Кречмар Михаил. Жесткая посадка

   Холод стоял повсюду.
   Холод шёл от ноздреватых ледяных полей. Холод шёл от чёрной маслянистой морской воды. Холод шёл от металла судового корпуса, в чреве которого наконец захлебнулся двигатель. Вокруг были холод, свист ветра и треск ломающегося льда.
   Сперва вместо дождя по палубе ударил заряд снежной крупы. Это вызвало возглас, как от физической боли, у Василича - и я понял почему, когда увидел, что борта начали покрываться слизистой ледяной глазурью, которая начала нарастать буквально сантиметр за сантиметром.
   Затем мы вошли в пояс плавающего льда.
   Воздух вокруг нас наполнился шелестом и звоном. Звенели ледяные кристаллы, разбивающиеся о стальной корпус. Сперва немногочисленные, потом всё более и более массивные, они заполняли всё пространство вокруг корабля, как чешуи, упавшие с хвоста гигантской рептилии.
   И наконец борт катера ощутил первый удар ледяного поля.
   Сперва это был неуверенный стук в обшивку, но он отдался вибрацией по всем шпангоутам и отсекам, и Василич, успевший сменить Степана у руля, спешно закрутил колесо рулевого управления, а потом бросил его с долгой матерщинной тирадой.
   – Капец! Рулевые обмёрзли! Будем думать, что ненадолго эта фуйня наскочила. Степан, сунь лом под тяги, я тебе скомандую, когда хватит, чтобы с курса не сходить!
   Суть этой тирады осталась для нас непрояснённой, но Степану её оказалось достаточно. Он скрылся в моторном отсеке, и оттуда через минуту донёсся его истошный вопль:
   – Аврал, Василич! Тонем! Вода сочится через сварку! Струёй бьёт!
   – От млять, - сказал Василич, и чувствовалось - от чистого сердца сказал, - я думал, ещё походим… Ну ладно, все вниз, там помпа есть, Степан покажет… А ты куда, Москва, я сказал - все, тебе не говорил. От тебя там тока суета будет дополнительная, а толку - чуть.
   Катер вновь задрожал от какого-то напора космических сил, и тот же голос Степана жалобно уже проблеял:
   – Василич, хана, заплатки вылетели!
   – Вы не заплатки считайте, а помпу качайте, - сказал Василич с какой-то залихватской уверенностью, и я про себя подумал - вот ведь настоящий морской волк, вся жопа в ракушках - из какого только количества передряг не выходил, и сейчас выкрутится.
   Налетел шквалистый ледяной ветер и снова, как из мешка, осыпал катер крупой снежных зёрен. На этот раз ледяное просо не соскальзывало с поверхностей, а мгновенно прилипало к ним, едва коснувшись железа. Нет, уже не железа, а глазированного льда, уже покрывавшего равномерным слоем всё судно.
   – Ледяных полей может быть триста километров, - ровно и по деловому заговорил Василич, совершенно без мата, - и я подумал, как он был хорош в свои тридцать два года старшим механиком на океанском сухогрузе, пока его не перевернули обстоятельства: ссора с капитаном, списание в Умикане, неудачный брак и работа на морзверобойной шхуне для зверосовхоза. - Их тащит с севера, из камчатских углов Охотского моря. Над ними идёт фронт холодного воздуха, при северном ветре, видишь, даёт даже минус. А ещё вчера было не меньше семнадцати плюса! Есть, правда, от этого и польза - видишь, волны тише стали? О чёрт, будто сам сатана обшивку царапает…
   На самом деле, взглянув на море, я увидал, что волны стали меньше и спокойнее. Видимо, волнение гасила полностью покрывшая их ледяная серая массивная чешуя. Правда, какая тут чешуя, если в момент первого столкновения со льдом плавающие по поверхности воды ледяные плиты были размером со столешницу офисной мебели, то сейчас они, в среднем, приближались по площади к палубе нашего судёнышка, а из метельной мглы выплывали настоящие футбольные поля синевато-серого цвета. Именно такое поле скользмя прошло по борту нашего катерка, и мы вновь услыхали зловещий звенящий шелест и ощутили дрожание шпангоутов под ногами.
