Козаев Азамат. Ледобой

   Бреуске побелел от злости, ухватился за рукоять меча – дескать, откуда взялся этот гусь, но, поймав холодный взгляд Безрода, овладел собой. Оттниры поначалу опешили, а потом зло загудели, будто разъяренный пчелиный рой, мечи поползли из ножен, а секиры – из петель. Бреуске гневно прикрикнул на свою дружину, и оружие вернулось на место. Безрод выступил вперед, кивнул Воротку, и тот мигом подхватил на руки Гуська, полумертвого от усталости. Гусь кинулся на Безрода, и Сивый сам подставил руку, а когда гусак ухватил клювом жесткую ладонь, мигом поймал птицу за шею. Гусак захлопал крыльями, забился, но Безрод лишь крепче прижал серого к себе. Унд оттниров подошел к Безроду. Бреуске с трудом держал гнев в узде.
   – Твоему сыну девять лет, моему мальчишке шесть. – Безрод, оценивая, покачал серого. – Гусю года три. Итого те же девять. Сверху упали три года для моего парня. Стало быть, уравняли боги мальчишек?
   Бреуске мрачно кусал губу. Видать, сам Злобог послал сюда этого гуся, иначе откуда ему тут взяться, посреди моря, вдалеке от земли, среди моречников? Ведь все знают, что лебедь – птица Тнира, гусь – птица Злобога, как и сам он кривое отражение Тнира. Вот так уравняли боги девять лет его Оддалиса и шесть лет боянского мальчишки тремя годами здоровенного гусака. Не иначе, дети на самом деле чище взрослых и ближе к богам. Все случилось именно так, как сам предсказал. Услышали боги воззвание к справедливости. Громовой раскат зловещего хохота прилетел с небес, и Бреуске мрачно содрогнулся. Это хохочет Злобог. По богу и смех. Вои обеих дружин, насупившись, ждали.
   – Скала остается тебе. Мы уходим. – Бреуске отдал землю боянам, ровно корку заплесневелой лепешки.
   Ничто не дрогнуло в голосе унда. Оттнир не унизит своего слова ложью и страхом и не пройдет в жизнь по растоптанной чести. Его ундиры не схватятся за мечи в отчаянии от проигрыша, в надежде удержать жизнь любой ценой. Бреуске отвернулся, собрался было уходить, но унда остановил ровный голос Безрода.
   – Оставил бы мальчишку. – Сивый кивнул на побитого, злого Бреускевича. – В Торжище Великое иду. Отдам вашим. Привезут домой. Что в море нынче станется? Не погубил бы сына.
   Оттнир молча выслушал, развернулся назад и медленно подошел к Безроду. Долго глядел прямо в глаза.
   – Страшная буря идет. – Безрод кивнул в черное небо. – Передам из рук в руки, кому скажешь.
   Унд смотрел в серые глаза долго и пытливо, а хохот с вершины катился вниз, будто снежная лавина, грозя уничтожить.
   – Ты – человек, срубивший в поединке Брюнсдюра?! – Горюнд, сощурив глаза, играл желваками. – Немного найдется на свете людей, изукрашенных шрамами по лицу, ровно старики – морщинами. Я тебе верю, боян. Найдешь в Торжище Великом Раггеря-купца, его там всякий знает. Он мой брат. Отдашь сына ему. Выживу – заберу.
 
   Бреуске что-то строго наказал сыну, поднял на руки, обнял. Мальчишка крепился-крепился, но уж слишком много выпало маленькому поединщику этим вечером. Судьба целой дружины лежала на его плечах, а он не смог оставить их жить. И вот они уходят друг за другом, кричат в черное небо что-то дерзкое и веселое, громко смеются, перебивая зловещий смех, и прощаются с ним. Он не плачет, просто слезы сами бегут по чумазым щекам. И вовсе он не трус, не побоится остаться один среди боянов. Так наказал отец.
   Оттниры по одному сходили в граппр. Второй оставят тут. Выгрести против шалого ветра на двух кораблях не получится. Глупое занятие тащить за собою бесполезный волок, тратить на жадность и без того скудные силы. Полуночники взялись за весла, грянули прощальную песню и, медленно выгребая в открытое море, развернулись и ушли в ночь.
