Козаев Азамат. Имяхранитель

   – Отойди от пастушка! – скомандовал Иван.
   Я отпустила испуганного парнишку, и тот, взлохмаченный, мгновенно взвился на ноги, дико вращая глазами.
   – Теперь отзови собаку! Отзови собаку! – внятно отчеканил обломок. – Эвисса соскользнула с обрыва и не смогла вовремя остановиться! Не смогла вовремя остановиться! Отзови пса!
   Парнишка пришел в себя. За ошейник оттащил пса и голосом успокоил страшного волкодава. Иван помог мне подняться и, ни слова не говоря, увлек за собой в деревню.
   – Я правда сорвалась с обрыва, – буркнула по дороге. – Не смогла остановиться и снесла паренька.
   Люди не верят в то, чего не видят. Я, конечно, могу рассказывать о солнечных тварях, но всю правдоподобность моих баек сведет на нет репутация ненормальной дуры, которая время от времени бросается на прохожих, толкается и дерется. Иван не мог не слышать этих сплетен обо мне, поверит ли он россказням о солнечных зверях? Доказать их существование мне нечем, и я предпочла промолчать. До самой деревни мы не сказали друг другу ни слова. Кажется, Иван мне не поверил, во всяком случае, вопросов не задавал. Не-э-эт, обломок гораздо проницательнее, чем хочет казаться.
   С легкой душой поставлю против этого утверждения свою дурацкую жизнь.
 

Удивление + отчаяние

 
   Далее мы оставили следы на островах Псифео и Заховорнас. Помянутые острова – симпатичные куски суши с живописными лагунами, будто специально созданными для отдыха и купания: пальмы, водопады, нежнейшая лазурь моря, ломаная береговая линия. С радостью отметила для себя полное отсутствие признаков цивилизации. Даже не предполагала, что размеренная и упорядоченная жизнь светской дамы со временем так утомляет. На островах нет ни малейшего намека на светскую жизнь Столбового-и-Звездного, на скоростную железную дорогу, на суетную жизнь и прочие радости просвещенного общества. Обломок, ты гораздо более прозорлив, чем хочешь казаться.
   Мадерас. Тут проходит ежегодная выставка мадеры. Не думала, что подобные мероприятия посещают столь высокопоставленные особы, как принцы крови. С замиранием сердечным узрела в одном из выставочных павильонов Ромаса с многочисленной охраной. И самое странное: встретившись с нами, Фридрих скривил губы и – еще малость – обнажил бы клыки, как давешний волкодав. На то Иван лишь усмехнулся и, обняв меня за плечи, увлек дальше.
   – Вы знакомы?
   – Да. – Обломок нехорошо ухмыльнулся, но от подробностей воздержался.
   Но я не была бы дурой, если бы не сложила два и два. Государь внезапно восстал после болезни как раз в тот момент, когда провалилась попытка захватить императорский дворец. По странному стечению обстоятельств аккурат на следующий же день Ивана, «побывавшего в камнедробилке», подвез к самому дому Диего Оломедас. Уж он-то как пить дать был в самом центре той заварушки, и, по слухам, к ней приложили руки мятежные принцы.
   – Все простить не может? – с самым невинным видом осведомилась я. – До чего же злопамятная фамилия!
   Иван резко остановился, круто развернулся ко мне и несколько мгновений смотрел прямо в глаза. Милая бумага, не сказать, что я пережила самые неприятные секунды своей жизни, но мало что в жизни буду вспоминать с большим нежеланием. В душу нисходит холодок, и тебе мерещится то, чего нет на самом деле. Я живо представила, как сжимается пудовый кулак и после короткого хода с хрустом врезается в мой наглый подбородок, следствием чего является панихида, последний путь и последний приют в топке острова Погребального. Но Иван лишь холодно ухмыльнулся и потащил меня дальше.
   С острова мы ушли, разжившись ящиком пиникейской мадеры. Разжившись или обогатившись, как правильно, милая бумага?
