Страница:
У Германии же на Африку был собственный расчет, и кайзер Вильгельм II поддерживал буров. Его приветственная телеграмма Крюгеру после неудачного набега англичан на Трансвааль наделала в Европе много шума. "Нация никогда не забудет этой телеграммы", - восклицала английская "Morning Post", словно Вильгельм поздравлял не людей, отстоявших свою свободу, а поработителей.
Но в тот момент Ротшильду нужно было срочно договориться с немцами, и его компаньон-министр Чемберлен оказывался отличным вариантом, тем более что дело заключалось не в одной лишь Африке. Интересы акционера "Королевской компании Нигера" Чемберлена конфликтовали и с французскими колонизаторами, мешавшими и немцам. А кроме того ближайшего союзника в кабинете Чемберлена герцога Девонширского - обеспокоило состояние дел в Китае, потому что на китайском рынке оперировали текстильщики Ланкашира, а в этот текстиль вложил свои капиталы герцог. Положение же Германии в Китае было очень прочным.
При таком переплетении корыстных интересов временные союзы стали неизбежными, и такие "высокие государственные соображения" не могли не быть приняты во внимание министрами то ли Его Величества короля, то ли Его могущества капитала. Подобные перипетии придавали "высокой политике" и "высшим государственным интересам" дополнительную многозначность и противоречивость.
Так, в начале XX века Родс и Ротшильды решили-таки провести и провели победоносную войну с бурами. Германия отнеслась к ней спокойно. Почему? Да потому, что "в обмен" английские финансовые воротилы не возражали против планов "Дойче банк" и германского правительства построить Багдадскую железную дорогу и усилить германское влияние в Турции.
Немец Сименс едет в Константинополь с дочерью, а за компанию с ними и дочь Джозефа Чемберлена. 10 марта 1899годав Берлин приезжает злейший враг буров Сесиль Родс, а кайзер Вильгельм благосклонно его принимает...
Ничего особенно нового здесь не происходило. Эгоистичность верхов была от них неотделима испокон веку. Но масштабы возможностей были теперь так по-новому велики, что изменяли общество неузнаваемо. Стратегическая цель не менялась: постоянная и максимальная выгода. Тактические средства тоже оставались прежними - временные союзы. А вот стратегическое средство вырисовывалось ранее небывалое: мировая война. И достаточно скоро.
15 декабря 1887 года Энгельс написал в Лондоне слова, на званные Лениным через тридцать лет пророческими: "Для Пруссии-Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы война невиданного ранее размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, - сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите, крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, - крах такой, что короны дюжинами валяются на мостовой. Такова перспектива, если доведенная до крайности система конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи привела ваша мудрость старую Европу".
Это вам не наивные причины Дебидура - "честолюбие какой-либо династии или необдуманный порыв народа", а проникновение в суть. И проникновение тем более выдающееся, что серьезный англичанин Генри Ноэл Брейлсфорд даже в марте 1914 года в книге "Война стали и золота" ошибся, написав: "Эпоха завоеваний в Европе закончилась; и если не считать Балкан и, может быть, окраин Австрийской и Российской империй, то можно с максимально возможной в политике достоверностью сказать, что границы наших современных национальных государств установлены окончательно. Лично я полагаю, что между шестью великими державами не будет больше войн".
Что же, "ура" Энгельсу? Безусловно, но... Но Энгельс был несправедлив к Германии - никакая война, кроме всемирной, была уже невозможна и для Англии, Франции, а особенно для Америки. Более того - не Германия стремилась к войне в первую очередь. Неумно лезла в мировую свару и царская Россия, но она лишь дополняла общую картину. Хотя у России была только ей присущая особенность она заведомо рассматривалась как "серая скотинка" для "убоя". А старались для этого многие.
Скажем, в российской исторической традиции Витте считают фигурой крупной и патриотической. Ссылаются и на мнение Ленина, хотя оценка Лениным деятельности Сергея Юльевича такова: "Блестящий бюджет Россия уже видала (при Витте). Тоже была "свободная наличность", тоже было хвастовство перед Европой, тоже усиленное получение займов от европейской буржуазии. А в результате? Крах".
Крах - слово точное. Перед войной в 1914 году России только для оплаты французским пайщикам очередных купонов займов требовалось полмиллиарда франков в год! Для того чтобы расплатиться, организовывались новые займы. Проценты нарастали на проценты. Общая сумма долга России Франции достигла 27 миллиардов франков. А для народного хозяйства денег не хватало.
Да и хозяйство-то было не впечатляющим, что бы там кто ни говорил о мощном-де "прогрессе" России в начале XX века. В 1988 году в Нью-Йорке была опубликована брошюра Бориса Бразоля "Царствование императора Николая II в цифрах и фактах". Автор пытался доказать, что после революции Россия оказалась, якобы, в упадке - даже железных дорог строила всего по тысяче километров в год, а при царе - по 1 575 километров!
Верно... Но вот грузооборот вырос уже к 1940 году почти в 7 раз, пассажирооборот - в 5 раз... А новое станционное хозяйство? А мосты? А тысячи километров по тундре, пустыне, тайге? А заново построенные дороги после войны?
Бразоль сообщал, что "царский" километр железной дороги стоил дешевле "советского" - всего 74 тысячи рублей. Но "Статистический сборник МПС за 1913 год" давал цену кило метра в 117,3 тысячи рублей для 1910 года и в 123,4 тысячи рублей для 1913 года. Однако царские дороги стоили действительно относительно недорого, потому что были плохи: легкие рельсы, слабый балласт, плохие шпалы...
Главное же - Россия вообще строила не так уж и много - городов, домен, больниц, жилых домов. Россия билась, но все больше запутывалась в паутине и внешних, и внутренних кровососов. И хотя конторы и офисы этих финансовых "пауков" находились по разные стороны государственной границы, обе их разновидности были одинаково чужды России и ее интересам.