   Вороток что-то втолковывал Гуську. Мальчишка хмурился, дулся, глядел исподлобья, мотал головой, прятал руки за спину. Вороток не сдавался, присел на корточки, горячо выговаривал маленькому воеводе гусей. Тот надул разбитые губы и щеки, глядел по-прежнему бычком, но головой мотать перестал. Наконец тяжело вздохнул, кивнул Воротку и пошел вперед – туда, где стоял покинутый Оддалис. Взял недавнего противника за рукав и потащил к воям. Бреускевич пятился спиной, не отрывая взгляда от моря, которое унесло во тьму отца и дружину. Слезы текли по щекам, размазывая грязь, мальчишка их даже не глотал.
   – По местам! – рявкнул Безрод. – За весла! Время не ждет!
   Гусек потащил Оддалиса в Улльгу. Вои мигом переправили мальчишек в ладью – и сами по-одному неловко запрыгали на палубу. Разбились на две дружины, вторая дружина ушла на корабль видсдьяуров, к Моряю. На веслах отошли от скалы, подняли парус и забрали весла. Гюст поймал ветер, и Улльга медленно пошел прямиком в узкое каменное горло. Мимо уходил на разворот Моряй. Дадут боги, пройдут в расщелину без сучка без задоринки. Гюст провел Улльгу в каменный пролом, оставив до гранитных стен по два шага с каждого боку. Граппр лениво ткнулся носом в тупик, а сзади вползал в спасительную щель Ювбеге, что вел Моряй. Гюст постоянно оглядывался назад и не сдерживал возгласов одобрения. Определенно боянские боги вложили в парня душу погибшего граппра! Добрый вышел кормчий. Вои уже привязывали ладьи друг к другу и веревками распинали на береговых валунах. Не оборвал бы ветер крепеж. Затем все сошли на остров и в скальной пещере развели костры – с граппра, брошенного дружиной Бреуске. сняли несколько скамей. Быстро снесли на берег содержимое трюма и отпустили граппр в море. Быстроногого морского коня провожали долгими взглядами, и у всех сердце кровью обливалось. Эх, такая ладья! Гюст не смотрел. Больно.
   Налетел ветер, да не ветер – ветрище! Обе ладьи разом вздрогнули. Между скалами завыло, засвистело и, будто вторя, с вершины холма грянул зловещий хохот. Вои поежились.
   – А гуся-то я узнал! – Рядяша подмигнул воеводе и вполголоса рассмеялся.
   Безрод покосился в угол пещеры, где, укрытые верховками, без задних ног спали мальчишки.
   – И яблоко гнилое тебе цена, если не узнал бы! – фыркнул Сивый.
   Вои хотели было громогласно рассмеяться, но Безрод сердито цыкнул и приложил палец к губам. Не разбудить бы маленьких поединщиков.
   – Рассказывай! – Сивый взглянул на хмурого Тяга. Воин поднял мрачные глаза и оглядел каждого.
   – Пролез я с гусем на самый верх. Дабы не гоготал, клюв обмотал тряпкой. Вот ползу себе по скалам, ползу, ноги трясутся, сил просто нет. Думаю, сей же миг свалюсь. Ан нет, не свалился. Значит, подползаю к самой вершине – и едва жизни не лишился. Хохот сверху упал – ровно враг на спину. Едва с душой не простился! Откуда? Ни жив ни мертв, поворачиваю голову и вижу, что ветрище разорвал облачную шапку, а на скале стоит человек. Огромный, здоровенный, и смеется в голос. Сам смеется, а глаза пустые, ровно через силу хохочет. Стоит, глядит вниз и смеется, да только нет на лице веселья. А как на меня взглянул, показалось, что в пропасть падаю, мурашки по спине разбежались: А вокруг него как будто и небо чернее, и дышать тяжелее. Пополз я дальше, сбросил гуся вниз и чувствую меж лопаток взгляд, как если бы кто-то нож в спину всадил. На обратном пути аккурат на хозяина и наткнулся. Уж как он на моем пути возник – сам не понимаю, ровно из-под земли выскочил! Не было – и на тебе! Я за меч, а он зубы скалит – дескать, пустое. Гляжу и сам понимаю, что пустое. Жизнь положу, а не одолею. Вокруг него и воздух тяжелее, и тьма гуще, и такой мощью все кругом полнится, что руки-ноги будто окаменели, сдвинуть не могу. Здрасте вам, говорю, как ваше ничего? Доброго здоровья хозяевам! И тебе, отвечает, не хворать. И опять ржет. А у меня будто уши заложило, едва памяти не лишился. И давай оттуда ноги делать – уполз, ровно ящерка.