 
   Не спалось мне звездной ночью. Гора свежих впечатлений придавила душу, и та изошлась в непонятном томлении. Я вышла на палубу, улыбнулась Николайе – нашему капитану, стоявшему как памятник в рубке у штурвала, и присела на носовой кнехт, подложив под себя моток бечевы. Сколь долго высидела – не помню, однако сердце вдруг зашлось так, будто я с ровного места неожиданно слетела в обрыв. К горлу подкатило, нутро вымерзло. Я стала озираться вокруг, а Николайе вольно или невольно лишь усилил мое дурнотное состояние. Он вдруг помрачнел, перестал улыбаться, приложил к глазам бинокль и что-то долго высматривал вдалеке. Наконец оставил бинокль, беззвучно выругался и резко переложил штурвал влево. Я будто ужаленная подскочила с кнехта, ринулась к рубке и в проеме столкнулась с обломком, который полуодетым выскочил из кубрика. Вопрос мы задали дважды, но один:
   – В чем дело?
   Вместо ответа старик вытянул руку куда-то вправо; там по правому борту мерцали в темноте несколько огоньков. Понять, что это и как далеко, пока не представлялось возможным, но штормовое состояние духа капитана передалось и мне. Иван оставался мрачновато-холодным.
   – Сколько их?
   – Один корабль, но и того хватит за глаза. – Николайе скривился. – Горят носовые и кормовые огни. Носовых три, расположены венчиком. Дело плохо, это пираты.
   И тут я задала самый дурацкий вопрос, какой только может измыслить женская голова:
   – Что им от нас нужно?
   – Пожелать спокойной ночи, – усмехнулся Иван и передернул челюстью. – Будь готова ко всему.
   Уйти не удалось. И впрямь же, как с руганью твердил наш капитан, – что такое двадцать узлов против тридцати? Нас настигли самое большее через час. Теперь я уже могу писать, руки не трясутся, а душа пребывает в относительном успокоении, но тогда… Сомневаюсь, что смогла бы написать хоть слово, даже будь у меня время и желание вести дневниковые записи. Всеми силами старалась вести себя спокойно, но могу поручиться только за то, что не орала дурным голосом и не требовала сейчас же доставить меня на берег. Все прочее остается на моей совести, хотя обломок на расспросы отмалчивается и усмехается.
   Пираты подошли с правого борта, выкинули абордажные багры (увы, не помогли изощренные маневры Николайе) и намертво приклеились к нашей яхте. Их огромный, черный бот казался черным коршуном рядом с нашей изящной «Эскипой», таким же хищным и неумолимым. А когда разбойники, точно бобы из стручка, посыпались на палубу «Эскипы», на их боте вспыхнуло несколько фонарей-рефлекторов – и мы, ослепленные, оказались против целой толпы. Трое против толпы – минус я минус старый Николайе, что упал под ударами почти сразу же…
   Да, все же я недооценила Ивана и переоценила собственную дурость. Не так мощен мне казался обломок и не так глубок. Но первое, о чем я подумала, когда двое пиратов упали справа и слева от меня: и я хотела это приручить? Головы обоих оказались вскрыты, точно кокосовые орехи, упавшие с пальмы на камень, – превратились в куски кости, жижу и ошметки волос.
   По-моему, время потекло иначе в том месте, где находился Иван, а пространство искривилось и зримо потяжелело. Нас разделяла всего пара метров, но оттуда тянуло такой тяжестью, что мне показалось, будто вернулся позавчерашний шторм и вочеловечился в здоровенного обломка. Таким же восторгом пополам с ужасом оказывается напоена душа, когда воочию ощущаешь неистовство ветров, громов и молний. Сейчас ветер, громы и молнии звались просто – Иван; стихия швыряла разбойников по всей палубе и ревела так, что в ступоре замирали даже пираты, не то что я, дура.
