Страница:
* * *
Котел с окруженными фашистскими войсками, основательно поджатый за семь недель, в начале января был все еще большим. От его восточного края до западного, от Волги до Казачьего кургана, где размещался командный пункт Батова, - не меньше 45 километров по прямой. С запада советским танкам и пехоте расчищали путь две тысячи орудий, много полков "катюш". Они обрабатывали полосу прорыва 55 минут. Сделала свое дело и авиация.
После этого ударные группы 65, 21 и 24-й армий без задержки преодолели первую линию неприятельской обороны. К исходу дня армия Батова врезалась в расположение противника на глубину до пяти километров. И значит, на столько же приблизилась к нам.
Об этом мы узнали, впрочем, не сразу. И я, как и раньше, не пытаюсь дать читателю полную картину событий на всем фронте окружения. О действиях других армий говорю лишь то, о чем не сказать нельзя.
Наша же ударная группа смогла продвинуться за день всего на сотни метров. Да и это далось тяжело. Горишный вышел на улицу Стендаля, Гурьев продвинулся по Угольной, Соколов вел бои на Самаркандской и Дарьяльской. На Мамаевом кургане подразделения дивизии Батюка отвоевали лишь 75-100 метров, но эти метры были особенно дороги: тут оставалось сделать еще одно, буквально последнее усилие, чтобы добраться до водонапорных баков.
Борьба за высоту 102 шла уже четыре месяца. Немцам никогда не удавалось овладеть ею полностью. Ни на один день не прекращались бои на ее скатах. Мы сохраняли армейские НП и на северном плече кургана, откуда просматривался весь заводской район, и на южном - для наблюдения за центром города. До одного было от командного пункта километра полтора, до другого - почти вдвое ближе. На эти НП, прикрытые дотовскими защитными колпаками, которые изготовлялись в свое время на Тракторном, частенько поднимался командарм. Ходил туда и я, когда для понимания обстановки начинало не хватать карты и появлялась потребность сличить ее с натурой. Редкий день не забирался туда, надев поверх генеральского кителя солдатский ватник, командующий артиллерией Пожарский.
Но наблюдательные пункты противника находились пока выше наших, и это давало ему немалые выгоды. А в двух массивных баках-башнях, господствовавших над западными склонами, немцы долго сидели как в маленьких крепостях.
Николай Филиппович Батюк как-то признался, что баки не дают ему покоя даже во сне. Особенно после того, как он чуть не взял их в конце ноября (в один врывалась тогда штурмовая группа, однако закрепиться там не смогла) . Но теперь-то уж терпеть немцев в баках и вообще на вершине Мамаева кургана на фланге наших войск, наступающих с территории "Красного Октября", было больше нельзя. И Батюку не требовалось этого объяснять.
Из водонапорных баков гитлеровцев выбили подразделения 1043-го и 1045-го стрелковых полков на второй день январского наступления. Как и при овладении большинством неприятельских опорных пунктов, дело решил жестокий гранатный бой. До конца дня противник предпринял шесть безуспешных контратак. Баки остались у нас, и уже окончательно. Это открывало путь на западные скаты огромного кургана.
Однако за самую его вершину, за главный из двух венчавших ее горбов, пришлось драться еще несколько дней - до 16 января, когда со всех рубежей армии (а в бинокли, вероятно, и из-за Волги) увидели водруженный там красный флаг.
Штурма вершины в обычном смысле не было. Двинуть здесь в атаку батальон или даже роту означало бы иметь лишние потери. Батюк, обуздав свое нетерпение, проявил спокойную расчетливость. Вершину отвоевывали у врага пядь за пядью, окоп за окопом сорок бойцов, одетых, как разведчики, в белые маскхалаты и разделенных на мелкие штурмовые группы. Приданные им пять орудий вступали в действие по условным сигналам и, меняя позиции, подавляли неприятельские огневые точки прямой наводкой. А последнее слово, как всегда, оставалось за гранатой.
Долгий упорный бой шел под ледяным ветром, на морозе, вновь достигавшем почти тридцати градусов, но передышки тут быть уже не могло. В числе тех, кто последними пали на вершине кургана, был комбат старший лейтенант Жидких. Его преемник стал пятым по счету командиром этого батальона за время боев на высоте 102.
Но курган курганом, а по общему плану операции "Кольцо" наша ударная группа, наступавшая из района "Красного Октября", уже должна была соединиться с продвигавшимися с севера частями 66-й армии, что сначала входило даже в задачу первого дня январского наступления.
Однако ни в первый день, ни в течение ряда последующих выполнить эту часть задачи не удалось. И ныне, доподлинно зная, какими силами располагал окруженный противник, вряд ли можно сомневаться в том, что она была невыполнимой в такие сроки и при тогдашнем состоянии обеих армий - и нашей и 66-й.
К ударной группе присоединились дивизии Родимцева и Людникова. Армия, таким образом, участвовала в наступлении уже вся целиком. Но продвижение вперед по-прежнему шло медленно - на двести - триста метров за день в центре вбиваемого во вражескую оборону клина, а на флангах - и того меньше. Немцы не переставали контратаковать, особенно на подступах к высоте 107,5, а также на западных склонах Мамаева кургана.
Контратаки ротой-двумя при поддержке одного танка (из семи фашистских танков, появлявшихся за эти дни на различных участках, пять мы подбили), конечно, ничего уже не могли изменить. Однако сдерживать наше наступление, ведущееся столь ограниченными силами, гитлеровцы еще были в состоянии.
Пополнение начало поступать и с ходу распределялось по дивизиям, но едва покрывало вновь возросшие потери.
Вот так - не рывком, который очень хотелось бы сделать напоследок, а отбивая у немцев дом за домом, квартал за кварталом, части 62-й армии стали выходить в заводском районе на западную окраину города.
Первыми достигли ее на узком участке Жмеринской улицы подразделения 45-й дивизии Соколова. Через день-два, 17-18 января, на западную окраину Сталинграда пробились дивизия Родимцева и 92-я стрелковая бригада.
Вероятно, следует пояснить: речь идет лишь о южной части заводского района, где вслед за заводом "Красный Октябрь" был в основном очищен от врага жилой массив его рабочего поселка вплоть до загородной полосы лесопосадок. Севернее гитлеровцы удерживали и Тракторный, и большую часть "Баррикад", а по другую сторону Мамаева кургана - основные кварталы центра.
