Страница:
— Вот список моих лошадей. А вот имена людей, которые могут носить оружие. Нужно ли тебе что-то еще? — голос его звучал враждебно, и Николан еще более утвердился в мысли о том, что старик не убежден, что свой ли план предложила ему вдова? Уходя, Николан спросил, дозволено ли ему будет присутствовать на скачках.
— Дозволено, — выдавил из себя старик.
Из своего укрытия они видели, как Ильдико, упрятав золотистые волосы под бархатный капюшон, ехала на лошади рядом с Хартагером. Жеребца укрыли старым одеялом и сажей закрасили звездочку на его лбу.
— Странно, что он отсылает одну Ильдико и оставляет дома вторую дочь, — пробормотал Николан. — Или она ему не столь дорога? Лаудио может обеспечить ему благоволение Аттилы. У нее темные волосы и черные глаза, но белоснежная кожа и изящная фигура. Интересно, что думает по этому поводу Лаудио? Характер-то у нее горячий.
Последняя лошадь скрылась поворотом дороги. Николан повернулся к своему спутнику.
— Возможно, я больше никогда не увижу Ильдико.
— Девушка она симпатичная, — признал Ивар, — но мир полон красивых женщин. Ты найдешь, с кем утешиться.
— Может, оно и к лучшему, — вздохнул Николан. — Роймарки никогда не простят меня. Как злобно говорил со мной старик этим утром. Он же смотрел сквозь меня, — он помолчал, затем гордо вскинул голову. — Одно я знаю наверняка. К ее возвращению я или умру, или стану владельцем земель Ильдербурфов!
10
11
— Дозволено, — выдавил из себя старик.
Из своего укрытия они видели, как Ильдико, упрятав золотистые волосы под бархатный капюшон, ехала на лошади рядом с Хартагером. Жеребца укрыли старым одеялом и сажей закрасили звездочку на его лбу.
— Странно, что он отсылает одну Ильдико и оставляет дома вторую дочь, — пробормотал Николан. — Или она ему не столь дорога? Лаудио может обеспечить ему благоволение Аттилы. У нее темные волосы и черные глаза, но белоснежная кожа и изящная фигура. Интересно, что думает по этому поводу Лаудио? Характер-то у нее горячий.
Последняя лошадь скрылась поворотом дороги. Николан повернулся к своему спутнику.
— Возможно, я больше никогда не увижу Ильдико.
— Девушка она симпатичная, — признал Ивар, — но мир полон красивых женщин. Ты найдешь, с кем утешиться.
— Может, оно и к лучшему, — вздохнул Николан. — Роймарки никогда не простят меня. Как злобно говорил со мной старик этим утром. Он же смотрел сквозь меня, — он помолчал, затем гордо вскинул голову. — Одно я знаю наверняка. К ее возвращению я или умру, или стану владельцем земель Ильдербурфов!
10
Аттила не прибыл раньше назначенного срока. Одним глазом Николан следил за скачками, а другим косился на восточную дорогу, ожидая появления облака пыли. В отсутствие Хартагера скачки проходили скучно. Ранно Финнинальдер выиграл больше забегов, чем Мацио, к явному удовольствию Лаудио, которая сопровождала победителя. Выглядела она великолепно, в розовом костюме для верховой езды и высоких черных сапогах.
Давно миновал полдень, а на восточной дороге так и не поднялась пыль, свидетельствующая о приближении Аттилы.
После последнего заезда, Николан повернулся к Ивару.
— Что-то произошло, и его планы изменились. Нам не остается ничего иного, как возвращаться в столицу.
Они уже разворачивали лошадей, когда среди зрителей пробежал шумок.
— Что такое? — Николан сдержал коня. — По-моему, друг мой, нам предстоит увидеть Дуэль кнутов. Давай чуть задержимся. Приготовься к волнующему и жестокому зрелищу.
Зрители сдвинулись, оставив посередине узкую полоску травы длиной в сто пятьдесят ярдов. На концах полоски появились всадники. Каждый с очень длинным кнутом, обмотанным вокруг талии и кинжалом за поясом. Естественно, оба обходились без седел. Вперед выступил Мацио, назвал одного участника дуэли, затем второго. Зрители загудели.
— Дуэль кнутов, — объяснил Николан своему другу состоит в том, чтобы обвить кнутом шею противника и сбросить его на землю. Длина кнута двадцать футов, и ты удивишься, сколь мастерски они ими пользуются. Мальчики обучаются этому искусству с пяти лет, потому что каждый может стать участником такой дуэли. Тот, кого сбросят на землю, не имеет права защищаться. Его противник может пощадить поверженного или зарезать кинжалом. Обычно в ход идет кинжал, — внезапно он замолчал. — Я знаю одного из них. Того высокого парня. Это Ратель Доттерспеарс. Тихий, спокойный мальчик. Мы дружили в детстве. Но он никогда не отличался силой, так что, боюсь, эта дуэль для него плохо кончится.
Они спрыгнули с лошадей и протиснулись в первый ряд зрителей. Николан повернулся к соседу.
— Из-за чего ссора? — спросил он.
— Спаркан заявил, что девушка, на которой хочет жениться Ратель, с колыбели обещана ему ее отцом. Так как и отцы девушки и Спаркана умерли, Рателю ничего не остается, как сразиться со Спарканом. Поединок будет неравным. Спаркан несколько раз участвовал в Дуэли кнутов и каждый раз убивал соперника, — тут он посмотрел на Николана и лицо его помрачнело. — А тебе какое до этого дело, Николан Ильдербурф?
— Ратель был моим другом, — спокойно ответил Николан.
— Больше он тебе не друг! Сегодня он умрет, но я уверен, он не согласился бы поменяться с тобой местами.
Дуэль началась. Спаркан не уступал ростом Рателю, но был куда массивнее. Конем он управлял легко и не сводил глаз с соперника. И кнут подчинялся ему как ручной. С полдюжины раз вылетал он к шее Рателя и всякий раз от цели отделяло его не более дюйма. Ратель также мастерски управлял лошадью, но чувствовалось, что думает он не столько о нападении как о защите. Только один раз оказался позади соперника, в наилучшей позиции, но кончик кнута пролетел далеко от цели.
— Мой бедный Ратель, — выдохнул Николан. — Тебя ждет скорый конец.
И действительно, несколько мгновений спустя уже Спаркан оказался в выгодной позиции, и его кнут, как змея, обвился вокруг шеи Рателя. Короткий рывок, и последний полетел на землю. Остался лежать там, где упал, следую обычаю. Кинжал он уже отбросил в сторону.
