Коуль Дж. Атланты, Кутгар

   Осмотрев пластину, я протянул ее марагасцу. До Старшего Отца еще не дошло, чего я добиваюсь, он даже заподозрил, что имеет дело с сумасшедшим. Он вдруг подумал, что я назначил и получил выкуп. Я развеял его мечты. Улыбаясь, я сказал марагасцу:
   - Сейчас ты бросишь эту штуку себе под ноги.
   - Зачем?
   - Таким образом я смогу определить размер выкупа. Если наверху окажется синий кружочек, мы немедленно уйдем...
   - А если солнце? - нетерпеливо спросил марагасец, нарушая нарочно затянутую мной паузу.
   - В этом случае я превращу твою планету в солнце.
   Марагасец вздрогнул, от него дохнуло ужасом. Он лишь сейчас осознал, с кем имеет дело. Он понял, что флот и военные базы были лишь разминкой перед большой игрой, очень большой игрой. Это существо даже не могло вообразить, что в игре могут существовать подобные ставки. Руки Отца затряслись столь сильно, что он едва не выронил заветную пластинку.
   - Держи крепче, - посоветовал я. - Если она выпадет из твоих рук, я сочту это за бросок. И, возможно, ты будешь раскаиваться. Недолго...
   Недолго означало двадцать семь мгновений, именуемых секундами. Именно за это время включенные на полную мощь дезинтеграторы растворяют планету.
   Старшего Отца посетила навязчивая мысль, что он имеет дело с сумасшедшим. Я решил поспорить.
   - Не беспокойся, я нормален. Даже более чем нормален. Порой меня даже пугает, насколько я нормален.
   Над площадью, как и прежде, висела тишина, нарушаемая лишь стуком бешено сокращающегося сердца марагасца.
   - Бросай, - сказал я.
   Все же тот, с кем я имел дело, был действительно кем-то. Он бросил. Один я знал, чего это ему стоило. Но, должно быть, марагасец был игроком. Он рискнул сыграть самую рискованную игру в его жизни. Пластинка взлетела вверх, несколько раз перевернулась в воздухе и упала на отшлифованную поверхность. Она еще вращалась, но уже было ясно, что выпадет солнце. И тогда марагасец взмолился, прося помощи у того, в чье существование не верил. Он не верил, но просил. А прося, прикидывал, сумеет ли извлечь из рукава длинную иглу и вонзить ее в мое горло. Это была столь великолепная комбинация чувств, что я не мог не оценить ее. Не давая пластинке замереть в неподвижности, я легонько толкнул ее ногой. Солнце исчезло, уступив место голубому знаку.
   - Тебе повезло! - сказал я со смехом.
   Марагасца колотила дрожь. Он был на грани обморока. Я почувствовал легкое разочарование, ведь только что он был так великолепен. Двадцать семь мгновений удивительно красивого зрелища. Я отказался от него, поддавшись глупому благородному чувству. Быстро коснувшись ладонью лба, я стал спускаться с трибуны. Стоявшие на площади радостно взвыли, решив, что переговоры окончились вполне благополучно. Рабы приветствовали милосердие победителей. И в этот миг я услышал голос Уртуса. Он говорил спокойно, словно речь шла о какой-нибудь мелочи, вроде пропущенного обеда.
   - Капитан, только что ножом, брошенным из толпы, убит старший офицер Ге. Какие будут распоряжения?
   - Приготовить оружие.
   Я резко повернулся и направился к сбившимся в кучу Отцам. Спускавшийся следом Олем ухватил меня за руку.
   - Русий, в чем дело?
   Не отвечая, я резким движением освободил руку и прошел мимо доктора. Мой марагасец бледнел по мере того, как я приближался к нему. Подойдя вплотную, я спокойным тоном сообщил:
   - Только что убит мой офицер.
   - Мы немедленно найдем убийцу! Десять! Тысячу убийц! - торопливо выкрикнул марагасец. Не понимающие сути происходящего Отцы занервничали.
   Я покачал головой.
   - Мне жаль, но тебе выпало черное.
