Страница:
А ведь в реальности немцы строго придерживались ориентированного на Францию плана Шлиффена и на русской границе держали лишь незначительные силы. Со слепой враждой к нам это как-то не вязалось. Может так было потому, что на шей силой пренебрегали? Нет - не настолько глупы и неосведомлены были немцы, чтобы не понимать, что в оборонительной войне Россия как минимум слабости не проявит.
Германия не хотела давать повода к усилению напряженности с Россией. Зато поводы для вражды то и дело давал сам Санкт-Петербург - как чиновный, официальный, так и биржевой.
Чего стоил один шум, поднятый осенью 1913 года вокруг турецкой миссии генерала Лимана фон Сандерса.
Турция обратилась к Германии с просьбой провести полную реорганизацию ее армии. Перевооружить новую армию европейского образца должны были германские оружейные заводы во главе с Круппом.
Конечно, радости для нас в таком сюрпризе было мало. Дружбы с Турцией у нас особой не наблюдалось, зато имелись реальные конфликтные зоны в Закавказье.
Но и немцев можно было понять. От таких предложений и возможностей уважающие себя державы не отказываются. Тут ведь и загрузка своей экономики, и привязка к себе Турции, и интересы Багдадской железной дороги. Так что шуми - не шуми, а Германия от соблазна не отступится. Это было яснее ясного...
Забегая вперед, скажу, что все усилия немцев не особо-то турецкую армию и усилили. Ведь сила современных армий определяется общим уровнем развития общества. А он у тогдашней Турции был еще слишком низким.
Однако вместо того чтобы сделать хорошую мину при плохой игре и максимально сгладить напряженность, обменяв ее на возможные германские уступки нам, Петербург взвился так, что исключительно по нашей инициативе запахло нашей войной с Германией один на один.
До какого-то момента Россию подзуживали еще и из Лон дона. Сэр Эдуард Грей многозначительно давал понять, что он-де не прочь подумать о совместном обращении трех держав (то есть Англии, Франции и России) к Порте...
Но до войны сэр Эдуард доводить дело еще не мог (так со рвалось бы все ее расписание), и поэтому в конце ноября он заявил, что коллективная нота протеста нецелесообразна.
В Берлине относительно умения Альбиона интриговать, конечно, не обманывались. Однако раздражение на Россию было велико из-за нервозности Петербурга, которая, конечно же, была искусственно вызвана Лондоном, Парижем, Нью-Йорком... Очень уж мелким был повод, и очень уж серьезным был итог - русско-германские отношения были испорчены как раз так, как этого и требовали интересы близящейся большой войны.
Итак, к началу 1914 года Германия уже могла понять, что Петербург способен пойти на нее войной. Настроения Франции были известны со времен Седана.
Позицию же Лондона в Берлине оценивали совершенно ошибочно, потому что Англия умело разыгрывала роль нейтрала.
Кайзер, его дипломатическая и генеральская команды мыслить умели, однако разве могли они оценивать расстановку мировых сил так, как эти силы были уже расставлены в действительности? Золотой Интернационал, преследуя свои интересы, уже взял за основу план возвышения США путем мировой войны. И не то что России и Франции, но даже Англии здесь отводилась роль мальчика для битья.
Могли ли так думать в Берлине о "гордом Альбионе", о могучей "Британской империи, над которой не заходило солнце"? Ведь Англии с позиций чисто национальных интересов было нецелесообразно ввязываться в европейскую континентальную войну впрямую.
В Берлине на это рассчитывали, а в Лондоне подобную иллюзию ловко поддерживали. Во имя чего? Ответ, хотя и был верным, звучал странно: во имя того, чтобы в результате "победоносной" для себя войны Англия... стала должником Америки и начала утрачивать свои мировые позиции.
Тарле с издевкой писал: "Впоследствии в Германии с раздражением спрашивали Бетман-Гельвега и других ответственных лиц: как им вообще пришло в голову так странно решать вопрос? Почему им показалось, что придется иметь дело не со всей Антантой?... На этот вопрос не было дано сколько-нибудь основательного ответа. И в самом деле, если дать ответ на этот вопрос было очень трудно даже в 1919 году, то понятно, что в 1913-1914 годах ошибался в этом отношении не только Бетман-Гельвег, но и лица, располагавшие более сильными интеллектуальными средствами, чем этот исполнительный и по-своему добросовестный бюрократ".
Иронизировал Евгений Викторович насчет германского канцлера и его коллег все же зря. В категориях национальной политики государства ответ действительно не отыскивался, а кайзер и его сотрудники были, с одной стороны, исключительно национальными деятелями, а с другой, - общественные науки не изучали. И поэтому не смогли вовремя (да и поз же) увидеть, что ситуацию определяет уже наднациональная политика наднациональных деятелей золотого клана. Мысля в категориях такой "политики", подлинным хозяевам Англии было вполне выгодно и разумно вести свою страну по невыгодному для нее как национального государства пути, пути прямой европейской войны с Германией.
Политика правящей элиты Англии была предательской по отношению к Англии Елизаветы и Нельсона, йоменов Робин Гуда и лондонских докеров, Чосера и Диккенса... Так могло ли националистическое, повторяю, руководство Германии вовремя осмыслить логику такого тотального национального предательства и предвидеть его масштабы?
Последняя неделя июля стала решающим, но логическим завершением тридцатилетних трудов гольштейнов, витте, греев, ротшильдов, пуанкаре, шнейдеров, круппов, армстронгов, барухов, дюпонов, сазоновых, гучковых, черчиллей и рузвельтов.
Уже знакомый нам Брейлсфорд писал перед войной: "Международные отношения фирм, торгующих вооружением, представляют соблазнительную тему для сатиры. Капитал лишен патриотизма. Германская фирма оказывается под руководством французских директоров. В Нобелевский трест и компанию Гарвей входили все ведущие фирмы по производству вооружений: английские, французские, германские и американские. Французская фирма Шнейдер и германская фирма Крупп (две крупнейшие пушечные фирмы мира. - С.К.) объединились в синдикат для разработки железных рудников в Алжире. Число лиц, наживающихся на вооружении и войне, относительно невелико по сравнению со всем населением цивилизованного мира. Но их индивидуальное значение круп нее, они работают в союзе с "обществом" (Брейлсфорд имел в виду, естественно, "светское, высшее общество". - С.К.), которое рассматривает империю как поле для карьеры своих сыновей (то есть, розбери и греев. С.К.), и с финансовыми кругами (то есть Ротшильдами и др. - С.К.}, которые считают ее сферой для инвестиций".
