Коваль Юрий Иосифович. Поздним вечером ранней весной

   А Кошкин никак не мог понять, что Алый умер. Он гладил его и говорил:
   – И колбаса там будет, и сало, и коржики…

ЕЛЕЦ

   На одной заставе жил пес, которого звали Елец. Это был уже старый пес. Настоящую службу он нести не мог.
   – Что поделать, – говорил сержант Кошкин, – собаки быстро стареют, не то что человек.
   Но конечно, дело было не только в этом. Чуть не десять лет охранял Елец границу. И за это время побывал в разных переделках. В таких, из которых человек-то не всегда целым выходил.
   Но Елец все-таки вышел из этих переделок и теперь жил как бы на пенсии. Горшок борща с хорошей костью – вот это и была его пенсия.
   А застава, где жил Елец, находилась на вершине горы, и дороги туда не было. Вместо дороги в гранитной скале были выбиты ступеньки – ровно четыре тысячи. По этим ступенькам каждое утро вниз, в долину, спускался Кошкин и еще два бойца. Они шли вниз, на базу, а с ними бежал Елец.
   Холодно было на вершине.
   С заставы бойцы выходили в полушубках, но, пройдя три тысячи ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину – с каждым шагом становилось теплей.
   Пока они хлопотали на продовольственной базе, Елец лежал на теплых камнях и сонно хлебал борщ из алюминиевой миски. К полудню Кошкин оканчивал свои дела.
   – Ну, – говорил он, подмигивая Ельцу, – теперь бы окрошечки погонять.
 
   Как-то они возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Кошкин нес еще и бидон с молоком.
   Бидон сверкал, и издалека казалось – три горбуна ползут по лестнице в облака и несут с собою зеркало.
   Издали на пограничников смотрел человек.
   А они обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки считались сами собой: сто одна, сто две, сто три, сто четыре…
   У тысячной ступеньки Кошкин поставил бидон, достал из расселины полушубок и вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
   – Катитесь! – сказал он ящерицам.
   С вершины дунул ветер, поднял со ступенек горсть гранитной пыли. Елец зарычал.
   К запаху ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
   – Чужой, – сказал Кошкин.
   – Да нет, это Елец так волнуется, от старости.
   «Неужто заметили?» – подумал человек, укрывшийся в камнях, и поднял пистолет.
   – Чужой! – повторил Кошкин.
   И тут же белый сноп ударил его в лицо. Пуля пробила бидон – молочная струя хлестнула по ступенькам.
   Нарушителю показалось, что выстрел сшиб всех трех пограничников. Только пес крутился на ступенях. А они отползли со ступенек и повисли над обрывом. Мешки заслонили их.
   Нарушитель еще раз выстрелил в Ельца, и пуля – надо же! – снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
   Бидон сорвался в пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырках от пуль. Бидон падал в пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
   Кошкин увидел человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля попала в камень – осколки резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
   Кошкин еще раз выстрелил – нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал еще и бился на дне измятый простреленный бидон.
 
