Страница:
– Она не согласится, – в голос сказали Ипполита и Сонюшка. – Ни за что.
– Так я и думал, – вздохнул имяхранитель. – Тогда вот что. Эвисса, вам придется стеречь Александра лично, иначе я ни за что не ручаюсь. В нашем договоре указано: «препятствовать нападению торгов любой ценой». Если он снова начнет ломать стены или, хуже того, надумает отпереть ночью ворота, я буду вынужден применить к нему крайние меры. Объясните ему, что Феодору от… гм… внимания подружек буду оберегать лично я. Далее. Убедите его, что императрица забраковала ее сегодня напрочь. От службы привратником его необходимо отстранить. Все разломы заделать уже сегодня. Если горги все же каким-либо образом проникнут на территорию храма, с ними справятся Бара и другие «дикие».
– Я, в общем, согласна, – сказала Ипполита.
– Погодите, эвисса, – грубовато перебил ее Иван. – Боюсь, что этого окажется мало.
– Отчего же?
– Да оттого, – загремел он, – что, когда Феодору увезут-таки во дворец, ваш сын покончит с собой все равно!
– А почему вы уверены, что выбор падет именно на нее? – спросила настоятельница.
– Потому что не вижу других кандидаток, – сказал Иван. – Соперниц у нее практически нет. Это же очевидно, эвисса.
– Очевидно? Только не мне, – холодно улыбнулась Ипполита. – Согласитесь, я лучше знаю моих девочек. Попомните мои слова, императрица выберет другую.
Она подошла к Ивану и взяла его правую руку в свои ладони. Иван ощутил небывалое упоительное тепло, исходящее от ее пальцев. Ему захотелось прижаться к ним лицом и забыться. Замурлыкать, как кот, и забыться. Продолжая держать его руку, настоятельница шагнула к двери. Иван покорно последовал за ней.
– Ну что же, дорогой имяхранитель, – сказала она, – ваш план меня вполне устраивает. Феодоре будет сообщено об индивидуальной охране в самое ближайшее время. Александра вы больше не увидите. Что еще? Ах да… Сонюшка по-прежнему будет вас сопровождать. О сугубой конфиденциальности нашей сегодняшней беседы вы конечно же догадываетесь. Если других вопросов нет, прощайте.
Она разжала руки.
В тот же миг Иван почувствовал, что лишился чего-то исключительно важного, такого, о потере чего будет жалеть всегда.
Он коротко поклонился и вышел.
Сонюшка…
Теперь он ощущал ее почти частью себя – так, будто долгое-долгое время делил с ней пищу, кров и ложе. На самом деле, из всего перечисленного справедливым могло считаться лишь первое: они часто устраивали что-то вроде пикников на двоих (не считая Кусая) да однажды пообедали вместе у нее в комнате утащенными с кухни еще горячими пирогами. И все-таки он знал каждую линию ее тела, каждый завиток волос; знал, как благоухает ее дыхание ранним утром и как – поздним вечером лоно. Он сотню раз целовал с восторгом самые нежные, самые укромные участочки ее тела, но так и не осмелился на большее.
Она же… Наверное, и Сонюшка по отношению к нему испытывала что-то похожее. Разве иначе позволила бы ласкать свои грудь и бедра? Разве иначе называла бы милыми и смешными прозвищами, которые придумала сама? Разве решилась бы заснуть где-нибудь возле ручья или под деревом, доверчиво устроившись головой на его коленях?
Тем временем срок его контракта (наверное, самого необременительного из всех) подходил к концу. Планида Иван действительно больше не встречал. Да и прекрасную поднадзорную Цаплю, по справедливости говоря, тоже видел крайне редко. Как правило, пребывание на открытом воздухе Феодора ограничивала получасовой ночной прогулкой поблизости от своего жилища да примерно часовой гимнастикой по утрам. Разумеется, гимнастикой она занималась совершенно обнаженной, но, странное дело, ее нагота не вызывала в Иване никаких чувств, кроме восхищения. Как-то раз он попытался подвергнуть тщательному разбору собственную необъяснимую бесстрастность. Он потратил на размышления битый час и пришел к парадоксальному выводу, что виной всему – то удивительное прощальное рукопожатие Ипполиты в день приезда императрицы-матери. Почти не сомневаясь в справедливости догадки, он поинтересовался у Сонюшки, может ли такое быть:
– Это тоже часть умения?
– Конечно, – ответила она. – Настоятельнице вовсе ни к чему твой бурный мужской интерес к девушкам. А другим путем тебя было бы не удержать.
– Получается, и тебе я не докучаю с… – он помедлил, подыскивая слово, – с близостью только из-за этого? – попробовал Иван свести озабоченность к шутке.
– Не докучаешь? Новое дело! Как же тогда истолковать это движение твоей руки? Да-да, именно это, поздно отдергивать!
– Нет, правда? Я не… гм… не хочу обладать… дьявольщина! Короче, ты ведь поняла? – жалобно спросил он. – Это из-за манипуляций Ипполиты или из-за меня самого?
– А уж это ты сам решай, – усмехнулась Сонюшка и поцеловала его в нос.
После этого разговора Иван стал часто задумываться, согласится ли София оставить храм и переехать жить к нему. Потребовать ответа прямо он никак не осмеливался. Боялся услышать «ни за что, обломочек».
«Спрошу в последнюю ночь, – постановил он наконец. – Чтобы, если откажет, уйти и не видеть больше никогда».
Однако когда эта самая последняя ночь подступила вплотную, Сонюшка исчезла. На двери домика обнаружилась записка: «Имяхранитель, в этот раз бди за Феодоркой один. У меня скопилась уйма дел. Если я их не обстряпаю до утра, Ипполита с меня голову снимет. Будь внимателен! Твоя С».
– «Твоя»! – довольно повторил Иван вслух для самого себя.
Других слушателей не было. Кусай, мошенник, тоже как на грех куда-то запропастился. Верно, удрал с Сонюшкой.
Иван бережно свернул записку, спрятал в карман и направился к подопечной.