К общей картине единения Золотого Интернационала могу добавить конкретную деталь. Президент сверхаристократического Парижского скакового общества Иоахим Мюрат (прямой потомок наполеоновского маршала) по примеру многих дворянских родов породнился с еврейским капиталом, женившись на богатейшей приемной дочери эльзасского банкира Эттингера.
Теперь наступал их час. Но еще не наступил, потому что Россия была вне игры, и 23 июля ультиматум от Австро-Венгрии получила пока одна Сербия с временем на размышление - двое суток. Империя Габсбургов была самой слабой из великих держав, но прихлопнуть Сербию ей большого труда не составило бы. Мешало то, что министр иностранных дел России С. Сазонов заявлял: Россия не может позволить Австрии "говорить с Сербией угрожающим языком или применить к ней военные меры". Сербия действительно сразу же после получения ультиматума обратилась за помощью к России.
"Логика" была обоюдно странной. Вспомним, читатель, как академик Хвостов уверял через полвека, что в 1914 году войны хотела лишь Германия (читай - с Австро-Венгрией), а России нужно было подождать еще несколько лет, потому что она была не готова. Так зачем же тогда, спрашивается, сазоно-вы-романовылезли на рожон?
Зачем Николай II в феврале 1914 года безответственно за являл сербскому премьеру Пашичу: "Для Сербии мы все сделаем"? Зачем? Ведь его уже не раз предупреждали о безрассудности таких настроений - тот же лидер правых Дурново!
Даже если бы Австрия оккупировала Сербию, что бы произошло? Она заработала бы себе еще одну "национальную" головную боль, а их у Вены хватало и без сербов. Тем временем Россия усилилась бы, Австрия - ослабла, и вот тогда... Тогда можно было бы и двинуться в очередной освободительный поход на земли южных славян. Увы, в Петербурге летом 1914 года никто не мыслил здраво.
Сербия повела себя еще более безответственно. Принято считать, что австрийский ультиматум состоял из таких пунктов, которые при их выполнении уничтожали Сербию как суверенное государство. Сэр Эдуард Грей иезуитски-"просто душно" "сомневался", может ли Россия посоветовать сербам согласиться с ультиматумом, и провокационно прибавлял: "Государство, которое нечто подобное примет, собственно, перестает быть самостоятельным государством".
Однако самостоятельно, суверенно лишь то государство, которое может защитить себя военной силой. А если не может - должно вести себя соответственно.
Впрочем, Грей лгал и по сути. Ультиматум местами был действительно жестким: сербы, например, должны были уволить из армии офицеров по спискам, представленным Веной. Но Сербии он все же не уничтожал и катастрофических угроз там не было. Наверное, поэтому полное содержание ультиматума далеко не всегда приводится даже в толстых исторических трудах.
Ведь знакомство с основным документом, из-за которого началась (как утверждают хором все и на Западе, и на Востоке) МИРОВАЯ ВОЙНА, рождает вопрос: "А имели ли сербы хоть малейшее моральное право отвергать такой ультиматум в то время?". Так или иначе, за 10 минут до истечения срока ультиматума, 25 июля в 17 часов 50 минут, сербский премьер Пашич вручил барону Гизлю ответ. Сербия принимала все пункты, кроме единственного.
Вчитайтесь, а затем вдумайтесь в отвергнутый пункт. После того как сербы приняли условия, если и не ликвидирующие не зависимость страны, то все же серьезно ее ущемляющие, они не согласились с тем, чтобы австрийская полиция участвовала на территории Сербии в расследовании по делу лиц, замешанных в сараевских событиях. При этом сербы сослались на то, что это-де противоречило бы сербской конституции.
Итак, сербы отвергли единственное требование австрийцев, которое было как раз наиболее естественным и законным, а одновременно и самым необременительным.
Если вспомнить, что свою судьбу Сербия была намерена защищать русским оружием, находящимся в русских же руках, то это был, во-первых, фактически ответ из России, дававший "добро" войне. Во-вторых же, по отношению к России со стороны Сербии такое решение было преступнейшей и непрощаемой подлостью! Ведь получалось, что будущая кровь русских мужиков обагрит сербское руководство еще в большей мере, чем российское...
Австрийцы тут же начали мобилизацию против Сербии, но на ее границе с Россией все было спокойно.
Ничего странного. Ни в Берлине, ни в Вене отнюдь не бы ли склонны расценивать происходящее как начало большой войны. Узнав о сербском ответе, Вильгельм писал статс-секретарю фон Ягову: "Уже нет оснований к войне"... Впрочем, одновременно он считал, что Австрии стоит оккупировать Бел град и часть Сербии в качестве "гарантии".
28 июля Австрия объявила Сербии войну, а в ночь на 29 на чала артиллерийский обстрел Белграда. В России Генштаб тут же стал торопить с мобилизацией. Царь склонялся к объявлению то полной, то частичной мобилизации, а Вильгельм телеграммами убеждал его не пороть горячку. Ее действительно можно было и не пороть, потому что Германия ни за что не нанесла бы первый удар по России. Ее целью в случае войны был Париж.
Иначе говоря, если бы царь и наследники Витте не торопились, то даже если бы Германия рискнула воевать, нам скорая опасность не угрожала. Можно было даже формально пойти на войну, спокойно отмобилизоваться и спокойно оградить свои рубежи. А там - посмотрели бы...
Пассивное содействие победе Германии над Францией да же после всех германо-российских недоразумений было бы России выгодно. Но в Петербурге "русские" газеты уже расписывали, как чубатые Кузьки Крючковы входят в Берлин. Царя уверяли, что если объявить лишь частичную мобилизацию (против Австрии), то она сорвет всеобщую (еще и против Германии). Под всей патриотически-квасной пеной скрывалось истинное стремление: нужно поскорее призвать хоть какие-то мужицкие массы, поставить их под ружье и бросить на Германию, чтобы спасти Францию.
Зато Франция как-то сразу начала осторожничать: одно дело - бодро вышагивать на парадах, размахивая шпагой в сторону "пруссаков", и другое со дня на день ожидать их вторжения.
