Насколько я знаю, никто из норманнов, в отличие от меня, не посчитал бы эти два парных выстрела Хергера и Скельда образцом правильного расходования стрел; не только потому, что на одну жертву было потрачено четыре стрелы и время, достаточное для четырех выстрелов, но и потому, что, с точки зрения викингов, в такой ситуации целиться стоило не столько во всадника, сколько в лошадь. Норманны не видят в животных ничего сакрального и считают логичным прицелиться сначала в более крупную мишень, а затем уже во всадника, когда он рухнет на землю. Они по этому поводу говорят: «Всадник без лошади – половина человека, и убить его вдвое легче». Действуют они по этой схеме без колебаний[30].
Еще я успел увидеть следующее: один всадник наклонился в седле и прямо на скаку подхватил труп своего соплеменника, убитого Эхтговом. Перебросив тело через спину лошади, он ускакал прочь. Тем самым я убедился, что демоны тумана в самом деле уносят с поля боя всех своих павших еще до рассвета.
Бой шел довольно долго. Мы сражались при свете факелов и загоревшихся домов. Я увидел, как Хергер сошелся в смертельной схватке с одним из демонов; схватив с земли брошенное кем-то копье, я глубоко вонзил его в спину чудовища. Хергер, по кольчуге которого текла кровь, с благодарностью махнул мне рукой и снова бросился в гущу боя. Я же почувствовал большую гордость за себя.
Пока я вытаскивал копье из спины павшего демона, мчавшийся мимо всадник чуть изменил направление движения своего скакуна, и лошадь сбила меня с ног. С того момента я мало что помню о ходе боя. Я видел, как загорелся один из ближайших к дворцу длинных домов кого-то из знатных подданных Ротгара, но хорошо политый водой Харот оставался в целости и сохранности. Я обрадовался этому, будто сам был норманном. Такими были мои последние мысли, после чего я потерял сознание.
На рассвете я пришел в себя от того, что кто-то протирает мне лицо чем-то теплым и влажным, и мне было приятно это нежное прикосновение. Я даже подумал, будто кто-то обтирает меня неким лекарственным отваром. Однако, открыв глаза, я с разочарованием обнаружил, что это собака вылизывает меня языком. Я почувствовал себя, как тот самый пьяный дурак из старой шутливой сказки, но, преодолев брезгливость, порадовался, что дело не закончилось так же, как там
[31].
Придя в себя, я увидел, что лежу в канаве, в которой вода стала красной, как кровь; я поднялся и пошел по нашему полусгоревшему лагерю, в котором царили смерть и разрушения.
Земля была буквально пропитана кровью, как водой после сильного дождя. Я видел множество тел погибпгих жителей королевства, как знатных людей, так и простых, как мужчин, так и женщин и детей. Видел я также три или четыре сильно обгоревших тела. Все они лежали на земле, и мне приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на трупы – настолько много их было на поле боя.
Что касается нашей так называемой линии обороны, то многие участки частокола сгорели. На некоторых кольях висели застрявшие на них мертвых лошади. Повсюду валялись догоревшие факелы. Никого из воинов Беовульфа я не увидел.
Над королевством Ротгара не было слышно ни плача, ни криков убитых горем друзей погибших: не в обычаях норманнского народа оплакивать чью-либо смерть, поэтому, к моему изумлению, вокруг меня стояла полная тишина. Я услышал, как где-то прокукарекал петух, залаяла собака, но голосов людей слышно не было.
Я вошел в большой зал дворца Харот и там обнаружил на подстилке из камыша тела двух погибших воинов. Их шлемы были положены им на грудь. Одним из них был Скельд, военачальник Беовульфа; другим – Хельфдан, получивший ранение в предыдущем бою, а теперь холодный и бледный. Кроме того, здесь был Ретел, самый молодой из воинов Беовульфа, он сидел, прислонившись к стене, а вокруг него хлопотали женщины-рабыни. В прошлом бою Ретел был легко ранен, но в этот раз получил очень серьезную рану в живот и потерял много крови; наверняка он испытывал сильную боль, однако не стонал, а наоборот, всячески демонстрировал хорошее расположение духа и даже находил в себе силы улыбаться и прихватывать за груди и прочие места женщин, перевязывающих его раны. Они покрикивали на него, призывая не мешать им заниматься делом.
Раны у этого народа принято обрабатывать следующим образом. Если воин получает ранение в руку или ногу, то на рану накладывается тугая повязка, чтобы прекратить кровотечение, а сверху рана перевязывается специальной тканью, прокипяченной в воде. Я также слышал, что иногда в саму рану кладут паутину или тонкую шерсть молодого ягненка, чтобы кровь быстрее свернулась и остановилась; но сам я такого не видел.
Если воин ранен в голову или шею, рабыни промывают и осматривают его рану. Если при этом содрана лишь кожа, а белая кость осталась цела, о таком ранении говорят: «Это не опасно». Но если кости сломаны или пробиты, тогда они говортя: «Жизнь выходит из него и скоро уйдет совсем».
Если воин ранен в грудь, ощупывают его руки и ноги. Если они теплые, то о таком ранении говорят: «Это не опасно». Если же у воина горлом идет кровь, или он кашляет кровью, или у него кровавая рвота, тогда говорят: «Он разговаривает кровью», и это считается наиболее серьезным ранением. Человек, который разговаривает кровью, может умереть, но может и выжить – в зависимости от того, как распорядится судьба.