Витте порой ставят в заслугу введение в России золотого обращения. Одним из реализаторов идеи был приглашенный Витте из Австро-Венгрии А. Ротштейн, который практически этим и занимался. Но вот слова Государственного контролера Петра Христофоровича Шванебаха: "Переход к золотому обращению совершился у нас главным образом путем накопления золота внешними займами". И поддерживать такой "успех" можно было тоже только новыми займами. Что получалось? Золотой запас был, вроде бы, солидным. Золотое обеспечение бумажных денег составляло около 120%! В результате Запад... высасывал русское золото, а для кредитования национальной промышленности средств не хватало.
Все это было настолько очевидно, что мнения Ленина и Шванебаха, как видим, практически совпадали.
Тогда же Ленин писал о казенном публицисте Гурьеве из правительственного официоза "Россия". Газета "Земщина" определяла его как "публициста с еврейско-либеральным оттенком", и Ленин издевался: "Неужели и официальная "Россия" является еврейско-либеральным органом?". Ленин же пояснял: действительный статский советник Гурьев был личным секретарем у Витте. А редактором "России", к слову, был бывший профессор права Демидовского лицея... Илья Яковлевич Гурлянд. Так что оттенок определялся все же верно.
С именем Витте часто связывают рост железных дорог и реже - рост пьянства на Руси. А ведь это он (правда, он ли один?) провел весьма занятную финансово-социальную новацию с казенной монополией на водку. Вот как описывал ее последствия потомственный монархист В. Шульгин: "Картины, разыгрывавшиеся перед магазинами "монопольки", были отвратительны. Раньше люди пили в кабаках и корчмах. Там они сидели за столами и кое-чем закусывали. И как-никак не только орали пьяные песни, но иногда и беседовали. Кабак был в некотором роде клубом, хотя и низко пробным. После реформы кабаки закрылись. Потребители водки пили ее прямо из горлышка на улице, и упившиеся лежали тут же"...
Итак, до Витте простому человеку было где выпить и закусить. После Витте можно было только "налакаться". Замечу в скобках, что примерно по той же схеме уже в советское время с какого-то момента запретили употребление спиртного в столовых. Социальный результат этой меры очень напоминал "виттевский".
Стараниями Витте бюджет становился все более паразитическим и наполнялся не столько за счет прироста производства, сколько "пьяными" доходами. Чистый доход винной монополии возрос с 188 миллионов рублей в 1900 году до 675 миллионов в 1913 и составил около 30% доходной части воистину "пьяного" бюджета.
Бывший Председатель Совета Министров и министр финансов Российской империи Владимир Николаевич Коковцов в своих воспоминаниях пишет, как весной 1913 года Витте одно время морочил ему голову с неким проектом отрезвления России, но так никакого проекта и не представил. Зато в конце года разразился в Государственном совете по этому поводу чисто истерической, по словам Коковцова, речью, закончив ее истошным "Караул!"... Речь, конечно, была чистым камуфляжем и явно предназначалась "для истории" - мол, не Витте споил Россию, он ее "отрезвить" хотел. "Это слово "караул", - вспоминал Коковцов, - было произнесено таким неистовым, визгливым голосом, что весь Государственный совет буквально пришел в нескрываемое недоумение не от произведенного впечатления, а от неожиданности выходки, от беззастенчивости речи"...
Пожалуй, в представленном кратком наброске с натуры личность Витте обрисована до забавного точно. Сергей Юльевич был хамелеоном - в жизни, в политике, в воззрениях. Возможно, именно его абсолютная бессовестность в сочетании с быстрым умом и дворянским происхождением привлекли к нему внимание еврейской буржуазной элиты в России уже на ранних этапах карьеры будущего графа... Ведь Витте пришел в государственную политику России с частной службы в акционерном обществе Юго-Западных железных дорог. А российские железные дороги - это еврейские магнаты Блиох, Гинцбурги, Варшавский, Поляковы. За свою долгую карьеру Витте не раз вступал в видимые конфликты с еврейскими деловыми кругами (с тем же Поляковым), но без теснейшего и теплого с ними сотрудничества его карьера просто не состоялась бы.
Причем, если пойти по пути авантюрных предположений, то прорыв Витте на высшие ступени официальной бюрократической лестницы можно представить как очень хитрую много ходовую комбинацию железнодорожной элиты. Комбинацию, где Сергей Юльевич сыграл роль пешки, уверенно продвигаемой опытным игроком в ферзи.
Витте сделал молниеносную карьеру. Закончив математический факультет Новороссийского университета в Одессе (!), он почти сразу начал служить на частных железных дорогах. В 1888 году тридцатидевятилетний Витте управляющий Юго-Западными железными дорогами, где председателем правления был Блиох. По этим дорогам нередко ездил сам император Александр III - из Петербурга в Крым и обратно. Литерный царский поезд ходил со скоростями курьерскими. Ходил из года в год, и никаких происшествий с ним не случалось.
Рассказ о том, что произошло далее, абсолютно достоверен - он взят из мемуаров самого Витте.
По службе Витте приходилось такие поезда сопровождать, но к особе императора его не допускали. Все, что мог узреть Сергей Юльевич, - так это заношенные штаны Александра, которые латал ночами царский камердинер Котов (царь обнов не любил и занашивал одежду до ветхости).
Все шло заведенным порядком и особого внимания на служащего Блиоха никто не обращал. Причем даже с Витте "на борту" поезда скорости не сбавляли.
И вдруг... Вдруг в августе 1888 года управляющий дорогами Витте начинает категорически требовать снижения скорости хода императорского поезда, ибо иначе он-де не гарантирует безопасности. Казалось бы, есть сомнения, проведи нужные дорожные работы. Но нет - Витте требует снижения хода, и министру путей сообщения адмиралу Посьету приходится переделывать график движения, увеличив его на три часа. В результате в Фастове на Витте обращается непосредственно высочайшее неудовольствие. Вначале, впрочем, его передает начальник царской охраны генерал Черевин, но Витте начинает возражать Черевину в тонах чрезмерно громких. И тогда... И тогда из салона выходит САМ Александр III и перебивает "ретивого служаку":
- Да что Вы говорите. Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на Вашей дороге нельзя ехать просто потому, что Ваша дорога жидовская.