30 июля французы мобилизовали пять пограничных корпусов и тут же то ли из трусости, то ли из предосторожности отвели их передовые части от границы с Германией на десять километров. Чтобы, не дай Бог, не дать немцам повод для по граничных инцидентов. Президент Пуанкаре представлял эти меры русскому послу Извольскому как доказательство миролюбия, а генерал Жоффр успокаивал русского военного агента Игнатьева тем, что это тонкий маневр, и он заранее был предусмотрен планом мобилизации.
Французы могли себе позволить такую "тонкую" игру, поскольку Сазонов с генштабом не забывали о проблемах "сынов свободы"... Фактически уже сразу после 23 июля в приграничных виленском и варшавском округах начались мобилизационные приготовления - еще до официально оформленной реакции царя. Начальник Черниговского гарнизона полков ник Бонч-Бруевич (вскоре - видный штабной генерал) получил секретный пакет из Киева с приказом о немедленном приведении частей гарнизона в предмобилизационное состояние 29 июля в пять часов пополудни, что объективно вынуждало Германию быть начеку.
Наша мобилизационная активность в это время странно сочеталась с нашей дипломатической пассивностью как раз там, где русской дипломатии была необходима чуткость камертона, то есть в Вене и Берлине.
Уже после (!) сараевских выстрелов Сазонов почему-то (?!) разрешил временно оставить "свои" столицы берлинскому послу С. Свербееву и венскому послу Н. Шебеко. Интересно и то, что об этой немаловажной и многозначащей "детали" умалчивают практически все советские авторы. И только известный нам Марков-второй пишет: "В те самые дни, когда окончательно решался роковой вопрос, разразится ли мировая война или удастся ее хотя бы на время оттянуть, ни в Германии, ни в Австро-Венгрии не было императорских русских послов, - один наслаждался отпуском у себя в деревне, другой набирался впечатлений в Петербурге".
Однако в середине июля Свербеев уже был опять в Берлине и посетил статс-секретаря Ягова. Но в те дни, когда еще что-то можно было исправить, нашего посла на месте действительно не было. А теперь, когда уже мобилизовывались приграничные округа, Свербеев мог лишь уныло констатировать в шифрованной телеграмме Сазонову: "Узнав от меня, что мы действительно принуждены мобилизовать четыре военных округа... Ягов в сильном волнении ответил мне, что неожиданное это известие вполне меняет положение и что теперь он не видит уже возможности избежать европейской войны".
Уже в эмиграции Сазонов переврал мнение Ягова, выставив его этаким милитаристом-фаталистом, считающим, что раз уж конфликт неизбежен, так пусть он разразится поскорее. Зато он записал в пацифисты одного из творцов Антанты - Делькассе. Очевидно, Сергей Дмитриевич после всех треволнений и бурных лет числил себя тоже по "миротворческому" ведомству, напрочь отказываясь от своей доли ответственности за войну. Но факты говорят об обратном!
В 1910 году кайзер Вильгельм знакомился с новым русским министром иностранных дел и, отпуская его, сказал:
- Наконец мне пришлось встретиться с русским министром иностранных дел, который мыслит и чувствует как русский.
Сазонов поклонился в ответ, а Вильгельм прибавил:
- С национально настроенным министром нам, немцам, нетрудно будет жить в мире и добром согласии.
Теперь "национально настроенный" Сазонов боялся, как бы не опоздать с войной против немцев. Николай 28 июля спокойно поигрывал в теннис. По окончании дня он отметил в дневнике: "День был необычайно беспокойный. Меня беспрестанно вызывали к телефону то Сазонов, или Сухомлинов, или Янушкевич".
И 29 июля Сазонов после совещания с военным министром Сухомлиновым и начальником Генштаба Янушкевичем добивается от Николая II указа о всеобщей мобилизации. Его приостанавливают за несколько минут до того, как начальник мобилизационного отдела генерал Добророльский начал диктовать указ телеграфисткам столичного Главтелеграфа. Причиной стала очередная депеша Николаю от кайзера, предостерегавшего от обвала.
"Национально" же "настроенное" трио (министр и два генерала) утром 30 июля собираются вновь.
- Я имею точные данные, что германская мобилизация идет полным ходом, заявил Янушкевич.
Это была неправда. Немцы объявили мобилизацию только 1 августа. Точнее, на границе с Францией некоторые мобилизационные мероприятия начались уже в последнюю неделю июля, но на русско-германской границе все было спокойно. Граф Игнатьев проезжал Германию 26 июля. Вот его впечатления: "В Эйдкунене, германской пограничной станции, я встретил знакомую и обычную обстановку, разве что только таможенные и железнодорожные служащие показались мне особенно предупредительными. Естественно, что весь день я не отрывался от оконного стекла, стремясь заметить хоть малейшие, но хорошо мне знакомые еще с академии признаки предмобилизационного периода: удлинение посадочных платформ, сосредоточение к большим станциям подвижного железнодорожного состава и тому подобное. Но уже темнело, а мне все еще ничего не удалось заметить"...
Зато что-то "заметил" Янушкевич, и они с Сухомлиновым дозвонились до царя. Николай, выслушав Янушкевича, был краток:
Я прекращаю разговор.
Ваше величество, Сергей Дмитриевич передает свою покорнейшую просьбу позволить сказать вам несколько слов.
- Хорошо...
Сазонов взял трубку:
- Ваше величество, я нижайше прошу аудиенции для неотложного доклада.
Николай помолчал и согласился:
- Приезжайте в три часа.
Сухомлинов еще 12 марта 1914 года в "анонимной" статье в "Биржевых ведомостях" заявил (явно расходясь здесь с фон Яговым): "Россия готова".
Лидер кадетской партии Милюков считал, что "эта статья была фатальна" и стала "одним из толчков, вызвавших войну". Но дальше - больше... 31 мая (по европейскому счету 13 июня, что дает, к слову, занятную символическую инверсию: 31-13) во второй инспирированной Сухомлиновым статье в "Биржевке" заявлялось еще круче: "Россия готова, должна быть готова и Франция".
Казенный же заказ (наряд) на винтовки для самого нашего крупного оружейного завода - Тульского - был следующим: в январе 1914 года - пять (пять!) штук, в феврале - также пять, в марте - шесть, в апреле - пять, в мае - одна (одна!), в июне - опять одна, в июле - одна учебная винтовка.