   Удар ветра, смешанного со снегом, заставил меня отвернуться. Василич поставил перед штурвалом бутылку водки, налил полстакана и проглотил без закуски. Налил снова и протянул мне.
   – Пей, Москва, пьяному помирать не страшно…
   В рубку из каюты поднялся Серж. Лицо его было белым в этих мглистых, секущих снегом сумерках.
   – Налей ему, Москва, - хмыкнул Василич, - если через полчаса из полосы шквала не выйдем, придётся лодку надувать.
   – А если выйдем?
   – Тогда лёд с бортов обтает, и будем дырки заделывать. Прибьёмся к какому-нибудь пароходу, он нас залечит. Много их тут сейчас российскую рыбоньку ловит…
   – Да ладно, Василич, - неожиданно для себя сказал я, - может, и обойдётся.
   При этих словах я увидел, как мощная тяжёлая льдина, размерами вчетверо больше нашего катерка и сидящая высоко в воде, медленно, как утюг, расталкивала мелкую ледяную кашу перед своим носом.
   – Припайный лёд. Здоровый кусок, - констатировал Василич, - такие вдвое, а то и втрое толще морского льда. Они нарастают по осени с каждым приливом и становятся здоровыми, как айсберги. Ну, мужики, молитесь, сейчас она нас долбанёт…
   Ледяной утюг не торопясь, как будто ведомый радиоуправлением, подошёл к нашему борту и начал упираться в него, рассыпая перед своим носом вал длинных столбчатых кристаллов льда. И я увидел, как борт на моих глазах начал прогибаться, а затем с противным треском раскололся по шву.
   Словно убедившись, что всё сделано правильно, ледяной колосс через три-четыре секунды скользнул вдоль судна и двинулся дальше, сокрушая попадающиеся перед ним разровненные льдины.
   Взглянув на поверхность моря, я вдруг понял - за полчаса мы осели в воду чуть ли не на четверть метра.
   – Могло обойтись, - согласился Василич. - Но не обойдётся… - и заорал в какую-то трубу: - Эй, внизу, айда наверх, будем уходить с судна!
   На палубе появились Зим и Ухонин со Степаном.
   – Воды уже по пояс, - пробормотал Степан, - не справимся…
   – Да я с палубы без тебя вижу. Айда надувать лодку. Лодка у нас одна - трёхсотка. Городских посадим внутрь, а сами будем держаться за борта.
   – Думаешь, поможет? - хмыкнул Зим. - В воде-то лёд…
   – Поможет - не поможет, - а шанс есть. Ещё можно фляги для воды выбросить, к лодке привязать. Они по сорок литров, две удержат одного человека. И бочонок на корме - тоже сто двадцать литров объёму. Всё сюда тащите, что ёмкость имеет. Привязывайте к лодке. Чем больше привяжешь, тем больше она на поверхности удержит.
   – А есть ли смысл? - безразлично сказал я. - Вон, на «Титанике» в такой воде все потопли.
   – Сичаз холоднее, чем на «Титанике», - рассудительно сказал Василич, - я в кино смотрел, там целого моря льда не было. Но вы не ссыте, бойцы. Сейчас главное - верить, что с вами ничего случиться не может.
   Наше судёнышко медленно уходило под воду. Его уже не болтало на волнах. Движения катера становились плавнее, инертнее, его плавно и тяжело водило из стороны в сторону. Надвигалась дремота. Я заворожённо глядел на чёрную галошу лодки, к которой «морские люди» сноровисто приматывали бочонок из-под горючего, три молочные фляги, какие-то матрасы и даже пустые пластиковые бутылки из-под пива. Плавсредство получалось совершенно невероятным, как инсталляция постмодернистского хэппенинга.
