Страница:
Готхейн полагает, что наступление французов через Бельгию совместно с бельгийцами можно было бы ликвидировать в крайнем случае на Маасе. Каким образом можно было бы этого достигнуть, мне не ясно.
Без сомнения, наступать французам было бы очень трудно, как бы они это наступление ни вели. Средств противодействия у графа Шлиффена было достаточно, но все они требовали большого количества войск для того, чтобы с самого начала не пустить противника далеко вглубь страны. В этом случае не хватило бы сил для решительного наступления на восточном фронте.
Нельзя было руководиться только оперативными соображениями. Противник ни в коем случае не должен был быть допущен до Рейна, так как иначе крайне пострадала бы наша Рейнско Вестфальская промышленная область и мы потеряли бы Саарский угольный и Лотарингский рудный районы. К сожалению, наиболее важные для нас в хозяйственном отношении районы были расположены близко к границе; так, на восточной границе находился Верхне-Силезский угольный район, а также сельскохозяйственные области Познани и Восточной Пруссии. Защищать приходилось наиболее ценное, уберечь все было невозможно. Потеря же упомянутой на Западе области привела бы к невозможности продолжать войну.
Вести большое наступление против России было бы уже не так легко, как это представлялось Мольтке. Концентрическое наступление германских и австрийских войск на сосредоточенного в Варшавском районе противника могло быть произведено впустую. За эти годы его развертывание переместилось из Польши на линию Ковно — Гродно — Белосток — Брест-Литовск (см. выше). Мы уже не пользовались прежними преимуществами, противник подготовился.
При операции из Восточной Пруссии на Нарев и из Галиции на Брест-Литовск германцы и австрийцы могли быть охвачены как на внутренних, так и на внешних флангах. Эти опасения высказывал Мольтке и начальник австрийского Генерального Штаба ген. Конрад еще до войны. Между внутренними флангами от Млавы до Завихоста (на Висле, юго-восточнее Люблина) получался свободный промежуток в 300 км. В случае продвижения австрийцев на Восток, с целью вынудить противника к отступлению в Полесье и помешать его отходу на Киев, как этого ожидал Мольтке, являлось опасение наступления русских от Ковеля, на что и указывал ген. Конрад. Наступлением на внешних флангах германцы должны были очистить себе путь к Неману и австрийцы — на Проскуров (восточнее Тарнополя). Наступление на укрепленный Нарев было трудно и зависело от погоды, с чем соглашался и Вальдерзее (см. выше).
Таким образом, наступление против России требовало значительных сил и отвлекало необходимые на западном фронте войска.
Правда, в 1915 г. мы наступали в России и все же удерживали свой западный фронт, но надо принять во внимание, что в то время война на западном фронте была позиционной. Мы стояли, глубоко вдавшись на территории противника, наши границы были в безопасности и тем не менее решительных результатов на Востоке, которые позволили бы перебросить все силы на Запад, мы не достигли.
Но больше всего против наступления на Востоке говорило то, что оно могло оказаться бесцельным, если бы русские решились на отход вглубь страны. Это обстоятельство вполне учитывалось ген. ф. Мольтке.
В конечном результате, несмотря на разные «но», приходилось предпочесть наступление против наиболее опасного нашего противника — Франции. Во времена старшего Мольтке можно было еще думать, что русские будут наступать, а французы в начале будут ожидать нашего наступления за линией своих крепостей. Теперь же можно было с уверенностью сказать, что французы будут наступать. Развязка должна была наступить быстро. Старший Мольтке сомневался, смогут ли французы еще сопротивляться после своего поражения. Он напоминал о сильнейшем сопротивлении Французской республики после тягчайших поражений войск империи. В то время французская армия не была народной, армия императора была по преимуществу профессиональной. Только после разгрома республика ввела всеобщую воинскую повинность. Гамбетта был талантливым организатором. Людского материала для новых армий в распоряжении республики было достаточно. Во втором периоде войны французы превосходили нас по численности. В 1914 г., напротив, приведением армии на военное положение Франция исчерпывала почти весь людской запас. Кое какие источники пополнений, конечно, можно было найти, и их находили в течение войны, точно также, как и у нас. Значительные же подкрепления могли дать только «черные войска» и то не сразу, а постепенно (см. выше). Если бы Франция потерпела в 1914 году такое же решительное поражение, как в 1870—71 г., то она не могла бы уже создать новых армий, подобно тому, как она сделала это в то время.
Тем не менее нанести Франции решительное поражение было очень трудно, и в этом отношении Генеральный Штаб отдавал себе полный отчет. Но то же самое относилось и к России. Все должно было быть направлено к тому, чтобы на одном из двух фронтов добиться быстрой развязки. Для этого нужно было не останавливаться ни перед чем, взять силы отовсюду, где для этого представлялась возможность.
Приходилось волей-неволей прибегнуть к этому средству, так как другого выбора у нас не было.
Конечно, и оно могло не удаться: на войне ни в чем нельзя быть уверенным. Но кто хочет добиться успеха везде, не добивается его нигде. Если бы не удалось добиться быстрой развязки на одном из фронтов, то нам предстояло вести тяжелую затяжную войну и длительно истощать свой силы. Никто не мог бы предсказать, как развернутся события в дальнейшем. Война могла оказаться проигранной с самого начала, что, возможно, и случилось бы, если бы 8-я армия в августе 1914 г., как это предполагалось, отошла за Вислу в то время, как австрийцы потерпели поражение восточнее Львова, а битва на Марне кончилась в сентябре нашим отходом. Австрия, вероятно, капитулировала бы, а вскоре оказался бы под угрозой и Берлин. Все положение изменилось благодаря блестящей Танненбергской операции.
Для того, чтобы добиться быстрой развязки на западе, мы неизбежно должны были идти через Бельгию.
Проф. доктор Штейнгаузен полагает, что нам следовало выжидать и вступить в Бельгию лишь после того, как ее нейтралитет будет нарушен французами или англичанами. Но если бы мы стали ждать, когда все зависело от быстроты действия, мы могли бы упустить момент, которого впоследствии уже нельзя было бы вернуть. Противник предупредил бы нас: французы, несомненно, заняли бы участок Живе-Намюр, бельгийцы — участок Намюр-Льеж и своевременно подошли бы англичане. В этом случае уже не удалось бы взять Льеж с налета перейти Маас и развернуть по ту сторону его 1-ю армию. Только благодаря ошеломляющей быстроте мы были на Маасе раньше противника, не дали возможности осуществиться предполагавшемуся соединению французских, бельгийских и английских сил и в начале сентября стояли уже на Марне.