И все-таки это значило немало - хоть в одном месте, примерно на трех километрах фронта, дошли от Волги до края города! Чтобы понять это, надо вспомнить, с каких исходных позиций армия начала наступать, какая узенькая, да и то не сплошная, полоска берега оставалась в наших руках в октябре ноябре. Но все равно мучило, что не удается сделать большего.
На многих участках могли бы ускорить продвижение танки, но их у нас практически не было (и естественно, что фронт посылал их не туда, где выкуривали фашистов из городских развалин, а в поле, на оперативный простор). Артиллерии на правом берегу, правда, прибавилось. Как только плацдарм армии немного расширился, сюда взяли из-за Волги по дивизиону из артполка каждой дивизии. Выдвижение батарей на позиции в городе маскировали дымами. А чего стоило протащить тяжеловесные орудия по хаотическим руинам!
Когда артиллерия близко, пехоте веселее. Поддерживая ее, все калибры где только можно били прямой наводкой. Однако счет пройденному за день все еще велся на сотни метров, а иногда - только на десятки. С 10 по 20 января наша ударная группа продвинулась немногим больше чем на километр.
Не припоминается, однако, чтобы командование Донского фронта слишком ругало нас за то, что не имеем в наступлении больших успехов. Напротив, даже давали понять: тем, что сковали изрядную часть неприятельских сил, неплохо помогаем другим.
* * *
На остальных участках фронта окружения события развивались куда быстрее. Срезав западный выступ занятой противником территории, советские войска отбросили его затем за Россошку, а на юге - за Червленую. Освобождены были уже и Карповка, и оба Рогачика - Старый и Новый, и Басаргино...
Из того, какие большие изменения вносила в обозначенную на карте обстановку каждая доходившая до нас сводка штаба фронта, явствовало, что местами наступление перерастает в преследование откатывающегося врага (откатывались фашисты на восток тем же путем, по которому так рвались к Волге, ибо никаких шансов прорваться на запад уже не имели). За семь-восемь дней площадь котла сократилась с 1400 до 600 квадратных километров - больше чем вдвое.
Только на линии бывшего внутреннего сталинградского обвода, иными словами - уже на ближних подступах к городу, гитлеровцы, успев организовать там оборону, смогли ненадолго задержать армии, наступавшие с запада и с юга. Дня три положение фронта почти не изменялось. Производилась перегруппировка, подтягивались средства усиления для нового сокрушительного удара по упорствующему врагу. А 22 января мы узнали: наши уже в Воропонове! Это вторая от Сталинграда пригородная станция по направлению на Лихую. Читатель, вероятно, помнит, как четырьмя месяцами раньше, в сентябре, мы пытались не пустить туда немцев...
Бои шли под Александровкой, у Городища, у Гумрака... Пространство, удерживаемое противником, приняло форму неровно вытянутой полосы. Пока еще довольно длинная (с севера на юг - до тридцати километров), эта полоса местами настолько сузилась, что командование фронта отдало распоряжение прекратить налеты бомбардировщиков дальней авиации: с большой высоты легко было ошибиться и ударить по своим. А грузы, сбрасываемые с самолетов немецким войскам, начали попадать в наше расположение. В трофейных тюках были боеприпасы, продовольствие, канистры с горючим.
Из других армий Донского фронта мы должны были сомкнуться прежде всего с 66-й, продвигавшейся с севера. Потом обстановка стала складываться так, что первая встреча предполагалась с наступавшей с запада 65-й. Но на заключительном этапе операции "Кольцо" ближе всех к нам оказалась вырвавшаяся вперед (и усиленная к тому времени новыми соединениями) 21-я армия генерал-лейтенанта И. М. Чистякова.
Когда расстояние, разделявшее нас с нею, сократилось до трех с половиной километров, командующий фронтом К. К. Рокоссовский (несколько дней назад он стал генерал-полковником) приказал командармам 21-й и 62-й рассечь эту перемычку встречными ударами с запада на восток и с востока на запад. Это означало - рассечь надвое и окруженную группировку противника.
К тому времени существовали уже более правильные представления о том, сколько гитлеровцев было в котле. Только в плен сдалось уже больше, чем числили мы не так давно во всей окруженной армии Паулюса. А сколько потеряла она убитыми!.. И еще десятки тысяч немецких солдат - так считали теперь фронтовые разведчики, и это оказалось верным - оставались в строю.
По мере того как все это выяснялось, у штаба фронта еще не раз возникал вопрос, который задавался нам при посещении армии Рокоссовским: а что, если сохранившие боеспособность части противника, не выдержав натиска превосходящих сил с запада, ринутся на восток? Удержит ли их ослабленная, малочисленная шестьдесят вторая?
Мы, как и прежде, отвечали уверенно: свои позиции удержим при любых обстоятельствах, с них нас не сбить никому.
А вот что касается нашего встречного удара с востока для соединения с армией Чистякова, то он не мог, конечно, идти в сравнение с ее ударом с запада. Оттуда прокладывали путь пехоте десятки советских танков. С нашей же стороны вгрызались во вражескую оборону, отвоевывали дом за домом штурмовые группы. Из трех с половиной километров они смогли пройти совсем немного. Остальное преодолели авангарды 21-й армии.
Встреча произошла утром 26 января. Отпустив кого можно на Мамаев курган (кажется, не было человека, который в то утро туда не рвался), сам я остался на КП.
Штабисты 284-й дивизии Батюка уже находились на наблюдательных пунктах высоты 102 круглые сутки. На переднем крае у Батюка и у Родимцева, дивизия которого после январской перегруппировки стала уже не левым, а правым соседом 284-й, держали наготове опознавательные знаки. В обусловленный час разожгли костры. В ответ прорезали сумрак серенького зимнего утра красные, ракеты - видят, поняли!
С западной стороны на рассвете части 21-й армии начали атаку без артподготовки. Не вели ее и мы - слишком малое расстояние разделяло сближающиеся войска. Родимцев двинул в последнюю атаку 34-й гвардейский полк подполковника Панихина. Потом Александр Ильич Родимцев рассказывал: "Все комбаты - в первых шеренгах. Разве тут удержишь?" В те дни нашим частям редко где удавалось сделать даже небольшой рывок с ходу. Но здесь удалось. Гвардейцы ворвались в неприятельские траншеи...