   «Всё равно - конец?» - безразлично решил я и провёл взглядом по шевелящейся чешуе моря. На горизонте маячили уже другие льды - крупные и парусообразные. Айсберги. Вот тебе и «Титаник».
   – Айсберги, - сказал я, только чтобы нарушить тишину.
   Василич поднял голову, а затем рванул с груди бинокль. Что-то изменилось на палубе - все одновременно бросили работу и уставились на горизонт. И ещё - звук во всём мире пропал, его будто выключили, накрыв нас одним большим звукопоглощающим экраном. Все мы стояли и глядели, как ледяные горы приближаются к нам.
   – Это не айсберги, - сказал Василич и опустил бинокль. - Это траулер.
 

Траулер «Сюдо Мару», Япония, в Охотском море

   Первый удар шторма капитан Муто встретил, приведя траулер носом к ветру. Через двадцать минут автоматы включили антиобледенительные системы, и корабль окутался облаком пара от горячей воды, выходящей из всевозможных отверстий на палубе, бортах и даже крышах надстроек. Тем не менее лёд на корабле намерзал. Он намерзал на форштевне, на якорях, на носовых скулах, на мачтах и антеннах, и капитан Муто был вынужден отправить туда аварийную команду с топорами.
   В это время Оноши решал другую проблему.
   – Установите тепловые пушки вокруг вертолёта и запустите двигатели, - скомандовал он пилоту. - Наши объекты выходят из русских территориальных вод, и мы в любой момент должны быть готовы к взлёту. Группе Ичи - надеть гидрокостюмы! Погрузиться в машину и ждать моей команды!
   Со стоящего на корме огромного чёрного вертолёта срывали чехлы. Обледенелый брезент трещал и посыпал палубу осколками льда, прозрачными и острыми, как стекло. Едва уволокли чехлы с палубы, на ней появились три странных сооружения, похожих на старинные мортиры для осады городов. Только выкрашены они были в серебристый цвет и в казённой части были опутаны хитрым переплетением трубок, как будто за них зацепились какие-то странные существа, состоящие из металлических щупалец и усов. Каждое из этих сооружений было в прошлом авиационной турбиной, а сейчас использовалось для борьбы с обледенением воздушных судов на стоянках. Все три пушки издали пронзительный свист и устремили на корпус вертолёта потоки горячего воздуха. А в это время ротор на горбе машины медленно начал проворачиваться, и наконец машина затряслась от напряжения, грозящего разорвать её корпус, - всё возрастающей мощи центробежного ускорения.
   Дверь вертолёта распахнулась, и машина приняла на борт команду. Ичи - механик экипажа - уже проверял лебёдки с обоих бортов машины. Наконец, последний член группы, командир, санто рикуса ^[15]Ямада бегом запрыгнул в вертолёт, надел наушники палубной связи и застыл в кресле, ожидая команды на взлёт.

Виктор, в миру - Живец

   Со стороны корабля, стоявшего где-то в двух милях от нас, послышалось надсадное жужжание.
   – «Вертушку» запускают, - сказал спокойный Василич. - Тащите шмотки, сейчас грузиться будем. Шмотки в рюкзаки, рюкзаки на плечи - нас на тросах поднимут. Так уже было - на семьдесят первом буксире…
   – Откуда они знают, что нас надо спасать?
   – По радару, - невозмутимо ответил Василич. - У них очень чуткий радар. Стёпка, зажги свечку!
   На холме раздался сильный хлопок, и всё вокруг залилось малиновым пронзительным светом. Степан, как олимпийский спортсмен, в картинной позе стоял на корме, вытянув руку с огненным шаром фальшфейера по ветру.
   Со спины айсберга взлетело чёрное жужжащее насекомое. Описав широкую дугу, оно вышло на нас против ветра и начало медленно снижаться над нами, тесной группой сгрудившихся на корме людей.
