Кречмар Михаил. Жесткая посадка

   Поэтому за пятнадцать лет жизни в независимой России мы привыкли жить по принципу - «спасение утопающих - дело рук самих утопающих». А для того, чтобы приступить к спасению, надо было понять, в чём это нас пытаются утопить.
   Вертолёт несколько раз пробарражировал над долиной, то поднимаясь, то опускаясь. «Никак, нас ищет», - решил я. Затем он присел на тундру. С такого расстояния сам он выглядел только грязной зелёной точкой и ничем не напоминал того грозного чудовища, которым являлся вблизи.
   – Ты совершенно уверен в том, что делаешь? - спросил меня Витька. - Может быть, это - глюк, и нам надо выходить к ним, спасаться?
   В ответ на это я вынул из кармана его рюкзака пистолет.
   – Это - глюк. И тот, второй, что лежит на дне, - глюк. Глюками являются и восемь обойм с патронами по семнадцать в каждой, а также аккумулятор от спутникового телефона. И мины, которые я утопил в Слепагае, тоже были специальными глюкавыми минами. И ножики обоюдоострые. И вообще, епископ Беркли учил, что мир даден нам в ощущениях, поэтому стоит только убедить себя, и мы окажемся в «Праге», и будем пить пиво с раками. Только, когда эти глюки соберутся в следующий раз тебя убивать, не забудь крикнуть им: «Я фигею с вас, глюки!»
   Виктор замолчал, и мне на одну секунду стало его жалко.
   Вертолёт просидел у места катастрофы около часа, а затем поднялся и ушёл на морскую сторону.
   Был поздний вечер. Вчерашнего тумана не было и в помине. Тучи висели высоко в небе, как разорванные крылья какой-то невиданной птицы. Западная часть горизонта горела ровным оранжевым пламенем, словно кто-то прижёг край земли полосой раскалённой стали. Ночь обещала быть ясной, а ясные ночи на севере - холодные ночи. Я немного подумал. Несмотря на то что нас, очевидно, где-то там, внизу, подстерегала смертельная опасность, мне хотелось разжечь здесь, где-нибудь в укромной щели, небольшой костёр. Ночевать без костра под открытым небом само по себе является моветоном, и тем более это наблюдение верно, если вы ночуете севернее пятидесятой параллели. Я сидел и прикидывал действия наших противников.
   Обнаружив вертолёт разбившимся, а своих товарищей - мёртвыми, они, скорее всего, сделали круг возле места катастрофы, а завтра попытаются взять нас в клещи. То есть, это им покажется, что в клещи. Вертолёт, скорее всего, высадит одну группу бандюков далеко отсюда по зимнику, на нашем предполагаемом пути к Орхояну, а вторая группа пойдёт отсюда. Найти по следам нашу «скидку» в сторону будет очень и очень проблематично, а скорее всего - и невозможно. И уж тем более трудно будет предположить, что мы пойдём обратно к месту катастрофы.
   А мы поступим именно так. Потому что у места крушения вертолёта наши неведомые противники наверняка оставили какой-то «секрет» - человека или двоих - на всякий случай.
   Позарез был нужен пленный, который бы хоть что-нибудь знал о том, что происходит.
   Так что я разжёг в глубокой дырке под скалой небольшой, но горячий костерок, убедился, что дым тянет вертикально вверх по скале, а не в сторону долины, и рискнул заснуть на несколько часов. Изнурять себя бессонницей пока не было смысла - это придёт потом…
   Мы проснулись около девяти утра. Я осторожно выглянул из углубления, в котором мы ночевали. Никого.
   И всё же в меня закралось какое-то неприятное предчувствие.
   Мы вылезли наверх, умылись в ледяном ручье. Я убрал в рюкзак свои «болотники» и вновь надел треккинговые ботинки. Виктор остался в сапогах. Мы медленно двинулись долиной ручья к Слепагаю.