Витте примолк, зато заговорил Посьет:
- Дорога Ваша, голубчик, не в порядке. На других же дорогах мы ездим быстро и никто государя везти медленно не осмеливается.
И тут Витте взвился:
- Знаете, Ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят, а я государю императору голову ломать не хочу, потому что кончится это тем, что Вы таким образом государю голову сломаете!
И исполнилось по его слову! Прошли два месяца. Срок до статочный для того, чтобы не вызывать лишних подозрений, но недостаточный для того, чтобы "усердие" Витте забылось. И 17 октября 1888 года около станции Борки под Харьковом (конечно же, не на Юго-Западной, а на Харьково-Николаевской дороге) поезд с Александром III и его семьей полетел под откос...
Витте, назначенный одним из экспертов, описывая происшедший инцидент, сочинил целую былину о том, как богатырь-император на своей спине удерживал крышу столового вагона, спасая домашних и прислугу. Эта живописная картина кочует из книги в книгу, но в действительности царскую семью вместе с императором спасли стены вагона, сдвинувшиеся "домиком" и задержавшие падение крыши.
Таким же живописным оказалось и экспертное заключение Витте в целом. И с ним не согласились ни А. Кони, при ехавший из Петербурга, ни директор Харьковского технологического института, инженер-технолог и профессор механики В. Кирпичев.
Витте печатно оспаривал мнение Кирпичева, заявляя, что тот-де "не знает железнодорожной практики". А ведь инженерное чутье у оппонента Витте было заложено, что называется, в генах. Кирпичевы - целая династия ученых-инженеров. Брат Михаил - химик, сотрудник Менделеева. Брат Нил генерал, профессор Николаевской военно-инженерной академии, а в советское время - преподаватель Военно-инженерной академии имени В. Куйбышева. Сын Михаил - советский ученый, теплотехник, академик. Так что насчет "некомпетентности" Кирпичева наводил Сергей Юльевич тень на плетень.
Однако дело было сделано - Александр вспомнил о "строптивце"-"прозорливце", рубящем царям правду-матку в глаза. И... Витте был предложен пост директора департамента железнодорожных дел министерства финансов.
Может, впрочем, царю о Витте и напомнили, а насчет поста подсказали. Ведь почему-то инженерного пророка не в МПС (министерство путей сообщения) определили, а к финансам.
Отсюда и пошло...
Витте, всей своей судьбой связанный с еврейским финансово-промышленным капиталом, оказался настолько на своем (для этого капитала) месте, что поневоле призадумаешься: не слишком ли кстати разыгралась вначале в Фастове, а затем под Борками эта "карьерно-катастрофическая" история? Ведь "карманный" Витте нужен был блиохам дозарезу: в России разворачивалось грандиозное железнодорожное строительство, и нечистые загребущие руки на нем можно было нагреть лучше, чем на чем-либо другом.
"Фокусничал" Витте на постах министра финансов и премьер-министра много. Он лишил ссуд Государственного банка наиболее здоровые финансово-промышленные группы фон Дервиза, Алчевского, Мамонтова.
В 1899 году с его подачи возникло и "дело" Саввы Ивановича Мамонтова русского мецената и председателя правления общества Московско-Ярославско-Архангельской дороги. Мамонтов затеял новый крупный железнодорожный проект на Севере - для России крайне полезный. Витте вначале его притворно поддержал, а потом сам же и "потопил", лишив поддержки. Да еще и возбудил против Мамонтовых уголовное дело. По суду присяжных они были оправданы, однако разорения избежать не смогли. Был похоронен и перспективный экономический проект развития русского Севера. В России открыто говорили, что за крахом Мамонтова стоят происки еврейских банкиров.
Защитники Витте пытались доказывать, что, мол, "инвестиционное раскручивание экономики путем казенных субсидий имеет логические пределы" должны действовать механизмы саморегуляции. Но ведь даже эти "логические пределы" были в России далеко не достигнуты.
Витте изображал себя поборником "честного бизнеса", но железную дорогу Пермь-Котлас (часть линии Петербург-Вологда-Вятка, которую он не дал построить Мамонтову) позже строил родственник жены Витте - инженер Быховец. А на смену Мамонтову в правлении Архангельско-Ярославской дороги пришел другой ее родственник - врач Леви.
Долгое время Витте управлял и Министерством путей со общения. В выпущенной в свет в 1989 году политической биографии Витте, написанной историком А. Игнатьевым, представлено, как Витте проводил-де "политику сосредоточения железных дорог в руках государства путем выкупа частных до рог и казенного железнодорожного строительства".
А вот результат этой "благородной" работы на благо государства. В Германии к 1913 году казенная железнодорожная сеть составляла 94% от общей, а в России - только 67% Германские дороги были неубыточны, а российские убыточны. Но лишь для казны. Что же касается частных акционеров, то они за 29 лет - с 1885 по 1913 год - получили почти 4 миллиарда рублей чистого дохода. Золотом.
Такой вот был Витте "государственный деятель" и "славянофил" (как его аттестуют некоторые биографы на том основании, что он в юности тиснул пару статей в газете Аксакова "Русь" и записался в "Священную дружину" графа Шувалова, из которой, присягнув на верность, быстренько вышел).
Много позже в предисловии к мемуарам уже покойного мужа Матильда Ивановна -Исааковна Витте жаловалась: "При дворе, среди консерваторов, у либералов, в демократических кругах - всюду на графа Витте смотрели как на человека "чужого". Он искал блага своей родине, идя собственными путями, и поэтому имел мало постоянных попутчиков".