   Как-то сержант Кошкин увидел во дворе продовольственной базы ушастого ишака.
   – Это еще что? – спросил он.
   – Ишак, – ответили солдаты с продовольственной базы, – мы на нем продукты возим.
   – Дела! – сказал Кошкин. – А как его зовут?
   – А никак. Ишак, и все.
   – Вот что, ребята, отдайте его мне.
   – Ну нет, – сказали солдаты, – это наш ишак, а не твой.
   – Ладно вам, – уговаривал их Кошкин и объяснял, как трудно таскать на гору продукты.
   Пока сержант разговаривал с солдатами, Елец подошел к ишаку и ткнул его носом в бок. Ишак качнул головой.
   – Да не пойдет он по ступенькам, – говорили солдаты с продовольственной базы, – этот ишак привык ходить по ровному месту.
   – Моя будет забота, – ответил Кошкин.
   Он привязал на спину ишаку мешки с продуктами и бидон. Потом хлопнул его ладонью и сказал: «Валяй!»
   Ишак потихоньку пошел, покачивая головой.
   У скалы, где начинались ступеньки, ишак остановился.
   – Так и есть, – говорили солдаты с продовольственной базы (они глядели снизу в бинокль), – этот ишак привык ходить по ровному месту.
   – Давай, давай, – подталкивал ишака Кошкин, – валяй!
   Ишак не хотел идти наверх. Не то чтобы он упирался или брыкался, а просто стоял, и все.
   – Ишак-то наш, – сказал Кошкин, – видно, глуповат.
   Тогда Елец подошел к ишаку и ткнул его носом.
   То ли нос был у Ельца холодный, то ли, наоборот, теплый – только ишак качнул головой и пошел по ступенькам.
   «Да что он? Укусил его, что ли?» – думали солдаты с продовольственной базы.
   Ишак медленно поднимался в гору, ступенька за ступенькой. Елец бежал рядом и поглядывал, как бы ишак не свалился в пропасть. Так они и добрались до заставы: впереди ишак, за ним Елец, а следом, налегке, Кошкин.
   Прошла неделя, другая, и Кошкин перестал спускаться вниз.
   Он навьючивал на ишака порожние мешки, хлопал его ладонью и говорил: «Валяй!» Ишак спускался по ступенькам, а следом бежал Елец. На базе солдаты нагружали ишака, тоже хлопали его по спине и тоже говорили: «Валяй!» Ишак отправлялся обратно.
   Издали странно было видеть, как поднимается по ступеням в облака маленький ушастый ишак, тащит на себе мешки и бидон, сверкающий, как зеркало, а следом бежит старый пес Елец.

КОЗЫРЕК

   Высоко в горах – пограничная застава.
   Там совсем не растут деревья. Даже ни одного кустика нигде не видно – все серые скалы и красные камни.
   Круглый год над заставой дует ветер.
   Летом он несет мелкие камешки и пыль, весной и осенью – пыль, смешанную с дождем и снегом, а зимой – снег, снег, снег…
   В тот год зима пришла рано. Горный тугой ветер наметал огромные сугробы, разрушал их и взамен выдувал новые, еще более огромные и причудливые.
   Начальником заставы был лейтенант по фамилии Генералов.
   – С такой фамилией быть тебе генералом, – говорили ему друзья.
   А лейтенант Генералов отвечал:
   – Мне и так неплохо.
   Рано утром 31 декабря, то есть под самый Новый год, лейтенант вышел на крыльцо и удивился: тихо вокруг и даже солнце светит. Он уже хотел закурить, как вдруг увидел на склоне горы какую-то штуку.
   «Это еще что? – подумал лейтенант. – Неужто козырек?»
   На склоне горы, над обрывом, висел большой тяжелый сугроб, нахлобученный ветром на камни.
   В горах ветер выделывает со снегом всякие чудеса. Вот он смел его на край обрыва – и получился сугроб-козырек. Висит он в воздухе, и, на чем держится, непонятно. А сорваться может в любую минуту.
   Было очень солнечно, и козырек светился оранжевым и красным. Под ним лежала ясная изумрудная тень, и в тени этой медленно двигались кривые солнечные зайчики.
   Самый край козырька был зазубренный, будто хребет какого-то древнего зверя. Он припал к скале, прижался к камню холодным радужным телом – вот прыгнет вниз и накроет человека широким крылом.
   – Да, – сказал старшина Кошкин, подходя к лейтенанту, – противная штуковина.
   Они еще поглядели на козырек и решили его разрушить.
   – А то ведь что может быть, – сказал старшина, – снегу поднавалит, рухнет козырек и, того гляди, кого-нибудь из наших ребят зацепит.
   Лейтенант и старшина надели лыжи и пошли в гору.
   Такие козырьки часто обваливаются от громкого звука, поэтому, когда они подошли совсем близко, лейтенант хотел стрельнуть.
   – Погодите, – сказал старшина, – чего зря патрон тратить.
   Он набрал полную грудь воздуха и вдруг крикнул:
   – Полундра-а!
   Никакого толку – козырек не дрогнул.
   – П-р-ропади ты пропадом! – крикнул старшина.
   Козырек опять не дрогнул. Тогда лейтенант достал пистолет и выстрелил. От выстрела зазвенело в ушах и что-то где-то ухнуло в ущелье, но козырек так и не шелохнулся.
   – Не созрел, – сказал старшина, когда они шли обратно на заставу.
 
