И большинство из нас, у кого до сих пор свежа в памяти «зима тревоги нашей», согласятся с тем, что очередная волна забастовок — последнее, что требуется нашей стране.
   Но без неомарксиста Артура Скаргилла и его алчного Национального профсоюза горняков запросто можно обойтись.
   Мистер Скаргилл уже грозит нам «промышленными действиями» — что, разумеется, означает бездействие по общепринятым меркам, — если его с сотоварищами не оделят следующим раундом прибавок к заработной плате и прочих капризов.
   Так вот, говорю я: «Стыдитесь, мистер Скаргилл! Пока все мы сплачиваемся, чтобы наша страна встала на ноги, вы пытаетесь отбросить нас назад, в средневековье промышленных беспорядков! Да кто вы такой?»
   Как смеете вы ставить собственную эгоистичную алчность выше национальных интересов?
   Хилари взглянула на часики. Первая в ее жизни статья заняла чуть меньше двенадцати минут: для новичка неплохо. Она отнесла листок заместителю редактора, который начал с того, что перечеркнул заголовок, потом, со скучающим видом несколько секунд поизучав текст, протянул листок обратно:
   — Они не требуют денег.
   — Прошу прощения?
   — Горняки. Они не потому бастуют.
   Чело Хилари собралось морщинками:
   — Вы уверены?
   — Вполне.
   — Но я считала, что все бастуют только для того, чтобы выклянчить больше денег.
   — Ну а эта забастовка — по поводу закрытия шахт. Национальное управление угольной промышленности планирует в этом году закрыть двадцать шахт. И они бастуют потому, что не хотят терять работу.
   С сомнением во взгляде Хилари приняла у него из рук листок.
   — Тогда, вероятно, пару фраз придется изменить.
   — Ну да, пару.
   Вернувшись за свой стол, Хилари просмотрела несколько газет более тщательно. На это ушло около получаса. Затем, овладев ситуацией, она настучала второй черновик — на сей раз всего за семь с половиной минут.
   Говорят, что если шотландцы и умеют что-то, так это приглядывать за своими деньгами. А Иэн Макгрегор, председатель Национального управления угольной промышленности, — старый шотландский лис, у которого за плечами целая жизнь деловой сметки.
   Мистер Артур Скаргилл между тем вышел из совершенно другой среды: пожизненный профсоюзный агитатор, известный марксист и смутьян, у которого в глазках-бусинках не гаснет боевой пыл.
   Поэтому я хочу задать вам вопрос: кому из этих двух личностей вы скорее вверите будущее британской угольной промышленности?
   Ибо в этом и заключается суть нынешних разногласий горняков. Несмотря на всю паническую риторику м-ра Скаргилла насчет рабочих мест, семей горняков и того, что он так любит называть «сообществом», спор идет вовсе не о них. Спор идет об эффективности. Если что-то вам невыгодно, это «что-то» закрывают. Таков один из первых — и самых простых — уроков, которые получает любой бизнесмен.
   К несчастью, мистер Скаргилл, дай бог ему здоровья, этого урока пока не выучил.
   Именно поэтому, когда дело доходит до кошелька промышленности, я, например, готова вручить его проницательному и практичному м-ру Макгрегору — хоть сейчас!
   Замредактора прочел заметку дважды, а затем поднял взгляд на Хилари. На губах его мелькнула тень улыбки.
   — Мне кажется, у вас неплохо получится.
* * *
   Назначение Хилари свершилось вопреки воле главного редактора Питера Ивза, который несколько недель полностью ее игнорировал. Как-то вечером в понедельник, однако, они вместе оказались в редакции. Хилари дописывала интервью с одной старой подругой по Кембриджу — актрисой, у которой только что вышла книга о ее коллекции плюшевых медвежат, а Питер с заместителем возились с макетом первой полосы на следующий день. Проходя мимо их стола по пути к кофейному автомату, Хилари остановилась и окинула макет критическим взором.
   — Мне не захочется покупать такую газету, — сказала она.
   Те не обратили внимания.
   — Это же скучно. Кому интересно читать еще одну статью о профсоюзах?
   Только что поступило сообщение о неожиданном решении Высокого суда [13]. Еще в марте министр иностранных дел Джеффри Хау распорядился, чтобы все государственные служащие Центра правительственной связи в Челтнеме вышли из профсоюзов, поскольку членство это, дескать, идет вразрез с национальными интересами. Профсоюзы попытались отменить запрет, подав гражданский иск в Высокий суд, и сегодня, ко всеобщему изумлению, судья вынес решение в их пользу. Он заявил, что действия правительства «противоречат национальному правосудию». На одном из вариантов первой полосы были даны портреты миссис Тэтчер и судьи Глайдуэлла, под шапкой — заголовок НЕЕСТЕСТВЕННО, а ниже и мельче — воодушевленный ПЕРСОНАЛ ПРИВЕТСТВУЕТ ПРАВОВУЮ ПОБЕДУ.
   — Мне кажется, вам следует понимать, — сдержанно произнес Питер, — что перед вами — главная новость. Воздержитесь от собственного мнения по этому поводу, будьте добры?
   — Я серьезно, — сказала Хилари. — Кому охота читать про кучку чинуш и о том, можно им вступать в профсоюз или нельзя? То есть — подумаешь, велика важность. А кроме того, к чему нам печатать новость, которая повредит правительству?
   — Мне безразлично, кому мы можем повредить, если при этом продадим больше газет.
   — Ну таких-то вы точно много не продадите. — Хилари взглянула на часы. — Могу сделать вам первую полосу гораздо лучше за двадцать минут. Или даже меньше.
   — Прошу прощения?
   — Я напишу статью и предоставлю фотографию.
   Хилари вернулась за свой стол и набрала домашний номер своей кембриджской подруги. Как-то они обсуждали общую знакомую — еще одну актрису, недавно родившую третьего ребенка. Тело ее уже было так себе, но это не помешало ей сняться обнаженной в постельных сценах, и фильм собирались показать по одному из телеканалов через несколько месяцев. Подруга Хилари — так вышло — жила с монтажером этого фильма и намекнула, что у нее есть доступ к кое-какому отснятому материалу, наверняка очень занятному.
   — Послушай, будь лапочкой, садись на велик и приезжай — и кадры прихвати, а? — сказала Хилари. — Повеселимся немного.
   И пока подруга ехала, она устроилась за машинкой и настучала:
СИСЬКИ В ДЕСЯТЬ!
   Неугомонные боссы Би-би-си приготовили нам на осень пикантный подарок — новую пряную пьесу, сексуальную настолько, что в эфир она будет выходить только после девятичасового водораздела.
   Звезда этой знойной драмы — , троих малюток которой явно ожидает большой сюрприз, когда они увидят, как мамочка кувыркается в постели в возмутительном обществе двух мужчин, один из которых — завзятый американский сердцеед — .
   Придумать остальное не составило труда. На следующий день материал Хилари занимал почти всю первую полосу, а решение Высокого суда свелось к маленькому абзацу в нижнем углу.
   В тот же вечер Питер Ивз пригласил Хилари на ужин.
* * *
   Из «Дневника Дженнифер», «Харперз-и-Куин», декабрь 1984 г.
 