   Впрочем, дураки – орудия судеб, свидетельствую об этом неопровержимо и со всей убежденностью. Все кончилось гораздо быстрее, чем могло бы. Колченогий пират с грязно-седой бородой приставил к моему горлу нож, и обломок медленно опустил руки. Упала наземь жуткая булава, внушавшая мне необъяснимый ужас (Иван регулярно и плотно общался со своей колючей подругой, называл ее кистенем, и я жутко к ней ревновала). Пираты возликовали и бросились на обломка, которого скоро не стало видно под толпой навалившихся «джентльменов морской удачи». Хотя в том, что случилось, не нахожу своей вины. Перед началом абордажа мне было сказано держаться за Иваном, и это распоряжение обломка я выполнила в точности, но кто знал, что один из пиратов перелезет через корму и зайдет нам в тыл?
   Ивану крепко досталось, а я, против собственных ожиданий, отнюдь не рухнула в обморок. Да, внутри все оборвалось, но удивительное дело – я лишь крепче сжала зубы и кулаки. Впрочем, после избиения обломок еще смог встать, а я так истово заглядывала ему в глаза, будто от того, что в них увижу, зависела судьба целого мира. Так оно и было. Наши судьбы висели на волоске, а что могло ждать меня – об этом я старался не думать. Нутро перевило, перекрутило, натянуло, будто лучную тетиву, только тронь – лопнет. Пираты даже про меня позабыли, так их потрясло, что обломок после чудовищной экзекуции встал и даже ухмыльнулся.
   – Баба в море – дурной знак! – назидательно изрек пират с клочковатой грязно-седой бородой и весьма недвусмысленно окатил меня похотливым взглядом.
   Губы Ивана пузырились кровью, глаза стремительно заплывали, скулы лиловели свежими ссадинами и содранной кожей, бровь оказалась рассечена, но, несмотря на это, он зорко следил за всем, что происходило на палубе. «Джентльмены удачи» без лишних эмоций предали морю убитых Иваном товарищей, перевели нас на пиратский бот, впихнули в тесный, мрачный трюм, и на долгие несколько дней солнце перестало для нас существовать.
 

Отчаяние + удивление

 
   Мы довольно долго просидели в тишине и темноте, пока поняли, что кроме нас в трюме есть кто-то еще. Иван прижал к моим губам руку, призывая молчать, и сам затаил дыхание. Несколько минут ничто не нарушало тишины, а потом в противоположной стороне что-то скрипнуло и шевельнулось. Слава всеблагому, обошлось без крыс, я их терпеть не могу. Нет, в обморок, как многие дамы, не падаю, но ненавижу это племя искренне.
   Звенел металл, что-то ворочалось в углу и сдавленно стонало.
   – Кто здесь? – вполголоса пророкотал Иван.
   Обломок – из той категории людей, шептать которым категорически противопоказано. Шепот, призванный успокоить и возвести между людьми мостик взаимного доверия, в исполнении Ивана рокочет и пугает еще больше. Скрип железа и звериный рык – вот что такое шепот обломка.
   – Кто здесь? – повторила я.
   – Число, какое сегодня число?
   С трудом сдержала крик, так нелепо, жутко и потусторонне прозвучал в темном трюме этот хриплый голос. Иван ответил, после чего голос в противоположном углу надолго замолчал.
   – Уже полгода, – в темную пустоту бросил он через какое-то время.
   Как я тогда поняла, наш сокамерник только что оплакал и похоронил полгода собственной жизни. Наверняка он худ и изможден, в отчаянии и на грани сумасшествия, нарисовать другой портрет несчастного в противоположном углу я в своем воображении не могла.
   – Кто ты и как сюда попал? – прошептал Иван, впрочем, уж лучше бы говорил обычным голосом.