Если воин ранен в живот, то ему дают выпить специальный отвар из лука и трав; после этого обнюхивают его раны, и если они пахнут луком, то говорят: «У него луковая болезнь», – и все знают, что он умрет.
Я видел своими глазами, как женщины приготовили луковый отвар для Ретела, который сумел выпить несколько глотков; рабыни понюхали его рану и почувствовали исходивший от него запах лука. Услышав это, Ретел засмеялся и даже попытался пошутить, а потом потребовал меда, который ему и принесли. На лице его не было и намека на беспокойство и печаль.
Я увидел, что Беовульф и остальные воины собрались на совещание в дальнем конце большого зала. Я подошел к ним, но со мной даже не поздоровались. Хергер, которому я ночью спас жизнь, не обратил на меня внимания; все воины были заняты очень серьезным разговором. Хотя к тому времени я уже частично понимал норманнскую речь, моих знаний было недостаточно, чтобы понять слова, произносимые быстро и притом негромко. Я отошел от них, выпил немного меда и вдруг почувствовал боль во всем теле. Рабыня предложила мне промыть и перевязать мои раны. Оказывается, у меня были раны на груди и на ноге ниже колена. К моему удивлению, вплоть до того момента, когда рабыня предложила мне промыть эти раны, я их даже совершенно не чувствовал.
Норманны промывают раны морской водой, считая, что она обладает большими лечебными свойствами, чем пресная вода из родника. Процедура такого промывания, прямо скажем, не слишком приятна. По правде говоря, я при этом даже застонал, на что Ретел засмеялся и сказал рабыне:
– Араб – он и есть араб.
И мне стало стыдно за свою слабость.
Еще норманны промывают раны горячей коровьей мочой. От этого я отказался, когда мне предложили такое лечение.
Жители северных стран вообще считают коровью мочу исключительно полезной субстанцией и сливают ее в особые деревянные бочки для хранения. Через некоторое время ее кипятят и выпаривают до тех пор, пока она не загустеет и не приобретет еще более омерзительный запах, резко бьющий в нос. Это вещество они используют для стирки и в особенности для отбеливания[32].
Кроме того, мне рассказывали, что во время длительных морских путешествий, когда морякам не хватает пресной воды, каждый из них пьет свою собственную мочу, и таким образом им удается выжить и добраться до берега. Повторяю: об этом мне рассказывали, но сам я этого, слава Аллаху, не видел.
Наконец совещание воинов закончилось, и ко мне подошел Хергер. Рабыня как раз перевязывала мою рану, что было довольно болезненно; но я решил проявить типичное для норманнов безразличие к боли и бодрость духа. Я спросил у Хергера:
– Ну что, как теперь будем веселиться? Хергер осмотрел мои раны и заявил:
– Ничего, верхом скакать сможешь.
Я поинтересовался, куда меня собираются отправлять верхом, и моя наигранная бодрость тотчас же покинула меня. Я чувствовал себя настолько усталым и измученным, что мне даже подумать было страшно о том, чтобы куда-то ехать и вообще что-либо делать. Больше всего мне хотелось просто лечь и отдохнуть. Хергер же сказал:
– Сегодня ночью огненный червь снова нападет. Но нас слишком мало, и мы слабы. Наши защитные сооружения разрушены и сожжены. Огненный дракон убьет нас всех.
Эти слова он произнес совершенно спокойно. Понимая, что Хергер прав, я спросил его:
– И куда же мы поедем?
Я предположил, что Беовульф ввиду столь больших потерь в его отряде решил отступить из королевства Ротгара. Однако тут же выяснилось, что я, мягко говоря, ошибался.
Хергер сказал мне:
– Если волк лежит в своем логове, он не получит мяса, а если воин спит, он не одержит победу.
Услышав эту норманнскую пословицу, я понял, что принят совершенно другой план: мы собирались предпринять верховой рейд в логово демонов тумана, находящееся где-то в горах или на холмах. Не слишком воодушевленный такой перспективой, я спросил у Хергера, когда же это должно случиться. Ответ меня, естественно, не обрадовал: Хергер сообщил, что выступать решено сегодня в первой половине дня.
В этот момент я увидел, что в зал вошел ребенок, державший в руках, как мне показалось, кусок камня. Хергер взял у него этот предмет, оказавшийся еще одним изображением беременной женщины без рук, ног и головы. С губ Хергера сорвалось проклятие, и он выронил каменную фигурку из дрожащих рук. Он подозвал рабыню, которая взяла камень и бросила его в очаг, где от огненного жара фигурка довольно быстро треснула и раскололась на куски. Потом ее осколки были выброшены в море – по крайней мере, так мне сказал Хергер.
Я спросил его, кого изображают эти каменные фигурки, и вот что он мне объяснил:
– Это образ матери пожирателей мертвых, которая управляет ими и приказывает им есть человеческую плоть.
Теперь я увидел, как Беовульф вышел на середину зала, посмотрел на все еще висев шую под потолком руку одного из демонов, затем перевел взгляд на тела двух своих погибших товарищей и на уже теряющего сознание Ретела, и его плечи дрогнули, а голова поникла на грудь. Но уже в следующую минуту могучий воин направился к распахнутым дверям, вышел наружу, и я увидел, как он надевает латы, берет свой меч и готовится к новой битве.