С НП на Мамаевом у меня была прямая связь. Доклады о том, что оттуда наблюдается, поступали непрерывно. И вот наконец я услышал:
- Видим наши танки! Тридцатьчетверки!.. На головной машине красный флаг!
За танками двигалась пехота. Это были подразделения двух стрелковых полков 52-й гвардейской дивизии полковника Н. Д. Козина. Как после выяснилось, в атаке участвовали даже офицеры полковых штабов, много бойцов тыловых служб - конечно, добровольцами. А тридцатьчетверки, возглавившие атаку, принадлежали 121-й танковой бригаде подполковника М. В. Невжинского, приданной армии Чистякова из фронтового резерва.
Атакуемые с двух сторон, гитлеровцы заметались, не зная, видно, куда податься - на север или на юг, хотя и там и тут их ждало одно и то же.
В 9.30 по московскому времени на участке 34-го стрелкового полка 13-й гвардейской дивизии - между поселком "Красный Октябрь" и отрогами Банного оврага, примерно в полутора километрах севернее Мамаева кургана - две армии сомкнулись. И минута, зафиксированная штабными операторами, перешла с рабочих карт на страницы самой истории, чтобы уже никогда не забыться.
Почти одновременно еще один полк дивизии Родимцева, действовавший севернее, встретился с другой наступавшей нам навстречу дивизией - 51-й гвардейской. Немного позже, в 11.30, на западных склонах Мамаева кургана сомкнулась с частями 21-й армии и дивизия Батюка. В честь этого у водонапорных баков (совсем недавно отбитые у гитлеровцев и еще сегодня служившие опорным пунктом близ переднего края, они оказались уже почти в тылу) состоялся митинг.
Митингами, часто стихийными, отмечались и другие встречи. В районе поселка "Красный Октябрь" дивизии Родимцева и Гурьева вступили в контакт с авангардом 65-й армии - с ее 233-й дивизией, командир которой генерал-майор И. Ф. Баринов начинал Сталинградскую битву в нашей шестьдесят второй (я писал о том, в какой обстановке мы познакомились в августе у Дона). За два-три часа участок, где перед нашими войсками больше но было противника, расширился до нескольких километров.
Митинги были короткими. Обстановка требовала форсировать дальнейшие действия по ликвидации фашистских войск, расчлененных теперь на две изолированные группы. В 12 часов мы, согласно приказу фронта, начали разворачивать свои основные силы (практически - всю армию, кроме дивизии Батюка) против северной неприятельской группы, которую с других направлений сжимали 65-я и 66-я армии.
Как уточнилось потом, северная группа состояла из остатков двенадцати фашистских дивизий. Она занимала территорию, включавшую Тракторный завод, большую часть завода "Баррикады", их рабочие поселки, местность по правому берегу Мечетки.
Вторая, южная группа (остатки девяти дивизий, с которыми находилось командование 6-й немецкой армии) была блокирована теснее, в основном в пределах центра города - зацарицынские районы уже очистила от врага 64-я армия М. С. Шумилова. Ликвидация южной группы возлагалась на 64, 57 и 21-ю армии. В помощь им поворачивалась фронтом на юг наша 284-я дивизия с задачей продвигаться от Мамаева кургана к центру Сталинграда.
За полмесяца, прошедшие с начала операции "Кольцо", окруженные фашистские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными не менее 100 тысяч человек. Положение двух разобщенных групп армии Паулюса, сколько бы солдат там ни оставалось, было абсолютно безнадежным. Даже снабжение по воздуху, не игравшее, впрочем, решающей роли, теперь должно было окончательно прекратиться. Но Гитлер требовал от Паулюса держаться до последнего солдата, и тот продолжал обманывать остатки своих войск вымыслами о будто бы идущей откуда-то помощи. Наши повторные предложения о капитуляции отвергались.
В таком же духе, по-видимому, намеревался действовать и командир 11-го армейского корпуса генерал пехоты Штреккер, которого Паулюс (это вскоре стало нам известно) назначил командующим отрезанной северной группой.
Приказы гитлеровских генералов, правда, уже не везде и не для всех имели прежнюю силу. Еще до рассечения окруженной группировки надвое армиям Донского фронта начали сдаваться, прекращая бессмысленное сопротивление, отдельные части противника - организованно, с ведома или по инициативе своих командиров. Так капитулировали 20-я румынская дивизия, остатки 297-й, а затем 44-й немецких пехотных дивизий, армейский полк связи...
Первый случай такого рода, хотя и меньших масштабов, имел место и в полосе нашей армии. Разведчики из дивизии Батюка захватили немецкого комбата, направлявшегося на передовой наблюдательный пункт, и тот без долгих уговоров согласился подать команду о капитуляции своим подчиненным: стал махать им белой тряпкой. Вместо одного "языка" разведчики привели несколько десятков немцев. Потом этот комбат охотно позировал нашим кинооператорам, маршируя во главе колонны пленных (к солдатам его батальона присоединили сдавшихся на других участках) по берегу Волги.
Понадобилось полтора года войны, чтобы в гитлеровском вермахте появились подобные комбаты.
Все чаще я слышал, особенно от офицеров, занимавшихся по долгу службы опросом пленных: "Теперь немцы пошли не те..." Однако соглашаться с этим все-таки не спешил. Конечно, сталинградская катастрофа, наступавший ее финал должны были заставить о многом призадуматься всех тех в стане врага, кто не утратил еще способности думать. Да и сидеть на голодном пайке, терпеть невзгоды окружения гитлеровские вояки, как видно, не привыкли. При всем этом оставалось непреложной реальностью: окончательно сломить сопротивление противника могли лишь новые удары, новые героические усилия наших войск.
* * *
О самых последних днях Сталинградской битвы написано уже много, и я стараюсь не повторять общеизвестное. Быть здесь кратким позволяет мне и то, что главную силу, завершавшую разгром врага, представляли другие армии Донского фронта. Но сказать о том, как сражались в эти славные и трудные дни знакомые читателю дивизии нашей шестьдесят второй, я обязан.
После поворота основного ядра армии фронтом на север нашим полем боя стала прежде всего территория завода "Баррикады" и его поселка с парком Скульптурный. Обстановка здесь была такая же, как раньше на "Красном Октябре", а сопротивление противника, пожалуй, еще ожесточеннее. Бой - за каждый пролег, враг - за каждым станком и агрегатом. Во многих местах выручали только огнеметы. А очистив какой-нибудь цех, надо было еще выбивать фашистов из подвалов.