Упомянутые критики Готхейн и Штейнгаузен утверждают, что военные власти не считались ни с психологией народа, ни с общественным мнением, не учитывали политического и морального вреда нарушения нейтралитета, а последнего, пожалуй, совсем даже не предвидели. На самом же деле все это Генеральный Штаб принимал во внимание. В особенности генерал фон Мольтке считался с осложнениями, связанными с проходом через Бельгию. Он не допускал возможности, чтобы нашим дипломатам удалось заключить соответствующее соглашение, несмотря на то, что мы и не помышляли завладеть каким-либо клочком бельгийской территории, и она нам нужна была только для прохода по ней. Нам приходилось считаться с тем, что Бельгия сочтет проход германцев по своей территории за повод к войне и станет на сторону наших противников, к которым тотчас же примкнет и Англия, чтобы помешать Германии укрепиться на противолежащем побережье. Поэтому в последние годы перед войной ген. фон Мольтке серьезно взвешивал вопрос, не лучше ли будет купить английский нейтралитет ценою отказа от прохода через Бельгию. Пробовали создать оперативные варианты наступления на Францию, не нарушая бельгийского нейтралитета, но из этого ничего не вышло. Ген. фон Мольтке пришел к выводу, что Англия все равно окажется в числе наших противников. Отказаться от единственной возможности быстрого наступления на Францию, доверяясь уклончивым заверениям Англии, он считал весьма опасным. Нам пришлось бы преодолевать трудности фронтального наступления на укрепленный французский восточный фронт, рискуя тем, что в один прекрасный момент Англия все-таки выступит против нас. Англия, считая Германию сильнее Франции и всегда стремясь к поддержанию европейского равновесия, не могла допустить поражения Франции. Поэтому мы должны были включить Англию в число наших противников и считаться с тем, что нам придется в Бельгии сражаться не только с бельгийскими, но и с английскими войсками.
На карту ставилось самое существование нашего государства, а потому все остальные соображения должны были отпасть. Лучшего операционного плана мы найти не могли. Вопросы политические являлись по преимуществу областью имперского канцлера, а намерения Генерального Штаба ему были известны. Адмирал фон Тирпиц с полным правом сетует в своих «Воспоминаниях» па то, что о вводе войск в Бельгию ему не было сообщено, хотя в соответствии с этим должны были бы немедленно быть приняты соответствующие меры на море.
В книге Готхейна суровая критика операционного плана сводится к следующему: план Генерального Штаба был основан на неправильном предположении, что Бельгия не окажет сопротивления проходу германских войск через свою территорию, что Англия останется нейтральной и что победу над Францией удастся одержать раньше, чем русская мобилизация закончится и Россия будет в состоянии наступать. Все три предпосылки оказались ошибочными, говорит он; мы же в свою очередь скажем, что все три утверждения Готхейна неправильны. Мы уже заранее считали, что Бельгия окажется в противоположном нам лагере, что Англия окажется несомненно нашим противником, и давно знали, что такого превосходства над русской мобилизацией мы уже не имели. Можно было сомневаться в том, хватит ли предназначенных для восточного фронта сил. Со времени графа Шлиффена условия изменились. Увеличение этих сил ни в коем случае не должно было произойти за счет армий западного фронта, иначе в корне было бы подорвано решительное наступление на. западе.
Помочь могло только своевременное увеличение армии, к чему Генеральный Штаб до войны и стремился. Хотя военные требования в рейхстаге должно было возбуждать военное министерство, тем не менее в виду их важности можно поставить вопрос, не должен ли был начальник Генерального Штаба настойчивее вмешаться в это дело. Если бы в нашем распоряжении было еще три армейских корпуса, которых требовал ген. Людендорф, то чаша весов на Марне склонилась бы в нашу пользу и на восточном фронте мы были бы достаточно сильны для обороны.
А так как этих корпусов у нас не было, и мы должны были обойтись тем, что имели, то на востоке операции пришлось вести меньшими силами, чем следовало. Все виды на оборону были благоприятны, принимая во внимание неизбежность разделения армии противника районом Мазурских озер, а также предполагавшуюся медленность русских операций. Угрозой русскому флангу являлась Кенигсбергская крепость. Битва при Танненберге была выиграна без подкреплений. Эта операция была проведена вполне в духе графа Шлиффена. Надо думать, что в этом случае, несмотря на всю свою сдержанность, он не поскупился бы на похвалы. Если бы даже в крайнем случае пришлось очистить Восточную Пруссию, то это нужно было сделать возможно позднее. После этого противнику пришлось бы еще форсировать наш сильный рубеж — р. Вислу.
Фридрих Великий был поставлен весной 1757 г. перед подобной же проблемой. Против его армии наступали австрийская, русская и французская армии. Война шла не на жизнь, а на смерть. В его план входило разбить на голову австрийцев, собрав для этого все свои силы. В Восточной Пруссии им было оставлено 33.000 чел. под командой Левальда, но им не удалось защитить эту область от русского вторжения. Против Австрии он выставил 117.000 чел. вместо того, чтобы использовать против австрийцев все 150.000 чел.
Подобные приемы ведения войны граф Шлиффен осуждал. «Труднее всего разработка таких планов, при которых приходится вести оборону против более сильных и мощных противников… Находясь в подобном положении, надо уметь вовремя терять. Кто хочет защитить все, не защитит ничего. Бывает необходимо пожертвовать какую-нибудь провинцию одному из противников, обрушиться в то же самое время всеми силами на другого, заставить его принять бой и жертвовать всем для его уничтожения, а затем уже рассчитаться с другими».