ПУСТЫНЯ УЖАСА
Еще я успел увидеть следующее: один всадник наклонился в седле и прямо на скаку подхватил труп своего соплеменника, убитого Эхтговом. Перебросив тело через спину лошади, он ускакал прочь. Тем самым я убедился, что демоны тумана в самом деле уносят с поля боя всех своих павших еще до рассвета.
Бой шел довольно долго. Мы сражались при свете факелов и загоревшихся домов. Я увидел, как Хергер сошелся в смертельной схватке с одним из демонов; схватив с земли брошенное кем-то копье, я глубоко вонзил его в спину чудовища. Хергер, по кольчуге которого текла кровь, с благодарностью махнул мне рукой и снова бросился в гущу боя. Я же почувствовал большую гордость за себя.
Пока я вытаскивал копье из спины павшего демона, мчавшийся мимо всадник чуть изменил направление движения своего скакуна, и лошадь сбила меня с ног. С того момента я мало что помню о ходе боя. Я видел, как загорелся один из ближайших к дворцу длинных домов кого-то из знатных подданных Ротгара, но хорошо политый водой Харот оставался в целости и сохранности. Я обрадовался этому, будто сам был норманном. Такими были мои последние мысли, после чего я потерял сознание.
На рассвете я пришел в себя от того, что кто-то протирает мне лицо чем-то теплым и влажным, и мне было приятно это нежное прикосновение. Я даже подумал, будто кто-то обтирает меня неким лекарственным отваром. Однако, открыв глаза, я с разочарованием обнаружил, что это собака вылизывает меня языком. Я почувствовал себя, как тот самый пьяный дурак из старой шутливой сказки, но, преодолев брезгливость, порадовался, что дело не закончилось так же, как там
[31].
Придя в себя, я увидел, что лежу в канаве, в которой вода стала красной, как кровь; я поднялся и пошел по нашему полусгоревшему лагерю, в котором царили смерть и разрушения.
Земля была буквально пропитана кровью, как водой после сильного дождя. Я видел множество тел погибпгих жителей королевства, как знатных людей, так и простых, как мужчин, так и женщин и детей. Видел я также три или четыре сильно обгоревших тела. Все они лежали на земле, и мне приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на трупы – настолько много их было на поле боя.
Что касается нашей так называемой линии обороны, то многие участки частокола сгорели. На некоторых кольях висели застрявшие на них мертвых лошади. Повсюду валялись догоревшие факелы. Никого из воинов Беовульфа я не увидел.
Над королевством Ротгара не было слышно ни плача, ни криков убитых горем друзей погибших: не в обычаях норманнского народа оплакивать чью-либо смерть, поэтому, к моему изумлению, вокруг меня стояла полная тишина. Я услышал, как где-то прокукарекал петух, залаяла собака, но голосов людей слышно не было.
Я вошел в большой зал дворца Харот и там обнаружил на подстилке из камыша тела двух погибших воинов. Их шлемы были положены им на грудь. Одним из них был Скельд, военачальник Беовульфа; другим – Хельфдан, получивший ранение в предыдущем бою, а теперь холодный и бледный. Кроме того, здесь был Ретел, самый молодой из воинов Беовульфа, он сидел, прислонившись к стене, а вокруг него хлопотали женщины-рабыни. В прошлом бою Ретел был легко ранен, но в этот раз получил очень серьезную рану в живот и потерял много крови; наверняка он испытывал сильную боль, однако не стонал, а наоборот, всячески демонстрировал хорошее расположение духа и даже находил в себе силы улыбаться и прихватывать за груди и прочие места женщин, перевязывающих его раны. Они покрикивали на него, призывая не мешать им заниматься делом.
Раны у этого народа принято обрабатывать следующим образом. Если воин получает ранение в руку или ногу, то на рану накладывается тугая повязка, чтобы прекратить кровотечение, а сверху рана перевязывается специальной тканью, прокипяченной в воде. Я также слышал, что иногда в саму рану кладут паутину или тонкую шерсть молодого ягненка, чтобы кровь быстрее свернулась и остановилась; но сам я такого не видел.
Если воин ранен в голову или шею, рабыни промывают и осматривают его рану. Если при этом содрана лишь кожа, а белая кость осталась цела, о таком ранении говорят: «Это не опасно». Но если кости сломаны или пробиты, тогда они говортя: «Жизнь выходит из него и скоро уйдет совсем».
Если воин ранен в грудь, ощупывают его руки и ноги. Если они теплые, то о таком ранении говорят: «Это не опасно». Если же у воина горлом идет кровь, или он кашляет кровью, или у него кровавая рвота, тогда говорят: «Он разговаривает кровью», и это считается наиболее серьезным ранением. Человек, который разговаривает кровью, может умереть, но может и выжить – в зависимости от того, как распорядится судьба.
Если воин ранен в живот, то ему дают выпить специальный отвар из лука и трав; после этого обнюхивают его раны, и если они пахнут луком, то говорят: «У него луковая болезнь», – и все знают, что он умрет.
Я видел своими глазами, как женщины приготовили луковый отвар для Ретела, который сумел выпить несколько глотков; рабыни понюхали его рану и почувствовали исходивший от него запах лука. Услышав это, Ретел засмеялся и даже попытался пошутить, а потом потребовал меда, который ему и принесли. На лице его не было и намека на беспокойство и печаль.