   Поддев ногой пластинку, я перевернул ее. Из рукава марагасца вылетела игла, устремившаяся в мою грудь. Я увернулся, и она вонзилась в одного из телохранителей. Тот как раз поднял голову, рассматривая висящие над площадью истребители, и игла вошла в слабо защищенное сочленение шлема и скафандра. Всплеснув руками, офицер покатился по алым ступеням. Его напарник моментально выхватил плазмомет и выстрелил в Старшего Отца. Заряд попал марагасцу в грудь, прожгя ее насквозь подобно раскаленному ядру. Это послужило сигналом. Захлопали выстрелы, и площадь утонула в багровых подтеках пламени. Огненные струи залили плотную массу марагасцев, обращая ее в пепел. Над площадью повис длинный протяжный крик боли и страха. Несчастные, поражаемые плазмой и лазерными импульсами, бросились бежать в разные стороны, сбивая и топча замешкавшихся. Смерть выкашивала марагасцев сотнями, проделывая в толпе широкие просеки. К избиению присоединились и истребители, залившие площадь раскаленными импульсами.
   Негромко кашлянул Контроль. Я повернул голову. Доктор Олем, о существовании которого я, увлекшись зрелищем, позабыл, намеревался ударить меня. Без труда уклонившись, я обрушил кулак на его голову. Удар получился достаточно сильным, каким и должен был быть. Доктор лишился чувств, его тело обмякло и безвольно осело на парапет. Подскочивший ко мне телохранитель намеревался прикончить дерзкого литиня, но я жестом запретил ему делать это. Тогда офицер расстрелял пятерых Отцов, после чего, устроившись поудобнее на парапете, принялся расстреливать мечущихся внизу. Каждый выстрел, находивший одну, а то и несколько жертв, доставлял офицеру радость.
   Не знаю точно, сколько продолжалось избиение, но оно было ужасным. Зеленая поверхность площади покрылась месивом изуродованных, разорванных на части тел. Я невольно подумал, хорошо, что на мне одет скафандр; в противном случае здесь можно было задохнуться от вони, издаваемой обожженной плотью. Я думал об этом спокойно, без намека на цинизм. Когда смерти много, она воспринимается обыденно. Куда труднее зарезать ножом одного, чем росчерком пера подписать приговор миллионам. Это даже не аксиома.
   Солнце еще не успело спрятаться за горизонт, когда "Утренний свет", рванув землю ионными двигателями, прыгнул вверх и повис на орбите.
   Я пил мелкими глотками чистый спирт и поглядывал на постанывающего доктора. Наконец тот соизволил прийти в себя и открыл глаза.
   - С возвращением, док, - как можно дружелюбней сказал я.
   - Подонок! - процедил в ответ Олем. Охая, он попытался подняться.
   - Ну, не горячись, док! Ты же у нас психолог...
   - У тебя патология.
   - Какая? - живо поинтересовался я.
   - Целый букет. Все, какие только можно придумать.
   - Ты не прав, ох, как не прав! Я не страдаю клептоманией и не испытываю неодолимой тяги к животным. И у меня нет ни одной фобии. Я вообще не испытываю страха. У меня очень здоровая психика.
   - Ты болен, - упрямо стоял на своем Олем.
   - Не стоит повторять это слишком часто, док, - я продолжал улыбаться, иначе это рискует превратиться в навязчивую идею.
   Олему наконец удалось сесть.
   - Как ты мог так поступить с этими людьми?
   - А при чем здесь я? Стечение обстоятельств.
   - Разве не ты создаешь эти обстоятельства?
   - Что ты, док! Ты слишком высокого мнения обо мне. Я лишь скромный слуга их. Тебе налить?
   - Хлебай сам!
   - Пить в одиночку - неблагодарное дело, - заметил я, стараясь, чтоб моя фраза не звучала слишком нравоучительно.
   Доктор проигнорировал мои слова.
   - Где мы сейчас?
   - А почему тебя это интересует?
   - Я хочу вернуться на эту планету.
   - Не советую, док.
