сами говорят за себя, бормотал он вслух, затем посмотрел на часы и нажал кнопку.
В кабинет тотчас вошел грузный, рыхловатый штабс-фельдфебель Капп.
- Садитесь за машинку, будете писать отчет, - сказал ему майор.
- Слушаюсь. Однако позволю себе напомнить, что срок представления отчета еще не...
- Садитесь и пишите, - оборвал его майор. Он взял со стола заранее приготовленную папку с секретными документами, открыл ее и, сделав паузу, продиктовал первую фразу: - Командующему частей особого назначения генерал-майору войск ОС Ремеру...
Затрещала машинка. Штабс-фельдфебель Капп, начальник канцелярии зондергруппы, имевший в своем распоряжении трех писарей, документы с грифом "строго секретно" печатал всегда сам.
- Рад доложить вам, господин генерал-майор, - продолжал диктовать Бломберг, - что в результате многочисленных усилий и исключительной преданности фюреру личного состава нами выловлено и предано суду по законам военного времени как наиболее опасных для господствующей немецкой нации сто пять большевистских комиссаров и командиров, подразделения коих разбиты нашей доблестной армией...
- Осмелюсь заметить, господин майор... может быть, следовало здесь упомянуть и о тех, что переданы по приказу гауптштурмфюрера Фишера армейской службе безопасности?
- Нет, не стоит, гауптштурмфюрер напишет о них и сам...
- Хорошо, господин майор, - согласился с ним штабс-фельдфебель Капп.
Майор, поправив аккуратно причесанные волосы с рыжеватым отливом, принялся снова диктовать:
- Из числа местного населения уличено в связях с партизанами и расстреляно сто девяносто семь человек. Около трехсот человек направлено в места общего заключения для проведения дальнейшего следствия... Напечатали?
- Момент, господин майор...
- Ну, вот, Капп, собственно, пока и все о людях. Теперь о скотине и прочих материальных ценностях... Пишите: За отчетный период времени ваше особое задание по беспрекословной отправке для нужд нашей доблестной армии скота, хлеба и прочего провианта нами при особом усердии инспектора интендантского управления лейтенанта Штимма полностью выполнено.
- Может быть, господин майор, перечислить все поименно, сколько и чего? - спросил штабс-фельдфебель Капп.
- О, это долго нам будет печатать, мой друг, - возразил Бломберг. Пойми сам, это же несколько эшелонов; господин Ремер прекрасно знает, что это такое, однако добавь следующее: - Кроме того, закуплено... да, да, так и пишите... закуплено по сходной цене у населения значительное количество теплой одежды, обуви и разного белья.
- Точка, господин майор?
Бломберг задумался: "Сколько посылок я отправил домой благодаря снисходительности Штимма... Не с каждым интендантом так поладишь. Очень жаль, что он перебрался от нас в районный поселок Всгорье", - и тихо произнес:
- Еще один последний абзац: В настоящее время, ваше превосходительство, все наши усилия направлены на умиротворение местного населения и пресечение каких бы то ни было с его стороны попыток саботажа в деле упрочения нового порядка...
Капп поставил точку. Бломберг сказал:
- Отчет отправить немедленно с фельдъегерем.
- Слушаюсь, господин майор.
- Теперь личная просьба, Капп. - Бломберг сунул в рот сигару и щелкнул зажигалкой. - Пожалуйста, вечерком часам к десяти доставь ко мне кудрявую хохотушку... ну как ее там зовут, не помню...
- Нонна, господин майор. - Капп довольно запыхтел.
- Да, да, Нонна... Нонна. Странное имя! И последнее. Срочно распорядитесь расклеить везде в населенных пунктах последний приказ по армии. Я имею в виду - объявление... Вы поняли меня?
- Так точно, господин майор. Объявление будет вывешено еще до отъезда в штаб ейнзацгруппы гауптштурмфюрера Фишера. Отчет будет направлен также немедленно...
- Хорошо. Исполняйте. - И Бломберг пустил к потолку несколько сизых колец сигарного дыма.
Через час на стенах многих домов в селе белели крупные листки бумаги, на которых жирным типографским шрифтом было напечатано следующее:
"Объявление населению командования Германской Армии.
Возобновление порядка в России и ваш мирный труд саботируется преступной деятельностью, направленной против германских войск.
Германское командование не намерено в дальнейшем терпеть подобные преступные деяния, производимые иногда с вашего ведома, а иногда даже с вашей поддержкой. Поэтому с сего числа вступают в силу нижеследующие усиленные постановления:
1. Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет (сообщив, например, какие-нибудь сведения), тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин. Повешенье не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происшедшем в ближайшую германскую военную часть.
2. В случае, если будет произведено нападение, взрыв или иное повреждение каких-нибудь сооружений германских войск, как-то: полотна железной дороги, проводов и т. д., то виновные в назидание другим будут повешены на месте преступления. В случае же, если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесят, если в течение 24 часов не удастся захватить виновных, заподозренных в совершенном злодеянии, или соумышленников виновных.
Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи его, то будет взято - и при вышеприведенных условиях повешено - двойное число заложников.
Командующий германскими войсками".
* * *
Командир отряда лейтенант Васильев долго сидел над планом предстоящей операции, делал у себя в блокноте и на карте пометки, думал, считал. Когда у него возникали какие-нибудь сомнения, он обращался за советом к комиссару Еремину. Вместе с ним лейтенант создавал отряд, через него получал нужную помощь от подпольного райкома партии.
Лейтенант оторвался от бумаг, поднял голову.
- Послушай, комиссар, а удобно ли это место для позиции минометчиков?