Встретились возле мощенной гранитом площадки с сосной в центре. Тут когда-то три Цапли хотели выцарапать Феодоре глаза, выдрать волосы или просто наставить синяков. На этот раз девушка оказалась одета в костюм-сафари песочного цвета, короткие сапожки в тон, совсем без каблуков, зато со шнурами и пряжками, и крошечную шляпку с фазаньим пером.
Иван бросил взгляд на небо. Хотя чего смотреть – полнолуние. Было совершенно непонятно, зачем Цапля вырядилась. Все равно ведь рано или поздно придется раздеваться. «Ну да дело ее», – подумал Иван и спросил:
– Куда барышня желает прогуляться сегодня?
Она посмотрела на него с внезапным интересом и ответила игриво:
– С таким кавалером – куда угодно.
– Тогда позвольте предложить локоток, – включаясь в игру, сказал он и сделал левую руку крендельком.
Она рассмеялась и прижалась к его боку. «Ого!» – подумал Иван и провозгласил:
– В таком случае куда глаза глядят!
– Да, мой господин! – согласилась она и… куснула его за мочку уха.
«Ого!» – подумал он снова.
Спустя каких-нибудь десять минут, яростно лобзая ее ключицы, торопливо срывая с нее дурацкие тряпки, которых, казалось ему, чрезвычайно, дьявольски много, Иван не думал больше ни о чем. Только на мгновение у него мелькнула мысль, что даже Ипполита не всемогуща. А потом умение Феодоры превратило их в пару исступленно сочетающихся животных.
К реальности его вернуло знакомое щекочущее ощущение под ложечкой. Неподалеку кто-то подул в беззвучный свисток, призывающий «диких».
– Сонюшка? – громко крикнул Иван и стал натягивать панталоны, крутя головой в поисках Феодоры. Части ее одежды были разбросаны буквально повсюду, сама же Цапля куда-то пропала. Он крикнул еще громче: – Сонюшка, это ты, девочка?
Ответа не было. Он быстро закончил одеваться и позвал:
– Феодора!
Снова тишина, только резко шуршат ветки, раздвигаемые массивными телами. Иван растерянно заметался, но скоро опомнился, взял себя в руки и закрыл глаза, слушая внутренний «компас». Торгов рядом не было, это очевидно. Однако страх, отдаленно напоминающий страх ноктиса, присутствовал и шел откуда-то слева. Имяхранитель бросился туда.
Троица «диких» медленно надвигалась на Феодору. (Опять три, мелькнула у Ивана мысль, опять на нее.) Девушка крошечными шажками отступала и ласково уговаривала безымянных успокоиться, называя милочками, лапушками и умницами. Уговоры словно падали в бездонную яму.
Иван пронзительно свистнул, чем сразу же привлек внимание «диких» к себе.
– Пшли прочь, быстро! – Он погрозил гигантским бабам кулаком. Кличек их он доподлинно не помнил, знал только, что похожи на «Бару», поэтому выкрикнул первые пришедшие в голову: – Дара! Мара! Прочь! Живо, живо!
«Дикие» утробно зарычали и переменили направление атаки. Теперь их целью стал имяхранитель, и это заставило его самодовольно ухмыльнуться. Феодора обрела временную безопасность, а большего ему и не требовалось.
Он стряхнул с запястья деревянное кольцо, укрепленное стальным ободком, и катнул в сторону «диких».
Водящие на безымянных всегда оказывали ошеломительное действие. Вот и сейчас рванувшаяся на «диких» гигантская рука в два человеческих роста высотой, собранная из черного тумана и каких-то не то паутин, не то перепонок, заставила их пронзительно завизжать. Секунду назад храбрые и могучие, а сейчас напуганные до смерти бабы сбились в кучу и вопили от страха. Безымянные, как и дети, жутко боятся непонятного.
Иван спокойно миновал их, взял дрожащую Феодору за руку и повел прочь.
Из-за толстенного бука навстречу им вышагнула Бара. На водящего она даже не покосилась.
– Бара, – сказал Иван спокойно, – Бара, уйди. Иначе я тебя убью.
Та облизнулась, отрицательно помотала головой и прыгнула.
Иван встретил ее выброшенными кулаками. Кулаки врезались «дикой» точно в грудь. Любой женщине такой удар причинил бы страшную боль, но чудовищные груди-полусферы Бары не имели ничего общего с молочными железами: они состояли как будто из твердого дерева. Бара лишь слегка отшатнулась, а затем провела серию размашистых ударов, нацеленных Ивану в лицо и горло (он уклонился ото всех), проскользнула под кистенем и в красивом нырке смахнула кольцо водящего в сторону. Пугающая черная рука сейчас же начала таять, а «дикие», освободившиеся от первобытного ужаса, с торжествующими криками побежали на имяхранителя и Цаплю.
Иван до последнего момента рассчитывал обойтись без крови, но сейчас надежда на мирный исход растаяла – так же быстро, как лишенный своего кольца водящий. Навстречу «диким» полетели фрезы. Одна из баб погибла сразу, фреза перерубила ей горло. Вторая, более везучая, лишилась уха: отточенный зубчатый диск срезал его начисто и воткнулся в ствол дерева. Третья, самая быстрая, налетела лбом на шишку кистеня. Иван отдернул Феодору с пути ее рушащегося тела и больше не обращал на покойницу внимания, занявшись безухой. За считаные мгновения имяхранитель вышиб ей нижнюю челюсть, перебил обе ключицы и раздробил коленную чашечку. Однако, даже страшно искалеченная, она продолжала тянуться к нему – и тогда он двинул кулаком ей по темени, превратив островерхий колпак в гармошку.
Когда Иван отступил от поверженной противницы, еще продолжавшей слабо шевелиться, за спиной его влажно хрустнуло. Этот же звук он слышал несколько дней назад, когда Бара добила парализованного горга. Имяхранитель выдохнул сквозь зубы, выругался и медленно повернулся. Спешить больше не было смысла.
Бара стояла, держа на вытянутых руках обмякшее тело Феодоры.