Я увидел, что Беовульф и остальные воины собрались на совещание в дальнем конце большого зала. Я подошел к ним, но со мной даже не поздоровались. Хергер, которому я ночью спас жизнь, не обратил на меня внимания; все воины были заняты очень серьезным разговором. Хотя к тому времени я уже частично понимал норманнскую речь, моих знаний было недостаточно, чтобы понять слова, произносимые быстро и притом негромко. Я отошел от них, выпил немного меда и вдруг почувствовал боль во всем теле. Рабыня предложила мне промыть и перевязать мои раны. Оказывается, у меня были раны на груди и на ноге ниже колена. К моему удивлению, вплоть до того момента, когда рабыня предложила мне промыть эти раны, я их даже совершенно не чувствовал.
Норманны промывают раны морской водой, считая, что она обладает большими лечебными свойствами, чем пресная вода из родника. Процедура такого промывания, прямо скажем, не слишком приятна. По правде говоря, я при этом даже застонал, на что Ретел засмеялся и сказал рабыне:
– Араб – он и есть араб.
И мне стало стыдно за свою слабость.
Еще норманны промывают раны горячей коровьей мочой. От этого я отказался, когда мне предложили такое лечение.
Жители северных стран вообще считают коровью мочу исключительно полезной субстанцией и сливают ее в особые деревянные бочки для хранения. Через некоторое время ее кипятят и выпаривают до тех пор, пока она не загустеет и не приобретет еще более омерзительный запах, резко бьющий в нос. Это вещество они используют для стирки и в особенности для отбеливания[32].
Кроме того, мне рассказывали, что во время длительных морских путешествий, когда морякам не хватает пресной воды, каждый из них пьет свою собственную мочу, и таким образом им удается выжить и добраться до берега. Повторяю: об этом мне рассказывали, но сам я этого, слава Аллаху, не видел.
Наконец совещание воинов закончилось, и ко мне подошел Хергер. Рабыня как раз перевязывала мою рану, что было довольно болезненно; но я решил проявить типичное для норманнов безразличие к боли и бодрость духа. Я спросил у Хергера:
– Ну что, как теперь будем веселиться? Хергер осмотрел мои раны и заявил:
– Ничего, верхом скакать сможешь.
Я поинтересовался, куда меня собираются отправлять верхом, и моя наигранная бодрость тотчас же покинула меня. Я чувствовал себя настолько усталым и измученным, что мне даже подумать было страшно о том, чтобы куда-то ехать и вообще что-либо делать. Больше всего мне хотелось просто лечь и отдохнуть. Хергер же сказал:
– Сегодня ночью огненный червь снова нападет. Но нас слишком мало, и мы слабы. Наши защитные сооружения разрушены и сожжены. Огненный дракон убьет нас всех.
Эти слова он произнес совершенно спокойно. Понимая, что Хергер прав, я спросил его:
– И куда же мы поедем?
Я предположил, что Беовульф ввиду столь больших потерь в его отряде решил отступить из королевства Ротгара. Однако тут же выяснилось, что я, мягко говоря, ошибался.
Хергер сказал мне:
– Если волк лежит в своем логове, он не получит мяса, а если воин спит, он не одержит победу.
Услышав эту норманнскую пословицу, я понял, что принят совершенно другой план: мы собирались предпринять верховой рейд в логово демонов тумана, находящееся где-то в горах или на холмах. Не слишком воодушевленный такой перспективой, я спросил у Хергера, когда же это должно случиться. Ответ меня, естественно, не обрадовал: Хергер сообщил, что выступать решено сегодня в первой половине дня.
В этот момент я увидел, что в зал вошел ребенок, державший в руках, как мне показалось, кусок камня. Хергер взял у него этот предмет, оказавшийся еще одним изображением беременной женщины без рук, ног и головы. С губ Хергера сорвалось проклятие, и он выронил каменную фигурку из дрожащих рук. Он подозвал рабыню, которая взяла камень и бросила его в очаг, где от огненного жара фигурка довольно быстро треснула и раскололась на куски. Потом ее осколки были выброшены в море – по крайней мере, так мне сказал Хергер.
Я спросил его, кого изображают эти каменные фигурки, и вот что он мне объяснил:
– Это образ матери пожирателей мертвых, которая управляет ими и приказывает им есть человеческую плоть.
Теперь я увидел, как Беовульф вышел на середину зала, посмотрел на все еще висев шую под потолком руку одного из демонов, затем перевел взгляд на тела двух своих погибших товарищей и на уже теряющего сознание Ретела, и его плечи дрогнули, а голова поникла на грудь. Но уже в следующую минуту могучий воин направился к распахнутым дверям, вышел наружу, и я увидел, как он надевает латы, берет свой меч и готовится к новой битве.
ПУСТЫНЯ УЖАСА
По распоряжению Беовульфа нам привели семь крепких лошадей, и в тот час, когда утро едва сменялось днем, мы уже выехали из большого дворца Ротгара на окружающую его плоскую равнину и поскакали в направлении холмов. С нами в путь также отправились четыре огромные собаки белой масти, которые по своему сложению и форме морды скорее походили на волков, чем на домашних псов, – вот и все подкрепление, которое мы получили к нашему поредевшему отряду. Лично я был уверен, что нападать на столь многочисленного и ужасного противника настолько слабыми силами было настоящим безумием, однако норманны очень высоко оценивают эффект внезапности, и потому мои спутники вели себя, будто рассчитывали на успешную реализацию намеченного плана. Уверенности им также добавляло сознание того, что каждый из них стоит в бою трех или даже четырех бойцов любого другого войска. Об этом они не раз говорили мне без ложной скромности, но и не хвалясь понапрасну.