ПРЕЛЕСТНАЯ СВАДЬБА
   Днем в субботу я отправилась в церковь Св. Павла в Найтсбридже на бракосочетание Питера Ивза, известного газетного редактора, и Хилари Уиншоу, дочери мистера и миссис Мортимер Уиншоу. Невеста выглядела очень привлекательно в очаровательном шелковом платье пергаментного цвета, а ее кружевную вуаль скрепляла тиара с жемчугом и бриллиантами. Подружки невесты были одеты в прелестные шелковые платья персикового оттенка… Свадебный ужин состоялся в отеле «Савой» и завершился весьма впечатляюще. Всех гостей пригласили на террасу, выходящую на реку, где жених преподнес невесте прелестный подарок — частный гидросамолет на четыре посадочных места, перевязанный огромной розовой ленточкой. Счастливая пара взошла на его борт и взлетела прямо с поверхности Темзы, начав свое свадебное путешествие с неимоверным шиком.
* * *
   Итак, правительство опубликовало Белую книгу о будущем телевидения, и нытики вещательного истэблишмента уже вскочили как по команде!
   Они готовы заставить нас поверить, что отказ от регулирования принесет нам телевидение по-американски (не то чтобы в этом было что-то плохое). Однако суть в том, что появляется одно слово, пугающее эту стаю хэпстедских либералов больше всего.
   И это слово — «выбор».
   Почему же они его так не любят? Потому что знают, что, если дать возможность, очень немногие из нас сделают «выбор» в пользу тоскливой череды высоколобых драм и левого агитпропа, который они бы хотели нам навязать.
   Когда наконец эти самозваные няньки вещательной мафии поймут, что британцы в конце рабочего дня хотят немного расслабиться и повеселиться и совсем не хотят, чтобы их «образовывали» какие-то бородатые сухари-критики, представляющие им трехчасовые программы об одноногих мимах из Болгарии?
   Валяйте, дерегулируйте, говорю я, если это означает, что у зрителя под рукой окажется больше власти, а перед глазами — больше наших любимых программ с такими, как Брюси, Ноэль и Тарби. (NB — помред, проверьте, пожалуйста, эти имена.)
   А между тем, когда вы в следующий раз увидите по ящику очередную тоскливую документалку о перуанских крестьянах или какой-нибудь невнятный «высокохудожественный» фильм (разумеется, с субтитрами), помните о том, что одной возможности «выбора» у вас никогда отобрать не смогут.
   Возможности дотянуться до кнопки «выкл» и отправиться в ближайший пункт видеопроката.
«Простой здравый смысл», ноябрь 1988 г.
* * *
   — Что за ахинею ты смотришь?
   — Ты что-то поздновато, а?
   — Я вообще-то работала.
   — Ох, я тебя умоляю.
   — Прошу прощения?
   — Да у тебя все на лбу написано, дорогуша.
   — Что это вообще за дрянь?
   — Понятия не имею. Какая-то викторина. Одна из тех душевных и народных развлекательных программ, которые ты в последнее время так активно проталкиваешь в своей колонке.
   — Господи, как ты вообще можешь смотреть это говно. Неудивительно, что ты так хорошо понимаешь этих безмозглых кретинов, которые читают твою газету. Сам ненамного лучше их.
   — Не замечаю ли я в тебе случайно остатков пост-коитальной раздражительности?
   — Ой, ради всего святого.
   — Не понимаю, зачем нужно трахаться с Найджелом, если у тебя после этого все равно плохое настроение.
   — А тебя возбуждает эта мысль, правда?
   — Всех в газете она возбуждает, поскольку ты не очень-то стараешься что-то скрывать.
   — Просто великолепно — слышать такое от тебя. Полагаю, минет от практикантки у себя в кабинете — с открытой, на хрен, дверью, — полагаю, это может считаться осмотрительностью, да?
   — Послушай, сделай мне одолжение, а? Отвянь и сдохни.
* * *
   Из журнала «Хелло!», март 1990 г.
 