Итак, блага искал, возможности для делания блага имел огромные, но попутчиков на пути служения Родине у него было мало. По мнению графини, один лишь граф Витте о России и радел, а рядом была еще одна понимающая его радетельница - она сама. О Ротштейне и Ротшильдах, для кого Витте чужим не был, графиня не упомянула, надо полагать, исключительно из чувства ревности.
В действительности Витте оказался гением приспособленчества, услужливости и угадывания "откуда ветер дует". И то, как прочно этот идеальный хамелеон связал себя с младых ногтей именно с интернациональными еврейскими финансовыми кругами, лучше многого показывало, кто в России все более властно и своекорыстно "заказывает музыку".
И это не голословное утверждение, читатель. Вот как на кануне Первой мировой войны описывал изменение внутри-российской ситуации с начала 80-х годов XIX века журнал "Еврейская старина": "В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик в предпринимателя высокого полета, а их служащие - в столичных денди. Образовалась фаланга биржевых маклеров, производивших колоссальные воздушные обороты. Один петербургский еврей-старожил восхищался: "Что был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!"...
А вот еще одно свидетельство, интересное настолько, что я просто приведу отрывок из воспоминаний графа Игнатьева "Пятьдесят лет в строю", относящийся к 1896 г.: "На одном из дежурств по полку (граф тогда только что вышел в гвардейский кавалергардский полк. - С.К.) ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что "Александр Иваныч померли". Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно отдавая честь всем проходящим.
Откуда же пришел к нам Александр Иванович? Оказалось, еще в начале 70-х годов печи в полку неимоверно дымили и ни кто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк печника из еврейских кантонистов (были такие военные воспитанники, обязанные позже отслужить. - С.К.), Ошанского. При нем печи горели исправно, а без него дымили. Все твердо это знали и, в обход всех правил и законов, задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную "беспорочную службу". И вот его не стало...
Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось - и это никому из нас не могло прийти в голову, что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе петербургской еврейской общины. На следующее утро к полудню полковой манеж принял необычный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды во главе со всеми бывшими командирами полка. У гроба Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским торговым и финансовым. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полка,.. Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах".
Сам Игнатьев видел в рассказанной им истории всего лишь забавный курьез, но дыма, как известно, без огня не бывает. Гвардейские печи "задымили", а потом четверть века жить не могли без Ошанского, надо полагать, не зря. Похоже, кому-то очень уж нужно было, чтобы за "дымовой завесой" гвардейских печей десятилетиями скрывалась неприметная, но, как видим, отнюдь не незначительная фигура.
И картину Игнатьев невольно нарисовал скорее зловещую, чем курьезную. Императорский Санкт-Петербург воистину становился "Нью-Бердичевом".
Во главе Ленского золотопромышленного товарищества оказывается сын барона Евзеля Гинцбурга Гораций и сын Горация - Габриэль. В 1908 году к русской золотодобыче подключается такой своеобразный "англичанин", как барон Джеймс де Гирш и его банкирский дом. Гирш орудует также в Южной Африке, что означает - на пару с Ротшильдами. Не обошлось и без могущественного москвича Самуила Полякова (чья дочь была замужем за де Гиршем), а также парижанина (бывшего петербуржца) барона-банкира Жака Гинзбурга. Дмитрий Рубинштейн выходит в банкиры последней "нью-бердичевской" императрицы Алике. И с 1891 года неофициальным, а с 1894 года - уже официальным агентом российского Министерства финансов во Франции на долгие годы (до самой войны и позже) становится действительный тайный советник (чин II класса!), кавалер ордена Белого Орла, французский финансист Артур Рафалович. Впрочем, читатель, непосредственно русскую землю Рафаловичи тоже без благодеяний не оставили в Одессе имелся банкирский дом "Рафалович и сыновья". Лучшим другом Рафаловичей был помещик Абаза, чей племянник "организовал" России войну с Японией.
Возвращаясь же к Витте, можно подытожить: не уважая и не признавая новую "бердичевекую" ипостась "града Петрова", ни один финансист - ни частный, ни казенный - долго на своем месте не усидел бы. С другой стороны, возникшему союзу Петербурга, Парижа и Лондона невозможно было не привлечь к затеваемой европейской войне русского мужика в качестве разменной монеты для оплаты крупных комбинаций.
Глава 3.
Россия и Германия: стравить!
Комбинации же задумывались серьезно. То, что война лишь продолжает политику другими средствами, мир знал еще со времен Клаузевица. Будущая мировая война тоже была, естественно, средством. И в качестве такового она должна была обеспечить выполнение сразу трех задач.
Надо было, скажем, сбить социальную напряженность. В третью, впрочем, очередь.
Во вторую очередь война должна была дать невиданные ранее дивиденды. Особую для капитала прибыльность военных государственных заказов хорошо объяснил американский публицист Гершль Мейер: "Даже тогда, когда 75-90% производственной мощности компании используются для гражданского производства, и только 10-25% - для военных заказов, имен но последние играют решающую роль для предпринимателей. Гражданская продукция покрывает расходы на материалы, амортизацию, заработную плату, жалованье служащим, аренду и прочее. А военная продукция дает чистую сверхприбыль".
Все верно: ведь здесь платит особый - нерыночный потребитель. Цены на военную продукцию определяются не себестоимостью, а возможностями казны. Казна же развитых государств становилась бездонной за счет наращивания государственного долга. Кредиторами выступали рядовые налогоплательщики, только проценты с долга выплачивали не им, а они сами. Кровью.
Но даже сверхприбыль играла вторую роль. В первую очередь война предполагалась как средство быстрого передела мира. Да, германский пример был наиболее ярким, но не решающим. Молодой рейх оказался нашпигован, как добрая немецкая кровяная колбаса тмином, не только идеями агрессивного пангерманизма, но и могучими крупповскими двенадцати дюймовыми стволами. Достаточно взглянуть на старую фото панораму орудийного цеха десятых годов на заводе Круппа, где стальных "хоботов" только в пределах видимости насчитывается с полсотни, чтобы понять: насколько война для капитала Германии была делом решенным. Но решенным в том случае, если колониальные державы не уступят им часть планетной добычи полюбовно.