Таким образом, к тому времени, когда летом 1914 г. пробил роковой час, все было всесторонне обдумано. Преимущества наших операций выяснились тотчас же во время больших боев в августе. Действия противника мы сумели вполне подчинить нашей воле, его контрмеры не достигали цели и запаздывали, как это и предсказывал граф Шлиффен. Инициатива была в наших руках. В конце августа противник отступал по всему фронту и уже намеревался отходить за Сену. Что же случилось бы, если бы мы выиграли битву на Марне, а мы должны были ее выиграть, если бы этому не помешали собственные ошибки. Результаты были бы еще более благоприятны для нас, если бы мы с самого начала в нашем операционном плане ближе придерживались основной идеи графа Шлиффена. Что стали бы тогда говорить у нас о «милитаризме».
События 1914 г. оправдали взгляды графа Шлиффена. Мы не будем подобно адмиралу фон Тирпицу иронически говорить о «рецептах» покойного графа Шлиффена для одержания побед, которым армейское командование якобы «слепо доверяло». Мы в Генеральном Штабе таким «рецептам» не верили, но, что касается его плана, то таковой был правилен. Наше отечество могло бы лишь пожелать, чтобы при его осуществления нас вел дух «покойного Шлиффена» подобно тому, как Сид Кампеадор после смерти продолжал своих воинов вести к победе.
Вторая часть.
1. Задачи Генерального Штаба
2. Взаимоотношение между Генеральным Штабом, главным и армейским командованиями
Без сомнения, наступать французам было бы очень трудно, как бы они это наступление ни вели. Средств противодействия у графа Шлиффена было достаточно, но все они требовали большого количества войск для того, чтобы с самого начала не пустить противника далеко вглубь страны. В этом случае не хватило бы сил для решительного наступления на восточном фронте.
Нельзя было руководиться только оперативными соображениями. Противник ни в коем случае не должен был быть допущен до Рейна, так как иначе крайне пострадала бы наша Рейнско Вестфальская промышленная область и мы потеряли бы Саарский угольный и Лотарингский рудный районы. К сожалению, наиболее важные для нас в хозяйственном отношении районы были расположены близко к границе; так, на восточной границе находился Верхне-Силезский угольный район, а также сельскохозяйственные области Познани и Восточной Пруссии. Защищать приходилось наиболее ценное, уберечь все было невозможно. Потеря же упомянутой на Западе области привела бы к невозможности продолжать войну.
Вести большое наступление против России было бы уже не так легко, как это представлялось Мольтке. Концентрическое наступление германских и австрийских войск на сосредоточенного в Варшавском районе противника могло быть произведено впустую. За эти годы его развертывание переместилось из Польши на линию Ковно — Гродно — Белосток — Брест-Литовск (см. выше). Мы уже не пользовались прежними преимуществами, противник подготовился.
При операции из Восточной Пруссии на Нарев и из Галиции на Брест-Литовск германцы и австрийцы могли быть охвачены как на внутренних, так и на внешних флангах. Эти опасения высказывал Мольтке и начальник австрийского Генерального Штаба ген. Конрад еще до войны. Между внутренними флангами от Млавы до Завихоста (на Висле, юго-восточнее Люблина) получался свободный промежуток в 300 км. В случае продвижения австрийцев на Восток, с целью вынудить противника к отступлению в Полесье и помешать его отходу на Киев, как этого ожидал Мольтке, являлось опасение наступления русских от Ковеля, на что и указывал ген. Конрад. Наступлением на внешних флангах германцы должны были очистить себе путь к Неману и австрийцы — на Проскуров (восточнее Тарнополя). Наступление на укрепленный Нарев было трудно и зависело от погоды, с чем соглашался и Вальдерзее (см. выше).
Таким образом, наступление против России требовало значительных сил и отвлекало необходимые на западном фронте войска.
Правда, в 1915 г. мы наступали в России и все же удерживали свой западный фронт, но надо принять во внимание, что в то время война на западном фронте была позиционной. Мы стояли, глубоко вдавшись на территории противника, наши границы были в безопасности и тем не менее решительных результатов на Востоке, которые позволили бы перебросить все силы на Запад, мы не достигли.
Но больше всего против наступления на Востоке говорило то, что оно могло оказаться бесцельным, если бы русские решились на отход вглубь страны. Это обстоятельство вполне учитывалось ген. ф. Мольтке.
В конечном результате, несмотря на разные «но», приходилось предпочесть наступление против наиболее опасного нашего противника — Франции. Во времена старшего Мольтке можно было еще думать, что русские будут наступать, а французы в начале будут ожидать нашего наступления за линией своих крепостей. Теперь же можно было с уверенностью сказать, что французы будут наступать. Развязка должна была наступить быстро. Старший Мольтке сомневался, смогут ли французы еще сопротивляться после своего поражения. Он напоминал о сильнейшем сопротивлении Французской республики после тягчайших поражений войск империи. В то время французская армия не была народной, армия императора была по преимуществу профессиональной. Только после разгрома республика ввела всеобщую воинскую повинность. Гамбетта был талантливым организатором. Людского материала для новых армий в распоряжении республики было достаточно. Во втором периоде войны французы превосходили нас по численности. В 1914 г., напротив, приведением армии на военное положение Франция исчерпывала почти весь людской запас. Кое какие источники пополнений, конечно, можно было найти, и их находили в течение войны, точно также, как и у нас. Значительные же подкрепления могли дать только «черные войска» и то не сразу, а постепенно (см. выше). Если бы Франция потерпела в 1914 году такое же решительное поражение, как в 1870—71 г., то она не могла бы уже создать новых армий, подобно тому, как она сделала это в то время.
Тем не менее нанести Франции решительное поражение было очень трудно, и в этом отношении Генеральный Штаб отдавал себе полный отчет. Но то же самое относилось и к России. Все должно было быть направлено к тому, чтобы на одном из двух фронтов добиться быстрой развязки. Для этого нужно было не останавливаться ни перед чем, взять силы отовсюду, где для этого представлялась возможность.
Приходилось волей-неволей прибегнуть к этому средству, так как другого выбора у нас не было.
Конечно, и оно могло не удаться: на войне ни в чем нельзя быть уверенным. Но кто хочет добиться успеха везде, не добивается его нигде. Если бы не удалось добиться быстрой развязки на одном из фронтов, то нам предстояло вести тяжелую затяжную войну и длительно истощать свой силы. Никто не мог бы предсказать, как развернутся события в дальнейшем. Война могла оказаться проигранной с самого начала, что, возможно, и случилось бы, если бы 8-я армия в августе 1914 г., как это предполагалось, отошла за Вислу в то время, как австрийцы потерпели поражение восточнее Львова, а битва на Марне кончилась в сентябре нашим отходом. Австрия, вероятно, капитулировала бы, а вскоре оказался бы под угрозой и Берлин. Все положение изменилось благодаря блестящей Танненбергской операции.