Говоря откровенно, у меня не было никакого желания участвовать в очередном военном предприятии. Я был просто поражен, что норманны отправились в путь не только из чувства долга, но и с явной радостью. В то время, как все мое тело изнывало от боли, мои товарищи, казалось, на глазах обретали силы, подпитываясь, как я думаю, сознанием того, что им предстоит очередное сражение. Хергер сказал мне:
– Так будет всегда – и здесь, и в Валгалле: одно сражение будет сменяться другим.
Действительно, таково представление норманнов о рае. В этом раю, описываемом обычно в виде гигантского зала, павшие на поле боя продолжают сражаться от рассвета до заката. Затем убитые в бою оживают, и былые противники вместе усаживаются за уставленный яствами и пьянящими напитками стол; это пиршество продолжается до поздней ночи, а на следующий день битва начинается снова, и все повторяется: убитые оживают и пируют за одним столом вместе со своими убийцами. Такова в представлении этих северных варваров вечная награда за воинскую доблесть, проявленную при жизни[33]. Вот почему они не находят ничего странного или утомительного в том, чтобы и здесь, на земле, сражаться день за днем, не зная отдыха.
Долго думать, куда направить лошадей, нам не пришлось. Мы поехали вперед по тянувшемуся от владений Ротгара кровавому следу, оставшемуся после отступивших накануне ночью всадников. Там, где капли крови на земли были не видны, собаки все равно легко шли по следу, и у нас не было основания не доверять их чутью. Остановились мы по дороге всего один раз, чтобы подобрать оружие, оброненное кем-то из отступавших демонов. Оружие представляло собой ручной топорик среднего размера, с деревянной рукояткой, боевая часть из обработанного камня. Соединены они были узкими кожаными веревками. Лезвие этого топора неожиданно оказалось чрезвычайно острым, и весь он был тщательно обработан, словно украшение из какого-нибудь полудрагоценного камня, которому предстояло радовать своей формой богатую женщину. Несомненно, на придание камню такой правильной формы и исключительной остроты те, кто его обрабатывал, потратили немало времени и сил. В результате получилось оружие, удобное в бою и с лезвием не менее острым, чем у стального клинка. Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Хергер сказал мне, что вендолы делают все свои инструменты и оружие из камня – по крайней мере, норманны в этом уверены.
Мы продвигались вперед довольно быстро, следуя за громко лающими собаками. Этот лай и само поведение собак, охотно шедших по следу, ободряли меня. Наконец мы достигли холмов и поехали вперед без малейшего промедления. Воины Беовульфа, несмотря на то что тень страха отчетливо легла на их лица, продвигались вперед решительно и уверенно. Они знали, зачем пришли в эти опасные места, и собирались добиться своей цели во что бы то ни стало, пусть даже ценой собственной жизни.
Здесь, в холмах, было холодно, мы ехали через леса с темно-зелеными деревьями, и прохладный сырой ветер насквозь продувал наши одежды. Вскоре похолодало настолько, что клубы пара вырывались из лошадиных ноздрей и собачьих пастей. Во второй половине дня мы доехали до мест, где пейзаж разительно переменился. Вокруг простирались лишь вересковые пустоши да солоноватые озера. Земля здесь была насквозь пропитана водой, но назвать эту местность болотом все же было нельзя. Больше всего к этому ландшафту подходило название пустыни, но не сухой и песчаной, а влажной и вязкой, и над этой землей лежала чуть заметная пелена тумана. Сами норманны называют это место пустыней ужаса[34].
Я своими глазами видел туман, который местами покрывал землю даже в разгар дня. Будто небольшие облачка спустились с неба и остались гроздьями висеть над самой землей. В некоторых местах воздух был абсолютно прозрачен, а в других клочья тумана укутывали землю словно рваным ватным одеялом. Практически нигде эта пелена не поднималась выше лошадиного колена. Несколько раз наши собаки словно ныряли в такие стелющиеся по земле облака и пропадали из виду. Тем не менее мы прекрасно слышали их лай, и через несколько секунд они снова показывались на глаза, выбегая из очередного облака тумана.
С моей точки зрения, это зрелище было очень редким и примечательным, норманны же не нашли в нем ничего особенного; они сказали, что в этих краях есть немало мест с солеными озерами и бурлящими горячими источниками, выбрасывающими свои воды откуда-то из земных глубин; в этих местах легкий туман висит практически всегда, даже в жаркие солнечные дни. Норманны называют эти источники дымящимися озерами.
По такой местности лошадям двигаться довольно трудно, поэтому нам пришлось снизить скорость. Собаки тоже продвигались вперед не столь резво, и я заметил, что их лай потерял былую бодрость. Вскоре наш отряд совсем потерял темп: только что мы неслись галопом, едва поспевая за собаками, и вот уже наши лошади еле плетутся буквально в нескольких шагах позади собак. Те тоже явно не спешили возглавить погоню, как в начале пути. Время от времени собаки настолько замедляли шаг, что едва не попадали под копыта лошадей. Кроме того, час от часу становилось все холоднее. Я заметил, что кое-где в низинах лежал снег. При этом я должен повторить, что описываемые события происходили летом или, по крайней мере, в теплое время года.