Но в тот момент Ротшильду нужно было срочно договориться с немцами, и его компаньон-министр Чемберлен оказывался отличным вариантом, тем более что дело заключалось не в одной лишь Африке. Интересы акционера "Королевской компании Нигера" Чемберлена конфликтовали и с французскими колонизаторами, мешавшими и немцам. А кроме того ближайшего союзника в кабинете Чемберлена герцога Девонширского - обеспокоило состояние дел в Китае, потому что на китайском рынке оперировали текстильщики Ланкашира, а в этот текстиль вложил свои капиталы герцог. Положение же Германии в Китае было очень прочным.
При таком переплетении корыстных интересов временные союзы стали неизбежными, и такие "высокие государственные соображения" не могли не быть приняты во внимание министрами то ли Его Величества короля, то ли Его могущества капитала. Подобные перипетии придавали "высокой политике" и "высшим государственным интересам" дополнительную многозначность и противоречивость.
Так, в начале XX века Родс и Ротшильды решили-таки провести и провели победоносную войну с бурами. Германия отнеслась к ней спокойно. Почему? Да потому, что "в обмен" английские финансовые воротилы не возражали против планов "Дойче банк" и германского правительства построить Багдадскую железную дорогу и усилить германское влияние в Турции.
Немец Сименс едет в Константинополь с дочерью, а за компанию с ними и дочь Джозефа Чемберлена. 10 марта 1899годав Берлин приезжает злейший враг буров Сесиль Родс, а кайзер Вильгельм благосклонно его принимает...
Ничего особенно нового здесь не происходило. Эгоистичность верхов была от них неотделима испокон веку. Но масштабы возможностей были теперь так по-новому велики, что изменяли общество неузнаваемо. Стратегическая цель не менялась: постоянная и максимальная выгода. Тактические средства тоже оставались прежними - временные союзы. А вот стратегическое средство вырисовывалось ранее небывалое: мировая война. И достаточно скоро.
15 декабря 1887 года Энгельс написал в Лондоне слова, на званные Лениным через тридцать лет пророческими: "Для Пруссии-Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы война невиданного ранее размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, - сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите, крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, - крах такой, что короны дюжинами валяются на мостовой. Такова перспектива, если доведенная до крайности система конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи привела ваша мудрость старую Европу".
Это вам не наивные причины Дебидура - "честолюбие какой-либо династии или необдуманный порыв народа", а проникновение в суть. И проникновение тем более выдающееся, что серьезный англичанин Генри Ноэл Брейлсфорд даже в марте 1914 года в книге "Война стали и золота" ошибся, написав: "Эпоха завоеваний в Европе закончилась; и если не считать Балкан и, может быть, окраин Австрийской и Российской империй, то можно с максимально возможной в политике достоверностью сказать, что границы наших современных национальных государств установлены окончательно. Лично я полагаю, что между шестью великими державами не будет больше войн".
Что же, "ура" Энгельсу? Безусловно, но... Но Энгельс был несправедлив к Германии - никакая война, кроме всемирной, была уже невозможна и для Англии, Франции, а особенно для Америки. Более того - не Германия стремилась к войне в первую очередь. Неумно лезла в мировую свару и царская Россия, но она лишь дополняла общую картину. Хотя у России была только ей присущая особенность она заведомо рассматривалась как "серая скотинка" для "убоя". А старались для этого многие.
Скажем, в российской исторической традиции Витте считают фигурой крупной и патриотической. Ссылаются и на мнение Ленина, хотя оценка Лениным деятельности Сергея Юльевича такова: "Блестящий бюджет Россия уже видала (при Витте). Тоже была "свободная наличность", тоже было хвастовство перед Европой, тоже усиленное получение займов от европейской буржуазии. А в результате? Крах".
Крах - слово точное. Перед войной в 1914 году России только для оплаты французским пайщикам очередных купонов займов требовалось полмиллиарда франков в год! Для того чтобы расплатиться, организовывались новые займы. Проценты нарастали на проценты. Общая сумма долга России Франции достигла 27 миллиардов франков. А для народного хозяйства денег не хватало.
Да и хозяйство-то было не впечатляющим, что бы там кто ни говорил о мощном-де "прогрессе" России в начале XX века. В 1988 году в Нью-Йорке была опубликована брошюра Бориса Бразоля "Царствование императора Николая II в цифрах и фактах". Автор пытался доказать, что после революции Россия оказалась, якобы, в упадке - даже железных дорог строила всего по тысяче километров в год, а при царе - по 1 575 километров!
Верно... Но вот грузооборот вырос уже к 1940 году почти в 7 раз, пассажирооборот - в 5 раз... А новое станционное хозяйство? А мосты? А тысячи километров по тундре, пустыне, тайге? А заново построенные дороги после войны?
Бразоль сообщал, что "царский" километр железной дороги стоил дешевле "советского" - всего 74 тысячи рублей. Но "Статистический сборник МПС за 1913 год" давал цену кило метра в 117,3 тысячи рублей для 1910 года и в 123,4 тысячи рублей для 1913 года. Однако царские дороги стоили действительно относительно недорого, потому что были плохи: легкие рельсы, слабый балласт, плохие шпалы...
Главное же - Россия вообще строила не так уж и много - городов, домен, больниц, жилых домов. Россия билась, но все больше запутывалась в паутине и внешних, и внутренних кровососов. И хотя конторы и офисы этих финансовых "пауков" находились по разные стороны государственной границы, обе их разновидности были одинаково чужды России и ее интересам.