Еремин захлопнул толстую тетрадь, в которую заносил свои заметки, и, склонясь над схемой исходного рубежа отряда, спокойно ответил:
- Это лучшее место, лучшего не найдешь. Я буду сам вместе с минометчиками. Каждая тропинка, любое деревце, все бугорки и лощинки мне знакомы. Хороший обзор, надежная взаимосвязь с пулеметными гнездами и автоматчиками. Так что у меня лично никаких сомнений.
- Ну что же, превосходно... И все-таки операция очень сложная, задумчиво произнес командир.
- Поэтому так тщательно мы к ней и готовимся, - ответил комиссар и, немного подумав, добавил: - Захваченный полицай Степан Шумов ничего не утаил, хотя и подлец он порядочный. Размещение немецких солдат, скрытых постов - все точно. Я специально сверил его показания с данными нашей агентурной разведки.
- Это, конечно, хорошо. Но все ли мы учли в плане - вот вопрос. Важно не допустить просчета даже в мелочах.
- Давай прикинем все еще раз, прорепетируем возможный ход операции, предложил Еремин.
Васильев в знак одобрения кивнул и вместе с комиссаром снова принялся за работу. Они вновь пересчитали плотность огня партизанских групп, расставленных на отдельных участках, сопоставили ее с боевыми возможностями противника, определили места его блокирования, наиболее уязвимые участки. Перепроверили все до мельчайших деталей.
Наступившая ночь была темной и прохладной. Небо закрывали черные тучи. Неведомо откуда налетел порывистый ветер. Шумно трепетала листва деревьев, шуршал колючий бурьян.
Под покровом темноты партизанский отряд уверенно продвигался вперед. На подходе к селу он залег в лощине. Лейтенант Васильев взглянул на светящийся циферблат часов и, обратившись к комиссару, тихо произнес:
- Сейчас немец откроет огонь.
И действительно, не прошло и двух минут, как из села застрочил пулемет. Четко отплясывающая дробь его раскатывалась далеко вокруг и, подхваченная ветром, замирала в лесу. И так каждый день в целях предосторожности фашисты повторяли этот педантичный обстрел местности.
"Еще часок-другой поволнуются, а к утру успокоятся, - подумал лейтенант. - Как и на фронте, ночь их всегда страшит. Утром они более беспечны. Этим мы и воспользуемся". Затем он склонился к Еремину и сказал:
- Будем трогаться.
- Подавай команду, - отозвался комиссар.
В третьем часу ночи, разделившись на группы, отряд бесшумно, с соблюдением всех правил маскировки, вошел в село и занял хорошо разведанные позиции. В четыре часа гитлеровцы произвели последнюю предутреннюю смену караула.
Все их посты остались нетронутыми, кроме одного - в зоне учебного плаца. Часового здесь сняли холодным оружием. Виктор Хромов быстро натянул на себя заранее подготовленный фашистский мундир, повесил на грудь немецкий автомат. Недалеко от него разместилась группа минометчиков, и на плацу в учебном блиндаже был установлен станковый пулемет.
Перед рассветом громко запели петухи, промычала корова. Каркая, завозились на деревьях вороны. Темные тучи раздвинулись, порыхлели, обнажив часть бледно-синего неба.
Виктор продолжал медленно прохаживаться из конца в конец площади, не спуская глаз с сельской улицы и открывавшегося его взору здания средней школы.
С наступлением рассвета ему уже не требовалось специально показывать себя фашистам. Время от времени их одиночные фигуры мелькали возле школы. Они, несомненно, видели его, и он не вызывал у них никаких подозрений. Скоро до слуха его донесся сигнал подъема. Прошло еще пять напряженных минут, и на площадь перед зданием школы высыпало около двухсот фашистских солдат. Они были без мундиров, без головных уборов. Площадь сразу же огласилась криками чужих команд. Солдаты построились в несколько шеренг. После новых команд они начали маршировать, делать пробежки, смыкались в плотные ряды, то растягивались длинной гусиной цепочкой.
Виктор настороженно наблюдал за врагом. Вот солдаты подняли кверху руки и поднялись на носки - и вдруг посреди площади взметнулись темные фонтанчики и раздались оглушительные взрывы мин; одновременно гулко застрочил станковый пулемет, защелкали выстрелы винтовок. Фашисты в панике заметались на плацу...
Тем временем группа партизан, блокируя вражеский штаб, скрытно расположилась в большом запущенном саду, примыкавшем к фельдшерскому дому. Этот-то дом и являлся штаб-квартирой шефа карательного отряда майора Бломберга. Как только послышались первые разрывы мин, партизаны мгновенно сняли часовых, охранявших штаб; в ту же минуту, перемахнув через штакетник, Борис Простудин метнул в окно дома гранату. Мелькнула ослепительная вспышка, прогрохотал взрыв, задребезжали и посыпались из окон стекла. Вслед за тем в дом ворвались бойцы. Запыхавшийся Борис толкнул одну из дверей и оказался в спальне Бломберга.
Майор уже вскочил с кровати и дрожащими руками пытался натянуть на себя галифе. Увидев молодого партизана, он выхватил из кобуры пистолет, однако Борис опередил его: протрещала короткая очередь из автомата, и майор Бломберг, схватившись за живот, тяжело повалился на пол.
Пока партизаны штурмовой группы громили фашистов в помещении штаба, Васильев получил первые донесения об успешном ходе операции. Сопоставив их со своими собственными наблюдениями, он принял решение обосновать свой временный командный пункт в помещении бывшего вражеского штаба. Когда Борис Простудин доложил ему, что дом полностью в руках партизан, Васильев направился в кабинет шефа карателей майора Бломберга. В просторной комнате он увидел распластавшегося на полу фашистского офицера с изображением серебряного черепа на черной петлице мундира. Он хрипло дышал, прижимаясь щекой к грязному полу. Это был гауптштурмфюрер Ганс Фишер, офицер службы безопасности, прикомандированный к карательному отряду. Невдалеке от него лежал солдат, а у стены с поднятыми кверху руками стоял грузный рыхлый человек в распахнутом френче - штабс-фельдфебель Капп.