   – Если вас не убили сразу, значит, потребуют выкуп, – прилетело из противоположного угла. Наши вопросы незнакомец оставил без внимания. – Хотя все может измениться в считаные мгновения, ведь теперь у них есть женщина. Портовые шлюхи им надоели, и лучше бы вас убили сразу.
   Иван напрягся, я это почувствовала. Будто темнота рядом со мной еще больше сгустилась и потяжелела. Вдруг стало жарко, лицо просто вспыхнуло, а внутри, наоборот, охолонуло. Мне бы о другом думать, вон какие перспективы обрисовал наш сокамерник, я же, как маленькая, заглядывала в потустороннее и смаковала собственный ледяной ужас.
   – Серый Кит хитрее остальных, – продолжил между тем наш товарищ по несчастью. – Одним днем решит перехитрить своих собратьев – и сделает это. Возьмет женщину себе, мужчину бросит за борт, а натешившись, и ее отправит следом. Расскажет подельникам что-нибудь трогательное, как вы, не вынеся плена, прикончили друг друга и ваши трупы он вынужден был отдать морю. Пираты спросят меня, как все было, а за глоток мадеры я продам кого угодно.
   Голос незнакомца звучал гулко, ровно и совершенно потусторонне, будто его обладатель уже находился вовне страстей земных и все происходящее его не касалось. Может быть, он сошел с ума, но в таком случае как быть с расхожей побасенкой, что умалишенные часто прозревают будущее?
   – Тогда нам остается только одно, – сообщил Иван сквозь смех. – Придушить вас раньше. Спасибо, что предупредили.
   – Руки коротки, – холодно ответствовала тьма. – Двадцать цепных звеньев в мизинец толщиной не дадут вам пройти и трети расстояния до меня. Весьма сожалею. Наберитесь терпения и исполнитесь стоического равнодушия.
   – …Десять, одиннадцать, двенадцать…
   Милая бумага, и чем ты думаешь занялся Иван после слов незнакомца? Заглянул внутрь себя в поисках моря стоицизма и озера терпения? Как бы не так! Нет, мне никогда не понять, как устроены мужчины. Он считал звенья на цепи, которой был прикован к стене!
   – …Девятнадцать, двадцать, кольцо, рука, – закончил счет обломок. – Действительно двадцать. Простое совпадение или все цепи у пиратов по двадцать звеньев?
   – Не все. У вашей подруги поменьше. Семнадцать.
   Действительно, меня приковали к стене семнадцатизвенной цепью. После подсчета Иван ненадолго замер, что-то бормоча себе под нос.
   – На слух, дружище, на слух! Определяю количество звеньев на слух! А вы думали, вижу в темноте?
   Мне только показалось или голос в том углу действительно обрел нотки сарказма? Возможно ли такое? Хотя чему только не научишься за полгода в темноте!
   – На палубу выводят? Когда дают еду? – Иван был деловит.
   – Выводят раз в день, посему советую запастись терпением и стреножить мочевой пузырь. Еду приносят утром и вечером. Кстати, в тот момент, когда открывается люк, сюда проникает солнце. Не считая утренней прогулки по палубе, больше неба вы не увидите. Раз в неделю заставляют прибираться, поэтому тут относительно чисто. Пираты любят свою посудину. Добро пожаловать в царство стерильной чистоты! Будьте счастливы!
   Иван несколько минут негромко звенел цепью, потом надолго замолчал и, судя по дыханию, уснул. Милая бумага, представляешь? Он просто-напросто уснул! А наш сокамерник потусторонним голосом изрек:
   – Пусть поспит. Силы еще пригодятся. Ему, наверное, здорово досталось?
   – Если вы за пару минут кончаете четверых, трудно рассчитывать на всепрощение.
   – Четверых? – протянул голос. – Ваш спутник не самый смиренный человек на свете.
   – Пятерых, – сквозь сон лениво бросил Иван. – Пятый умрет на днях. У него больше нет желудка, а эти идиоты напоили его водой.
   – Действительно идиоты, – пробормотал голос в темноте и в свою очередь умолк.