27 января штурмовые группы только начали вгрызаться в оборону противника на "Баррикадах". 28-го продвинулись уже более ощутимо - на 300-700 метров. Бойцы дивизии Горишного ворвались в крупный, выгодно расположенный цех № 32 в юго-восточной части завода, отбили в нем две неприятельские контратаки, а при третьей не удержались. Однако следующей ночью овладели этим цехом снова, и теперь уже прочно.
Такая же напряженная борьба шла за хлебозавод, за школу в полосе дивизии Гурьева, за другие опорные пункты. Гвардейцы Родимцева пядь за пядью отвоевывали северные склоны высоты 107,5. Крайне упорный характер носили бои и на нашем "южном направлении", где наступала дивизия Батюка.
На ряде участков нам существенно помогла авиация. В Сталинграде - и это относится, конечно, не только к тем дням, о которых я веду речь сейчас, питали особенно теплые чувства к летчикам-ночникам. Из общего числа вылетов на поддержку 62-й армии на их долю приходилась добрая половина, а иногда и больше. И даже когда противник господствовал в воздухе - так было еще совсем недавно, - ему редко удавалось не подпускать к цели легкие ночные бомбардировщики.
Прилетали они и поодиночке, и парами, и звеньями (тогда два самолета бомбили основную цель, а третий подавлял зенитки и прожектора). Чтобы сбросить бомбы точнее, снижались, планируя, до нескольких сотен метров. Причем приспособились брать бомб втрое больше того, что считалось нормой.
В наиболее напряженное время маленькие У-2 (в 8-й воздушной армии ими командовал полковник Кузнецов) совершали за ночь по 10-12 боевых вылетов. Мы знали, что уставших или раненых летчиков нередко заменяли командиры авиаполков Столяров, Овидов, политработники. Превосходно ориентируясь в сталинградских руинах, экипажи ночных бомбардировщиков взаимодействовали с наземными частями настолько тесно, что, по существу, превращались из поддерживающей силы в прямых участников городского боя.
Они могли полоснуть врага пулеметной очередью, могли, "подвесить" САБы именно над тем кварталом или заводским цехом, который требовалось в данный момент осветить. Подобно бойцам штурмовых групп на земле, пилоты и штурманы У-2 запасались ручными гранатами: запихивали их куда только можно в своих кабинах, засовывали в карманы. Гранаты летели на головы гитлеровцев вслед за бомбами.
В январе 8-я воздушная армия действовала уже на другом фронте. Нас, как и остальные армии Донского фронта, поддерживала 16-я воздушная под командованием генерал-лейтенанта Сергея Игнатьевича Руденко, бывшего заместителя Т. Т. Хрюкина. Советских самолетов давно уже стало у Волги гораздо больше, в том числе новейших. Наша авиация сыграла большую роль в срыве всех попыток противника деблокировать армию Паулюса, не позволила доставлять ей питание по "воздушному мосту". Под конец операции "Кольцо" у летчиков появилась еще такая забота: не допустить, чтобы ускользнули воздушным путем из котла сам Паулюс и его штаб. Но как ни изменилась обстановка в целом, как ни подорваны были силы врага, не утрачивала значения и непосредственная авиационная поддержка пехоты, штурмующей удерживаемые гитлеровцами кварталы.
Неприятельская оборона оставалась жесткой, плотной. Фашисты цепко держались за каждый укрепленный дои, и, чтобы сломить это отчаянное сопротивление обреченных, требовалось и выдвижение тяжелых орудий на прямую наводку, и пламя огнеметов, и новые бомбовые удары с воздуха.
Артиллерию, нашу главную огневую силу, использовали в эти дни так: перед началом атак - сильный 30-минутный налет по всей занимаемой противником площади завода "Баррикады", а затем - поддержка артогнем нехоты в пределах участков, предназначенных к очищению от врага сегодня. И тут уж управление огнем, как и всем боем, - обязательно с переднего края. На "Баррикадах" наступали три дивизии, и важно было не помешать соседу, не допустить никакой путаницы, неточности. Все комдивы, а тем более командиры полков находились на передовых НП.
- Да когда ж они, черти, начнут сдаваться? Кажется, пора бы! вырывалось то у одного, то у другого в нашем штабе.
Действительно, немцам, во всяком случае тем, кто хотел остаться в живых, пора было складывать оружие. Однако пленных мы имели пока мало (с 10 по 27 января - всего 139 человек), во много раз меньше, чем другие армии Донского фронта.
Наверное, в этом была своя логика. Борьба, которая месяцами шла на наших сталинградских рубежах, доходила до крайней ожесточенности. Удивительно ли, что гитлеровцы боялись сдаваться бойцам шестьдесят второй, не смели ждать от них пощады? Хотя истреблять неприятельских солдат или офицеров после того, как они подняли руки, никто, разумеется, не собирался.
При продолжавшемся сопротивлении основной массы гитлеровцев (кое-где оно обеспечивалось, как установила наша разведка, присутствием на переднем крае и в опорных пунктах полевой жандармерии), мы начали в конце концов сталкиваться с явлениями довольно необычными. Думается, их в равной мере обусловили как наш нажим на врага, так и активная пропаганда с использованием всех наличных технических средств.
Чтобы быть точнее, сошлюсь на хранящиеся в отделе рукописных фондов Института истории Академии наук СССР воспоминания начальника отделения политотдела армии А. П. Шклюбского, у которого концентрировались все сведения об этих примечательных фактах. Он рассказывает о таком, например, случае.
Однажды ночью на голос нашего "рупориста" лейтенанта Гурвича вышел ефрейтор из 100-й немецкой легкопехотной дивизии. "Рус, я плен!.." произнес он. Однако ефрейтор хотел сдаться не только сам. Он объяснил: если его отпустят обратно и он сможет доверительно сообщить кое-кому из товарищей, что побывал у русских и остался невредимым, то придут и другие.
Ефрейтору поверили: риск был невелик. По его просьбе установили пароль: "Харьков" - чтобы знать, кто придет "от него". Следующей ночью приползли два немецких солдата, потом еще четверо. Последним - это было уже 30 января воспользовался тем же паролем офицер в чине капитана. Ему, как он заявил, стало известно, что один ефрейтор "вербует в русский плен", и капитан признал за благо, пока не поздно, "завербоваться" тоже. Сам ефрейтор больше не появлялся. Можно предположить, что. кто-то его выдал и последовала расправа...