– Положи ее, – сказал Иван, – и подойди ко мне.
Бара была чрезвычайно сильна, чуть менее быстра и совсем не имела рукопашной подготовки. Иван вначале измотал ее бросками, подсечками, ударами по низу живота и по печени, а после – тяжело дышащую, но все такую же несломленную – шмякнул лицом о дерево – то самое, в которое воткнулась одна из фрез. Зубчатка пришлась Баре точно в переносицу.
Когда Бара испустила дух, из зарослей выбежала маленькая вонючая старуха, дрессировщица «диких», и, рыдая, набросилась на Ивана со смешной тонкой плеткой. Он безропотно терпел удары, лишь прикрыл одной рукой глаза, а другой пах. Он понимал, что его теперешняя покорность – мизерная цена, которую он может заплатить этой женщине за убийство воспитанниц. Однако больше ему нечем было расплатиться. Умирать он не хотел, а деньги… Вряд ли старуха приняла бы от него деньги.
«Кто? – думал он, морщась от обжигающей боли и еще больше от душераздирающего плача дрессировщицы. – Кто их натравил на меня, мать вашу?»
Ответ у него был, но он не решался в этом признаться даже самому себе.
Иван лежал на полу раскинув руки и наблюдал за своими гекконами. Во время его отсутствия животные ничуть не отощали, благо пищи было в достатке. Домработница, как он и наказывал, не закрывала окон. Всевозможная крылатая мелочь с успехом выполняла роль живого корма для ящерок.
«Кусая бы сюда», – подумал Иван и вздохнул. Оказывается, он чертовски привязался к этому неуклюжему любителю вяленых осьминогов. Почти так же как к…
– Ну давай не трусь! – приказал он себе. – Назови это имя.
Язык не слушался, словно онемел. Тогда Иван начал вспоминать, что случилось после того, как старуха с плеткой перестала его бить.
Он собственноручно перетаскал тела «диких» на ледник, а единственную оставшуюся в живых, безухую, – к храмовому врачу. Туда же, куда первым делом отнес Феодору. Врач немедленно послал своего помощника за настоятельницей.
– Что произошло? – спросила Ипполита и наставила на Ивана палец. – Что, горг вас раздери, произошло, имяхранитель?
– Вам лучше знать, – глухо сказал Иван. – Видимо, то, что вы подразумевали, когда сказали, что Феодоре императорской избранницей не бывать.
– Это что, обвинение?
– Как вам будет угодно, эвисса.
– Мне угодно, – прошипела Ипполита, – чтобы вы не корчили из себя оскорбленную невинность, а подробно объяснили, что случилось.
– Хорошо, – согласился Иван и рассказал все, включая самые интимные подробности своей кратковременной, но бурной связи с Феодорой.
– Так вы, говорите, почувствовали сигнал свистка? – раздумчиво протянула настоятельница, когда он замолчал. – Не ошиблись?
Он отрицательно помотал головой.
– Ладно, я учту этот факт. Обещаю вам, имяхранитель, по этому делу будет проведено тщательное расследование. Разумеется, без вашего участия.
– Ну понятно, – сказал Иван.
– Я больше вас не задерживаю. Если пожелаете присутствовать на церемонии отбытия монаршей избранницы, милости прошу завтра к парадной лестнице храма в восемь утра. Костюм постарайтесь иметь соответствующий.
– В восемь? – удивился Иван. – Завтра?
– Я считала, у вас нет проблем со слухом.
– Ни малейших… но в восемь? Так рано? А когда же состоятся все эти… отборы?
– Странный вопрос. Они состоялись, имяхранитель. Вы разве не помните, к нам приезжала императрица-мать?
– Избранница уже известна?
– Само собой.
– И кто? Она? – в два приема выговорил Иван.
– Конечно же София, – сказала Ипполита. – А вы разве сомневались, что только девственница может стать императорской невестой?
– Но она же не Цапля!
– Боюсь, вас неправильно информировали, имяхранитель, – мягко сказала Ипполита и потянулась руками к его ладони.
Наверное, не отстранись он тогда от настоятельницы, эти волшебные руки подарили бы ему покой и забвение.
– Не нужно, эвисса, – проговорил он. – Поберегите свое умение для других людей и других случаев. Для тех, кому оно действительно необходимо. А я, знаете ли, обломок. У меня и без того похищена большая часть жизни и вместе с нею не только радости, но и разочарования. Пусть хотя бы те, что появляются сейчас, останутся со мной.
И еще он сказал:
– Разрешите мне уйти прямо сейчас.
Ипполита молча наклонила голову. Иван осмотрелся, чувствуя, что необходимо сделать что-то еще. Увидел прикрытую до шеи простыней Феодору, приблизился, поцеловал ее в твердые, холодные губы и вышел прочь.
До ворот его проводило единственное существо. Кусай.
Выдровая циветта, иначе мампалон.
Зета
– Вы знали убитого? – Окружной комиссар испытующе смотрел на здоровенного обломка, грыз трубку и ждал ответа.
Иван молча жевал губу, кривил рот и про себя костерил Стоика почем зря. Говорено-переговорено, чем кормишься – тем и жив. Волка ноги кормят, имяхранитель на четыре стороны глядит, на восемь слушает. Как же так, Стоик, как же так, дружище? Почему ты закрыл глаза, опустил нос, повернулся к злу спиной? Как же так?
– Знал. И предвосхищу следующий вопрос, комиссар, – друзьями не были. Скорее хорошими знакомыми.
– Общие интересы?
– Очень общие, – многозначительно усмехнулся Иван. – Общее некуда.
– А точнее?
– Мы коллеги. Были коллегами.
Бригада уголовной полиции молча, без суеты делала свое дело. Обмерили труп, мелом очертили контур тела. Педантично внесли в протокол перечень вещей и предметов, теперь именуемых невзыскательно и казенно «обстановка квартиры на момент убийства». Стоик лежал у открытого окна, подложив руку под щеку, будто прилег с устатку, да так и заснул. Все как обычно, все на своем месте, за одним исключением – на полу не должно быть мертвого Стоика.