   План у меня был прост. Выйти на расстояние пары километров к месту падения вертолёта, оставить где-нибудь в укромном месте Витька (лучше всего - связанного, с кляпом во рту и засыпанного слоем веток в полметра), и гребнем отрога пройти к той теснине, где Костя Зайцев нашёл свой дурацкий конец. Если мне повезёт, то часового я найду прямо на мысу этой возвышенности. Так бы расположился я сам, ожидая каких бы то ни было гостей на ту точку. Определить его местонахождение будет делом техники. Там таких мест, где можно спрятаться, не очень много. Ну а кроме того, человек, который не ожидает, что кто-то может целенаправленно на него охотиться, ведёт себя несколько… ну, расслабленно.
   В том, что «они», кем бы они ни были, не воспринимают нас всерьёз, я ни на секунду не сомневался. И уж тем более не воспринимают всерьёз, если являются теми, за кого я их принимаю. А принимал я их в это время за бывших солдат, спецназовцев, собровцев, омоновцев, прошедших службу в «горячих точках» и решивших дополнительно заработать себе на хлеб с икрой таким небесполезным делом, как стиранием с лица земли пары-тройки никому не нужных штатских. В бытность мою инструктором по стрельбе я таких насмотрелся. Я знал, что в элитные части, представляющие собой надежду Родины, стремятся не брать инициативных и сообразительных ребят.
   И всё-таки нехорошее ощущение меня не оставляло…
   В зарослях стланика за нами кто-то был. И едва я сообразил, кто это, сердце обвалилось вниз, и у меня гулко застучало в ушах.
   – Не поднимай головы, - прошептал я одними губами. Виктор едва качнул головой, и мы продолжали идти по дну ручья как ни в чём не бывало. Два смертельно уставших человека, с поклажей, еле переставляющих ноги по камням.
   – Стой, Витя, передохнём, - громко и обречённо сказал я и почти повалился на камень, скинув рюкзак. При этом повернулся лицом к прячущимся в кустах людям. Это был наш единственный шанс - причём довольно значительный. Моё лицо осветили лучи заходящего солнца. Я повращал плечами и несколько раз взмахнул руками - вроде бы разминаясь, а на деле показывая, что у меня нет на себе другого оружия, кроме висевшего на плече карабина. Затем полез в рюкзак, достал кружку и протянул Виктору.
   – Сходи принеси водички.
   Его слегка качнуло, когда он приподнялся, но тем не менее Витя добрёл до ручья и наклонился к воде.
   «Пора!»
   Я поднял глаза наверх. И встретился взглядом с сидящим в кустах человеком.
   Кусты шелохнулись, и два пастуха скользнули вниз, по склонённым ветвям, на гальку.
   – Здравствуй, Егор, - произнёс я обычным голосом.
   – Привет, Зим, - ответил тонким голосом старший - невысокий смуглый человек с раскосыми глазами, одетый в почти белую, застиранную брезентовую куртку и штаны, обутый в болотные сапоги, - это Митя. - Он протянул руку в сторону своего напарника, молодого паренька с чуть испуганным лицом. - А ты что делаешь в тундре в тапочках?
   Егора, ламутского оленевода и старшего пастуха рода Тяньги, я знал уже лет восемь, правда, встречались мы всего раза два-три в год. Временами его стойбище кочевало рядом с метеостанцией, на которой я когда-то работал начальником, они меняли меховую одежду на сгущённое молоко, сахар, муку. Впрочем, знали мы друг друга неплохо - Егор по нескольку ночей проводил у нас, смотрел телевизор, немного выпивал, много расспрашивал. Был он когда-то бригадиром в оленеводческом совхозе «Путь Ильича», стадо у него было большое - тысячи три оленей. Но в 1993 году совхоз буквально испарился в воздухе - руководство, сплошь из пришлых русских и украинцев, продало всю движимость предприятия - грузовики, вездеходы, снегоходы, и в буквальном смысле улетело по воздуху - сели в самолёт и растворились на бескрайних просторах Родины, а вот пастухи остались со своими оленями… Какие-то бригады оленей тотально пропили и переселились полностью в Орхоян, где запили и опустились. А род Тяньги собрался целиком в один кулак, объединил несколько стад и вот уже десять лет кочевал по здешней лесотундре так, как делали их прадеды и прапрадеды. Люди они в большинстве своём были неторопливые, как большинство оленных людей, очень внимательные ко всему на свете. Несколько своеобычные, да, но ведь и образ жизни их был не такой, как у нас…
   И ещё - они всегда были очень приветливыми людьми. И то, что они не сразу вышли к нам, а некоторое время целились нам в головы из винтовок, значило лишь одно…
   – Моего друга Витей зовут, - неторопливо продолжил я, - умаялся совсем. А это у меня не тапочки - ботинки, в них по камням удобнее идти. Болотники я с собой в мешке ношу.
   – Ага, - сказал Егор, даже не улыбнувшись, - ты всегда здоровый был. А кто здоровый - тот глюпый.
   Я про себя усмехнулся. Буквально десять минут назад я этими же словами думал про спецназовцев.
   Пастухи-оленеводы никогда не были очень сильными людьми, в том плане, как это понимали русские. Но они очень хорошо знали, как эту силу правильно распределять, как экономить себя на тяжелейших тридцати-сорокакилометровых переходах по бездорожью. Короче, сильными они не были. Но были невероятно выносливы. И терпеливы.
   Я выгадывал время, соображая, что я могу сказать Егору, а что - нет. Не потому, что я ему не доверяю до конца. Встреча с пастухами для нас - это настоящее «джиу-джитсу», приём, который способен полностью изменить ход событий в нашу пользу. И не доверять им - значит, поставить себя вне закона этихлюдей, и уж тут-то мы не просуществуем в этой тайге-тундре и часа. Нет, просто надо было рассказать им всё, но такими словами, чтобы они нас поняли. Я не был уверен даже в том, что сегодня в стойбище Егора Тяньги есть даже радио.
   Проблема состояла ещё и в том, что всего я как раз и не знал.
   Поэтому начал с самого главного.
   – Егор, - сказал я так же буднично, как обсуждал с ним весенний пролёт гусей на Малтачанской тундре, - нас хотят убить.
   Егор кивнул. Он явно ждал продолжения.
   – Витя ищет самолёт. Здесь когда-то упал самолёт. Он узнал об этом от геодезистов, кочевали здесь более тридцати лет назад.
   Снова кивок. Конечно, Егор помнит тех геодезистов.
   – Витя нанял двух мужиков в Орхояне. Они сказали, что механики, их ссадили с корабля за пьянку. Механики были нужны, чтобы осмотреть самолёт и сказать, как его можно починить.
   – Зачем ему самолёт? - спросил Егор. - Он старый и совсем сломанный.
   Моё сердце подскочило аж до затылка. Егор знает, где лежит этот окаянный аэроплан! Ну ещё бы, он родился здесь и прошёл каждую сопочку, каждый распадок.
   – Эти самолёты, Егор, - очень большая ценность сейчас. Их почти не осталось, богатые люди их покупают в разных странах, чинят их и на них летают. За них платят очень большие деньги.
   – На этом самолёте летать точно нельзя, - убеждённо сказал Егор. - Когда увидишь - поймёшь.
   – Да пёс с ним сейчас, с этим самолётом, - мрачно сказал я. - Эти механики оказались убийцами. Настоящими убийцами. Смотри, с чем они ехали.
   Я развязал рюкзак и достал пистолет, который снял с Коляна. Тускло сияющий матовыми пластиковыми поверхностями, чистый, без царапин и пылинок, он по-прежнему производил совершенно инородное впечатление среди этой корявой, заросшей неровным кустарником тундры, как обломок космического корабля в бомжачьей конуре в Орхояне.
   – Весь лёгкий. Пластмассовый. - Егор взвесил его на руке. - Для дураков сделан. Вертолёт они взорвали?
   – Нет, с вертолётом они ни при чём. Это Заяц, мудак, царство ему небесное, лично постарался. Восходящий поток воздуха приподнял его и ударил о склон. Очень низко летели, он сам упал.
   – Значит, сам упал. Мы видели, - точно так же, без всяких эмоций, сказал Егор. - У нас стойбище было на другой стороне сопки. Вы в тумане пролетели мимо.
   Сердце у меня, только что бившее в уши, сразу упало.
   – Стойбище… было?
   – Мы откочевали. К Тайменному озеру. Вчера ушли. У нас троих убили. Маню Слепцову, Сеню Панкратова и Федю Тяньги.
   Рассказ Егора был прост. Наш вертолёт прошёл в полукилометре от стойбища и рухнул в двух верстах от него. Оленеводы поняли, что случилось неладное, и послали несколько человек посмотреть, что творится. Мы в это время уже отошли далеко, но нас тем не менее заметили. Ребята, пасшие стадо, наблюдали за обломками вертолёта сверху, а подростки осматривали их внизу. Когда появился второй вертолёт, все восприняли это с облегчением - спасатели прилетели…
   А потом вертолёт «спасателей» завис в воздухе, дверь его отворилась, и оттуда начали стрелять из автоматов.
   – Как волков постреляли, - горько сказал Егор. - Потом сели и добили. Долго в обломках копались. Пока копались, Илья, он на сопке сидел, побежал в стойбище, там чумы, палатки сняли. Когда вертолёт снова поднялся, стойбища уже не было. Они два круга сделали, потом к морю пошли.
   – Они высадили кого-нибудь? - спросил я, заранее предугадывая ответ.
   – Десять человек. Одеты, как немцы в кино. В касках. Рюкзаки огромные. Двое у вертолёта сидят, караулят. Восемь вас ищут. И нас тоже. Это - бандиты?
   – Бандиты, - сказал я уверенно. - Вы гонца в Орхоян послали?
   – Зачем? - пожал плечами Егор. - Нас в прошлом году менты ограбили. Прилетели на вертолёте, убили десять оленей из автоматов, сказали - они всё равно нигде не числятся. Мы решили - ещё раз вертолёт над стадом полетит - будем уже сами стрелять. Мы никому не нужны, и нам никто не нужен. А Витя, друг твой, - он что, лётчик?
   – Да нет, какой лётчик… Бизнесмен.
   – Бизнесмен, - с нескрываемым презрением сказал Егор, - хотел клад найти. Самолёт… Не повезло ему. Самолёт этот от старости на куски развалился. Да я покажу, только… А стрелять он умеет?
   – Егор, а может, мы его в стойбище? К женщинам? - Ежу было ясно, что боец из Виктора никакой, хоть по имени и звался он «Победителем».
   – Н-е-е, - протянул Егор, - бизнесмена к женщинам… Не-е-е… Приставать начнёт, однако… Но и не бросишь же его тут… Может, зарежем?
   – Значит, со мной пойдёт, - отрезал я.
   – С тобой? А ты что, не с нами? Ты хоть и здоровый, но человек из нас, однако. Хоть не оленевод, но всю жизнь в тундре. Охотник, стрелок, однако.
   Егор произносил это «однако» с едва заметной усмешкой, отдавая дань бесчисленным анекдотам про чукчей, именем которых большинство русских называют скопом всех северных аборигенов.
   – Егор, эти восемь бойцов ищут нас? Вот и пусть ищут.
   – Закурить надо, однако, - протянул Егор. - Здесь, под кустами, можно. Ветки дым словят.
   Егор выкурил четыре сигареты, пока мы обсуждали пришедший мне в голову план.
   – Хорошо. Я говорю - иногда ты дурак, когда болотники в мешке носишь, а иногда умный, как ламут почти. Всё закончим, иди с нами кочевать - любую девку за тебя отдадим.
   – А с Витькой что? - засмеялся я.
   – А что с ним? В Орхоян отвезём, пусть там с кочегарами бичует. Его там никто не найдёт…
   – Ладно планы строить. Сперва сделать надо.
   В моей стратегии сразу обозначилось слабое звено. Дело в том, что, по словам Егора Тяньги, мне практически удалось запутать следы, и наши преследователи, все как есть, в касках и бронежилетах, месили тундру в пятнадцати километрах к северо-востоку. Для того чтобы «завернуть» их сюда, надо было обозначить им наше присутствие. В принципе, это было несложно. Егор что-то тихо шепнул, и из кустов скользнули ещё два пастушонка.
   – Пойдёте на Чихлан, - распорядился старший оленевод, на моих глазах превращаясь в военного вождя. - Там вполсопки надо развести костёр. Большой, будто люди грелись и от комара спасались. Надо, чтобы его теувидели. Ну, а чтоб поняли, будто это Зим там стоял, придётся тебе тапки нам отдать. Мы твои следы делать будем.
   Через десять минут пастушата, вооружённые моими ботинками и кроссовками Витька, исчезли в стланике.
   – А что с теми, у разбившегося вертолёта, делать будем?
   – Подождём, пока к нему другой вертолёт сядет, - как о чём-то решённом сказал Егор.
 

Виктор, пока ещё Москвич

   Люди, подошедшие к нам, выглядели совершенно затрапезно и на первый взгляд - даже жалко. Невысокие, худые, одетые в полинявшие и выцветшие штормовки и болотные сапоги с откатанными вниз и многократно завёрнутыми «гармонью» голенищами, они напоминали бедных крестьян с картин русских передвижников начала XX века. Со второго же взгляда ты оценивал ширину плеч и незаурядную силу мускулов, которая проглядывалась в каждом движении, начиная с того, как человек поднимал с земли любой предмет, от брошенного окурка до тридцатикилограммового рюкзака. Этим же вторым взглядом ты понимаешь, что одежда этих людей старая, рваная и штопаная, но - чистая. Чистая, так же, как и вычищено и аккуратно подобрано всё их снаряжение и оружие: каждый ремешок, каждая деталь его носила следы ручной подгонки, а эта ручная подгонка была следствием десятилетнего, если не столетнего опыта существования в этих горах на самом краю обитаемой земли - Северном Приохотье.
   И только понаблюдав за пастухами минут десять, я вдруг понял, что? так сильно поразило меня сразу, едва они появились из кустов кедрача. Эти люди двигались так, как перекатываются фигуры из ртути, будто совершенно лишённые костей. И двигались они при этом совершенно бесшумно.
   «Опасные люди. Смертельно опасные», - мысленно согласился я с Зимом. И вдруг меня как будто пробило током. Сам Зим по сути выглядел так же, как и они, только эта дикая сила и ловкость у него скрадывались высокотехнологичным снаряжением, да и образование вкупе с воспитанием давали о себе знать.
   В какой-то момент я понял, кто эти люди на самом деле для меня - человека западного мира, сплошь пропитанного аллитерациями и метафорами нашей литературы. Это - настоящие индейцы, не апачи киностудии ДЕФА «с лицами актёров ГДР» во главе с Гойко Митичем, а другие - апачи времён Викторио и Кочизе, не отстающие бегом от скачущей лошади, питающиеся ящерицами, кактусами и пустынными крысами, способные подкрасться к пасущемуся вилорогу и схватить его руками. А ещё - это апачи Джеронимо, безжалостно вырезающие на рассвете фермы поселенцев, заманивающие в безводные пески кавалерию Крука и бешеным смерчем, уничтожающим всё вокруг, вырывающиеся из резерваций.
   Ну что же, да хранит Господь людей, которые ухитрились обзавестись такими врагами!
 

Зимгаевский - Ухонин

   Я вертел ситуацию так и эдак. Ничего не оставалось - придётся задействовать наш единственный и последний козырь. Конечно, некоторые карты пришли по ходу игры. Сегодня, когда наши безвестные враги восстановили против себя тундровиков, наша ситуация выглядела отнюдь не безнадёжно. Но… Сейчас приходилось делать шаг, который один мог означать «пан или пропал».
   Однако делать такой шаг отнюдь не означало делать его необдуманно.
   Я взял карандаш и начал соображать. То есть - писать предложения на обороте инструкции к «Globalstar». Предложения надо было формулировать предельно просто, так, чтобы они запоминались с полтычка. И произносились как можно более коротко.
   Написанные слова я несколько раз прочитал вполголоса, хронометрируя при этом фразы. Немного отредактировал. Теперь, по всем моим прикидкам, на передачу информации уйдёт не больше двух минут.
   – Как далеко от нас банда? - ещё раз, на всякий случай, спросил я Егора.
   – Километров десять туда, однако, - он махнул рукой в сторону розовеющего от закатного солнца Куракского плато.
   – Я сейчас сделаю одну вещь, после чего надо быть готовым изо всех сил уходить с этого места. Потом, через десять минут, надо будет снова сменить точку.
   – Да делай что хочешь, - на узких губах Егора промелькнуло подобие улыбки, - тундра большая. По ней сколько хочешь бегать можно.
   Я достал из рюкзака массивную трубку спутникового телефона, включил его, дождался устойчивой связи и нажал условленную кнопку.
   Каждый задействованный в более или менее серьёзных делах человек в наше время имеет как минимум два сотовых телефона. Один из них - для общих звонков, другой - для конкретных деловых. У Игоря Ухонина их было четыре. И я знал точно, что этот, четвёртый, номер был зарегистрирован не на него самого и о его существовании знало пять человек от силы. Но в принципе это ничего не меняло. Люди, способные подогнать чёрт-те куда танкер или супертраулер в качестве авианосца, нанять штурмовую группу, оснащённую, как «Альфа», внедрить двух агентов с современнейшей экипировкой в нашу мудацкую группу, безусловно, могут слушать и пеленговать телефонные разговоры.
   – Здорово, Ух, - начал я с места в карьер. - Говори быстро и неясно. Как у тебя дела?
   – Я ищу тебя. Вообще-то в бегах.
   – Хорошо. Сколько у нас времени?
   – У меня - нисколько.
   – Тогда записывай. Через неделю мы встречаемся на восточном побережье Сахалина, в точке, последняя цифра долготы которой равна очкам, которые ты выбил на предварительном турнире в Малаховке через день после нашего первого знакомства. Ты забираешь нас в устье реки, последний слог которой напоминает тебе - именно тебе - о моей последней жене. Прибавь к сегодняшнему дню цифру девять и добавь к ней разницу, о которой я любил говорить тебе в середине восьмидесятых.
   – Погоди, Зим, ты… Куда уходить-то будем?
   – Куда ты отказался лететь осенью восемьдесят седьмого года. Я перезвоню через десять минут. Ты мне скажешь только одно - понял меня или нет. Потом ты выходишь со мной на связь по этому же номеру телефона в час воскрешения.
   Я выключил аппарат и быстрым шагом поспешил вверх по склону, вслед за уже уходящими пастухами и Виктором.
 

Игорь Ухонин, он же - Ух

   Я вертел телефонную трубку в руках, как раскалённый камень. С этой секунды мой фактически незасвеченный источник связи становился смертельно опасен, а мне предлагали держать его в руках ещё десять минут!
   – Такси! - Я едва не выскочил на проезжую часть, останавливая ближайшего бомбилу.
   – Давай сюда! На вокзал! Какой вокзал? Ближайший - Киевский! - И мы с Серёгой втиснулись в «жигулёнок».
   Совсем недавно в каком-то детективе я прочитал, что Киевский вокзал - практически «неуловимое» место по части проведения всяких розыскных мероприятий. Перекрёсток четырёх линий метро, узел отправления пригородных поездов и бессчётного числа номеров общественного транспорта, и всё это в пяти минутах не очень быстрой езды!
   И едва я бросился в толпу, медленным червяком заползающую в отверстую пасть метрополитена, в кармане у меня снова завибрировало.
   Мне было достаточно услышать в трубке начало «приветканья» Зима, как я прервал его словом «понял», выключил телефон и через десять метров незаметно уронил его вниз, под многотысячные ноги толпы.
   Да здравствует Кира Еськов, детективный автор, парадоксалист и арахнолог!
   Только в вагоне пригородного поезда, сидя рядом с Серёгой, я смог сосредоточиться над решением шарады Зима. До этого времени, по правде говоря, я над ней и не задумывался. Мне было совершенно очевидно, что послание многократно продумано и выверено, оно предназначено мне одному, и никто, кроме меня, будь он хоть семи пядей во лбу, его не прочитает. Потому что предварительным турниром мы называли не собственно отборочные соревнования пистолетчиков, а самые первые, пристрелочные упражнения, в которых мы, вчерашние школьники, а теперь - стрелки-спортсмены, сходились меряться письками. Результат этих стрельб не записывался и не фиксировался, и только мы с Зимом, вышедшие в финал, выбили одинаковое число очков - 48, победу записали ему, так как пробоины легли ближе к центру. Окажись кто-нибудь из нас вторым, он не смог бы вспомнить эту цифру - неудачи мы стараемся забывать, и потому Зим никогда не стал бы использовать её как «вешку». Последнюю жену Зима звали Таня, и всё бы указывало на речку Катаня, которая действительно сбегает в океан с восточного берега Сахалина, да вот только я крутил роман с её сестрой, а это, товарищи, уже совсем другая история… впрочем, так же, как то, что звали мы «сахалином», и разницу в минус пять дней, которые надлежало прибавить к девяти… «Пять дней назад», - любил говорить Зим по поводу срочных дел. Собственно, сейчас только сроки и имели значение. Нам необходимо было оказаться на другом конце страны в кратчайшие сроки и совершенно незаметно, а это возможно сделать только на военно-транспортном самолёте, где никому не придёт в голову записывать в бортовой журнал старых приятелей или сослуживцев… И лететь в восемьдесят седьмом году я отказался в Японию, когда этого потребовал от меня перепившийся одеколона абориген, забравшийся в кабину с малокалиберной винтовкой. Мы с Зимом отпинали его сапогами и никому не рассказали о произошедшем.
   Для верности я записал все фразы телефонограммы на оборотной стороне коробки от «Беломора», и с каждым словом его затея становилась понятнее и понятнее. Хотя реальнее она от этого не становилась.
   – «Его пустозвонство юркнул по заячьей дороге со всей монетой в кисете и пучком кисеи, от которого он без ума… Главный вместе с кисейным товаром держит курс на соль». Как в кино - прикинь…
   – Нет, всё не совсем так. У О_нри в «Королях и капусте» была просто метафора, которую любой - ну, кто там у них - выпускник Йеля или читатель «Западной Телеграфной»? - прочитал бы в секунду. Изложенная на бумаге, шарада Зима стала совершенно понятной. А это письмо невозможно понять никому. Кроме меня, естественно. Просто слишком давно и хорошо мы с Зимом знакомы друг с другом. Поэтому первое, что мы делаем, - едем на грузовой терминал авиакомпании «Россия». Ты такое название - Чкаловск - слыхал? А сейчас нам надо озаботиться поисками нового сотового телефона…
   – Чётко придумано! А что такое час воскрешения?
   – Час воскрешения, - я усмехнулся - это мой долг Зиму. Может, потому я ему и помогаю сейчас, вместо того, чтобы судорожно рвать когти в сторону эстонской границы. Если нас с тобой не убьют в ближайшие сто двадцать часов, ты ещё услышишь эту историю.