Мы продвигались вперед тем же неспешным шагом, и нам уже казалось, что мы заблудились и не найдем обратную дорогу через эту топкую заболоченную пустыню. Вдруг совершенно неожиданно наши собаки остановились. На земле не было никакого препятствия, никакой границы, ничего, что означало бы какой-то рубеж; однако собаки встали, будто уткнувшись в невидимый забор или стену. Там же остановились и мы, чтобы немного осмотреться и подумать, как быть дальше. Ветра не было, и в воздухе стояла абсолютная тишина. Не было слышно голосов ни птиц, ни животных.
Беовульф сказал:
– Отсюда начинаются владения вендолов.
Всем воинам пришлось ободряюще похлопать своих лошадей, потому что те тоже явно нервничали, ощущая в этой безжизненной пустыне какую-то скрытую опасность. Нам, впрочем, также было не по себе. Я видел, как Беовульф крепко сжал губы; как руки Эхтгова дрожали, когда он натягивал поводья; как побледнело лицо Хергера, а взгляд его заметался из стороны в сторону. Все остальные тоже пристально оглядывали окрестности, стараясь не пропустить ничего странного и необычного.
Существует норманнская поговорка: «У страха белый рот», и в тот день я имел возможность убедиться в справедливости этого высказывания, потому что у моих спутников губы и кожа вокруг них и на подбородке заметно побледнели. Но о страхе, однако, никто ни словом не обмолвился.
Мы оставили собак у невидимой границы и поехали дальше. Все чаще под ногами лошадей хрустел снег, а туманная пелена, покрывавшая землю, становилась все толще.
Все молчали, обращаясь время от времени только к лошадям, которые все с меньшей охотой повиновались своим седокам. Нам буквально на каждом шагу приходилось понукать их то ласковым словом, то резким пинком. Вскоре впереди нас сквозь туман проступили силуэты двух каких-то предметов, установленных по сторонам тропы, по которой мы двигались вперед. Мы удвоили осторожность и вскоре поравнялись с этими странными знаками. И вот что я увидел собственными глазами: на вкопанных в землю столбах кто-то установил два черепа огромных медведей, челюсти которых были широко открыты, обнажая острые смертоносные клыки. Мы поехали дальше, и Хергер шепотом объяснил мне, что медведь – это священное животное вендолов, и такие черепа они устанавливают на границах своих владений.
Вскоре мы заметили дополнительное свидетельство того, что находимся в землях вендолов. Впереди стоял большой камень, обработанный таким образом, что он принял форму беременной женщины с огромным животом и грудями, но без рук, ног и головы, наподобие той, что мне уже приходилось видеть. Весь камень был залит потеками какой-то бурой жидкости, и меня бросило в дрожь, когда я понял, что это следы множества жертвоприношений.
Мы молча проехали мимо каменного истукана, не обменявшись ни единым словом и не обмолвившись о том, что увидели. Вскоре воины, как по команде, вынули мечи из ножен. При этом на лицах их читалось столь хорошо знакомое мне выражение готовности к битве. Такова уж натура норманнов: только что они были не в силах скрыть охвативший их страх, но перейдя границу и оказавшись в непосредственной близости от источника того самого страха, они заметно изменялись. Страх словно испарялся, предоставив место готовности вступить в бой и сразиться с любым противником. Вот и сейчас они словно обрадовались приближению опасности и лишь сердились на лошадей, которых с каждым шагом было все труднее заставить двигаться вперед.
Вскоре я почувствовал омерзительный, почти тошнотворный запах, уже знакомый мне по ночному бою во дворце Ротгара. Как только я вновь ощутил эту вонь, сердце мое сжалось от безотчетного страха. Подъехав ко мне, Хергер негромко спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
Не в силах скрывать свои ощущения, я честно признался ему:
– Мне страшно.
В ответ на это Хергер сказал мне:
– Это потому, что ты думаешь о том, что может случиться, и представляешь себе такие ужасы, от которых у любого человека кровь застынет в жилах. Не задумывайся о том, что тебя ждет, ведь в конце концов ни один человек не бессмертен.
Я не мог не признать правоты его слов.
– У нас, в моей стране, – сказал я, – говорят так: «Благодари Аллаха за то, что он в мудрости своей определил смерть в конце жизни, а не в начале».
Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Хергер улыбнулся и даже коротко засмеялся над моей шуткой, пусть и грустной.
– Смотри-ка, – заметил он, – когда становится страшно, даже вас, арабов, посещают здравые мысли.
Сказав это, он поехал вперед и передал мои слова Беовульфу, который также засмеялся. Беовульф и его воины были рады шутке в любое время.
Поднявшись на вершину очередного холма, мы остановились, как вкопанные: перед нами раскинулся лагерь вендолов. Вот как выглядело то, что я увидел своими глазами: это была небольшая долина, в которой стояли неровным крутом очень примитивные хижины, сооруженные из смешанной с глиной соломы, причем построены они были настолько неумело, что и ребенок сделал бы лучше. В середине этого круга находился большой очаг с еще не погасшими угольями. Тем не менее, нигде не было видно ни лошадей, ни каких-либо других животных, вообще никакого движения и ни малейших признаков жизни; вот что мы увидели сквозь туманную пелену.