- Пленного взять с собой, связать ему руки, - приказал Васильев и, подойдя к столу начальника карательного отряда, принялся рыться в бумагах. Он взломал стол, шкаф, извлек оттуда несколько объемистых папок, отобрал часть документов. После этого взял незапечатанный конверт с грифом "строго секретно" и, вынув из него какой-то документ, помеченный тем же грифом, протянул его высокому черноволосому партизану, выполняющему обязанности переводчика. Тот быстро пробежал глазами начальные строки документа и доложил, что это второй экземпляр отчета о действиях карательного отряда; документ адресован генерал-майору войск СС Ремеру.
- Вот сволочи! Успевают вести учет каждой своей жертвы, - сказал Васильев, рассматривая цифры и прочитывая знакомые немецкие слова: "расстреляны", "направлены в лагерь"...
Операция против карателей, размещавшихся в родном селе комиссара Еремина, где в свое время нашел приют и командир отряда Васильев, прошла удачно. К семи часам утра подразделение фашистов, расквартированное в здании школы, было уничтожено. По предположению комиссара, только небольшой группе в десять - двенадцать человек удалось спастись и уйти.
Когда бой утих, к школе начали стекаться группы партизан, выполнявших отдельные задачи по уничтожению караульных постов и вспомогательных служб врага. Появился и Сергей Горбунов, руководивший разгромом местного полицейского пункта. Он привел под конвоем трех полицаев, среди которых был и Цыганюк. Подавленный страхом, с побелевшим лицом, Цыганюк понуро смотрел вниз, боялся поднять взгляд на партизан и на своего бывшего однополчанина.
- Ну, вот и твой финал, господин Цыганюк, - сказал Еремин. Предательство никогда и никому не приносило добра. Будем тебя судить по всей строгости законов военного времени.
Цыганюк выслушал все по своему адресу молча, так и не оторвав потупленных глаз от земли, как будто она была для него главным утешением.
Глава восемнадцатая
Жизнь в отряде у Вали Скобцовой была нелегкой. Но постепенно трудности этой жизни, опасности, подстерегавшие ее как партизанскую разведчицу, воспитали в ней мужество, закалили ее характер. Валя проникала в разные села и деревни, успешно осуществляла связь отряда с нужными ему людьми. Правда, не всегда и не все шло у нее гладко, порой приходилось прибегать к хитростям, чтобы выполнить задание и вернуться в отряд целой и невредимой...
Оказавшись в родном селе после разгрома карателей, Валя забежала домой. Короткая встреча с матерью не обошлась без слез и материнских нотаций. Но едва Валя сняла сапоги, чтобы дать отдохнуть ногам и перекусить с матерью за общим столом, как за ней прибежал связной с приказом немедленно явиться к командиру отряда.
Валя вошла в помещение спокойной твердой походкой.
- Товарищ лейтенант, я явилась, - мягко, не по-военному доложила Валя.
- Садись, надо с тобой поговорить, - сказал Васильев.
- Ясно, товарищ командир, - сказала Валя. - Какое будет поручение?
Ответил комиссар, Сидор Еремин:
- Надо, Валя, идти на связь с райкомом партии. Вот возьми, - протянул он ей конверт, обнаруженный в столе майора Бломберга. - Это отчет фашистов об их злодеяниях. Пойдешь с Горбуновым. Потом, мы ждем от райкома важных указаний.
- На всякий случай возьми несколько явочных адресов и пароль к ним, добавил Васильев и подал Вале листок. - Запомни и порви. В случае осложнений, ты, как и обычно, родственница Матрены Галкиной, той, что в деревне Горки на вашем пути.
- Хорошо, это дело мне все знакомо, - сказала Валя.
...Вернувшись домой, Валя поспешно уложила в домашнюю сумку необходимые вещи.
Мать заволновалась.
- Это что же такое, неужто опять уходишь?
- Да, мамочка, не огорчайся.
- Как же так... только пришла и снова в дорогу! Ночевала бы хоть ночку.
- Не могу, мама, не могу...
...Выйдя на окраину леса, Горбунов и Валя остановились. Перед ними лежало большое поле, а дальше за ним виднелось широко раскинувшееся село, граничащее с районом партизанской базы. После некоторого раздумья друзья решили обойти село с левой стороны.
- Подождем, пока окончательно стемнеет... Может, передашь пакет мне, на всякий случай? - сказал Горбунов.
- Нет, Сергей Григорьевич, не будем ничего менять. Все будет хорошо, - твердо сказала Валя.
- Я тоже в этом уверен, - ответил Горбунов. - И все-таки вот что... На худой случай, я буду тебя прикрывать огнем - все же я обстрелянный солдат, - а ты отойдешь снова в лес.
...Стемнело... Они шли через поле, прислушиваясь к каждому шороху трав, порыву ветра, трепету мелкого редкого кустарника. Горбунов, как они и условились, шел впереди, Валя - метрах в ста за ним...
Взбешенные разгромом карательного отряда Бломберга, немцы приняли чрезвычайные меры для охраны крупных населенных пунктов. В поле, недалеко от села, где пролегал путь партизанских связных, были расставлены секретные посты.