Что, читатель, не верится? Мне и самому верится в такое с трудом. Но источник-то сведений - авторитетнейший - знаменитый наш оружейник, генерал (и царской, и Советской армий) Владимир Григорьевич Федоров, тогда член оружейного отдела Артиллерийского комитета.
В своих воспоминаниях Федоров писал позже: "За не сколько дней до объявления войны крупнейший завод выпускает одну учебную винтовку в месяц! Так готовилось военное министерство к вооруженному столкновению".
Забегая вперед, скажу, что с началом войны Федоров по дался аж в... Японию за остро необходимыми русской армии хотя бы старыми японскими "арисаками".
А пока война еще не началась, и Сухомлинов в конце июля опять безмятежно подтверждает "полную нашу готовность". Теперь он смотрел в глаза Сазонову, закончившему телефонный разговор с царем, и с нетерпением ждал, что тот скажет...
В три часа я в Петергофе, - успокоил его и Янушкевича Сазонов. - И вот что... Если я смогу его убедить, то звоню вам, генерал, - он повернулся к Янушкевичу, - а вы тотчас звоните на Главтелеграф.
Хорошо, - возбужденно согласился Янушкевич. - А потом я уйду из дома, сломаю телефон и вообще вы меня не отыщете, если опять придет приказ все отменить.
Сазонов же уехал к царю. А через два часа, около пяти вечера 30 июля, он позвонил Янушкевичу:
- Теперь вы можете сломать свой телефон...
Пройдет год. Осенью 1915 года Янушкевич будет телеграфировать Сухомлинову: "Армия 3-я и 8-я растаяли... Кадры тают, а пополнения, получающие винтовки в день боя (!!! -С.К.), наперебой сдаются... Нет винтовок, и 150 тысяч чело век стоят без ружей. Час от часу не легче. Ждем от вас манны небесной. Главное, нельзя ли купить винтовок"...
А германская тяжелая артиллерия, не испытывая недостатка в снарядах, громила без устали безоружные массы мужиков, не имевшие не то что патронов, но, как видим, и самих винтовок...
Глава 5.
Война решена, война началась...
Первым днем мобилизации было назначено 31 июля. В этот день в 12 часов 23 минуты по венскому времени в военное министерство Австро-Венгрии тоже поступил указ о всеобщей мобилизации против России, подписанный императором Францом-Иосифом. Сопоставляя время и учитывая разницу в час, можно предположить, что Австрия решилась не одновременно, а вслед за нами, хоть потом утверждалось и обратное. Впрочем, в войну с Россией австрияки пока не вступали.
Не обошлось в последние предвоенные дни и без кавалера высших германских орденов Черного и Красного Орла Витте.
22 марта 1906 года он в телеграмме берлинскому банкиру Мендельсону по поводу возможного германского займа писал о "мудрых принципах, провозглашенных в Бьорке"...
Принципы в Бьорке провозглашались, как мы помним, действительно неглупые, но Витте их сам же и торпедировал.
Теперь он создавал себе образ противника конфликта, но рецепт его был таким: "Надо вовремя прицыкнуть на этого сумасшедшего нахала Вильгельма". В каком смысле "прицыкнуть" и может ли грозный тон неготовой к войне (по словам самого же Витте) России образумить неплохо готовую к ней Германию этого Сергей Юльевич не пояснял.
В полночь 31 июля к Сазонову пришел в очередной раз германский посол Пурталес. Утром его принимал сам Николай, но что значил Николай в России, если нужно было выручать ее, а не вредить ей? Разговор с царем вышел пустым, и теперь Пурталес стоял перед Сазоновым.
- Господин министр, я уполномочен моим правительством передать Вашему правительству, что если к двенадцати часам первого августа Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию.
- Означает ли это войну? - спросил Сазонов. - Нет, но мы к ней чрезвычайно близки.
Кайзер Вильгельм был импульсивен - спору нет. За треть века единоличной видимой власти он выработал стиль совершенно индивидуальный: эффективный реализм в деталях и энергичные иллюзии в общем видении вещей. Германия его юности была всего лишь юнкерской Пруссией, а Германия его поздней зрелости могучим промышленным рейхом, чьи владения протянулись до экватора. И он очень был склонен считать, что Европа должна считаться с ним более, чем с со бой, поскольку был уверен, что он лучше Европы знает, как можно обеспечить благо не только Германии, но и всего континента... И так ли уж кайзер был неправ?
Еще до войны пастор Фридрих Науманн выдвигал идеи "Срединной Европы" при верховенстве Германии. Такая программа находила подкрепление во взглядах промышленников и финансистов Германии. Сразу после начала военных действий 9 сентября 1914 года эти планы как основные цели войны излагал в особой записке канцлер Бетман-Гельвег. Предполагалось создание среднеевропейского экономического союза в составе Австро-Венгрии, ослабленной Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Польши, а также Италии, Швеции, Норвегии под "фактическим немецким руководством".
Как можно было оценивать такие идеи с точки зрения интересов и перспектив России?
"Срединная Европа" не угрожала России в том случае, если Россия занималась бы исключительно своим внутренним ростом. Мощная объединенная экономика континентальной Европы сразу раскалывала бы все англосаксонские планы мировой гегемонии, но эта же экономика могла помочь нам в строительстве могучей Российской державы, если бы внешние займы шли на эти цели, а не на строительство "стратегических" дорог по болотам.
Могла ли "Срединная Европа" стать результатом войны? В принципе - да, но только если бы в этой войне против Германии не участвовала Россия.
Возможно, Вильгельм, пастор Фридрих Науманн, канцлер Бетман в своих оценках шансов "Срединной Европы" теоретически и не ошибались... Однако практически в том реальном политическом раскладе, который реализовался к 1914 году, их взгляды были опасной мечтой. Воплотиться в реальность она-таки могла! Но лишь в союзе с Россией. А на такую возможность Вильгельм махнул рукой - в другую сторону давно тянул сам "Нью-Бердичев".
И этот противогерманский маневр проделывался там так ловко, что ход и смысл событий не улавливался даже теми, кому по возрасту, по положению и чину не мешало бы оказаться и более прозорливыми.