   Это, безусловно, был не российский вертолёт. Он был похож на те транспортные машины, которые мы видели в фильмах о войне во Вьетнаме, тёмно-оливкового цвета без каких-либо опознавательных знаков. Грохот турбин и свист ротора прижимал нас к палубе, и, в отличие от верховий Слепагая, нам некуда было от него деться - всё, что здесь было, - это тонущий корабль и плавающий лёд. И этот корабль, и этот лёд физически вжимались в воду под давлением столба воздуха, на который взгромоздилось громадное и ревущее чёрное мега-насекомое.
   «Падающий сверху вертолёт порождает замечательное ощущение безысходности», - вспомнил я слова Зима…
   А затем с борта машины скользнули на тросах четыре чёрных акробата, затянутые в трико ниндзя…
   Акробаты набрасывали на человека брезентовый пояс, пристёгивал его к себе, и, выдёргиваемый тросом, взмывал прямо под винты. Каждого из нас с борта машины приняли крепкие руки, жёсткие, как механические захваты роботов. Когда меня перебрасывали внутрь салона через порог, я даже усомнился, с людьми ли мы имеем дело. Оказалось - с людьми. И то, что я принял за акробатическое трико, оказалось прорезиненным костюмом водолаза.
   Вся наша бравая бригада из шести человек оказалась на борту вертолёта в считанные секунды. Однако люди в чёрном снова нырнули за борт воздушной машины, и салон вертолёта начал наполняться самыми разнообразными предметами с борта катера. Это были мятые алюминиевые кастрюли, ворох грязного мужского белья, початые и полные бутылки водки, залапанные гранёные стаканы, четыре полосатых ватных матраса, лежавший под ними мосинский карабин, примус, охапка мисок, битые эмалированные кружки, морские настенные часы-хронометр и весь тот хлам, бывший, по большому счёту, единственным личным имуществом капитана Василича и его матроса Степана.
   Люди в чёрном снимали с катера все вещи с неумолимостью автоматов, пока, судя по всему, каюта полностью не ушла под воду. Звук турбин сменился с басовитого гудения на протяжный вой, и мы устремились куда-то в сторону открытого моря.
   – Козёл, - сказал Василич Степану, указывая на спасённый с катера карабин. - Нас пограничникам вместе со всем имуществом отдавать будут. А как ты эту хреновину им объяснишь?
   И мне подумалось, что это были первые слова, которые кто-то из нас произнёс с момента спасения.
 

Эскадренный миноносец типа «Харуна». Силы самообороны Японии

   Сиро Оноши выслушал последнее донесение с «H-109», аккуратно собрал ноутбук, саквояж с вещами и, церемонно попрощавшись с Муто, прошёл на палубу, где второй вертолёт уже раскручивал ротор.
   Капитан Муто бросил взгляд на радар. Эсминец полным ходом, насколько позволял ему лёд, уходил на юго-восток, его на радаре догоняла зелёная клякса вертолёта.
   Капитан облегчённо вздохнул. Можно было снова заниматься тем делом, которое он любил больше всего, - ловить рыбу.
   Вертолёт приземлился на палубу идущего корабля - это было устрашающее и захватывающее зрелище. Аэродромная команда мгновенно закрепила его за приваренные по бортам рамы, затем группа одетых в белое моряков заскочила в машину и жестами пригласила нас на выход.
   Пригнувшись, мы преодолели открытое, исхлёстанное морозным ветром пространство до тёплого жерла двери. Мы буквально залетели внутрь, и следовавший за нами матрос задвинул засовы.
   Мы оказались на борту японского военного корабля.
   Нас провели в обширный кубрик, весь убранный светло-голубым негорючим пластиком. За столом сидели четыре человека: двое - в белой, двое - в оливковой форме.
   Японец в белой форме с большим количеством красных и чёрных ленточек на груди, видимо капитан, обратился к нам через переводчика:
   – Мы приветствуем вас на борту японского военного корабля «Харуна», проводящего океанографические исследования в юго-западной части акватории Охотского моря. Мы высказываем радость, связанную с вашим спасением. Мне хотелось бы поговорить с капитаном вашего мужественного судна.
