Рассмотрев дом короля Ротгара, воины согласились со мной в том, что на его строительство потрачено много сил и что изготовление всех этих украшений также стоило огромных трудов. Они здраво рассудили, что ничего подобного больше нет в мире и что резьба на стенах наверняка является уникальной в своем роде. Тем не менее уважения в их голосах я не услышал.
Наконец мы сошли на берег и направились к дворцу по вымощенной каменными плитами дороге. Звяканье мечей и звон кольчужных звеньев не способствовали скрытности нашего перехода, но Беовульф и его воины явно к этому и не стремились. Отойдя от берега совсем немного, мы увидели рядом с дорогой вкопанный в землю столб, на верхний конец которого была насажена отрубленная голова быка. Животное было убито совсем недавно.
Увидев это, норманны тяжело вздохнули и разом помрачнели. Мне же такое зрелище ни о чем не говорило. За время пребывания среди норманнов я уже привык к обычаю убивать какое-либо животное или птицу при возникновении любой нервозной ситуации, а то и без видимого повода. Тем не менее эта бычья голова имела для них какое-то особое значение.
Беовульф оглядел с высоты своего роста земли короля Ротгара и увидел в стороне одинокий крестьянский дом, типичный, как я потом понял, для этой страны. Стены подобных домов сложены из бревен, щели между которыми заделаны замазкой из соломы, смешанной с грязью. Разумеется, этот материал не отличается прочностью, и щели между бревнами приходится постоянно заделывать заново после здешних частых дождей. Тростниковую крышу поддерживают деревянные жерди, выполняющие роль стропил. Внутри таких домов бывает только земляной пол, очаг и куча слегка подсушенного навоза: крестьяне спят в одном помещении со своей скотиной, экономя таким образом тепло. Кроме того, навоз, полученный от домашнего скота, используется в качестве топлива для очага.
Беовульф сказал, что мы должны осмотреть этот дом, и, выполняя приказ, весь отряд направился к строению через поле, поросшее зеленой травой, но при этом вязкое и хлюпающее под ногами. Несколько раз мы останавливались, и мои спутники внимательно разглядывали землю, явно пытаясь высмотреть на ней какие-то следы. Не обнаружив ничего подозрительного, мы продолжали двигаться вперед. Я сам, разумеется, не видел ничего.
Вдруг Беовульф в очерёдной раз остановил наш отряд и показал на темный участок земли, свободный от травы. Там и я своими глазами увидел четко отпечатавшиеся следы босых ног – точнее, множества пар ног. Эти следы были плоскими, а по форме настолько уродливыми, что я даже не представлял, что за существо могло оставить такие отпечатки. По крайней мере, это явно был хищник, о чем свидетельствовали глубокие отметины не то заостренных ногтей, не то когтей. Чем-то эти следы напоминали человеческие, но, даже призвав на помощь все свое воображение, я не смог представить человека, ступни которого имели бы такую форму. Тем не менее я видел следы своими глазами и сам едва мог поверить в то, что увидел.
Беовульф и его воины покачали головами, и я услышал, как они несколько раз повторили какое-то слово: не то «вендолы», не то «вендлоны» или что-то в этом роде. Смысл этого названия был мне неизвестен, но я почел за благо не приставать в этот момент с расспросами к Хергеру. Он был напряжен и всматривался в следы не менее пристально, чем все остальные. По мере того как мы приближались к крестьянскому дому, все большее количество когтистых следов попадалось нам на глаза. Сам Беовульф и все его воины шли медленно, но это не было похоже на осторожное приближение к возможному противнику; никто из отряда не обнажил оружия. У меня возникло впечатление, что им страшно не хотелось приближаться к дому, но это нежелание было вызвано каким-то безотчетным ужасом. Поскольку я еще меньше моих спутников знал, что здесь могло произойти, мне оставалось только следовать за ними, пытаясь сохранить присутствие духа.
Наконец мы подошли к самым стенам крестьянского жилища и перешагнули порог. Внутри я своими глазами увидел вот что: на полу лежало тело молодого, хорошо сложенного мужчины, разорванное на куски. Туловище лежало отдельно, руки и ноги были разбросаны по углам. Кровь покрывала стены и даже потолок комнаты, а на полу собралась в несколько больших луж в углублениях. Было такое ощущение, что какой-то безумный живописец пытался раскрасить дом изнутри свежепролитой кровью. Здесь было также тело женщины – тоже с оторванными руками и ногами. Еще в доме был труп ребенка, мальчика не старше двух лет; голова малыша была оторвана, на месте шеи из маленького тельца торчал лишь кровавый обрубок.
Все это, повторяю, я видел своими глазами, и не было в моей жизни зрелища более страшного и омерзительного. Меня вывернуло наизнанку, и еще целый час после этого меня тошнило, и кружилась голова.
Наверное, мне все-таки никогда не понять норманнского образа мыслей, потому что в те самые минуты, когда мне становилось плохо, они оставались бесстрастными и невозмутимыми; увидев эту кошмарную картину, они осмотрели все помещение, стараясь не упустить никакой детали в следах когтей на оторванных конечностях тех, кто еще недавно жил в этом доме. Куда больше, чем судьба погибших людей, моих спутников интересовало, каким именно образом когтистые лапы неведомых чудовищ раздирали тела обреченных на мучительную смерть жертв. Внимание всех воинов привлек тот факт, что ни в доме, ни по соседству им не удалось найти ни одной головы, принадлежавшей кому-либо из погибших. Когда же я высказался по поводу чудовищности происшедшего, они лишь беглыми кивками выразили свое согласие и продолжили разбираться в каких-то незначительных, на мой взгляд, деталях.
В общем, я и до сих пор не могу без содрогания вспоминать то, что предстало моим глазам: крохотное тело младенца было надкушено в двух местах зубами какого-то исчадия ада. Раны от укусов остались на обезглавленном тельце в области плеча и задней поверхности бедра. Этот ужас я тоже видел своими глазами.