– Коллеги, говорите? По нашим сведениям убитый – профессиональный имяхранитель. Стало быть, и вы того же племени?
Обломок молча кивнул. Комиссар придирчиво оглядел Ивана, что-то в уме прикинул и одобрительно покачал головой:
– Зачем пришли?
– А просто так. – Иван переступал с ноги на ногу. Пройти дальше полицейские запретили, присесть также не разрешили, вот и пришлось топтаться в прихожей. – Не нравился мне Стоик последнее время. Просто не нравился.
– Что значит – не нравился?
– Стал угрюм и неразговорчив. Посуровел и перестал улыбаться. С ним бы бутылочку распить, глядишь, и полегчало бы.
– И?..
– И не успел. – Иван мрачно кивнул на труп у окна.
– Как давно вы заметили перемену?
– Месяц или около того.
– С чем связываете? Неурядицы в личной жизни? Проблемы на поприще охраны Имен?
Иван задумчиво пожал плечами. У кого нет неурядиц в личной жизни? Не вдруг такого и найдешь, ведь не место ангелам в этом мире. Иным с неурядицами проще. А для того чтобы оные завелись, личная жизнь как минимум должна существовать. Стоик не так давно расстался с дамой сердца, но считать ли этот разрыв за неурядицу?
Иван вспомнил прочитанную недавно передовицу из старинной-престаринной газеты. «…Вчера под Хиерополисом отчаянные головы учудили нечто совершенно невероятное – заполнили навощенный матерчатый шар горячим воздухом и поднялись в небо. Шар получился огромный, и снизу на корабельных канатах к нему привязали большую корзину. Так вот, для того чтобы воспарить в небо как можно выше, шароплаватели бросали вниз мешки с песком! Оно и понятно, становишься легче, летишь выше…» Разрыв с Таисией вышел для Стоика сродни избавлению от мешочка с балластом. Парень прямо воспарил. Летал, к сожалению, недолго.
– Только не личная жизнь, – буркнул Иван. – Кормить грусть-тоску он не стал бы.
– Выходит, дела служебные?
– Выходит. А только и тут не все ясно. Имяхранитель он везучий… был везучий, неудачи случались, как же без них, но редко. Тут и жить бы не тужить, а оно вон как обернулось.
Дознаватель выпустил густое табачное облачко, с минуту пристально смотрел на обломка и отвернулся к своим людям.
– Есть что-нибудь?
– Удар нанесен мастерски, – отозвался «убийственный» жандарм, снимая тонкие льняные перчатки. – Тонким лезвием прямо в сердце, под лопатку, результатом чего имеем то, что имеем. Смерть последовала мгновенная и безболезненная, если можно так сказать. На беглый осмотр пока все.
– Расслабился наш везунок. – Комиссар, грустно усмехаясь, взглянула на Ивана. – Спину открыл. А ведь вашему брату это смерти подобно, не так ли?
Обломок молча кивнул. Так. Не далее минуты назад сам подумал о том же. И картина получается мало того что неприятная, так и непонятная. Некто приходит к Стоику в гости, оба о чем-то мило беседуют, затем хозяин получает стилет в спину, а гость тихо и бесшумно уходит. Стол с нехитрой снедью, стулья, распахнутое настежь окно, бутыль вина и два бокала на столе весьма красноречивы.
– Вас, дражайший Иван, хочу остеречь особо: не дай вам Фанес всеблагой соваться в это дело. Больно подозрительно горят ваши глаза. Не стойте у полиции на пути и тем паче не путайтесь под ногами. Без вас разберемся. Договорились?
– Так я и думал, – вздохнул имяхранитель. – Тогда вот что. Эвисса, вам придется стеречь Александра лично, иначе я ни за что не ручаюсь. В нашем договоре указано: «препятствовать нападению торгов любой ценой». Если он снова начнет ломать стены или, хуже того, надумает отпереть ночью ворота, я буду вынужден применить к нему крайние меры. Объясните ему, что Феодору от… гм… внимания подружек буду оберегать лично я. Далее. Убедите его, что императрица забраковала ее сегодня напрочь. От службы привратником его необходимо отстранить. Все разломы заделать уже сегодня. Если горги все же каким-либо образом проникнут на территорию храма, с ними справятся Бара и другие «дикие».
– Я, в общем, согласна, – сказала Ипполита.
– Погодите, эвисса, – грубовато перебил ее Иван. – Боюсь, что этого окажется мало.
– Отчего же?
– Да оттого, – загремел он, – что, когда Феодору увезут-таки во дворец, ваш сын покончит с собой все равно!
– А почему вы уверены, что выбор падет именно на нее? – спросила настоятельница.
– Потому что не вижу других кандидаток, – сказал Иван. – Соперниц у нее практически нет. Это же очевидно, эвисса.
– Очевидно? Только не мне, – холодно улыбнулась Ипполита. – Согласитесь, я лучше знаю моих девочек. Попомните мои слова, императрица выберет другую.
Она подошла к Ивану и взяла его правую руку в свои ладони. Иван ощутил небывалое упоительное тепло, исходящее от ее пальцев. Ему захотелось прижаться к ним лицом и забыться. Замурлыкать, как кот, и забыться. Продолжая держать его руку, настоятельница шагнула к двери. Иван покорно последовал за ней.
– Ну что же, дорогой имяхранитель, – сказала она, – ваш план меня вполне устраивает. Феодоре будет сообщено об индивидуальной охране в самое ближайшее время. Александра вы больше не увидите. Что еще? Ах да… Сонюшка по-прежнему будет вас сопровождать. О сугубой конфиденциальности нашей сегодняшней беседы вы конечно же догадываетесь. Если других вопросов нет, прощайте.
Она разжала руки.
В тот же миг Иван почувствовал, что лишился чего-то исключительно важного, такого, о потере чего будет жалеть всегда.
Он коротко поклонился и вышел.