   Василич вышел вперёд и пригладил львиную гриву своих волос пятернёй.
   – Я - капитан.
   – Мне хотелось бы спросить вас: настаиваете ли вы на том, чтобы ваш катер, ещё находящийся на плаву, был поднят на борт нашего эсминца для последующего ремонта?
   Василич поглядел на японцев, на белоснежную каюту, так, видимо, не похожую на его берлогу. Взглянул на Ухонина. Ух подмигнул.
   – Да хрен с ним, пусть тонет…
   – Хотите ли вы что-то специально сообщить находящемуся на борту командованию? - продолжал переводчик.
   – Мы и наши люди благодарят вас за спасение, - степенно произнёс Василич, - и мы очень рады, что посреди ледяного моря мы встретили горячее гостеприимство и дружбу!
   Старый пьяница говорил и выглядел так величественно, что его в тот же миг можно было делать министром иностранных дел.
   – Хорошо, - перевёл переводчик последние слова капитана. - Сейчас вас отведут в ваши каюты, предоставят одежду, соответствующую вашему размеру, вы примете душ и присоединитесь к нам за ужином.
   – Прошу прощения, - неожиданно для всех, Василич снова взял слово, - мы очень благодарны за то, что ваши люди спасли с борта катера бо?льшую часть имущества. Но в русском флоте существует традиция - оружие, являющееся неотъемлемой принадлежностью катера, должно утонуть вместе с ним.
   В кубрике возникло замешательство, явно не предусмотренное никакими протоколами.
   – Прошу прощения, - слово снова взял капитан эсминца, - вы настаиваете, что снятое с борта катера оружие должно быть туда возвращено?
   «Они ведь обратно вертолёт пошлют, - подумал Серж, - похоже, с них станется».
   – Ну, это, наверное, не обязательно, - скромно потупился Василич. - Мы просто просим, чтобы этот карабин утопили с подобающей торжественной церемонией прямо сейчас, пока мы не отошли далеко от места последней стоянки моего корабля. Если это возможно - сделайте это прямо сейчас, на моих глазах.
   – Будьте спокойны, - заверил его капитан корабля, - если вы так настаиваете, мы сделаем это немедленно.
   В этот момент с палубы донёсся грохот турбин. На эсминец садился ещё один вертолёт.

Игорь Ухонин. Эскадренный миноносец типа «Харуна». Силы самообороны Японии

   В тот же вечер меня вызвали для беседы в какую-то каюту, очень похожую на офис. Я увидел сухого мрачного офицера, для японца - очень высокого роста. Рядом с ним сидел переводчик.
   – Меня зовут полковник Сиро Оноши, - представился он, - во время беседы с вашим капитаном Талызиным он сообщил, что собственно командой катера является он сам и матрос Степан Черных. Вы зафрахтовали его катер при обстоятельствах, которые капитан Талызин (переводчик произносил «Тарызин») предпочёл с нами не обсуждать. Он только дал понять мне и капитану Исидо, что в ваши планы, возможно, входила намеренная встреча с иностранными судами за пределами территориальных вод России.
   Наступал момент, которого я ждал и боялся всю эту неполную неделю. Сейчас от моего поведения зависела и моя судьба, и судьба ещё трёх человек. Интересно, как надо обращаться к японскому полковнику? Явно он не «товарищ». Интересно, как он отреагирует, если его назовут «высокоблагородием»? Нет, высокоблагородием я его звать не буду. Равно как и благородием. По-денщицки это как-то…
   – Господин полковник! - я прочистил горло и услужливый переводчик протянул мне стакан воды. - Благодаря стечению обстоятельств в наши руки попала собственность японского правительства, долгие годы находившаяся в неизвестности. Определённые силы в Российской Федерации сделали всё, чтобы уничтожить эту собственность вместе с людьми, осведомлёнными о её существовании. Несколько человек лишились жизни во время её поисков. Сейчас я передаю этот предмет вам, - я вынул из-за пазухи тяжёлую серебряную папку, - и надеюсь на положительное решение вашего правительства о предоставлении нам убежища.