Котел с окруженными фашистскими войсками, основательно поджатый за семь недель, в начале января был все еще большим. От его восточного края до западного, от Волги до Казачьего кургана, где размещался командный пункт Батова, - не меньше 45 километров по прямой. С запада советским танкам и пехоте расчищали путь две тысячи орудий, много полков "катюш". Они обрабатывали полосу прорыва 55 минут. Сделала свое дело и авиация.
После этого ударные группы 65, 21 и 24-й армий без задержки преодолели первую линию неприятельской обороны. К исходу дня армия Батова врезалась в расположение противника на глубину до пяти километров. И значит, на столько же приблизилась к нам.
Об этом мы узнали, впрочем, не сразу. И я, как и раньше, не пытаюсь дать читателю полную картину событий на всем фронте окружения. О действиях других армий говорю лишь то, о чем не сказать нельзя.
Наша же ударная группа смогла продвинуться за день всего на сотни метров. Да и это далось тяжело. Горишный вышел на улицу Стендаля, Гурьев продвинулся по Угольной, Соколов вел бои на Самаркандской и Дарьяльской. На Мамаевом кургане подразделения дивизии Батюка отвоевали лишь 75-100 метров, но эти метры были особенно дороги: тут оставалось сделать еще одно, буквально последнее усилие, чтобы добраться до водонапорных баков.
Борьба за высоту 102 шла уже четыре месяца. Немцам никогда не удавалось овладеть ею полностью. Ни на один день не прекращались бои на ее скатах. Мы сохраняли армейские НП и на северном плече кургана, откуда просматривался весь заводской район, и на южном - для наблюдения за центром города. До одного было от командного пункта километра полтора, до другого - почти вдвое ближе. На эти НП, прикрытые дотовскими защитными колпаками, которые изготовлялись в свое время на Тракторном, частенько поднимался командарм. Ходил туда и я, когда для понимания обстановки начинало не хватать карты и появлялась потребность сличить ее с натурой. Редкий день не забирался туда, надев поверх генеральского кителя солдатский ватник, командующий артиллерией Пожарский.
Но наблюдательные пункты противника находились пока выше наших, и это давало ему немалые выгоды. А в двух массивных баках-башнях, господствовавших над западными склонами, немцы долго сидели как в маленьких крепостях.
Николай Филиппович Батюк как-то признался, что баки не дают ему покоя даже во сне. Особенно после того, как он чуть не взял их в конце ноября (в один врывалась тогда штурмовая группа, однако закрепиться там не смогла) . Но теперь-то уж терпеть немцев в баках и вообще на вершине Мамаева кургана на фланге наших войск, наступающих с территории "Красного Октября", было больше нельзя. И Батюку не требовалось этого объяснять.
Из водонапорных баков гитлеровцев выбили подразделения 1043-го и 1045-го стрелковых полков на второй день январского наступления. Как и при овладении большинством неприятельских опорных пунктов, дело решил жестокий гранатный бой. До конца дня противник предпринял шесть безуспешных контратак. Баки остались у нас, и уже окончательно. Это открывало путь на западные скаты огромного кургана.
Однако за самую его вершину, за главный из двух венчавших ее горбов, пришлось драться еще несколько дней - до 16 января, когда со всех рубежей армии (а в бинокли, вероятно, и из-за Волги) увидели водруженный там красный флаг.
Штурма вершины в обычном смысле не было. Двинуть здесь в атаку батальон или даже роту означало бы иметь лишние потери. Батюк, обуздав свое нетерпение, проявил спокойную расчетливость. Вершину отвоевывали у врага пядь за пядью, окоп за окопом сорок бойцов, одетых, как разведчики, в белые маскхалаты и разделенных на мелкие штурмовые группы. Приданные им пять орудий вступали в действие по условным сигналам и, меняя позиции, подавляли неприятельские огневые точки прямой наводкой. А последнее слово, как всегда, оставалось за гранатой.
Долгий упорный бой шел под ледяным ветром, на морозе, вновь достигавшем почти тридцати градусов, но передышки тут быть уже не могло. В числе тех, кто последними пали на вершине кургана, был комбат старший лейтенант Жидких. Его преемник стал пятым по счету командиром этого батальона за время боев на высоте 102.
Но курган курганом, а по общему плану операции "Кольцо" наша ударная группа, наступавшая из района "Красного Октября", уже должна была соединиться с продвигавшимися с севера частями 66-й армии, что сначала входило даже в задачу первого дня январского наступления.
Однако ни в первый день, ни в течение ряда последующих выполнить эту часть задачи не удалось. И ныне, доподлинно зная, какими силами располагал окруженный противник, вряд ли можно сомневаться в том, что она была невыполнимой в такие сроки и при тогдашнем состоянии обеих армий - и нашей и 66-й.
К ударной группе присоединились дивизии Родимцева и Людникова. Армия, таким образом, участвовала в наступлении уже вся целиком. Но продвижение вперед по-прежнему шло медленно - на двести - триста метров за день в центре вбиваемого во вражескую оборону клина, а на флангах - и того меньше. Немцы не переставали контратаковать, особенно на подступах к высоте 107,5, а также на западных склонах Мамаева кургана.
Контратаки ротой-двумя при поддержке одного танка (из семи фашистских танков, появлявшихся за эти дни на различных участках, пять мы подбили), конечно, ничего уже не могли изменить. Однако сдерживать наше наступление, ведущееся столь ограниченными силами, гитлеровцы еще были в состоянии.
Пополнение начало поступать и с ходу распределялось по дивизиям, но едва покрывало вновь возросшие потери.
Вот так - не рывком, который очень хотелось бы сделать напоследок, а отбивая у немцев дом за домом, квартал за кварталом, части 62-й армии стали выходить в заводском районе на западную окраину города.
Первыми достигли ее на узком участке Жмеринской улицы подразделения 45-й дивизии Соколова. Через день-два, 17-18 января, на западную окраину Сталинграда пробились дивизия Родимцева и 92-я стрелковая бригада.
Вероятно, следует пояснить: речь идет лишь о южной части заводского района, где вслед за заводом "Красный Октябрь" был в основном очищен от врага жилой массив его рабочего поселка вплоть до загородной полосы лесопосадок. Севернее гитлеровцы удерживали и Тракторный, и большую часть "Баррикад", а по другую сторону Мамаева кургана - основные кварталы центра.