Так, знаменитый генерал Брусилов даже после Первой мировой войны был уверен в том, что "немец внешний и внутренний был у нас всесилен... В Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценой каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая в то время демонстративно плевала на нас. Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России".
Германия не хотела давать повода к усилению напряженности с Россией. Зато поводы для вражды то и дело давал сам Санкт-Петербург - как чиновный, официальный, так и биржевой.
Чего стоил один шум, поднятый осенью 1913 года вокруг турецкой миссии генерала Лимана фон Сандерса.
Турция обратилась к Германии с просьбой провести полную реорганизацию ее армии. Перевооружить новую армию европейского образца должны были германские оружейные заводы во главе с Круппом.
Конечно, радости для нас в таком сюрпризе было мало. Дружбы с Турцией у нас особой не наблюдалось, зато имелись реальные конфликтные зоны в Закавказье.
Но и немцев можно было понять. От таких предложений и возможностей уважающие себя державы не отказываются. Тут ведь и загрузка своей экономики, и привязка к себе Турции, и интересы Багдадской железной дороги. Так что шуми - не шуми, а Германия от соблазна не отступится. Это было яснее ясного...
Забегая вперед, скажу, что все усилия немцев не особо-то турецкую армию и усилили. Ведь сила современных армий определяется общим уровнем развития общества. А он у тогдашней Турции был еще слишком низким.
Однако вместо того чтобы сделать хорошую мину при плохой игре и максимально сгладить напряженность, обменяв ее на возможные германские уступки нам, Петербург взвился так, что исключительно по нашей инициативе запахло нашей войной с Германией один на один.
До какого-то момента Россию подзуживали еще и из Лон дона. Сэр Эдуард Грей многозначительно давал понять, что он-де не прочь подумать о совместном обращении трех держав (то есть Англии, Франции и России) к Порте...
Но до войны сэр Эдуард доводить дело еще не мог (так со рвалось бы все ее расписание), и поэтому в конце ноября он заявил, что коллективная нота протеста нецелесообразна.
В Берлине относительно умения Альбиона интриговать, конечно, не обманывались. Однако раздражение на Россию было велико из-за нервозности Петербурга, которая, конечно же, была искусственно вызвана Лондоном, Парижем, Нью-Йорком... Очень уж мелким был повод, и очень уж серьезным был итог - русско-германские отношения были испорчены как раз так, как этого и требовали интересы близящейся большой войны.
Итак, к началу 1914 года Германия уже могла понять, что Петербург способен пойти на нее войной. Настроения Франции были известны со времен Седана.
Позицию же Лондона в Берлине оценивали совершенно ошибочно, потому что Англия умело разыгрывала роль нейтрала.
Кайзер, его дипломатическая и генеральская команды мыслить умели, однако разве могли они оценивать расстановку мировых сил так, как эти силы были уже расставлены в действительности? Золотой Интернационал, преследуя свои интересы, уже взял за основу план возвышения США путем мировой войны. И не то что России и Франции, но даже Англии здесь отводилась роль мальчика для битья.
Могли ли так думать в Берлине о "гордом Альбионе", о могучей "Британской империи, над которой не заходило солнце"? Ведь Англии с позиций чисто национальных интересов было нецелесообразно ввязываться в европейскую континентальную войну впрямую.
В Берлине на это рассчитывали, а в Лондоне подобную иллюзию ловко поддерживали. Во имя чего? Ответ, хотя и был верным, звучал странно: во имя того, чтобы в результате "победоносной" для себя войны Англия... стала должником Америки и начала утрачивать свои мировые позиции.
Тарле с издевкой писал: "Впоследствии в Германии с раздражением спрашивали Бетман-Гельвега и других ответственных лиц: как им вообще пришло в голову так странно решать вопрос? Почему им показалось, что придется иметь дело не со всей Антантой?... На этот вопрос не было дано сколько-нибудь основательного ответа. И в самом деле, если дать ответ на этот вопрос было очень трудно даже в 1919 году, то понятно, что в 1913-1914 годах ошибался в этом отношении не только Бетман-Гельвег, но и лица, располагавшие более сильными интеллектуальными средствами, чем этот исполнительный и по-своему добросовестный бюрократ".
Иронизировал Евгений Викторович насчет германского канцлера и его коллег все же зря. В категориях национальной политики государства ответ действительно не отыскивался, а кайзер и его сотрудники были, с одной стороны, исключительно национальными деятелями, а с другой, - общественные науки не изучали. И поэтому не смогли вовремя (да и поз же) увидеть, что ситуацию определяет уже наднациональная политика наднациональных деятелей золотого клана. Мысля в категориях такой "политики", подлинным хозяевам Англии было вполне выгодно и разумно вести свою страну по невыгодному для нее как национального государства пути, пути прямой европейской войны с Германией.
Политика правящей элиты Англии была предательской по отношению к Англии Елизаветы и Нельсона, йоменов Робин Гуда и лондонских докеров, Чосера и Диккенса... Так могло ли националистическое, повторяю, руководство Германии вовремя осмыслить логику такого тотального национального предательства и предвидеть его масштабы?
Последняя неделя июля стала решающим, но логическим завершением тридцатилетних трудов гольштейнов, витте, греев, ротшильдов, пуанкаре, шнейдеров, круппов, армстронгов, барухов, дюпонов, сазоновых, гучковых, черчиллей и рузвельтов.
Уже знакомый нам Брейлсфорд писал перед войной: "Международные отношения фирм, торгующих вооружением, представляют соблазнительную тему для сатиры. Капитал лишен патриотизма. Германская фирма оказывается под руководством французских директоров. В Нобелевский трест и компанию Гарвей входили все ведущие фирмы по производству вооружений: английские, французские, германские и американские. Французская фирма Шнейдер и германская фирма Крупп (две крупнейшие пушечные фирмы мира. - С.К.) объединились в синдикат для разработки железных рудников в Алжире. Число лиц, наживающихся на вооружении и войне, относительно невелико по сравнению со всем населением цивилизованного мира. Но их индивидуальное значение круп нее, они работают в союзе с "обществом" (Брейлсфорд имел в виду, естественно, "светское, высшее общество". - С.К.), которое рассматривает империю как поле для карьеры своих сыновей (то есть, розбери и греев. С.К.), и с финансовыми кругами (то есть Ротшильдами и др. - С.К.}, которые считают ее сферой для инвестиций".