   Тяг умолк, а вои мрачно переглянулись. Не иначе, Злобожьи проделки столкнули у спасительной заводи нос к носу четыре ладьи. Молва говорит, что Злобог метит кровью свои забавы у этой скалы.
   – Может быть, и метит, да только не в этот раз! – усмехнулся Безрод. – Разве тягаться одному Злобогу с двумя хитрованами?
   – Как так? – К огню протиснулся вертлявый, вездесущий Тычок.
   – Каком кверху! – фыркнул Неслух и, легко оторвав старика от земли, поставил рядом с собой, дабы воеводу не застил.
   – Думал унд, побьет его сын Гуська, на то и ставил. Обхитрил оттнир хозяина. – Сивый показал глазами наверх. – Не случилось большой крови. А и я схитрил. Пока Тычок валял оттниров по земле, Тяг наверх гуся тащил.
   – Ловко!
   – На всякого хитрована найдется…
   – …Старик с байкой да с неба гусь! – закончил Щелк и первым рассмеялся.
   В каменной толще, под сводом пещеры, заметался оглушительный хохот. Безрод хотел было упредить, чтобы молчали, да рукой махнул. Все равно молчать не заставишь – разгоготались чисто жеребцы. Да и мальчишки спят как убитые.
   Снаружи ревел ветер, свистел, врывался в пещеру, играл с огнем. Дружинные облегли костры и пытались уснуть. Огромные волны высотой с ладейную мачту, нагулявшие силу на свежем ветре, разбегались издалека и с ревом бились о камни. Скала тряслась от этих ударов, как детская песочная горка. В полночь Безрод вышел на свистящий ветер и, закрываясь от жестоких порывов, задрал голову. Облачную скальную шапку разорвало в клочья, и в отблеске молний Безрод углядел на самом верху очертания человека. Тот смеялся, да так громко, что перекрывал свист ветра. Сивый полез на скалу в том месте, где это сделал Тяг. Несколько раз едва не сорвался на скользких камнях, на пронизывающем ветру стыли руки. А когда подполз к самой вершине, буря стала утихать, дождь истончал и стал жалкой промозглой моросью.
   – Дополз?! – Голосище едва слуха не лишил.
   Безрод встал на ноги, отряхнул руки:
   – Дополз.
   Хозяина не тревожили ни ветер, ни промозглый морской дождь, ни морозец, поднявшийся на ночь. Вокруг воя как будто вообще не было времени. Безрод перестал его чувствовать.
   – Я думал, убоишься. Разное болтают.
   – Так и боюсь. Слава богам, не дурак.
   Вой усмехнулся и кивнул. От его кивка земля под ногами ходуном заходила, Безрод едва с ног не упал.
   – Чего ж пришел?
   Сивый бросил на воя быстрый взгляд, и сделалось понятно, как ничто никогда не становилось понятно: этот может все. И мечом, и секирой, и руками. Холодные, злые глаза и впрямь не смеются: смех есть, а веселья нет.
   – Невежливо хозяину челом не отбить. – Безрод, ухмыляясь, низко поклонился. – За гостеприимство, за хлеб-соль, за кров…
   Хозяин рассмеялся, а рядом с Безродом точно гром громыхнул – бросило на колени, мало не оглушило.
   – Да не жалко! – грохотал вой. Сивый с трудом встал на ноги. Пред глазами все плыло, в ушах гудело. Силищей так и веет, будто в воздухе разлита. – Заслужили!
   – Жалеешь; что кровь наземь не пролилась?
   – Не без того! – усмехнулся вой.
   – Значит, это ты! – прошептал Безрод.