И все-таки это значило немало - хоть в одном месте, примерно на трех километрах фронта, дошли от Волги до края города! Чтобы понять это, надо вспомнить, с каких исходных позиций армия начала наступать, какая узенькая, да и то не сплошная, полоска берега оставалась в наших руках в октябре ноябре. Но все равно мучило, что не удается сделать большего.
На многих участках могли бы ускорить продвижение танки, но их у нас практически не было (и естественно, что фронт посылал их не туда, где выкуривали фашистов из городских развалин, а в поле, на оперативный простор). Артиллерии на правом берегу, правда, прибавилось. Как только плацдарм армии немного расширился, сюда взяли из-за Волги по дивизиону из артполка каждой дивизии. Выдвижение батарей на позиции в городе маскировали дымами. А чего стоило протащить тяжеловесные орудия по хаотическим руинам!
Когда артиллерия близко, пехоте веселее. Поддерживая ее, все калибры где только можно били прямой наводкой. Однако счет пройденному за день все еще велся на сотни метров, а иногда - только на десятки. С 10 по 20 января наша ударная группа продвинулась немногим больше чем на километр.
Не припоминается, однако, чтобы командование Донского фронта слишком ругало нас за то, что не имеем в наступлении больших успехов. Напротив, даже давали понять: тем, что сковали изрядную часть неприятельских сил, неплохо помогаем другим.
* * *
На остальных участках фронта окружения события развивались куда быстрее. Срезав западный выступ занятой противником территории, советские войска отбросили его затем за Россошку, а на юге - за Червленую. Освобождены были уже и Карповка, и оба Рогачика - Старый и Новый, и Басаргино...
Из того, какие большие изменения вносила в обозначенную на карте обстановку каждая доходившая до нас сводка штаба фронта, явствовало, что местами наступление перерастает в преследование откатывающегося врага (откатывались фашисты на восток тем же путем, по которому так рвались к Волге, ибо никаких шансов прорваться на запад уже не имели). За семь-восемь дней площадь котла сократилась с 1400 до 600 квадратных километров - больше чем вдвое.
Только на линии бывшего внутреннего сталинградского обвода, иными словами - уже на ближних подступах к городу, гитлеровцы, успев организовать там оборону, смогли ненадолго задержать армии, наступавшие с запада и с юга. Дня три положение фронта почти не изменялось. Производилась перегруппировка, подтягивались средства усиления для нового сокрушительного удара по упорствующему врагу. А 22 января мы узнали: наши уже в Воропонове! Это вторая от Сталинграда пригородная станция по направлению на Лихую. Читатель, вероятно, помнит, как четырьмя месяцами раньше, в сентябре, мы пытались не пустить туда немцев...
Бои шли под Александровкой, у Городища, у Гумрака... Пространство, удерживаемое противником, приняло форму неровно вытянутой полосы. Пока еще довольно длинная (с севера на юг - до тридцати километров), эта полоса местами настолько сузилась, что командование фронта отдало распоряжение прекратить налеты бомбардировщиков дальней авиации: с большой высоты легко было ошибиться и ударить по своим. А грузы, сбрасываемые с самолетов немецким войскам, начали попадать в наше расположение. В трофейных тюках были боеприпасы, продовольствие, канистры с горючим.
Из других армий Донского фронта мы должны были сомкнуться прежде всего с 66-й, продвигавшейся с севера. Потом обстановка стала складываться так, что первая встреча предполагалась с наступавшей с запада 65-й. Но на заключительном этапе операции "Кольцо" ближе всех к нам оказалась вырвавшаяся вперед (и усиленная к тому времени новыми соединениями) 21-я армия генерал-лейтенанта И. М. Чистякова.
Когда расстояние, разделявшее нас с нею, сократилось до трех с половиной километров, командующий фронтом К. К. Рокоссовский (несколько дней назад он стал генерал-полковником) приказал командармам 21-й и 62-й рассечь эту перемычку встречными ударами с запада на восток и с востока на запад. Это означало - рассечь надвое и окруженную группировку противника.
К тому времени существовали уже более правильные представления о том, сколько гитлеровцев было в котле. Только в плен сдалось уже больше, чем числили мы не так давно во всей окруженной армии Паулюса. А сколько потеряла она убитыми!.. И еще десятки тысяч немецких солдат - так считали теперь фронтовые разведчики, и это оказалось верным - оставались в строю.
По мере того как все это выяснялось, у штаба фронта еще не раз возникал вопрос, который задавался нам при посещении армии Рокоссовским: а что, если сохранившие боеспособность части противника, не выдержав натиска превосходящих сил с запада, ринутся на восток? Удержит ли их ослабленная, малочисленная шестьдесят вторая?
Мы, как и прежде, отвечали уверенно: свои позиции удержим при любых обстоятельствах, с них нас не сбить никому.
А вот что касается нашего встречного удара с востока для соединения с армией Чистякова, то он не мог, конечно, идти в сравнение с ее ударом с запада. Оттуда прокладывали путь пехоте десятки советских танков. С нашей же стороны вгрызались во вражескую оборону, отвоевывали дом за домом штурмовые группы. Из трех с половиной километров они смогли пройти совсем немного. Остальное преодолели авангарды 21-й армии.
Встреча произошла утром 26 января. Отпустив кого можно на Мамаев курган (кажется, не было человека, который в то утро туда не рвался), сам я остался на КП.
Штабисты 284-й дивизии Батюка уже находились на наблюдательных пунктах высоты 102 круглые сутки. На переднем крае у Батюка и у Родимцева, дивизия которого после январской перегруппировки стала уже не левым, а правым соседом 284-й, держали наготове опознавательные знаки. В обусловленный час разожгли костры. В ответ прорезали сумрак серенького зимнего утра красные, ракеты - видят, поняли!
С западной стороны на рассвете части 21-й армии начали атаку без артподготовки. Не вели ее и мы - слишком малое расстояние разделяло сближающиеся войска. Родимцев двинул в последнюю атаку 34-й гвардейский полк подполковника Панихина. Потом Александр Ильич Родимцев рассказывал: "Все комбаты - в первых шеренгах. Разве тут удержишь?" В те дни нашим частям редко где удавалось сделать даже небольшой рывок с ходу. Но здесь удалось. Гвардейцы ворвались в неприятельские траншеи...
С НП на Мамаевом у меня была прямая связь. Доклады о том, что оттуда наблюдается, поступали непрерывно. И вот наконец я услышал:
- Видим наши танки! Тридцатьчетверки!.. На головной машине красный флаг!