Всемогущество
Сонюшка…
Теперь он ощущал ее почти частью себя – так, будто долгое-долгое время делил с ней пищу, кров и ложе. На самом деле, из всего перечисленного справедливым могло считаться лишь первое: они часто устраивали что-то вроде пикников на двоих (не считая Кусая) да однажды пообедали вместе у нее в комнате утащенными с кухни еще горячими пирогами. И все-таки он знал каждую линию ее тела, каждый завиток волос; знал, как благоухает ее дыхание ранним утром и как – поздним вечером лоно. Он сотню раз целовал с восторгом самые нежные, самые укромные участочки ее тела, но так и не осмелился на большее.
Она же… Наверное, и Сонюшка по отношению к нему испытывала что-то похожее. Разве иначе позволила бы ласкать свои грудь и бедра? Разве иначе называла бы милыми и смешными прозвищами, которые придумала сама? Разве решилась бы заснуть где-нибудь возле ручья или под деревом, доверчиво устроившись головой на его коленях?
Тем временем срок его контракта (наверное, самого необременительного из всех) подходил к концу. Планида Иван действительно больше не встречал. Да и прекрасную поднадзорную Цаплю, по справедливости говоря, тоже видел крайне редко. Как правило, пребывание на открытом воздухе Феодора ограничивала получасовой ночной прогулкой поблизости от своего жилища да примерно часовой гимнастикой по утрам. Разумеется, гимнастикой она занималась совершенно обнаженной, но, странное дело, ее нагота не вызывала в Иване никаких чувств, кроме восхищения. Как-то раз он попытался подвергнуть тщательному разбору собственную необъяснимую бесстрастность. Он потратил на размышления битый час и пришел к парадоксальному выводу, что виной всему – то удивительное прощальное рукопожатие Ипполиты в день приезда императрицы-матери. Почти не сомневаясь в справедливости догадки, он поинтересовался у Сонюшки, может ли такое быть:
– Это тоже часть умения?
– Конечно, – ответила она. – Настоятельнице вовсе ни к чему твой бурный мужской интерес к девушкам. А другим путем тебя было бы не удержать.
– Получается, и тебе я не докучаю с… – он помедлил, подыскивая слово, – с близостью только из-за этого? – попробовал Иван свести озабоченность к шутке.
– Не докучаешь? Новое дело! Как же тогда истолковать это движение твоей руки? Да-да, именно это, поздно отдергивать!
– Нет, правда? Я не… гм… не хочу обладать… дьявольщина! Короче, ты ведь поняла? – жалобно спросил он. – Это из-за манипуляций Ипполиты или из-за меня самого?
– А уж это ты сам решай, – усмехнулась Сонюшка и поцеловала его в нос.
После этого разговора Иван стал часто задумываться, согласится ли София оставить храм и переехать жить к нему. Потребовать ответа прямо он никак не осмеливался. Боялся услышать «ни за что, обломочек».
«Спрошу в последнюю ночь, – постановил он наконец. – Чтобы, если откажет, уйти и не видеть больше никогда».
Однако когда эта самая последняя ночь подступила вплотную, Сонюшка исчезла. На двери домика обнаружилась записка: «Имяхранитель, в этот раз бди за Феодоркой один. У меня скопилась уйма дел. Если я их не обстряпаю до утра, Ипполита с меня голову снимет. Будь внимателен! Твоя С».
– «Твоя»! – довольно повторил Иван вслух для самого себя.
Других слушателей не было. Кусай, мошенник, тоже как на грех куда-то запропастился. Верно, удрал с Сонюшкой.
Иван бережно свернул записку, спрятал в карман и направился к подопечной.
Встретились возле мощенной гранитом площадки с сосной в центре. Тут когда-то три Цапли хотели выцарапать Феодоре глаза, выдрать волосы или просто наставить синяков. На этот раз девушка оказалась одета в костюм-сафари песочного цвета, короткие сапожки в тон, совсем без каблуков, зато со шнурами и пряжками, и крошечную шляпку с фазаньим пером.
Иван бросил взгляд на небо. Хотя чего смотреть – полнолуние. Было совершенно непонятно, зачем Цапля вырядилась. Все равно ведь рано или поздно придется раздеваться. «Ну да дело ее», – подумал Иван и спросил:
– Куда барышня желает прогуляться сегодня?
Она посмотрела на него с внезапным интересом и ответила игриво:
– С таким кавалером – куда угодно.
– Тогда позвольте предложить локоток, – включаясь в игру, сказал он и сделал левую руку крендельком.
Она рассмеялась и прижалась к его боку. «Ого!» – подумал Иван и провозгласил:
– В таком случае куда глаза глядят!
– Да, мой господин! – согласилась она и… куснула его за мочку уха.
«Ого!» – подумал он снова.
Спустя каких-нибудь десять минут, яростно лобзая ее ключицы, торопливо срывая с нее дурацкие тряпки, которых, казалось ему, чрезвычайно, дьявольски много, Иван не думал больше ни о чем. Только на мгновение у него мелькнула мысль, что даже Ипполита не всемогуща. А потом умение Феодоры превратило их в пару исступленно сочетающихся животных.
Нечем расплатиться
К реальности его вернуло знакомое щекочущее ощущение под ложечкой. Неподалеку кто-то подул в беззвучный свисток, призывающий «диких».
– Сонюшка? – громко крикнул Иван и стал натягивать панталоны, крутя головой в поисках Феодоры. Части ее одежды были разбросаны буквально повсюду, сама же Цапля куда-то пропала. Он крикнул еще громче: – Сонюшка, это ты, девочка?
Ответа не было. Он быстро закончил одеваться и позвал:
– Феодора!
Снова тишина, только резко шуршат ветки, раздвигаемые массивными телами. Иван растерянно заметался, но скоро опомнился, взял себя в руки и закрыл глаза, слушая внутренний «компас». Торгов рядом не было, это очевидно. Однако страх, отдаленно напоминающий страх ноктиса, присутствовал и шел откуда-то слева. Имяхранитель бросился туда.