 

Хладнокровие + жестокость

 
   Дальнейшие события лишь подтвердили слова нашего сокамерника. Кстати, когда нас на следующий день вывели на палубу, мы с Иваном узрели во плоти обладателя голоса из темноты. Сильно изможденный человек, до самых глаз заросший пегой бородой, бросил на нас холодный взгляд и усмехнулся. Чуть ниже Ивана, наш товарищ по несчастью и после полугода плена оказался широким в плечах, но худым и плоским, как стиральная доска. С него будто соскребли всю плоть, и он стал похож на пугало, которое в поле распирает деревяшками драную рубаху. Пока нас по очереди водили в гальюн, обломок, прищурившись, стрелял по сторонам заплывшими глазами и внимательно разглядывал «голос в темноте», пиратов, горизонт. Милая бумага, говоря «выводили на палубу», я имела в виду следующее: нас выводили в цепи, даже меня, а подведя к гальюну, пристегивали к стене. Рассеченная бровь Ивана запеклась кровяной коркой, и страшная треугольная дыра над глазом всякий раз повергала меня в ужас, стоило взглянуть обломку в лицо – все внутри мерзко обрывалось и валилось куда-то в пропасть. Лицо распухло, губы вздулись, цвета преобладали лилово-вишневые и ядовито-сизые.
   Во многом Огано, так звали «голос в темноте», оказался прав. Пираты не сводили с меня глаз, а взгляд Серого Кита, того самого пирата с грязно-седой бородой, который в ночь абордажа приставил к моей шее нож, просто поверг в отчаяние. Целой и невредимой мне оставалось существовать считаные дни. Увы, призрак выкупа был слишком туманен и весьма отдален по сравнению с соблазном использовать меня гораздо более доступным и варварским способом.
   Вынесли на палубу пятого, того самого, чью смерть предсказал накануне Иван. При этом пираты бросали на обломка ненавидящие взгляды, на что Иван лишь усмехался разбитыми губами и презрительно ругался вполголоса: «Идиоты!» Без лишних церемоний Серый Кит осенил погибшего собрата прощальным знамением, и того швырнули за борт.
   – Чего они хотят от тебя? – спросил Иван Огано в трюме, уже после прогулки.
   – Ничего, – равнодушно ответил тот. – Взять с меня нечего, убивать не спешат, вот и катаюсь с ними.
   – Бежать не пробовал?
   – Не сподобился, – усмехнулся Огано. – Летать не обучен, да и грехи к земле тянут. Тяжеловат выхожу.
   – Сколько всего пиратов? Я насчитал двенадцать.
   – За вычетом твоих пятерых – четырнадцать. Двое ведут вашу яхту.
   – Пока не ослабли, нужно бежать.
   – И рад бы посмеяться, да не смеется что-то.
   – Потом посмеемся, на свободе. Их всего-то двенадцать на боте.
   – Даже для тебя многовато.
   – Если у них не будет арбалетов, нет ничего невозможного.
   – Пираты не жалуют арбалеты.
   – Я это заметил.
   – А ведь когда-то их было двадцать три, – тоскливо протянул Огано.
   – И куда делись четверо? – усмехнулся обломок.
   – Мне повезло меньше. Пять – четыре в твою пользу.
   Милая бумага, куда я попала?
 
   Серый Кит решился. Я поняла это по взгляду, затуманенному спиртным и похотью. Атаман смотрел на меня так, что никаких сомнений не осталось – ближайшей ночью должно было случиться страшное. Ивана Серый Кит с ближайшими приспешниками без лишнего шума убрал бы, а меня ждала участь, по сравнению с которой участь жертвенного агнца показалась бы верхом справедливости и везения.