Для того, чтобы добиться быстрой развязки на западе, мы неизбежно должны были идти через Бельгию.
Проф. доктор Штейнгаузен полагает, что нам следовало выжидать и вступить в Бельгию лишь после того, как ее нейтралитет будет нарушен французами или англичанами. Но если бы мы стали ждать, когда все зависело от быстроты действия, мы могли бы упустить момент, которого впоследствии уже нельзя было бы вернуть. Противник предупредил бы нас: французы, несомненно, заняли бы участок Живе-Намюр, бельгийцы — участок Намюр-Льеж и своевременно подошли бы англичане. В этом случае уже не удалось бы взять Льеж с налета перейти Маас и развернуть по ту сторону его 1-ю армию. Только благодаря ошеломляющей быстроте мы были на Маасе раньше противника, не дали возможности осуществиться предполагавшемуся соединению французских, бельгийских и английских сил и в начале сентября стояли уже на Марне.
Упомянутые критики Готхейн и Штейнгаузен утверждают, что военные власти не считались ни с психологией народа, ни с общественным мнением, не учитывали политического и морального вреда нарушения нейтралитета, а последнего, пожалуй, совсем даже не предвидели. На самом же деле все это Генеральный Штаб принимал во внимание. В особенности генерал фон Мольтке считался с осложнениями, связанными с проходом через Бельгию. Он не допускал возможности, чтобы нашим дипломатам удалось заключить соответствующее соглашение, несмотря на то, что мы и не помышляли завладеть каким-либо клочком бельгийской территории, и она нам нужна была только для прохода по ней. Нам приходилось считаться с тем, что Бельгия сочтет проход германцев по своей территории за повод к войне и станет на сторону наших противников, к которым тотчас же примкнет и Англия, чтобы помешать Германии укрепиться на противолежащем побережье. Поэтому в последние годы перед войной ген. фон Мольтке серьезно взвешивал вопрос, не лучше ли будет купить английский нейтралитет ценою отказа от прохода через Бельгию. Пробовали создать оперативные варианты наступления на Францию, не нарушая бельгийского нейтралитета, но из этого ничего не вышло. Ген. фон Мольтке пришел к выводу, что Англия все равно окажется в числе наших противников. Отказаться от единственной возможности быстрого наступления на Францию, доверяясь уклончивым заверениям Англии, он считал весьма опасным. Нам пришлось бы преодолевать трудности фронтального наступления на укрепленный французский восточный фронт, рискуя тем, что в один прекрасный момент Англия все-таки выступит против нас. Англия, считая Германию сильнее Франции и всегда стремясь к поддержанию европейского равновесия, не могла допустить поражения Франции. Поэтому мы должны были включить Англию в число наших противников и считаться с тем, что нам придется в Бельгии сражаться не только с бельгийскими, но и с английскими войсками.
На карту ставилось самое существование нашего государства, а потому все остальные соображения должны были отпасть. Лучшего операционного плана мы найти не могли. Вопросы политические являлись по преимуществу областью имперского канцлера, а намерения Генерального Штаба ему были известны. Адмирал фон Тирпиц с полным правом сетует в своих «Воспоминаниях» па то, что о вводе войск в Бельгию ему не было сообщено, хотя в соответствии с этим должны были бы немедленно быть приняты соответствующие меры на море.
В книге Готхейна суровая критика операционного плана сводится к следующему: план Генерального Штаба был основан на неправильном предположении, что Бельгия не окажет сопротивления проходу германских войск через свою территорию, что Англия останется нейтральной и что победу над Францией удастся одержать раньше, чем русская мобилизация закончится и Россия будет в состоянии наступать. Все три предпосылки оказались ошибочными, говорит он; мы же в свою очередь скажем, что все три утверждения Готхейна неправильны. Мы уже заранее считали, что Бельгия окажется в противоположном нам лагере, что Англия окажется несомненно нашим противником, и давно знали, что такого превосходства над русской мобилизацией мы уже не имели. Можно было сомневаться в том, хватит ли предназначенных для восточного фронта сил. Со времени графа Шлиффена условия изменились. Увеличение этих сил ни в коем случае не должно было произойти за счет армий западного фронта, иначе в корне было бы подорвано решительное наступление на. западе.
Помочь могло только своевременное увеличение армии, к чему Генеральный Штаб до войны и стремился. Хотя военные требования в рейхстаге должно было возбуждать военное министерство, тем не менее в виду их важности можно поставить вопрос, не должен ли был начальник Генерального Штаба настойчивее вмешаться в это дело. Если бы в нашем распоряжении было еще три армейских корпуса, которых требовал ген. Людендорф, то чаша весов на Марне склонилась бы в нашу пользу и на восточном фронте мы были бы достаточно сильны для обороны.
А так как этих корпусов у нас не было, и мы должны были обойтись тем, что имели, то на востоке операции пришлось вести меньшими силами, чем следовало. Все виды на оборону были благоприятны, принимая во внимание неизбежность разделения армии противника районом Мазурских озер, а также предполагавшуюся медленность русских операций. Угрозой русскому флангу являлась Кенигсбергская крепость. Битва при Танненберге была выиграна без подкреплений. Эта операция была проведена вполне в духе графа Шлиффена. Надо думать, что в этом случае, несмотря на всю свою сдержанность, он не поскупился бы на похвалы. Если бы даже в крайнем случае пришлось очистить Восточную Пруссию, то это нужно было сделать возможно позднее. После этого противнику пришлось бы еще форсировать наш сильный рубеж — р. Вислу.
Фридрих Великий был поставлен весной 1757 г. перед подобной же проблемой. Против его армии наступали австрийская, русская и французская армии. Война шла не на жизнь, а на смерть. В его план входило разбить на голову австрийцев, собрав для этого все свои силы. В Восточной Пруссии им было оставлено 33.000 чел. под командой Левальда, но им не удалось защитить эту область от русского вторжения. Против Австрии он выставил 117.000 чел. вместо того, чтобы использовать против австрийцев все 150.000 чел.