   – Я! – Человек кивнул. – А это, стало быть, ты? Отца твоего знал… Знаю.
   Безрод ровно вымерз.
   – Тот же норов, тот же глаз. Да ты глазками не сверкай, больно сверклив.
   Безрод хотел спросить об отце, но в горле что-то пережало. Ни слова не выдавил.
   – Нет, не скажу! – усмехнулся хозяин. – Много будешь знать, скоро состаришься.
   И рассмеялся. Безрода затрясло, еще немного – и кости ссыпались бы в сапоги. Воздух кругом замутило, закачало, точно знойным маревом подернуло.
   Истинно злодей. Крови не напился, так покой себе забрал. И где же искать его, отца незнаемого?
   – А мать знал?
   – Знал. – Вой, криво улыбаясь, кивнул. – Диво как была хороша. Сам зарился, да отец твой дорожку перешел. А ведь ты мог быть и моим сыном!
   – Какая дура от тебя добровольно понесет?
   – Ты кулаки разожми, вон косточки побелели. Зло держишь? Пустое! На меня зло держать – все равно что в море воду лить.
   Безрод мрачно, исподлобья буравил собеседника глазами. Усмехнулся.
   – Так-то лучше. А то набычился, ровно двухлеток…
   Сивый без размаха воткнул кулак хозяину в скулу, прямо под холодным глазом. Кого другого с места снесло бы, а этот лишь покачнулся и замотал головой. Рассмеялся. Смеясь и ответил. Безрод расплескался о камень, точно морская волна, что бьется о скалу. Шатаясь, поднялся, улыбнулся разбитыми губами. Не абы с кем схватился! Воин грохотал, надрывая живот со смеху. Безрод, качаясь на ходу, подшагнул на верный удар – и выколотил пыль из рубахи противника, прямо с груди. Хозяина скалы отбросило назад, глаза налились непроглядной теменью, смех стал похож на утробное рычание. Сивый прошептал:
   – Кто отец?
   – Не скажу! – грохотал смешливый. И едва не захлебнулся смехом, – кулак Сивого пришелся в горло.
   Безрода потрясали страшные удары, но и смех перешел в хрип. И вот один осел на камень, второй, шатаясь и хрипя, привалился к скале. Хозяин махнул рукой и сипло рассмеялся. Давно так холку не чесали, кровь не гоняли. Едва на ногах остался. Еще два-три удара – лег бы рядком. Изболится тело поутру, синяками изойдет, станет не повернуться.
   Безрод пополз прочь. Все тело ныло и кричало. Сивый поднимался на ноги, делал несколько шагов и опять падал. Скатился со скалы, чудом не разбился. Долго не мог встать на тряские ноги. Дурак дураком, кого бить взялся?! Одно радует: тридцать с хвостиком лет назад отец утер нос хохотуну. Жаль, смеяться нельзя – губы разбиты. Распухли, как мочала.
   Стражу не ставили. Вся скала с ноготок, кого опасаться? Безрод ввалился в пещеру, рухнул у костра и застонал в себя. Как ни повернись, все бока отбиты: и так плохо, а так еще хуже. Только ступни целы, хоть поднимайся на ноги и спи стоя. Сам не заметил, как уснул. Даже не уснул, а провалился в забытье.
 
   – Ну чего уставились? – прошипел утром Безрод, едва разлепив губы.
   Вои стояли вокруг воеводы и не знали, смеяться или хмуриться. Лицо – сплошь синь да краснота, под рубахой тоже не все ладно. Сивый кряхтя сел, кряхтя поднялся. Весь островок сто шагов в любую сторону – с кем схватился?
   – Рты позакрывайте, – просипел Безрод. – Все равно не скажу.
   – И не говори, – развел руками Щелк. – Сами как-нибудь. Все на виду.
   Сивый только головой покачал и криво ухмыльнулся. Огляделись, перечлись. Вроде все налицо, и все на ногах. Свежих синяков нет, все старое, давно поросшее быльем, то есть бородами. Безрод усмехнулся:
   – Нашли?
   – Нет, не нашли. – Вои почесали затылки.