   Солнце быстро пробежало по небу, и день кончился.
   А вечером поднялся буран.
   Ветер выл, разбрасывал снежинки, крепкие, как пули.
   На заставе устроили новогодний ужин. Солдаты пили компот из кружек, потому что вина им нельзя – граница за горами. А горы – вот они. Поиграв на баяне и поглядев новогоднюю елку, солдаты легли спать. А лейтенант Генералов подозвал старшину и сказал:
   – Тревожит меня этот проклятый козырек. Как бы не рухнул.
   – Буранище крепкий, – ответил старшина, – но будем надеяться, все обойдется.
   Ветер еще усилился, все больше наметал снегу.
   Козырек вырос, распух и уже еле держался над обрывом. Вот он медленно наклонился – кррр! – что-то скрипнуло у него внутри. Он прополз немного и вдруг рухнул с горы.
   Страшная снежная волна помчалась вниз, сметая и расшибая сугробы.
   Лейтенант Генералов хотел лечь спать, когда услышал какой-то шум. Вот стена дрогнула перед его глазами. Дернулся пол. Он кинулся к двери, но дверь сама вылетела ему навстречу. В грудь ударило черной волной. И эта черная волна – был снег.
 
   Лавина рухнула на заставу. Снег вышиб окна, ворвался в комнату, где спали солдаты, и забил ее до потолка. Новая волна сшибла дом с места, опрокинула набок и совсем завалила его.
   Лейтенант Генералов пробовал шевельнуться и не мог. Его сдавило так плотно, будто не снегом, а студеной жесткой землей. Он забился в снегу, расталкивая его локтями, но холодная тяжесть давила на плечи, и не было сил с ней справиться.
   «Ну, все, – подумал лейтенант, – не выберусь…»
   Он задыхался. Широко раскрыв рот, он пытался вздохнуть и втягивал в себя снежную труху. Она таяла на губах, на щеках. Он ударил в снег кулаком, и рука его встретила пустоту – окно, выбитое снежной волной.
   Лейтенанту Генералову повезло. Он протиснулся через окно, попал в полосу рыхлого снега и выбрался на гребень сугроба.
   В предутреннем свете глянул вокруг и не увидел заставы. Ни крыши, ни стен, ни дверей – снег…
   Он крикнул, но никто не услышал его.
   Он один выбрался из-под обвала.
   Ветер выл, затягивал сугроб узлами, нес льдинки, которые со звоном впивались в лицо.
   Лейтенант пробрался обратно через то же окно, и уткнулся в снежную стену, и стал ее разгребать. Руки сразу застыли, сделались вроде деревянные, выструганные из еловой доски, и он разгребал снег, словно двумя лопатками.
   Он полз и что-то кричал в темноте, но что это были за слова и какой в них заключался смысл, разобрать было невозможно.
   Прошел, наверно, час. Лейтенант пробил в снегу узкую щель и добрался до койки, на которой всегда спал солдат Игорь Соколов. Койка была пуста.
   Стало страшно. Показалось, что нету уже никого под снегом, что все люди умерли, рассыпались и превратились в снег.
   Вдруг он почувствовал: шерсть какого-то зверя трогает руками! Будто бы зверь этот спит здесь, в снегу. Это была ветка новогодней елки.
   «У-у-у-у-у-у-у-у!» – послышалось, и он не мог понять: ветер ли воет, человек ли зовет. И понял, что рядом живой, что это он кричит, а слов не разберешь и слышен только глухой жуткий звук: «у-у-у-у-у-у-у-у…»
   Старшина Кошкин пробирался навстречу лейтенанту, и они столкнулись лицом к лицу в темноте.
   Теперь они копали вдвоем и помогли выбраться еще двум солдатам.
   Они нашли фонарь и нашли автоматы и вчетвером уже крушили снег.
   Через два часа они откопали всех. Только солдата Соколова нигде не было. Они копали еще час и нашли Соколова.
   А к утру буран поутих. Выбравшись наружу, пограничники увидели, что все постройки на заставе занесены снегом, только радиоантенна торчит, будто метелочка.
   Увязая в снегу, они стали спускаться с горы на соседнюю заставу и поочередно несли на руках Игоря Соколова.
 