Подобные приемы ведения войны граф Шлиффен осуждал. «Труднее всего разработка таких планов, при которых приходится вести оборону против более сильных и мощных противников… Находясь в подобном положении, надо уметь вовремя терять. Кто хочет защитить все, не защитит ничего. Бывает необходимо пожертвовать какую-нибудь провинцию одному из противников, обрушиться в то же самое время всеми силами на другого, заставить его принять бой и жертвовать всем для его уничтожения, а затем уже рассчитаться с другими».
Таким образом, к тому времени, когда летом 1914 г. пробил роковой час, все было всесторонне обдумано. Преимущества наших операций выяснились тотчас же во время больших боев в августе. Действия противника мы сумели вполне подчинить нашей воле, его контрмеры не достигали цели и запаздывали, как это и предсказывал граф Шлиффен. Инициатива была в наших руках. В конце августа противник отступал по всему фронту и уже намеревался отходить за Сену. Что же случилось бы, если бы мы выиграли битву на Марне, а мы должны были ее выиграть, если бы этому не помешали собственные ошибки. Результаты были бы еще более благоприятны для нас, если бы мы с самого начала в нашем операционном плане ближе придерживались основной идеи графа Шлиффена. Что стали бы тогда говорить у нас о «милитаризме».
События 1914 г. оправдали взгляды графа Шлиффена. Мы не будем подобно адмиралу фон Тирпицу иронически говорить о «рецептах» покойного графа Шлиффена для одержания побед, которым армейское командование якобы «слепо доверяло». Мы в Генеральном Штабе таким «рецептам» не верили, но, что касается его плана, то таковой был правилен. Наше отечество могло бы лишь пожелать, чтобы при его осуществления нас вел дух «покойного Шлиффена» подобно тому, как Сид Кампеадор после смерти продолжал своих воинов вести к победе.
Вторая часть.
Генеральный штаб в Мировой войне
1. Задачи Генерального Штаба
Задачи Большого Генерального Штаба в мирное время были иными, чем задачи офицеров Г.Ш. во время войны, когда на обязанности последних лежало осведомление во всякое время ответственного командующего об обстановке, являющейся основанием для принятия решений, воплощение этих решений в форму приказов и наблюдение за их выполнением. Офицерам Г.Ш. не приходилось принимать решений и отдавать приказов; в исключительных случаях они могли принимать временные меры. За свои решения нес ответственность только командующий. Это же касалось и верховного командования. Начальник генерального штаба действующей армии был таковым только по имени. Если не формально, то фактически он являлся верховным главнокомандующим.
Поэтому здесь не место исследовать решения, определения, ход и развязку войны и еще меньше оснований ставить вопрос: почему мы проиграли войну.
Кроме того, для многого еще не имеется надежных материалов, которые безусловно необходимы для суждения о военных операциях. Еще менее относятся сюда вопросы широкой политики и внутренние дела.
Коснемся вкратце только отношения военного командования к политике. Фельдмаршал граф Мольтке в качестве начальника Г.Ш. действующей армии стоял на той точке зрения, что хотя политика играет решающую роль по отношению к началу и концу войны, тем не менее во время хода самой войны стратегия в своих действиях совершенно не зависит от политики. Стратегия должна достигнуть максимума того, что позволяют имеющиеся в ее распоряжении средства. Политике же предоставляется, смотря по ходу дела, повышать свои требования, или же удовлетворяться меньшим успехом. Этот взгляд при современных условиях неправилен. Политические условия могут непосредственно влиять на операции и в течение хода войны; большую роль играют общее состояние страны и внутренняя политика. Войну нельзя рассматривать, как нечто самодовлеющее, она решительным образом захватывает в орбиту своего влияния всю хозяйственную и финансовую жизнь народа, требует от него колоссальных жертв и зависит от его стойкости. Вопросы решающего значения, возникшие во время мировой войны, как, например, вопрос о подводной войне, носили одновременно и политический, и военный характер.
Взгляды политического руководителя, с одной стороны, и военного — с другой, могут расходиться, но они вместе с тем должны приводиться в соответствие, как этого часто достигал король Вильгельм I в 1866 и 1870/71 г.г., после ожесточенных боев, с высшей целью, поскольку его не ограничат другие соображения. Командующий всегда ставит себе целые поражение противника. Даже в том случае, когда политика вмешается, она не должна касаться выбора военных средств для достижения цели.
Таков же взгляд Клаузевица: «Война есть только вид политических сношений, а потому она не является чем-либо самодовлеющим». В другом месте он говорит: «Война есть не что иное, как продолжение политических сношений, только при помощи других средств». Война не может считаться только со своими собственными законами, а должна рассматриваться как часть всей политики. Политическая точка зрения могла бы отпасть с возникновением военных действий только в том случае, если бы войны являлись борьбой не на жизнь, а на смерть, ввиду исключительной враждебности; на самом деле они представляют собой проявления самой политики. Раз политика вызывает войну, то подчинение политических взглядов военным было бы противно здравому смыслу. «Она мозг, война же только орудие, а не наоборот. Поэтому подчинить можно только военную точку зрения политической».
Во время мировой войны политика и военное дело все время влияли друг на друга. Вполне согласовать их нам не удалось. Причины этого мы выяснять здесь не будем. Высшее военное командование не могло стоять в стороне от внешней и внутренней политики, вот почему оно нередко и вмешивалось в эту область. Течение как внутренней, так и внешней политики и разрешение экономических вопросов очень близко касались военного командования.
Мы, солдаты, не имевшие ничего общего с политикой, не знали иной задачи, кроме той, как напрячь все силы для выполнения нашего долга и выиграть кампанию.
Кто находился перед лицом врага, тому становились понятными слова Гёте:
В конце августа 1916 г. в главную квартиру группы кронпринца Рупрехта, находившуюся в Камбре, прибыли фельдмаршал фон Гинденбург и ген. Людендорф, получившие в то время назначения Начальника Генерального Штаба действующей армии и Первого Генерал-Квартирмейстера. В это время были в разгаре бои на Сомме.