...Казалось, всего в двух шагах взвилась резко-белая ракета. В ту же секунду раздался треск автоматной очереди, и Горбунова будто железным прутом ударило по ноге. Думая только о Вале, о ее спасении, он вскинул автомат к плечу и ответил длинной очередью навстречу прыгающим из земли огонькам выстрелов. Он почувствовал еще один удар - в правую руку и, падая, заметил, что все поле озарено мертвенно-белым, неживым светом ракет и что мимо и прямо на него бегут с автоматами немцы. "Успеет ли Валя?" подумал он, и свет погас перед ним.
* * *
В час ночи прозвучала боевая тревога: на дальних подступах к селу было обнаружено скопление противника. Командир и комиссар приняли решение - покинуть село без боя, чтобы не ставить под удар мирных жителей.
...Сидор Еремин шел во главе одной из групп и сильно досадовал: "Сволочи, как быстро пронюхали! Как бы не нарваться на засаду. Теперь всего можно ожидать". Позади уже осталось небольшое, тянущееся клином поле. Под ногами трещала стерня. Еще одно усилие, один бросок, и они достигнут перелеска. Ну, вот и он - спасительный лес; он для партизан что броневой защитный щит. От бойца к бойцу понеслась команда:
- Залечь! Полная боевая готовность!
Вскоре подоспел и Васильев с основными силами. Окопались вдоль опушки, выслали разведку, выставили боевое охранение. Напряженно потянулись минуты. Посветлел горизонт. В лощинах завихрился туман.
И вот там, в стороне тракта, в полутора-двух километрах всколыхнулась фашистская цепь, за ней вторая. Фашисты развернулись по фронту на сотни метров и продвигались по направлению к селу.
Заняв по кромке леса удобную позицию, партизаны открыли минометный огонь по растянувшейся цепи противника. Он оказался для фашистов совершенно неожиданным. Боевой порядок их нарушился, они залегли. Но скоро, преодолев замешательство, противник перестроил свои боевые ряды и двинулся не по направлению к селу, а теперь уже против обнаруживших себя партизан.
Укрывшись за ствол векового дуба, Васильев не спускал глаз с двухрядной, широко раскинувшейся по фронту дугообразной цепи противника. Разрывы партизанских мин время от времени приостанавливали движение фашистских солдат, но затем цепь снова смыкалась и продолжала продвижение вперед...
Ясно сознавая, что затяжной бой мог бы обернуться не в пользу отряда, Васильев и Еремин приняли решение о дальнейшем отходе своих людей в глубь леса.
* * *
Упустив из-под носа партизан, каратели всю свою злобу обрушили на мирное село. Они обошли дом за домом в поисках подозрительных лиц и оружия, одновременно забирали тех, чьи родные находились в лесу, в отряде. Чудом уцелевший староста Яков Буробин помогал фашистам выявлять партизанские семьи.
Около двух десятков арестованных стариков и женщин фашисты загнали в правление бывшего колхоза и подожгли его. Потом начали поджигать дома тех крестьян, на которых упало подозрение в связях с партизанами.
...Марфа Зернова долго успокаивала Коленьку. Фашистский солдат ни с того ни с сего оттрепал его за уши. Марфа привлекла сына к себе, крепко обняла, чтобы утешить. Потом испуганно уставилась в окно и закричала:
- Побывал, на тс я и солдат, - отшучивался он.
- Ну, и как житуха там? - иронизировали друзья.
- Да ничего, вроде подходящая, жаловаться нет оснований.
- А кабаки есть? - спрашивали, усмехаясь, другие.
- А как же, и кабаки, и закусочные.
- А цены как?
- Да что вы, братцы, смеетесь! Какие могут быть цены? Там же все бесплатно, - на полном серьезе отвечал Игнат.
- Вот это да, не жизнь, значит, там, а малина! - потягивая "козью ножку", зубоскалил губастый партизан. - А как на том свете по части женского пола? Порядок или запрет?
- Вот чего не знаю, того не знаю, - сказал Игнат. - И вообще некогда было наводить об этом справки. К тому же с нами была Аксинья. Ну, сам понимаешь, она вроде нас и придерживала. Да и боялся я: проговорится еще при случае бабе моей, и тогда пиши пропало.
- Не придержи вас, вы ведь и в омут за бабами полезете, посмеивалась Аксинья.
- Ну, и промахнулся же ты, Игнат! Видно, бес тебя попутал взять с собой Аксинью Ивановну, - сокрушенно качал головой губастый. - И надо же подумать, самый главный жизненный вопрос, а ты его и не выяснил. Если бы знал Антон, лучше бы тебя и не откапывал, - под общий дружный смех заключил балагур...
Глава семнадцатая
Майор Бломберг и гауптштурмфюрер Фишер стояли друг против друга. Полный раскрасневшийся майор всей своей внушительной фигурой, казалось, готов был раздавить невысокого сухощавого Фишера, только что получившего чин гауптштурмфюрера. Новоиспеченный гауптман не проявлял робости перед майором, а скорее, наоборот, стремился подчеркнуть свою независимость: ведь он был не просто капитан, он был еще и гауптштурмфюрер СС, то есть принадлежал к элите гиммлеровских охранных отрядов. И все же майор Бломберг (он был просто майор войск СС) почел своим долгом выразить неудовольствие поступком Фишера, подавшим рапорт якобы о недостойном поведении лейтенанта вермахта Франца Штимма.
- По праву старшего, - начальственно хрипел Бломберг, - позволю себе заметить, капитан, что вы поступили не по-товарищески... Мы довольно долго находились в одном гарнизоне и имели возможность убедиться, что Штимм образцовый офицер и безупречный немец...
- Безупречный немец в наше время не может, не имеет права не заботиться о чистоте расы... Штимм ожидает ребенка от русской девки, которую он называет своей женой. Одно это уже недопустимо и возмутительно. Но есть еще другая сторона вопроса...