Троица «диких» медленно надвигалась на Феодору. (Опять три, мелькнула у Ивана мысль, опять на нее.) Девушка крошечными шажками отступала и ласково уговаривала безымянных успокоиться, называя милочками, лапушками и умницами. Уговоры словно падали в бездонную яму.
Иван пронзительно свистнул, чем сразу же привлек внимание «диких» к себе.
– Пшли прочь, быстро! – Он погрозил гигантским бабам кулаком. Кличек их он доподлинно не помнил, знал только, что похожи на «Бару», поэтому выкрикнул первые пришедшие в голову: – Дара! Мара! Прочь! Живо, живо!
«Дикие» утробно зарычали и переменили направление атаки. Теперь их целью стал имяхранитель, и это заставило его самодовольно ухмыльнуться. Феодора обрела временную безопасность, а большего ему и не требовалось.
Он стряхнул с запястья деревянное кольцо, укрепленное стальным ободком, и катнул в сторону «диких».
Водящие на безымянных всегда оказывали ошеломительное действие. Вот и сейчас рванувшаяся на «диких» гигантская рука в два человеческих роста высотой, собранная из черного тумана и каких-то не то паутин, не то перепонок, заставила их пронзительно завизжать. Секунду назад храбрые и могучие, а сейчас напуганные до смерти бабы сбились в кучу и вопили от страха. Безымянные, как и дети, жутко боятся непонятного.
Иван спокойно миновал их, взял дрожащую Феодору за руку и повел прочь.
Из-за толстенного бука навстречу им вышагнула Бара. На водящего она даже не покосилась.
– Бара, – сказал Иван спокойно, – Бара, уйди. Иначе я тебя убью.
Та облизнулась, отрицательно помотала головой и прыгнула.
Иван встретил ее выброшенными кулаками. Кулаки врезались «дикой» точно в грудь. Любой женщине такой удар причинил бы страшную боль, но чудовищные груди-полусферы Бары не имели ничего общего с молочными железами: они состояли как будто из твердого дерева. Бара лишь слегка отшатнулась, а затем провела серию размашистых ударов, нацеленных Ивану в лицо и горло (он уклонился ото всех), проскользнула под кистенем и в красивом нырке смахнула кольцо водящего в сторону. Пугающая черная рука сейчас же начала таять, а «дикие», освободившиеся от первобытного ужаса, с торжествующими криками побежали на имяхранителя и Цаплю.
Иван до последнего момента рассчитывал обойтись без крови, но сейчас надежда на мирный исход растаяла – так же быстро, как лишенный своего кольца водящий. Навстречу «диким» полетели фрезы. Одна из баб погибла сразу, фреза перерубила ей горло. Вторая, более везучая, лишилась уха: отточенный зубчатый диск срезал его начисто и воткнулся в ствол дерева. Третья, самая быстрая, налетела лбом на шишку кистеня. Иван отдернул Феодору с пути ее рушащегося тела и больше не обращал на покойницу внимания, занявшись безухой. За считаные мгновения имяхранитель вышиб ей нижнюю челюсть, перебил обе ключицы и раздробил коленную чашечку. Однако, даже страшно искалеченная, она продолжала тянуться к нему – и тогда он двинул кулаком ей по темени, превратив островерхий колпак в гармошку.
Когда Иван отступил от поверженной противницы, еще продолжавшей слабо шевелиться, за спиной его влажно хрустнуло. Этот же звук он слышал несколько дней назад, когда Бара добила парализованного горга. Имяхранитель выдохнул сквозь зубы, выругался и медленно повернулся. Спешить больше не было смысла.
Бара стояла, держа на вытянутых руках обмякшее тело Феодоры.
– Положи ее, – сказал Иван, – и подойди ко мне.
Бара была чрезвычайно сильна, чуть менее быстра и совсем не имела рукопашной подготовки. Иван вначале измотал ее бросками, подсечками, ударами по низу живота и по печени, а после – тяжело дышащую, но все такую же несломленную – шмякнул лицом о дерево – то самое, в которое воткнулась одна из фрез. Зубчатка пришлась Баре точно в переносицу.
Когда Бара испустила дух, из зарослей выбежала маленькая вонючая старуха, дрессировщица «диких», и, рыдая, набросилась на Ивана со смешной тонкой плеткой. Он безропотно терпел удары, лишь прикрыл одной рукой глаза, а другой пах. Он понимал, что его теперешняя покорность – мизерная цена, которую он может заплатить этой женщине за убийство воспитанниц. Однако больше ему нечем было расплатиться. Умирать он не хотел, а деньги… Вряд ли старуха приняла бы от него деньги.
«Кто? – думал он, морщась от обжигающей боли и еще больше от душераздирающего плача дрессировщицы. – Кто их натравил на меня, мать вашу?»
Ответ у него был, но он не решался в этом признаться даже самому себе.
Зверь у ворот
Иван лежал на полу раскинув руки и наблюдал за своими гекконами. Во время его отсутствия животные ничуть не отощали, благо пищи было в достатке. Домработница, как он и наказывал, не закрывала окон. Всевозможная крылатая мелочь с успехом выполняла роль живого корма для ящерок.
«Кусая бы сюда», – подумал Иван и вздохнул. Оказывается, он чертовски привязался к этому неуклюжему любителю вяленых осьминогов. Почти так же как к…
– Ну давай не трусь! – приказал он себе. – Назови это имя.
Язык не слушался, словно онемел. Тогда Иван начал вспоминать, что случилось после того, как старуха с плеткой перестала его бить.
Он собственноручно перетаскал тела «диких» на ледник, а единственную оставшуюся в живых, безухую, – к храмовому врачу. Туда же, куда первым делом отнес Феодору. Врач немедленно послал своего помощника за настоятельницей.
– Что произошло? – спросила Ипполита и наставила на Ивана палец. – Что, горг вас раздери, произошло, имяхранитель?
– Вам лучше знать, – глухо сказал Иван. – Видимо, то, что вы подразумевали, когда сказали, что Феодоре императорской избранницей не бывать.
– Это что, обвинение?
– Как вам будет угодно, эвисса.