   Полковник поднялся со стула и принял папку одной рукой, другой отдавая мне честь - как деревянный автомат. «Не хило их дрочат в этой армии самообороны», - подумал я. Полковник сел на место, положив папку перед собой и вперив в неё неподвижный змеиный взгляд. Затем что-то сказал переводчику.
   – Вы знаете, что лежит там внутри?
   – Нет. Мы предположили, что было бы невежливо вскрывать чужое письмо, - вдохновенно соврал я.
   – Спасибо! Полковник Оноши благодарит вас от имени нашего правительства и от своего собственного - как офицер. Вы приняли мудрое решение, и оно будет рассмотрено правительством нашей страны. Для вашего спокойствия мы сейчас поселим вас в другой части корабля, чтобы исключить ваше общение с командой катера, которая изъявила желание вернуться в Россию.
   – Прошу прощения, полковник, - вспомнил я свои обязательства перед старым жуком Василичем. Расстаться с ним не попрощавшись было ещё можно, но не расплатившись - уже моветон, - я прошу передать капитану Талызину в счёт погашения фрахта сумму в тридцать тысяч долларов. Деньги находятся у меня в каюте, и я передам их вашему представителю…
   – Не надо торопиться, - полковник при этих словах даже улыбнулся. - Я допускаю, что правительство Его Императорского Величества, в числе прочего, погасит ваши долги перед капитаном Тарызиным - восемь лет в море без обеих ног - очень мужественный человек, не правда ли? Вся команда «Харуна» выражает ему своё уважение, и по приходе в порт Вакканай экипаж эсминца устроит в его честь праздничный обед.
   Переводчик обратился к Оноши, и тот что-то коротко сказал.
   – Я попросил разрешения добавить несколько слов от себя. Я на борту - единственный переводчик с русского, и мне уже тяжело переводить бесчисленные рассказы Тарызин-сан о его приключениях в море. Нет, вы поймите, они все такие интересные - но очень… Как это по-русски сказать - ужасные…
 

Полковник Шергин

   – Стало быть, ситуацию взять под контроль мы уже не можем. - Генерал-полковник, с усталым лицом, будто присыпанным пылью от долгого пребывания в закрытом помещении, посмотрел на Шергина. - И вы будете говорить, что всё происходящее является не более чем совпадением? Японцы формируют в непосредственной близости от наших территориальных вод настоящую авианесущую группу, затем похищают наших граждан и с улыбкой сообщают об этом по каналам МИД!
   – Ну, во-первых, они утверждают, что спасли только экипаж небольшого катера допотопной постройки, затёртого льдом, в чрезвычайных обстоятельствах. Во-вторых, там, строго говоря, не было авианесущей группы, а были два траулера новейшей постройки и эскадренный миноносец, проводивший океанографические исследования. Информация по обоим типам судов проходила по разным ведомствам - траулеры шли по Госкомрыболовству, а эсминец - и вовсе через Академию наук, и вместе их никто не рассматривал. Эсминец уже день как пришвартовался в порту Вакканай, а нашего консульского работника, которого японская сторона пригласила к спасённым морякам, на борту нет до сих пор.
   – Вы мне это говорите, чтобы смазать впечатление от собственного промаха?
   – Товарищ генерал! - Шергин выпрямился в кресле, как от удара током. - Я никогда не прятал свои промахи в чужой некомпетентности. («Ой, врёшь, - подумал он сам о себе с иронией, - не прятал бы - вообще живым не остался бы в этом учреждении».) Что касается промаха - ситуация складывалась таким образом, что, находясь на другом конце страны и имея необходимость сохранять абсолютную тайну, мы были вынуждены готовить экспромтом масштабные операции. А экспромты практически никогда не дают успеха, если требуют сопряжения десятков движущихся частей, любой автомеханик это знает. С моей точки зрения, надо подойти реально к сложившейся ситуации и попробовать минимизировать ущерб.