- Что именно? - буркнул Бломберг.
- У меня есть некоторые основания полагать, что русская девка, околдовавшая лейтенанта Штимма, была связана, а возможно, и сейчас связана... с большевистским офицером-партизаном, то есть с бандитом. Я уведомил в соответствующей форме о такой опасности господина Штимма...
- Ну, и?..
- Но он не только игнорировал мои предупреждения, высказанные, кстати, в товарищеской форме, не только пытался оскорбить меня, старшего по чину, пользуясь тем, что я находился в его квартире, но допустил ряд политических бестактностей. Согласитесь, господин майор, что принадлежность к СС обязывает каждого из нас информировать своего начальника о подобных происшествиях. Вы, кажется, не разделяете мою точку зрения?
Фишер был хотя и раздражен, но формулировал свои мысли довольно четко; по крайней мере так казалось ему самому.
- Послушайте, Фишер, не пытайтесь ловить меня на слове. Я старый член национал-социалистической партии и старый солдат... - Лицо и шея Бломберга покраснели еще больше. - Информировать руководство о подрывной деятельности или опасном образе мыслей подданых рейха - наша уставная обязанность, а не ваша персональная инициатива, проистекающая из особенностей вашей точки зрения... Но одно дело информировать о фактах, другое - сводить личные счеты. Считаю необходимым довести до вашего сведения, капитан, что как начальник гарнизона и старший офицер, я высказал несогласие с вашей оценкой поведения инспектора Штимма... Мне было известно, что Штимм оскорбил вас, потому что вы с неуважением отнеслись к его чувствам. Именно поэтому ваш рапорт я считаю недостойным...
- Хорошо, господин майор, - взяв себя в руки, холодно и сухо произнес Фишер и с оттенком иронии добавил: - Я вас прекрасно понимаю...
- Мне кажется, вы излишне нервозны, капитан... Здесь, во враждебной стране, мы, немцы, должны быть дружнее и во имя фюрера не жалеть наших сил на борьбу с врагом. Но именно с врагом. Только это я и хотел вам сказать, гауптштурмфюрер Фишер, и, если угодно, партайгеноссе Фишер, не так ли?.. Впрочем, поступайте, как найдете нужным.
- Да уж, разумеется, - возбужденно произнес Фишер и, вскинув руку, вышел.
Когда дверь за ним захлопнулась, майор Бломберг обессиленно опустился в кресло.
- Прохвост! Каналья! Он и мне собирается подложить свинью. Но я-то свое дело знаю. Ко мне не подкопаешься. Наши дела сами говорят за себя, бормотал он вслух, затем посмотрел на часы и нажал кнопку.
В кабинет тотчас вошел грузный, рыхловатый штабс-фельдфебель Капп.
- Садитесь за машинку, будете писать отчет, - сказал ему майор.
- Слушаюсь. Однако позволю себе напомнить, что срок представления отчета еще не...
- Садитесь и пишите, - оборвал его майор. Он взял со стола заранее приготовленную папку с секретными документами, открыл ее и, сделав паузу, продиктовал первую фразу: - Командующему частей особого назначения генерал-майору войск ОС Ремеру...
Затрещала машинка. Штабс-фельдфебель Капп, начальник канцелярии зондергруппы, имевший в своем распоряжении трех писарей, документы с грифом "строго секретно" печатал всегда сам.
- Рад доложить вам, господин генерал-майор, - продолжал диктовать Бломберг, - что в результате многочисленных усилий и исключительной преданности фюреру личного состава нами выловлено и предано суду по законам военного времени как наиболее опасных для господствующей немецкой нации сто пять большевистских комиссаров и командиров, подразделения коих разбиты нашей доблестной армией...
- Осмелюсь заметить, господин майор... может быть, следовало здесь упомянуть и о тех, что переданы по приказу гауптштурмфюрера Фишера армейской службе безопасности?
- Нет, не стоит, гауптштурмфюрер напишет о них и сам...
- Хорошо, господин майор, - согласился с ним штабс-фельдфебель Капп.
Майор, поправив аккуратно причесанные волосы с рыжеватым отливом, принялся снова диктовать:
- Из числа местного населения уличено в связях с партизанами и расстреляно сто девяносто семь человек. Около трехсот человек направлено в места общего заключения для проведения дальнейшего следствия... Напечатали?
- Момент, господин майор...
- Ну, вот, Капп, собственно, пока и все о людях. Теперь о скотине и прочих материальных ценностях... Пишите: За отчетный период времени ваше особое задание по беспрекословной отправке для нужд нашей доблестной армии скота, хлеба и прочего провианта нами при особом усердии инспектора интендантского управления лейтенанта Штимма полностью выполнено.
- Может быть, господин майор, перечислить все поименно, сколько и чего? - спросил штабс-фельдфебель Капп.
- О, это долго нам будет печатать, мой друг, - возразил Бломберг. Пойми сам, это же несколько эшелонов; господин Ремер прекрасно знает, что это такое, однако добавь следующее: - Кроме того, закуплено... да, да, так и пишите... закуплено по сходной цене у населения значительное количество теплой одежды, обуви и разного белья.
- Точка, господин майор?
Бломберг задумался: "Сколько посылок я отправил домой благодаря снисходительности Штимма... Не с каждым интендантом так поладишь. Очень жаль, что он перебрался от нас в районный поселок Всгорье", - и тихо произнес:
- Еще один последний абзац: В настоящее время, ваше превосходительство, все наши усилия направлены на умиротворение местного населения и пресечение каких бы то ни было с его стороны попыток саботажа в деле упрочения нового порядка...