Воины Беовульфа вышли из разоренного дома с мрачным выражением на лицах и при этом с горящими жаждой мести глазами. Разговор же их по-прежнему шел в основном о следах и вскоре кто-то отметил, что нигде не видно отпечатков лошадиных копыт; это наблюдение явно имело для всех особое значение. Мне же его скрытый смысл был неизвестен. Впрочем, не могу сказать, что я внимательно прислушивался к разговорам своих спутников. Мне было еще слишком дурно после увиденного.
По дороге через поле Эхтгов наткнулся на лежавший в невысокой траве камень, явно обработанный человеческой рукой, пусть и примитивно: по этому небольшому куску камня, размером меньше детского кулачка, прошлись чем-то вроде резца, а затем еще и отполировали, хотя довольно грубо, основные поверхности. Поскольку все воины столпились, чтобы лучше рассмотреть находку, моим глазам она предстала не сразу.
Когда я наконец смог разглядеть камень, я обнаружил, что это примитивное изображение тела беременной женщины. У нее не было ни головы, ни рук, ни ног; только туловище с большим, выпяченным вперед животом, а выше две налитые, нависающие над ним груди[19]. С моей точки зрения, это изображение было грубым и некрасивым, но не более того. Норманны же, увидев фигурку, внезапно вздрогнули и даже побледнели. Их руки тряслись мелкой дрожью, когда они прикасались к этому кусочку камня. Наконец Беовульф швырнул его на землю и стал бить по нему рукоятью меча, пока фигурка не раскололась на мелкие кусочки, которые под градом ударов почти ушли в грунт. Теперь некоторым воинам стало плохо, и их вырвало прямо на землю. Для меня осталось загадкой, почему эта маленькая фигурка вызвала такой всеобщий ужас среди этих мужественных воинов.
Мы вновь направились к большому дворцу короля Ротгара. По дороге никто не произнес ни слова, несмотря на то что мы шли почти час; норманны погрузились в какие-то невеселые мысли, но, по крайней мере, страха на их лицах я больше не видел.
Через некоторое время на тропе перед нами появился всадник. Это был королевский герольд. Преградив нам путь, он оглядел оружие и снаряжение всех воинов, особенно внимательно рассмотрел Беовульфа и прокричал какое-то предупреждение.
Хергер сказал мне по этому поводу вот что:
– Он требует, чтобы мы назвали свои имена, и побыстрее.
Беовульф что-то ответил герольду, и по его тону я понял, что наш предводитель не намерен соблюдать формальности этикета. Хергер сказал мне:
– Беовульф говорит ему, что мы – подданные короля Хиглака из королевства Ятлам, что у нас дело к королю Ротгару, и мы должны поговорить лично с ним. – Помолчав и еще послушав Беовульфа, Хергер добавил: – А еще Беовульф говорит, что Ротгар – величайший из королей. – Впрочем, судя по тону Хергера я мог сделать вывод, что последний комментарий носит, по всей видимости, иронический характер.
Герольд предложил нам продолжить путь к большому дворцу и подождать, пока нас пригласят к королю. Так мы и поступили, хотя и Беовульф, и его товарищи явно были недовольны таким отношением. Дожидаясь возвращения герольда, они обменивались недоуменно-недовольными фразами. Меня это не удивило: я уже успел убедиться в том, что гостеприимство является у норманнов одной из главных добродетелей, и держать у порога тех, кто пришел к тебе в дом, проделав долгий путь, было для этого народа сродни оскорблению. Тем не менее мы дождались приглашения и даже оставили свое оружие – мечи и копья – за дверями основного зала, чего от нас, как я понял, потребовали.
Сам дворец был окружен со всех сторон домами, построенными по норманнскому обычаю. Это были такие же длинные дома с выпуклыми стенами, как в Трелбурге; впрочем, здесь эти здания стояли не квадратами, а в произвольном порядке. Более того, я не увидел никаких земляных валов или частоколов вокруг поселка. От стен дворца было видно, как уходит вдаль к холмам поросшая зеленой травой равнина, по которой тут и там были разбросаны крестьянские хижины.
Вдали, на горизонте, виднелась цепь лесистых холмов.
Я спросил у Хергера, кому принадлежат эти длинные дома возле замка, и он мне ответил:
– Одни принадлежат королю, другие – членам королевской семьи, некоторые – его знатным придворным, а в некоторых живут младшие придворные и слуги.
Кроме того, Хергер почему-то назвал место, в котором мы оказались, трудным. Я не совсем понял, что именно он имел в виду под этим словом.
Наконец нам было позволено войти в главный зал дворца короля Ротгара. Не могу не признать, что даже в богатых странах редко мне доводилось видеть помещение, столь роскошное и обильно украшенное. Тем больше было мое удивление, когда я обнаружил все это великолепие в суровой и дикой стране норманнов. Подданные короля Ротгара дали дворцу имя Харот, ибо в традициях норманнов давать человеческие имена неодушевленным предметам, играющим большую роль в их жизни – зданиям, кораблям и, в особенности, оружию. Я могу утверждать: этот Харот, резиденция короля Ротгара, был сравним по размерам с главным дворцом халифа. Немало серебра было потрачено на украшение его главного зала изнутри. Более того, кое-где для украшения использовалось и золото, что является редкостью в северных странах. Со всех сторон можно было видеть рисунки и орнаменты, выполненные с большой пышностью и художественным мастерством. Поистине этот дворец был настоящим памятником силе и могуществу короля Ротгара.
Сам король Ротгар восседал на троне в дальнем конце главного зала, и, находясь у входа, мы оказались от него на таком большом расстоянии, что с трудом могли разглядеть правителя. За правым плечом короля стоял тот самый герольд, который остановил нас по дороге. Герольд произнес речь, которую Хергер перевел мне следующим образом:
– Сюда, о король, прибыл отряд воинов из королевства Ятлам. Они только что высадились на берег, и командует ими человек по имени Беовульф. Они просят, о король, вашей аудиенции. Прошу вас не изгонять их из замка; эти люди ведут себя как подобает благородным воинам, а их командир, судя по его виду, прославленный могучий ратник. О великий король Ротгар, прошу вас приветствовать наших гостей как благородных витязей.
После соблюдения этих формальностей нам было дозволено подойти к трону короля Ротгара.