ХИЛАРИ УИНШОУ И СЭР ПИТЕР ИВЗ
Сплоченная пара так счастлива с малюткой Джозефиной, но «нашей любви не нужны подпорки»
 
   Материнская любовь так и льется из глаз Хилари Уиншоу, когда она подбрасывает в воздух довольно агукающую месячную дочь Джозефину — в зимнем саду прелестного дома этой счастливой пары в Южном Кенсингтоне. Они долго ждали своего первенца — Хилари и сэр Питер сочетались браком почти шесть лет назад, познакомившись в газете, которую сэр Питер до сих пор продолжает редактировать и где леди Хилари по-прежнему ведет популярную еженедельную колонку. Но как сообщила Хилари журналу «Хелло!» в этом эксклюзивном интервью, Джозефина оправдала все их ожидания!
 
   Скажите нам, Хилари, что вы почувствовали, впервые увидев свою новорожденную дочь?
   Ну, для начала — страшную усталость! Наверное, большинству людей роды показались бы легкими, но я совершенно точно не намереваюсь торопиться с этим еще раз! Однако первого же взгляда на Джозефину оказалось достаточно, чтобы понять — труды того стоили. Это было поразительное ощущение.
 
   Вы уже начали терять надежду завести себе ребенка?
   Наверное, надежда не исчезает никогда. Мы никогда не ходили к врачам и тому подобное. Возможно, это было глупо с нашей стороны. Но если живешь с человеком, который так тебе подходит, если два человека так счастливы друг с другом, как мы с Питером, не можешь не верить, что мечта твоя в конце концов сбудется, что бы ни произошло. Мы оба в этом отношении немного идеалисты.
 
   И Джозефина сблизила вас еще больше?
   Да, конечно, это неизбежно. Вы можете услышать сомнение в моем голосе — но только потому, что, сказать по правде, мне очень трудно поверить, что мы способны стать еще ближе. Нашей любви друг к другу не нужны никакие подпорки.
 
   У малышки, похоже, ваши глаза, и, мне кажется, я могу различить что-то от фамильного носа Уиншоу — вот! Вы видите в ней что-то от сэра Питера?
   Пока нет, вообще-то. Думаю, маленькие дети только со временем начинают походить на родителей. Я уверена, что и с Джозефиной случится то же самое.
 
   Означает ли это, что вам придется на время оставить вашу колонку в газете?
   Надеюсь, что нет. Естественно, мне хочется как можно больше времени проводить с Джозефиной — да и Питер в состоянии предложить мне довольно приличные условия для ухода за ребенком. Действительно очень выгодно, если муж — к тому же и твой начальник! Но мне не хотелось бы подводить своих читателей. Они так преданы мне, так добры ко мне — присылают открытки с поздравлениями и так далее. От этого вера в людей укрепляется еще больше.
 
   Как верный читатель вашей колонки, должна сказать: меня несколько удивило, что в доме я не обнаружила никаких строителей!
   Знаю, знаю — я, похоже, и впрямь никак не могу остановиться в этом смысле, да? Но в последнее время нам пришлось очень многое здесь перестроить. Вот этот зимний сад — новый, например, так же как и все крыло с бассейном. Переделка заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, потому что соседи повели себя совершенно чудовищно. Они даже подали на нас в суд из-за шума, представляете? Но потом они переехали, так что все уладилось вполне мирно.
 
   А теперь, полагаю, нам предстоит открыть еще одну грань вашего таланта?
   Да, сейчас я работаю над своим первым романом. За него уже спорят несколько издателей, и я с радостью могу сообщить, что выйдет он будущей весной.
 
   Вы можете рассказать нам, о чем он?
   Ну, вообще-то писать я пока не начала, но уверена, что роман будет очень волнующим — много очарования и романтики, я надеюсь. Конечно, самое приятное — что я могу писать его дома: мы оборудовали мне этот маленький прелестный кабинет, выходящий прямо в сад, и не придется быть вдали от Джозефины. Это очень удобно, поскольку сейчас я все равно не смогла бы с нею расстаться ни на миг!
* * *
   Хилари злобно уставилась на дочь, наблюдая, как морщится крохотное личико: Джозефина набирала в грудь побольше воздуху, чтобы заорать снова.
   — Ну а теперь что с ней такое? — спросила Хилари.
   — Газы, видимо, — ответила няня. Хилари обмахнулась меню.
   — Вы что, не можете ее наружу вынести хоть ненадолго? Она нас перед всеми конфузит.
   Как только няня с ребенком вышла, Хилари повернулась к своему собеседнику:
   — Простите, Саймон, что вы говорили?
   — Я говорил, что надо подумать над названием. Желательно — одно слово. «Похоть», или «Месть», или «Страсть» — что-нибудь такое.
   — А что, нельзя оставить это их маркетологам? У меня и так куча головной боли с тем, чтобы эту дрянь написать.
   Саймон кивнул. Высокий и симпатичный мужчина, чей несколько рассеянный экстерьер маскировал острое деловое чутье. Его очень рекомендовали: Хилари выбрала Саймона своим агентом в списке из семи или восьми кандидатов.
   — Послушайте, мне жаль, что аукцион вас слегка разочаровал, — сказал он. — Но издатели сейчас стараются играть наверняка. Несколько лет назад шестизначная сумма не составила бы никакой проблемы. Да и в любом случае, у вас все получилось не худшим образом. Я недавно читал, что те же самые люди заплатили одному молодому писателю за первый роман семьсот пятьдесят фунтов.
   — Все равно — неужели вы не могли нажать на них еще хоть чуточку сильнее?
   — Смысла не было. Как только дошло до восьмидесяти пяти тысяч, они начали упираться. Это было видно.
   — Ну что ж. Я уверена, вы сделали все, что смогли.
   Они заказали устриц, за которыми последовал свежий омар. Когда официантка уже отходила от столика, Саймон напомнил:
   — А разве не нужно ничего заказать этой… как ее?.. Марии?
   — Кому?
   — Вашей няньке?
   — Ах да. Нужно, наверное.
   Хилари снова окликнула официантку и заказала гамбургер.
   — А что ест Джозефина? — спросил Саймон.
   — Ох, какую-то мерзость из бутылочек, которые приходится покупать в супермаркете. В один конец входит, а из другого выходит примерно десять минут спустя — и выглядит точно так же. Отвратительная процедура. И она все время орет. Честное слово, если я вообще собираюсь начать этот роман, придется хоть на несколько недель уехать. Все равно куда — может быть, снова на Бали или на какой-нибудь остров Барьерного Рифа, на любую старую помойку. Но здесь, с этим проклятым ребенком, у меня ни черта не получается. Честное слово — не могу, и все.
   Саймон сочувственно похлопал ее по руке. За кофе он сказал:
   — Когда у вас в кармане уже будет этот роман, почему бы не написать книгу о материнстве? В наши дни это ужасно популярно.
* * *
   Хилари женщины редко нравились — она считала их скорее конкурентками, нежели союзницами, поэтому в клубе «Сердце родины» чувствовала себя как дома. Унылое окаменелое заведение, где господствовали мужчины — и где ее двоюродному брату Генри нравилось вести большую часть своих неофициальных дел.
   Генри порвал с Лейбористской партией вскоре после вторых всеобщих выборов 1974 года и, хотя к консерваторам так никогда официально и не примкнул, на протяжении всех 80-х годов был одним из самых верных и откровенных приверженцев тори. В это время он примелькался как общественный деятель — его седая грива, бульдожьи черты (и фирменная бабочка в горошек, придававшая ему эдакий щегольской вид) постоянно мелькали в разных телевизионных дебатах, где он в полной мере наслаждался свободой от партийной принадлежности и раболепно проводил любую циничную линию, какую бы ни намечал в тот момент кабинет министров. Отчасти за эти появления на экране, а также — что немаловажно — за десятилетие прилежной беготни по разным политическим комитетам в 1990 году он был вознагражден занесением в почетный список пэров. Записка, в которой Хилари приглашалась на нынешнюю аудиенцию с кузеном, была уже написана на новой бумаге, где гордо значился его новый титул: Уиншоу, лорд Микльторп.
   — Ты не подумываешь вернуться на телевидение? — спросил он, наливая в бокалы бренди из хрустального графина.
   — Конечно, было бы неплохо, — ответила Хилари. — У меня там просто дьявольски здорово получалось, не говоря уже обо всем остальном.
   — Я слышал, скоро в одной из компаний ИТВ открывается вакансия. Разузнаю для тебя, если хочешь.
   — В обмен на что? — лукаво поинтересовалась Хилари, когда они уселись по разные стороны от пустого камина. Стоял жаркий вечер, конец июля.
   — Да так, пустяки. Нам просто интересно, не могли бы вы со своими писаками чуть больше подпалить пятки Би-би-си. Есть мнение, что они слишком уж выходят из-под контроля.
   — Что ты имеешь в виду — статьи? Или только колонку?
   — Понемногу и того и другого, я бы сказал. Мне действительно кажется, что нужно предпринимать какие-то срочные меры, поскольку, как ты знаешь, ситуация совершенно неприемлема. Там теперь всем заправляют марксисты, и никакого секрета из этого не делают. Не знаю, смотрела ли ты в последнее время «Девятичасовые новости», но там уже и намека на объективность не найдешь. Особенно по отношению к Службе здравоохранения. В их представлении все наши реформы убоги. Донельзя убоги. По всей стране в дома врывается — в буквальном смысле врывается каждый вечер — поток антигосударственной лжи и пропаганды. Это невыносимо. — Генри поднял бокал к желчному лицу и сделал продолжительный глоток, от которого, по всей видимости, несколько приободрился. — Кстати, — добавил он, — ПМ понравилась твоя первая полоса во вторник.
   — Какая — «ПОЛОУМНЫЕ ЛЕСБИЯНКИ-ЛЕЙБОРИСТКИ ЗАПРЕЩАЮТ ДЕТСКУЮ КЛАССИКУ»?
   — Она самая. ПМ хохотала как гиена — точно тебе говорю. Ей-богу, нам всем по нынешним временам нужно хоть немного расслабляться. — Его лицо снова помрачнело. — Со всеми этими разговорами о новой смене руководства, понимаешь. Может зашевелиться Хезелтайн. Безумие. Чистое безумие.
   — А та вакансия, о которой ты говорил… — намекнула Хилари.
   — Ах это. — Генри упомянул название одной из независимых компаний покрупнее. — Знаешь, они чего-то перетасовали, и у них новый директор проектов. К счастью, нам удалось пропихнуть туда своего человека. Из финансовых кругов, но у него не только с цифрами все в порядке, и в бизнесе смыслит, как зайка, сукин сын. Одна из первых его задач — погнать этого старого розового пустозвона Бимиша.
   — Так они будут искать нового руководителя отдела политики?
   — Именно.
   Хилари переварила это известие.
   — Бимиш ведь помог мне встать на ноги в самом начале. Еще в середине семидесятых.
   — В самом деле. — Генри опустошил бокал и вновь потянулся к графину. — Но даже твои злейшие враги, — сухо добавил он, — не рискнут обвинить тебя в сентиментальности.
* * *
   Когда Хилари явилась на встречу с Аланом Бимишем, ее проводили — как было условлено — не к нему в кабинет, а в безликую комнату переговоров, окна которой выходили на парадный подъезд.
   — Извини меня, — сказал он. — Достали, просто сил нет. В кабинете перекрашивают потолок или что-то типа того. Мне-то все равно, но сказали об этом только сегодня утром. Кофе будешь?
   Он почти не изменился. Только больше седины в волосах, движения медленнее, а сходство с престарелым приходским священником еще заметнее; Хилари даже чуть не показалось, что кошмарный вечер, навязанный ей в те долгие школьные каникулы, случился вчера, а не двадцать лет назад.
   — Признаться, меня больше чем удивил твой звонок, — продолжал он. — Честно говоря, я не очень понимаю, что нам с тобою обсуждать.
   — Ну, например, я могла бы прийти и потребовать, чтобы ты извинился за то, что обозвал меня «варваром» в своей маленькой обличительной речи в «Индепендент».
   Незадолго до этого Алан опубликовал статью об упадке общественного вещания, которая называлась «Варвары у ворот»; в ней Хилари выставлялась (к ее вящему восторгу, надо сказать) образцом всего, что он ненавидел в современном культурном климате.
   — Ни от единого слова не откажусь. Ты и сама прекрасно знаешь, что можешь получить сдачи с той же силой. За все эти годы ты много квадратных дюймов своей колонки посвятила нападкам на меня — если не по имени, то как на тип сознания.
   — А ты жалеешь, что помог мне, когда видишь, что спустил с цепи такую фурию?
   — Ты бы все равно до этого дошла рано или поздно.
   Хилари взяла кофейную чашку и села на подоконник. Снаружи ярко светило солнце.
   — Твой новый босс статье не слишком обрадовался, — сказала она.
   — Мне он об этом не говорил.
   — Как тут все после его прихода, кстати?
   — Трудновато, если хочешь знать, — ответил Алан. — А по правде — чертовски кошмарно.
   — Вот как? В каком смысле?
   — На программы нет денег. Принимают их без энтузиазма, — по крайней мере, те, что я хочу делать. Ты не поверишь, как они относятся ко всей этой заварухе с Кувейтом. Я уже много месяцев им твержу, что нам следует дать в эфир программу о Саддаме и эскалации военной мощи. Мы оказались в дьявольски нелепой ситуации: последние несколько лет сами продавали им оружие, а теперь разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и называем его «вавилонским чудовищем» за то, что он это оружие использует. Надо полагать, об этом следует говорить вслух. Последние несколько недель я веду переговоры с одним независимым документалистом — он уже много лет делает об этом фильм, по собственной инициативе. Показал мне превосходный материал. Но наверху не хотят давать ему никаких обещаний. Просто ничего не желают об этом знать.
   — Очень жаль.
   Алан посмотрел на часы.
   — Послушай, Хилари, я уверен, ты приехала сюда не для того, чтобы любоваться нашим двориком. Он, конечно, у нас красивый, но… Ты не против перейти прямо к делу?
   — Та фотография, что напечатали вместе с твоей статьей… — рассеянно произнесла она. — Ее сделали у тебя в кабинете?
   — Да.
   — И на стенке там висела Бриджит Райли? [14]
   — Верно.
   — Ты же ее у моего брата купил, так?
   — Так.
   — Такая куча черных и зеленых прямоугольников, слегка перекошенных.
   — Именно. А почему ты спрашиваешь?
   — Да просто, по-моему, как раз ее сейчас два человека грузят в фургон.
   — Что за…
   Алан подскочил к окну. Внизу он увидел фургон транспортного агентства прямо у парадных ступенек. На горячем от солнца асфальте лежало все содержимое его кабинета: книги, кресло, растения в горшках, канцелярские принадлежности и картины. Хилари улыбнулась.