   Дрыхли, ровно медведи зимой – не сберегли воеводу. А взглянуть на это дело по-другому – от кого беречь? Все свои, чужих на острове нет. Разве что сам виноват. Полез на скалу да свалился оттуда, кровавые сопли на камнях оставил.
   У кого хватило умения расписать воеводу синяками, ровно глиняную свистульку? И вдруг Тяга осенило. Едва наземь не сел. Глаза выпучил, будто ежа проглотил, кадык на горле так и заходил. Едва Сивый увидел горящие Тяговы глаза, прошипел:
   – Ни звука!
   Тяг мрачно кивнул. Он никому не скажет, но парни все равно догадаются рано или поздно. Уже догадались.
   – Все наперечет. – Дружина мрачно обступила Безрода. – И чужих на острове нет. Зато есть хозяин скалы.
   – Ну есть и есть. Чего застыли, как столбы? Море поет, в дорожку зовет.
   Губы едва слушались. Впрочем, парни и без того поняли, что нужно делать. Засновали туда-сюда, перетаскивая на ладьи пожитки. Сивый стоял в стороне от суеты, подперев плечом валун. Переправили мальчишек и раненых видсдьяуров на Улльгу, закидали добро. Все тело ныло, ровно камнями побили. А ведь так и выходит – камнями побили, только не камни кидали, а – его на камни. Безрод, едва не падая, взошел на Улльгу. Тяжело опустился на палубу, дал отмашку.
   – Пош-ш-шли! – рявкнул Щелк.
   Первым делом волоком, за веревки, потянули Ювбеге из горловины. Веслами не выйти. Тем же манером вывели Улльгу, чисто коня из стойла. На прощание из-за туманной пелены с вершины скалы прилетел зловещий смех. Все как вчера, только смех уже не такой звонкий. Хрипит да сипит. Вои, как один, повернулись к Безроду, а тот и глазом не повел.

Глава 13
СНОВА ОДИН

   Стали выгребать в открытое море. Ох, руки-ноги заныли, жилы-косточки заплакали! Вчерашняя гребля боком вышла. Безрод сидел на носу, привалясь к борту, и лишнего разу не шевелился. Только зыркал из-под бровей по сторонам. И вдруг… Чудеса, да и только! Из-за скалы выплыл граппр, отпущенный вчера на волю волн. Потрепан, однако цел. Словно всю ночь бродил вокруг да около, как бездомный пес, от людей уйти не захотел. Никто на него не позарился. Ни Морской Хозяин, ни ветер, ни скалы. Безрод только глазом повел. Бродягу тут же поймали и привязали к ладье Моряя.
   Не спешили. А чего спешить? Знай себе иди под парусом, глядишь, и воевода оклемается, на берег сойдет ровно огурчик.
   Тычок хитро повел глазками по сторонам, пристроился на корме около Гюста, достал из тряпицы каленых орешков и невозмутимо повел:
   – А вот однажды…
   – Молчи, вражина! – просипел Безрод.
   Даже горло болит, будто орал давеча во весь голос. Если Тычок за свое взялся, как пить дать придется смеяться. А как смеяться, если от простого чиха всего корежит, будто на куски рвет? До Тычка, конечно, не долетело, но вои передали по цепи, и последний, Рядяша, рявкнул старику:
   – Молчи, вражина! Сидеть тебе в трюме аж до самого Торжища Великого!
   Старик махом забросил все орешки в рот и стрельнул хитрыми глазками по сторонам. Дескать, молчу, люди добрые. Щеки раздулись, как у хомяка. Уж лучше бы рассказал что-нибудь, глядишь, смеху было бы меньше…
 
   Уходили одной ладьей, в Торжище Великое пришли о трех. Знатно разжились. Ни одного человека на добро не сменяли. На дальних подступах к Перекрестню-острову стали попадаться ладейные дозоры. Две-три ладьи. Подходили, справлялись, что за люди.
   – Товару на мену везу, – угрюмничал Безрод.
   Дозорные понимающе кивали и прятали ухмылки. Купец, значит? Так усердно торговал, что рожу вдвое разнесло! Сивый мрачно сверкал глазами и усмехался.