Я высказал ген. Людендорфу свою точку зрения о том, что хотя нашей задачей, как людей военных, было добиваться победы, но я сильно сомневаюсь, удастся ли нам продиктовать нашим противникам условия мира, и поэтому нам следует попользовать всякий благоприятный повод, чтобы заключить мир. Ген. Людендорф вполне со мной согласился.
Такого случая, насколько мне известно, не представилось. Желание наших врагов уничтожить нас было непоколебимо. Если бы они заключили с нами мир, то только в качестве победителей. Но кто бы из нас мог капитулировать и сложил бы свое оружие прежде, чем не использовал его до конца для защиты родины?
Поэтому здесь не место исследовать решения, определения, ход и развязку войны и еще меньше оснований ставить вопрос: почему мы проиграли войну.
Кроме того, для многого еще не имеется надежных материалов, которые безусловно необходимы для суждения о военных операциях. Еще менее относятся сюда вопросы широкой политики и внутренние дела.
Коснемся вкратце только отношения военного командования к политике. Фельдмаршал граф Мольтке в качестве начальника Г.Ш. действующей армии стоял на той точке зрения, что хотя политика играет решающую роль по отношению к началу и концу войны, тем не менее во время хода самой войны стратегия в своих действиях совершенно не зависит от политики. Стратегия должна достигнуть максимума того, что позволяют имеющиеся в ее распоряжении средства. Политике же предоставляется, смотря по ходу дела, повышать свои требования, или же удовлетворяться меньшим успехом. Этот взгляд при современных условиях неправилен. Политические условия могут непосредственно влиять на операции и в течение хода войны; большую роль играют общее состояние страны и внутренняя политика. Войну нельзя рассматривать, как нечто самодовлеющее, она решительным образом захватывает в орбиту своего влияния всю хозяйственную и финансовую жизнь народа, требует от него колоссальных жертв и зависит от его стойкости. Вопросы решающего значения, возникшие во время мировой войны, как, например, вопрос о подводной войне, носили одновременно и политический, и военный характер.
Взгляды политического руководителя, с одной стороны, и военного — с другой, могут расходиться, но они вместе с тем должны приводиться в соответствие, как этого часто достигал король Вильгельм I в 1866 и 1870/71 г.г., после ожесточенных боев, с высшей целью, поскольку его не ограничат другие соображения. Командующий всегда ставит себе целые поражение противника. Даже в том случае, когда политика вмешается, она не должна касаться выбора военных средств для достижения цели.
Таков же взгляд Клаузевица: «Война есть только вид политических сношений, а потому она не является чем-либо самодовлеющим». В другом месте он говорит: «Война есть не что иное, как продолжение политических сношений, только при помощи других средств». Война не может считаться только со своими собственными законами, а должна рассматриваться как часть всей политики. Политическая точка зрения могла бы отпасть с возникновением военных действий только в том случае, если бы войны являлись борьбой не на жизнь, а на смерть, ввиду исключительной враждебности; на самом деле они представляют собой проявления самой политики. Раз политика вызывает войну, то подчинение политических взглядов военным было бы противно здравому смыслу. «Она мозг, война же только орудие, а не наоборот. Поэтому подчинить можно только военную точку зрения политической».
Во время мировой войны политика и военное дело все время влияли друг на друга. Вполне согласовать их нам не удалось. Причины этого мы выяснять здесь не будем. Высшее военное командование не могло стоять в стороне от внешней и внутренней политики, вот почему оно нередко и вмешивалось в эту область. Течение как внутренней, так и внешней политики и разрешение экономических вопросов очень близко касались военного командования.
Мы, солдаты, не имевшие ничего общего с политикой, не знали иной задачи, кроме той, как напрячь все силы для выполнения нашего долга и выиграть кампанию.
Кто находился перед лицом врага, тому становились понятными слова Гёте:
Требования мира могли, по нашему мнению, приносить только вред: на фронте и внутри страны они ослабляли волю к победе и принимались противником за признание слабости и не уменьшали, а наоборот, увеличивали его желание уничтожить нас, «этим способом нельзя было создать почву для мирного настроения во враждебных странах» (Готхейн). Нельзя было выказывать своей слабости. Я не могу судить о том, была ли возможность принять посредничество какой-либо нейтральной державы, но, принимая во внимание желание противника нас окончательно разгромить, сомневаюсь в этом.
«Ты должен либо повелевать и выигрывать,
Либо подчиняться и проигрывать,
Страдать или торжествовать,
Быть наковальней или молотом».
В конце августа 1916 г. в главную квартиру группы кронпринца Рупрехта, находившуюся в Камбре, прибыли фельдмаршал фон Гинденбург и ген. Людендорф, получившие в то время назначения Начальника Генерального Штаба действующей армии и Первого Генерал-Квартирмейстера. В это время были в разгаре бои на Сомме.
Я высказал ген. Людендорфу свою точку зрения о том, что хотя нашей задачей, как людей военных, было добиваться победы, но я сильно сомневаюсь, удастся ли нам продиктовать нашим противникам условия мира, и поэтому нам следует попользовать всякий благоприятный повод, чтобы заключить мир. Ген. Людендорф вполне со мной согласился.
Такого случая, насколько мне известно, не представилось. Желание наших врагов уничтожить нас было непоколебимо. Если бы они заключили с нами мир, то только в качестве победителей. Но кто бы из нас мог капитулировать и сложил бы свое оружие прежде, чем не использовал его до конца для защиты родины?
2. Взаимоотношение между Генеральным Штабом, главным и армейским командованиями
В августе и сентябре 1914 г. Генеральный Штаб испытывал большие затруднения вследствие плохой связи между главным и армейским командованиями. Телефонная связь была неудовлетворительна, она не поспевала при быстрых передвижениях армии. Переговоры по радио могли вестись кратковременно и были недостаточны для подробного осведомления верховного командования о положении и для того, чтобы последнее могло дать главному армейскому командованию исчерпывающие указания. Кроме того, переговоры по радио требуют для запросов и ответов гораздо больше времени, чем обыкновенно принято думать.
В отношении связи заранее недостаточно позаботились.