   Куда мы шли, на какой выкуп надеялись пираты, если нас даже не спросили, откуда мы родом и как велик наш выкупной капиталец? Ивану это показалось подозрительным с самого начала, с чем не замедлил согласиться Огано. Понятно, оба они калачи тертые, а у меня силы таяли, как твердое масло на сковороде. Последний всплеск сил ожидался ближайшей ночью, потом накатило бы спасительное сумасшествие, а может быть, и физическая кончина. Не хотела бы остаться в здравой памяти, когда… Брррр!
   Все эти дни Иван негромко гремел цепью, а Огано задавал вопросы, которые лично мне казались ничего не значащими. Обломок, усмехаясь, отшучивался и продолжал греметь цепью. А когда на вечерней заре открылся люк и один из пиратов спустился с едой в наш мрачный плавучий застенок, случилось вовсе для меня неожиданное. Едва пришедший поставил наземь бадейку с похлебкой и жбан воды, Иван быстрее молнии прянул к нему – причем помянутые двадцать звеньев цепи нисколько ему не помешали – и сделал нечто такое, отчего «джентльмен удачи» оказался сложен чуть не вдвое. Человек не расположен к таким фокусам, наверное, потому и раздался страшный хруст. Пират пал точно сломанная кукла и лежал на полу трюма неестественно выгнутый, затылком едва не касаясь пяток. И я хотела это приручить? Мне сделалось нехорошо, пожалуй, еще хуже, чем тогда, на палубе, когда за пару минут вокруг меня рухнули пятеро. Обломок сломал человека, как настоящий медведь. Так вот что имеют в виду, говоря «заломал, как медведь»!
   Иван быстро подошел к Огано, коротко прошипел: «Ну-ка напрягись», мужчины несколько раз дружно взревели, взвыло железо, и крепление цепи с треском вылетело из дощатой переборки. Мне показалось, что все пираты наверху должны были услышать этот грохот, но никто в трюм не сунулся и тревоги не поднял.
   – Ты знаешь, что с этим делать? – Иван держал в руке собственную цепь, один ее конец был замкнут на запястье широким браслетом, а на втором конце, безжалостно вырванном из стены, болтался увесистый угловатый кронштейн с погнутыми болтами.
   – Знаю, – потусторонне отозвался Огано, и я вдруг безотчетно ему поверила: да, знает, с какого конца браться за эту страшную штуку, и вдвоем с Иваном они сейчас нарубят дров.
   Обломок пошарил на поясе убитого пирата, снял ключи и отомкнул мой замок. С непередаваемым облегчением я сбросила кованую полосу с руки, собралась было встать, однако ноги вдруг подкосились. Милая бумага, я светская дама, хоть и дура, и мне не часто приходилось держаться двоих головорезов, чтобы не попасть на зубок остальным. Мудрено ли, что перед самым выходом наверх живот мне свело так, будто я проглотила двадцатизвенную цепь с кронштейном в придачу? Силы из меня вытекли враз, как из худого мешка.
   – Скоро его хватятся, – шепнул мне обломок. – Держись за нами и возьми это на всякий случай. И лучше пригнись.
   Иван сунул мне нож убитого и увлек за собой.
   – Поняла? Держись за нами и пригибайся. Вперед!
 
   Милая бумага, лучше бы я спокойно сидела дома и куковала свой незамужний бабий век! Но Провидение жестоко наказывает самонадеянных дур вроде меня, держит нас на крепком поводке и всякий раз безжалостно одергивает, стоит нам увлечься. Куда я полезла со своим сватовством? Неужели знак судьбы оказался так сложен для понимания? Ведь не случайно я дожила до тридцати и осталась одинока, словно побег без почек! Судьба не желает, чтобы дуры плодились и размножались, а если вообразить, что все дуры поголовно повыходили замуж за Иванов, трудно ли представить негодование фатума?