   Когда наступила весна и снег начал таять, старшина отправился на заставу. С ним пошел Игорь Соколов. Они долго бродили, разбрасывали снег, разыскивая вещи, заваленные лавиной. Вдруг старшина услыхал какой-то странный звук.
   – Слышишь что-нибудь, Соколов?
   – Слышу, кто-то слабо хрюкает!
   – Слабо хрюкает?
   – Слабовато!
   – А ну давай лопату!
   Они копнули два раза и выкопали… живую свинью!
   Три месяца прожила она под снегом – и хоть бы что. Тощая была – смотреть жалко. Всю землю под заставой разрыла, корешки искала, этим и жива была.
   Когда об этом узнали на соседних заставах, стали в гости ходить, на свинью глядеть. А пограничники ее выходили, давали ей по картошине и прозвали Снежной королевой.

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

   Особое задание?
   Да что же это за особое задание такое?
   Наверно, задание как задание, а особым называется только для красоты. Чего в нем такого особого, в задании-то в этом? Уж, наверное, ничего.
   Так или иначе, а только однажды вечером…

Глава первая,
в которой появляется Галоша

   А только однажды вечером я очутился высоко в горах, на пограничной заставе. Конечно, я приехал сюда не просто так. У меня было задание написать рассказ про пограничников. Но только в этом задании ничего особого нет. Вот я пишу рассказ – что ж тут особого?
   И вот я приехал на пограничную заставу. Голые горные вершины окружали меня, а на склоне горы, среди корявых красных камней, стояло несколько домиков.
   Это и была застава.
   Меня встретил начальник заставы капитан Воронцов и отвел в один из домиков, чтоб я мог отдохнуть и побриться с дороги.
   – Отдыхайте и брейтесь, – сказал капитан. – Я скоро приду.
   Я стал отдыхать и бриться, и, наверное, прошел целый час, а капитан не возвращался.
   Вдруг в дверь кто-то постучал.
   – Кто там? – спросил я.
   – Мне неудобно, – послышалось за дверью.
   – Как – неудобно? – удивился я.
   – Мне неудобно из-за двери фамилию называть, – сказали из-за двери.
   Я глянул в зеркало и увидел свою совершенно обалдевшую от таких ответов физиономию.
   Дверь между тем скрипнула, и как-то особенно скрипнула, даже вроде фыркнула – фррррр! – и в комнату вошел солдат. На голове у него был поварской колпак.
   – Здравствуйте, – сказал он. – Моя фамилия Галоша.
   Он вдруг снял с головы колпак и подбросил его вверх, да так ловко, что колпак наделся прямо ему на макушку.
   – Гмм… – сказал я. – Как же пишется ваша фамилия: Галоша или Калоша?
   – Галоша, – сказал Галоша.
   – Очень приятно.
   – Я слышал, что вы пишете рассказ о пограничниках?
   – Пишу.
   – Так я расскажу вам одну историю, а вы пишите рассказ.
   Эти слова меня здорово удивили.
   Я повнимательней поглядел на Галошу и увидел, что лицо у него самое обычное: нос, брови, глаза. Да, но при чем же здесь рассказ?
   – При чем здесь рассказ? – спросил я. – О чем рассказ?
   – Дело в том, что я повар, – быстро сказал Галоша. – Понимаете?
   Он снял колпак и покрутил его в руках. Я заглянул внутрь колпака.
   Там, понятно, ничего не было. Я собрался с мыслями и сказал:
   – Закуривайте, товарищ Галоша.
   – Что вы! Что вы! – крикнул Галоша. – Потап унюхает!!!
   – Какой Потап? – удивился я. – Какой такой Потап? Что вы ваньку валяете?
   – При чем здесь Ванька? – удивился теперь Галоша. – Ванька домой уехал!
   Я уже ничего не понимал и глядел на Галошу, как сыч на сову. Тогда Галоша подбросил вверх свой колпак, да так ловко, что колпак наделся прямо ему на макушку.
   – Итак… – сказал Галоша.