– Мне угодно, – прошипела Ипполита, – чтобы вы не корчили из себя оскорбленную невинность, а подробно объяснили, что случилось.
– Хорошо, – согласился Иван и рассказал все, включая самые интимные подробности своей кратковременной, но бурной связи с Феодорой.
– Так вы, говорите, почувствовали сигнал свистка? – раздумчиво протянула настоятельница, когда он замолчал. – Не ошиблись?
Он отрицательно помотал головой.
– Ладно, я учту этот факт. Обещаю вам, имяхранитель, по этому делу будет проведено тщательное расследование. Разумеется, без вашего участия.
– Ну понятно, – сказал Иван.
– Я больше вас не задерживаю. Если пожелаете присутствовать на церемонии отбытия монаршей избранницы, милости прошу завтра к парадной лестнице храма в восемь утра. Костюм постарайтесь иметь соответствующий.
– В восемь? – удивился Иван. – Завтра?
– Я считала, у вас нет проблем со слухом.
– Ни малейших… но в восемь? Так рано? А когда же состоятся все эти… отборы?
– Странный вопрос. Они состоялись, имяхранитель. Вы разве не помните, к нам приезжала императрица-мать?
– Избранница уже известна?
– Само собой.
– И кто? Она? – в два приема выговорил Иван.
– Конечно же София, – сказала Ипполита. – А вы разве сомневались, что только девственница может стать императорской невестой?
– Но она же не Цапля!
– Боюсь, вас неправильно информировали, имяхранитель, – мягко сказала Ипполита и потянулась руками к его ладони.
Наверное, не отстранись он тогда от настоятельницы, эти волшебные руки подарили бы ему покой и забвение.
– Не нужно, эвисса, – проговорил он. – Поберегите свое умение для других людей и других случаев. Для тех, кому оно действительно необходимо. А я, знаете ли, обломок. У меня и без того похищена большая часть жизни и вместе с нею не только радости, но и разочарования. Пусть хотя бы те, что появляются сейчас, останутся со мной.
И еще он сказал:
– Разрешите мне уйти прямо сейчас.
Ипполита молча наклонила голову. Иван осмотрелся, чувствуя, что необходимо сделать что-то еще. Увидел прикрытую до шеи простыней Феодору, приблизился, поцеловал ее в твердые, холодные губы и вышел прочь.
До ворот его проводило единственное существо. Кусай.
Выдровая циветта, иначе мампалон.
Зета
ВАША КАРТА БИТА
…Перионы суеверны не более и не менее заурядных обитателей континентальной Европы. Так же боятся сглаза, верят в сон в руку и в чох. А многообразие перасских земель порождает поистине неописуемое множество примет и обычаев. Посетив любое перасское поселение, стоит присмотреться к тому, как абориген отгоняет от себя напраслину и всякие недобрые слухи. Сначала следует жест рукой, напоминающий отмашку от надоедливых насекомых. Человек машет ладонью перед лицом, причем ладонь всякий раз бывает развернута иначе – влево, вправо, вперед, назад. Как объяснить столь вызывающе разнообразное толкование одной и той же привычки? Не было ничего легче, чем спросить об этом, и наверняка полученный ответ утолил бы любознательность… но азарт исследователя заставил нас вжиться в эту землю, почувствовать себя здешними уроженцами и самостоятельно найти толкование столь загадочной вещи. Все оказалось проще простого. Отгадка сама нашла нас, снизойдя с благодатных небес, подобно дождю. Свое взяла наблюдательность, ставшая у авторов уже привычкой. Распространенное поверье гласит, что слова носит ветер. Произнеся их, человек вверяет ветру благие (или не очень) пожелания, напутствия, изливает тоску о наболевшем, а то и шлет проклятия соседу. Услышав недобрые для себя вести или просто неблагожелательные слухи, поселянин отгоняет их от себя и буквально бросает дальше на ветер. А то, что ладонь развернута по-разному – так и человек по-разному стоит к направлению ветра.
На Перасе никогда не спрашивают: «С какой ноги встал?» – признаком везения считается, если поутру человек встает на пол обеими ногами сразу. Мы ни разу не видели здорового человека, поправшего это поверье одной ногой.
Наставление хозяйкам – смахивайте пыль, проводя тряпкой или веником с востока на запад. Объясняется это просто: солнце начинает путь на востоке, заканчивает на западе, чем и подает хозяйкам добрый пример. Начинай на востоке, заканчивай на западе.
Замешивая хлеб, хозяйка дома свершает поистине таинство. При этом она воображает себя супругой Фанеса всеблагого, вочеловеченной в облике мужней жены, которой в покровительство отдано плодотворение. Мука замешивается водой, в тесто хозяйка непременно добавляет щепоть древесного пепла, а также немного пыли с настенных часов, каковые она семь раз сильно встряхивает над тестом. Тесто – есмь сущее, пепел – суть прошедшее, а прах с часов есть великий символ вечности. Весьма мудро.
На Перасе также бытует поверье, согласно которому дом обретает душу хозяина. Если хозяин добр, гостям в его доме живется привольно, а если зол, гостями и вовсе не пахнет. В ином доме задыхаешься, а в ином дышится вольготно. Молодая семья не сразу поселяется в новом доме. Первую ночь мужчина проводит в жилище один. Глава семьи и дом познают друг друга. Именно дому, а не жене принадлежит первая ночь. И лишь на вторую ночь в доме появляется хозяйка, молодая жена. В ходу присказка: «С кем поведешься, от того наберешься». Внутри Пределов то относится не только к людям, но и к домам. Бывало, что по прошествии многих лет, сжившись с хозяином, дом чудит тем же манером, что и хозяин. Терял хозяин вещи – есть вероятность не найти предметы утвари и одежды, любил подшутить – будь готов ко всему. В равной мере это можно отнести и к любым домам, в том числе к храмовым жилищам.