Увидев короля Ротгара вблизи, я понял, что жизнь этого человека катится к закату. Он был далеко не молод, у него были седые волосы, очень бледная кожа, а на лице, испещренном морщинами, застыло выражение скорби и страха. Он подозрительно оглядел нас, усиленно моргая. Судя по всему, он был почти слеп, хотя утверждать это я не могу. Наконец король заговорил, и его речь Хергер перевел мне так:
– Я знаю этого человека, потому что я сам послал к нему гонца с просьбой взяться за дело, достойное истинного героя. Имя этого воина Беовульф, и я знал его еще ребенком, когда путешествовал через море в королевство Ятлам. Он сын Хиглака, гостеприимно встретившего меня в своих владениях. И вот теперь настал тот час, когда сын Хиглака пришел ко мне, чтобы протянуть руку помощи в час скорби и несчастья.
Затем Ротгар распорядился созвать своих воинов, внести в зал столы и устроить пиршество.
Настала очередь Беовульфа выступить с ответной речью. Он говорил долго, но его слова Хергер не стал мне переводить, потому что счел невежливым говорить одновременно со своим командиром. Тем не менее смысл речи я уловил: Беовульф сказал, что он прослышал о несчастьях, свалившихся на королевство Ротгара, что он сожалеет об этих несчастьях, а кроме того, рассказал, что и королевство его отца было уничтожено тем же самым врагом, и теперь он вдвойне полон решимости спасти королевство Ротгара от зла, которое его одолевает.
В тот момент я все еще не знал, что имеют в виду норманны под злом и как они себе его представляют. Впрочем, результат нападения этих исчадий ада я уже видел неподалеку от дворца. При воспоминании о телах, разорванных на куски, я опять чуть не лишился чувств.
Король Ротгар снова заговорил, и мне показалось, что он явно торопится. Судя по всему, он хотел что-то поведать Беовульфу, прежде чем соберутся остальные воины. Вот что он сказал (передаю со слов Хергера):
– О Беовульф, я знал твоего отца, когда сам был еще молод и только взошел на трон. Теперь я стар и немощен. Сердце мое едва бьется, голова клонится к земле. В моих глазах стоят слезы стыда от сознания собственной слабости. Ты сам видишь, что мой трон фактически уже можно считать свободным.
Но мои земли почти превратились в дикую и безжизненную пустыню. Что за демоны терзают мои владения, я и сам не знаю. Не один раз мои воины, ободренные вином, клялись покончить с этими исчадиями ада. Они уходили в ночь, навстречу противнику, а на рассвете, когда рассеивался туман, мы находили повсюду лишь их растерзанные, окровавленные тела. Вот главная печаль и скорбь моей жизни, и больше я говорить об этом не стану. Тем временем в зал внесли большие столы и длинные скамьи. Пока перед нами расставляли еду и посуду, я спросил Хергера, о каких «демонах» и «исчадиях ада» говорил король. Хергер рассердился и велел больше никогда не спрашивать его об этом.
В тот вечер в королевском замке был устроен большой пир. Во главе стола восседали король Ротгар и королева Вейлев, одетая в платье, расшитое драгоценным камнями и золотом. Они приветствовали знатных людей, воинов и ратников королевства Ротгара. С моей точки зрения, эта знать представляла собой довольно пеструю компанию и по большей части не производила впечатления достойных людей; в основном это были старики, склонные к чрезмерным возлияниям, к тому же покалеченные в боях. В их глазах словно навсегда застыл страх, и было ощущение какой-то пустоты и натужности в их веселье.
Был среди собравшихся и королевский сын по имени Виглиф, о котором мне раньше рассказывали, – тот самый, что убил троих своих братьев. Это был стройный молодой человек со светлой бородой. Я обратил внимание, что глаза его ни на миг не останавливались, словно взгляд не мог ни на чем сосредоточиться; смотреть в глаза кому бы то ни было он избегал. Взглянув на него, Хергер сказал мне:
– Ну и лиса.
Под этим он подразумевал, что человек хитер, осторожен, нечестен и имеет обыкновение прикидываться не тем, кем является на самом деле, потому что жители Севера считают лисицу животным не только хитрым, но и умеющим принимать чужое обличье по своему желанию.
В самый разгар празднества король Ротгар послал своего герольда к входным дверям дворца Харот, и герольд, вернувшись, объявил, что сегодня ночью тумана нет. Известие о том, что ночь ясная, было встречено пирующими с искренней радостью. Недоволен, как мне показалось, был лишь наследник Виглиф.
В какой-то момент Виглиф поднялся на ноги и обратился к собравшимся:
– Я хочу поднять кубок за наших гостей, и в особенности за Беовульфа, храброго и могучего воина, который прибыл сюда, чтобы протянуть нам руку помощи в нашей борьбе – впрочем, его благородный порыв может оказаться напрасным, ведь противник настолько силен, что даже у Беовульфа может не хватить сил и возможностей, чтобы победить его.
Хергер прошептал мне перевод этих слов на ухо, и я сразу понял, что такой тост произнесен неспроста: в одной и той же фразе соединились и похвала, и оскорбление.
Все глаза обратились к Беовульфу, все присутствующие ожидали его ответа.
Беовульф тоже поднялся на ноги, посмотрел на Виглифа и сказал:
– Я не боюсь никакого противника, даже того коварного и бесчестного демона, который подкрадывается к своим жертвам ночью и убивает людей во сне.
Я, конечно, отнес эти слова на счет тех самых таинственных «вендолов», но Виглиф почему-то побледнел и впился обеими руками в подлокотники своего кресла.
– Ты говоришь обо мне? – спросил Виглиф дрогнувшим голосом.
Беовульф ответил ему так:
– Нет, но и тебя я боюсь не больше, чем чудовищ, приходящих из тумана.
Несмотря на то, что Ротгар призвал своего сына соблюдать законы гостеприимства и даже сурово приказал ему сесть на место, молодой Виглиф не успокоился. Обращаясь к собравшейся знати, он сказал:
– Наш гость Беовульф, прибывший с далеких берегов, судя по его виду, воин очень сильный и очень гордый. И все же я решил устроить ему испытание, ибо гордость может затмить человеку глаза.