   Цепь из звеньев толщиной с мизинец, отягощенная грузом на конце, – страшная штука! Появление пленных из трюма вызвало среди пиратов форменный столбняк, за что те и поплатились. Не медля ни секунды, обломок и Огано раскроили головы двоим. Какой тут поднялся ор! Расслабленные, не ждущие от судьбы ничего плохого, пираты оказались не готовы к такому суровому повороту пьесы. Оружия при них не оказалось. Привыкшие сами грозить саблями, «джентльмены удачи» и представить себе не могли, что окажутся на месте своих жертв. Пока они метались по палубе в поисках оружия, полегли еще двое. Один пытался перехитрить судьбу, замыслил перехватить цепь и лишить Ивана преимущества. Вынуждена повторить за обломком: «Идиоты!» Пират не принял в расчет чудовищной силищи и злости обломка. Древко швабры, подставленной под свистящую цепь, измололо в щепы, а Иван головой так оприходовал хитреца, что, боюсь, у того треснули лицевые кости. Что еще может так отвратительно хрустеть? Я, полусогнувшись, слушала свист цепей над головой, судорожно сжимала в руке нож и несла всякую душеспасительную чушь. Мы отступили на корму, туда, где огромная палубная надстройка не позволяла пиратам наступать широким фронтом. В двух узких коридорах между бортами и стенками надстройки ловкие бойцы имели все шансы уцелеть. Обломок намотал цепь на руку, тем еще более укоротив импровизированную булаву, и с его стороны слышались только громогласный рев и стоны пиратов. А когда волна нападения отхлынула и Ваня, хищно ухмыляясь, медленно поднял с палубы кем-то оброненный палаш (или саблю, я в этом не сильна), «джентльмены удачи» обреченно взвыли. Добавить к тому, что и Огано оказался не лыком шит, и хоть подрастерял за полгода телесную могучесть, однако умения борьбы не утратил. Бойцом он оказался под стать обломку, свидетельствую о том, нисколько не кривя душой. Наш сокамерник тяжело дышал, его качало из стороны в сторону, он больше не мог держать цепь на весу, но его узкий коридор оказался загроможден трупами.
   Трое нашли свой конец на конце его цепи. Огано сделал шаг, другой и, когда пространство перед ним опустело, устало осел на палубу. Все же полгода плена даром не проходят, и всему рано или поздно наступает предел. А вот Иван пошел вперед. Он с пиратами не церемонился и тактику боя выбрал жуткую по своей убойной мощи. Саблей встречал клинок противника, цепью мозжил головы, дальше рубил или колол, притом надо учесть, что в скорости среди пиратов ему не было равных. Предпоследний в растерянности замер, не разобрался, чего опасаться больше – свистящей булавы или сабли, и в итоге попал и под то, и под другое. Сабля вскрыла его, как пуховую перину, а цепь расколола голову, будто спелый арбуз. Если Иван положит мне приличное жалованье, так и быть, помимо обязанностей жены возьму на себя труды его летописца. По-моему, несмотря на неосведомленность в батальных делах, у меня это прилично выходит. В общем, за несколько минут пираты не сделали ни одного выстрела из арбалета, а в рукопашной им против Ивана и Огано делать оказалось нечего. И в этой связи мне все чаще и чаще думается: а кто такие Иван и Огано? Пираты в отставке или нечто большее? По-моему, нечто большее.
   Последним на палубе остался Серый Кит. Он бешено вращал глазами и истерично брызгал слюной. По-моему, обломок собирался его просто и без затей заломать. Не уверена, что вынесла бы этот мерзкий хруст еще раз, но тут случилось нечто, что избавило меня от отвратительного зрелища. Закатное солнце уже пряталось за горизонт, лучи косо стелились вдоль гладкой поверхности моря, и на один из лучей прямо из завихрения воздуха впрыгнул солнечный зверь. Неторопливо потрусил прямиком к нам, предрекая, что кому-то из нас жить оставалось считаные мгновения.
   – Стойте! – Я вскочила между Иваном и Серым Китом и требовательно распростерла руки. – Стойте! Иван, отойди на корму. Иван, я прошу, отойди на корму!