Храм Цапли имеет не хозяина, но хозяйку, вернее, хозяек, поскольку каждая из обитающих там девушек отдает храмовым стенам свое время, тепло, а следовательно, себя. Дом Цапель за сотни лет наверняка настолько проникся духом Цапель, что любому мужчине здесь не то что дышать, существовать окажется трудно. В этих стенах живет легенда, повествующая о молодом мужчине, попавшем в храм на излечение после неудачной охоты. Встав на ноги, молодой человек настолько поглупел, что обитательницы натурально испугались за молодца. Но стоило юноше оказаться за стенами храма, к нему вернулась способность трезво мыслить и говорить разумные вещи. Полагаем, душа храма Цапель одурманила юношу женской аурой до такой степени, что молодой человек пребывал в состоянии отравления все то время, что находился на излечении. Интересно отметить, что мужская часть храмовой обслуги чувствует себя без малейшего умственного стеснения. Оно и понятно – дом, как и Цапли, мужчинами считает лишь тех, кто подпадает под следующие признаки: не стар, достаточно пригож, чтобы обращать на себя внимание молодок, и сам немало охоч до чувственного женского внимания.
(М.Маклай, М.Поло.«Стоя у границ безграничного»)
Похвальбы латинян ты напрасно твердишь наизусть.
Не подумай, что все соразмерно пульсации Марса…
Тот, кто в горы вошел, громыхая капканами, пусть
Не спешит подбирать колоколец для снежного барса
Владислав Уртаев
Я тут мимо шел
– Вы знали убитого? – Окружной комиссар испытующе смотрел на здоровенного обломка, грыз трубку и ждал ответа.
Иван молча жевал губу, кривил рот и про себя костерил Стоика почем зря. Говорено-переговорено, чем кормишься – тем и жив. Волка ноги кормят, имяхранитель на четыре стороны глядит, на восемь слушает. Как же так, Стоик, как же так, дружище? Почему ты закрыл глаза, опустил нос, повернулся к злу спиной? Как же так?
– Знал. И предвосхищу следующий вопрос, комиссар, – друзьями не были. Скорее хорошими знакомыми.
– Общие интересы?
– Очень общие, – многозначительно усмехнулся Иван. – Общее некуда.
– А точнее?
– Мы коллеги. Были коллегами.
Бригада уголовной полиции молча, без суеты делала свое дело. Обмерили труп, мелом очертили контур тела. Педантично внесли в протокол перечень вещей и предметов, теперь именуемых невзыскательно и казенно «обстановка квартиры на момент убийства». Стоик лежал у открытого окна, подложив руку под щеку, будто прилег с устатку, да так и заснул. Все как обычно, все на своем месте, за одним исключением – на полу не должно быть мертвого Стоика.
– Коллеги, говорите? По нашим сведениям убитый – профессиональный имяхранитель. Стало быть, и вы того же племени?
Обломок молча кивнул. Комиссар придирчиво оглядел Ивана, что-то в уме прикинул и одобрительно покачал головой:
– Зачем пришли?
– А просто так. – Иван переступал с ноги на ногу. Пройти дальше полицейские запретили, присесть также не разрешили, вот и пришлось топтаться в прихожей. – Не нравился мне Стоик последнее время. Просто не нравился.
– Что значит – не нравился?
– Стал угрюм и неразговорчив. Посуровел и перестал улыбаться. С ним бы бутылочку распить, глядишь, и полегчало бы.
– И?..
– И не успел. – Иван мрачно кивнул на труп у окна.
– Как давно вы заметили перемену?
– Месяц или около того.
– С чем связываете? Неурядицы в личной жизни? Проблемы на поприще охраны Имен?
Иван задумчиво пожал плечами. У кого нет неурядиц в личной жизни? Не вдруг такого и найдешь, ведь не место ангелам в этом мире. Иным с неурядицами проще. А для того чтобы оные завелись, личная жизнь как минимум должна существовать. Стоик не так давно расстался с дамой сердца, но считать ли этот разрыв за неурядицу?
Иван вспомнил прочитанную недавно передовицу из старинной-престаринной газеты. «…Вчера под Хиерополисом отчаянные головы учудили нечто совершенно невероятное – заполнили навощенный матерчатый шар горячим воздухом и поднялись в небо. Шар получился огромный, и снизу на корабельных канатах к нему привязали большую корзину. Так вот, для того чтобы воспарить в небо как можно выше, шароплаватели бросали вниз мешки с песком! Оно и понятно, становишься легче, летишь выше…» Разрыв с Таисией вышел для Стоика сродни избавлению от мешочка с балластом. Парень прямо воспарил. Летал, к сожалению, недолго.
– Только не личная жизнь, – буркнул Иван. – Кормить грусть-тоску он не стал бы.
– Выходит, дела служебные?
– Выходит. А только и тут не все ясно. Имяхранитель он везучий… был везучий, неудачи случались, как же без них, но редко. Тут и жить бы не тужить, а оно вон как обернулось.
Дознаватель выпустил густое табачное облачко, с минуту пристально смотрел на обломка и отвернулся к своим людям.
– Есть что-нибудь?
– Удар нанесен мастерски, – отозвался «убийственный» жандарм, снимая тонкие льняные перчатки. – Тонким лезвием прямо в сердце, под лопатку, результатом чего имеем то, что имеем. Смерть последовала мгновенная и безболезненная, если можно так сказать. На беглый осмотр пока все.
– Расслабился наш везунок. – Комиссар, грустно усмехаясь, взглянула на Ивана. – Спину открыл. А ведь вашему брату это смерти подобно, не так ли?
Обломок молча кивнул. Так. Не далее минуты назад сам подумал о том же. И картина получается мало того что неприятная, так и непонятная. Некто приходит к Стоику в гости, оба о чем-то мило беседуют, затем хозяин получает стилет в спину, а гость тихо и бесшумно уходит. Стол с нехитрой снедью, стулья, распахнутое настежь окно, бутыль вина и два бокала на столе весьма красноречивы.
– Вас, дражайший Иван, хочу остеречь особо: не дай вам Фанес всеблагой соваться в это дело. Больно подозрительно горят ваши глаза. Не стойте у полиции на пути и тем паче не путайтесь под ногами. Без вас разберемся. Договорились?