Витте порой ставят в заслугу введение в России золотого обращения. Одним из реализаторов идеи был приглашенный Витте из Австро-Венгрии А. Ротштейн, который практически этим и занимался. Но вот слова Государственного контролера Петра Христофоровича Шванебаха: "Переход к золотому обращению совершился у нас главным образом путем накопления золота внешними займами". И поддерживать такой "успех" можно было тоже только новыми займами. Что получалось? Золотой запас был, вроде бы, солидным. Золотое обеспечение бумажных денег составляло около 120%! В результате Запад... высасывал русское золото, а для кредитования национальной промышленности средств не хватало.
Все это было настолько очевидно, что мнения Ленина и Шванебаха, как видим, практически совпадали.
Тогда же Ленин писал о казенном публицисте Гурьеве из правительственного официоза "Россия". Газета "Земщина" определяла его как "публициста с еврейско-либеральным оттенком", и Ленин издевался: "Неужели и официальная "Россия" является еврейско-либеральным органом?". Ленин же пояснял: действительный статский советник Гурьев был личным секретарем у Витте. А редактором "России", к слову, был бывший профессор права Демидовского лицея... Илья Яковлевич Гурлянд. Так что оттенок определялся все же верно.
С именем Витте часто связывают рост железных дорог и реже - рост пьянства на Руси. А ведь это он (правда, он ли один?) провел весьма занятную финансово-социальную новацию с казенной монополией на водку. Вот как описывал ее последствия потомственный монархист В. Шульгин: "Картины, разыгрывавшиеся перед магазинами "монопольки", были отвратительны. Раньше люди пили в кабаках и корчмах. Там они сидели за столами и кое-чем закусывали. И как-никак не только орали пьяные песни, но иногда и беседовали. Кабак был в некотором роде клубом, хотя и низко пробным. После реформы кабаки закрылись. Потребители водки пили ее прямо из горлышка на улице, и упившиеся лежали тут же"...
Итак, до Витте простому человеку было где выпить и закусить. После Витте можно было только "налакаться". Замечу в скобках, что примерно по той же схеме уже в советское время с какого-то момента запретили употребление спиртного в столовых. Социальный результат этой меры очень напоминал "виттевский".
Стараниями Витте бюджет становился все более паразитическим и наполнялся не столько за счет прироста производства, сколько "пьяными" доходами. Чистый доход винной монополии возрос с 188 миллионов рублей в 1900 году до 675 миллионов в 1913 и составил около 30% доходной части воистину "пьяного" бюджета.
Бывший Председатель Совета Министров и министр финансов Российской империи Владимир Николаевич Коковцов в своих воспоминаниях пишет, как весной 1913 года Витте одно время морочил ему голову с неким проектом отрезвления России, но так никакого проекта и не представил. Зато в конце года разразился в Государственном совете по этому поводу чисто истерической, по словам Коковцова, речью, закончив ее истошным "Караул!"... Речь, конечно, была чистым камуфляжем и явно предназначалась "для истории" - мол, не Витте споил Россию, он ее "отрезвить" хотел. "Это слово "караул", - вспоминал Коковцов, - было произнесено таким неистовым, визгливым голосом, что весь Государственный совет буквально пришел в нескрываемое недоумение не от произведенного впечатления, а от неожиданности выходки, от беззастенчивости речи"...
Пожалуй, в представленном кратком наброске с натуры личность Витте обрисована до забавного точно. Сергей Юльевич был хамелеоном - в жизни, в политике, в воззрениях. Возможно, именно его абсолютная бессовестность в сочетании с быстрым умом и дворянским происхождением привлекли к нему внимание еврейской буржуазной элиты в России уже на ранних этапах карьеры будущего графа... Ведь Витте пришел в государственную политику России с частной службы в акционерном обществе Юго-Западных железных дорог. А российские железные дороги - это еврейские магнаты Блиох, Гинцбурги, Варшавский, Поляковы. За свою долгую карьеру Витте не раз вступал в видимые конфликты с еврейскими деловыми кругами (с тем же Поляковым), но без теснейшего и теплого с ними сотрудничества его карьера просто не состоялась бы.
Причем, если пойти по пути авантюрных предположений, то прорыв Витте на высшие ступени официальной бюрократической лестницы можно представить как очень хитрую много ходовую комбинацию железнодорожной элиты. Комбинацию, где Сергей Юльевич сыграл роль пешки, уверенно продвигаемой опытным игроком в ферзи.
Витте сделал молниеносную карьеру. Закончив математический факультет Новороссийского университета в Одессе (!), он почти сразу начал служить на частных железных дорогах. В 1888 году тридцатидевятилетний Витте управляющий Юго-Западными железными дорогами, где председателем правления был Блиох. По этим дорогам нередко ездил сам император Александр III - из Петербурга в Крым и обратно. Литерный царский поезд ходил со скоростями курьерскими. Ходил из года в год, и никаких происшествий с ним не случалось.
Рассказ о том, что произошло далее, абсолютно достоверен - он взят из мемуаров самого Витте.
По службе Витте приходилось такие поезда сопровождать, но к особе императора его не допускали. Все, что мог узреть Сергей Юльевич, - так это заношенные штаны Александра, которые латал ночами царский камердинер Котов (царь обнов не любил и занашивал одежду до ветхости).
Все шло заведенным порядком и особого внимания на служащего Блиоха никто не обращал. Причем даже с Витте "на борту" поезда скорости не сбавляли.
И вдруг... Вдруг в августе 1888 года управляющий дорогами Витте начинает категорически требовать снижения скорости хода императорского поезда, ибо иначе он-де не гарантирует безопасности. Казалось бы, есть сомнения, проведи нужные дорожные работы. Но нет - Витте требует снижения хода, и министру путей сообщения адмиралу Посьету приходится переделывать график движения, увеличив его на три часа. В результате в Фастове на Витте обращается непосредственно высочайшее неудовольствие. Вначале, впрочем, его передает начальник царской охраны генерал Черевин, но Витте начинает возражать Черевину в тонах чрезмерно громких. И тогда... И тогда из салона выходит САМ Александр III и перебивает "ретивого служаку":
- Да что Вы говорите. Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на Вашей дороге нельзя ехать просто потому, что Ваша дорога жидовская.
Витте примолк, зато заговорил Посьет:
- Дорога Ваша, голубчик, не в порядке. На других же дорогах мы ездим быстро и никто государя везти медленно не осмеливается.
И тут Витте взвился:
- Знаете, Ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят, а я государю императору голову ломать не хочу, потому что кончится это тем, что Вы таким образом государю голову сломаете!
И исполнилось по его слову! Прошли два месяца. Срок до статочный для того, чтобы не вызывать лишних подозрений, но недостаточный для того, чтобы "усердие" Витте забылось. И 17 октября 1888 года около станции Борки под Харьковом (конечно же, не на Юго-Западной, а на Харьково-Николаевской дороге) поезд с Александром III и его семьей полетел под откос...
Витте, назначенный одним из экспертов, описывая происшедший инцидент, сочинил целую былину о том, как богатырь-император на своей спине удерживал крышу столового вагона, спасая домашних и прислугу. Эта живописная картина кочует из книги в книгу, но в действительности царскую семью вместе с императором спасли стены вагона, сдвинувшиеся "домиком" и задержавшие падение крыши.
Таким же живописным оказалось и экспертное заключение Витте в целом. И с ним не согласились ни А. Кони, при ехавший из Петербурга, ни директор Харьковского технологического института, инженер-технолог и профессор механики В. Кирпичев.
Витте печатно оспаривал мнение Кирпичева, заявляя, что тот-де "не знает железнодорожной практики". А ведь инженерное чутье у оппонента Витте было заложено, что называется, в генах. Кирпичевы - целая династия ученых-инженеров. Брат Михаил - химик, сотрудник Менделеева. Брат Нил генерал, профессор Николаевской военно-инженерной академии, а в советское время - преподаватель Военно-инженерной академии имени В. Куйбышева. Сын Михаил - советский ученый, теплотехник, академик. Так что насчет "некомпетентности" Кирпичева наводил Сергей Юльевич тень на плетень.
Однако дело было сделано - Александр вспомнил о "строптивце"-"прозорливце", рубящем царям правду-матку в глаза. И... Витте был предложен пост директора департамента железнодорожных дел министерства финансов.
Может, впрочем, царю о Витте и напомнили, а насчет поста подсказали. Ведь почему-то инженерного пророка не в МПС (министерство путей сообщения) определили, а к финансам.
Отсюда и пошло...
Витте, всей своей судьбой связанный с еврейским финансово-промышленным капиталом, оказался настолько на своем (для этого капитала) месте, что поневоле призадумаешься: не слишком ли кстати разыгралась вначале в Фастове, а затем под Борками эта "карьерно-катастрофическая" история? Ведь "карманный" Витте нужен был блиохам дозарезу: в России разворачивалось грандиозное железнодорожное строительство, и нечистые загребущие руки на нем можно было нагреть лучше, чем на чем-либо другом.
"Фокусничал" Витте на постах министра финансов и премьер-министра много. Он лишил ссуд Государственного банка наиболее здоровые финансово-промышленные группы фон Дервиза, Алчевского, Мамонтова.
В 1899 году с его подачи возникло и "дело" Саввы Ивановича Мамонтова русского мецената и председателя правления общества Московско-Ярославско-Архангельской дороги. Мамонтов затеял новый крупный железнодорожный проект на Севере - для России крайне полезный. Витте вначале его притворно поддержал, а потом сам же и "потопил", лишив поддержки. Да еще и возбудил против Мамонтовых уголовное дело. По суду присяжных они были оправданы, однако разорения избежать не смогли. Был похоронен и перспективный экономический проект развития русского Севера. В России открыто говорили, что за крахом Мамонтова стоят происки еврейских банкиров.
Защитники Витте пытались доказывать, что, мол, "инвестиционное раскручивание экономики путем казенных субсидий имеет логические пределы" должны действовать механизмы саморегуляции. Но ведь даже эти "логические пределы" были в России далеко не достигнуты.
Витте изображал себя поборником "честного бизнеса", но железную дорогу Пермь-Котлас (часть линии Петербург-Вологда-Вятка, которую он не дал построить Мамонтову) позже строил родственник жены Витте - инженер Быховец. А на смену Мамонтову в правлении Архангельско-Ярославской дороги пришел другой ее родственник - врач Леви.
Долгое время Витте управлял и Министерством путей со общения. В выпущенной в свет в 1989 году политической биографии Витте, написанной историком А. Игнатьевым, представлено, как Витте проводил-де "политику сосредоточения железных дорог в руках государства путем выкупа частных до рог и казенного железнодорожного строительства".
А вот результат этой "благородной" работы на благо государства. В Германии к 1913 году казенная железнодорожная сеть составляла 94% от общей, а в России - только 67% Германские дороги были неубыточны, а российские убыточны. Но лишь для казны. Что же касается частных акционеров, то они за 29 лет - с 1885 по 1913 год - получили почти 4 миллиарда рублей чистого дохода. Золотом.
Такой вот был Витте "государственный деятель" и "славянофил" (как его аттестуют некоторые биографы на том основании, что он в юности тиснул пару статей в газете Аксакова "Русь" и записался в "Священную дружину" графа Шувалова, из которой, присягнув на верность, быстренько вышел).
Много позже в предисловии к мемуарам уже покойного мужа Матильда Ивановна -Исааковна Витте жаловалась: "При дворе, среди консерваторов, у либералов, в демократических кругах - всюду на графа Витте смотрели как на человека "чужого". Он искал блага своей родине, идя собственными путями, и поэтому имел мало постоянных попутчиков".
Итак, блага искал, возможности для делания блага имел огромные, но попутчиков на пути служения Родине у него было мало. По мнению графини, один лишь граф Витте о России и радел, а рядом была еще одна понимающая его радетельница - она сама. О Ротштейне и Ротшильдах, для кого Витте чужим не был, графиня не упомянула, надо полагать, исключительно из чувства ревности.
В действительности Витте оказался гением приспособленчества, услужливости и угадывания "откуда ветер дует". И то, как прочно этот идеальный хамелеон связал себя с младых ногтей именно с интернациональными еврейскими финансовыми кругами, лучше многого показывало, кто в России все более властно и своекорыстно "заказывает музыку".
И это не голословное утверждение, читатель. Вот как на кануне Первой мировой войны описывал изменение внутри-российской ситуации с начала 80-х годов XIX века журнал "Еврейская старина": "В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик в предпринимателя высокого полета, а их служащие - в столичных денди. Образовалась фаланга биржевых маклеров, производивших колоссальные воздушные обороты. Один петербургский еврей-старожил восхищался: "Что был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!"...
А вот еще одно свидетельство, интересное настолько, что я просто приведу отрывок из воспоминаний графа Игнатьева "Пятьдесят лет в строю", относящийся к 1896 г.: "На одном из дежурств по полку (граф тогда только что вышел в гвардейский кавалергардский полк. - С.К.) ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что "Александр Иваныч померли". Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно отдавая честь всем проходящим.
Откуда же пришел к нам Александр Иванович? Оказалось, еще в начале 70-х годов печи в полку неимоверно дымили и ни кто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк печника из еврейских кантонистов (были такие военные воспитанники, обязанные позже отслужить. - С.К.), Ошанского. При нем печи горели исправно, а без него дымили. Все твердо это знали и, в обход всех правил и законов, задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную "беспорочную службу". И вот его не стало...
Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось - и это никому из нас не могло прийти в голову, что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе петербургской еврейской общины. На следующее утро к полудню полковой манеж принял необычный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды во главе со всеми бывшими командирами полка. У гроба Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским торговым и финансовым. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полка,.. Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах".
Сам Игнатьев видел в рассказанной им истории всего лишь забавный курьез, но дыма, как известно, без огня не бывает. Гвардейские печи "задымили", а потом четверть века жить не могли без Ошанского, надо полагать, не зря. Похоже, кому-то очень уж нужно было, чтобы за "дымовой завесой" гвардейских печей десятилетиями скрывалась неприметная, но, как видим, отнюдь не незначительная фигура.
И картину Игнатьев невольно нарисовал скорее зловещую, чем курьезную. Императорский Санкт-Петербург воистину становился "Нью-Бердичевом".
Во главе Ленского золотопромышленного товарищества оказывается сын барона Евзеля Гинцбурга Гораций и сын Горация - Габриэль. В 1908 году к русской золотодобыче подключается такой своеобразный "англичанин", как барон Джеймс де Гирш и его банкирский дом. Гирш орудует также в Южной Африке, что означает - на пару с Ротшильдами. Не обошлось и без могущественного москвича Самуила Полякова (чья дочь была замужем за де Гиршем), а также парижанина (бывшего петербуржца) барона-банкира Жака Гинзбурга. Дмитрий Рубинштейн выходит в банкиры последней "нью-бердичевской" императрицы Алике. И с 1891 года неофициальным, а с 1894 года - уже официальным агентом российского Министерства финансов во Франции на долгие годы (до самой войны и позже) становится действительный тайный советник (чин II класса!), кавалер ордена Белого Орла, французский финансист Артур Рафалович. Впрочем, читатель, непосредственно русскую землю Рафаловичи тоже без благодеяний не оставили в Одессе имелся банкирский дом "Рафалович и сыновья". Лучшим другом Рафаловичей был помещик Абаза, чей племянник "организовал" России войну с Японией.
Возвращаясь же к Витте, можно подытожить: не уважая и не признавая новую "бердичевекую" ипостась "града Петрова", ни один финансист - ни частный, ни казенный - долго на своем месте не усидел бы. С другой стороны, возникшему союзу Петербурга, Парижа и Лондона невозможно было не привлечь к затеваемой европейской войне русского мужика в качестве разменной монеты для оплаты крупных комбинаций.
Глава 3.
Россия и Германия: стравить!
Комбинации же задумывались серьезно. То, что война лишь продолжает политику другими средствами, мир знал еще со времен Клаузевица. Будущая мировая война тоже была, естественно, средством. И в качестве такового она должна была обеспечить выполнение сразу трех задач.
Надо было, скажем, сбить социальную напряженность. В третью, впрочем, очередь.
Во вторую очередь война должна была дать невиданные ранее дивиденды. Особую для капитала прибыльность военных государственных заказов хорошо объяснил американский публицист Гершль Мейер: "Даже тогда, когда 75-90% производственной мощности компании используются для гражданского производства, и только 10-25% - для военных заказов, имен но последние играют решающую роль для предпринимателей. Гражданская продукция покрывает расходы на материалы, амортизацию, заработную плату, жалованье служащим, аренду и прочее. А военная продукция дает чистую сверхприбыль".
Все верно: ведь здесь платит особый - нерыночный потребитель. Цены на военную продукцию определяются не себестоимостью, а возможностями казны. Казна же развитых государств становилась бездонной за счет наращивания государственного долга. Кредиторами выступали рядовые налогоплательщики, только проценты с долга выплачивали не им, а они сами. Кровью.
Но даже сверхприбыль играла вторую роль. В первую очередь война предполагалась как средство быстрого передела мира. Да, германский пример был наиболее ярким, но не решающим. Молодой рейх оказался нашпигован, как добрая немецкая кровяная колбаса тмином, не только идеями агрессивного пангерманизма, но и могучими крупповскими двенадцати дюймовыми стволами. Достаточно взглянуть на старую фото панораму орудийного цеха десятых годов на заводе Круппа, где стальных "хоботов" только в пределах видимости насчитывается с полсотни, чтобы понять: насколько война для капитала Германии была делом решенным. Но решенным в том случае, если колониальные державы не уступят им часть планетной добычи полюбовно.