   Перекрестень-остров встал на пути неожиданно. Не было, не было – и вдруг застила дальнокрай полоска земли. Ладей стало побольше, птицы засновали над мачтой.
   Солнце падало. Как раз к ночи подошли. Поставить ладьи, занять постоялый двор с банькой да закатить пир горой. И седмицу париться, отогреваться, отскабливаться, ни о чем не думая, кроме доброго меда да чистого ложа.
   С дозорной ладьи дали знак принять вправо. Торговые корабли с боевыми не мешали. Первым пристал Улльга. На берегу уже поджидал сборщик мыта, радостно потирал руки.
   – С боевой ладьи станового мыта в полраза больше против торговой, ладей три, стало быть… – Сборщик, закусив язык и закатив глаза, соображал.
   – Ты, собака, ври да не завирайся. – Над пройдохой горой навис Неслух. – Ишь, обсчитал, как будто нам последние мозги выбили! Кто же так считает? Тебе только отнимать добро – не складывать!
   Сборщик раскинул по сторонам хитрыми глазками – ну чисто Тычок – и хлопнул себя по лбу.
   – Ну я и говорю, не столько, а вот столько! Разве можно так пугать? Чуть с мысли не сбил!
   – Тебя собьешь!
   Еще загодя Безрод пошарил по ладьям, нашел одежку поприличнее и нарядил Тычка. И теперь старик важно выступил вперед в расписной рубахе, доброй верховке, справных сапогах и лисьей шапке. Тычок предстал пред сборщиком мыта дружинным счетоводом и важно зазвенел деньгами в мешке. Только глазки остались прежними, хитрющими. Тут еще поглядеть, кто кого надует. Нашла коса на камень. Тычок отвел сборщика мыта в сторонку, о чем-то с ним пошептался, оба рассмеялись, и Тычок отсчитал мытнику деньги. Расстались довольными.
   – По одной ладье мыто снял, – важно сообщил Тычок. – Дружина-то одна. Остальные как лодки посчитали.
   Стражники привязали ладьи к черно-желтым полосатым столбам. Рядом колыхались на волнах урсбюннские граппры, чуть дальше – соловейские ладьи, еще дальше – былинейские, еще дальше – гойгские граппры. Весь подлунный мир сошелся на Перекрестне-острове.
   Темнело. С Тычком, Рядяшей и Щелком Сивый сошел на берег. Постоялые дворы собрались в целый конец. Так и шли друг за другом. Безроду и остальным приглянулся постоялый двор чуть поодаль от пристани. Летом обязательно утонет в яблоневом цвету. Сложенный из неохватных бревен, за высоким забором стоял уютный дом, похожий на дружинную избу. Безрод толкнул ворота.
   – Эй, хозяин! Или спать улегся? – звонко крикнул Щелк.
   – Никак не улегся! – Хозяин со светочем вышел на крыльцо. Как будто ждал.
   – А коли так, зови гостей в избу!
   – Если с добром пожаловали, так и несите добро в избу, гости дорогие!
   По одному прошли внутрь. Хозяин усадил всех за один стол, выставил жаркое, медов, сел в голове, приготовился слушать.
   – Пусто у тебя нынче?
   – Только-только горюнды съехали. Море-то открылось, вот и ушли купцов охранять. Расходятся купцы по сторонам.
   – Ну и ладно! Одни ушли, другие пришли! И захочешь один побыть – не получится! Не дадим!
   – А мне и в радость! Стойте себе на здоровье! Долго простоите?
   – Седмицу. Доволен?
   – Ноги путать не стану. Отпущу.
   – Темно на улице, не разглядели, банька есть?
   – А как же! Слышь, мальцы плещутся, все бы им играть! Лодочки в пруду пускают. Из бани как раз в пруд попадешь. Сам копал! Чиста водица, ровно слеза, а холодна – дух перехватит!
   – Даже летом?
   – Даже летом! В каждом постоялом дворе такие отрыты. Речушка под землей бежит, вот наверх и выпускаем.
   – Умно!
   – На том и стоим!
   – Топи баньку, хозяин. Стоять будем!
   Ударили по рукам. Вои ушли, а Тычок остался. Утрясут с хозяином денежные дела.