Победитель зверем кинулся на него, замахиваясь кинжалом. Николан отвернулся. Тут же по толпе прокатился глубокий вздох, заплакали женщины.
— Это же убийство! — возмутился Ивар. — Так гибли гладиаторы, когда сидящие на трибунах опускали палец книзу.
— Мой бедный друг! — воскликнул Николан. И, хотя и не был христианином, добавил. — Пусть Бог упокоит твою душу.
Зрители словно застыли, а на пустую полоску травы вырвалась маленькая фигурка священника в серой рясе. Он подбежал к умирающему, упал рядом с ним на колени.
— Это отец Симон, — пояснил Николан. — Священник, которого мы пытались найти в Белиз-Скаур. Он рискует жизнью, показываясь на людях.
Священник прочитал молитву над распростертым на земле телом, осенил его крестом.
— Я призываю всех вас в свидетели того, что он прожил достаточно долго, чтобы получить отпущение грехов, — изрек священник. — Он не приобщился к истинной вере, мой бедный Ратель Доттерспеарс, но он был хорошим и честным человеком, и душа его всегда указывала ему правильный путь. В последние мгновения жизни он признал себя грешником и глазами просил о прощении, прежде чем отойти в мир иной. Пусть Сын Небесный даст ему вечный покой.
Родственники Рателя окружили тело. Патриарх семьи отер его щеки и лоб, водрузил на голову белую шапку. На Рателя надели белую жилетку, сложили его руки на груди, в правую всунули кинжал. Кнут обмотали вокруг талии, чтобы он мог предъявить его в царстве мертвых в доказательство того, что погиб на дуэли. Наконец, усевшись на землю, они затянули похоронную песнь. Девушка, которая собиралась выйти за него замуж, стояла в стороне, наклонив голову. Когда Спаркан, победно улыбаясь, направился к ней, засовывая за пояс окровавленный кинжал, она с криком бросилась прочь.
Кровавый исход дуэли взвинтил соседа Николана. Он повернулся к посланцу Аттилы, ткнул пальцем ему в грудь.
— Вот кого следовало убить вместо Рателя. Он заслуживает смерти, предатель, продающий свой народ гуннам.
Мужчины, уже начавшие расходиться, остановились. Слова попали цель. С глухим ворчанием руки потянулись к кинжалам.
— Смерть предателю! — выкрикнул кто-то из толпы.
Люди двинулись на него. Николан не испугался. Вот, решил он, мой шанс. Его открыто обвинили в предательстве. Значит, он мог столь же открыто защищать себя. Он мог объяснить свои мотивы, и, возможно, его поймут.
— Вы хотите вновь римских хозяев? — вскричал он. — Ванний был римлянином. Вы хотите ему подобного, чтобы он набросился на вас, как жадный стервятник? Хочет ли кто из вас, чтобы его, как меня, продали в рабство в Рим? Вы мечтаете почувствовать на своих спинах удары римского кнута?
— Кнут! — мужчина, затеявший всю бучу, выхватил из тирады Николана только одно слово. — Хватит ли у этого предателя смелости выйти на Дуэль кнутов?
— Да, хватит! — не задумываясь ответил Николан. — Но вы все знаете, что навыки обращения с кнутом, приобретаемые в детстве, должны поддерживаться постоянной практикой. Я же не держал в руках кнута с того дня, как меня увезли в Рим.
— Мы знаем, что ты трус, Николан Ильдербурф, — выкрикнул чей-то голос. — У тебя сердце зайца и силен ты лишь молоть языком.
— Если мне дадут шанс вновь почувствовать кнут в руке, я готов сразиться с любым! — заявил Николан.
— Даже с Ранно Финнинальдером?
— Да, и с Ранно Финнинальдером, — тут переполняющий Николана гнев прорвался наружу. — С ним прежде всего. Я просто мечтаю сразиться с ним. С Ранно, отец которого вместе с Ваннием виновен в смерти моего отца. Он стоял рядом с этим жирным римлянином, когда меня и мою мать уводили в рабство. Многие из вас должны помнить моего храброго отца и мою красавицу-мать. Неужели кто-то из вас полагает справедливым, что земли Ильдербурфов остаются в руках Ранно? Покопайтесь в памяти и вспомните, что это семья предателей. Да, я сражусь с Ранно! И пусть он не ждет от меня пощады.
Толпа становилась все гуще. Слова Николана, похоже, не произвели ни малейшего эффекта. Он видел лишь пылающие злобой глаза да ходящие по щекам желваки. Некоторые уже вытащили кинжалы и махали ими в воздухе.
— Разрезать его на куски!
— Повесить на самом высоком дереве!
— Нечего слушать его болтовню о прошлом! Куда важнее то, что он делает теперь!
Вот мне и конец, подумал Николан. Нечего было распускать язык. Но страх недолго властвовал над его душой. Радостное возбуждение охватило его. Именно так он и хотел умереть: защищаясь против своих хулителей, сказав всю правду о Финнинальдерах.
Он выхватил кинжал, понимая, что толку от него будет немного. Кольцо травы вокруг него сжалось до нескольких ярдов.
— Стоять! — перекрыл всех голос бритонца.
И прежде чем Николан понял, что происходит, Ивар вклинился в надвигающуюся толпу. Руки гиганта-островитянина сомкнулись на шеях двоих. С необыкновенной легкостью он поднял их в воздух и стукнул головами, после чего швырнул в толпу, сбив многих с ног. Остальные невольно попятились.
— Я не говорю на вашем языке! — крикнул бритонец, скинул тунику и поиграл мускулами. — Но думаю, вы меня поймете. Слушайте. Силы мне не занимать. Те двое, что сейчас лежат на земле, легко отделались. Я обошелся с ними по-доброму. Но с вами я церемониться не стану. О, да, вы меня убьете. Вас много, и вы вооружены. Но за мою смерть вам придется дорого заплатить. Подумайте о том, что в другой мир я уйду в большой компании.
Толпа более не напирала, и Ивар прошелся взглядам по опущенным головам. Никто не решался поднять на него глаза.
— Позвольте дать вам совет. Оставайтесь там, где стоите. Стоит ли платить многими жизнями ради того, чтобы убить меня и моего друга?
С другой стороны в толпу на лошади врезался Мацио.
— Народ Бакони! С каких это пор вы стали трусами? Сотней нападать на двоих! Это не в наших традициях. Слушайте меня, друзья мои. Эти люди — гости. Им нельзя причинять никакого вреда, пока они на моей земле. Хватит! Все расходитесь, а не то их будет защищать мой меч.
Валявшиеся на земле медленно поднялись, что-то сердито бурча, стоящие на ногах в нерешительности подались назад. Некоторые, похоже, стыдились, что поддались стадному чувству.