Глава вторая,
в которой Галоша исчезает

   – Итак, – сказал Галоша, – всю жизнь я мечтал быть поваром. Мне хотелось готовить супы, салаты, фрикадельки и морковные соусы. Не подумайте, что я обжора. Это – мое искусство. Вы сочиняете рассказы, а я сочиняю морковные соусы.
   – Понятно, – сказал я. – Понятно. А кто такой Потап?
   Галоша не ответил.
   – Да… – вздохнул он. – Всю жизнь я мечтал быть поваром, и моя мечта сбылась. Когда я приехал на заставу, всех пограничников построили, и капитан спросил:
   «Есть ли среди вас настоящий повар?»
   «Есть!» – крикнул я и шагнул вперед.
   Ответ понравился командиру. Он сказал мне:
   «Молодец!»
   Так я стал поваром на заставе.
   Живем мы, сами видите, в горах. Служить здесь трудно и есть хочется ужасно. Но я варил такие супы! Строил такие котлеты! И все были мной довольны, и я тоже был доволен, потому что сбылась моя мечта.
   Был я доволен месяц, был я доволен другой, а потом я перестал быть доволен.
   Как-то раз готовлю я суп-пюре из тыквы, а сам думаю: «Что же это такое? Все пограничники как пограничники, а я повар. Они медали то и дело получают, а я поварешкой размахиваю. Повар и повар, да еще по фамилии Галоша. Обидно».
   Вот как-то я дождался, пока капитан пообедает, и подошел к нему:
   «Товарищ капитан! Разрешите обратиться!»
   И обратился. Так, мол, и так, поваром быть отказываюсь. Желаю принести пользу Родине, охраняя государственную границу.
   «Голубчик Галоша, – сказал мне капитан, – повар – важная фигура в пограничном деле».
   Вот как мне ответил капитан. Что называется, отбрил.
   Галоша замолчал и грустно покачал головой. А я посмотрел ему в глаза и увидел в них большую печаль.
   – Товарищ Галоша, – спросил я, – а все-таки кто такой Потап?
   Но не успел я задать этот вопрос, как где-то за окном грохнул выстрел. И Галоша тут же ударил себя по лбу.
   – Ах я растяпа! – крикнул он. – У меня же соус подгорел!!!
   Он вылетел из комнаты, хлопнув дверью, и крикнул напоследок:
   – Прощай морковный соус!