В дни решающего значения в Люксембурге командование находилось слишком далеко. Армейских групп мы в то время еще не имели, между тем именно в то время они были особенно нужны. Временное подчинение 1-й армии 2-й ни к чему не привело. Взгляды командующих, как в этих случаях обыкновенно бывает, расходились. Армии, которой приходилось самой вести бои, трудно войти в положение другой армии, сражающейся по соседству с ней, и учесть беспристрастно всю обстановку в целом. Подобные подчинения всегда оказывались нецелесообразными и вели к трениям. То же самое случилось и в битве на Сомме в 1916 г., когда 1-я армия была подчинена 2-й.
Верховное командование, оставаясь в Люксембурге и не желая назначать главнокомандующего специально для западного фронта, должно было бы выдвинуть и обеспечить прочной связью с собой промежуточный пункт, куда направлялись бы донесения и куда передавались бы приказы. От этого пункта связь могла бы поддерживаться автомобилями.
Командирование вдоль всего фронта от одной армии к другой, быть может, очень дельного обер-лейтенанта Гентша с громадными полномочиями, но без письменных распоряжений, в наиболее тяжелый момент битвы на Марне оказалось совершенно нерациональным и от него фактически зависел исход сражения.
В мирное время, основываясь на современных средствах сообщения, мы считали, что достигнуть связи армий с главным командованием будет легко; быть может, нас вводили в заблуждение примеры больших полевых поездов Г.Ш. и больших стратегических игр, во время которых главнокомандующий мог каждый вечер своевременно отдавать приказы и директивы с любыми подробностями о самых отдаленных армиях.
Впрочем, в то время французы также не ввели у себя армейских групп. Но у них была лучше телефонная и телеграфная связь.
Впоследствии, в период позиционной войны, мы располагали безупречной связью.
О задачах и достижениях Генерального Штаба главного командования наилучшее представление дают «Воспоминания о войне» ген. Людендорфа и труд ген. фон Фалькенгайна «Главнокомандование 1914—1916». Ему приходилось справляться с гигантской задачей и работать, напрягая все силы.
В этих трудах говорится о всем том, с чем приходилось соприкасаться начальнику Г.Ш. действующей армии, какое длительное напряжение сил приходилось ему выдерживать, какие душевные впечатления овладевали им, какие вопросы военного командования, внутренней и внешней политики, промышленности, вооружения, снабжения и т.п. приходилось ему решать. Доступ к ген. Фалькенгайну и ген. Людендорфу для начальников армейских групп и армейского военного командования был открыт во всякое время дня и ночи; часто случалось, что, окончив телефонный разговор с ними лишь в два часа ночи, они в семь часов утра вновь его возобновляли.
Офицеры из штаба, в особенности ген. Таппен, позднее обер-лейтенант Ветцель, майоры ф. Фальар-Бокельберг, барон ф. дем Буше, Франер и другие шли нам постоянно навстречу, принимали во внимание наши многочисленные пожелания и старались придти нам на помощь; они всегда умели найти исход, даже когда казалось, что исчезали всякие источники для оказания помощи. Они работали безукоризненно и крайне быстро, ответ у них не заставлял себя ждать, за что я и мои сотрудники были им благодарны.
С высшим командованием армейских групп и армии ген. Фалькенгайн и Людендорф поддерживали самую тесную связь.
Они часто посещали их, осведомлялись подробно об обстановке, обсуждали предстоящие операции, лично отправлялись в важные районы и на наблюдательные пункты и кончали обсуждение только после того, как договаривались по всем вопросам.
Ген. Людендорф разговаривал ежедневно с начальниками штабов армейских групп и армии, осведомляясь об обстановке. Целесообразность таких постоянных сношений являлась сомнительной. Ген. Людендорф занимал пост первого генерал-квартирмейстера.
Главнокомандующим являлся собственно верховный вождь — император, а начальником генерального штаба фельдмаршал ф. Гинденбург, уполномоченный издавать оперативные приказы именем императора, который воздерживался от этого и делал исключительно лишь в особо важных случаях. Исполнительная власть, если можно так выразиться, находилась в руках ген. Людендорфа. Персонального права издавать приказы он не имел; он обращался преимущественно к начальникам штабов, хотя и находился в постоянных сношениях с главнокомандующими и не упускал случая узнавать у них о положении дел. Этот порядок передавался и дальше. Командующие группами и армиями поступали таким же образом. Часто можно было слышать: «Вся война ведется, как этого хочет Генеральный Штаб». Это могло вредить авторитету главнокомандующих и других высших начальников и потому нужно было бы этого избегать. Каждый начальник данного генерального штаба должен был позаботиться создать такие отношения с соответствующим командованием, чтобы не умалять положение последнего, т. к. на нем лежала вся ответственность и он принимал решения. Тем не менее трения и недоразумения были нередки. Не всеми разделялось мнение Гетевского Мефистофеля: «Предоставь работу Генеральному Штабу, и фельдмаршал не пропадет». Ген. ф.-Мозер («Воспоминания о войне» 1920) говорит о все усиливавшемся вреде вмешательства генерального штаба, имея в виду злоупотребления телефоном офицерами Г.Ш. для принятия тех или других мер за спиной командующих. Я же со своей стороны полагаю, что каждый начальник имел возможность не допускать параллельного закулисного управления находившегося при нем представителя генерального штаба. Тот же генерал отмечает, что за неудачные операции неоднократно давали отставку начальнику штаба армии или корпуса, а не командующему армией или корпусом; такой способ действий ф. Мозер осуждает, т. к. этим открыто подчеркивалось, что за успех или неудачу ответственным является не только командующий, во в равной и даже большей мере представитель генерального штаба. В этом много правды, но по некоторым вопросам, являющимся его специальной областью, как, например, проектирование приказов, организация службы связи, снабжение войск, офицер Г.Ш. и должен был нести особую ответственность. Если оказывалось, что в этом отношении он не соответствовал своему назначению, он смещался. Всего командующий сделать не в состоянии. С другой стороны. известно, что отставлены были и многие из командующих, правда, быть может, не так много, как во Франции, где в августе 1914 г. было смещено 2 командующих армиями, 7 командиров корпусов, 20 начальников дивизий и 4 начальника кавалерийских дивизий, а всего 33 генерала (де Томассон).
В отношении связи заранее недостаточно позаботились.