   – Каким путём?
   – Путём прямого контакта с японским руководством.
   – Марк Соломонович! («Ага! Марк Соломонович - стало быть, от нагоняя переходим к конструктивному обсуждению!») Контакты с японским руководством являются прерогативой Правительства Российской Федерации и МИД. Мы можем вести лишь неформальные консультации вокруг частных проблем нарушения территориальных вод нашей страны и отдельных деталей процесса коммерческого рыболовства, могущих иметь отношение к вопросам безопасности. И в этом случае напротив нас сажают трёх чиновников Министерства торговли и морского министерства, которые забалтывают до одури любого из наших профессоров казуистики и юриспруденции.
   – Да ведь какая разница, товарищ генерал! Вы, главное, инспирируйте такие переговоры - наверняка в МИД, нашем ведомстве, да и в Госкомрыболовстве, лежит не развязанный мешок поводов инициировать подобные консультации. Я уверен - уже сейчас на стадии развития находится какая-нибудь вялая бюрократическая перепалка, в которую можно было бы вдохнуть вторую жизнь. Включите меня в группу подготовки, и я завтра же вылечу в Токио, а там, будьте спокойны, я уж встречусь с тем, с кем надо.
   – Смело, Марк Соломонович. Должен сказать, что я с большим неудовольствием выпускаю вас за рубежи России. Мне бы хотелось, чтобы вы не покидали пределов посольства Российской Федерации и передвигались только в консульском автомобиле по заранее согласованным маршрутам.
   – Ну да… Дайте хоть напоследок взглянуть семидесятилетнему старику на сияющие огни Гиндзы… Глядишь, и обрету в тех краях вторую молодость. Не думаю я, правда, что многие в этом здании этому обрадуются… Но не беспокойтесь - «правило шифровальщиков» я знаю. В любом случае - придётся перелетать Японское море и договариваться с нашими коллегами из JETRO и МИД. Беда только в том, что бюрократическая структура любой азиатской страны состоит из такого количества насмерть переплетённых ниточек, что обычно не имеешь понятия, за которую из них потянуть. Но когда они тянутся все вместе - значит, сейчас появится и какая-нибудь основная…
   – А скажите, Марк Соломонович, почему вся эта история вылезла на Божий свет только сейчас? Неужели за шестьдесят лет мы не могли обнаружить этот злосчастный самолёт и документы в нём?
   – Ну, это как раз… То, что этого не произошло во время войны, - абсолютно ясно. Большая война - я не имею в виду модные ныне «локальные конфликты» - это всегда бардак, причём бардак глобального масштаба. Элемент расчёта, элемент стратегиев всяких в ней неизмеримо меньше того, что потом пишут мемуаристы. Миссия Канджи Ишивары и Сато относилась к разряду сверхсекретных, и добавлю - сверхнеприятных, настолько, что все действующие лица с удовольствием забыли бы о ней, если бы она не удалась. А она не удалась. Добавлю: самолёт Ишивары, хоть и пользовался специально открытыми коридорами, но летел на максимальном удалении от всех возможных трасс, и часть маршрута пролегала над Охотским морем. До последнего времени это и была самая распространённая версия гибели «Ки-77». Вообще, между нами говоря, вся эта затея с отправкой этого документа самолётом умом не блещет. Тут объяснение только в маниакальной подозрительности диктаторов. Отправь они его со спецпорученцами поездом во Владивосток, а оттуда на корабле в Ниппон, всё бы прошло гладко: с Японией мы не воевали, и более того - гнали туда сырьё всю войну с Дальнего Востока. Последний пароход со свинцовым концентратом вышел с советского рейда аккурат в день начала войны в 1945-м…