Затем произошло вот что: один сильный и мощный воин, сидевший за столом возле двери, позади Беовульфа, мгновенно вскочил, схватил стоявшее у стены копье и бросился на Беовульфа, нацелив оружие ему в спину. Все это произошло так быстро, что я и ахнуть не успел[20]. Тем не менее Беовульф успел среагировать на нападение: он молниеносно развернулся, поднырнул под нацеленное на него копье и резким ударом отбросил нападавшего воина от себя. Столь же стремительно повернув копье наконечником в обратную сторону, он вонзил его в грудь нападавшему и, подняв того над собой, одним могучим движением воткнул копье с насквозь пронзенным противником в стену. Смертельно раненный воин сучил и болтал ногами над полом; древко копья глубоко погрузилось в стену дворца. Все это продлилось очень недолго: с криком воин умер.
Это происшествие спровоцировало всеобщее возбуждение, и зал затих лишь тогда, когда Беовульф повернулся к Виглифу и сказал ему в лицо:
– Вот так я расправлюсь с каждым, кто осмелится угрожать мне или нападет со спины.
Напряжение в зале не спадало, и Хергеру пришло в голову разрядить обстановку и отвлечь всеобщее внимание вот каким образом: он заговорил преувеличенно громким голосом и стал жестикулировать, показывая в мою сторону. К чему он клонит, я сразу не понял. Слишком уж поразила меня предыдущая сцена, и, по правде говоря, мой взор все еще был прикован к висевшему на стене воину, проколотому копьем, словно муха булавкой.
Потом, к моей полной неожиданности, Хергер обернулся ко мне и сказал:
– Ты должен спеть песню для придворных короля Ротгара. Все желают тебя послушать.
Я спросил его:
– Что же я буду петь? Я не знаю никаких песен.
На что он мне ответил:
– Можешь петь что хочешь, только бы развлечь их. – И добавил: – Только не вздумай болтать о своем единственном боге. Эту чушь никто слушать не станет.
Я действительно не знал, 'что им петь или рассказывать, потому что я ведь не менестрель. Время шло, все присутствующие сидели, уставившись на меня, и в зале стояла тишина. Хергер попытался подсказать мне:
– Спой песню о королях и храбрых воинах.
Я сказал, что не знаю таких песен, но могу рассказать им басню, которая в моей стране считается смешной и веселой. На это Хергер сказал, что я сделал мудрый выбор. Тогда я рассказал им – королю Ротгару, королеве Вейлев, их сыну Виглифу и всем собравшимся воинам – всем известную историю о туфлях Абу Кассима. Я рассказывал ее весело и все время улыбался, и поначалу, как мне показалось, норманнам эта история тоже понравилась: они смеялись и хлопали себя ладонями по животам.
Но затем произошло что-то странное. Чем дальше я разворачивал перед ними сюжет этой басни, тем более мрачными и недовольными выглядели мои слушатели. Когда я наконец закончил свой рассказ, никто не смеялся – в зале царила зловещая тишина, ни единой улыбки не увидел я на лицах слушавших меня норманнов.
Хергер сказал мне:
– Может, ты этого не понимаешь, но эта история вовсе не смешная. Мне теперь придется извиняться за тебя и вообще выкручиваться.
Сказав это, он обратился к собравшимся и, судя во всему, включил в свою речь несколько грубых шуток по моему адресу. По всей видимости, это действительно позабавило наших слушателей: в зале раздался громкий смех, и вскоре праздничное пиршество возобновилось.
Басня о туфлях Абу Кассима издавна популярна в арабской культуре и, без сомнения, была известна как Ибн Фадлану, так и его багдадским согражданам.
Эта история существует во многих вариантах и может быть рассказана как кратко, так и со множеством отступлений и подробностей – в зависимости от энтузиазма рассказчика. Если изложить ее коротко, то речь идет об Абу Кассиме – богатом и очень жадном купце. Он все времяпытается скрыть свое богатство, чтобы, прикинувшись бедным, выторговать себе при заключении сделок более выгодные условия. Чтобы выглядеть бедняком, он носит давно истрепанные, неряшливо выглядящие туфли, надеясь тем самым обмануть окружающих. Естественно, никто не покупается на эту примитивную уловку. Люди считают его глупым и ограниченным.
Однажды Абу Кассиму удается провернуть очень удачную сделку: он выгодно приобретает целый ящик стеклянной посуды. Чтобы отметить это, он, в отличие от других торговцев, не приглашает друзей на праздничное пиршество, но эгоистично решает вознаградить себя за усердие маленьким удовольствием и отправляется в общественные бани. Он оставляет одежду и обувь в комнате для переодевания, а встреченный здесь же друг ругает его за то, что он носит такие старые и потрепанные туфли. Абу Кассим возражает, что раз они еще не развалились, то носить их вполне можно, и вместе с другом идет в баню. Чуть позже в баню приходит и могущественный судья, он раздевается, оставив у входа пару дорогих красивых туфель. Тем временем Абу Кассим выходит из бани и не может найти своей старой обуви: на ее месте, рядом со своейодеждой, он видит новые и красивые туфли. Предположив, что это подарок, он обувается в них и уходит.
В свою очередь, судья, выйдя из бани, обнаруживает, что его туфли пропали, и находит только пару жалкой, стоптанной обуви, которая, как известно всему городу, принадлежит скряге Абу Кассиму. Судья разгневан; он направляет стражников на поиски туфель, и те очень скоро находят его туфли прямо на ногах похитителя, которого приводят в суд и штрафуют на большую сумму.
Абу Кассим проклинает свою несчастную судьбу и, вернувшись домой, сразу же выбрасывает невезучие туфли в окно, откуда они падают прямо в мутные воды реки Тигр. Проходит несколько дней, и группа рыбаков обнаруживает в своем неводе вместе с рыбой туфли Абу Кассима; их застежки порвали сеть, и часть рыбы ушла обратно в реку. Разозлившиеся рыбаки бросают туфли в первое попавшееся открытое окно. Это оказывается окно Абу Кассима; туфли падают прямо в ящик с недавно купленной стеклянной посудой. Разумеется, большая часть стекла оказывается разбита.
Наконец мы сошли на берег и направились к дворцу по вымощенной каменными плитами дороге. Звяканье мечей и звон кольчужных звеньев не способствовали скрытности нашего перехода, но Беовульф и его воины явно к этому и не стремились. Отойдя от берега совсем немного, мы увидели рядом с дорогой вкопанный в землю столб, на верхний конец которого была насажена отрубленная голова быка. Животное было убито совсем недавно.
Увидев это, норманны тяжело вздохнули и разом помрачнели. Мне же такое зрелище ни о чем не говорило. За время пребывания среди норманнов я уже привык к обычаю убивать какое-либо животное или птицу при возникновении любой нервозной ситуации, а то и без видимого повода. Тем не менее эта бычья голова имела для них какое-то особое значение.
Беовульф оглядел с высоты своего роста земли короля Ротгара и увидел в стороне одинокий крестьянский дом, типичный, как я потом понял, для этой страны. Стены подобных домов сложены из бревен, щели между которыми заделаны замазкой из соломы, смешанной с грязью. Разумеется, этот материал не отличается прочностью, и щели между бревнами приходится постоянно заделывать заново после здешних частых дождей. Тростниковую крышу поддерживают деревянные жерди, выполняющие роль стропил. Внутри таких домов бывает только земляной пол, очаг и куча слегка подсушенного навоза: крестьяне спят в одном помещении со своей скотиной, экономя таким образом тепло. Кроме того, навоз, полученный от домашнего скота, используется в качестве топлива для очага.
Беовульф сказал, что мы должны осмотреть этот дом, и, выполняя приказ, весь отряд направился к строению через поле, поросшее зеленой травой, но при этом вязкое и хлюпающее под ногами. Несколько раз мы останавливались, и мои спутники внимательно разглядывали землю, явно пытаясь высмотреть на ней какие-то следы. Не обнаружив ничего подозрительного, мы продолжали двигаться вперед. Я сам, разумеется, не видел ничего.
Вдруг Беовульф в очерёдной раз остановил наш отряд и показал на темный участок земли, свободный от травы. Там и я своими глазами увидел четко отпечатавшиеся следы босых ног – точнее, множества пар ног. Эти следы были плоскими, а по форме настолько уродливыми, что я даже не представлял, что за существо могло оставить такие отпечатки. По крайней мере, это явно был хищник, о чем свидетельствовали глубокие отметины не то заостренных ногтей, не то когтей. Чем-то эти следы напоминали человеческие, но, даже призвав на помощь все свое воображение, я не смог представить человека, ступни которого имели бы такую форму. Тем не менее я видел следы своими глазами и сам едва мог поверить в то, что увидел.
Беовульф и его воины покачали головами, и я услышал, как они несколько раз повторили какое-то слово: не то «вендолы», не то «вендлоны» или что-то в этом роде. Смысл этого названия был мне неизвестен, но я почел за благо не приставать в этот момент с расспросами к Хергеру. Он был напряжен и всматривался в следы не менее пристально, чем все остальные. По мере того как мы приближались к крестьянскому дому, все большее количество когтистых следов попадалось нам на глаза. Сам Беовульф и все его воины шли медленно, но это не было похоже на осторожное приближение к возможному противнику; никто из отряда не обнажил оружия. У меня возникло впечатление, что им страшно не хотелось приближаться к дому, но это нежелание было вызвано каким-то безотчетным ужасом. Поскольку я еще меньше моих спутников знал, что здесь могло произойти, мне оставалось только следовать за ними, пытаясь сохранить присутствие духа.
Наконец мы подошли к самым стенам крестьянского жилища и перешагнули порог. Внутри я своими глазами увидел вот что: на полу лежало тело молодого, хорошо сложенного мужчины, разорванное на куски. Туловище лежало отдельно, руки и ноги были разбросаны по углам. Кровь покрывала стены и даже потолок комнаты, а на полу собралась в несколько больших луж в углублениях. Было такое ощущение, что какой-то безумный живописец пытался раскрасить дом изнутри свежепролитой кровью. Здесь было также тело женщины – тоже с оторванными руками и ногами. Еще в доме был труп ребенка, мальчика не старше двух лет; голова малыша была оторвана, на месте шеи из маленького тельца торчал лишь кровавый обрубок.
Все это, повторяю, я видел своими глазами, и не было в моей жизни зрелища более страшного и омерзительного. Меня вывернуло наизнанку, и еще целый час после этого меня тошнило, и кружилась голова.
Наверное, мне все-таки никогда не понять норманнского образа мыслей, потому что в те самые минуты, когда мне становилось плохо, они оставались бесстрастными и невозмутимыми; увидев эту кошмарную картину, они осмотрели все помещение, стараясь не упустить никакой детали в следах когтей на оторванных конечностях тех, кто еще недавно жил в этом доме. Куда больше, чем судьба погибших людей, моих спутников интересовало, каким именно образом когтистые лапы неведомых чудовищ раздирали тела обреченных на мучительную смерть жертв. Внимание всех воинов привлек тот факт, что ни в доме, ни по соседству им не удалось найти ни одной головы, принадлежавшей кому-либо из погибших. Когда же я высказался по поводу чудовищности происшедшего, они лишь беглыми кивками выразили свое согласие и продолжили разбираться в каких-то незначительных, на мой взгляд, деталях.
В общем, я и до сих пор не могу без содрогания вспоминать то, что предстало моим глазам: крохотное тело младенца было надкушено в двух местах зубами какого-то исчадия ада. Раны от укусов остались на обезглавленном тельце в области плеча и задней поверхности бедра. Этот ужас я тоже видел своими глазами.
Воины Беовульфа вышли из разоренного дома с мрачным выражением на лицах и при этом с горящими жаждой мести глазами. Разговор же их по-прежнему шел в основном о следах и вскоре кто-то отметил, что нигде не видно отпечатков лошадиных копыт; это наблюдение явно имело для всех особое значение. Мне же его скрытый смысл был неизвестен. Впрочем, не могу сказать, что я внимательно прислушивался к разговорам своих спутников. Мне было еще слишком дурно после увиденного.
По дороге через поле Эхтгов наткнулся на лежавший в невысокой траве камень, явно обработанный человеческой рукой, пусть и примитивно: по этому небольшому куску камня, размером меньше детского кулачка, прошлись чем-то вроде резца, а затем еще и отполировали, хотя довольно грубо, основные поверхности. Поскольку все воины столпились, чтобы лучше рассмотреть находку, моим глазам она предстала не сразу.
Когда я наконец смог разглядеть камень, я обнаружил, что это примитивное изображение тела беременной женщины. У нее не было ни головы, ни рук, ни ног; только туловище с большим, выпяченным вперед животом, а выше две налитые, нависающие над ним груди[19]. С моей точки зрения, это изображение было грубым и некрасивым, но не более того. Норманны же, увидев фигурку, внезапно вздрогнули и даже побледнели. Их руки тряслись мелкой дрожью, когда они прикасались к этому кусочку камня. Наконец Беовульф швырнул его на землю и стал бить по нему рукоятью меча, пока фигурка не раскололась на мелкие кусочки, которые под градом ударов почти ушли в грунт. Теперь некоторым воинам стало плохо, и их вырвало прямо на землю. Для меня осталось загадкой, почему эта маленькая фигурка вызвала такой всеобщий ужас среди этих мужественных воинов.
Мы вновь направились к большому дворцу короля Ротгара. По дороге никто не произнес ни слова, несмотря на то что мы шли почти час; норманны погрузились в какие-то невеселые мысли, но, по крайней мере, страха на их лицах я больше не видел.
Через некоторое время на тропе перед нами появился всадник. Это был королевский герольд. Преградив нам путь, он оглядел оружие и снаряжение всех воинов, особенно внимательно рассмотрел Беовульфа и прокричал какое-то предупреждение.
Хергер сказал мне по этому поводу вот что:
– Он требует, чтобы мы назвали свои имена, и побыстрее.
Беовульф что-то ответил герольду, и по его тону я понял, что наш предводитель не намерен соблюдать формальности этикета. Хергер сказал мне:
– Беовульф говорит ему, что мы – подданные короля Хиглака из королевства Ятлам, что у нас дело к королю Ротгару, и мы должны поговорить лично с ним. – Помолчав и еще послушав Беовульфа, Хергер добавил: – А еще Беовульф говорит, что Ротгар – величайший из королей. – Впрочем, судя по тону Хергера я мог сделать вывод, что последний комментарий носит, по всей видимости, иронический характер.
Герольд предложил нам продолжить путь к большому дворцу и подождать, пока нас пригласят к королю. Так мы и поступили, хотя и Беовульф, и его товарищи явно были недовольны таким отношением. Дожидаясь возвращения герольда, они обменивались недоуменно-недовольными фразами. Меня это не удивило: я уже успел убедиться в том, что гостеприимство является у норманнов одной из главных добродетелей, и держать у порога тех, кто пришел к тебе в дом, проделав долгий путь, было для этого народа сродни оскорблению. Тем не менее мы дождались приглашения и даже оставили свое оружие – мечи и копья – за дверями основного зала, чего от нас, как я понял, потребовали.
Сам дворец был окружен со всех сторон домами, построенными по норманнскому обычаю. Это были такие же длинные дома с выпуклыми стенами, как в Трелбурге; впрочем, здесь эти здания стояли не квадратами, а в произвольном порядке. Более того, я не увидел никаких земляных валов или частоколов вокруг поселка. От стен дворца было видно, как уходит вдаль к холмам поросшая зеленой травой равнина, по которой тут и там были разбросаны крестьянские хижины.
Вдали, на горизонте, виднелась цепь лесистых холмов.
Я спросил у Хергера, кому принадлежат эти длинные дома возле замка, и он мне ответил:
– Одни принадлежат королю, другие – членам королевской семьи, некоторые – его знатным придворным, а в некоторых живут младшие придворные и слуги.
Кроме того, Хергер почему-то назвал место, в котором мы оказались, трудным. Я не совсем понял, что именно он имел в виду под этим словом.
Наконец нам было позволено войти в главный зал дворца короля Ротгара. Не могу не признать, что даже в богатых странах редко мне доводилось видеть помещение, столь роскошное и обильно украшенное. Тем больше было мое удивление, когда я обнаружил все это великолепие в суровой и дикой стране норманнов. Подданные короля Ротгара дали дворцу имя Харот, ибо в традициях норманнов давать человеческие имена неодушевленным предметам, играющим большую роль в их жизни – зданиям, кораблям и, в особенности, оружию. Я могу утверждать: этот Харот, резиденция короля Ротгара, был сравним по размерам с главным дворцом халифа. Немало серебра было потрачено на украшение его главного зала изнутри. Более того, кое-где для украшения использовалось и золото, что является редкостью в северных странах. Со всех сторон можно было видеть рисунки и орнаменты, выполненные с большой пышностью и художественным мастерством. Поистине этот дворец был настоящим памятником силе и могуществу короля Ротгара.
Сам король Ротгар восседал на троне в дальнем конце главного зала, и, находясь у входа, мы оказались от него на таком большом расстоянии, что с трудом могли разглядеть правителя. За правым плечом короля стоял тот самый герольд, который остановил нас по дороге. Герольд произнес речь, которую Хергер перевел мне следующим образом:
– Сюда, о король, прибыл отряд воинов из королевства Ятлам. Они только что высадились на берег, и командует ими человек по имени Беовульф. Они просят, о король, вашей аудиенции. Прошу вас не изгонять их из замка; эти люди ведут себя как подобает благородным воинам, а их командир, судя по его виду, прославленный могучий ратник. О великий король Ротгар, прошу вас приветствовать наших гостей как благородных витязей.
После соблюдения этих формальностей нам было дозволено подойти к трону короля Ротгара.
Увидев короля Ротгара вблизи, я понял, что жизнь этого человека катится к закату. Он был далеко не молод, у него были седые волосы, очень бледная кожа, а на лице, испещренном морщинами, застыло выражение скорби и страха. Он подозрительно оглядел нас, усиленно моргая. Судя по всему, он был почти слеп, хотя утверждать это я не могу. Наконец король заговорил, и его речь Хергер перевел мне так:
– Я знаю этого человека, потому что я сам послал к нему гонца с просьбой взяться за дело, достойное истинного героя. Имя этого воина Беовульф, и я знал его еще ребенком, когда путешествовал через море в королевство Ятлам. Он сын Хиглака, гостеприимно встретившего меня в своих владениях. И вот теперь настал тот час, когда сын Хиглака пришел ко мне, чтобы протянуть руку помощи в час скорби и несчастья.
Затем Ротгар распорядился созвать своих воинов, внести в зал столы и устроить пиршество.
Настала очередь Беовульфа выступить с ответной речью. Он говорил долго, но его слова Хергер не стал мне переводить, потому что счел невежливым говорить одновременно со своим командиром. Тем не менее смысл речи я уловил: Беовульф сказал, что он прослышал о несчастьях, свалившихся на королевство Ротгара, что он сожалеет об этих несчастьях, а кроме того, рассказал, что и королевство его отца было уничтожено тем же самым врагом, и теперь он вдвойне полон решимости спасти королевство Ротгара от зла, которое его одолевает.
В тот момент я все еще не знал, что имеют в виду норманны под злом и как они себе его представляют. Впрочем, результат нападения этих исчадий ада я уже видел неподалеку от дворца. При воспоминании о телах, разорванных на куски, я опять чуть не лишился чувств.
Король Ротгар снова заговорил, и мне показалось, что он явно торопится. Судя по всему, он хотел что-то поведать Беовульфу, прежде чем соберутся остальные воины. Вот что он сказал (передаю со слов Хергера):
– О Беовульф, я знал твоего отца, когда сам был еще молод и только взошел на трон. Теперь я стар и немощен. Сердце мое едва бьется, голова клонится к земле. В моих глазах стоят слезы стыда от сознания собственной слабости. Ты сам видишь, что мой трон фактически уже можно считать свободным.
Но мои земли почти превратились в дикую и безжизненную пустыню. Что за демоны терзают мои владения, я и сам не знаю. Не один раз мои воины, ободренные вином, клялись покончить с этими исчадиями ада. Они уходили в ночь, навстречу противнику, а на рассвете, когда рассеивался туман, мы находили повсюду лишь их растерзанные, окровавленные тела. Вот главная печаль и скорбь моей жизни, и больше я говорить об этом не стану. Тем временем в зал внесли большие столы и длинные скамьи. Пока перед нами расставляли еду и посуду, я спросил Хергера, о каких «демонах» и «исчадиях ада» говорил король. Хергер рассердился и велел больше никогда не спрашивать его об этом.
В тот вечер в королевском замке был устроен большой пир. Во главе стола восседали король Ротгар и королева Вейлев, одетая в платье, расшитое драгоценным камнями и золотом. Они приветствовали знатных людей, воинов и ратников королевства Ротгара. С моей точки зрения, эта знать представляла собой довольно пеструю компанию и по большей части не производила впечатления достойных людей; в основном это были старики, склонные к чрезмерным возлияниям, к тому же покалеченные в боях. В их глазах словно навсегда застыл страх, и было ощущение какой-то пустоты и натужности в их веселье.
Был среди собравшихся и королевский сын по имени Виглиф, о котором мне раньше рассказывали, – тот самый, что убил троих своих братьев. Это был стройный молодой человек со светлой бородой. Я обратил внимание, что глаза его ни на миг не останавливались, словно взгляд не мог ни на чем сосредоточиться; смотреть в глаза кому бы то ни было он избегал. Взглянув на него, Хергер сказал мне:
– Ну и лиса.
Под этим он подразумевал, что человек хитер, осторожен, нечестен и имеет обыкновение прикидываться не тем, кем является на самом деле, потому что жители Севера считают лисицу животным не только хитрым, но и умеющим принимать чужое обличье по своему желанию.
В самый разгар празднества король Ротгар послал своего герольда к входным дверям дворца Харот, и герольд, вернувшись, объявил, что сегодня ночью тумана нет. Известие о том, что ночь ясная, было встречено пирующими с искренней радостью. Недоволен, как мне показалось, был лишь наследник Виглиф.
В какой-то момент Виглиф поднялся на ноги и обратился к собравшимся:
– Я хочу поднять кубок за наших гостей, и в особенности за Беовульфа, храброго и могучего воина, который прибыл сюда, чтобы протянуть нам руку помощи в нашей борьбе – впрочем, его благородный порыв может оказаться напрасным, ведь противник настолько силен, что даже у Беовульфа может не хватить сил и возможностей, чтобы победить его.
Хергер прошептал мне перевод этих слов на ухо, и я сразу понял, что такой тост произнесен неспроста: в одной и той же фразе соединились и похвала, и оскорбление.
Все глаза обратились к Беовульфу, все присутствующие ожидали его ответа.
Беовульф тоже поднялся на ноги, посмотрел на Виглифа и сказал:
– Я не боюсь никакого противника, даже того коварного и бесчестного демона, который подкрадывается к своим жертвам ночью и убивает людей во сне.
Я, конечно, отнес эти слова на счет тех самых таинственных «вендолов», но Виглиф почему-то побледнел и впился обеими руками в подлокотники своего кресла.
– Ты говоришь обо мне? – спросил Виглиф дрогнувшим голосом.
Беовульф ответил ему так:
– Нет, но и тебя я боюсь не больше, чем чудовищ, приходящих из тумана.
Несмотря на то, что Ротгар призвал своего сына соблюдать законы гостеприимства и даже сурово приказал ему сесть на место, молодой Виглиф не успокоился. Обращаясь к собравшейся знати, он сказал:
– Наш гость Беовульф, прибывший с далеких берегов, судя по его виду, воин очень сильный и очень гордый. И все же я решил устроить ему испытание, ибо гордость может затмить человеку глаза.
Затем произошло вот что: один сильный и мощный воин, сидевший за столом возле двери, позади Беовульфа, мгновенно вскочил, схватил стоявшее у стены копье и бросился на Беовульфа, нацелив оружие ему в спину. Все это произошло так быстро, что я и ахнуть не успел[20]. Тем не менее Беовульф успел среагировать на нападение: он молниеносно развернулся, поднырнул под нацеленное на него копье и резким ударом отбросил нападавшего воина от себя. Столь же стремительно повернув копье наконечником в обратную сторону, он вонзил его в грудь нападавшему и, подняв того над собой, одним могучим движением воткнул копье с насквозь пронзенным противником в стену. Смертельно раненный воин сучил и болтал ногами над полом; древко копья глубоко погрузилось в стену дворца. Все это продлилось очень недолго: с криком воин умер.
Это происшествие спровоцировало всеобщее возбуждение, и зал затих лишь тогда, когда Беовульф повернулся к Виглифу и сказал ему в лицо:
– Вот так я расправлюсь с каждым, кто осмелится угрожать мне или нападет со спины.
Напряжение в зале не спадало, и Хергеру пришло в голову разрядить обстановку и отвлечь всеобщее внимание вот каким образом: он заговорил преувеличенно громким голосом и стал жестикулировать, показывая в мою сторону. К чему он клонит, я сразу не понял. Слишком уж поразила меня предыдущая сцена, и, по правде говоря, мой взор все еще был прикован к висевшему на стене воину, проколотому копьем, словно муха булавкой.
Потом, к моей полной неожиданности, Хергер обернулся ко мне и сказал:
– Ты должен спеть песню для придворных короля Ротгара. Все желают тебя послушать.
Я спросил его:
– Что же я буду петь? Я не знаю никаких песен.
На что он мне ответил:
– Можешь петь что хочешь, только бы развлечь их. – И добавил: – Только не вздумай болтать о своем единственном боге. Эту чушь никто слушать не станет.
Я действительно не знал, 'что им петь или рассказывать, потому что я ведь не менестрель. Время шло, все присутствующие сидели, уставившись на меня, и в зале стояла тишина. Хергер попытался подсказать мне:
– Спой песню о королях и храбрых воинах.
Я сказал, что не знаю таких песен, но могу рассказать им басню, которая в моей стране считается смешной и веселой. На это Хергер сказал, что я сделал мудрый выбор. Тогда я рассказал им – королю Ротгару, королеве Вейлев, их сыну Виглифу и всем собравшимся воинам – всем известную историю о туфлях Абу Кассима. Я рассказывал ее весело и все время улыбался, и поначалу, как мне показалось, норманнам эта история тоже понравилась: они смеялись и хлопали себя ладонями по животам.
Но затем произошло что-то странное. Чем дальше я разворачивал перед ними сюжет этой басни, тем более мрачными и недовольными выглядели мои слушатели. Когда я наконец закончил свой рассказ, никто не смеялся – в зале царила зловещая тишина, ни единой улыбки не увидел я на лицах слушавших меня норманнов.
Хергер сказал мне:
– Может, ты этого не понимаешь, но эта история вовсе не смешная. Мне теперь придется извиняться за тебя и вообще выкручиваться.
Сказав это, он обратился к собравшимся и, судя во всему, включил в свою речь несколько грубых шуток по моему адресу. По всей видимости, это действительно позабавило наших слушателей: в зале раздался громкий смех, и вскоре праздничное пиршество возобновилось.
Басня о туфлях Абу Кассима издавна популярна в арабской культуре и, без сомнения, была известна как Ибн Фадлану, так и его багдадским согражданам.
Эта история существует во многих вариантах и может быть рассказана как кратко, так и со множеством отступлений и подробностей – в зависимости от энтузиазма рассказчика. Если изложить ее коротко, то речь идет об Абу Кассиме – богатом и очень жадном купце. Он все времяпытается скрыть свое богатство, чтобы, прикинувшись бедным, выторговать себе при заключении сделок более выгодные условия. Чтобы выглядеть бедняком, он носит давно истрепанные, неряшливо выглядящие туфли, надеясь тем самым обмануть окружающих. Естественно, никто не покупается на эту примитивную уловку. Люди считают его глупым и ограниченным.
Однажды Абу Кассиму удается провернуть очень удачную сделку: он выгодно приобретает целый ящик стеклянной посуды. Чтобы отметить это, он, в отличие от других торговцев, не приглашает друзей на праздничное пиршество, но эгоистично решает вознаградить себя за усердие маленьким удовольствием и отправляется в общественные бани. Он оставляет одежду и обувь в комнате для переодевания, а встреченный здесь же друг ругает его за то, что он носит такие старые и потрепанные туфли. Абу Кассим возражает, что раз они еще не развалились, то носить их вполне можно, и вместе с другом идет в баню. Чуть позже в баню приходит и могущественный судья, он раздевается, оставив у входа пару дорогих красивых туфель. Тем временем Абу Кассим выходит из бани и не может найти своей старой обуви: на ее месте, рядом со своейодеждой, он видит новые и красивые туфли. Предположив, что это подарок, он обувается в них и уходит.
В свою очередь, судья, выйдя из бани, обнаруживает, что его туфли пропали, и находит только пару жалкой, стоптанной обуви, которая, как известно всему городу, принадлежит скряге Абу Кассиму. Судья разгневан; он направляет стражников на поиски туфель, и те очень скоро находят его туфли прямо на ногах похитителя, которого приводят в суд и штрафуют на большую сумму.
Абу Кассим проклинает свою несчастную судьбу и, вернувшись домой, сразу же выбрасывает невезучие туфли в окно, откуда они падают прямо в мутные воды реки Тигр. Проходит несколько дней, и группа рыбаков обнаруживает в своем неводе вместе с рыбой туфли Абу Кассима; их застежки порвали сеть, и часть рыбы ушла обратно в реку. Разозлившиеся рыбаки бросают туфли в первое попавшееся открытое окно. Это оказывается окно Абу Кассима; туфли падают прямо в ящик с недавно купленной стеклянной посудой. Разумеется, большая часть стекла оказывается разбита.