К общей картине единения Золотого Интернационала могу добавить конкретную деталь. Президент сверхаристократического Парижского скакового общества Иоахим Мюрат (прямой потомок наполеоновского маршала) по примеру многих дворянских родов породнился с еврейским капиталом, женившись на богатейшей приемной дочери эльзасского банкира Эттингера.
Теперь наступал их час. Но еще не наступил, потому что Россия была вне игры, и 23 июля ультиматум от Австро-Венгрии получила пока одна Сербия с временем на размышление - двое суток. Империя Габсбургов была самой слабой из великих держав, но прихлопнуть Сербию ей большого труда не составило бы. Мешало то, что министр иностранных дел России С. Сазонов заявлял: Россия не может позволить Австрии "говорить с Сербией угрожающим языком или применить к ней военные меры". Сербия действительно сразу же после получения ультиматума обратилась за помощью к России.
"Логика" была обоюдно странной. Вспомним, читатель, как академик Хвостов уверял через полвека, что в 1914 году войны хотела лишь Германия (читай - с Австро-Венгрией), а России нужно было подождать еще несколько лет, потому что она была не готова. Так зачем же тогда, спрашивается, сазоно-вы-романовылезли на рожон?
Зачем Николай II в феврале 1914 года безответственно за являл сербскому премьеру Пашичу: "Для Сербии мы все сделаем"? Зачем? Ведь его уже не раз предупреждали о безрассудности таких настроений - тот же лидер правых Дурново!
Даже если бы Австрия оккупировала Сербию, что бы произошло? Она заработала бы себе еще одну "национальную" головную боль, а их у Вены хватало и без сербов. Тем временем Россия усилилась бы, Австрия - ослабла, и вот тогда... Тогда можно было бы и двинуться в очередной освободительный поход на земли южных славян. Увы, в Петербурге летом 1914 года никто не мыслил здраво.
Сербия повела себя еще более безответственно. Принято считать, что австрийский ультиматум состоял из таких пунктов, которые при их выполнении уничтожали Сербию как суверенное государство. Сэр Эдуард Грей иезуитски-"просто душно" "сомневался", может ли Россия посоветовать сербам согласиться с ультиматумом, и провокационно прибавлял: "Государство, которое нечто подобное примет, собственно, перестает быть самостоятельным государством".
Однако самостоятельно, суверенно лишь то государство, которое может защитить себя военной силой. А если не может - должно вести себя соответственно.
Впрочем, Грей лгал и по сути. Ультиматум местами был действительно жестким: сербы, например, должны были уволить из армии офицеров по спискам, представленным Веной. Но Сербии он все же не уничтожал и катастрофических угроз там не было. Наверное, поэтому полное содержание ультиматума далеко не всегда приводится даже в толстых исторических трудах.
Ведь знакомство с основным документом, из-за которого началась (как утверждают хором все и на Западе, и на Востоке) МИРОВАЯ ВОЙНА, рождает вопрос: "А имели ли сербы хоть малейшее моральное право отвергать такой ультиматум в то время?". Так или иначе, за 10 минут до истечения срока ультиматума, 25 июля в 17 часов 50 минут, сербский премьер Пашич вручил барону Гизлю ответ. Сербия принимала все пункты, кроме единственного.
Вчитайтесь, а затем вдумайтесь в отвергнутый пункт. После того как сербы приняли условия, если и не ликвидирующие не зависимость страны, то все же серьезно ее ущемляющие, они не согласились с тем, чтобы австрийская полиция участвовала на территории Сербии в расследовании по делу лиц, замешанных в сараевских событиях. При этом сербы сослались на то, что это-де противоречило бы сербской конституции.
Итак, сербы отвергли единственное требование австрийцев, которое было как раз наиболее естественным и законным, а одновременно и самым необременительным.
Если вспомнить, что свою судьбу Сербия была намерена защищать русским оружием, находящимся в русских же руках, то это был, во-первых, фактически ответ из России, дававший "добро" войне. Во-вторых же, по отношению к России со стороны Сербии такое решение было преступнейшей и непрощаемой подлостью! Ведь получалось, что будущая кровь русских мужиков обагрит сербское руководство еще в большей мере, чем российское...
Австрийцы тут же начали мобилизацию против Сербии, но на ее границе с Россией все было спокойно.
Ничего странного. Ни в Берлине, ни в Вене отнюдь не бы ли склонны расценивать происходящее как начало большой войны. Узнав о сербском ответе, Вильгельм писал статс-секретарю фон Ягову: "Уже нет оснований к войне"... Впрочем, одновременно он считал, что Австрии стоит оккупировать Бел град и часть Сербии в качестве "гарантии".
28 июля Австрия объявила Сербии войну, а в ночь на 29 на чала артиллерийский обстрел Белграда. В России Генштаб тут же стал торопить с мобилизацией. Царь склонялся к объявлению то полной, то частичной мобилизации, а Вильгельм телеграммами убеждал его не пороть горячку. Ее действительно можно было и не пороть, потому что Германия ни за что не нанесла бы первый удар по России. Ее целью в случае войны был Париж.
Иначе говоря, если бы царь и наследники Витте не торопились, то даже если бы Германия рискнула воевать, нам скорая опасность не угрожала. Можно было даже формально пойти на войну, спокойно отмобилизоваться и спокойно оградить свои рубежи. А там - посмотрели бы...
Пассивное содействие победе Германии над Францией да же после всех германо-российских недоразумений было бы России выгодно. Но в Петербурге "русские" газеты уже расписывали, как чубатые Кузьки Крючковы входят в Берлин. Царя уверяли, что если объявить лишь частичную мобилизацию (против Австрии), то она сорвет всеобщую (еще и против Германии). Под всей патриотически-квасной пеной скрывалось истинное стремление: нужно поскорее призвать хоть какие-то мужицкие массы, поставить их под ружье и бросить на Германию, чтобы спасти Францию.
Зато Франция как-то сразу начала осторожничать: одно дело - бодро вышагивать на парадах, размахивая шпагой в сторону "пруссаков", и другое со дня на день ожидать их вторжения.