Глава третья,
в которой Потап никого не признает

   «Прощай морковный соус»? – удивился я. – Какой морковный соус? Это он меня, что ли, морковным соусом назвал? Ну нет, с Галошей с этим каши не сваришь. Во-первых, неясно, кто такой Потап, а во-вторых, что это за выстрел, который раздался за окном?»
   Я вышел на крыльцо, чтобы узнать, откуда донесся выстрел.
   На улице был уже вечер. Горы потемнели. В небе гуляли темные полосы. Во дворе заставы не видно было ни одного пограничника. Только стоял пустой зеленый автомобиль.
   «Эк ведь куда меня занесло! – думал я. – Вон там, за этой горой, – чужая земля. Здесь – наша, там – чужая. Удивительно!»
   Я присел на ступеньку и задумался, разглядывая вечерние горы. Густые тени лежали уже в ущельях, а скалы, кажется, чуть шевелились в сумерках. Постой-ка, что это на скале? Человек? Или это померещилось?
   – Эхе-хе, – услышал вдруг я. – Соус-то мой подгорел.
   – Галоша! Это вы?
   – Так точно.
   Галоша присел рядом на ступеньку, а я все разглядывал скалы, но не видел там никакого человека. Померещилось, значит.
   – Закуривайте, – сказал я Галоше.
   – Не могу, не могу, – сказал Галоша. – Потап унюхает!
   – Тьфу ты! Совсем забыл про вашего Потапа.
   Галоша помолчал немного, а потом снял с головы колпак и подбросил его вверх, да так ловко, что колпак наделся прямо ему на макушку.
   – Ну вот, – сказал Галоша. – На границу командир меня не пустил, и я оставался по-прежнему поваром. И вдруг мне подвезло! Да! Мне подвезло, потому что уехал домой Ваня Фролов. Он уехал домой, а Потап остался беспризорным. Фролов-то был инструктор службы собак, а Потап – это наш лучший пес!
   – Ну, наконец-то! – сказал я. – А я-то думаю: кто такой Потап?
   – Лучший пес! И какой пес! Грудь – колесом. Уши – столбом. Голова – булыжник, а на зубы смотреть страшно. А лапы! Мне бы такие лапы, я бы двухпудовые гири выжимал. Такому псу палец в рот не клади – мигом оттяпает!
   Потап остался беспризорным, и подойти к нему никто не может – всех перекусал! Подавай ему Фролова, а больше никого не признает.
   Вот я слышу, командир говорит:
   «Что делать с Потапом? Не ест, не пьет и кусается. Пропадает пес!»
   Тут мне что-то в голову ударило.
   «Как, – думаю, – пропадает? А я, Галоша, на что?»
   – Ага! – прервал я рассказ повара. – Вот что, товарищ Галоша, давайте-ка пойдем в комнату. Что это мы на крыльце застряли? Слушать так слушать.

Глава четвертая,
в которой имеются сосиски

   – Слушать так слушать, – сказал я, когда мы с Галошей вошли в комнату и сели у стола.
   Галоша вздохнул, поглядел на часы и продолжал:
   – Решил я с Потапом с этим подружиться. Человек я особый, пахну вкусно, и собакам это нравится.
   Вот я положил в нагрудный карман две сосиски и пошел к Потапу. Он жил в отдельном закутке в собачьем сарае. Прихожу и вижу: Потап лежит на полу скучный, только хвостом по полу похлопывает.
   «Привет!» – говорю.
   Но Потап даже глаз не открывает. А хвостом хлопать перестал.
   Тогда я достаю из кармана одну сосиску – Потап открывает один глаз. Достаю другую – открывает другой. Спрятал я сосиски – Потап глаза закрыл. Достал – снова открыл.
   «Ну, – думаю, – все, голубчик! Попался!»
   Вот я говорю Потапу:
   «Ты да я – нас двое. И сосиски две. Поделим по-братски».
   С этими словами я стал свою сосиску есть, а другую в руке держу. Только один раз я откусил, и Потап облизнулся. А я нарочно медленно ем и так кусаю сосиску, что из нее сок брызжет.
   «Ну и сосисочка! Какая сочная!» – говорю.
   Пока я свою сосиску жевал, Потап совсем очумел, до того ему захотелось попробовать. Доел я сосиску, а вторую ему всучил – он ее и проглоти!
   «Ты да я, – говорю, – Потап, – нас двое. И две сосиски было. И съели мы их по-братски. Ты это, – говорю, – пойми!»
   Тут я ушел, а через час снова две сосиски принес и еще гитару.
   Потап очень удивился, когда увидел гитару. Смотрит на меня и как бы хочет сказать: «Зачем ты гитару-то притащил? Мне и сосисок хватит».
   А я сыграл ему на гитаре, угостил сосиской, и, конечно, Потап сделался моим приятелем.
   Через несколько дней он ко мне совсем привык, и я вышел с ним погулять.
   Вот мы гуляем во дворе заставы, а навстречу нам идет рядовой Юра Молоканов. Увидел нас и рот открыл от изумления. А я говорю:
   «Закройте поскорее рот, товарищ Юра Молоканов, а то ворона влетит!»