Капп поставил точку. Бломберг сказал:
- Отчет отправить немедленно с фельдъегерем.
- Слушаюсь, господин майор.
- Теперь личная просьба, Капп. - Бломберг сунул в рот сигару и щелкнул зажигалкой. - Пожалуйста, вечерком часам к десяти доставь ко мне кудрявую хохотушку... ну как ее там зовут, не помню...
- Нонна, господин майор. - Капп довольно запыхтел.
- Да, да, Нонна... Нонна. Странное имя! И последнее. Срочно распорядитесь расклеить везде в населенных пунктах последний приказ по армии. Я имею в виду - объявление... Вы поняли меня?
- Так точно, господин майор. Объявление будет вывешено еще до отъезда в штаб ейнзацгруппы гауптштурмфюрера Фишера. Отчет будет направлен также немедленно...
- Хорошо. Исполняйте. - И Бломберг пустил к потолку несколько сизых колец сигарного дыма.
Через час на стенах многих домов в селе белели крупные листки бумаги, на которых жирным типографским шрифтом было напечатано следующее:
"Объявление населению командования Германской Армии.
Возобновление порядка в России и ваш мирный труд саботируется преступной деятельностью, направленной против германских войск.
Германское командование не намерено в дальнейшем терпеть подобные преступные деяния, производимые иногда с вашего ведома, а иногда даже с вашей поддержкой. Поэтому с сего числа вступают в силу нижеследующие усиленные постановления:
1. Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет (сообщив, например, какие-нибудь сведения), тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин. Повешенье не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происшедшем в ближайшую германскую военную часть.
2. В случае, если будет произведено нападение, взрыв или иное повреждение каких-нибудь сооружений германских войск, как-то: полотна железной дороги, проводов и т. д., то виновные в назидание другим будут повешены на месте преступления. В случае же, если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесят, если в течение 24 часов не удастся захватить виновных, заподозренных в совершенном злодеянии, или соумышленников виновных.
Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи его, то будет взято - и при вышеприведенных условиях повешено - двойное число заложников.
Командующий германскими войсками".
* * *
Командир отряда лейтенант Васильев долго сидел над планом предстоящей операции, делал у себя в блокноте и на карте пометки, думал, считал. Когда у него возникали какие-нибудь сомнения, он обращался за советом к комиссару Еремину. Вместе с ним лейтенант создавал отряд, через него получал нужную помощь от подпольного райкома партии.
Лейтенант оторвался от бумаг, поднял голову.
- Послушай, комиссар, а удобно ли это место для позиции минометчиков?
Еремин захлопнул толстую тетрадь, в которую заносил свои заметки, и, склонясь над схемой исходного рубежа отряда, спокойно ответил:
- Это лучшее место, лучшего не найдешь. Я буду сам вместе с минометчиками. Каждая тропинка, любое деревце, все бугорки и лощинки мне знакомы. Хороший обзор, надежная взаимосвязь с пулеметными гнездами и автоматчиками. Так что у меня лично никаких сомнений.
- Ну что же, превосходно... И все-таки операция очень сложная, задумчиво произнес командир.
- Поэтому так тщательно мы к ней и готовимся, - ответил комиссар и, немного подумав, добавил: - Захваченный полицай Степан Шумов ничего не утаил, хотя и подлец он порядочный. Размещение немецких солдат, скрытых постов - все точно. Я специально сверил его показания с данными нашей агентурной разведки.
- Это, конечно, хорошо. Но все ли мы учли в плане - вот вопрос. Важно не допустить просчета даже в мелочах.
- Давай прикинем все еще раз, прорепетируем возможный ход операции, предложил Еремин.
Васильев в знак одобрения кивнул и вместе с комиссаром снова принялся за работу. Они вновь пересчитали плотность огня партизанских групп, расставленных на отдельных участках, сопоставили ее с боевыми возможностями противника, определили места его блокирования, наиболее уязвимые участки. Перепроверили все до мельчайших деталей.
Наступившая ночь была темной и прохладной. Небо закрывали черные тучи. Неведомо откуда налетел порывистый ветер. Шумно трепетала листва деревьев, шуршал колючий бурьян.
Под покровом темноты партизанский отряд уверенно продвигался вперед. На подходе к селу он залег в лощине. Лейтенант Васильев взглянул на светящийся циферблат часов и, обратившись к комиссару, тихо произнес:
- Сейчас немец откроет огонь.
И действительно, не прошло и двух минут, как из села застрочил пулемет. Четко отплясывающая дробь его раскатывалась далеко вокруг и, подхваченная ветром, замирала в лесу. И так каждый день в целях предосторожности фашисты повторяли этот педантичный обстрел местности.
"Еще часок-другой поволнуются, а к утру успокоятся, - подумал лейтенант. - Как и на фронте, ночь их всегда страшит. Утром они более беспечны. Этим мы и воспользуемся". Затем он склонился к Еремину и сказал:
- Будем трогаться.
- Подавай команду, - отозвался комиссар.
В третьем часу ночи, разделившись на группы, отряд бесшумно, с соблюдением всех правил маскировки, вошел в село и занял хорошо разведанные позиции. В четыре часа гитлеровцы произвели последнюю предутреннюю смену караула.
Все их посты остались нетронутыми, кроме одного - в зоне учебного плаца. Часового здесь сняли холодным оружием. Виктор Хромов быстро натянул на себя заранее подготовленный фашистский мундир, повесил на грудь немецкий автомат. Недалеко от него разместилась группа минометчиков, и на плацу в учебном блиндаже был установлен станковый пулемет.
Перед рассветом громко запели петухи, промычала корова. Каркая, завозились на деревьях вороны. Темные тучи раздвинулись, порыхлели, обнажив часть бледно-синего неба.