   - Я не боюсь этих людей. Они не желали мне вреда. Они хотели мира.
   - А я вовсе и не думаю, что марагасцы захотят отомстить тебе.
   - Тогда почему?
   Я сладко чмокнул губами, втягивая в себя спирт. Он создавал иллюзию легкого опьянения.
   - Жаль, док, что тебе не приходилось бывать в Японии, когда цветет сакура. Это незабываемое зрелище, достойное пера поэта. Но я подарю тебе другое. Ты увидишь, как распускается планета.
   Олем вздрогнул.
   - Что ты задумал, чудовище?
   - Сейчас мы будем наслаждаться зрелищем цветущей планеты.
   - Неужели ты осмелишься...
   Я засмеялся, чувствуя, что мне приятен собственный цинизм.
   - В чем дело, док? Относись к подобным вещам философски. Есть планета, нет... Одной больше, одной меньше. Какая разница! Если бы это хоть что-то меняло!
   Доктор закипел от благородного негодования.
   - Как ты можешь так рассуждать?!
   - Как - так? Все просто, док. Иногда я испытываю желание полюбоваться распускающейся планетой. Наверно, это патология. В таком случае ты прав, у меня есть патология. Быть может, тебе следует заняться моим лечением?
   - Если б у меня был нож, я бы тебя вылечил!
   В голосе Олема звучала восхитительная ненависть.
   - Спокойней, док, - посоветовал я, - иначе, неровен час, уподобишься своим пациентам. Ты готов?
   - Я не буду на это смотреть.
   - Будешь! - уверенно сказал я. - От такого зрелища невозможно отвернуться.
   Коснувшись одной из вделанных в панель кнопок, я раздвинул защитные створки, открыв иллюминатор, о существовании которого доктор Олем и не подозревал.
   - Смотри, док, какое красивое голубое яблочко. Сейчас я сдеру с него кожуру.
   - Мерзавец! - заорал доктор и попытался броситься на меня. Я взглядом пригвоздил его к полу и заставил повернуться лицом к иллюминатору.
   - Я убью тебя, подонок! Не хочу жить! Отпусти меня на планету!
   Крики Олема начали раздражать меня, и я взглядом заткнул доктору рот.
   - Я не потакаю самоубийцам, док. Если захочешь умереть, тебе придется подождать до Земли. Я хочу показать тебе свою Землю.
   Доктор Олем не смог ответить, но его глаза говорили куда красноречивее слов. Не думаю, что у кого-нибудь хватило бы сил долго смотреть в эти глаза.
   Я отвернулся. И представил неподвижные зрачки сотен и сотен тумаитов, нетерпеливо ожидающих у иллюминаторов обещанного им зрелища. Я был не вправе обманывать их ожидания. Они заслужили эту маленькую награду. Подняв с пола лежавший тут же шлем, я связался со старшим офицером Уртусом.
   - Уртус?
   - Да, капитан.
   - Можешь начинать.
   - Слушаюсь.
   И смерть устремилась к планете. Накануне она забрала Гумия, сегодня ее ожидала невиданно богатая жатва. Столь обильная, что она даже не смела и мечтать о подобной. Смерть вырвалась из огромных жерл четырех дезинтеграторов и прыгнула на яркую обертку Марагаса.
   И начался отсчет двадцати семи мгновений.
   Первое... - Синий кружочек на черном грунте холста подернулся легкой дымкой. Она светлее тумана и выглядит вполне безобидно, не страшнее утренней влаги, оседающей в заболоченных низинах. И лишь я знаю всю бездонную глубину пришедшего ужаса. В это мгновение смертоносные лучи достигли поверхности планеты и пропели первый аккорд гимна смерти.
   Второе... - Синее наливается, зеленью. Это исчезает влага, заполнявшая русла рек и впадины озер. В это мгновение рыбы вдруг осознают, что есть смерть, и начинают плакать скользкими слезами. Они плачут недолго, миг рыбьей смерти краток.
   Третье... - Синее исчезает совершенно, уступая зеленому. И тут же появляются красные проплешины. Это начинают умирать трава и деревья. Но люди еще живы. Они невероятно живучи, эти люди.