Глава пятая,
в которой Галоша идет в секрет

   – «Закройте поскорее рот, товарищ Юра, – толкую я. – А то, мол, ворона влетит!»
   А Юра Молоканов стоит и только глаза на нас таращит.
   Но вот он все-таки закрыл рот и побежал докладывать командиру.
   Гремя сапогами, командир выскочил на крыльцо и видит: да, мы с Потапом гуляем во дворе.
   «Ну молодец!» – говорит тут командир и в тот же день отправляет меня с Потапом охранять границу – в секрет!
   С нами пошел старшина Кошкин, слыхали небось.
   Волновался я ужасно – все-таки первый раз шел в секрет. А Кошкин увидел, что я волнуюсь, и говорит:
   «Золотой мой Галоша, а не хотите ли вы поймать нарушителя?»
   «Конечно, хочу».
   «Держите карман шире», – говорит старшина Кошкин.
   Вот пришли мы на место и замаскировались в кустах на краю большой поляны. Посреди поляны – озеро. За озером – граница. Рядом со мной – пенек, за пеньком – Потап, в пеньке – телефон. Правда-правда! Там такая штучка имеется в пеньке, вроде как штепсель. Сунешь в нее провод от телефонной трубки – и с дежурным по заставе поговорить можно.
   Замаскировались мы и лежим. Лежим час, лежим другой… Тишина. Никто не идет через границу.

Глава шестая,
в которой появляется халат

   – Никто не идет через границу. Тишина…
   А мы лежим в кустах. Так вот, я лежу, рядом – Потап. Чуть подальше – Кошкин с автоматом. Зорко следит Кошкин: не идет ли кто через границу? И я тоже смотрю, и Потап смотрит. Нет, никто не идет.
   На третьем часу у меня уже глаза устали. Одно и то же перед глазами: поляна, озеро, осока…
   Осока?
   Осока-то шевелится!
   Не от ветра ли?
   Нет, не от ветра – ветер не дует!
   Смотрите-ка, по берегу человек ползет!
   В маскировочном халате!
   А халат в серых, зеленых и коричневых пятнах, вот его и не видно!
   Тут лоб у меня вспотел, а ноги похолодели. А он ползет прямо на меня!
   «Ну, – думаю, – ползи, халат! Ползи!»
   Скоро он совсем близко к нам подполз. Я уже слышу, как он дышит.
   Что делать?
   Чувствую: нужно что-то крикнуть, а что крикнуть, не знаю. Забыл.
   Вот он подползает так близко, что до него доплюнуть можно, я и говорю тогда:
   «Попался, голубчик!»
   И так хрипло это у меня получилось, как будто в горле была ржавая труба.
   Ух, как он напугался! На колени встал и глаза выпучил, а меня не видит. И тут Потап выходит из кустов.
   «Шарик, – говорит он Потапу, – это я, Рудик!»
   А Кошкин кричит:
   «Руки вверх!»
   Но он руки вверх не поднял, стал ими по карманам шарить – пистолет искать, но тут Потап навалился на него и мигом обработал. И мы с Кошкиным подбежали, связали голубка.
   «Пустите, – говорит он, – я ведь просто так».
   «Ничего себе „просто так“, – думаю. – А зачем халат напялил и два пистолета в карман положил?»
   Подошел я к пеньку, звоню командиру – так, мол, и так.
   «Высылаю наряд, – говорит он. – Наблюдайте границу».
   «Слушаюсь!»
   Снова мы с Кошкиным замаскировались, а этого нарушителя – в кустики. Он и не пикнул.
   И только мы успели все это проделать, смотрю – другой ползет!
   – Бросьте! – не выдержал я. – Не может быть!
   – Чтоб меня громом разразило! Точно! Второй ползет, и тоже в халате!
   «Ну, – думаю, – поперло-то!»
   Вот он подползает, и Кошкин кричит: «Стой!» А я Потапа выпускаю. У, Потап! Страшный пес! Вскочил ему на спину, пасть разинул – ужас! Мы с Кошкиным подскочили и только успели этого связать…
   – Третий ползет? – не выдержал я.
   – Нет, – сказал Галоша и посмотрел для чего-то на часы. – Третьего не было.