30 июля французы мобилизовали пять пограничных корпусов и тут же то ли из трусости, то ли из предосторожности отвели их передовые части от границы с Германией на десять километров. Чтобы, не дай Бог, не дать немцам повод для по граничных инцидентов. Президент Пуанкаре представлял эти меры русскому послу Извольскому как доказательство миролюбия, а генерал Жоффр успокаивал русского военного агента Игнатьева тем, что это тонкий маневр, и он заранее был предусмотрен планом мобилизации.
Французы могли себе позволить такую "тонкую" игру, поскольку Сазонов с генштабом не забывали о проблемах "сынов свободы"... Фактически уже сразу после 23 июля в приграничных виленском и варшавском округах начались мобилизационные приготовления - еще до официально оформленной реакции царя. Начальник Черниговского гарнизона полков ник Бонч-Бруевич (вскоре - видный штабной генерал) получил секретный пакет из Киева с приказом о немедленном приведении частей гарнизона в предмобилизационное состояние 29 июля в пять часов пополудни, что объективно вынуждало Германию быть начеку.
Наша мобилизационная активность в это время странно сочеталась с нашей дипломатической пассивностью как раз там, где русской дипломатии была необходима чуткость камертона, то есть в Вене и Берлине.
Уже после (!) сараевских выстрелов Сазонов почему-то (?!) разрешил временно оставить "свои" столицы берлинскому послу С. Свербееву и венскому послу Н. Шебеко. Интересно и то, что об этой немаловажной и многозначащей "детали" умалчивают практически все советские авторы. И только известный нам Марков-второй пишет: "В те самые дни, когда окончательно решался роковой вопрос, разразится ли мировая война или удастся ее хотя бы на время оттянуть, ни в Германии, ни в Австро-Венгрии не было императорских русских послов, - один наслаждался отпуском у себя в деревне, другой набирался впечатлений в Петербурге".
Однако в середине июля Свербеев уже был опять в Берлине и посетил статс-секретаря Ягова. Но в те дни, когда еще что-то можно было исправить, нашего посла на месте действительно не было. А теперь, когда уже мобилизовывались приграничные округа, Свербеев мог лишь уныло констатировать в шифрованной телеграмме Сазонову: "Узнав от меня, что мы действительно принуждены мобилизовать четыре военных округа... Ягов в сильном волнении ответил мне, что неожиданное это известие вполне меняет положение и что теперь он не видит уже возможности избежать европейской войны".
Уже в эмиграции Сазонов переврал мнение Ягова, выставив его этаким милитаристом-фаталистом, считающим, что раз уж конфликт неизбежен, так пусть он разразится поскорее. Зато он записал в пацифисты одного из творцов Антанты - Делькассе. Очевидно, Сергей Дмитриевич после всех треволнений и бурных лет числил себя тоже по "миротворческому" ведомству, напрочь отказываясь от своей доли ответственности за войну. Но факты говорят об обратном!
В 1910 году кайзер Вильгельм знакомился с новым русским министром иностранных дел и, отпуская его, сказал:
- Наконец мне пришлось встретиться с русским министром иностранных дел, который мыслит и чувствует как русский.
Сазонов поклонился в ответ, а Вильгельм прибавил:
- С национально настроенным министром нам, немцам, нетрудно будет жить в мире и добром согласии.
Теперь "национально настроенный" Сазонов боялся, как бы не опоздать с войной против немцев. Николай 28 июля спокойно поигрывал в теннис. По окончании дня он отметил в дневнике: "День был необычайно беспокойный. Меня беспрестанно вызывали к телефону то Сазонов, или Сухомлинов, или Янушкевич".
И 29 июля Сазонов после совещания с военным министром Сухомлиновым и начальником Генштаба Янушкевичем добивается от Николая II указа о всеобщей мобилизации. Его приостанавливают за несколько минут до того, как начальник мобилизационного отдела генерал Добророльский начал диктовать указ телеграфисткам столичного Главтелеграфа. Причиной стала очередная депеша Николаю от кайзера, предостерегавшего от обвала.
"Национально" же "настроенное" трио (министр и два генерала) утром 30 июля собираются вновь.
- Я имею точные данные, что германская мобилизация идет полным ходом, заявил Янушкевич.
Это была неправда. Немцы объявили мобилизацию только 1 августа. Точнее, на границе с Францией некоторые мобилизационные мероприятия начались уже в последнюю неделю июля, но на русско-германской границе все было спокойно. Граф Игнатьев проезжал Германию 26 июля. Вот его впечатления: "В Эйдкунене, германской пограничной станции, я встретил знакомую и обычную обстановку, разве что только таможенные и железнодорожные служащие показались мне особенно предупредительными. Естественно, что весь день я не отрывался от оконного стекла, стремясь заметить хоть малейшие, но хорошо мне знакомые еще с академии признаки предмобилизационного периода: удлинение посадочных платформ, сосредоточение к большим станциям подвижного железнодорожного состава и тому подобное. Но уже темнело, а мне все еще ничего не удалось заметить"...
Зато что-то "заметил" Янушкевич, и они с Сухомлиновым дозвонились до царя. Николай, выслушав Янушкевича, был краток:
Я прекращаю разговор.
Ваше величество, Сергей Дмитриевич передает свою покорнейшую просьбу позволить сказать вам несколько слов.
- Хорошо...
Сазонов взял трубку:
- Ваше величество, я нижайше прошу аудиенции для неотложного доклада.
Николай помолчал и согласился:
- Приезжайте в три часа.
Сухомлинов еще 12 марта 1914 года в "анонимной" статье в "Биржевых ведомостях" заявил (явно расходясь здесь с фон Яговым): "Россия готова".
Лидер кадетской партии Милюков считал, что "эта статья была фатальна" и стала "одним из толчков, вызвавших войну". Но дальше - больше... 31 мая (по европейскому счету 13 июня, что дает, к слову, занятную символическую инверсию: 31-13) во второй инспирированной Сухомлиновым статье в "Биржевке" заявлялось еще круче: "Россия готова, должна быть готова и Франция".
Казенный же заказ (наряд) на винтовки для самого нашего крупного оружейного завода - Тульского - был следующим: в январе 1914 года - пять (пять!) штук, в феврале - также пять, в марте - шесть, в апреле - пять, в мае - одна (одна!), в июне - опять одна, в июле - одна учебная винтовка.
Что, читатель, не верится? Мне и самому верится в такое с трудом. Но источник-то сведений - авторитетнейший - знаменитый наш оружейник, генерал (и царской, и Советской армий) Владимир Григорьевич Федоров, тогда член оружейного отдела Артиллерийского комитета.
В своих воспоминаниях Федоров писал позже: "За не сколько дней до объявления войны крупнейший завод выпускает одну учебную винтовку в месяц! Так готовилось военное министерство к вооруженному столкновению".
Забегая вперед, скажу, что с началом войны Федоров по дался аж в... Японию за остро необходимыми русской армии хотя бы старыми японскими "арисаками".
А пока война еще не началась, и Сухомлинов в конце июля опять безмятежно подтверждает "полную нашу готовность". Теперь он смотрел в глаза Сазонову, закончившему телефонный разговор с царем, и с нетерпением ждал, что тот скажет...
В три часа я в Петергофе, - успокоил его и Янушкевича Сазонов. - И вот что... Если я смогу его убедить, то звоню вам, генерал, - он повернулся к Янушкевичу, - а вы тотчас звоните на Главтелеграф.
Хорошо, - возбужденно согласился Янушкевич. - А потом я уйду из дома, сломаю телефон и вообще вы меня не отыщете, если опять придет приказ все отменить.
Сазонов же уехал к царю. А через два часа, около пяти вечера 30 июля, он позвонил Янушкевичу:
- Теперь вы можете сломать свой телефон...
Пройдет год. Осенью 1915 года Янушкевич будет телеграфировать Сухомлинову: "Армия 3-я и 8-я растаяли... Кадры тают, а пополнения, получающие винтовки в день боя (!!! -С.К.), наперебой сдаются... Нет винтовок, и 150 тысяч чело век стоят без ружей. Час от часу не легче. Ждем от вас манны небесной. Главное, нельзя ли купить винтовок"...
А германская тяжелая артиллерия, не испытывая недостатка в снарядах, громила без устали безоружные массы мужиков, не имевшие не то что патронов, но, как видим, и самих винтовок...
Глава 5.
Война решена, война началась...
Первым днем мобилизации было назначено 31 июля. В этот день в 12 часов 23 минуты по венскому времени в военное министерство Австро-Венгрии тоже поступил указ о всеобщей мобилизации против России, подписанный императором Францом-Иосифом. Сопоставляя время и учитывая разницу в час, можно предположить, что Австрия решилась не одновременно, а вслед за нами, хоть потом утверждалось и обратное. Впрочем, в войну с Россией австрияки пока не вступали.
Не обошлось в последние предвоенные дни и без кавалера высших германских орденов Черного и Красного Орла Витте.
22 марта 1906 года он в телеграмме берлинскому банкиру Мендельсону по поводу возможного германского займа писал о "мудрых принципах, провозглашенных в Бьорке"...
Принципы в Бьорке провозглашались, как мы помним, действительно неглупые, но Витте их сам же и торпедировал.
Теперь он создавал себе образ противника конфликта, но рецепт его был таким: "Надо вовремя прицыкнуть на этого сумасшедшего нахала Вильгельма". В каком смысле "прицыкнуть" и может ли грозный тон неготовой к войне (по словам самого же Витте) России образумить неплохо готовую к ней Германию этого Сергей Юльевич не пояснял.
В полночь 31 июля к Сазонову пришел в очередной раз германский посол Пурталес. Утром его принимал сам Николай, но что значил Николай в России, если нужно было выручать ее, а не вредить ей? Разговор с царем вышел пустым, и теперь Пурталес стоял перед Сазоновым.
- Господин министр, я уполномочен моим правительством передать Вашему правительству, что если к двенадцати часам первого августа Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию.
- Означает ли это войну? - спросил Сазонов. - Нет, но мы к ней чрезвычайно близки.
Кайзер Вильгельм был импульсивен - спору нет. За треть века единоличной видимой власти он выработал стиль совершенно индивидуальный: эффективный реализм в деталях и энергичные иллюзии в общем видении вещей. Германия его юности была всего лишь юнкерской Пруссией, а Германия его поздней зрелости могучим промышленным рейхом, чьи владения протянулись до экватора. И он очень был склонен считать, что Европа должна считаться с ним более, чем с со бой, поскольку был уверен, что он лучше Европы знает, как можно обеспечить благо не только Германии, но и всего континента... И так ли уж кайзер был неправ?
Еще до войны пастор Фридрих Науманн выдвигал идеи "Срединной Европы" при верховенстве Германии. Такая программа находила подкрепление во взглядах промышленников и финансистов Германии. Сразу после начала военных действий 9 сентября 1914 года эти планы как основные цели войны излагал в особой записке канцлер Бетман-Гельвег. Предполагалось создание среднеевропейского экономического союза в составе Австро-Венгрии, ослабленной Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Польши, а также Италии, Швеции, Норвегии под "фактическим немецким руководством".
Как можно было оценивать такие идеи с точки зрения интересов и перспектив России?
"Срединная Европа" не угрожала России в том случае, если Россия занималась бы исключительно своим внутренним ростом. Мощная объединенная экономика континентальной Европы сразу раскалывала бы все англосаксонские планы мировой гегемонии, но эта же экономика могла помочь нам в строительстве могучей Российской державы, если бы внешние займы шли на эти цели, а не на строительство "стратегических" дорог по болотам.
Могла ли "Срединная Европа" стать результатом войны? В принципе - да, но только если бы в этой войне против Германии не участвовала Россия.
Возможно, Вильгельм, пастор Фридрих Науманн, канцлер Бетман в своих оценках шансов "Срединной Европы" теоретически и не ошибались... Однако практически в том реальном политическом раскладе, который реализовался к 1914 году, их взгляды были опасной мечтой. Воплотиться в реальность она-таки могла! Но лишь в союзе с Россией. А на такую возможность Вильгельм махнул рукой - в другую сторону давно тянул сам "Нью-Бердичев".
И этот противогерманский маневр проделывался там так ловко, что ход и смысл событий не улавливался даже теми, кому по возрасту, по положению и чину не мешало бы оказаться и более прозорливыми.
Так, знаменитый генерал Брусилов даже после Первой мировой войны был уверен в том, что "немец внешний и внутренний был у нас всесилен... В Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценой каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая в то время демонстративно плевала на нас. Какая же при таких условиях могла быть подготовка умов народа к этой заведомо неминуемой войне, которая должна была решить участь России".