Беовульф спешился, и воины последовали ему примеру. Я сделал то же самое. По правде говоря, сердце мое бешено колотилось, и я едва мог дышать, глядя на лагерь этих полудикарей-полудемонов. Мои спутники шепотом обменялись несколькими словами, и я также шепотом задал вопрос:
Говоря откровенно, у меня не было никакого желания участвовать в очередном военном предприятии. Я был просто поражен, что норманны отправились в путь не только из чувства долга, но и с явной радостью. В то время, как все мое тело изнывало от боли, мои товарищи, казалось, на глазах обретали силы, подпитываясь, как я думаю, сознанием того, что им предстоит очередное сражение. Хергер сказал мне:
– Так будет всегда – и здесь, и в Валгалле: одно сражение будет сменяться другим.
Действительно, таково представление норманнов о рае. В этом раю, описываемом обычно в виде гигантского зала, павшие на поле боя продолжают сражаться от рассвета до заката. Затем убитые в бою оживают, и былые противники вместе усаживаются за уставленный яствами и пьянящими напитками стол; это пиршество продолжается до поздней ночи, а на следующий день битва начинается снова, и все повторяется: убитые оживают и пируют за одним столом вместе со своими убийцами. Такова в представлении этих северных варваров вечная награда за воинскую доблесть, проявленную при жизни[33]. Вот почему они не находят ничего странного или утомительного в том, чтобы и здесь, на земле, сражаться день за днем, не зная отдыха.
Долго думать, куда направить лошадей, нам не пришлось. Мы поехали вперед по тянувшемуся от владений Ротгара кровавому следу, оставшемуся после отступивших накануне ночью всадников. Там, где капли крови на земли были не видны, собаки все равно легко шли по следу, и у нас не было основания не доверять их чутью. Остановились мы по дороге всего один раз, чтобы подобрать оружие, оброненное кем-то из отступавших демонов. Оружие представляло собой ручной топорик среднего размера, с деревянной рукояткой, боевая часть из обработанного камня. Соединены они были узкими кожаными веревками. Лезвие этого топора неожиданно оказалось чрезвычайно острым, и весь он был тщательно обработан, словно украшение из какого-нибудь полудрагоценного камня, которому предстояло радовать своей формой богатую женщину. Несомненно, на придание камню такой правильной формы и исключительной остроты те, кто его обрабатывал, потратили немало времени и сил. В результате получилось оружие, удобное в бою и с лезвием не менее острым, чем у стального клинка. Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Хергер сказал мне, что вендолы делают все свои инструменты и оружие из камня – по крайней мере, норманны в этом уверены.
Мы продвигались вперед довольно быстро, следуя за громко лающими собаками. Этот лай и само поведение собак, охотно шедших по следу, ободряли меня. Наконец мы достигли холмов и поехали вперед без малейшего промедления. Воины Беовульфа, несмотря на то что тень страха отчетливо легла на их лица, продвигались вперед решительно и уверенно. Они знали, зачем пришли в эти опасные места, и собирались добиться своей цели во что бы то ни стало, пусть даже ценой собственной жизни.
Здесь, в холмах, было холодно, мы ехали через леса с темно-зелеными деревьями, и прохладный сырой ветер насквозь продувал наши одежды. Вскоре похолодало настолько, что клубы пара вырывались из лошадиных ноздрей и собачьих пастей. Во второй половине дня мы доехали до мест, где пейзаж разительно переменился. Вокруг простирались лишь вересковые пустоши да солоноватые озера. Земля здесь была насквозь пропитана водой, но назвать эту местность болотом все же было нельзя. Больше всего к этому ландшафту подходило название пустыни, но не сухой и песчаной, а влажной и вязкой, и над этой землей лежала чуть заметная пелена тумана. Сами норманны называют это место пустыней ужаса[34].
Я своими глазами видел туман, который местами покрывал землю даже в разгар дня. Будто небольшие облачка спустились с неба и остались гроздьями висеть над самой землей. В некоторых местах воздух был абсолютно прозрачен, а в других клочья тумана укутывали землю словно рваным ватным одеялом. Практически нигде эта пелена не поднималась выше лошадиного колена. Несколько раз наши собаки словно ныряли в такие стелющиеся по земле облака и пропадали из виду. Тем не менее мы прекрасно слышали их лай, и через несколько секунд они снова показывались на глаза, выбегая из очередного облака тумана.
С моей точки зрения, это зрелище было очень редким и примечательным, норманны же не нашли в нем ничего особенного; они сказали, что в этих краях есть немало мест с солеными озерами и бурлящими горячими источниками, выбрасывающими свои воды откуда-то из земных глубин; в этих местах легкий туман висит практически всегда, даже в жаркие солнечные дни. Норманны называют эти источники дымящимися озерами.
По такой местности лошадям двигаться довольно трудно, поэтому нам пришлось снизить скорость. Собаки тоже продвигались вперед не столь резво, и я заметил, что их лай потерял былую бодрость. Вскоре наш отряд совсем потерял темп: только что мы неслись галопом, едва поспевая за собаками, и вот уже наши лошади еле плетутся буквально в нескольких шагах позади собак. Те тоже явно не спешили возглавить погоню, как в начале пути. Время от времени собаки настолько замедляли шаг, что едва не попадали под копыта лошадей. Кроме того, час от часу становилось все холоднее. Я заметил, что кое-где в низинах лежал снег. При этом я должен повторить, что описываемые события происходили летом или, по крайней мере, в теплое время года.
Мы продвигались вперед тем же неспешным шагом, и нам уже казалось, что мы заблудились и не найдем обратную дорогу через эту топкую заболоченную пустыню. Вдруг совершенно неожиданно наши собаки остановились. На земле не было никакого препятствия, никакой границы, ничего, что означало бы какой-то рубеж; однако собаки встали, будто уткнувшись в невидимый забор или стену. Там же остановились и мы, чтобы немного осмотреться и подумать, как быть дальше. Ветра не было, и в воздухе стояла абсолютная тишина. Не было слышно голосов ни птиц, ни животных.
Беовульф сказал:
– Отсюда начинаются владения вендолов.
Всем воинам пришлось ободряюще похлопать своих лошадей, потому что те тоже явно нервничали, ощущая в этой безжизненной пустыне какую-то скрытую опасность. Нам, впрочем, также было не по себе. Я видел, как Беовульф крепко сжал губы; как руки Эхтгова дрожали, когда он натягивал поводья; как побледнело лицо Хергера, а взгляд его заметался из стороны в сторону. Все остальные тоже пристально оглядывали окрестности, стараясь не пропустить ничего странного и необычного.
Существует норманнская поговорка: «У страха белый рот», и в тот день я имел возможность убедиться в справедливости этого высказывания, потому что у моих спутников губы и кожа вокруг них и на подбородке заметно побледнели. Но о страхе, однако, никто ни словом не обмолвился.
Мы оставили собак у невидимой границы и поехали дальше. Все чаще под ногами лошадей хрустел снег, а туманная пелена, покрывавшая землю, становилась все толще.
Все молчали, обращаясь время от времени только к лошадям, которые все с меньшей охотой повиновались своим седокам. Нам буквально на каждом шагу приходилось понукать их то ласковым словом, то резким пинком. Вскоре впереди нас сквозь туман проступили силуэты двух каких-то предметов, установленных по сторонам тропы, по которой мы двигались вперед. Мы удвоили осторожность и вскоре поравнялись с этими странными знаками. И вот что я увидел собственными глазами: на вкопанных в землю столбах кто-то установил два черепа огромных медведей, челюсти которых были широко открыты, обнажая острые смертоносные клыки. Мы поехали дальше, и Хергер шепотом объяснил мне, что медведь – это священное животное вендолов, и такие черепа они устанавливают на границах своих владений.
Вскоре мы заметили дополнительное свидетельство того, что находимся в землях вендолов. Впереди стоял большой камень, обработанный таким образом, что он принял форму беременной женщины с огромным животом и грудями, но без рук, ног и головы, наподобие той, что мне уже приходилось видеть. Весь камень был залит потеками какой-то бурой жидкости, и меня бросило в дрожь, когда я понял, что это следы множества жертвоприношений.
Мы молча проехали мимо каменного истукана, не обменявшись ни единым словом и не обмолвившись о том, что увидели. Вскоре воины, как по команде, вынули мечи из ножен. При этом на лицах их читалось столь хорошо знакомое мне выражение готовности к битве. Такова уж натура норманнов: только что они были не в силах скрыть охвативший их страх, но перейдя границу и оказавшись в непосредственной близости от источника того самого страха, они заметно изменялись. Страх словно испарялся, предоставив место готовности вступить в бой и сразиться с любым противником. Вот и сейчас они словно обрадовались приближению опасности и лишь сердились на лошадей, которых с каждым шагом было все труднее заставить двигаться вперед.
Вскоре я почувствовал омерзительный, почти тошнотворный запах, уже знакомый мне по ночному бою во дворце Ротгара. Как только я вновь ощутил эту вонь, сердце мое сжалось от безотчетного страха. Подъехав ко мне, Хергер негромко спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
Не в силах скрывать свои ощущения, я честно признался ему:
– Мне страшно.
В ответ на это Хергер сказал мне:
– Это потому, что ты думаешь о том, что может случиться, и представляешь себе такие ужасы, от которых у любого человека кровь застынет в жилах. Не задумывайся о том, что тебя ждет, ведь в конце концов ни один человек не бессмертен.
Я не мог не признать правоты его слов.
– У нас, в моей стране, – сказал я, – говорят так: «Благодари Аллаха за то, что он в мудрости своей определил смерть в конце жизни, а не в начале».
Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Хергер улыбнулся и даже коротко засмеялся над моей шуткой, пусть и грустной.
– Смотри-ка, – заметил он, – когда становится страшно, даже вас, арабов, посещают здравые мысли.
Сказав это, он поехал вперед и передал мои слова Беовульфу, который также засмеялся. Беовульф и его воины были рады шутке в любое время.
Поднявшись на вершину очередного холма, мы остановились, как вкопанные: перед нами раскинулся лагерь вендолов. Вот как выглядело то, что я увидел своими глазами: это была небольшая долина, в которой стояли неровным крутом очень примитивные хижины, сооруженные из смешанной с глиной соломы, причем построены они были настолько неумело, что и ребенок сделал бы лучше. В середине этого круга находился большой очаг с еще не погасшими угольями. Тем не менее, нигде не было видно ни лошадей, ни каких-либо других животных, вообще никакого движения и ни малейших признаков жизни; вот что мы увидели сквозь туманную пелену.
Беовульф спешился, и воины последовали ему примеру. Я сделал то же самое. По правде говоря, сердце мое бешено колотилось, и я едва мог дышать, глядя на лагерь этих полудикарей-полудемонов. Мои спутники шепотом обменялись несколькими словами, и я также шепотом задал вопрос: