Кречмар Михаил. Жесткая посадка

   Но времени на обдумывание ситуации не было, как не было времени и вообще, да и личное время полковника Шергина в этой жизни истекало…
   Адъютант распахнул дверь, и полковник Шергин вошёл в кабинет.
   Моложавый невысокий человек приподнялся в кресле и протянул руку. «Хорошее начало», - подумал Шергин.
   – Садитесь, Марк Соломонович, - пригласил его генерал жестом в мягкое бауэровское кресло напротив. - Устраивайтесь поудобнее. Я бы сразу хотел вам сказать, что вы, скорее всего, совершенно зря прибегли к помощи «тяжёлой артиллерии», чтобы зайти в мой кабинет.
   «Чёрта с два - зря, - весело подумал Шергин. - В такой должности посетителя в звании полковника дюжина адъютантов может держать в приёмной неделями».
   – Дело в том, - продолжал командующий, что мы с вами не совсем незнакомые люди. По этой причине, и ещё по одной, я бы выслушал вашу просьбу и без всяких ходатайств…
   – Забавно, - хмыкнул Шергин, - тогда мы с вами являем тот редчайший случай, когда солдат знает больше особиста.
   – Редчайший ли? Рискну напомнить - авиабаза в Шинданде. Звено вертолётов должно вытащить группу - неизвестно кого и неизвестно каким путём заблудившуюся (заблудившуюся?) на территории некоего суверенного государства, аж в двухстах километрах от его границы со строящей в поте лица социализм Республикой Афганистан. Суверенное государство имеет свои военно-воздушные силы - не самые последние в регионе, надо сказать. И вот наши руководители и их советники, из числа ваших коллег, должен сказать, начинают свою обычную игру. Никто ничего толком не знает, стой здесь, иди сюда, штурмовая авиация наносит удар по пограничному кишлаку впритирку (а можно и не впритирку) к госгранице суверенного государства, «крокодилы» ведут конвой транспортных «восьмёрок» в обход за четыреста километров, пользуясь дополнительными заправочными базами, которые предварительно разбросают «двадцать шестые», и так далее… В общем, каждый командир отдельного рода войск знает свой маленький кусок задачи, в целом задачу не видит никто, но, по всем признакам, готовится что-то совершенно грандиозное. Если бы дело происходило сейчас - я бы решил, что мы украли как минимум Бен Ладена…
   – …Я прилетел за два дня до начала операции и отменил её целиком, - продолжил Шергин. - Мой Бог, да ведь вы…
   – Да-да, вы отменили туоперацию, но тут же спланировали другую. Звено транспортных «восьмёрок», без всяких «крокодилов», ущельями Гиндукуша прорывается к группе с воздуха вне досягаемости любой ПВО, её прикрывает группа стратосферных истребителей. И имеет она приказ…
   – …в сомнительной ситуации уничтожить атакующего противника и группу вместе с ним. Да-а, память… Стало быть, вы и вели те МиГи на Корья-Шаар?
   – Да, я и вёл. Фамилию вашу, признаться, я специально искал - надо же, ведь есть люди, которые ещё могут воевать по-настоящему - просто и эффективно. Таких людей встречаешь разы в жизни. Учились ещё тогда?
   – На Тойвойне-имеете в виду? Я стар, но всё-таки не настолько. Нет, я учился от людей, прошедших Тувойну. Что тоже довольно много. Ну ладно, приятно возобновить знакомство, - хмыкнул Шергин, - а теперь, наверное, ближе к делу? Ведь дело-то, по большому счёту, очень похоже на то, в котором мы с вами познакомились.
   – Если вкратце, - Шергин сложил руки на коленях, и бескровные старческие пальцы вцепились друг в друга до той синевы, которая бывает на руках очень пожилых людей, вызванной отсутствием нормального кровоснабжения, - то я хотел бы просить, чтобы ваши истребители патрулировали определённый квадрат неба со снаряжёнными дистанционно управляемыми планирующими бомбами - ОДАБ-500, так вы их называете, да? Но к бомбам на несколько часов будут допущены наши специалисты. В тот момент, когда будет необходимо применить боеприпас, бомба сама подаст пилоту сигнал о необходимости пуска. В течение двух секунд после сигнала бомбу необходимо сбросить и возвращаться на базу. Её наведение на цель не является вашей задачей.
   – ОДАБ-500? В высшей степени серьёзно. То есть… В общем, понятно. Если серьёзнее - то только ядерный боеприпас. Но в целом - понятно. Регион мне тоже ясен - Северный Кавказ. («Неужели Басаева вытропили?» - подумал генерал.) А как долго надо осуществлять непрерывное патрулирование местности?
   – Неделю. Может быть, две. Вряд ли больше. Только вот с регионом вы не угадали. Это - Тихоокеанское побережье России. Назовите ближайшую базу в этих местах, где вы имеете надлежащие силы, и группа наших специалистов с оборудованием окажется там уже через три часа.
   – Начало патрулирования?
   – В тот момент, когда старший из группы специалистов - майор Маторин - скажет, что все приготовления закончены. Я лично вылетаю в район проведения операции.
   – Как и тогда? А можете вы рассказать мне немного подробнее о самой операции? Я ведь имею право на маленькую толику правды, не так ли?
   – В связи с тем, что я прошу вас довольно о многом - «собственно говоря, нанести несанкционированный бомбовый удар по территории собственной страны», - то да. Имеете. Наша задача - уничтожить объект чрезвычайной государственной важности. Объект был утерян… ну, очень давно утерян. Само его существование в природе было настолько опасно для нашей страны, что, когда он исчез, все заинтересованные лица решили, что это - навсегда. И забыли о нём. И вот надо же было такому случиться, чтобы безответственные, ничего не понимающие людишки обнаружили его именно сейчас - сейчас, когда страна наша рушится по швам, и нам, как никогда, может быть, в истории, нужна идейная цельность и вера в великое прошлое. Ведь что является для вас, ваших солдат, ваших близких самой незыблемой истиной в новейшей истории?
   – Да вроде сейчас так всё перекроили, таких и нет, - криво усмехнулся командующий. «Однако, как разобрало старика - как пророк витийствует. Немного ему осталось. А ведь он из поколения, которым так и не дали стать пророками сперва прошедшие войну старые боевые товарищи, потом - вновь народившиеся молодые хамы новой поросли».
   – Да полноте вам. Одной из самых незыблемых истин для нас всех является история о том, как Советский Союз вёл борьбу с фашистами не на жизнь, а на смерть, бескомпромиссно и безжалостно. И победил в этой борьбе. И эта легенда будет сопровождать нас, наших детей, внуков, правнуков, всех потомков от рождения до могилы. Но только в том случае, если ваши лётчики в ближайшее время выполнят ваш приказ.
   – Так этот объект?…
   – Письменное предложение о перемирии гитлеровской Германии, которое сделал Верховный главнокомандующий в дни, когда немцы подошли к Волге.
   Они сидели в светлом кабинете, который постепенно заполняли сумерки. Молчание длилось уже четверть часа. Командующий протянул руку к сейфу, вытащил оттуда бутылку коньяка и две рюмки. Наполнил их.
   Выпили не чокаясь.
   – Да-а-а… Стало быть, не выдержали нервы у Кобы… А ведь сегодня говорят, что в этот момент война де-факто была выиграна нами…
   – Говорят. - Костистое, морщинистое лицо Шергина перекосило, на него было страшно смотреть. - Говорят люди, которые знают, что уже произошло! Говорят люди, привыкшие получать каждые шесть часов разведданные со спутников! Говорят люди, тренирующиеся на компьютерных симуляторах, на которых щёлкни кнопкой - и можешь переиграть обратно ход истории! А тогда всё было взаправду! Не было обратной кнопки! Немцы на Неве, немцы на Волге, немцы от Москвы в двухстах километрах! Конечно, мы бы не оставили их там навсегда! Мы всё равно закончили бы войну в Берлине! Страна собралась бы с силами, зализала самые страшные раны, подросли бы солдаты, прошли бы подготовку - и мы снова начали бы войну, но уже не на их - на наших!условиях. Но всё обошлось. И этот документ. Лучше бы никто не знал о том, что он когда-нибудь существовал. Но существующий и попадающий в открытое пользование - он становится смертельно опасным для нашей страны. Потому что заставляет пересмотреть самую героическую страницу её истории! Сожгите его! Развейте его прах по ветру! Уничтожьте его вместе со всеми, кто окажется рядом! Мы сделаем своё дело, сделайте и вы своё!
 

Игорь Ухонин, он же Ух

   Ухонин и Степан вернулись на катер затемно. Я к тому времени уже давно дремал, будучи в полном психическом шоке от свалившихся на меня за какие-то трое суток перемен. Шуточное ли дело - стать из вполне так себе среднепреуспевающего владельца салона цифрового оборудования изгоем, убегающим за рубеж России, пролететь «на перекладных» на военно-транспортных самолётах через всю страну и оказаться на катере постройки времён Второй мировой войны на берегу Охотского моря?
   Василич возился в рубке, занимаясь какими-то своими делами. «На нормальном пиратском корабле должен быть одноногий моряк, - вспомнил я его последние слова, - а на нашем корабле есть моряк без обеих ног. Так что наше судно вдвойне нормальное». Я опёрся на край койки и нащупал ладонью какой-то твёрдый, выступающий и очень неудобный предмет. Я отвернул матрас в сторону - под ним лежал армейский карабин, блестящий и смазанный.
   – Эй, Москва, лезь наверх, будем укладываться! - заорал откуда-то Ух. Хотелось сказать ему, что он «Москва» не меньше моего, но я промолчал.
   Палуба нашего кораблика тоже была сварена из толстых стальных листов, окрашенных серой краской, потому была скользкой и звенящей. Степан и Ух выходили в посёлок в высоких болотных сапогах и сейчас стояли под бортом по колено в воде. Вода прибывала и прибывала.
   Я встал над бортом и принялся принимать многочисленные мешки, коробки и ящики с маленького прицепа, который тащил за собой милицейский УАЗ. Из его двери с водительской стороны вылез кавказский человек в форме, тоже в болотных сапогах, невероятно походивший на петлюровца, и забрался на борт.
   – Два внизу, два вверху, так быстрее, панымаешь? Ты из Москва точно приехал? Икру закупать? Будет не хватать, я добавлю!
   – Брось трепаться, Ашот, круглое - катай, плоское - кидай, вода поднимается!
   – Зачэм кричишь - я здесь двадцать чэтыре года живу, и она два раза в дэнь поднимается, два раза в дэнь опускается. Надоэло! Успэем!
   Должен сказать, что этот кавказский говор, неотъемлемая черта московских рынков и площадей, вдруг необъяснимым образом на меня подействовал умиротворяюще. «Вот ведь, дыра какая, Джек Лондон полный. Пиратские капитаны, браконьеры, контрабандисты наверняка - и живёт такой мирный армянин, милиционером служит, людям помогает».
   Вдвоём с Ашотиком мы быстро управились с грузом, он напоследок спустился в каюту, выпил по стопарю с Василичем и со мной, ещё раз напомнил, чтобы, если мне не хватит икры, обратился к нему, Ашоту Айрапетяну (и я почему-то не сомневался, что здесь, в Умикане, его знает не только каждая ныне живущая собака, но и все неродившиеся на несколько поколений вперёд), и уехал. Автомобиль бодро пропахал по воде почти полкилометра и только после этого выбрался на берег.
   – Хороший человек Айрапетян, - проговорил Ух, закончивший укладывать груз в трюмы. - Сколько его знаю, всегда здесь жил. Женат на местной. Детей у него шестеро. Денег зарабатывает - жуть. Говорит, в Армении можно два дома построить. Вот, дескать, получит он как милиционер российскую пенсию, и уедет.
   – А на хрена ему пенсия - при таких деньгах?
   – Да чёрт его знает. Наверное, просто присказка у него такая. И не уедет он никуда. А если уедет - полпосёлка без него развалится.
   Палуба под ногами чуть заметно качнулась.
   – Ага, прилив подошёл, поднимает карапь наш. Скоро дизель заведём, пойдём в горло. Там будем стоять до ноля часов, потому что понедельник. С ноля будет вторник, выйдем в море. Здесь обычай такой.
   С моря подул слабый, но пронизывающий ветер.
   – Так что ты говорил о твоём друге индейцев, Зимгаевском, вроде долга, что ли?
   – Да знаешь, дело такое… Мы же знакомы с первого курса. Причём я в лётном был, а он в Москве учился. Мы встретились на соревнованиях. Оба были пистолетчики, молодые, активные, шило в заднице у каждого - в пол-аршина. Оба азартные, делили первые места, койки и баб, чего греха таить. Потом я из спорта ушёл, как большинство, - курсе на пятом, а он продолжал заниматься - мелькал в газетах то здесь, то там. Его многие знали. А я по распределению сюда попал - тогда в Хохотске отряд стоял. Три «аннушки» - то есть «Ан-2», самолёты, и пара «четвёрок» - был тогда такой вертолёт «Ми-4», теперь повсеместно вышедший из употребления. Стояла зима, мы возили груз к старателям в верховья Алдана - четыреста километров в один конец, очень сложные заходы на посадку, да и по дороге перелетать Хребет… Вроде как ерунда для самолёта - две тысячи метров, но всё равно - лезешь какими-то ущельями, они чёрт-те какие, если можно сэкономить топливо - стараешься в обход - в общем, никто не любит лазать теснинами. Особенно если у тебя крылья по бокам. На «Ан-2», правда, разбиться сложно, но можно: он планирует со снижением один к восьми - на километр потери высоты пролетает восемь кэмэ по горизонтали. Люди делали. Вот и мы туда же. Преодолеваем перевал - он восемьсот метров - за ним снижаемся - и мотор глохнет в воздухе. Глохнет и не заводится, а внизу - ущелье буквой «зю» и обрывы по обеим сторонам! В общем, сели мы посреди морены - каменной реки, снег рыхлый, камни внизу, как стол, как мы не капотнулись ^[14]- до сих пор ума не приложу. И шасси не сломали. Широка страна моя родная, много в ней невиданных чудес… И не взорвались мы потому, что командир успел зажигание выключить. «Ан-2» на бензине летал, полыхнули бы так, что Богу жарко стало… Вылезли мы из кабины: у командира нога сломана, мы с «бортмешком», правда, ушибами отделались - и соображаем, что дальше делать. Ущелье узкое, радиосвязи никакой, горы закрывают. Как нас искать будут, мы знаем - чтобы горючее сэкономить, мы дали маршрут круговой, а сами напрямик полетели. Вот через это ущелье, как раз… То есть, где нас искать - все знают довольно приблизительно, а точно - не знает никто. При этом - заметьте! Месяц - декабрь, лётного времени - пять часов, и на улице - минус сорок только так давит. Командир - Андрей Алексеевич, так его звали, - говорит, так, ребята, мы на земле, никому не приказываю. Можно идти до посёлка Нитя, здесь, на побережье. Вниз по реке и только вниз. Восемьдесят километров. Там у них фактория, радиостанция, всё путём. Приходите, вызываете вертушку, летите за мной. Есть другой вариант. Сидеть всем здесь и следить за небом. Иметь наготове фальшфейера и шашки. Имейте в виду, нас будут искать, пока не найдут. Просто найти могут слишком поздно…
   Ух взял из пачки новую сигарету и продолжал:
   – Стало быть, никто из нас никуда не пошёл. У нас на Севере много разных случаев знают. Случаев много, а суть одна. Если куда-то пошёл - от избушки, от базы, от самолёта - шансы выжить резко уменьшаются. Что тебя ждёт на дороге, ты не сильно знаешь. Но на базе или возле самолёта ты знаешь точно: вот оно - горючее, вот она - гарантированная жратва, вот оно - укрытие, вот оно всё. И этого «всего» - уже достаточно, чтобы жить. А искать тебя будут по-любому, при Советской власти такого не было, как сейчас, - сперва бабки плати, потом тебя искать будут. И любой упавший пилот знал - через три пропуска связи, то есть через два часа, срабатывает тревога, начинает полёты «Ил-14», самолёт-разведчик, находит точку, потом взлетают «вертушки», эвакуируют… Ничто авиация без взаимопомощи.
   Поставили Лексеичу шину на ногу, как смогли, нас этому в училище учили. Сами распаковали примуса, сделали в фюзеляже выгородку, которую отогревали этим примусом, снегом замуровались, чтоб тепло никуда не уходило, понимаешь, спальные мешки разложили… Но вот с точкой падения нам сильно не повезло. Здесь, в Хребте, таких мест много - полностью закрытых, сверху щель метров в двести, спереди - просмотр пятьсот и сзади - триста. Каменный мешок, понимаешь. И углов, под которыми можно в него заглянуть, - очень и очень немного. Да ещё надо знать, что в него надо заглядывать - здесь таких ущелий десятки, если не сотни. В одно из них и твой ероплан завалился, помяни моё слово.
   В общем, живём мы три дня, четыре, пять. Жратва кончается, но пока тепло. Авиация какая-то летает, но всё далеко, мы слышим еле-еле. Добыть еду нам слабо?? - есть командирский ТТ, но лыж нет, кругом снег глубокий, и до ближайших кустов с деревьями километров двадцать - там, где сохатые могут быть. А здесь - страна камня, камень и снег. Кроме того, пистолет в лесу - вещь самая никчёмная, из него ничего живого убить нельзя, кроме как самому застрелиться, это я тебе как мастер спорта авторитетно говорю. Вообще, сделан он, кроме как чтобы в цель стрелять - это в пьяниц попадать через стол. Ну, максимум через улицу. Это если улица неширокая. Я решил в индейцев поиграть. Ивняка какого-то наломал - отогрел ветки над примусом, в дуги согнул, стал снегоступы делать. Думаю, в них хоть передвигаться можно. Я так тебе, Серж, скажу - человек, если чисто от еды зависит, один выживает - легко. А вот если он вдвоём или, не дай Бог, втроём оказывается - тогда дело совсем другое… Добыть пожрать, чтоб втроём выжить, - это, я скажу тебе, дело… Кстати, это во всём так. КПД у одного человека приближается к ста, у двоих вместе - он уже сто пятьдесят - то есть - 75 процентов на каждого, у троих он уже двести аж… Это к вопросу, почему большие конторы - самые неэффективные. Но триста против ста всегда больше, ферштейн? Даже если эти триста процентов тридцать человек производят… Но это так, хвилософия… В общем, из моего снегоступного дела не получилось ничего. Прошёл я по ущелью полкилометра и сломал их на фуй. Вернулся к самолёту, гляжу - Пётр Петрович, бортмеханик наш, на фуя-то наверх пошёл. Захожу в самолёт - а там оба дрыхнут, и командир наш Лексеич, и бортмеханик Пётр Петрович… Только примус скворчит. Я опять наружу - человек идёт! Прямо к нам, на лыжах! Я ребят бужу - человек! Они - а где? А я им - да вот, уже близко!
   Выскочил я из самолёта - а это вот он, Зим! Я ему - а что ты здесь делаешь? А он - хотел жизнь посмотреть, закончил заочно метеорологический техникум и пошёл начальником метеостанции на Севера?. Поживу здесь года три и снова поеду в Москву, жизнь понявши. Я ему - а как ты понял, как нас найти? А он мне: а я не понимал. У меня спальник тёплый, палаточка, примус. Мне когда сказали, что самолёт пропал, я пошёл каждое ущелье вычёсывать. Думаю, если живые, то обязательно следы кругом будут. Ну а сейчас, говорит, хлопцы, я у вас переночую, и завтра - край послезавтра - на метео приду, санрейс вызову. И точно - через два дня «четвёрка» прилетела. Лексеича хотели судить, но у него гангрена была, ногу отрезали, судить пожалели.
   – А за что его судить, Лексеича-то вашего? - не подумав спросил я.
   – Как за что? А кто командир-то? Он, Андрей Алексеевич, и командир. Раз командир, то за всё в ответе. Его и судить, по-любому.
   – Так что вот, - продолжил Ух, бросая сигарету за борт, - потому я про себя и поверил в историю с этим вашим самолётом. Золотой он там или нет, я не знаю, слишком до фуя вокруг него наворочено. Но вот то, что его там нашли, - это точно. И что мог он, необнаруженный, там лежать до морковкиного заговенья - точно тоже. Сам я лежал в этом хребте и знаю - есть там такие карманы, в которые не заглядывал ни Бог, ни дьявол. Только ламуты.
   Снизу что-то стукнуло, фыркнуло, застучало, и из иллюминатора полился тусклый жёлтый свет. С матом выбрался на борт матрос Степан и начал вытаскивать ноги-подставки. Скалистые лапы, удерживающие в своих ладонях Умикан, приобрели плоские очертания и потеряли рельеф, став сразу похожими на гребень, вырезанный из чёрного картона. Серое небо почти сливалось с морским горизонтом. Наступала полночь. Катер покачивался на волнах, готовый к выходу в Охотское море.
 

Виктор, в миру - Живец. Хребет

   Мы смотрели, как догорает вертолёт, минут десять. Никто из нас не подходил к нему близко - пусть их друзья хоронят своих мертвецов! Затем ламуты снова навьючили на себя добычу, и мы трусцой побежали на север - к небольшому озеру, спрятавшемуся среди ледниковых холмов. Озеро находилось в полутора километрах от вертолёта, и бежали туда мы двадцать минут - причём предыдущие приключения меня уже закалили настолько, что от основного отряда я отстал минут на пять-семь, не более.
   Возле озера мы разожгли небольшой костерок - чуть больше тех, что мы разводили, когда прятались по увалам от преследующих нас бойцов.
   – Это нормальный костерок для тайги, парень, - Егор Тяньги похлопал меня по плечу, и в этом не было ничего покровительственного, - немного для света, немного для тепла, в основном для чая.
   – Мы большие костры только зимой палим - на кочёвке, когда очень холодно и где дров много, - поддержал его Илья. После того как я добровольно пошёл отвлекать внимание «секретчиков» у вертолёта, он разговаривал со мной с большим уважением, а с Зимом вообще не разговаривал, видимо, боясь очередного нагоняя за неаккуратное обращение с винтовкой.
   – Что с этим со всем делать? - Егор ткнул в кучу захваченного у солдат барахла. - Одежда и обувь - ясно, женщины их от крови отстирают, подошьют, мы в них ходить будем. Ружья тоже заберём. А с этим что? - он показал рукой на каски и бронежилеты, которые сложил отдельной кучей.
   – Добавь сюда и это. - Зим положил туда четыре пистолета, которые нёс отдельно.
   – А ты не возьмёшь? - улыбнулся Егор.
   – Зачем? Человек с пистолетом - труп против человека с карабином. Или дробовиком, - сказал Зим, немного помедлив. - В любом случае от них лучше избавиться. Утопить, то есть.
   – А закопать? - неосторожно решил вмешаться я.
   Все снова посмотрели на меня снисходительно.
   – Закопать - выкопают. Медведь или лисы - просто так, для интересу. Всё хоронит без остатка только вода.
   – Это точно, - согласился Егор. - Помнишь кости на Янранае? Это людей в камни закапывали - вон они все наружу вылезли. Вон севернее есть другой лагерь - Улахан-тарын называется. Там большое озеро есть, Чак-Чак. В нём голец водится. Вку-уснай! Вот там, кто от работы умирал или кого расстреливали, прямо в этом озере и топили. На ноги - петлю из проволоки, к петле - кусок скалы, и в воду. Вода там глу-убокая…
   – Ладно, Егор, ты сейчас что делать-то будешь?
   – Ну как что? Сколько времени у нас есть, пока новые вертолёты не появились?
   – Думаю я, дня два - точно. А вернее - дней пять. Машины надо подготовить для поисковых работ, их не вдруг найдёшь, как всегда, на них надо посадить хорошие, проверенные экипажи. Этим всё равно займутся не раньше завтрашнего утра. Потом они должны перелететь на корабль или где они там стоят. На побережье они вряд ли будут базироваться. Здесь негде, а в Орхояне такая авиагруппа вызовет много вопросов. На корабле тоже - подготовка, обсуждения-совещания. Ну, дня через три могут начать тундру утюжить.
   – Значит, уходить надо, - сказал Егор. На север пойдём, к границе Якутии. Вообще в лес, в тайгу. Через год вернёмся. А ты куда пойдёшь, Зим?
   – Я пойду к самолёту. С Живцом вместе. Куда дальше - тебе об этом, Егор, лучше не знать. Без обид говорю. И вообще - лучше забыть на всю жизнь, что встречался со мной.
   – Зачем забывать? Всегда приходи в род. И ты приходи, Живец. Гляди, как ноги расходил - года через три мы из тебя пастуха сделаем. И вообще - ты храбрый.
   – Но глю-упый, - протянул кто-то из пастушат, и мы все рассмеялись.
   Но это был смех сквозь слёзы.
   Мы подремали часа три у догорающего костерка оленеводов. Сами они сразу ушли к своему стойбищу - их невысокие нагруженные фигурки ещё долго угадывались в сумраке долины. Совершенно безжалостные люди в совершенно безжалостном краю. И я снова удивился тем благостно-буколическим рассказам о жизни северных аборигенов, которыми в советские времена нас пичкали прикормленные властями писатели. Хотя… Может быть, это и есть другая сторона жизни, та, о которой я уже никогда ничего не узнаю.
   Мы медленно поднимались наверх - к самым вершинам Хребта, которые ещё четыре дня назад представлялись недосягаемыми джомолунгмами и канченджангами. Теперь я, со слов моих товарищей, знал, что Хребет считается невысоким и перевалить через него на оленях или на собственных ногах можно в любом месте. Совсем скоро это предстояло доказать и мне…
   Мы поднялись к перевалу на самом рассвете. Солнце поднималось из моря и заливало его стеклянную поверхность оранжевым пронзительным светом. По обеим сторонам от нас высились горы - красивые до такой степени, что казались выдуманными каким-нибудь безумным эстетствующим художником. Эти разрушенные скалы, чудом держащие на небольших опорах многотонные камни, - будто статуи на таинственных островах, созданных воображением Роберта Говарда, арки и постаменты, будто оставшиеся от разрушенных храмов и крепостей чудовищной величины. Перед нами было иззубренное лезвие Хребта. Мы находились на его острие. По одну сторону синел сумрачный материк Евразия, а по другую - распахивалась пылающая простыня Охотского моря. А я стоял на этой границе миров и всем своим существом впитывал красоту окружающего нас пространства. Зим постоял на перевале, будто одна из скал, поставленная здесь природой.