— Кто смеет указывать, что нам делать? — крикнул все тот же мужчина, что на дуэли стоял рядом с Николаном.
Мацио круто повернулся к нему.
— Так ты, значит, здесь, Марклий Пенс? Готов спорить, что это твоих рук дело. Куда бы ты не сунул свой длинный нос, там обязательно начинается буза. Убирайся отсюда, паршивый вор, или я щедро воздам тебе за все то, что тебе простили в прошлом.
— Что я слышал? — послышался новый голос. К толпе подскакал Ранно. — Меня вызвали на дуэль?
Он спрыгнул с лошади. Шляпу Ранно украшали шесть перышек, по числу заездов, выигранных его лошадьми. Мацио выиграл четыре, но не вставил перышки в шляпу.
Ранно прошел сквозь толпу, остановился перед Николаном. На его губах играла презрительная улыбка.
— Приветствую давнего друга. Ты был когда-то Николаном Ильдербурфом, но теперь стал Николаном Гуннским, предателем, пришедшим шпионить за своим народом. Неужели ты готов померяться со мной силой?
— Тебе и так ясно, Ранно, что рано или поздно пути наши пересекутся, — ответил Николан. — Ты мне враг. Ты удерживаешь принадлежащие мне земли и отказываешься отдать их мне. За это я обязан тебя убить.
Ранно приблизился еще на шаг. Хлопнул ладонью по бедру, обтянутому синими рейтузами.
— Еще достаточно светло. Давай решим все прямо сейчас. Пусть этот день запомнится надолго. Второй Дуэлью хлыстов.
— Как ты спешишь, храбрый Ранно! Ты готов сразиться с человеком, который десять лет не держал в руке хлыста. Тебе не составит труда расправиться со мной, честный сын честного отца. У меня нет желания идти на самоубийство. Мне еще многое надо сделать. Я должен доказать, что твой отец в сговоре с Ваннием убили моего отца. Что передача вам наших земель незаконна. Что их законный владелец — я. А вот после этого я выйду с тобой на Дуэль кнутов.
— Он прав, Ранно, — поддержал Николана Мацио, по голосу которого чувствовалось, что он не одобряет позиции человека, вознамеревшегося жениться на его младшей дочери. — Разве ты забыл, что Рателю дали три месяца для подготовки к дуэли, после того, как Спаркан вызвал его. Таковы правила.
— Если тебе не терпится сразиться со мной, — добавил Николан, — предлагаю заменить кнут мечом и кинжалом. Решим прямо сейчас, на чьей стороне правда.
Но Ранно эти условия не устроили. Он заявил, что подождет, пока Николан попрактикуется с кнутом.
Когда двое друзей собрались тронуться в обратный путь, они увидели, что Мацио все еще стоит рядом с ними. Теперь к нему присоединилась и Лаудио.
— Хочу сказать тебе пару слов, — он посмотрел на Николана.
— Наверное, хочешь объяснить, почему ты отослал Ильдико, но оставил меня наедине с тем, что может принести нам война, — вмешалась Лаудио.
— Помолчи, дитя! — отрезал Мацио. — Причина тебе известна.
— Зато все люди будут гадать, что это за причина, — глаза Лаудио гневно сверкнули. — Или ты будешь объясняться с каждым? Они уже смеются, говоря за спиной старшей дочери, что она недостойна того, чтобы ее спасали от гуннов.
— Лаудио! Лаудио!
— Меня это не удивляет, — гнула свое Лаудио. — Ты всегда отдавал предпочтение ей. С того дня, как она родилась. И выказывал это самыми разными способами, дорогой отец. Тебе наплевать, если меня уведут и я буду жить в рабстве у гуннов. Но не Ильдико, твоя любимица, твоя золотоволосая красавица. Ильдико надо спасти, пусть даже ценой того, что на нас обрушится гнев Аттилы!
Мацио отвел Николана в сторону, там где их не могли услышать. Извинился за вспышку дочери и перешел к более важным делам.
— Сегодня я не могу пригласить тебя за свой стол. Сделай я это, ни один из моих гостей не разделил бы с нами трапезу. Мы бы остались втроем, ты, я и отец Симон. Наши люди долго помнят обиду. Ты это видел сам, — он помолчал. — Раз Аттила не приехал сюда, чего нам теперь ждать? Он заберет всех наших лошадей? И всех молодых мужчин?
— Я надеюсь, он согласится с моими предложениями, — ответил Николан. — Если так и будет, каждому из тех, кто разводит лошадей, оставят табун, достаточный для того, чтобы продолжить выведение породы. А вот мужчины уйдут практически все. Другого и быть не может. Это война, половина мира против второй половины. Все списки я передам Аттиле.
— Сколько нам оставят лошадей?
— Если Аттила примет мои предложения, около трети.
Несколько минут Мацио молчал. Он думал о тех великолепных жеребцах и кобылах, многообещающем молодняке, которых ему предстояло потерять, ибо с войны лошади не возвращались никогда. Наконец, он кивнул.
— Признаюсь тебе, я не решался и мечтать о таких условиях. Никто из нас не надеялся так легко отделаться. Если Аттила согласится, ты окажешь нам важную услугу, — он помялся. — Но не жди от них благодарности. Они видят только одно: ты служишь гуннам. И какие бы доводы ты ни приводил, они будут стыдить тебя, — он взмахнул рукой, как бы закрывая эту тему. — Скажи мне, Николан Ильдербурф, откуда ты знаешь вдову Тергесте?
— Ивар и я бежали из Рима. Мы не ели несколько дней и так ослабели, что едва передвигали ноги. Добравшись до стен Аквилии, мы поняли, дальше идти не сможем. Какая-то старуха, к которой мы обратились за помощью, сказала, что у вдовы доброе сердце и она не оставит нас в беде. Ночью она отвела нас к вилле на холмах. Оставила нас ждать у ограды, а сама пошла к вдове. Поначалу госпожа Евгения не пожелала иметь с нами дела. Мы — беглые рабы, она — едва ли не самая богатая женщина империи. Если бы убежал кто-либо из ее рабов, она не похвалила бы того, кто стал бы им помогать. Но она согласилась выслушать нас. Когда мы рассказали нашу историю, она, увидев шрамы на моей спине, сменила гнев на милость. Какой же она оказалась щедрой! Она три дня держала нас в потайной комнате, о которой никто не знал, и сама приносила нам еду. А когда мы уходили, снабдила нас деньгами и провизией на несколько дней. Именно благодаря ее доброте нам удалось вырваться на свободу.
— После разговора с тобой у меня складывается впечатление, что ты виделся с ней этим утром, до того, как она заехала ко мне.
— Виделся, господин мой Мацио.
Помолчав, старик продолжил.
— Пусть Аттила и не приехал, я рад, что моя дочь и мой лучший жеребец окажутся там, где их не достанет рука гунна.
— Ты поступил мудро, отослав их. Но Аттиле скоро станет известно об этом. И я бы советовал тебе отобрать двух лучших скакунов и послать их ему в подарок. А также сообщить, что Хартагер будет участвовать в скачках на юге, а ты намерен подарить каждому из императорских сыновей по жеребенку от Хартагера.
— Превосходная идея. План, предложенный вдовой, сразу понравился мне. Я не стал спрашивать, обсуждали ли она его с тобой. Если он родился в твоей голове, я знал, что ты хочешь сохранить это в тайне. И вот что я тебе скажу. По всему выходит, что от твоего замысла я только в выигрыше. Так знай же, я за это тебе очень благодарен.
Давно миновал полдень, а на восточной дороге так и не поднялась пыль, свидетельствующая о приближении Аттилы.
После последнего заезда, Николан повернулся к Ивару.
— Что-то произошло, и его планы изменились. Нам не остается ничего иного, как возвращаться в столицу.
Они уже разворачивали лошадей, когда среди зрителей пробежал шумок.
— Что такое? — Николан сдержал коня. — По-моему, друг мой, нам предстоит увидеть Дуэль кнутов. Давай чуть задержимся. Приготовься к волнующему и жестокому зрелищу.
Зрители сдвинулись, оставив посередине узкую полоску травы длиной в сто пятьдесят ярдов. На концах полоски появились всадники. Каждый с очень длинным кнутом, обмотанным вокруг талии и кинжалом за поясом. Естественно, оба обходились без седел. Вперед выступил Мацио, назвал одного участника дуэли, затем второго. Зрители загудели.
— Дуэль кнутов, — объяснил Николан своему другу состоит в том, чтобы обвить кнутом шею противника и сбросить его на землю. Длина кнута двадцать футов, и ты удивишься, сколь мастерски они ими пользуются. Мальчики обучаются этому искусству с пяти лет, потому что каждый может стать участником такой дуэли. Тот, кого сбросят на землю, не имеет права защищаться. Его противник может пощадить поверженного или зарезать кинжалом. Обычно в ход идет кинжал, — внезапно он замолчал. — Я знаю одного из них. Того высокого парня. Это Ратель Доттерспеарс. Тихий, спокойный мальчик. Мы дружили в детстве. Но он никогда не отличался силой, так что, боюсь, эта дуэль для него плохо кончится.
Они спрыгнули с лошадей и протиснулись в первый ряд зрителей. Николан повернулся к соседу.
— Из-за чего ссора? — спросил он.
— Спаркан заявил, что девушка, на которой хочет жениться Ратель, с колыбели обещана ему ее отцом. Так как и отцы девушки и Спаркана умерли, Рателю ничего не остается, как сразиться со Спарканом. Поединок будет неравным. Спаркан несколько раз участвовал в Дуэли кнутов и каждый раз убивал соперника, — тут он посмотрел на Николана и лицо его помрачнело. — А тебе какое до этого дело, Николан Ильдербурф?
— Ратель был моим другом, — спокойно ответил Николан.
— Больше он тебе не друг! Сегодня он умрет, но я уверен, он не согласился бы поменяться с тобой местами.
Дуэль началась. Спаркан не уступал ростом Рателю, но был куда массивнее. Конем он управлял легко и не сводил глаз с соперника. И кнут подчинялся ему как ручной. С полдюжины раз вылетал он к шее Рателя и всякий раз от цели отделяло его не более дюйма. Ратель также мастерски управлял лошадью, но чувствовалось, что думает он не столько о нападении как о защите. Только один раз оказался позади соперника, в наилучшей позиции, но кончик кнута пролетел далеко от цели.
— Мой бедный Ратель, — выдохнул Николан. — Тебя ждет скорый конец.
И действительно, несколько мгновений спустя уже Спаркан оказался в выгодной позиции, и его кнут, как змея, обвился вокруг шеи Рателя. Короткий рывок, и последний полетел на землю. Остался лежать там, где упал, следую обычаю. Кинжал он уже отбросил в сторону.
Победитель зверем кинулся на него, замахиваясь кинжалом. Николан отвернулся. Тут же по толпе прокатился глубокий вздох, заплакали женщины.
— Это же убийство! — возмутился Ивар. — Так гибли гладиаторы, когда сидящие на трибунах опускали палец книзу.
— Мой бедный друг! — воскликнул Николан. И, хотя и не был христианином, добавил. — Пусть Бог упокоит твою душу.
Зрители словно застыли, а на пустую полоску травы вырвалась маленькая фигурка священника в серой рясе. Он подбежал к умирающему, упал рядом с ним на колени.
— Это отец Симон, — пояснил Николан. — Священник, которого мы пытались найти в Белиз-Скаур. Он рискует жизнью, показываясь на людях.
Священник прочитал молитву над распростертым на земле телом, осенил его крестом.
— Я призываю всех вас в свидетели того, что он прожил достаточно долго, чтобы получить отпущение грехов, — изрек священник. — Он не приобщился к истинной вере, мой бедный Ратель Доттерспеарс, но он был хорошим и честным человеком, и душа его всегда указывала ему правильный путь. В последние мгновения жизни он признал себя грешником и глазами просил о прощении, прежде чем отойти в мир иной. Пусть Сын Небесный даст ему вечный покой.
Родственники Рателя окружили тело. Патриарх семьи отер его щеки и лоб, водрузил на голову белую шапку. На Рателя надели белую жилетку, сложили его руки на груди, в правую всунули кинжал. Кнут обмотали вокруг талии, чтобы он мог предъявить его в царстве мертвых в доказательство того, что погиб на дуэли. Наконец, усевшись на землю, они затянули похоронную песнь. Девушка, которая собиралась выйти за него замуж, стояла в стороне, наклонив голову. Когда Спаркан, победно улыбаясь, направился к ней, засовывая за пояс окровавленный кинжал, она с криком бросилась прочь.
Кровавый исход дуэли взвинтил соседа Николана. Он повернулся к посланцу Аттилы, ткнул пальцем ему в грудь.
— Вот кого следовало убить вместо Рателя. Он заслуживает смерти, предатель, продающий свой народ гуннам.
Мужчины, уже начавшие расходиться, остановились. Слова попали цель. С глухим ворчанием руки потянулись к кинжалам.
— Смерть предателю! — выкрикнул кто-то из толпы.
Люди двинулись на него. Николан не испугался. Вот, решил он, мой шанс. Его открыто обвинили в предательстве. Значит, он мог столь же открыто защищать себя. Он мог объяснить свои мотивы, и, возможно, его поймут.
— Вы хотите вновь римских хозяев? — вскричал он. — Ванний был римлянином. Вы хотите ему подобного, чтобы он набросился на вас, как жадный стервятник? Хочет ли кто из вас, чтобы его, как меня, продали в рабство в Рим? Вы мечтаете почувствовать на своих спинах удары римского кнута?
— Кнут! — мужчина, затеявший всю бучу, выхватил из тирады Николана только одно слово. — Хватит ли у этого предателя смелости выйти на Дуэль кнутов?
— Да, хватит! — не задумываясь ответил Николан. — Но вы все знаете, что навыки обращения с кнутом, приобретаемые в детстве, должны поддерживаться постоянной практикой. Я же не держал в руках кнута с того дня, как меня увезли в Рим.
— Мы знаем, что ты трус, Николан Ильдербурф, — выкрикнул чей-то голос. — У тебя сердце зайца и силен ты лишь молоть языком.
— Если мне дадут шанс вновь почувствовать кнут в руке, я готов сразиться с любым! — заявил Николан.
— Даже с Ранно Финнинальдером?
— Да, и с Ранно Финнинальдером, — тут переполняющий Николана гнев прорвался наружу. — С ним прежде всего. Я просто мечтаю сразиться с ним. С Ранно, отец которого вместе с Ваннием виновен в смерти моего отца. Он стоял рядом с этим жирным римлянином, когда меня и мою мать уводили в рабство. Многие из вас должны помнить моего храброго отца и мою красавицу-мать. Неужели кто-то из вас полагает справедливым, что земли Ильдербурфов остаются в руках Ранно? Покопайтесь в памяти и вспомните, что это семья предателей. Да, я сражусь с Ранно! И пусть он не ждет от меня пощады.
Толпа становилась все гуще. Слова Николана, похоже, не произвели ни малейшего эффекта. Он видел лишь пылающие злобой глаза да ходящие по щекам желваки. Некоторые уже вытащили кинжалы и махали ими в воздухе.
— Разрезать его на куски!
— Повесить на самом высоком дереве!
— Нечего слушать его болтовню о прошлом! Куда важнее то, что он делает теперь!
Вот мне и конец, подумал Николан. Нечего было распускать язык. Но страх недолго властвовал над его душой. Радостное возбуждение охватило его. Именно так он и хотел умереть: защищаясь против своих хулителей, сказав всю правду о Финнинальдерах.
Он выхватил кинжал, понимая, что толку от него будет немного. Кольцо травы вокруг него сжалось до нескольких ярдов.
— Стоять! — перекрыл всех голос бритонца.
И прежде чем Николан понял, что происходит, Ивар вклинился в надвигающуюся толпу. Руки гиганта-островитянина сомкнулись на шеях двоих. С необыкновенной легкостью он поднял их в воздух и стукнул головами, после чего швырнул в толпу, сбив многих с ног. Остальные невольно попятились.
— Я не говорю на вашем языке! — крикнул бритонец, скинул тунику и поиграл мускулами. — Но думаю, вы меня поймете. Слушайте. Силы мне не занимать. Те двое, что сейчас лежат на земле, легко отделались. Я обошелся с ними по-доброму. Но с вами я церемониться не стану. О, да, вы меня убьете. Вас много, и вы вооружены. Но за мою смерть вам придется дорого заплатить. Подумайте о том, что в другой мир я уйду в большой компании.
Толпа более не напирала, и Ивар прошелся взглядам по опущенным головам. Никто не решался поднять на него глаза.
— Позвольте дать вам совет. Оставайтесь там, где стоите. Стоит ли платить многими жизнями ради того, чтобы убить меня и моего друга?
С другой стороны в толпу на лошади врезался Мацио.
— Народ Бакони! С каких это пор вы стали трусами? Сотней нападать на двоих! Это не в наших традициях. Слушайте меня, друзья мои. Эти люди — гости. Им нельзя причинять никакого вреда, пока они на моей земле. Хватит! Все расходитесь, а не то их будет защищать мой меч.
Валявшиеся на земле медленно поднялись, что-то сердито бурча, стоящие на ногах в нерешительности подались назад. Некоторые, похоже, стыдились, что поддались стадному чувству.
— Кто смеет указывать, что нам делать? — крикнул все тот же мужчина, что на дуэли стоял рядом с Николаном.
Мацио круто повернулся к нему.
— Так ты, значит, здесь, Марклий Пенс? Готов спорить, что это твоих рук дело. Куда бы ты не сунул свой длинный нос, там обязательно начинается буза. Убирайся отсюда, паршивый вор, или я щедро воздам тебе за все то, что тебе простили в прошлом.
— Что я слышал? — послышался новый голос. К толпе подскакал Ранно. — Меня вызвали на дуэль?
Он спрыгнул с лошади. Шляпу Ранно украшали шесть перышек, по числу заездов, выигранных его лошадьми. Мацио выиграл четыре, но не вставил перышки в шляпу.
Ранно прошел сквозь толпу, остановился перед Николаном. На его губах играла презрительная улыбка.
— Приветствую давнего друга. Ты был когда-то Николаном Ильдербурфом, но теперь стал Николаном Гуннским, предателем, пришедшим шпионить за своим народом. Неужели ты готов померяться со мной силой?
— Тебе и так ясно, Ранно, что рано или поздно пути наши пересекутся, — ответил Николан. — Ты мне враг. Ты удерживаешь принадлежащие мне земли и отказываешься отдать их мне. За это я обязан тебя убить.
Ранно приблизился еще на шаг. Хлопнул ладонью по бедру, обтянутому синими рейтузами.
— Еще достаточно светло. Давай решим все прямо сейчас. Пусть этот день запомнится надолго. Второй Дуэлью хлыстов.
— Как ты спешишь, храбрый Ранно! Ты готов сразиться с человеком, который десять лет не держал в руке хлыста. Тебе не составит труда расправиться со мной, честный сын честного отца. У меня нет желания идти на самоубийство. Мне еще многое надо сделать. Я должен доказать, что твой отец в сговоре с Ваннием убили моего отца. Что передача вам наших земель незаконна. Что их законный владелец — я. А вот после этого я выйду с тобой на Дуэль кнутов.
— Он прав, Ранно, — поддержал Николана Мацио, по голосу которого чувствовалось, что он не одобряет позиции человека, вознамеревшегося жениться на его младшей дочери. — Разве ты забыл, что Рателю дали три месяца для подготовки к дуэли, после того, как Спаркан вызвал его. Таковы правила.
— Если тебе не терпится сразиться со мной, — добавил Николан, — предлагаю заменить кнут мечом и кинжалом. Решим прямо сейчас, на чьей стороне правда.
Но Ранно эти условия не устроили. Он заявил, что подождет, пока Николан попрактикуется с кнутом.
Когда двое друзей собрались тронуться в обратный путь, они увидели, что Мацио все еще стоит рядом с ними. Теперь к нему присоединилась и Лаудио.
— Хочу сказать тебе пару слов, — он посмотрел на Николана.
— Наверное, хочешь объяснить, почему ты отослал Ильдико, но оставил меня наедине с тем, что может принести нам война, — вмешалась Лаудио.
— Помолчи, дитя! — отрезал Мацио. — Причина тебе известна.
— Зато все люди будут гадать, что это за причина, — глаза Лаудио гневно сверкнули. — Или ты будешь объясняться с каждым? Они уже смеются, говоря за спиной старшей дочери, что она недостойна того, чтобы ее спасали от гуннов.
— Лаудио! Лаудио!
— Меня это не удивляет, — гнула свое Лаудио. — Ты всегда отдавал предпочтение ей. С того дня, как она родилась. И выказывал это самыми разными способами, дорогой отец. Тебе наплевать, если меня уведут и я буду жить в рабстве у гуннов. Но не Ильдико, твоя любимица, твоя золотоволосая красавица. Ильдико надо спасти, пусть даже ценой того, что на нас обрушится гнев Аттилы!
Мацио отвел Николана в сторону, там где их не могли услышать. Извинился за вспышку дочери и перешел к более важным делам.
— Сегодня я не могу пригласить тебя за свой стол. Сделай я это, ни один из моих гостей не разделил бы с нами трапезу. Мы бы остались втроем, ты, я и отец Симон. Наши люди долго помнят обиду. Ты это видел сам, — он помолчал. — Раз Аттила не приехал сюда, чего нам теперь ждать? Он заберет всех наших лошадей? И всех молодых мужчин?
— Я надеюсь, он согласится с моими предложениями, — ответил Николан. — Если так и будет, каждому из тех, кто разводит лошадей, оставят табун, достаточный для того, чтобы продолжить выведение породы. А вот мужчины уйдут практически все. Другого и быть не может. Это война, половина мира против второй половины. Все списки я передам Аттиле.
— Сколько нам оставят лошадей?
— Если Аттила примет мои предложения, около трети.
Несколько минут Мацио молчал. Он думал о тех великолепных жеребцах и кобылах, многообещающем молодняке, которых ему предстояло потерять, ибо с войны лошади не возвращались никогда. Наконец, он кивнул.
— Признаюсь тебе, я не решался и мечтать о таких условиях. Никто из нас не надеялся так легко отделаться. Если Аттила согласится, ты окажешь нам важную услугу, — он помялся. — Но не жди от них благодарности. Они видят только одно: ты служишь гуннам. И какие бы доводы ты ни приводил, они будут стыдить тебя, — он взмахнул рукой, как бы закрывая эту тему. — Скажи мне, Николан Ильдербурф, откуда ты знаешь вдову Тергесте?
— Ивар и я бежали из Рима. Мы не ели несколько дней и так ослабели, что едва передвигали ноги. Добравшись до стен Аквилии, мы поняли, дальше идти не сможем. Какая-то старуха, к которой мы обратились за помощью, сказала, что у вдовы доброе сердце и она не оставит нас в беде. Ночью она отвела нас к вилле на холмах. Оставила нас ждать у ограды, а сама пошла к вдове. Поначалу госпожа Евгения не пожелала иметь с нами дела. Мы — беглые рабы, она — едва ли не самая богатая женщина империи. Если бы убежал кто-либо из ее рабов, она не похвалила бы того, кто стал бы им помогать. Но она согласилась выслушать нас. Когда мы рассказали нашу историю, она, увидев шрамы на моей спине, сменила гнев на милость. Какой же она оказалась щедрой! Она три дня держала нас в потайной комнате, о которой никто не знал, и сама приносила нам еду. А когда мы уходили, снабдила нас деньгами и провизией на несколько дней. Именно благодаря ее доброте нам удалось вырваться на свободу.
— После разговора с тобой у меня складывается впечатление, что ты виделся с ней этим утром, до того, как она заехала ко мне.
— Виделся, господин мой Мацио.
Помолчав, старик продолжил.
— Пусть Аттила и не приехал, я рад, что моя дочь и мой лучший жеребец окажутся там, где их не достанет рука гунна.
— Ты поступил мудро, отослав их. Но Аттиле скоро станет известно об этом. И я бы советовал тебе отобрать двух лучших скакунов и послать их ему в подарок. А также сообщить, что Хартагер будет участвовать в скачках на юге, а ты намерен подарить каждому из императорских сыновей по жеребенку от Хартагера.
— Превосходная идея. План, предложенный вдовой, сразу понравился мне. Я не стал спрашивать, обсуждали ли она его с тобой. Если он родился в твоей голове, я знал, что ты хочешь сохранить это в тайне. И вот что я тебе скажу. По всему выходит, что от твоего замысла я только в выигрыше. Так знай же, я за это тебе очень благодарен.
11
Николан недолго оставался в неведении относительно причин, заставивших Аттилу изменить свои планы. Едва он миновал ворота столицы, как начальник караула, высунувшись из окошка маленькой деревянной будки, остановил его.
— Слышал, что нас ждет?
— Нет.
— Завтра приезжает Аэций.
Николан вздрогнул.
— Диктатор Рима?
— Он самый. С ним лишь двенадцать человек охраны. Никого более.
— С чего ты это взял, Эппий?
— Об этом все говорят. Новость распространилась, как пожар в степи. Великий хан готовится к встрече, — начальник караула покивал. — Хотел бы я знать, что это будет за встреча. Скажи мне, какая смерть ждет смелого римлянина?
Николан отмел это предположение.
— У тебя короткий нос, Эппий, и ты не видишь дальше него. В честь римлянина закатят пир, а потом отпустят его домой.
Эппий громко расхохотался.
— Дурак ты, Тогалатий! — он скрылся в сторожке, но тут же высунулся вновь. — Из-за твоей глупости я чуть не забыл о главном. Я должен передать тебе приказ. По прибытии ты должен незамедлительно предстать перед великим ханом.
Когда Николана ввели в спальню, Аттила сидел на кровати в шерстяных шароварах. Он с трудом подавил зевок.
— Что ты мне скажешь?
Николан передал ему списки. Аттила первым делом посмотрел на число лошадей.
— Согласен, — наконец, изрек он. — Это большая контрибуция. Излишняя жадность ни к чему. Будут и другие войны.
— Черный жеребец Мацио отправлен на скачки в Эпир, — добавил Николан. — Невелика потеря. Скаковая лошадь очень своенравна и не годится для кавалерийского боя. Старик обещает тебе первых четырех жеребят от Хартагера. По одному для каждого из твоих сыновей, великий Танджо. Я привез тебе двух его лучших коней, которых он просит тебя принять в подарок.
Император гуннов пристально всмотрелся в Николана.
— Мне доложили, что на юг на черном жеребце уехала женщина. Молодая женщина с золотыми, как солнце над пустыней, волосами. Мои разведчики видели ее лишь мельком. Караван, в котором она находилась, быстро свернул с дороги, словно они не хотели, чтобы их видели. Но разведчики в один голос утверждают, что она прекрасна. Там действительно была женщина? Она ли та жена, которую я ищу? Или это видение, посланное Ими? — Аттила полагал, что владыки потустороннего мира наблюдают за ним и всегда готовы вознаградить или наказать его за совершенные деяния. Он покачал головой. — Нет, нет. Если бы Они намеревались что-то пообещать мне, видение послали бы мне. Так кто она?
— Женщины часто выглядят прекрасными издали, но с уменьшением расстояния до них быстро теряют красоту.
— Тут другой случай. Мои люди клянутся, что никогда не видели такой женщины. Если она из плоти и крови, я должен ее найти. Я уверен, что она одна достойна разделить со мной трон, на который я усядусь в Риме.
Аттила потянулся, вновь зевнул. Нахмурился.
— А может, я все-таки человек? И мне не чужды человеческие слабости? Да, я провел с женщиной всю ночь. Но раньше меня это не утомляло. Почему же сейчас мне хочется спать, как жениху после свадебной ночи? — он поднял руку. — Я устрою Аэцию роскошный прием. Приму его, как императора. Закачу пир. Не такой, конечно, как устраивали в честь Дионосия. Без обильных возлияний… Видишь? Греки называют меня необразованным варваром, а я знаю все об их женоподобных божествах… От моего пира на языке моего друга детства останется иной привкус, — он вновь посмотрел на Николана. — Я хочу, чтобы ты при этом присутствовал. Тебе будет отведена особая роль.
Когда двое друзей расположились в отведенной им комнате, вопросы начал задавать Ивар.
— Неужели этот человек сошел с ума, отдавая себя в руки Аттилы?
— Возможно, он безумен, но скорее мудр. Точно сказать не могу. Аэций уверен, что у него сильная позиция и Аттила не посмеет разделаться с ним. Он полагает, что может много добиться личной встречей с правителем гуннов. Возможно, надеется отговорить Аттилу от похода на Рим, предложив повести армии в другом направлении, на Константинополь, в Северную Африку или против вестготов в Галлию. В наихудшем варианте он хочет узнать, какие действия намерен предпринять Аттила. Видишь ли, вестготы ненавидят гуннов и, скорее всего, ударят по ним, если армии Аттилы двинутся на Италию. Так что великий хан стоит перед трудным выбором. Оставить открытым фланг или сначала ударить по Галлии. А уж потом, разделавшись с ней, идти на Рим. Вот Аэций и не может спать по ночам, гадая, каковы планы Аттилы. Он не может решить, где собирать войска, не зная направления основного удара гуннов. Думаю, он едет сюда, чтобы разобраться, что к чему.
Те же вопросы задавались по всему бурлящему городу. Мужчины, переваливающиеся на кривых ногах по узким улочкам, и полные темноглазые женщины, выглядывающие из окон, все хотели знать, какая участь ждет смелого римлянина, решившегося сунуть голову в львиную пасть. Все они пребывали в убеждении, что их вождь в полной мере воспользуется представленной возможностью. Более всего им хотелось увидеть отрубленную голову Аэция, поднятую на пике над городскими воротами.
Но голова диктатора Рима гордо сидела у него на плечах, когда он прибыл в столицу гуннов в окружении горстки всадников. Он обратился к начальнику караула на языке гуннов и не выразил ни малейшего неудовольствия, когда встретил его не Аттила, а Онегезий. Не испортили ему настроения и долгие часы, проведенные в одиночестве в маленьком домике неподалеку от Двора императорских жен. Он заранее знал, на что идет.
Но на душе у него, несомненно, полегчало, когда вечером его ввели в большой обеденный зал дворца Аттилы. Император гуннов превзошел самого себя. Все захваченные ранее трофеи были выставлены напоказ. Стены украшали знамена, гобелены, молитвенные коврики. Столы сверкали золотом и серебром. Среди гостей восседали восемь королевских особ. Тут были военачальники и министры, богатые купцы и церковные иерархи. Нашлось место в зале и женщинам. Разумеется, не женам, до этого дело не дошло, но разодетым куртизанкам, доставленным чуть ли не из Константинополя. Аттилу они, впрочем, разочаровали, поскольку золотоволосых среди них не нашлось.
Вспоминая дни, проведенные в юности заложником при дворе дяди Аттилы, Аэций не мог не подивиться усилиям, затраченным ради того, чтобы прием произвел на него впечатление. А узнав одну из женщин, подумал: «Куда еще занесет мою маленькую Палшру?»
Ни одного из королей не пригласили занять пустующий стул у стоящего на возвышении столика Аттилы. Именно на него и усадили Аэция. Аттила поздоровался с ним, но не слишком приветливо. Оглядев зал, он узнал несколько лиц, помимо вышеуказанной дамочки. Настроение Аэция поднялось. Он понял, что шансы на благополучное возвращение возросли.
— Говори! — молвил Аттила. — Ты же за этим пришел.
— Да. Я пришел поговорить. Помнится, в прошлом я говорил очень много. А из тебя приходилось выжимать слова. Ты сидел и смотрел на меня, держа свои мысли при себе.
— Ты не испытывал ко мне ничего, кроме презрения.
— Слышал, что нас ждет?
— Нет.
— Завтра приезжает Аэций.
Николан вздрогнул.
— Диктатор Рима?
— Он самый. С ним лишь двенадцать человек охраны. Никого более.
— С чего ты это взял, Эппий?
— Об этом все говорят. Новость распространилась, как пожар в степи. Великий хан готовится к встрече, — начальник караула покивал. — Хотел бы я знать, что это будет за встреча. Скажи мне, какая смерть ждет смелого римлянина?
Николан отмел это предположение.
— У тебя короткий нос, Эппий, и ты не видишь дальше него. В честь римлянина закатят пир, а потом отпустят его домой.
Эппий громко расхохотался.
— Дурак ты, Тогалатий! — он скрылся в сторожке, но тут же высунулся вновь. — Из-за твоей глупости я чуть не забыл о главном. Я должен передать тебе приказ. По прибытии ты должен незамедлительно предстать перед великим ханом.
Когда Николана ввели в спальню, Аттила сидел на кровати в шерстяных шароварах. Он с трудом подавил зевок.
— Что ты мне скажешь?
Николан передал ему списки. Аттила первым делом посмотрел на число лошадей.
— Согласен, — наконец, изрек он. — Это большая контрибуция. Излишняя жадность ни к чему. Будут и другие войны.
— Черный жеребец Мацио отправлен на скачки в Эпир, — добавил Николан. — Невелика потеря. Скаковая лошадь очень своенравна и не годится для кавалерийского боя. Старик обещает тебе первых четырех жеребят от Хартагера. По одному для каждого из твоих сыновей, великий Танджо. Я привез тебе двух его лучших коней, которых он просит тебя принять в подарок.
Император гуннов пристально всмотрелся в Николана.
— Мне доложили, что на юг на черном жеребце уехала женщина. Молодая женщина с золотыми, как солнце над пустыней, волосами. Мои разведчики видели ее лишь мельком. Караван, в котором она находилась, быстро свернул с дороги, словно они не хотели, чтобы их видели. Но разведчики в один голос утверждают, что она прекрасна. Там действительно была женщина? Она ли та жена, которую я ищу? Или это видение, посланное Ими? — Аттила полагал, что владыки потустороннего мира наблюдают за ним и всегда готовы вознаградить или наказать его за совершенные деяния. Он покачал головой. — Нет, нет. Если бы Они намеревались что-то пообещать мне, видение послали бы мне. Так кто она?
— Женщины часто выглядят прекрасными издали, но с уменьшением расстояния до них быстро теряют красоту.
— Тут другой случай. Мои люди клянутся, что никогда не видели такой женщины. Если она из плоти и крови, я должен ее найти. Я уверен, что она одна достойна разделить со мной трон, на который я усядусь в Риме.
Аттила потянулся, вновь зевнул. Нахмурился.
— А может, я все-таки человек? И мне не чужды человеческие слабости? Да, я провел с женщиной всю ночь. Но раньше меня это не утомляло. Почему же сейчас мне хочется спать, как жениху после свадебной ночи? — он поднял руку. — Я устрою Аэцию роскошный прием. Приму его, как императора. Закачу пир. Не такой, конечно, как устраивали в честь Дионосия. Без обильных возлияний… Видишь? Греки называют меня необразованным варваром, а я знаю все об их женоподобных божествах… От моего пира на языке моего друга детства останется иной привкус, — он вновь посмотрел на Николана. — Я хочу, чтобы ты при этом присутствовал. Тебе будет отведена особая роль.
Когда двое друзей расположились в отведенной им комнате, вопросы начал задавать Ивар.
— Неужели этот человек сошел с ума, отдавая себя в руки Аттилы?
— Возможно, он безумен, но скорее мудр. Точно сказать не могу. Аэций уверен, что у него сильная позиция и Аттила не посмеет разделаться с ним. Он полагает, что может много добиться личной встречей с правителем гуннов. Возможно, надеется отговорить Аттилу от похода на Рим, предложив повести армии в другом направлении, на Константинополь, в Северную Африку или против вестготов в Галлию. В наихудшем варианте он хочет узнать, какие действия намерен предпринять Аттила. Видишь ли, вестготы ненавидят гуннов и, скорее всего, ударят по ним, если армии Аттилы двинутся на Италию. Так что великий хан стоит перед трудным выбором. Оставить открытым фланг или сначала ударить по Галлии. А уж потом, разделавшись с ней, идти на Рим. Вот Аэций и не может спать по ночам, гадая, каковы планы Аттилы. Он не может решить, где собирать войска, не зная направления основного удара гуннов. Думаю, он едет сюда, чтобы разобраться, что к чему.
Те же вопросы задавались по всему бурлящему городу. Мужчины, переваливающиеся на кривых ногах по узким улочкам, и полные темноглазые женщины, выглядывающие из окон, все хотели знать, какая участь ждет смелого римлянина, решившегося сунуть голову в львиную пасть. Все они пребывали в убеждении, что их вождь в полной мере воспользуется представленной возможностью. Более всего им хотелось увидеть отрубленную голову Аэция, поднятую на пике над городскими воротами.
Но голова диктатора Рима гордо сидела у него на плечах, когда он прибыл в столицу гуннов в окружении горстки всадников. Он обратился к начальнику караула на языке гуннов и не выразил ни малейшего неудовольствия, когда встретил его не Аттила, а Онегезий. Не испортили ему настроения и долгие часы, проведенные в одиночестве в маленьком домике неподалеку от Двора императорских жен. Он заранее знал, на что идет.
Но на душе у него, несомненно, полегчало, когда вечером его ввели в большой обеденный зал дворца Аттилы. Император гуннов превзошел самого себя. Все захваченные ранее трофеи были выставлены напоказ. Стены украшали знамена, гобелены, молитвенные коврики. Столы сверкали золотом и серебром. Среди гостей восседали восемь королевских особ. Тут были военачальники и министры, богатые купцы и церковные иерархи. Нашлось место в зале и женщинам. Разумеется, не женам, до этого дело не дошло, но разодетым куртизанкам, доставленным чуть ли не из Константинополя. Аттилу они, впрочем, разочаровали, поскольку золотоволосых среди них не нашлось.
Вспоминая дни, проведенные в юности заложником при дворе дяди Аттилы, Аэций не мог не подивиться усилиям, затраченным ради того, чтобы прием произвел на него впечатление. А узнав одну из женщин, подумал: «Куда еще занесет мою маленькую Палшру?»
Ни одного из королей не пригласили занять пустующий стул у стоящего на возвышении столика Аттилы. Именно на него и усадили Аэция. Аттила поздоровался с ним, но не слишком приветливо. Оглядев зал, он узнал несколько лиц, помимо вышеуказанной дамочки. Настроение Аэция поднялось. Он понял, что шансы на благополучное возвращение возросли.
— Говори! — молвил Аттила. — Ты же за этим пришел.
— Да. Я пришел поговорить. Помнится, в прошлом я говорил очень много. А из тебя приходилось выжимать слова. Ты сидел и смотрел на меня, держа свои мысли при себе.
— Ты не испытывал ко мне ничего, кроме презрения.