В дни решающего значения в Люксембурге командование находилось слишком далеко. Армейских групп мы в то время еще не имели, между тем именно в то время они были особенно нужны. Временное подчинение 1-й армии 2-й ни к чему не привело. Взгляды командующих, как в этих случаях обыкновенно бывает, расходились. Армии, которой приходилось самой вести бои, трудно войти в положение другой армии, сражающейся по соседству с ней, и учесть беспристрастно всю обстановку в целом. Подобные подчинения всегда оказывались нецелесообразными и вели к трениям. То же самое случилось и в битве на Сомме в 1916 г., когда 1-я армия была подчинена 2-й.
Верховное командование, оставаясь в Люксембурге и не желая назначать главнокомандующего специально для западного фронта, должно было бы выдвинуть и обеспечить прочной связью с собой промежуточный пункт, куда направлялись бы донесения и куда передавались бы приказы. От этого пункта связь могла бы поддерживаться автомобилями.
Командирование вдоль всего фронта от одной армии к другой, быть может, очень дельного обер-лейтенанта Гентша с громадными полномочиями, но без письменных распоряжений, в наиболее тяжелый момент битвы на Марне оказалось совершенно нерациональным и от него фактически зависел исход сражения.
В мирное время, основываясь на современных средствах сообщения, мы считали, что достигнуть связи армий с главным командованием будет легко; быть может, нас вводили в заблуждение примеры больших полевых поездов Г.Ш. и больших стратегических игр, во время которых главнокомандующий мог каждый вечер своевременно отдавать приказы и директивы с любыми подробностями о самых отдаленных армиях.
Впрочем, в то время французы также не ввели у себя армейских групп. Но у них была лучше телефонная и телеграфная связь.
Впоследствии, в период позиционной войны, мы располагали безупречной связью.
О задачах и достижениях Генерального Штаба главного командования наилучшее представление дают «Воспоминания о войне» ген. Людендорфа и труд ген. фон Фалькенгайна «Главнокомандование 1914—1916». Ему приходилось справляться с гигантской задачей и работать, напрягая все силы.
В этих трудах говорится о всем том, с чем приходилось соприкасаться начальнику Г.Ш. действующей армии, какое длительное напряжение сил приходилось ему выдерживать, какие душевные впечатления овладевали им, какие вопросы военного командования, внутренней и внешней политики, промышленности, вооружения, снабжения и т.п. приходилось ему решать. Доступ к ген. Фалькенгайну и ген. Людендорфу для начальников армейских групп и армейского военного командования был открыт во всякое время дня и ночи; часто случалось, что, окончив телефонный разговор с ними лишь в два часа ночи, они в семь часов утра вновь его возобновляли.
Офицеры из штаба, в особенности ген. Таппен, позднее обер-лейтенант Ветцель, майоры ф. Фальар-Бокельберг, барон ф. дем Буше, Франер и другие шли нам постоянно навстречу, принимали во внимание наши многочисленные пожелания и старались придти нам на помощь; они всегда умели найти исход, даже когда казалось, что исчезали всякие источники для оказания помощи. Они работали безукоризненно и крайне быстро, ответ у них не заставлял себя ждать, за что я и мои сотрудники были им благодарны.
С высшим командованием армейских групп и армии ген. Фалькенгайн и Людендорф поддерживали самую тесную связь.
Они часто посещали их, осведомлялись подробно об обстановке, обсуждали предстоящие операции, лично отправлялись в важные районы и на наблюдательные пункты и кончали обсуждение только после того, как договаривались по всем вопросам.
Ген. Людендорф разговаривал ежедневно с начальниками штабов армейских групп и армии, осведомляясь об обстановке. Целесообразность таких постоянных сношений являлась сомнительной. Ген. Людендорф занимал пост первого генерал-квартирмейстера.
Главнокомандующим являлся собственно верховный вождь — император, а начальником генерального штаба фельдмаршал ф. Гинденбург, уполномоченный издавать оперативные приказы именем императора, который воздерживался от этого и делал исключительно лишь в особо важных случаях. Исполнительная власть, если можно так выразиться, находилась в руках ген. Людендорфа. Персонального права издавать приказы он не имел; он обращался преимущественно к начальникам штабов, хотя и находился в постоянных сношениях с главнокомандующими и не упускал случая узнавать у них о положении дел. Этот порядок передавался и дальше. Командующие группами и армиями поступали таким же образом. Часто можно было слышать: «Вся война ведется, как этого хочет Генеральный Штаб». Это могло вредить авторитету главнокомандующих и других высших начальников и потому нужно было бы этого избегать. Каждый начальник данного генерального штаба должен был позаботиться создать такие отношения с соответствующим командованием, чтобы не умалять положение последнего, т. к. на нем лежала вся ответственность и он принимал решения. Тем не менее трения и недоразумения были нередки. Не всеми разделялось мнение Гетевского Мефистофеля: «Предоставь работу Генеральному Штабу, и фельдмаршал не пропадет». Ген. ф.-Мозер («Воспоминания о войне» 1920) говорит о все усиливавшемся вреде вмешательства генерального штаба, имея в виду злоупотребления телефоном офицерами Г.Ш. для принятия тех или других мер за спиной командующих. Я же со своей стороны полагаю, что каждый начальник имел возможность не допускать параллельного закулисного управления находившегося при нем представителя генерального штаба. Тот же генерал отмечает, что за неудачные операции неоднократно давали отставку начальнику штаба армии или корпуса, а не командующему армией или корпусом; такой способ действий ф. Мозер осуждает, т. к. этим открыто подчеркивалось, что за успех или неудачу ответственным является не только командующий, во в равной и даже большей мере представитель генерального штаба. В этом много правды, но по некоторым вопросам, являющимся его специальной областью, как, например, проектирование приказов, организация службы связи, снабжение войск, офицер Г.Ш. и должен был нести особую ответственность. Если оказывалось, что в этом отношении он не соответствовал своему назначению, он смещался. Всего командующий сделать не в состоянии. С другой стороны. известно, что отставлены были и многие из командующих, правда, быть может, не так много, как во Франции, где в августе 1914 г. было смещено 2 командующих армиями, 7 командиров корпусов, 20 начальников дивизий и 4 начальника кавалерийских дивизий, а всего 33 генерала (де Томассон).