За танками двигалась пехота. Это были подразделения двух стрелковых полков 52-й гвардейской дивизии полковника Н. Д. Козина. Как после выяснилось, в атаке участвовали даже офицеры полковых штабов, много бойцов тыловых служб - конечно, добровольцами. А тридцатьчетверки, возглавившие атаку, принадлежали 121-й танковой бригаде подполковника М. В. Невжинского, приданной армии Чистякова из фронтового резерва.
Атакуемые с двух сторон, гитлеровцы заметались, не зная, видно, куда податься - на север или на юг, хотя и там и тут их ждало одно и то же.
В 9.30 по московскому времени на участке 34-го стрелкового полка 13-й гвардейской дивизии - между поселком "Красный Октябрь" и отрогами Банного оврага, примерно в полутора километрах севернее Мамаева кургана - две армии сомкнулись. И минута, зафиксированная штабными операторами, перешла с рабочих карт на страницы самой истории, чтобы уже никогда не забыться.
Почти одновременно еще один полк дивизии Родимцева, действовавший севернее, встретился с другой наступавшей нам навстречу дивизией - 51-й гвардейской. Немного позже, в 11.30, на западных склонах Мамаева кургана сомкнулась с частями 21-й армии и дивизия Батюка. В честь этого у водонапорных баков (совсем недавно отбитые у гитлеровцев и еще сегодня служившие опорным пунктом близ переднего края, они оказались уже почти в тылу) состоялся митинг.
Митингами, часто стихийными, отмечались и другие встречи. В районе поселка "Красный Октябрь" дивизии Родимцева и Гурьева вступили в контакт с авангардом 65-й армии - с ее 233-й дивизией, командир которой генерал-майор И. Ф. Баринов начинал Сталинградскую битву в нашей шестьдесят второй (я писал о том, в какой обстановке мы познакомились в августе у Дона). За два-три часа участок, где перед нашими войсками больше но было противника, расширился до нескольких километров.
Митинги были короткими. Обстановка требовала форсировать дальнейшие действия по ликвидации фашистских войск, расчлененных теперь на две изолированные группы. В 12 часов мы, согласно приказу фронта, начали разворачивать свои основные силы (практически - всю армию, кроме дивизии Батюка) против северной неприятельской группы, которую с других направлений сжимали 65-я и 66-я армии.
Как уточнилось потом, северная группа состояла из остатков двенадцати фашистских дивизий. Она занимала территорию, включавшую Тракторный завод, большую часть завода "Баррикады", их рабочие поселки, местность по правому берегу Мечетки.
Вторая, южная группа (остатки девяти дивизий, с которыми находилось командование 6-й немецкой армии) была блокирована теснее, в основном в пределах центра города - зацарицынские районы уже очистила от врага 64-я армия М. С. Шумилова. Ликвидация южной группы возлагалась на 64, 57 и 21-ю армии. В помощь им поворачивалась фронтом на юг наша 284-я дивизия с задачей продвигаться от Мамаева кургана к центру Сталинграда.
За полмесяца, прошедшие с начала операции "Кольцо", окруженные фашистские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными не менее 100 тысяч человек. Положение двух разобщенных групп армии Паулюса, сколько бы солдат там ни оставалось, было абсолютно безнадежным. Даже снабжение по воздуху, не игравшее, впрочем, решающей роли, теперь должно было окончательно прекратиться. Но Гитлер требовал от Паулюса держаться до последнего солдата, и тот продолжал обманывать остатки своих войск вымыслами о будто бы идущей откуда-то помощи. Наши повторные предложения о капитуляции отвергались.
В таком же духе, по-видимому, намеревался действовать и командир 11-го армейского корпуса генерал пехоты Штреккер, которого Паулюс (это вскоре стало нам известно) назначил командующим отрезанной северной группой.
Приказы гитлеровских генералов, правда, уже не везде и не для всех имели прежнюю силу. Еще до рассечения окруженной группировки надвое армиям Донского фронта начали сдаваться, прекращая бессмысленное сопротивление, отдельные части противника - организованно, с ведома или по инициативе своих командиров. Так капитулировали 20-я румынская дивизия, остатки 297-й, а затем 44-й немецких пехотных дивизий, армейский полк связи...
Первый случай такого рода, хотя и меньших масштабов, имел место и в полосе нашей армии. Разведчики из дивизии Батюка захватили немецкого комбата, направлявшегося на передовой наблюдательный пункт, и тот без долгих уговоров согласился подать команду о капитуляции своим подчиненным: стал махать им белой тряпкой. Вместо одного "языка" разведчики привели несколько десятков немцев. Потом этот комбат охотно позировал нашим кинооператорам, маршируя во главе колонны пленных (к солдатам его батальона присоединили сдавшихся на других участках) по берегу Волги.
Понадобилось полтора года войны, чтобы в гитлеровском вермахте появились подобные комбаты.
Все чаще я слышал, особенно от офицеров, занимавшихся по долгу службы опросом пленных: "Теперь немцы пошли не те..." Однако соглашаться с этим все-таки не спешил. Конечно, сталинградская катастрофа, наступавший ее финал должны были заставить о многом призадуматься всех тех в стане врага, кто не утратил еще способности думать. Да и сидеть на голодном пайке, терпеть невзгоды окружения гитлеровские вояки, как видно, не привыкли. При всем этом оставалось непреложной реальностью: окончательно сломить сопротивление противника могли лишь новые удары, новые героические усилия наших войск.
* * *
О самых последних днях Сталинградской битвы написано уже много, и я стараюсь не повторять общеизвестное. Быть здесь кратким позволяет мне и то, что главную силу, завершавшую разгром врага, представляли другие армии Донского фронта. Но сказать о том, как сражались в эти славные и трудные дни знакомые читателю дивизии нашей шестьдесят второй, я обязан.
После поворота основного ядра армии фронтом на север нашим полем боя стала прежде всего территория завода "Баррикады" и его поселка с парком Скульптурный. Обстановка здесь была такая же, как раньше на "Красном Октябре", а сопротивление противника, пожалуй, еще ожесточеннее. Бой - за каждый пролег, враг - за каждым станком и агрегатом. Во многих местах выручали только огнеметы. А очистив какой-нибудь цех, надо было еще выбивать фашистов из подвалов.
27 января штурмовые группы только начали вгрызаться в оборону противника на "Баррикадах". 28-го продвинулись уже более ощутимо - на 300-700 метров. Бойцы дивизии Горишного ворвались в крупный, выгодно расположенный цех № 32 в юго-восточной части завода, отбили в нем две неприятельские контратаки, а при третьей не удержались. Однако следующей ночью овладели этим цехом снова, и теперь уже прочно.
Такая же напряженная борьба шла за хлебозавод, за школу в полосе дивизии Гурьева, за другие опорные пункты. Гвардейцы Родимцева пядь за пядью отвоевывали северные склоны высоты 107,5. Крайне упорный характер носили бои и на нашем "южном направлении", где наступала дивизия Батюка.
На ряде участков нам существенно помогла авиация. В Сталинграде - и это относится, конечно, не только к тем дням, о которых я веду речь сейчас, питали особенно теплые чувства к летчикам-ночникам. Из общего числа вылетов на поддержку 62-й армии на их долю приходилась добрая половина, а иногда и больше. И даже когда противник господствовал в воздухе - так было еще совсем недавно, - ему редко удавалось не подпускать к цели легкие ночные бомбардировщики.
Прилетали они и поодиночке, и парами, и звеньями (тогда два самолета бомбили основную цель, а третий подавлял зенитки и прожектора). Чтобы сбросить бомбы точнее, снижались, планируя, до нескольких сотен метров. Причем приспособились брать бомб втрое больше того, что считалось нормой.
В наиболее напряженное время маленькие У-2 (в 8-й воздушной армии ими командовал полковник Кузнецов) совершали за ночь по 10-12 боевых вылетов. Мы знали, что уставших или раненых летчиков нередко заменяли командиры авиаполков Столяров, Овидов, политработники. Превосходно ориентируясь в сталинградских руинах, экипажи ночных бомбардировщиков взаимодействовали с наземными частями настолько тесно, что, по существу, превращались из поддерживающей силы в прямых участников городского боя.
Они могли полоснуть врага пулеметной очередью, могли, "подвесить" САБы именно над тем кварталом или заводским цехом, который требовалось в данный момент осветить. Подобно бойцам штурмовых групп на земле, пилоты и штурманы У-2 запасались ручными гранатами: запихивали их куда только можно в своих кабинах, засовывали в карманы. Гранаты летели на головы гитлеровцев вслед за бомбами.
В январе 8-я воздушная армия действовала уже на другом фронте. Нас, как и остальные армии Донского фронта, поддерживала 16-я воздушная под командованием генерал-лейтенанта Сергея Игнатьевича Руденко, бывшего заместителя Т. Т. Хрюкина. Советских самолетов давно уже стало у Волги гораздо больше, в том числе новейших. Наша авиация сыграла большую роль в срыве всех попыток противника деблокировать армию Паулюса, не позволила доставлять ей питание по "воздушному мосту". Под конец операции "Кольцо" у летчиков появилась еще такая забота: не допустить, чтобы ускользнули воздушным путем из котла сам Паулюс и его штаб. Но как ни изменилась обстановка в целом, как ни подорваны были силы врага, не утрачивала значения и непосредственная авиационная поддержка пехоты, штурмующей удерживаемые гитлеровцами кварталы.
Неприятельская оборона оставалась жесткой, плотной. Фашисты цепко держались за каждый укрепленный дои, и, чтобы сломить это отчаянное сопротивление обреченных, требовалось и выдвижение тяжелых орудий на прямую наводку, и пламя огнеметов, и новые бомбовые удары с воздуха.
Артиллерию, нашу главную огневую силу, использовали в эти дни так: перед началом атак - сильный 30-минутный налет по всей занимаемой противником площади завода "Баррикады", а затем - поддержка артогнем нехоты в пределах участков, предназначенных к очищению от врага сегодня. И тут уж управление огнем, как и всем боем, - обязательно с переднего края. На "Баррикадах" наступали три дивизии, и важно было не помешать соседу, не допустить никакой путаницы, неточности. Все комдивы, а тем более командиры полков находились на передовых НП.
- Да когда ж они, черти, начнут сдаваться? Кажется, пора бы! вырывалось то у одного, то у другого в нашем штабе.
Действительно, немцам, во всяком случае тем, кто хотел остаться в живых, пора было складывать оружие. Однако пленных мы имели пока мало (с 10 по 27 января - всего 139 человек), во много раз меньше, чем другие армии Донского фронта.
Наверное, в этом была своя логика. Борьба, которая месяцами шла на наших сталинградских рубежах, доходила до крайней ожесточенности. Удивительно ли, что гитлеровцы боялись сдаваться бойцам шестьдесят второй, не смели ждать от них пощады? Хотя истреблять неприятельских солдат или офицеров после того, как они подняли руки, никто, разумеется, не собирался.
При продолжавшемся сопротивлении основной массы гитлеровцев (кое-где оно обеспечивалось, как установила наша разведка, присутствием на переднем крае и в опорных пунктах полевой жандармерии), мы начали в конце концов сталкиваться с явлениями довольно необычными. Думается, их в равной мере обусловили как наш нажим на врага, так и активная пропаганда с использованием всех наличных технических средств.
Чтобы быть точнее, сошлюсь на хранящиеся в отделе рукописных фондов Института истории Академии наук СССР воспоминания начальника отделения политотдела армии А. П. Шклюбского, у которого концентрировались все сведения об этих примечательных фактах. Он рассказывает о таком, например, случае.
Однажды ночью на голос нашего "рупориста" лейтенанта Гурвича вышел ефрейтор из 100-й немецкой легкопехотной дивизии. "Рус, я плен!.." произнес он. Однако ефрейтор хотел сдаться не только сам. Он объяснил: если его отпустят обратно и он сможет доверительно сообщить кое-кому из товарищей, что побывал у русских и остался невредимым, то придут и другие.
Ефрейтору поверили: риск был невелик. По его просьбе установили пароль: "Харьков" - чтобы знать, кто придет "от него". Следующей ночью приползли два немецких солдата, потом еще четверо. Последним - это было уже 30 января воспользовался тем же паролем офицер в чине капитана. Ему, как он заявил, стало известно, что один ефрейтор "вербует в русский плен", и капитан признал за благо, пока не поздно, "завербоваться" тоже. Сам ефрейтор больше не появлялся. Можно предположить, что. кто-то его выдал и последовала расправа...