   Четвертое... - Красное расползается подобно пролитой крови. Оболочка планеты спекается и начинает рассыпаться на мелкие шестиугольные кусочки. Люди вдруг чувствуют, что их тела становятся легкими, почти невесомыми. А через мгновение им предстоит осознать, что в их легких больше нет воздуха.
   Пятое... - Люди умерли, растворились ничем, не оставив и следа. Ажурные города опустели, превращаясь в сплетение мертворожденных конструкций.
   Шестое... - Кровь принимает желтушный оттенок. Умирают города. Безжалостные лучи продолжают вгрызаться в плоть планеты, выжигая корни растений и подземных существ. Черная пыль переходит в невесомое состояние.
   Седьмое... - Доктор Олем беззвучно рыдает. Из его глаз катятся крупные градины слез. Занятное зрелище. Я невольно засмотрелся и пропустил восьмое мгновение.
   Девятое... - Багровое становится все более густым, превращаясь в цвет запеченного мяса. Это мясо подгорает, пока не становится черным. Песок и земля плавятся, образуя силикатный панцирь, а потом исчезает и он, разлагаемый дезинтегрирующими лучами на мельчайшие частицы.
   Десятое... - Лучи достигают подземных резервуаров нефти, и она ярко вспыхивает, на мгновение окрашивая планету в алый цвет. Марагас подобен пылающему болиду. Я тянусь к столу, чтобы плеснуть еще немного спирту.
   Одиннадцатое... - Прошло почти незамеченным. Лучи рвутся внутрь, пожирая остатки покровов.
   Двенадцатое... - Цвет апельсинового сока. Брызнула магма - яркая, веселая, пылающая. Планета пульсирует. У меня зарябило в глазах. Доктор пытается прикрыть веки, но не в состоянии этого сделать. Я не солгал - от подобного зрелища невозможно оторваться.
   Тринадцатое... - Магма пылает, разбрасывая вокруг алые протуберанцы.
   Четырнадцатое... - Оранжевое начинает сменяться ярко-красным, раскаленным. Лучи достигают ядра. Док, как тебе эта геология в разрезе! - смеясь, замечаю я. Олем не может ответить.
   Пятнадцатое... - Красное доминирует. Оно смотрится чрезвычайно эффектно на черном фоне. Красное и черное - самое благородное цветовое сочетание, какое только можно вообразить. Двуцветье рулетки. Марагасец отважился сыграть в эту игру и проиграл. Впрочем, ему уже все равно. Да и смерть его заслуживает уважения.
   Шестнадцатое... - Я выпил за смерть марагасца.
   Семнадцатое... - В центре шара красное подергивается багровым. Края продолжают оставаться красными, а по самому ободу видна узкая, едва различимая оболочка желтого, черного и сине-зеленого. Не удивлюсь, если там еще кто-то жив. Обратная сторона планеты дарила своим обитателям несколько лишних мгновений жизни. Роскошный подарок!
   Восемнадцатое... - Красное разваливается на куски.
   Девятнадцатое... - Вновь приходит желтое. Оно выглядит уставшим, потухающим. Словно укоризненно взирающая звезда.
   Двадцатое... - Доктор Олем больше не рыдает. Глаза его широко раскрыты. Похоже, он впал в коллапс. Я снимаю затворы с его сознания.
   Двадцать первое... - За Марагасом, подобно шлейфу, тянется длинный золотистый след. Планета походит на кусочек яичной акварели, тающий в подсиненной воде.
   Двадцать второе... - Доктор Олем привстает с пола с очевидным намерением броситься на меня. Планета разваливается на две части, одна из которых, меньшая по размеру, начинает медленно смещаться в сторону. Полагаю, Уртус догадается сместить прицел дезинтеграторов.
   Двадцать третье... - Желтого совсем немного. Доктор потерял сознание. Крохотные осколки продолжают таять.
   Двадцать четвертое... - Я пью за смерть.
   Двадцать пятое... - Желтое исчезает. Немного серого, блеклого, похожего на туманность, сквозь которое подмигивают близкие звезды.