   Безрод не произнес ни слова – говорил Щелк. А хозяин, уж на что навидался в жизни, все косил краем глаза на воеводу пришлых, расписанного, точно летняя радуга. Тяжко, видать, пришлось вою.
   Оставив на ладьях стражу, перешли на постоялый двор с красным яблоком на вывеске. А хозяину будто полегчало – аж в улыбке расплылся. Видать, не привык к тишине, словно болел, пока двор пустовал. Мальчишки, дети хозяина, провожали боянов по хоромам. Слуги разводили огонь, били птицу, топили баню, парни весело перешучивались. Добрались! Все!
   – Парку подбавь!
   – Ох, Тычок, не жалей квасу!
   – Что есть плещи, чтоб шипело в печи!
   Парились и от удовольствия гоготали во все горло. Хлестались вениками, обдавались парком, бросались в пруд. Уже ничто не мешало Безроду париться с воями, видели всё, что прятал. Попеременно Моряй, Рядяша, Неслухи мяли воеводу, в горсти собирали, ровно кожемяка кожу. Синяки встали по всему телу, после скалы Безрод стал пятнист, будто пегая корова.
   – Больно жесткий ты, воевода. – Неслух гонял кровь по телу Безрода огромными ручищами. – Чисто бревно мну.
   – Полегче! То-то и оно, как бревно мнешь! Со скалы жив ушел, так неужели у тебя в ручищах помереть придется?
   Неслух грянул хохотом, а Безрод поморщился. На скале едва слуха не лишился, – тут свои норовят оглушить. Здоровяк весело рокотал над самым ухом, чисто летний гром, от всей своей широченной души.
   А вода в пруду и впрямь оказалась чиста, ровно слеза, и холодна, аж дух захватило. Неслухи, наверное, полпруда выплеснули, когда вдвоем прыгнули. Прыгнули – и ну давай друг друга топить, а там и Рядяша за Моряя принялся. Безрода так и заболтало на волнах, что подняли эти четверо. Как буря в лохани.
   Несколько раз Сивый уходил обратно париться, да так распарился, что в сумраке светиться начал.
   – Сей же миг зашипит, – прошептал Гюсту Ледок. – Только прыгнет в воду, и не станет пруда. Весь в пар уйдет!
   – Не жаль, – кряхтел кормчий. – Новая набежит!
   Шутки шутками, но вои в пруду на самом деле замолчали, обратившись в слух. Слушали. Может, и впрямь зашипит?
   – Чего смолкли? – просипел Безрод, подходя к пруду. – Или языки распарились, на зубах свисли?
   – Так ведь ждем. – Тычок воздел палец вверх. – Может, зашипишь в воде. Рожа-то будто солнце красна!
   Сивый ухмыльнулся:
   – Если я зашиплю, кто-то заблажит.
   – Да? И кто же? – Тычок сделал непонимающее лицо, на всякий случай отплыл подальше и спрятался за Ледка.
   – А вот мы глянем. – Безрод подмигнул Ледку.
   Отплыть балагур не успел.
   – Ведь помирал только что!.. – орал старик и булькал. – И нате вам, ожил!.. Да еще топить удумали!.. Я вот на землю встану!.. Оба у меня получите!..
   Ледок выбросил Тычка из воды. Старый плут мигом убежал в баню греться и в дверях погрозил кулаком. Только дверь за ним и хлопнула. Там и остальные полезли из воды. Холодна водица! Безрод раскатисто захохотал. И плевать, что внутри все содрогается и переворачивается, а губы разошлись трещинами.
   Мальчишек Сивый поручил Воротку. Молодой соловей в осеннем нашествии оттниров лишился младшего брата и ходил за обоими точно за малолетними родичами. Загнал вместе с воями в баню, самолично парил-отогревал от морских сквозняков, веником ухлестывал. Мальчишки, гордые париться с воями, все делали как взрослые, вот только меды от них Вороток отодвинул. Бреускевич поначалу дичился, глядел исподлобья, да потом отогрелся, подобрел, и вдвоем так оходили вениками Воротка, что тот будто ошпаренный выскочил в пруд. Вои подначивали мальчишек: