Страница:
- Вот пускай Бог и подскажет!
Крупье произнес положенные слова и пустил шарик. Он поскакал, попрыгал и, по законам жанра, остановился, естественно, на зеро. Крупье погреб лопаточкою груды фишек в сторону Ирины.
- А теперь? - спросил оторопевший Тамаз. - На что ставим теперь?
- А теперь - хватит, - отрезала Ирина, сгребая фишки в сумочку, - поехали!
- Так везет же! - изумился Тамаз.
- Это-то и печально!
05.12.90
На Монмартре было холодно, дул ветер, что не мешало доброму полутору десятку художников со всего, казалось, света сидеть вокруг Ирины и рисовать ее.
Один из них, рыжий, отложив карандаш, сказал:
- Может, хоть улыбнешься? - и, видя, что Ирина не понимает языка, продемонстрировал.
Ирина послушно растянула рот.
- Нет, - объяснил рыжий. - Глазами, - и, бросив в раздражении карандаш, обеими руками ткнул себя в глаза.
Глазами у Ирины не получилось, и рыжий свой рисунок разорвал.
Тамаз тем временем расплачивался с остальными, собирал портреты.
- Развесишь по мастерской, когда я?.. - спросила Ирина, не договорив: умру!
Они стояли во дворике приемного покоя L'Hotel Dieu, растерянные, не зная ли, не решаясь, куда ткнуться.
Вкатила скорая. Санитары понесли носилки, на которых, прикрытая простынею, лежала мертвенно-серая красавица мулатка. Из кабины выбралась женщина-врач, бросила пару слов дежурному и тут обратила внимание на нашу парочку, улыбнулась и, подталкивая узнавание, ударила в ладоши раз-другой в характерном ритме того, пицундского, танца, притопнула ножкою.
- Какие встречи! - сказала, когда и Тамаз, и Ирина, наконец, улыбнулись. - Меня звать Анни!.
Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождала докторица, а Тамаз и Ирина сопровождали в свою очередь ее.
- Дура! - кивнула на каталку Анни. - Не ценит жизни! Вогнала в вену тройную дозу омнопона.
- Омнопон? - вылущила Ирина из невнятной ей французской речи знакомое словцо.
- Mais oui, oui, - улыбнулась врачиха.
- Самоубийца, - пояснил Тамаз. - Грешница. А откуда ты знаешь этот! ну как его?
- Омнопон? - напомнила Ирина. - Сильное обезболивающее. Я папу целый месяц колола. Перед смертью.
- Сама? - удивился Тамаз мужеству жены.
- А у нас пока медсестру дождешь!
- Она говорит, - перевел Тамаз для Анни, выказавшей на лице заинтересованность, - что колола отца, когда он умирал.
- Mais oui, oui! - согласилась та. - Как и во всем на свете, тут главное - доза.
- Она говорит, - сказал Тамаз, - что главное - доза.
- И все-таки удивительно, - кивнула француженка в сторону мулатки. С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой - непонятная в самоубийце страсть к комфорту.
- К комфорту? - переспросил Тамаз.
- Самая приятная смерть, - сказала Анни. - Сладко засыпаешь. И - эстетичная.
- Она что, уже умерла? - побледнела Ирина.
- Quoi?
Тамаз перевел.
- Пока нет. Может, и вытащим! - качнула врач головою с некоторым сомнением.
- Что она сказала? - напряглась Ирина.
- Что вытащат.
- Нет, перед этим.
- Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это она говорит чушь!
"Рено" Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Ирина с Тамазом на "ягуаре" следовали сзади.
- И чего мы к ней потащились? - ворчала Ирина. - Сидели б да ждали результатов.
- Раз она сказала, что ей позвонят! Смотри как красиво!
Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметила бы это. "Рено" свернул направо, наверх.
- Старый город, - перевел Тамаз надпись.
"Рено" остановился.
- Ну вот, - гордо сказала Анни у двухэтажного коттеджа красного кирпича. - Тут я и живу! - И добавила по-русски: - Будьте как дома.
Ирина лежала поперек широченной кровати в гостевой комнате и переключала телевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:
- Ты точно не хочешь есть?
Ирина только качнула головою.
- Ты б видела, что за ужин приготовила Анни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!
- Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да? - спросила Ирина.
- Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова! - и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее на руки, закружил.
Улыбающаяся Анни стояла в дверях:
- Не так уж и совершенно! Ты забыл, что ей надо обратить серьезное внимание на гланды?
06.12.90
Преклонив колени, Ирина поставила свечку перед ликом Богоматери.
У придела, недалеко от дверей, замерла старушка в черном, и, когда Ирина вышла на залитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в "ягуаре" с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовала за нею.
- Простите, барышня, - сказала по-русски, но с легким каким-то налетом акцента. - Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?
Рядом со старушкою стояла девушка лет двадцати: внучка ли, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.
- В Москве? - и Ирина улыбнулась. - А я, знаете, никогда в жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?! - крикнула вдруг на всю улицу и расхохоталась.
- Так вот он какой, Париж!.. - Ирина стояла у Триумфальной арки и смотрела на залитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, на десятки стройных, высоких, в разные цвета выкрашенных еловых деревьев.
- Ты так говоришь, - отозвался Тамаз, - будто впервые его видишь.
- Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!
В модном салоне Ирина с помощью двух продавщиц примеряла один туалет за другим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.
Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж голова шла кругом!
09.12.90
Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило на небольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.
Лыжа наткнулась на лыжу, ускакала, освобожденная автоматическим креплением, Ирина полетела кубарем, зарылась в снег.
Но Тамаз уже был тут как тут: лихо вспорол белую целину прямо перед женою.
А она улыбалась, обметая варежкою выбившиеся из-под шапочки волосы. Тамаз повалился рядом, принялся целовать Ирину.
Она отбрыкивалась, счастливо хохотала, пока вдруг не попала, затихла: это были те же самые кони, только карета стояла уже на полозьях и вместо выгоревшего ковра осенней травы расстилалась кругом белая целина.
Шевалье на своем вороном ускакал далеко вперед, и теперь уже дама пыталась его нагнать, покрикивая на кучера. Шевалье даже не оборачивался.
- Herr Awchlediani! Herr Awchlediani! RuЯland! - голос отельного служителя не вдруг пробился в сознание Ирины сквозь топот коней: служитель стоял наверху, возле игрушечного шале, держал на отлете трубку-радиотелефон.
И, хотя звонок из России мог означать что угодно, самое приятное тревога кольнула Ирину.
Тамаз тоже встревожился: бросил жене лыжи, закарабкался наверх. Ирина не поспевала.
Когда же выбралась к гостиничке, Тамаз уже переговорил: служитель с телефоном как раз исчезал в дверях.
- Маме очень плохо, - объяснил Тамаз. - И еще: проект на конкурсе провалили!
12.12.90
Такси остановилось возле тамазова родительского дома под вечер. Ирина наладилась выходить.
- Погоди, - сказал архитектор. - Видишь ли! - и замялся. - Я очень надеюсь - ты не обидишься. Но давай я лучше схожу один. А? - и как-то заискивающе заглянул Ирине в лицо. - А ты поезжай в мастерскую! Видишь ли! - повторил. - Наши, грузинские дела. Не все тут так просто! Ну?.. Я или заеду за тобой, или позвоню. Или пришлю кого-нибудь!
- Но, может! - гордость боролась в Ирине с тревогою, обида - с любовью, - может, я подожду в машине?
- Не надо, - качнул головою Тамаз. - Все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Поезжай, - и слишком как-то резко выбрался из такси, скрылся в парадной.
- Тамаз! - крикнула Ирина вдогонку отчаянно. - Тамаз! У меня даже денег нет - расплатиться.
Хлопнула, ухнула подъздная тяжелая дверь.
- Он оставил, - сказал водитель, не оборачиваясь. - Поехали.
- Раз оставил - поехали, - согласилась Ирина.
Такси тронулось. Ирина покусывала пальчик: все равно ничего хорошего из этого не выйдет!
13.12.90
Тамаз появился под утро. Вошел в мастерскую крадучись, и Ирине, которая, конечно же, бодрствовала, показалось, что не потому крадучись, что заботится о ее покое, а потому, что чувствует себя виноватым.
Она лежала якобы во сне, дышала ровно, пока Тамаз беззвучно раздевался, а, когда он осторожно, стараясь не задеть, не притронуться, устроился рядом, спокойно произнесла:
- Что мама?
Тамаз даже вздрогнул:
- Мама?
- Ну да, - пояснила с легкой издевкою в голосе. - Мама.
Тамаз заикался очень редко - и вот, это был как раз тот случай:
- П-п-по=м-м-моему в п-п-по-рядке.
- Ее сильно расстроило, что я выздоровела? - спросила Ирина.
Тамаз спрятал глаза, не нашелся что ответить.
17.12.90
Натэла Серапионовна давила на звонковую кнопку: Ирина пристально рассматривала свекровь сквозь широкоугольный, искажающий мир глазок. Потом открыла.
- Здравствуй, милочка, - сказала Натэла Серапионовна, входя в мастерскую решительно и по-хозяйски, нисколько не беря во внимание отнюдь не пригласительную позу невестки. - Что не отпирала так долго? Любовника прятала?
Ирина проглотила оскорбительную шутку, прошла за гостьей. Та поправила скособоченную картину, переставила цветочный горшок, смахнула с подчеркнутой брезгливостью невидимую пылинку со стола и, наконец, устроилась на диване. Ирина с ногами, по-домашнему, села напротив, в большое кожаное кресло:
- Как вы себя чувствуете?
- Как бы я себя ни чувствовала, умирать к сроку никому не обещала. А пообещаю - выполню.
Ирине страшно сделалось воспринять эти слова за намек.
- Я вам кофе сварю, Натэла Серапионовна!
Встала, пошла на кухню, всыпала горсть зерен в старинную деревянную мельницу, принялась методично, глядя в окно, вертеть ручку. Спиною почувствовала пристальный взгляд свекрови и, не обернувшись даже, спросила:
- Что-нибудь не так?
- Наблюдаю, - ответила Натэла Серапионовна. - Я многое в жизни повидала: и как на мнимую девственность ловят, и как на беременность. Но чтобы на смерть!..
Ирина уронила мельницу. Деревянный корпус раскололся, кофейные зерна заскакали по полу.
- Ладно-ладно! Не делай большие глаза. Не строй святую Инессу.
Ирина взяла совок, веник, принялась подметать.
- Не то что бы меня твой цинизм поразил - цинизму границ не бывает. Но как тебе не страшно словами было такими играть? Сглазить ведь можно!
- Вы что, убить меня собираетесь? - с попыткой улыбки подняла Ирина голову.
- Много чести будет - душу из-за тебя губить! Собираюсь только, чтоб ты знала: никого ты не обманула: ни меня, ни Реваза Ираклиевича! Тамаз мальчик, конечно, глупый. Он - художник, простая душа. Но и у него глаза откроются, уж я позабочусь. У тебя какие-нибудь анализы, снимки - есть? Что ты действительно болела раком?
- Уходите отсюда, Натэла Серапионовна, - сказала Ирина тихо.
- Я? Отсюда? Да с какой это стати?! Мастерскую сняла мальчику я. На деньги Реваза Ираклиевича. С какой это стати отсюда уйду?!
- Хорошо, - согласилась Ирина. - Вы, я вижу, хотите, чтобы уехала. Я уеду, если мне это скажет Тамаз.
- Ах, какая хитрая! Тамаз мальчик гордый! Тамаз никогда не признается, что его провели как ребенка. Не-ет! ты уедешь сама!
- Не уеду, - ответила Ирина твердо. - Сама - не уеду.
- Еще как уедешь! - возразила Натэла Серапионовна. - И не просто уедешь, а приведешь мужика, устроишь, чтобы Тамаз застал тебя! не беспокойся: он - не убьет! - застал и выгнал! к ебеней матери!
- Да вы! - поразилась Ирина. - Вы! сумасшедшая!
- Я?! - расхохоталась Натэла Серапионовна.
- Сумасшедшая, - тихо повторила Ирина: не свекрови уже - себе.
- Не-ет, милочка! Я очень даже нормальная. Реваз Ираклиевич собрал все подробности насчет тех десяти тысяч!
- Каких еще тысяч? - удивилась Ирина.
- Таких, что ты вымогала у Тамаза в Пицунде. Ты в тбилисской тюрьме еще не бывала?
- Десять тысяч?.. Вымогала?.. - Ирина опустилась на стул.
- Вот, смотри! - достала Натэла Серапионовна бумажку из сумочки, помахала над Ириною в высоко вытянутой руке. - У меня есть документы! Тамазик попросил эти деньги откупиться от абхазов. А Реваз Ираклиевич все выяснил: это ты с него требовала, ты!
!Красные купюры закружились, полетели, как ржавые листья, во тьме, то и дело высвечиваемые пронзительным сиянием маяка; Тамаз шел по базару, осыпая Ирину лепестками роз!
- Хорошо, Натэла Серапионовна, - сказала Ирина. - Я подумаю. Только оставьте меня сейчас одну.
Свекровь пикнула электронными часами:
- Сегодня среда? В понедельник передаю документы следователю. - И, задержавшись на мгновенье в дверях, произнесла эдак проникновенно: - И послушай моего доброго совета, милочка: никогда никого не лови больше на смерть. Это грех. Кощунство. Ах, да!.. - как будто вдруг вспомнила. - Ты ж некрещеная!
- Откуда вы знаете?! - простонала Ирина.
- Как откуда? - спросила свекровь так наивно, как только сумела. Конечно, от Тамазика.
И ушла.
Все плыло у Ирины перед глазами! Она вытащила из-под кровати чемодан, сумку, стала, как сомнамбула, бросать в них одно, другое! Приостановилась на мгновенье, огляделась в задумчивости. Взяла банан-двухкассетник. Включила. Ожила мелодия, та самая, под которую добиралась Ирина от Сибири до Грузии.
Снова принялась было за сборы, но вернулась к магнитофону, поставила на пол, посреди комнаты, присела на корточки. Вырубила музыку, нажала на красную кнопку записи. Сказала:
- Тамазик, я еду домой: надо выписаться, попрощаться, вообще: уладить дела. Сам знаешь: все у нас с тобою случилось так! внезапно. Позвони мне туда. Я вернусь, как только позовешь. Мой телефон: два ноль два двадцать два. Смешной телефон, правда?
Ирина думала, что бы добавить еще, пленка вертелась беззвучно, но тут внизу хлопнули дверцы подъехавшего автомобиля.
Ирина глянула в окно: Тамаз с приятелем извлекали из багажника универсала огромный макет храма, возвращенный с конкурса. Водитель помогал изнутри.
Ирина засуетилась: бросила в чемодан какое-то платье, побежала в спальню снимать гобелен!
Храм уже стоял у подъезда, мужчины прилаживались поднять его, чтоб нести. Ирина поняла, что ничего больше не успеет, так и оставила гобелен повисшим на угловом гвоздике. Наскоро щелкнула чемоданными замочками, дернула сумочную молнию, накинула пальто, сунула в карман шапку. Выскочила на площадку.
Храм полз, надвигаясь по ближнему пролету, но, слава Богу, загораживал Ирину от Тамаза. Ирина скакнула бесшумно на верхнюю площадку, осторожненько перегнулась через перила, увидела, как вплывает храм в мастерскую!
Когда дверь захлопнулась, легко и быстро сбежала вниз.
Выбралась из такси. Достала вещи. Пошла в здание. На мгновенье задержалась в дверях, обернулась.
Обернулась и от кассового окошечка в самый момент, когда нужно было отдавать за билет деньги, и - последней входя в загон на досмотр, и едва удерживаясь на крайней ступеньке аэродромного автобуса, и даже - на верхней площадке трапа, раздражая подгоняющую не задерживать стюардессу.
Тамаза не было.
21.12.90
В родном городке снегу успело навалить столько, что Ирина едва пробралась к полуподвальному оконцу междугородной.
- Ой, Ирка, - выскочила Тамарка, - какие дела! Явилась - не запылилась! Ну ты, подруга, даешь! Щас чаю поставлю.
Ирина вытащила два пузыря "Сибирской".
- Ну ты даешь! - повторила Тамарка. - Щас, сядем тихонечко. Связи нету. Тишина-покой! - чай, закусочка, стакан - все это между прочим, в процессе разговора. - Ну чо ты, где, говори, давно приехала?
- Я сейчас, Тамарка, княгиня, - сказала Ирина.
- Ну? Треплешься!
- Зуб даю. Княгиня Авхледиани. Во, смотри, - и протянула подруге свидетельство о браке.
- Ой, Ирка! Ну давай, давай, рассказывай! Умру щас! - и Тамарка, вытерев руки о юбку, осторожно тронула иринину кофточку.
- Из Парижа. Хочешь померить? - Ирина принялась расстегивать пуговицы.
- Ой! - запунцовелась Тамарка и надела кофточку, осмотрела себя.
- Нравится? - спросила Ирина. - Дарю, - и набросила на голые плечи облезлое тамаркино.
- Чо, обалдела? - не поверила та.
- Да у меня таких! - соврала Ирина, чьи вещи остались в Тбилиси скорее всего навсегда.
- Ой, подруга! Ну, я теперь!.. - не находила Тамарка слов.
- Я, в общем, тут временно, - как-то само собою взяла Ирина подружкин тон, стиль. - За мною муж должен приехать!
- Правда-правда. Постой, послушай. Вот. Я, значит, домой, а там уже забито. В моей комнате зять спит. Ну, племянники. В общем, я - в театр, а Толя уволился. Помнишь - Анатолий Иванович, из Ленинграда?
- Ага. Псих такой. По крыше бегал.
- Вот. Меня на его место позвали. И комнату. Знаешь - театральная общага, рядом с перчаточкой?
- Ой, а зачем тебе? Место, комната, если муж?
- Постой, расскажу. Ты слушай. А он мне, в общем, должен звонить. По сестрину телефону. Сечешь?
- Ну? - продемонстрировала Тамарка, что сечет не очень.
- Междугородные все через вас проходят?
- Ну.
- Ну вот ты, и девочкам тоже скажи, что, если из Тбилиси будет чо по алькиному номеру, чтоб поговорили, записали чо передать. Ну, и мне в театр или я там загляну! Просекаешь?
- Ага. А чо это за тайны за такие?
- Никакие, подруга, не тайны. На зятя нарвется! Я ж машину папину продала!
- Машину? Ну ты, подруга, даешь!.. У него-то, небось, у твоего князя машин этих!
!Слова растворились, растаяли!
!Одна бутылка уже опустела, переполовинилась другая!
- !а у них, понимаешь, подруга, такие обычаи. Отец с кинжалом, страшный! Я, говорит, тебя прокляну! А Тамазик меня так к себе прижимает, любовь, говорит, сильнее проклятия!
- Здрово!..
!И вот: по последнему глоточку осталось на донышках стаканв!
- !я, значит, сто, а Тамазик с ними дерется. Одного бросил, другого!
- Каратэ, да?
- Ага. Чо-то вроде. И тут тачка подкатывает!
- Ага! - открывает Тамарка рот. - И чо дальше?
- Тамазик вынимает пачку денег!
!Так и досидели они, наверное, до самого утра.
27.12.90
Шла "Дама с камелиями"! Народу в зале собралось средне, впрочем, женщины постарше и девицы пострашнее всхлипывали, утирались платочками, не в силах спокойно перенести сцену объяснения Маргариты с отцом сожителя. Ирина сидела надо всеми, в звукобудке, и в нужных местах давала вердиевы скрипочки.
Охнула дверь. Ирина медленно-медленно, боясь и надеясь, надеясь и боясь, повернула голову.
Это был, конечно, Тамаз: парижский, на колесиках, чемодан в руке, ворох роз - в другой.
- Ой! - сказала Ирина и заплакала.
- Вот, - кивнул Тамаз на чемодан. - Платья твои привез.
В пустом и почти темном зрительном зале - только рваные клочья тусклого дежурного света едва долетали со сцены - сидели, держась за руки, Тамаз и Ирина. Порожняя шампанская бутылка, стаканы - рядышком, на полу; на соседнем кресле - ворох цветов.
Рабочие, переговариваясь матом, разбирали декорацию. Ирина полушептала, задышливо, как в бреду:
- Поверь, поверь, я ни в чем тебя не обвиняю, Тамазик. Я никогда ни в чем тебя не обвиню. Человек, когда он взваливает на себя что-то, рассчитывает силы. Хоть интуитивно. Ты знал, что я должна умереть, тебя хватило бы на два года для любого сопротивления!
- Неправда, - так же шепотом, лихорадочно возразил Тамаз. - Я первый раз сделал тебе предложение, когда ничего не знал!
- Нет-нет, не перебивай, это не так, это не так! Ты сделал предложение. Но ничем бы это не кончилось. Ведь все были против: друзья, родители! Ничем бы и не кончилось - вот и все!
- Кончилось бы, кончилось! - убеждал Тамаз.
- Вот именно - кончилось бы! - поймала Ирина возлюбленного на невольном каламбуре. - А тут на два года! Я и сама такая ж. Мне, когда поставили диагноз, предложили операцию - я почему отказалась? Тоже рассчитывала силы. Знала, что умереть - мне их хватит, а вот бороться за жизнь! Человек не обязан быть железным. Подвиг - это мгновенная концентрация духа. Во всяком случае - ограниченная во времени!
- Почему мы сидим здсь?
- А ты что? - чувствовалось: Ирина задаст сейчас главный вопрос, - ты приехал! надолго?
- Навсегда, - твердо ответил Тамаз. - Если тебе плохо в Тбилиси!
- Нет, Тамазик, нет! - продолжала бить Ирину лихорадка. - Я благодарна за твой приезд. Но это тоже только хорошие намерения. Родные, друзья! Работа, в конце концов!..
!Разговор казался бесконечным, ходил кругами, поэтому, когда мы увидели наших героев бредущими зимними ночными улицами - беззащитные цветы на морозе, парижское чудище на вязнущих в снегу колесиках: очень эффектно! - выяснилось, что продолжается он как бы с той самой точки, с того самого многоточия, на котором оставили мы его в зале:
- !Тбилиси сказка, Страна Чудес, Зазеркалье! Но маленькую Алису туда не пропишут!
- Как не пропишут?! Как, то есть, не пропишут?!
- Подожди, подожди, миленький! Я не в том смысле. Да хоть бы и в том. Натэла Скорпионовна!
- Зачем ты ее так назвала?!
- Извини, Тамазик, само сорвалось. И ты прав, что одернул. Это твоя мать! Ты здесь все равно не выживешь!
- Совсем меня презираешь, да? Не считаешь мужчиной?
- Считаю, миленький, считаю. Я верю: ты способен на все. Ради меня, ради любви! Ради своей гордости. Но ты сломаешься тут, один, и я никогда себе этого не прощу.
- Как один? А ты?
- А я не в счет. Я - с минусом. Меня самое надо поддерживать!
!Фигурки уменьшались, таяли. Слова затихали!
У подъезда поджидал квадратный Васечка.
- Эй, парень, - сказал Тамазу. - Отойдем? А ты, Ира! давай. Давай-давай отсюдова!
- Васечка! - бросилась к нему перепуганная Ирина. - Это ж муж мой! Оставь нас, пожалуйста, в покое!
- Я сказал: чеши! Я тебя предупреждал? Предупреждал, спрашиваю?
- Тамаз, не надо! - крикнула Ирина. - Не связывайся! Беги! - и кивнула на дверь парадной. - Я его подержу!
Но тут и сам Тамаз прикрикнул:
- Уйди-уйди! Подожди в подъезде! Ну! Кому сказано?!
- Если что с ним случится, Васечка! - тихо произнесла Ирина.
- Слушай, - добавил Тамаз. - Кто тебя просит за меня заступаться, а? Я тебе кто: ребенок? женщина?! Уйди!..
Ирина убежала в парадную.
Тамаз пошел на Васечку.
Ирина бросила цветы на заплеванный пол, принялась трезвонить, кулачком колотить во все двери подряд. И, перелетая на второй этаж, увидела мельком в окне, как блеснул зайчик предподъездного фонаря на полоске отточенной стали, которою ударяет Васечка Тамаза.
У Ирины буквально отнялись ноги, и Тамаз успел уже осесть, а Васечка подчеркнуто спокойным шагом полураствориться в темноте, пока она нашла в себе силы выбежать на улицу, броситься к супругу.
На первом этаже одна из дверей, наконец, отворилась. Заспанный мордоворот в трусах высунул голову:
- Эй, кто тут народ будоражит?!
- Ты что, правда спала с ним? - Тамаз приоткрыл глаза, приходя в себя после шока, и это были первые его слова!
28.12.90
Вымыв и с психопатической тщательностью вытерев руки, сопровождаемый Ириною, одетой в умопомрачительное парижское nйgligй, брезгливо лавируя меж мокрыми пеленками, корытами и детскими велосипедами, бормоча под нос:
- Ужель та самая Татьяна? - Антон Сергеевич шел коммунальным общежитским коридором и только в конце его, у последнего, квартирного, выхода приостановился, взял Ирину за плечи, развернул, запустил руку в распах ее халатика и внимательно, не глазами - пальцами, осмотрел грудь.
- М-да! - хмыкнул.
Высунувшись из кухни, за ними давно уже наблюдала нечесаная соседка, исполнявшая в "Даме с камелиями" заглавную роль. Но Ирину не смутило и это, как не смутил докторов жест.
Антон Сергеевич вынул руку из распаха, сказал:
- Прости, пожалуйста, за тот вечер! За дурацкие приставания: как к горничной!
- Бросьте, Антон. Я уж и думать забыла.
- А я все помню, помню, помню! - с несколько наигранной страстью просопел доктор. - Недооценил тебя. - И промурлыкал не то иронически, не то всерьез: - Я так ошибся, я так наказан. Выходи за меня.
- Что? - не поверила ушам Ирина. - Вы ж только что лечили моего мужа.
- Ну, это! - пренебрежительно махнул Антон рукою.
- Что? - до смерти перепугалась Ирина. - Он не выживет?
- Он-то? - сейчас дктор не вдруг врубился в логику ирининых мыслей. Он-то выживет, успокойся.
- Ага, успокойся! С вашим умением ставить диагнозы!..
- Дура! - вдруг сильно обозлился Антон. - У меня гистограмма сохранилась, у меня фотографии! Я уже во все журналы послал! Это ж уникальный случай: ты выздоровела, потому что очень захотела!
- А может, - припомнила Ирина, - просто повела интенсивную половую жизнь?
- На тебе чудо свершилось!
- А если, - кивнула Ирина в конец коридора, - на нем не свершится?
- На нем тоже уже свершилось: ребро оказалось скользкое. А то б действительно! Просто я имел в виду, что мужья приходят и уходят!
- А вы остаетесь? - докончила-спросила Ирина.
- А я - остаюсь. Я еще и вскрывать тебя буду, - пошутил на прощанье.
31.12.90
Хоть и освещение свечное, праздничное, новогоднее, а от нашего взгляда не вполне укроется убого-богемно-провинциальная обстановка пятидесяти= с гаком =летнего временного жильца: Ирина здесь вторую неделю только, - с засаленными и изодранными обоями, с картинками, фотографиями и афишками, налепленными вкривь-вкось, с осколком зеркала на подоконнике давно не мытого окна, с широким продавленным матрасом на стопках кирпичных половинок!
Крупье произнес положенные слова и пустил шарик. Он поскакал, попрыгал и, по законам жанра, остановился, естественно, на зеро. Крупье погреб лопаточкою груды фишек в сторону Ирины.
- А теперь? - спросил оторопевший Тамаз. - На что ставим теперь?
- А теперь - хватит, - отрезала Ирина, сгребая фишки в сумочку, - поехали!
- Так везет же! - изумился Тамаз.
- Это-то и печально!
05.12.90
На Монмартре было холодно, дул ветер, что не мешало доброму полутору десятку художников со всего, казалось, света сидеть вокруг Ирины и рисовать ее.
Один из них, рыжий, отложив карандаш, сказал:
- Может, хоть улыбнешься? - и, видя, что Ирина не понимает языка, продемонстрировал.
Ирина послушно растянула рот.
- Нет, - объяснил рыжий. - Глазами, - и, бросив в раздражении карандаш, обеими руками ткнул себя в глаза.
Глазами у Ирины не получилось, и рыжий свой рисунок разорвал.
Тамаз тем временем расплачивался с остальными, собирал портреты.
- Развесишь по мастерской, когда я?.. - спросила Ирина, не договорив: умру!
Они стояли во дворике приемного покоя L'Hotel Dieu, растерянные, не зная ли, не решаясь, куда ткнуться.
Вкатила скорая. Санитары понесли носилки, на которых, прикрытая простынею, лежала мертвенно-серая красавица мулатка. Из кабины выбралась женщина-врач, бросила пару слов дежурному и тут обратила внимание на нашу парочку, улыбнулась и, подталкивая узнавание, ударила в ладоши раз-другой в характерном ритме того, пицундского, танца, притопнула ножкою.
- Какие встречи! - сказала, когда и Тамаз, и Ирина, наконец, улыбнулись. - Меня звать Анни!.
Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождала докторица, а Тамаз и Ирина сопровождали в свою очередь ее.
- Дура! - кивнула на каталку Анни. - Не ценит жизни! Вогнала в вену тройную дозу омнопона.
- Омнопон? - вылущила Ирина из невнятной ей французской речи знакомое словцо.
- Mais oui, oui, - улыбнулась врачиха.
- Самоубийца, - пояснил Тамаз. - Грешница. А откуда ты знаешь этот! ну как его?
- Омнопон? - напомнила Ирина. - Сильное обезболивающее. Я папу целый месяц колола. Перед смертью.
- Сама? - удивился Тамаз мужеству жены.
- А у нас пока медсестру дождешь!
- Она говорит, - перевел Тамаз для Анни, выказавшей на лице заинтересованность, - что колола отца, когда он умирал.
- Mais oui, oui! - согласилась та. - Как и во всем на свете, тут главное - доза.
- Она говорит, - сказал Тамаз, - что главное - доза.
- И все-таки удивительно, - кивнула француженка в сторону мулатки. С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой - непонятная в самоубийце страсть к комфорту.
- К комфорту? - переспросил Тамаз.
- Самая приятная смерть, - сказала Анни. - Сладко засыпаешь. И - эстетичная.
- Она что, уже умерла? - побледнела Ирина.
- Quoi?
Тамаз перевел.
- Пока нет. Может, и вытащим! - качнула врач головою с некоторым сомнением.
- Что она сказала? - напряглась Ирина.
- Что вытащат.
- Нет, перед этим.
- Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это она говорит чушь!
"Рено" Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Ирина с Тамазом на "ягуаре" следовали сзади.
- И чего мы к ней потащились? - ворчала Ирина. - Сидели б да ждали результатов.
- Раз она сказала, что ей позвонят! Смотри как красиво!
Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметила бы это. "Рено" свернул направо, наверх.
- Старый город, - перевел Тамаз надпись.
"Рено" остановился.
- Ну вот, - гордо сказала Анни у двухэтажного коттеджа красного кирпича. - Тут я и живу! - И добавила по-русски: - Будьте как дома.
Ирина лежала поперек широченной кровати в гостевой комнате и переключала телевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:
- Ты точно не хочешь есть?
Ирина только качнула головою.
- Ты б видела, что за ужин приготовила Анни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!
- Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да? - спросила Ирина.
- Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова! - и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее на руки, закружил.
Улыбающаяся Анни стояла в дверях:
- Не так уж и совершенно! Ты забыл, что ей надо обратить серьезное внимание на гланды?
06.12.90
Преклонив колени, Ирина поставила свечку перед ликом Богоматери.
У придела, недалеко от дверей, замерла старушка в черном, и, когда Ирина вышла на залитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в "ягуаре" с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовала за нею.
- Простите, барышня, - сказала по-русски, но с легким каким-то налетом акцента. - Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?
Рядом со старушкою стояла девушка лет двадцати: внучка ли, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.
- В Москве? - и Ирина улыбнулась. - А я, знаете, никогда в жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?! - крикнула вдруг на всю улицу и расхохоталась.
- Так вот он какой, Париж!.. - Ирина стояла у Триумфальной арки и смотрела на залитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, на десятки стройных, высоких, в разные цвета выкрашенных еловых деревьев.
- Ты так говоришь, - отозвался Тамаз, - будто впервые его видишь.
- Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!
В модном салоне Ирина с помощью двух продавщиц примеряла один туалет за другим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.
Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж голова шла кругом!
09.12.90
Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило на небольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.
Лыжа наткнулась на лыжу, ускакала, освобожденная автоматическим креплением, Ирина полетела кубарем, зарылась в снег.
Но Тамаз уже был тут как тут: лихо вспорол белую целину прямо перед женою.
А она улыбалась, обметая варежкою выбившиеся из-под шапочки волосы. Тамаз повалился рядом, принялся целовать Ирину.
Она отбрыкивалась, счастливо хохотала, пока вдруг не попала, затихла: это были те же самые кони, только карета стояла уже на полозьях и вместо выгоревшего ковра осенней травы расстилалась кругом белая целина.
Шевалье на своем вороном ускакал далеко вперед, и теперь уже дама пыталась его нагнать, покрикивая на кучера. Шевалье даже не оборачивался.
- Herr Awchlediani! Herr Awchlediani! RuЯland! - голос отельного служителя не вдруг пробился в сознание Ирины сквозь топот коней: служитель стоял наверху, возле игрушечного шале, держал на отлете трубку-радиотелефон.
И, хотя звонок из России мог означать что угодно, самое приятное тревога кольнула Ирину.
Тамаз тоже встревожился: бросил жене лыжи, закарабкался наверх. Ирина не поспевала.
Когда же выбралась к гостиничке, Тамаз уже переговорил: служитель с телефоном как раз исчезал в дверях.
- Маме очень плохо, - объяснил Тамаз. - И еще: проект на конкурсе провалили!
12.12.90
Такси остановилось возле тамазова родительского дома под вечер. Ирина наладилась выходить.
- Погоди, - сказал архитектор. - Видишь ли! - и замялся. - Я очень надеюсь - ты не обидишься. Но давай я лучше схожу один. А? - и как-то заискивающе заглянул Ирине в лицо. - А ты поезжай в мастерскую! Видишь ли! - повторил. - Наши, грузинские дела. Не все тут так просто! Ну?.. Я или заеду за тобой, или позвоню. Или пришлю кого-нибудь!
- Но, может! - гордость боролась в Ирине с тревогою, обида - с любовью, - может, я подожду в машине?
- Не надо, - качнул головою Тамаз. - Все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Поезжай, - и слишком как-то резко выбрался из такси, скрылся в парадной.
- Тамаз! - крикнула Ирина вдогонку отчаянно. - Тамаз! У меня даже денег нет - расплатиться.
Хлопнула, ухнула подъздная тяжелая дверь.
- Он оставил, - сказал водитель, не оборачиваясь. - Поехали.
- Раз оставил - поехали, - согласилась Ирина.
Такси тронулось. Ирина покусывала пальчик: все равно ничего хорошего из этого не выйдет!
13.12.90
Тамаз появился под утро. Вошел в мастерскую крадучись, и Ирине, которая, конечно же, бодрствовала, показалось, что не потому крадучись, что заботится о ее покое, а потому, что чувствует себя виноватым.
Она лежала якобы во сне, дышала ровно, пока Тамаз беззвучно раздевался, а, когда он осторожно, стараясь не задеть, не притронуться, устроился рядом, спокойно произнесла:
- Что мама?
Тамаз даже вздрогнул:
- Мама?
- Ну да, - пояснила с легкой издевкою в голосе. - Мама.
Тамаз заикался очень редко - и вот, это был как раз тот случай:
- П-п-по=м-м-моему в п-п-по-рядке.
- Ее сильно расстроило, что я выздоровела? - спросила Ирина.
Тамаз спрятал глаза, не нашелся что ответить.
17.12.90
Натэла Серапионовна давила на звонковую кнопку: Ирина пристально рассматривала свекровь сквозь широкоугольный, искажающий мир глазок. Потом открыла.
- Здравствуй, милочка, - сказала Натэла Серапионовна, входя в мастерскую решительно и по-хозяйски, нисколько не беря во внимание отнюдь не пригласительную позу невестки. - Что не отпирала так долго? Любовника прятала?
Ирина проглотила оскорбительную шутку, прошла за гостьей. Та поправила скособоченную картину, переставила цветочный горшок, смахнула с подчеркнутой брезгливостью невидимую пылинку со стола и, наконец, устроилась на диване. Ирина с ногами, по-домашнему, села напротив, в большое кожаное кресло:
- Как вы себя чувствуете?
- Как бы я себя ни чувствовала, умирать к сроку никому не обещала. А пообещаю - выполню.
Ирине страшно сделалось воспринять эти слова за намек.
- Я вам кофе сварю, Натэла Серапионовна!
Встала, пошла на кухню, всыпала горсть зерен в старинную деревянную мельницу, принялась методично, глядя в окно, вертеть ручку. Спиною почувствовала пристальный взгляд свекрови и, не обернувшись даже, спросила:
- Что-нибудь не так?
- Наблюдаю, - ответила Натэла Серапионовна. - Я многое в жизни повидала: и как на мнимую девственность ловят, и как на беременность. Но чтобы на смерть!..
Ирина уронила мельницу. Деревянный корпус раскололся, кофейные зерна заскакали по полу.
- Ладно-ладно! Не делай большие глаза. Не строй святую Инессу.
Ирина взяла совок, веник, принялась подметать.
- Не то что бы меня твой цинизм поразил - цинизму границ не бывает. Но как тебе не страшно словами было такими играть? Сглазить ведь можно!
- Вы что, убить меня собираетесь? - с попыткой улыбки подняла Ирина голову.
- Много чести будет - душу из-за тебя губить! Собираюсь только, чтоб ты знала: никого ты не обманула: ни меня, ни Реваза Ираклиевича! Тамаз мальчик, конечно, глупый. Он - художник, простая душа. Но и у него глаза откроются, уж я позабочусь. У тебя какие-нибудь анализы, снимки - есть? Что ты действительно болела раком?
- Уходите отсюда, Натэла Серапионовна, - сказала Ирина тихо.
- Я? Отсюда? Да с какой это стати?! Мастерскую сняла мальчику я. На деньги Реваза Ираклиевича. С какой это стати отсюда уйду?!
- Хорошо, - согласилась Ирина. - Вы, я вижу, хотите, чтобы уехала. Я уеду, если мне это скажет Тамаз.
- Ах, какая хитрая! Тамаз мальчик гордый! Тамаз никогда не признается, что его провели как ребенка. Не-ет! ты уедешь сама!
- Не уеду, - ответила Ирина твердо. - Сама - не уеду.
- Еще как уедешь! - возразила Натэла Серапионовна. - И не просто уедешь, а приведешь мужика, устроишь, чтобы Тамаз застал тебя! не беспокойся: он - не убьет! - застал и выгнал! к ебеней матери!
- Да вы! - поразилась Ирина. - Вы! сумасшедшая!
- Я?! - расхохоталась Натэла Серапионовна.
- Сумасшедшая, - тихо повторила Ирина: не свекрови уже - себе.
- Не-ет, милочка! Я очень даже нормальная. Реваз Ираклиевич собрал все подробности насчет тех десяти тысяч!
- Каких еще тысяч? - удивилась Ирина.
- Таких, что ты вымогала у Тамаза в Пицунде. Ты в тбилисской тюрьме еще не бывала?
- Десять тысяч?.. Вымогала?.. - Ирина опустилась на стул.
- Вот, смотри! - достала Натэла Серапионовна бумажку из сумочки, помахала над Ириною в высоко вытянутой руке. - У меня есть документы! Тамазик попросил эти деньги откупиться от абхазов. А Реваз Ираклиевич все выяснил: это ты с него требовала, ты!
!Красные купюры закружились, полетели, как ржавые листья, во тьме, то и дело высвечиваемые пронзительным сиянием маяка; Тамаз шел по базару, осыпая Ирину лепестками роз!
- Хорошо, Натэла Серапионовна, - сказала Ирина. - Я подумаю. Только оставьте меня сейчас одну.
Свекровь пикнула электронными часами:
- Сегодня среда? В понедельник передаю документы следователю. - И, задержавшись на мгновенье в дверях, произнесла эдак проникновенно: - И послушай моего доброго совета, милочка: никогда никого не лови больше на смерть. Это грех. Кощунство. Ах, да!.. - как будто вдруг вспомнила. - Ты ж некрещеная!
- Откуда вы знаете?! - простонала Ирина.
- Как откуда? - спросила свекровь так наивно, как только сумела. Конечно, от Тамазика.
И ушла.
Все плыло у Ирины перед глазами! Она вытащила из-под кровати чемодан, сумку, стала, как сомнамбула, бросать в них одно, другое! Приостановилась на мгновенье, огляделась в задумчивости. Взяла банан-двухкассетник. Включила. Ожила мелодия, та самая, под которую добиралась Ирина от Сибири до Грузии.
Снова принялась было за сборы, но вернулась к магнитофону, поставила на пол, посреди комнаты, присела на корточки. Вырубила музыку, нажала на красную кнопку записи. Сказала:
- Тамазик, я еду домой: надо выписаться, попрощаться, вообще: уладить дела. Сам знаешь: все у нас с тобою случилось так! внезапно. Позвони мне туда. Я вернусь, как только позовешь. Мой телефон: два ноль два двадцать два. Смешной телефон, правда?
Ирина думала, что бы добавить еще, пленка вертелась беззвучно, но тут внизу хлопнули дверцы подъехавшего автомобиля.
Ирина глянула в окно: Тамаз с приятелем извлекали из багажника универсала огромный макет храма, возвращенный с конкурса. Водитель помогал изнутри.
Ирина засуетилась: бросила в чемодан какое-то платье, побежала в спальню снимать гобелен!
Храм уже стоял у подъезда, мужчины прилаживались поднять его, чтоб нести. Ирина поняла, что ничего больше не успеет, так и оставила гобелен повисшим на угловом гвоздике. Наскоро щелкнула чемоданными замочками, дернула сумочную молнию, накинула пальто, сунула в карман шапку. Выскочила на площадку.
Храм полз, надвигаясь по ближнему пролету, но, слава Богу, загораживал Ирину от Тамаза. Ирина скакнула бесшумно на верхнюю площадку, осторожненько перегнулась через перила, увидела, как вплывает храм в мастерскую!
Когда дверь захлопнулась, легко и быстро сбежала вниз.
Выбралась из такси. Достала вещи. Пошла в здание. На мгновенье задержалась в дверях, обернулась.
Обернулась и от кассового окошечка в самый момент, когда нужно было отдавать за билет деньги, и - последней входя в загон на досмотр, и едва удерживаясь на крайней ступеньке аэродромного автобуса, и даже - на верхней площадке трапа, раздражая подгоняющую не задерживать стюардессу.
Тамаза не было.
21.12.90
В родном городке снегу успело навалить столько, что Ирина едва пробралась к полуподвальному оконцу междугородной.
- Ой, Ирка, - выскочила Тамарка, - какие дела! Явилась - не запылилась! Ну ты, подруга, даешь! Щас чаю поставлю.
Ирина вытащила два пузыря "Сибирской".
- Ну ты даешь! - повторила Тамарка. - Щас, сядем тихонечко. Связи нету. Тишина-покой! - чай, закусочка, стакан - все это между прочим, в процессе разговора. - Ну чо ты, где, говори, давно приехала?
- Я сейчас, Тамарка, княгиня, - сказала Ирина.
- Ну? Треплешься!
- Зуб даю. Княгиня Авхледиани. Во, смотри, - и протянула подруге свидетельство о браке.
- Ой, Ирка! Ну давай, давай, рассказывай! Умру щас! - и Тамарка, вытерев руки о юбку, осторожно тронула иринину кофточку.
- Из Парижа. Хочешь померить? - Ирина принялась расстегивать пуговицы.
- Ой! - запунцовелась Тамарка и надела кофточку, осмотрела себя.
- Нравится? - спросила Ирина. - Дарю, - и набросила на голые плечи облезлое тамаркино.
- Чо, обалдела? - не поверила та.
- Да у меня таких! - соврала Ирина, чьи вещи остались в Тбилиси скорее всего навсегда.
- Ой, подруга! Ну, я теперь!.. - не находила Тамарка слов.
- Я, в общем, тут временно, - как-то само собою взяла Ирина подружкин тон, стиль. - За мною муж должен приехать!
- Правда-правда. Постой, послушай. Вот. Я, значит, домой, а там уже забито. В моей комнате зять спит. Ну, племянники. В общем, я - в театр, а Толя уволился. Помнишь - Анатолий Иванович, из Ленинграда?
- Ага. Псих такой. По крыше бегал.
- Вот. Меня на его место позвали. И комнату. Знаешь - театральная общага, рядом с перчаточкой?
- Ой, а зачем тебе? Место, комната, если муж?
- Постой, расскажу. Ты слушай. А он мне, в общем, должен звонить. По сестрину телефону. Сечешь?
- Ну? - продемонстрировала Тамарка, что сечет не очень.
- Междугородные все через вас проходят?
- Ну.
- Ну вот ты, и девочкам тоже скажи, что, если из Тбилиси будет чо по алькиному номеру, чтоб поговорили, записали чо передать. Ну, и мне в театр или я там загляну! Просекаешь?
- Ага. А чо это за тайны за такие?
- Никакие, подруга, не тайны. На зятя нарвется! Я ж машину папину продала!
- Машину? Ну ты, подруга, даешь!.. У него-то, небось, у твоего князя машин этих!
!Слова растворились, растаяли!
!Одна бутылка уже опустела, переполовинилась другая!
- !а у них, понимаешь, подруга, такие обычаи. Отец с кинжалом, страшный! Я, говорит, тебя прокляну! А Тамазик меня так к себе прижимает, любовь, говорит, сильнее проклятия!
- Здрово!..
!И вот: по последнему глоточку осталось на донышках стаканв!
- !я, значит, сто, а Тамазик с ними дерется. Одного бросил, другого!
- Каратэ, да?
- Ага. Чо-то вроде. И тут тачка подкатывает!
- Ага! - открывает Тамарка рот. - И чо дальше?
- Тамазик вынимает пачку денег!
!Так и досидели они, наверное, до самого утра.
27.12.90
Шла "Дама с камелиями"! Народу в зале собралось средне, впрочем, женщины постарше и девицы пострашнее всхлипывали, утирались платочками, не в силах спокойно перенести сцену объяснения Маргариты с отцом сожителя. Ирина сидела надо всеми, в звукобудке, и в нужных местах давала вердиевы скрипочки.
Охнула дверь. Ирина медленно-медленно, боясь и надеясь, надеясь и боясь, повернула голову.
Это был, конечно, Тамаз: парижский, на колесиках, чемодан в руке, ворох роз - в другой.
- Ой! - сказала Ирина и заплакала.
- Вот, - кивнул Тамаз на чемодан. - Платья твои привез.
В пустом и почти темном зрительном зале - только рваные клочья тусклого дежурного света едва долетали со сцены - сидели, держась за руки, Тамаз и Ирина. Порожняя шампанская бутылка, стаканы - рядышком, на полу; на соседнем кресле - ворох цветов.
Рабочие, переговариваясь матом, разбирали декорацию. Ирина полушептала, задышливо, как в бреду:
- Поверь, поверь, я ни в чем тебя не обвиняю, Тамазик. Я никогда ни в чем тебя не обвиню. Человек, когда он взваливает на себя что-то, рассчитывает силы. Хоть интуитивно. Ты знал, что я должна умереть, тебя хватило бы на два года для любого сопротивления!
- Неправда, - так же шепотом, лихорадочно возразил Тамаз. - Я первый раз сделал тебе предложение, когда ничего не знал!
- Нет-нет, не перебивай, это не так, это не так! Ты сделал предложение. Но ничем бы это не кончилось. Ведь все были против: друзья, родители! Ничем бы и не кончилось - вот и все!
- Кончилось бы, кончилось! - убеждал Тамаз.
- Вот именно - кончилось бы! - поймала Ирина возлюбленного на невольном каламбуре. - А тут на два года! Я и сама такая ж. Мне, когда поставили диагноз, предложили операцию - я почему отказалась? Тоже рассчитывала силы. Знала, что умереть - мне их хватит, а вот бороться за жизнь! Человек не обязан быть железным. Подвиг - это мгновенная концентрация духа. Во всяком случае - ограниченная во времени!
- Почему мы сидим здсь?
- А ты что? - чувствовалось: Ирина задаст сейчас главный вопрос, - ты приехал! надолго?
- Навсегда, - твердо ответил Тамаз. - Если тебе плохо в Тбилиси!
- Нет, Тамазик, нет! - продолжала бить Ирину лихорадка. - Я благодарна за твой приезд. Но это тоже только хорошие намерения. Родные, друзья! Работа, в конце концов!..
!Разговор казался бесконечным, ходил кругами, поэтому, когда мы увидели наших героев бредущими зимними ночными улицами - беззащитные цветы на морозе, парижское чудище на вязнущих в снегу колесиках: очень эффектно! - выяснилось, что продолжается он как бы с той самой точки, с того самого многоточия, на котором оставили мы его в зале:
- !Тбилиси сказка, Страна Чудес, Зазеркалье! Но маленькую Алису туда не пропишут!
- Как не пропишут?! Как, то есть, не пропишут?!
- Подожди, подожди, миленький! Я не в том смысле. Да хоть бы и в том. Натэла Скорпионовна!
- Зачем ты ее так назвала?!
- Извини, Тамазик, само сорвалось. И ты прав, что одернул. Это твоя мать! Ты здесь все равно не выживешь!
- Совсем меня презираешь, да? Не считаешь мужчиной?
- Считаю, миленький, считаю. Я верю: ты способен на все. Ради меня, ради любви! Ради своей гордости. Но ты сломаешься тут, один, и я никогда себе этого не прощу.
- Как один? А ты?
- А я не в счет. Я - с минусом. Меня самое надо поддерживать!
!Фигурки уменьшались, таяли. Слова затихали!
У подъезда поджидал квадратный Васечка.
- Эй, парень, - сказал Тамазу. - Отойдем? А ты, Ира! давай. Давай-давай отсюдова!
- Васечка! - бросилась к нему перепуганная Ирина. - Это ж муж мой! Оставь нас, пожалуйста, в покое!
- Я сказал: чеши! Я тебя предупреждал? Предупреждал, спрашиваю?
- Тамаз, не надо! - крикнула Ирина. - Не связывайся! Беги! - и кивнула на дверь парадной. - Я его подержу!
Но тут и сам Тамаз прикрикнул:
- Уйди-уйди! Подожди в подъезде! Ну! Кому сказано?!
- Если что с ним случится, Васечка! - тихо произнесла Ирина.
- Слушай, - добавил Тамаз. - Кто тебя просит за меня заступаться, а? Я тебе кто: ребенок? женщина?! Уйди!..
Ирина убежала в парадную.
Тамаз пошел на Васечку.
Ирина бросила цветы на заплеванный пол, принялась трезвонить, кулачком колотить во все двери подряд. И, перелетая на второй этаж, увидела мельком в окне, как блеснул зайчик предподъездного фонаря на полоске отточенной стали, которою ударяет Васечка Тамаза.
У Ирины буквально отнялись ноги, и Тамаз успел уже осесть, а Васечка подчеркнуто спокойным шагом полураствориться в темноте, пока она нашла в себе силы выбежать на улицу, броситься к супругу.
На первом этаже одна из дверей, наконец, отворилась. Заспанный мордоворот в трусах высунул голову:
- Эй, кто тут народ будоражит?!
- Ты что, правда спала с ним? - Тамаз приоткрыл глаза, приходя в себя после шока, и это были первые его слова!
28.12.90
Вымыв и с психопатической тщательностью вытерев руки, сопровождаемый Ириною, одетой в умопомрачительное парижское nйgligй, брезгливо лавируя меж мокрыми пеленками, корытами и детскими велосипедами, бормоча под нос:
- Ужель та самая Татьяна? - Антон Сергеевич шел коммунальным общежитским коридором и только в конце его, у последнего, квартирного, выхода приостановился, взял Ирину за плечи, развернул, запустил руку в распах ее халатика и внимательно, не глазами - пальцами, осмотрел грудь.
- М-да! - хмыкнул.
Высунувшись из кухни, за ними давно уже наблюдала нечесаная соседка, исполнявшая в "Даме с камелиями" заглавную роль. Но Ирину не смутило и это, как не смутил докторов жест.
Антон Сергеевич вынул руку из распаха, сказал:
- Прости, пожалуйста, за тот вечер! За дурацкие приставания: как к горничной!
- Бросьте, Антон. Я уж и думать забыла.
- А я все помню, помню, помню! - с несколько наигранной страстью просопел доктор. - Недооценил тебя. - И промурлыкал не то иронически, не то всерьез: - Я так ошибся, я так наказан. Выходи за меня.
- Что? - не поверила ушам Ирина. - Вы ж только что лечили моего мужа.
- Ну, это! - пренебрежительно махнул Антон рукою.
- Что? - до смерти перепугалась Ирина. - Он не выживет?
- Он-то? - сейчас дктор не вдруг врубился в логику ирининых мыслей. Он-то выживет, успокойся.
- Ага, успокойся! С вашим умением ставить диагнозы!..
- Дура! - вдруг сильно обозлился Антон. - У меня гистограмма сохранилась, у меня фотографии! Я уже во все журналы послал! Это ж уникальный случай: ты выздоровела, потому что очень захотела!
- А может, - припомнила Ирина, - просто повела интенсивную половую жизнь?
- На тебе чудо свершилось!
- А если, - кивнула Ирина в конец коридора, - на нем не свершится?
- На нем тоже уже свершилось: ребро оказалось скользкое. А то б действительно! Просто я имел в виду, что мужья приходят и уходят!
- А вы остаетесь? - докончила-спросила Ирина.
- А я - остаюсь. Я еще и вскрывать тебя буду, - пошутил на прощанье.
31.12.90
Хоть и освещение свечное, праздничное, новогоднее, а от нашего взгляда не вполне укроется убого-богемно-провинциальная обстановка пятидесяти= с гаком =летнего временного жильца: Ирина здесь вторую неделю только, - с засаленными и изодранными обоями, с картинками, фотографиями и афишками, налепленными вкривь-вкось, с осколком зеркала на подоконнике давно не мытого окна, с широким продавленным матрасом на стопках кирпичных половинок!