   Двадцать шестое... - Я вижу лишь один крохотный кусочек планетарной плоти. Почему-то возникает мысль, что, быть может, на нем сохранился один из этих прекрасных ажурных городов, равных которым не встретить во всей Вселенной. Я еще могу сохранить ему жизнь. Было не встретить - кусочек растаял.
   Двадцать седьмое... - Все.
   Допиваю последний глоток. Я пью за смерть. Затем беру шлем и глухо бросаю:
   - Уходим.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   И вновь была бесконечная паутина звезд. "Утренний свет" запутался в ней, словно жирная лакомая муха и, казалось, на свете нет силы, способной разорвать хаотичное однообразие космического небытия.
   Мы плыли медленно, раздражающе медленно. Секунды тянулись днями, дни превращались в столетия. Во мне клокотала ярость, когда я начинал думать о том, что каждый день проведенный здесь, на борту "Утреннего света", равен годам на Земле. Я опаздывал, непозволительно опаздывал. Мир, какой я знал, умирал. Уходили враги, которым я не успел выплатить их долг. Уходя, они потешались над глупым Русием. Я чувствовал это, но ничего не мог поделать. Я был заключен в огромную стальную клетку, едва влекомую космическими течениями к далекому неразличимому берегу.
   Звезды, звезды, звезды... Они были нескончаемы. Желтые, оранжевые, лиловые. Я уже посвятил им немало восторженных строк, сейчас же мне хотелось написать эпитафию - эпитафию усопшей звезде. И произнести прочувственную речь на ее безграничной могиле.
   - Друзья! - Я сомневался, что у меня таковые имеются но все равно:
   - Друзья! Сегодня мы провожаем в последний путь маленькую апельсиновую звезду, достойную обитательницу нашего недостойного мира. Ты родилась давно очень или не очень - что-то около двенадцати биллионов световых секунд назад. Крохотный комок - выращенное квазаром яйцо, оплодотворенное межзвездной спермой. Он зрел, вызывая опасливое любопытство мерцающих соседей, и в один прекрасный миг взорвался. Миг был прекрасен, ведь рождение всегда прекрасно. Крохотное, едва различимое ядро вдруг лопнуло, сбрасывая с себя шелуху чешуек, сквозь которые наружу вырвалось раскаленное тело. Оно блестело так, что у ближних звезд заболели глаза, и они поспешили прикрыть их ладонями далеких спутников, завистливо вздыхая при этом. Ведь они уже не могли позволить себе подобное расточительство молодости. А молодость предпочитает ослепительные цвета. Ты была ослепительно хороша - чисто отмытая космическими ливнями, с буйными, не поддающимися гребню кудрями, в меру раскрашенным лицом. Полагают, молодым чуждо чувство меры. Верно, но только не звездам. Они умеренны во всем, исключая лишь огненную страсть. В этом звезды не знают границ, одаряя горячей лаской окружающих. Своей любвеобильностью они напоминают ветреных красавиц, но это впечатление обманчиво. Звезды целомудренны, словно весталки. А любовь их обжигающе-платонична. Они дарят ее всем, не делая предпочтений или исключений. Они несут счастье, оставаясь несчастливы сами. Ведь ответная любовь неведома им. Они порождают, не познав сладости зачатия. А их дети так непохожи друг на друга, словно имели разных отцов. А быть может, так оно и было. И приходили тайно неведомые любовники, имени которых не знает даже Вечность, и восходили на ложе звезды. И удовлетворяли свою похоть, пока звезда спала, отдыхая от дневных трудов. Ведь днем близкая звезда спит, передавая эстафету звездам дальним, недостижимым, чей свет холоден, словно равнодушие или любопытство. Проходил назначенный срок, и рождался ребенок - буйный и крикливый. Он быстро надоедал своим плачем, и тогда мать поручала его воспитание тетушке Вселенной, чьи объятия наполнены холодом и разумом. Ребенок остывал и начинал жить своею жизнью. Но даже сделавшись самостоятельным, он оставался нахлебником своей огненной мамаши, черпая исходящий от нее жар, подобно тому, как дети сосут материнское молоко. А все потому, что дети, не знавшие материнской ласки, рождались недоношенными. Они были обречены на смерть без ее тепла.
   И получалось так, что рожденная жить для себя звезда жила лишь для них, для своих детей, вечно озабоченная тем, чтобы они не испытывали недостатка в животворном тепле. Лишь это одно волновало ее. А дети платили равнодушием, словно были кукушкиными детьми. Звезда же не замечала их холодно-презрительных лиц, овеянных теплом ее лучей. Она тихо радовалась тому, что может дарить им свое тепло, а дети снисходительно принимали ее жертву.
   Звезда сияла. И апельсиновый лик ее казался наполненным вечной молодостью. Но вечное - категория, недоступная для звезд. Подобно пирамидам они не боятся времени, но теряют свой жизнерадостный блеск перед непроницаемым ликом Вечности. Вечность жестока. Она собирает в пригоршни космическую пыль и осыпает ей пылающие диски звезд. В этом поступке есть холодное любопытство ребенка, кидающего песок на раскаленные багровым дрова. Но Вечность отнюдь не любопытна, она лишь исполняет cвoe дело, пусть жестокое, но дело.
   Звезда овладела правом дарить - сладостное право, а за любое удовольствие должна быть назначена расплата. Осыпая звезды космической пылью, Вечность берет с них плату. Она забирает жар, молодой задор, скатывая из них крохотные комочки, которым предстоит в будущем образовать квазар и дать жизнь новому ослепительному диску. Звезды расплачиваются огненной кровью, жадно поглощаемой устами черного вампира. Непроницаемая патина опускается на их лики, и они тускнеют.
   Звезды подобны людям. Они отживают свой век, и тогда наступает старость, к счастью, короткая. Судьба благосклонна к звездам. Им ведомо лишь два возраста - долгая молодость и короткая, в несколько мгновений, старость. Старость, когда золотистые волосы выпадают, а кожа приобретает черный оттенок. А потом слепнут глаза. И звезды умирают, обращаясь в ссохшуюся черную мумию. Ведь ничто в этом мире не может жить вечно.
   И вот сегодня мы провожаем в последний путь маленькую апельсиновую звезду, родившуюся двенадцать биллионов секунд назад. Ее век был короток, но полон смысла. Она дарила свет и тепло, полно и щедро, подавая пример другим, и потому, когда она умерла, мы вправе помянуть ее добрым словом. Dixi! [Я все сказал! (лат.).]
   Это был монолог, обреченный быть обойденным восторженным вниманием слушателя, однако мне поаплодировали.
   - Браво!
   Он скрывался под знакомой черной маской, хотя знал, что мне известно его настоящее лицо.
   - Браво! - повторил он и сухо сдвинул пару раз ладони. Я отвесил поклон.
   Гость внимательно оглядел меня с ног до головы. Его глаза скрывались за непроницаемым забралом, однако я ощущал их властную силу. Еще я ощущал таящийся в них холод, непостижимый даже для меня. Молчание длилось довольно долго, за это время я подвергся самому тщательному осмотру. Наконец гость соизволил заговорить.
   - Ты здорово изменился, - заметил он.
   Я вежливо кивнул, соглашаясь, после чего поинтересовался:
   - Ты пришел лишь за тем, чтобы сообщить мне это?
   - А разве этого мало? Мне было интересно взглянуть на тебя.
   - Тебе недоставало того, что доносили твои слуги? Гость с треском одернул полу щеголеватого черного плаща.
   - Если ты имеешь в виду артефактов, то они не были моими слугами. Я не прибегаю к помощи искусственных созданий.
   - Но ты знаешь о них.
   - Естественно. Я знаю обо всем, что интересует меня.
   - Ты знаешь, чьи они? - спросил я, старательно маскируя любопытство наигранным равнодушием.
   - Конечно.