Виктор продолжал медленно прохаживаться из конца в конец площади, не спуская глаз с сельской улицы и открывавшегося его взору здания средней школы.
С наступлением рассвета ему уже не требовалось специально показывать себя фашистам. Время от времени их одиночные фигуры мелькали возле школы. Они, несомненно, видели его, и он не вызывал у них никаких подозрений. Скоро до слуха его донесся сигнал подъема. Прошло еще пять напряженных минут, и на площадь перед зданием школы высыпало около двухсот фашистских солдат. Они были без мундиров, без головных уборов. Площадь сразу же огласилась криками чужих команд. Солдаты построились в несколько шеренг. После новых команд они начали маршировать, делать пробежки, смыкались в плотные ряды, то растягивались длинной гусиной цепочкой.
Виктор настороженно наблюдал за врагом. Вот солдаты подняли кверху руки и поднялись на носки - и вдруг посреди площади взметнулись темные фонтанчики и раздались оглушительные взрывы мин; одновременно гулко застрочил станковый пулемет, защелкали выстрелы винтовок. Фашисты в панике заметались на плацу...
Тем временем группа партизан, блокируя вражеский штаб, скрытно расположилась в большом запущенном саду, примыкавшем к фельдшерскому дому. Этот-то дом и являлся штаб-квартирой шефа карательного отряда майора Бломберга. Как только послышались первые разрывы мин, партизаны мгновенно сняли часовых, охранявших штаб; в ту же минуту, перемахнув через штакетник, Борис Простудин метнул в окно дома гранату. Мелькнула ослепительная вспышка, прогрохотал взрыв, задребезжали и посыпались из окон стекла. Вслед за тем в дом ворвались бойцы. Запыхавшийся Борис толкнул одну из дверей и оказался в спальне Бломберга.
Майор уже вскочил с кровати и дрожащими руками пытался натянуть на себя галифе. Увидев молодого партизана, он выхватил из кобуры пистолет, однако Борис опередил его: протрещала короткая очередь из автомата, и майор Бломберг, схватившись за живот, тяжело повалился на пол.
Пока партизаны штурмовой группы громили фашистов в помещении штаба, Васильев получил первые донесения об успешном ходе операции. Сопоставив их со своими собственными наблюдениями, он принял решение обосновать свой временный командный пункт в помещении бывшего вражеского штаба. Когда Борис Простудин доложил ему, что дом полностью в руках партизан, Васильев направился в кабинет шефа карателей майора Бломберга. В просторной комнате он увидел распластавшегося на полу фашистского офицера с изображением серебряного черепа на черной петлице мундира. Он хрипло дышал, прижимаясь щекой к грязному полу. Это был гауптштурмфюрер Ганс Фишер, офицер службы безопасности, прикомандированный к карательному отряду. Невдалеке от него лежал солдат, а у стены с поднятыми кверху руками стоял грузный рыхлый человек в распахнутом френче - штабс-фельдфебель Капп.
- Пленного взять с собой, связать ему руки, - приказал Васильев и, подойдя к столу начальника карательного отряда, принялся рыться в бумагах. Он взломал стол, шкаф, извлек оттуда несколько объемистых папок, отобрал часть документов. После этого взял незапечатанный конверт с грифом "строго секретно" и, вынув из него какой-то документ, помеченный тем же грифом, протянул его высокому черноволосому партизану, выполняющему обязанности переводчика. Тот быстро пробежал глазами начальные строки документа и доложил, что это второй экземпляр отчета о действиях карательного отряда; документ адресован генерал-майору войск СС Ремеру.
- Вот сволочи! Успевают вести учет каждой своей жертвы, - сказал Васильев, рассматривая цифры и прочитывая знакомые немецкие слова: "расстреляны", "направлены в лагерь"...
Операция против карателей, размещавшихся в родном селе комиссара Еремина, где в свое время нашел приют и командир отряда Васильев, прошла удачно. К семи часам утра подразделение фашистов, расквартированное в здании школы, было уничтожено. По предположению комиссара, только небольшой группе в десять - двенадцать человек удалось спастись и уйти.
Когда бой утих, к школе начали стекаться группы партизан, выполнявших отдельные задачи по уничтожению караульных постов и вспомогательных служб врага. Появился и Сергей Горбунов, руководивший разгромом местного полицейского пункта. Он привел под конвоем трех полицаев, среди которых был и Цыганюк. Подавленный страхом, с побелевшим лицом, Цыганюк понуро смотрел вниз, боялся поднять взгляд на партизан и на своего бывшего однополчанина.
- Ну, вот и твой финал, господин Цыганюк, - сказал Еремин. Предательство никогда и никому не приносило добра. Будем тебя судить по всей строгости законов военного времени.
Цыганюк выслушал все по своему адресу молча, так и не оторвав потупленных глаз от земли, как будто она была для него главным утешением.
Глава восемнадцатая
Жизнь в отряде у Вали Скобцовой была нелегкой. Но постепенно трудности этой жизни, опасности, подстерегавшие ее как партизанскую разведчицу, воспитали в ней мужество, закалили ее характер. Валя проникала в разные села и деревни, успешно осуществляла связь отряда с нужными ему людьми. Правда, не всегда и не все шло у нее гладко, порой приходилось прибегать к хитростям, чтобы выполнить задание и вернуться в отряд целой и невредимой...
Оказавшись в родном селе после разгрома карателей, Валя забежала домой. Короткая встреча с матерью не обошлась без слез и материнских нотаций. Но едва Валя сняла сапоги, чтобы дать отдохнуть ногам и перекусить с матерью за общим столом, как за ней прибежал связной с приказом немедленно явиться к командиру отряда.