   Я понял, что он ждет, чтоб спросил. Я чувствовал, что могу рассчитывать на ответ, как и то, что получив его, лишусь чего-то несравненно большего. Поэтому я не спросил. Вне всяких сомнений, гость был доволен этим обстоятельством.
   - Русий, ты погорячился с этой планетой, - сказал он, извлекая из пустоты длинную витую сигару. Сверкнула длинная искра, и кончик сигары вспыхнул алым угольком. В подобной атмосфере горение было невозможно, но тем не менее сигара благополучно тлела, испуская аппетитные синеватые клубы дыма. Гость испытующе смотрел на меня, ожидая, что я скажу.
   - Разве ты поступил бы иначе?
   - Да. - Вместе с "да" выпорхнули два ровных колечка.
   - Быть может, ты станешь уверять, что никогда не поступал подобным образом?
   - Когда-то давно. Но я отказался от этого. Достаточно того, что ты можешь это сделать. Если каждый из нас будет в мгновение решать судьбу миров, Вселенная очень быстро опустеет.
   - Выходит, я был не вправе сжигать планету?
   - Почему не вправе? Ты должен был поступить так, как считал нужным. Но прежде, чем уничтожать, тебе надо было вдоволь наиграться с нею. Игра судьбами дарует нам силу.
   - Мне было некогда. Я спешил.
   - Куда? - Гость усмехнулся.
   - Меня ждут на Земле.
   - Тогда почему ты до сих пор на этом корабле?
   - А я могу попасть на Землю каким-то другим способом?
   - Конечно. Ведь я сумел оказаться в твоей каюте.
   - Я не владею подобным способом передвижения.
   - Тут нет ничего сложного. Надо лишь очень захотеть.
   Я попытался очень захотеть, но у меня ничего не вышло.
   - Не получается, - сказал я.
   - Значит, твое желание недостаточно сильное.
   Гость наслаждался сигарой. Он пытался казаться безразличным, но я ощущал исходившее от него напряжение.
   - Ты хочешь поговорить? - Гость безразлично пожал плечами. - Тогда, если тебе все равно, может быть, ты согласишься ответить на несколько моих вопросов?
   - Смотря каких.
   - Я не буду спрашивать тебя о способах, какие могли б помочь мне переместиться на Землю. Ты прав, я должен сам дойти до этого. Я не буду спрашивать и о том, что происходит на корабле, хотя не сомневаюсь, ты знаешь и об этом. Я лишь хочу знать, что связывает тебя с Ледой и почему ты помогаешь мне, рискуя порой собственной жизнью.
   - Позволю себе не отвечать на второй вопрос. Ну а все, что касается меня и Леды, не составляет никакой тайны. Полагаю, ты не забыл последний день земной Атлантиды?
   - Конечно, нет.
   - Тогда, спасаясь от тебя, Леда обратилась ко мне за помощью.
   - Я видел, как она исчезла в огненном смерче.
   - Да, но как ты знаешь, огонь вовсе не означает смерть. Леда была не слишком почтительна, но я люблю дерзких. Кроме того, в ней есть нечто, что не оставляет равнодушным. - Гость хмыкнул, словно удивляясь собственным словам. Порой я задаюсь вопросом, как этому существу удалось разжалобить меня.
   Я улыбнулся, не без ехидства.
   - Она берет не только жалостью.
   - Если ты имеешь в виду ее женские чары, то забудь об этом. Я равнодушен к тому, что называется любовью. Тогда я спас ее. Я вытащил Леду в огненном смерче и переправил ее на свою базу близ Альтаира. Сначала я не представлял, что буду делать с ней. Ну, хорошо б, это был фикаск из созвездия Марту или фриттар с Зеленого хвоста, или что-то подобное. Те существа хотя бы обладают высокими жизненными качествами, могут аккумулировать энергию. Я не имею постоянных помощников, но изредка прибегаю к помощи подобных слуг, когда не желаю браться за дело лично. Но Леда не представляла из себя ровным счетом ничего. Я даже было подумал о том, чтобы избавиться от нее, переправив на Землю или Атлантиду. И вдруг... - Гость умолк, делая вид, что раскуривает потухшую сигару.