Валя вошла в помещение спокойной твердой походкой.
- Товарищ лейтенант, я явилась, - мягко, не по-военному доложила Валя.
- Садись, надо с тобой поговорить, - сказал Васильев.
- Ясно, товарищ командир, - сказала Валя. - Какое будет поручение?
Ответил комиссар, Сидор Еремин:
- Надо, Валя, идти на связь с райкомом партии. Вот возьми, - протянул он ей конверт, обнаруженный в столе майора Бломберга. - Это отчет фашистов об их злодеяниях. Пойдешь с Горбуновым. Потом, мы ждем от райкома важных указаний.
- На всякий случай возьми несколько явочных адресов и пароль к ним, добавил Васильев и подал Вале листок. - Запомни и порви. В случае осложнений, ты, как и обычно, родственница Матрены Галкиной, той, что в деревне Горки на вашем пути.
- Хорошо, это дело мне все знакомо, - сказала Валя.
...Вернувшись домой, Валя поспешно уложила в домашнюю сумку необходимые вещи.
Мать заволновалась.
- Это что же такое, неужто опять уходишь?
- Да, мамочка, не огорчайся.
- Как же так... только пришла и снова в дорогу! Ночевала бы хоть ночку.
- Не могу, мама, не могу...
...Выйдя на окраину леса, Горбунов и Валя остановились. Перед ними лежало большое поле, а дальше за ним виднелось широко раскинувшееся село, граничащее с районом партизанской базы. После некоторого раздумья друзья решили обойти село с левой стороны.
- Подождем, пока окончательно стемнеет... Может, передашь пакет мне, на всякий случай? - сказал Горбунов.
- Нет, Сергей Григорьевич, не будем ничего менять. Все будет хорошо, - твердо сказала Валя.
- Я тоже в этом уверен, - ответил Горбунов. - И все-таки вот что... На худой случай, я буду тебя прикрывать огнем - все же я обстрелянный солдат, - а ты отойдешь снова в лес.
...Стемнело... Они шли через поле, прислушиваясь к каждому шороху трав, порыву ветра, трепету мелкого редкого кустарника. Горбунов, как они и условились, шел впереди, Валя - метрах в ста за ним...
Взбешенные разгромом карательного отряда Бломберга, немцы приняли чрезвычайные меры для охраны крупных населенных пунктов. В поле, недалеко от села, где пролегал путь партизанских связных, были расставлены секретные посты.
...Казалось, всего в двух шагах взвилась резко-белая ракета. В ту же секунду раздался треск автоматной очереди, и Горбунова будто железным прутом ударило по ноге. Думая только о Вале, о ее спасении, он вскинул автомат к плечу и ответил длинной очередью навстречу прыгающим из земли огонькам выстрелов. Он почувствовал еще один удар - в правую руку и, падая, заметил, что все поле озарено мертвенно-белым, неживым светом ракет и что мимо и прямо на него бегут с автоматами немцы. "Успеет ли Валя?" подумал он, и свет погас перед ним.
* * *
В час ночи прозвучала боевая тревога: на дальних подступах к селу было обнаружено скопление противника. Командир и комиссар приняли решение - покинуть село без боя, чтобы не ставить под удар мирных жителей.
...Сидор Еремин шел во главе одной из групп и сильно досадовал: "Сволочи, как быстро пронюхали! Как бы не нарваться на засаду. Теперь всего можно ожидать". Позади уже осталось небольшое, тянущееся клином поле. Под ногами трещала стерня. Еще одно усилие, один бросок, и они достигнут перелеска. Ну, вот и он - спасительный лес; он для партизан что броневой защитный щит. От бойца к бойцу понеслась команда:
- Залечь! Полная боевая готовность!
Вскоре подоспел и Васильев с основными силами. Окопались вдоль опушки, выслали разведку, выставили боевое охранение. Напряженно потянулись минуты. Посветлел горизонт. В лощинах завихрился туман.
И вот там, в стороне тракта, в полутора-двух километрах всколыхнулась фашистская цепь, за ней вторая. Фашисты развернулись по фронту на сотни метров и продвигались по направлению к селу.
Заняв по кромке леса удобную позицию, партизаны открыли минометный огонь по растянувшейся цепи противника. Он оказался для фашистов совершенно неожиданным. Боевой порядок их нарушился, они залегли. Но скоро, преодолев замешательство, противник перестроил свои боевые ряды и двинулся не по направлению к селу, а теперь уже против обнаруживших себя партизан.
Укрывшись за ствол векового дуба, Васильев не спускал глаз с двухрядной, широко раскинувшейся по фронту дугообразной цепи противника. Разрывы партизанских мин время от времени приостанавливали движение фашистских солдат, но затем цепь снова смыкалась и продолжала продвижение вперед...
Ясно сознавая, что затяжной бой мог бы обернуться не в пользу отряда, Васильев и Еремин приняли решение о дальнейшем отходе своих людей в глубь леса.
* * *
Упустив из-под носа партизан, каратели всю свою злобу обрушили на мирное село. Они обошли дом за домом в поисках подозрительных лиц и оружия, одновременно забирали тех, чьи родные находились в лесу, в отряде. Чудом уцелевший староста Яков Буробин помогал фашистам выявлять партизанские семьи.
Около двух десятков арестованных стариков и женщин фашисты загнали в правление бывшего колхоза и подожгли его. Потом начали поджигать дома тех крестьян, на которых упало подозрение в связях с партизанами.
...Марфа Зернова долго успокаивала Коленьку. Фашистский солдат ни с того ни с сего оттрепал его за уши. Марфа привлекла сына к себе, крепко обняла, чтобы утешить. Потом испуганно уставилась в окно и закричала: