Страница:
– В мой они никогда не заглянут, – заверил его Билли. – И я сомневаюсь, что они обследовали прямую кишку этого парня.
– Но ему можно верить. Он – писатель. Я хочу сказать, и до этой книги он опубликовал несколько других.
Билли достал из ящика фартук, завязал на талии.
– Публикация книги – не повод доверять человеку. Гитлер тоже публиковал книги.
– Правда? – спросил Джекки.
– Да.
– Тот Гитлер?
– Ну, я говорю не про Боба Гитлера.
– Ты смеешься надо мной.
– Посмотри в библиотеке.
– А что он писал? Детективы или что-то еще?
– Что-то еще.
– А этот парень писал научную фантастику.
– Ты меня удивил.
– Научную фантастику, – повторил Джекки. – К счастью, то будущее, о котором он писал, так и не реализовалось. – С рабочего столика он взял маленькую белую миску, недовольно фыркнул. – Мне что… уменьшить Стиву жалованье за перерасход продуктов?
В миске лежали от пятнадцати до двадцати черенков вишен, все завязанные узлом.
– Посетители находят его забавным.
– Потому что наполовину пьяны. В любом случае, он прикидывается забавным парнем, но на самом деле он не такой.
– У каждого свое представление о том, что забавно, а что – нет.
– Я про другое. Он только прикидывается весельчаком, которому все легко и по барабану.
– Другим я его не видел, – заметил Билли.
– Спроси Селию Рейнольдс.
– Это кто?
– Живет рядом со Стивом.
– У соседей особые отношения, – напомнил Стив. – Нельзя верить всему, что они говорят.
– Селия говорит, что он буйствует у себя во дворе.
– Что значит… буйствует?
– Она говорит, сходит с ума. Рубит вещи.
– Какие вещи?
– Скажем, стул из столовой.
– Чьей?
– Своей. Рубил его, пока не превратил в щепки.
– Почему?
– Рубил и сыпал ругательствами. Вроде бы срывал злость.
– На стуле?
– Да. И он рубит топором арбузы.
– Может, он любит арбузы, – предположил Билли.
– Он их не ест. Рубит и рубит, пока не остается ничего, кроме отвратительного месива.
– И при этом ругается.
– Совершенно верно. Ругается, рычит, ревет, как зверь. Превращает арбузы в месиво. Пару раз набрасывался на кукол.
– Каких кукол?
– Ну, ты знаешь, женщин, которых выставляют в витринах.
– Манекены?
– Да. С ними он расправлялся топором и кувалдой.
– Где он брал манекены?
– Понятия не имею.
– Что-то тут не так.
– Поговори с Селией. Она тебе все расскажет.
– Она спрашивала Стива, зачем он это делает?
– Нет. Боится.
– Ты ей веришь?
– Селия – не лгунья.
– Ты думаешь, Стив опасен? – спросил Билли.
– Вероятно, нет, но кто знает?
– Может, тебе лучше уволить его?
Брови Джекки взлетели вверх.
– А если потом он окажется одним из тех парней, которых показывают по ти-ви? Придет сюда с топором?
– В любом случае что-то тут не так. Ты ведь сам до конца в это не веришь.
– Я верю. Селия трижды в неделю ходит к мессе.
– Джекки, ты всегда шутишь со Стивом. Он тебя смешит.
– С ним я постоянно держусь настороже.
– Я этого не заметил.
– Держусь. Но не хочу быть несправедливым по отношению к нему.
– Несправедливым?
– Он – хороший бармен, делает свою работу, – на лице Джекки отразился стыд. Пухлые щеки покраснели. – Не следовало мне так говорить о нем. Завелся вот из-за этих черенков вишен.
– Двадцать вишен, – кивнул Билли. – И сколько они стоят?
– Дело не в деньгах. Этот фокус с языком… в нем есть что-то непристойное.
– Никогда не слышал, чтобы кто-то жаловался. Многим женщинам, которые приходят сюда, очень нравится смотреть, как он это делает.
– И геям, – добавил Джекки. – Я не хочу, чтобы это был бар одиночек или геев. Я хочу, чтобы это был семейный бар.
– Неужто есть семейные бары?
– Абсолютно, – в голосе Джекки слышалась искренняя обида. Он держал таверну, а не вертеп. – Мы предлагаем детям картофель фри и жаренный кружочками лук, не так ли?
Прежде чем Билли успел ответить, появился первый клиент: часы показывали 11:04. Мужчина заказал «Кровавую Мэри» и корешки сельдерея.
Джекки и Билли вместе работали за стойкой во время ленча, и Джекки разносил на столики еду, которую Бен раскладывал по тарелкам.
В этот день народу у них было побольше, чем в другие дни, потому что вторник был днем соуса «чили», но им все равно не требовалась дневная официантка. Треть посетителей обходилась ленчем в стакане, еще трети хватало орешков, горячих сосисок и бесплатных претцелей.
Смешивая напитки и наливая пиво, Билли Уайлс не мог отделаться от «картинки», которая вновь и вновь возникала перед его мысленным взором: Стив Зиллис, рубящий манекен на куски, рубящий, рубящий…
Смена продолжалась, и, поскольку никто не приносил весть о застреленной учительнице или убитой пожилой филантропке, нервы Билли начали успокаиваться. В сонном городке Виноградные Холмы, в мирном округе Напа-Вэлью, новости о жестоком убийстве распространились бы быстро. Похоже, записка действительно оказалась чьей-то злой шуткой.
После ленча время потекло медленно, но в четыре часа на работу пришла Айви Элгин, а за ней последовали страдающие жаждой мужчины. И будь у них хвосты, они бы отчаянно махали ими из стороны в сторону, чтобы привлечь внимание Айви.
– Сегодня кто-нибудь умер? – спросил Билли, и от этого вопроса его буквально передернуло.
– Молящийся богомол на моем заднем крыльце, прямо у двери, – ответила Айви.
– И что это означает?
– Кто молился, тот умер.
– Не понимаю тебя.
– Сама пытаюсь разобраться.
Ширли Трублад прибыла в пять часов, величественная в светло-желтой униформе с белыми лацканами и манжетами.
После нее появился Рамон Падильо, который принюхался к запаху соуса «чили» и пробурчал:
– Нужно добавить чуточку корицы.
Войдя в таверну в шесть часов, Стив Зиллис, благоухающий вербеновым лосьоном после бритья и мятной жидкостью для полоскания рта, спросил Билли:
– Все нормально, Кемосабе?
– Ты мне вчера не звонил? – ответил Билли вопросом на вопрос.
– Кто, я? С какой стати?
– Не знаю. Мне позвонили, связь была плохая, но я подумал, может, ты.
– Ты мне не перезвонил?
– Нет. Я едва слышал голос, но почему-то подумал, что это мог быть ты.
Выбрав три толстые оливки, Стив ответил:
– Нет, я не звонил и провел прошлую ночь с другом.
– Ты закончил работу в два часа ночи, а потом еще куда-то отправился?
Стив широко улыбнулся и подмигнул Билли.
– В небе луна, а я – собака.
– Если бы я закончил работу в два часа ночи, то тут же улегся бы спать.
– Ты уж не обижайся, пилигрим, но тебя никому не стоит ставить в пример.
– В каком смысле?
Стив пожал плечами и начал жонглировать оливками.
– Люди удивляются, почему такой симпатичный парень, как ты, живет, будто старая дева.
– Какие люди? – спросил Билли, оглядев посетителей таверны.
– Многие. – Стив поймал ртом первую оливку. Затем вторую, третью и сжевал их под аплодисменты зрителей первого ряда, сидевших на высоких стульях у стойки.
В последний час своей смены Билли более внимательно, чем обычно, приглядывался к Стиву Зиллису, но не заметил ничего подозрительного.
Или Стив не был тем шутником, кто написал записку, или он был куда более хитрым и злобным, чем казалось.
Впрочем, значения это не имело. Никого не убили. Записка обернулась шуткой; рано или поздно выяснится, ради чего ее написали.
Когда Билли покидал таверну в семь вечера, Айви Элгин подошла к нему, ее глаза цвета бренди возбужденно сверкали.
– Кто-то должен умереть в церкви.
– С чего ты так решила?
– Богомол. Кто молился, тот умер.
– В какой церкви? – спросил Билли.
– Надо подождать, и мы все узнаем.
– Может, это произойдет не в церкви. Может, умрет кто-то из местных священников.
Она пристально смотрела ему в глаза.
– Я об этом не подумала. Возможно, ты прав. Но как это связано с мертвым опоссумом?
– Понятия не имею, Айви. В отличие от тебя, предсказания по внутренностям для меня – темный лес.
– Я знаю, но ты такой милый. Всегда меня слушаешь, никогда не смеешься надо мной.
Хотя Билли работал с ней пять дней в неделю, сочетание экстраординарной красоты и сексуальности Айви временами могло заставить его забыть, что она кое в чем оставалась скорее девочкой, чем женщиной, нежной и простодушной, добродетельной, пусть и не невинной.
– Я подумаю насчет опоссума, – пообещал Билли. – Может, во мне есть толика провидца, о которой я ничего не знаю.
Ее улыбка могла свалить мужчину с ног.
– Спасибо, Билли. Иногда этот дар… тяжелая ноша. И от помощи я не откажусь.
Снаружи солнечные лучи окрасили воздух летнего вечера в лимонно-желтый цвет, а крадущиеся к востоку черные тени вязов чуть отливали лиловым.
Подходя к «Форду Эксплорер», Билли увидел записку под «дворником» лобового стекла.
Глава 6
Глава 7
– Но ему можно верить. Он – писатель. Я хочу сказать, и до этой книги он опубликовал несколько других.
Билли достал из ящика фартук, завязал на талии.
– Публикация книги – не повод доверять человеку. Гитлер тоже публиковал книги.
– Правда? – спросил Джекки.
– Да.
– Тот Гитлер?
– Ну, я говорю не про Боба Гитлера.
– Ты смеешься надо мной.
– Посмотри в библиотеке.
– А что он писал? Детективы или что-то еще?
– Что-то еще.
– А этот парень писал научную фантастику.
– Ты меня удивил.
– Научную фантастику, – повторил Джекки. – К счастью, то будущее, о котором он писал, так и не реализовалось. – С рабочего столика он взял маленькую белую миску, недовольно фыркнул. – Мне что… уменьшить Стиву жалованье за перерасход продуктов?
В миске лежали от пятнадцати до двадцати черенков вишен, все завязанные узлом.
– Посетители находят его забавным.
– Потому что наполовину пьяны. В любом случае, он прикидывается забавным парнем, но на самом деле он не такой.
– У каждого свое представление о том, что забавно, а что – нет.
– Я про другое. Он только прикидывается весельчаком, которому все легко и по барабану.
– Другим я его не видел, – заметил Билли.
– Спроси Селию Рейнольдс.
– Это кто?
– Живет рядом со Стивом.
– У соседей особые отношения, – напомнил Стив. – Нельзя верить всему, что они говорят.
– Селия говорит, что он буйствует у себя во дворе.
– Что значит… буйствует?
– Она говорит, сходит с ума. Рубит вещи.
– Какие вещи?
– Скажем, стул из столовой.
– Чьей?
– Своей. Рубил его, пока не превратил в щепки.
– Почему?
– Рубил и сыпал ругательствами. Вроде бы срывал злость.
– На стуле?
– Да. И он рубит топором арбузы.
– Может, он любит арбузы, – предположил Билли.
– Он их не ест. Рубит и рубит, пока не остается ничего, кроме отвратительного месива.
– И при этом ругается.
– Совершенно верно. Ругается, рычит, ревет, как зверь. Превращает арбузы в месиво. Пару раз набрасывался на кукол.
– Каких кукол?
– Ну, ты знаешь, женщин, которых выставляют в витринах.
– Манекены?
– Да. С ними он расправлялся топором и кувалдой.
– Где он брал манекены?
– Понятия не имею.
– Что-то тут не так.
– Поговори с Селией. Она тебе все расскажет.
– Она спрашивала Стива, зачем он это делает?
– Нет. Боится.
– Ты ей веришь?
– Селия – не лгунья.
– Ты думаешь, Стив опасен? – спросил Билли.
– Вероятно, нет, но кто знает?
– Может, тебе лучше уволить его?
Брови Джекки взлетели вверх.
– А если потом он окажется одним из тех парней, которых показывают по ти-ви? Придет сюда с топором?
– В любом случае что-то тут не так. Ты ведь сам до конца в это не веришь.
– Я верю. Селия трижды в неделю ходит к мессе.
– Джекки, ты всегда шутишь со Стивом. Он тебя смешит.
– С ним я постоянно держусь настороже.
– Я этого не заметил.
– Держусь. Но не хочу быть несправедливым по отношению к нему.
– Несправедливым?
– Он – хороший бармен, делает свою работу, – на лице Джекки отразился стыд. Пухлые щеки покраснели. – Не следовало мне так говорить о нем. Завелся вот из-за этих черенков вишен.
– Двадцать вишен, – кивнул Билли. – И сколько они стоят?
– Дело не в деньгах. Этот фокус с языком… в нем есть что-то непристойное.
– Никогда не слышал, чтобы кто-то жаловался. Многим женщинам, которые приходят сюда, очень нравится смотреть, как он это делает.
– И геям, – добавил Джекки. – Я не хочу, чтобы это был бар одиночек или геев. Я хочу, чтобы это был семейный бар.
– Неужто есть семейные бары?
– Абсолютно, – в голосе Джекки слышалась искренняя обида. Он держал таверну, а не вертеп. – Мы предлагаем детям картофель фри и жаренный кружочками лук, не так ли?
Прежде чем Билли успел ответить, появился первый клиент: часы показывали 11:04. Мужчина заказал «Кровавую Мэри» и корешки сельдерея.
Джекки и Билли вместе работали за стойкой во время ленча, и Джекки разносил на столики еду, которую Бен раскладывал по тарелкам.
В этот день народу у них было побольше, чем в другие дни, потому что вторник был днем соуса «чили», но им все равно не требовалась дневная официантка. Треть посетителей обходилась ленчем в стакане, еще трети хватало орешков, горячих сосисок и бесплатных претцелей.
Смешивая напитки и наливая пиво, Билли Уайлс не мог отделаться от «картинки», которая вновь и вновь возникала перед его мысленным взором: Стив Зиллис, рубящий манекен на куски, рубящий, рубящий…
Смена продолжалась, и, поскольку никто не приносил весть о застреленной учительнице или убитой пожилой филантропке, нервы Билли начали успокаиваться. В сонном городке Виноградные Холмы, в мирном округе Напа-Вэлью, новости о жестоком убийстве распространились бы быстро. Похоже, записка действительно оказалась чьей-то злой шуткой.
После ленча время потекло медленно, но в четыре часа на работу пришла Айви Элгин, а за ней последовали страдающие жаждой мужчины. И будь у них хвосты, они бы отчаянно махали ими из стороны в сторону, чтобы привлечь внимание Айви.
– Сегодня кто-нибудь умер? – спросил Билли, и от этого вопроса его буквально передернуло.
– Молящийся богомол на моем заднем крыльце, прямо у двери, – ответила Айви.
– И что это означает?
– Кто молился, тот умер.
– Не понимаю тебя.
– Сама пытаюсь разобраться.
Ширли Трублад прибыла в пять часов, величественная в светло-желтой униформе с белыми лацканами и манжетами.
После нее появился Рамон Падильо, который принюхался к запаху соуса «чили» и пробурчал:
– Нужно добавить чуточку корицы.
Войдя в таверну в шесть часов, Стив Зиллис, благоухающий вербеновым лосьоном после бритья и мятной жидкостью для полоскания рта, спросил Билли:
– Все нормально, Кемосабе?
– Ты мне вчера не звонил? – ответил Билли вопросом на вопрос.
– Кто, я? С какой стати?
– Не знаю. Мне позвонили, связь была плохая, но я подумал, может, ты.
– Ты мне не перезвонил?
– Нет. Я едва слышал голос, но почему-то подумал, что это мог быть ты.
Выбрав три толстые оливки, Стив ответил:
– Нет, я не звонил и провел прошлую ночь с другом.
– Ты закончил работу в два часа ночи, а потом еще куда-то отправился?
Стив широко улыбнулся и подмигнул Билли.
– В небе луна, а я – собака.
– Если бы я закончил работу в два часа ночи, то тут же улегся бы спать.
– Ты уж не обижайся, пилигрим, но тебя никому не стоит ставить в пример.
– В каком смысле?
Стив пожал плечами и начал жонглировать оливками.
– Люди удивляются, почему такой симпатичный парень, как ты, живет, будто старая дева.
– Какие люди? – спросил Билли, оглядев посетителей таверны.
– Многие. – Стив поймал ртом первую оливку. Затем вторую, третью и сжевал их под аплодисменты зрителей первого ряда, сидевших на высоких стульях у стойки.
В последний час своей смены Билли более внимательно, чем обычно, приглядывался к Стиву Зиллису, но не заметил ничего подозрительного.
Или Стив не был тем шутником, кто написал записку, или он был куда более хитрым и злобным, чем казалось.
Впрочем, значения это не имело. Никого не убили. Записка обернулась шуткой; рано или поздно выяснится, ради чего ее написали.
Когда Билли покидал таверну в семь вечера, Айви Элгин подошла к нему, ее глаза цвета бренди возбужденно сверкали.
– Кто-то должен умереть в церкви.
– С чего ты так решила?
– Богомол. Кто молился, тот умер.
– В какой церкви? – спросил Билли.
– Надо подождать, и мы все узнаем.
– Может, это произойдет не в церкви. Может, умрет кто-то из местных священников.
Она пристально смотрела ему в глаза.
– Я об этом не подумала. Возможно, ты прав. Но как это связано с мертвым опоссумом?
– Понятия не имею, Айви. В отличие от тебя, предсказания по внутренностям для меня – темный лес.
– Я знаю, но ты такой милый. Всегда меня слушаешь, никогда не смеешься надо мной.
Хотя Билли работал с ней пять дней в неделю, сочетание экстраординарной красоты и сексуальности Айви временами могло заставить его забыть, что она кое в чем оставалась скорее девочкой, чем женщиной, нежной и простодушной, добродетельной, пусть и не невинной.
– Я подумаю насчет опоссума, – пообещал Билли. – Может, во мне есть толика провидца, о которой я ничего не знаю.
Ее улыбка могла свалить мужчину с ног.
– Спасибо, Билли. Иногда этот дар… тяжелая ноша. И от помощи я не откажусь.
Снаружи солнечные лучи окрасили воздух летнего вечера в лимонно-желтый цвет, а крадущиеся к востоку черные тени вязов чуть отливали лиловым.
Подходя к «Форду Эксплорер», Билли увидел записку под «дворником» лобового стекла.
Глава 6
Хотя до сих пор не сообщалось о найденном трупе учительницы-блондинки или пожилой женщины, Билли остановился в паре шагов от «Эксплорера», не решаясь подойти ближе, не испытывая ни малейшего желания читать вторую записку.
Ему хотелось только одного: немного посидеть с Барбарой, а потом поехать домой. Он не навещал ее семь раз в неделю, но как минимум через день, а чаще – два дня из трех.
Визиты в интернат «Шепчущиеся сосны» были одним из краеугольных камней, на которых строилась его незатейливая жизнь. Каждого он ожидал с нетерпением.
Он не был глупцом, но и не отличался особым умом. Знал, что его уединенная жизнь может легко перейти в полное одиночество.
Узкая черта отделяет уставшего затворника от боящегося всего отшельника. И черта эта еще у́же между отшельником и ожесточившимся человеконенавистником.
Вытащить записку из-под «дворника», скомкать, отбросить в сторону непрочитанной, несомненно, означало бы переход первой черты. И, возможно, пути назад уже не будет.
Он не имел многого из того, что хотел бы получить от жизни. Но по натуре был достаточно честен с собой, чтобы понимать: выбросив записку, он бы выбросил все, что сейчас его поддерживало. Жизнь не просто бы переменилась – стала ужасной.
Погруженный в раздумья, он не услышал, как на стоянку въехала патрульная машина. И когда вытаскивал записку из-под «дворника», вздрогнул, увидев внезапно появившегося рядом с ним Лэнни Олсена, одетого в полицейскую форму.
– Еще одна, – по голосу Олсена чувствовалось, что он ожидал появления второй записки.
В голосе слышались нервные нотки, на лице отражалась тревога, в глазах читался страх.
Так уж распорядилась судьба, что Билли пришлось жить в то время, когда отрицалось существование жуткого, отчего жуткое называли всего лишь ужасным, ужасное становилось преступлением, преступление – правонарушением, правонарушение – сущей ерундой. Тем не менее именно жуткость захлестнула Билли еще до того, как он окончательно понял, что привело Лэнни Олсена на автомобильную стоянку.
– Билли. Господи Боже, Билли!
– Что?
– Меня прошиб пот. Посмотри, какой я потный.
– И что? В чем дело?
– Потею и потею. А ведь не так уж и жарко.
Внезапно Билли почувствовал, что лицо у него покрыто грязью. Провел на нему рукой, посмотрел на ладонь, ожидая, что она будет черной. Но нет, ладонь осталась чистой.
– Мне нужно выпить бутылку пива, – продолжил Лэнни, – две бутылки. Мне нужно посидеть. Мне нужно подумать.
– Посмотри на меня.
Лэнни не встретился с ним взглядом. Не мог оторвать глаз от записки в руке Билли.
Он ее так и не развернул, но что-то вдруг развернулось в его желудке, пышно расцвело, поднялось к самому горлу. Тошнота, рожденная интуицией.
Не следовало задавать вопрос: «Что?» Правильным был другой вопрос: «Кто?»
И Билли его задал.
Лэнни облизал губы.
– Гизель Уинслоу.
– Я ее не знаю.
– Я тоже.
– Где?
– Преподавала английский в дальней части Напа-Вэлью.
– Блондинка?
– Да.
– И красавица, – предположил Билли.
– Когда-то была. Кто-то избил ее чуть ли не до смерти. Ее били долго, били умело, чтобы она протянула как можно дольше.
– Чуть ли не до смерти.
– Он задушил Гизель ее же колготками.
Ноги Билли стали ватными. Он привалился к «Эксплореру». Не мог проронить ни слова.
– Сестра нашла ее два часа тому назад.
Глаза Лэнни по-прежнему не отрывались от сложенного листка в руке Билли.
– Юрисдикция управления шерифа на те места не распространяется, – пояснил Лэнни. – Этим убийством будет заниматься полиция Напы. Это уже что-то. Дает мне возможность для маневра.
К Билли вернулся дар речи, но голос стал таким хриплым, что удивил его самого.
– В записке говорилось, что он убьет школьную учительницу, если я не обращусь в полицию, но я поехал к тебе.
– Он сказал, что убьет ее, если ты не обратишься в полицию и они не займутся этим делом.
– Но я поехал к тебе, я пытался. Господи, я пытался обратиться в полицию, не так ли?
Лэнни наконец-то встретился с ним взглядом.
– Ты приехал ко мне не на службу. Ты не обратился в полицию. Ты обратился к другу, который, так уж вышло, был полицейским.
– Но я поехал к тебе, – запротестовал Билли, отдавая себе отчет, что правота, конечно же, на стороне Лэнни.
Тошнота пыталась прорваться в горло, но он стиснул зубы, отчаянно пытаясь подавить рвотный рефлекс.
– Кто бы мог подумать, что это реально.
– Что?
– Первая записка. Это же была шутка. Глупая шутка. Нет такого копа, который, прочитав ее, почувствовал бы, что угроза настоящая.
«Тойота» въехала на автостоянку, припарковалась в семидесяти или восьмидесяти футах от «Эксплорера».
В молчании они наблюдали, как из кабины выходит мужчина и направляется к двери в таверну. На таком расстоянии он не мог услышать их разговор. Однако они предпочли перестраховаться.
Когда открылась дверь, из таверны донеслась музыка. Алан Джексон пел о разбитом сердце.
– Она была замужем? – спросил Билли.
– Кто?
– Эта женщина. Учительница. Гизель Уинслоу.
– Думаю, что нет. Нет. Во всяком случае, о муже ничего не сообщалось. Дай мне взглянуть на записку.
Билли убрал руку с запиской за спину.
– Дети у нее были?
– Разве это имеет значение?
– Имеет.
Он вдруг осознал, что вторая рука сжалась в кулак. А ведь перед ним стоял друг. Ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы.
– Для меня имеет, Лэнни.
– Дети? Не знаю. Вероятно, нет. Насколько я слышал, она жила одна.
Мимо по шоссе, один за другим, в шуме моторов проехали два грузовика.
Как только воцарилась тишина, Лэнни прямо объяснил, в чем проблема:
– Послушай, Билли, потенциально у меня могут быть неприятности.
– Потенциально? – Выбор слова показался ему забавным, но, разумеется, сейчас было не до смеха.
– Ни один человек в управлении не воспринял бы эту чертову записку серьезно. Но они скажут, что мне следовало воспринять.
– Может, и мне следовало, – вздохнул Билли.
– Задним умом мы все крепки! – вскинулся Лэнни. – Чушь собачья. Не говори так. Мы должны защищаться вместе.
– Защищаться против кого?
– Без разницы. Послушай, Билли, формуляр десять у меня не идеальный.
– Что такое формуляр десять?
– Личное дело. В нем у меня пара отрицательных отзывов.
– Что ты сделал?
Когда Лэнни чувствовал обиду, он щурился.
– Черт побери, я не продажный коп.
– Я этого не говорил.
– Мне сорок шесть, я никогда не брал грязных денег и никогда не возьму.
– Хорошо. Я тебя понял.
– Я ничего такого не сделал.
Возможно, Лэнни только изображал обиду, потому что прищур сразу пропал. А может, перед его мысленным взором возникло что-то пугающее, вот глаза и раскрылись. Он пожевал нижнюю губу, словно это была гложущая мысль, которую хотелось раскусить, выплюнуть и больше к ней не возвращаться.
И хотя Лэнни посмотрел на часы, Билли ждал продолжения.
– Дело в том, что иногда я – ленивый коп. От скуки, ты понимаешь. А может, потому что… не хотел для себя такой жизни.
– Ты ничего не должен мне объяснять, – заверил его Билли.
– Знаю. Но дело в том… хотел я такой жизни или нет, теперь это моя жизнь. Это все, что у меня есть. И мне нужен шанс сохранить ее. Я должен прочитать новую записку, Билли. Пожалуйста, дай мне ее.
Сочувствуя, но не желая расставаться с запиской, которая стала влажной от его пота, Билли развернул листок и прочитал аккуратно отпечатанный текст:
«Если ты не обратишься в полицию и они не начнут расследование, я убью неженатого мужчину, исчезновения которого мир не заметит.
Если ты обратишься в полицию, я убью молодую мать двоих детей.
У тебя есть пять часов. Выбор за тобой».
Уже при первом прочтении Билли уловил все ужасные подробности, однако прочитал записку второй раз и лишь потом отдал ее Лэнни.
Озабоченность, ржавчина жизни, покрыла лицо Лэнни, когда тот читал записку.
– Этот сукин сын просто безумец.
– Мне нужно ехать в Напу.
– Зачем?
– Чтобы отдать обе записки в полицию.
– Подожди, подожди, подожди! – выпалил Лэнни. – Ты же не знаешь, что и второго человека убьют в Напе. Это может произойти в Сент-Элене или Рутефорде…
– Или в Энгвине, – перебил его Билли, – или Калистоге.
Лэнни продолжил, словно и не услышал слов Билли:
– …или в Йонтвилле, или в Серкл-Оукс, или в Оуксвилле. Ты не знаешь, где это произойдет. Ты ничего не знаешь.
– Что-то я знаю, – ответил Билли. – Я знаю, что правильно.
– Настоящие убийцы не играют в такие игры, – Лэнни смахнул пот со лба.
– Этот играет.
Сложив записку и сунув ее в нагрудный карман форменной рубашки, Лэнни взмолился:
– Дай мне минутку, чтобы подумать.
Вытащив записку из кармана его рубашки, Билли ответил:
– Думай сколько хочешь. Я еду в Напу.
– Это плохо. Неправильно. Не глупи.
– На этом его игра закончится, раз уж я не буду в нее играть.
– Значит, ты собираешься убить молодую мать двоих детей. Взять и убить, так?
– Будем считать, что ты этого не говорил.
– Тогда я повторю. Ты собираешься убить молодую мать двоих детей.
Билли покачал головой:
– Я не собираюсь никого убивать.
– Выбор за тобой, – процитировал Лэнни. – Ты собираешься своим выбором оставить двоих детей сиротами?
Такого лица, таких глаз своего друга раньше Билли не видел, ни за покерным столом, ни где-то еще. Перед ним стоял незнакомец.
– Выбор за тобой, – повторил Лэнни.
Билли не хотел рвать с ним отношения. Он жил на более общительной стороне границы между затворничеством и отшельничеством и не собирался границу эту пересекать.
Возможно, понимая состояние друга, Лэнни изменил тактику:
– Я лишь прошу тебя бросить мне веревку. Сейчас я на зыбучем песке.
– Да перестань, Лэнни.
– Я знаю. Он засасывает. И ничего с этим не поделаешь.
– Не пытайся манипулировать мной. Не дави на меня.
– Не буду. Извини. Дело в том, что наш шериф – отменный говнюк. Ты знаешь, что он – говнюк. С таким личным делом, как мое, для него это будет достаточным поводом отобрать у меня жетон полицейского, а мне еще шесть лет до полной выслуги.
Глядя Лэнни в глаза, Билли видел отчаяние и еще что-то похуже отчаяния, нечто такое, что и называть не хотелось, но при этом не мог пойти ему навстречу. Билли пришлось отвести взгляд и притвориться, будто он говорит с Лэнни, которого знал до этой встречи.
– О чем ты меня просишь?
Услышав в этом вопросе согласие на капитуляцию, Лэнни заговорил еще более примирительным тоном:
– Ты об этом не пожалеешь, Билли. Все будет хорошо.
– Я не сказал, что сделаю то, о чем ты меня попросишь. Просто хочу знать, о чем пойдет речь.
– Я понимаю. И ценю это. Ты настоящий друг. Я прошу дать мне один час. Ровно час, чтобы подумать.
Билли перевел взгляд с таверны на черный, потрескавшийся асфальт автостоянки.
– Времени не так много. В первой записке указывался срок шесть часов. Теперь – пять.
– Я прошу только один. Один час.
– Он должен знать, что смена у меня оканчивается в семь часов, и с этого момента, вероятно, начинается отсчет. Полночь. А потом, до рассвета, он убьет одного или другую, в зависимости от моего действия или бездействия, от моего выбора. Он все равно убьет, но я не хочу думать, что принимал решение за него.
– Один час, – пообещал Лэнни, – а потом я пойду к шерифу Палмеру. Мне просто нужно подготовиться, изложить информацию так, чтобы прикрыть собственный зад.
Знакомый крик, но редко слышимый в здешних местах, заставил Билли оторвать взгляд от асфальта и посмотреть на небо.
Белые пятна на сапфировом фоне, три морские чайки кружили на востоке. Они редко залетали так далеко на север от Сан-Пабло-Бэй.
– Билли, мне нужны эти записки, чтобы показать их шерифу Палмеру.
– Я бы предпочел оставить их у себя, – ответил Билли, наблюдая за чайками.
– Записки – вещественные улики, – указал Лэнни. – Этот мерзавец Палмер проделает мне новую дырку в заду, если я не принесу вещественные улики.
Когда летний вечер начинает переходить в ночь, чайки всегда возвращаются к своим гнездовьям на побережье. Поэтому их появление в такой дали от моря следовало расценивать как знак свыше. И от пронзительных криков чаек волосы на затылке Билли встали дыбом.
– У меня только та записка, которую я сейчас нашел.
– А где первая? – спросил Лэнни.
– Я оставил ее на кухне, рядом с телефоном.
Билли подумал о том, чтобы вернуться в таверну и спросить Айви Элгин, что могли означать кружащие в небе морские чайки.
– Ладно. Хорошо, – кивнул Лэнни. – Дай мне ту записку, что сейчас у тебя. Палмер все равно захочет поговорить с тобой. Тогда ты и отдашь ему первую записку.
Проблема заключалась в том, что Айви, по ее же словам, могла что-либо предсказывать только по трупам.
Билли колебался, и Лэнни усилил напор:
– Ради бога, смотри на меня. Что ты углядел в этих птицах?
– Не знаю, – ответил Билли.
– Чего ты не знаешь?
– Не знаю, что означает появление этих птиц. – С неохотой Билли выудил из кармана записку, протянул Лэнни: – Один час.
– Это все, что мне нужно. Я тебе позвоню.
Лэнни уже отворачивался, но Билли остановил его, положив руку на плечо:
– Что значит позвонишь? Ты сказал, что привезешь Палмера.
– Сначала я позвоню тебе, как только решу, что нужно сказать Палмеру, чтобы уберечь собственный зад.
Накричавшись, чайки полетели к скатывающемуся к западному горизонту солнцу.
– Я изложу тебе свою версию, чтобы мы оба говорили одно и то же. А потом пойду к нему.
Билли сожалел, что отдал записку. Но логика требовала: вещественные улики должны быть у Лэнни.
– Где ты будешь через час… в «Шепчущихся соснах»?
Билли покачал головой:
– Я заеду туда, но лишь минут на пятнадцать. Потом буду дома. Позвони туда. Но есть еще один момент.
– Полночь, Билли, – нетерпеливо бросил Лэнни. – Помнишь?
– Откуда этот псих знает, какой я сделал выбор? Как он узнал, что я поехал к тебе, но не в полицию? Как сможет узнать, что я буду делать последующие четыре с половиной часа?
Лэнни не ответил, но нахмурился.
– Никак, если не следит за мной, – сам же и ответил Билли.
Лэнни оглядел автомобили на стоянке, таверну, вязы.
– Все шло очень уж гладко.
– Правда?
– Как река. А теперь этот порог.
– Пороги встречаются всегда.
– Это правда, – и Олсен направился к патрульному автомобилю.
Единственный сын своей матери, Олсен сейчас напоминал побитую собаку, ссутулившийся, с болтающимися, как плети, руками.
Билли хотел спросить, по-прежнему ли они друзья, но такой вопрос был бы очень прямым. А сформулировать его иначе не получалось.
А потом вдруг услышал собственный голос:
– Никогда тебе этого не говорил, а зря.
Лэнни остановился, оглянулся, настороженно посмотрел на него.
– Все эти годы, когда твоя мать болела, а ты ухаживал за ней, отказавшись от того, что хотел… для этого нужно быть не просто хорошим полицейским, а хорошим человеком.
Словно смутившись, Лэнни вновь глянул на деревья, а потом дрогнувшим голосом ответил:
– Спасибо, Билли. – Лэнни определенно порадовало, что его жертвенность не осталась незамеченной. А потом добавил, словно возвращаясь в настоящее: – Но за это не платят пенсию.
Билли наблюдал, как он сел за руль патрульной машины и уехал.
Чайки улетели, никто более не нарушал тишину, день спешил навстречу ночи, тени удлинялись и удлинялись.
На другой стороне шоссе сорокафутовый деревянный мужчина пытался выскочить из-под перемалывающих все и вся колес то ли промышленности, то ли жестокой идеологии, то ли современного искусства.
Ему хотелось только одного: немного посидеть с Барбарой, а потом поехать домой. Он не навещал ее семь раз в неделю, но как минимум через день, а чаще – два дня из трех.
Визиты в интернат «Шепчущиеся сосны» были одним из краеугольных камней, на которых строилась его незатейливая жизнь. Каждого он ожидал с нетерпением.
Он не был глупцом, но и не отличался особым умом. Знал, что его уединенная жизнь может легко перейти в полное одиночество.
Узкая черта отделяет уставшего затворника от боящегося всего отшельника. И черта эта еще у́же между отшельником и ожесточившимся человеконенавистником.
Вытащить записку из-под «дворника», скомкать, отбросить в сторону непрочитанной, несомненно, означало бы переход первой черты. И, возможно, пути назад уже не будет.
Он не имел многого из того, что хотел бы получить от жизни. Но по натуре был достаточно честен с собой, чтобы понимать: выбросив записку, он бы выбросил все, что сейчас его поддерживало. Жизнь не просто бы переменилась – стала ужасной.
Погруженный в раздумья, он не услышал, как на стоянку въехала патрульная машина. И когда вытаскивал записку из-под «дворника», вздрогнул, увидев внезапно появившегося рядом с ним Лэнни Олсена, одетого в полицейскую форму.
– Еще одна, – по голосу Олсена чувствовалось, что он ожидал появления второй записки.
В голосе слышались нервные нотки, на лице отражалась тревога, в глазах читался страх.
Так уж распорядилась судьба, что Билли пришлось жить в то время, когда отрицалось существование жуткого, отчего жуткое называли всего лишь ужасным, ужасное становилось преступлением, преступление – правонарушением, правонарушение – сущей ерундой. Тем не менее именно жуткость захлестнула Билли еще до того, как он окончательно понял, что привело Лэнни Олсена на автомобильную стоянку.
– Билли. Господи Боже, Билли!
– Что?
– Меня прошиб пот. Посмотри, какой я потный.
– И что? В чем дело?
– Потею и потею. А ведь не так уж и жарко.
Внезапно Билли почувствовал, что лицо у него покрыто грязью. Провел на нему рукой, посмотрел на ладонь, ожидая, что она будет черной. Но нет, ладонь осталась чистой.
– Мне нужно выпить бутылку пива, – продолжил Лэнни, – две бутылки. Мне нужно посидеть. Мне нужно подумать.
– Посмотри на меня.
Лэнни не встретился с ним взглядом. Не мог оторвать глаз от записки в руке Билли.
Он ее так и не развернул, но что-то вдруг развернулось в его желудке, пышно расцвело, поднялось к самому горлу. Тошнота, рожденная интуицией.
Не следовало задавать вопрос: «Что?» Правильным был другой вопрос: «Кто?»
И Билли его задал.
Лэнни облизал губы.
– Гизель Уинслоу.
– Я ее не знаю.
– Я тоже.
– Где?
– Преподавала английский в дальней части Напа-Вэлью.
– Блондинка?
– Да.
– И красавица, – предположил Билли.
– Когда-то была. Кто-то избил ее чуть ли не до смерти. Ее били долго, били умело, чтобы она протянула как можно дольше.
– Чуть ли не до смерти.
– Он задушил Гизель ее же колготками.
Ноги Билли стали ватными. Он привалился к «Эксплореру». Не мог проронить ни слова.
– Сестра нашла ее два часа тому назад.
Глаза Лэнни по-прежнему не отрывались от сложенного листка в руке Билли.
– Юрисдикция управления шерифа на те места не распространяется, – пояснил Лэнни. – Этим убийством будет заниматься полиция Напы. Это уже что-то. Дает мне возможность для маневра.
К Билли вернулся дар речи, но голос стал таким хриплым, что удивил его самого.
– В записке говорилось, что он убьет школьную учительницу, если я не обращусь в полицию, но я поехал к тебе.
– Он сказал, что убьет ее, если ты не обратишься в полицию и они не займутся этим делом.
– Но я поехал к тебе, я пытался. Господи, я пытался обратиться в полицию, не так ли?
Лэнни наконец-то встретился с ним взглядом.
– Ты приехал ко мне не на службу. Ты не обратился в полицию. Ты обратился к другу, который, так уж вышло, был полицейским.
– Но я поехал к тебе, – запротестовал Билли, отдавая себе отчет, что правота, конечно же, на стороне Лэнни.
Тошнота пыталась прорваться в горло, но он стиснул зубы, отчаянно пытаясь подавить рвотный рефлекс.
– Кто бы мог подумать, что это реально.
– Что?
– Первая записка. Это же была шутка. Глупая шутка. Нет такого копа, который, прочитав ее, почувствовал бы, что угроза настоящая.
«Тойота» въехала на автостоянку, припарковалась в семидесяти или восьмидесяти футах от «Эксплорера».
В молчании они наблюдали, как из кабины выходит мужчина и направляется к двери в таверну. На таком расстоянии он не мог услышать их разговор. Однако они предпочли перестраховаться.
Когда открылась дверь, из таверны донеслась музыка. Алан Джексон пел о разбитом сердце.
– Она была замужем? – спросил Билли.
– Кто?
– Эта женщина. Учительница. Гизель Уинслоу.
– Думаю, что нет. Нет. Во всяком случае, о муже ничего не сообщалось. Дай мне взглянуть на записку.
Билли убрал руку с запиской за спину.
– Дети у нее были?
– Разве это имеет значение?
– Имеет.
Он вдруг осознал, что вторая рука сжалась в кулак. А ведь перед ним стоял друг. Ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы.
– Для меня имеет, Лэнни.
– Дети? Не знаю. Вероятно, нет. Насколько я слышал, она жила одна.
Мимо по шоссе, один за другим, в шуме моторов проехали два грузовика.
Как только воцарилась тишина, Лэнни прямо объяснил, в чем проблема:
– Послушай, Билли, потенциально у меня могут быть неприятности.
– Потенциально? – Выбор слова показался ему забавным, но, разумеется, сейчас было не до смеха.
– Ни один человек в управлении не воспринял бы эту чертову записку серьезно. Но они скажут, что мне следовало воспринять.
– Может, и мне следовало, – вздохнул Билли.
– Задним умом мы все крепки! – вскинулся Лэнни. – Чушь собачья. Не говори так. Мы должны защищаться вместе.
– Защищаться против кого?
– Без разницы. Послушай, Билли, формуляр десять у меня не идеальный.
– Что такое формуляр десять?
– Личное дело. В нем у меня пара отрицательных отзывов.
– Что ты сделал?
Когда Лэнни чувствовал обиду, он щурился.
– Черт побери, я не продажный коп.
– Я этого не говорил.
– Мне сорок шесть, я никогда не брал грязных денег и никогда не возьму.
– Хорошо. Я тебя понял.
– Я ничего такого не сделал.
Возможно, Лэнни только изображал обиду, потому что прищур сразу пропал. А может, перед его мысленным взором возникло что-то пугающее, вот глаза и раскрылись. Он пожевал нижнюю губу, словно это была гложущая мысль, которую хотелось раскусить, выплюнуть и больше к ней не возвращаться.
И хотя Лэнни посмотрел на часы, Билли ждал продолжения.
– Дело в том, что иногда я – ленивый коп. От скуки, ты понимаешь. А может, потому что… не хотел для себя такой жизни.
– Ты ничего не должен мне объяснять, – заверил его Билли.
– Знаю. Но дело в том… хотел я такой жизни или нет, теперь это моя жизнь. Это все, что у меня есть. И мне нужен шанс сохранить ее. Я должен прочитать новую записку, Билли. Пожалуйста, дай мне ее.
Сочувствуя, но не желая расставаться с запиской, которая стала влажной от его пота, Билли развернул листок и прочитал аккуратно отпечатанный текст:
«Если ты не обратишься в полицию и они не начнут расследование, я убью неженатого мужчину, исчезновения которого мир не заметит.
Если ты обратишься в полицию, я убью молодую мать двоих детей.
У тебя есть пять часов. Выбор за тобой».
Уже при первом прочтении Билли уловил все ужасные подробности, однако прочитал записку второй раз и лишь потом отдал ее Лэнни.
Озабоченность, ржавчина жизни, покрыла лицо Лэнни, когда тот читал записку.
– Этот сукин сын просто безумец.
– Мне нужно ехать в Напу.
– Зачем?
– Чтобы отдать обе записки в полицию.
– Подожди, подожди, подожди! – выпалил Лэнни. – Ты же не знаешь, что и второго человека убьют в Напе. Это может произойти в Сент-Элене или Рутефорде…
– Или в Энгвине, – перебил его Билли, – или Калистоге.
Лэнни продолжил, словно и не услышал слов Билли:
– …или в Йонтвилле, или в Серкл-Оукс, или в Оуксвилле. Ты не знаешь, где это произойдет. Ты ничего не знаешь.
– Что-то я знаю, – ответил Билли. – Я знаю, что правильно.
– Настоящие убийцы не играют в такие игры, – Лэнни смахнул пот со лба.
– Этот играет.
Сложив записку и сунув ее в нагрудный карман форменной рубашки, Лэнни взмолился:
– Дай мне минутку, чтобы подумать.
Вытащив записку из кармана его рубашки, Билли ответил:
– Думай сколько хочешь. Я еду в Напу.
– Это плохо. Неправильно. Не глупи.
– На этом его игра закончится, раз уж я не буду в нее играть.
– Значит, ты собираешься убить молодую мать двоих детей. Взять и убить, так?
– Будем считать, что ты этого не говорил.
– Тогда я повторю. Ты собираешься убить молодую мать двоих детей.
Билли покачал головой:
– Я не собираюсь никого убивать.
– Выбор за тобой, – процитировал Лэнни. – Ты собираешься своим выбором оставить двоих детей сиротами?
Такого лица, таких глаз своего друга раньше Билли не видел, ни за покерным столом, ни где-то еще. Перед ним стоял незнакомец.
– Выбор за тобой, – повторил Лэнни.
Билли не хотел рвать с ним отношения. Он жил на более общительной стороне границы между затворничеством и отшельничеством и не собирался границу эту пересекать.
Возможно, понимая состояние друга, Лэнни изменил тактику:
– Я лишь прошу тебя бросить мне веревку. Сейчас я на зыбучем песке.
– Да перестань, Лэнни.
– Я знаю. Он засасывает. И ничего с этим не поделаешь.
– Не пытайся манипулировать мной. Не дави на меня.
– Не буду. Извини. Дело в том, что наш шериф – отменный говнюк. Ты знаешь, что он – говнюк. С таким личным делом, как мое, для него это будет достаточным поводом отобрать у меня жетон полицейского, а мне еще шесть лет до полной выслуги.
Глядя Лэнни в глаза, Билли видел отчаяние и еще что-то похуже отчаяния, нечто такое, что и называть не хотелось, но при этом не мог пойти ему навстречу. Билли пришлось отвести взгляд и притвориться, будто он говорит с Лэнни, которого знал до этой встречи.
– О чем ты меня просишь?
Услышав в этом вопросе согласие на капитуляцию, Лэнни заговорил еще более примирительным тоном:
– Ты об этом не пожалеешь, Билли. Все будет хорошо.
– Я не сказал, что сделаю то, о чем ты меня попросишь. Просто хочу знать, о чем пойдет речь.
– Я понимаю. И ценю это. Ты настоящий друг. Я прошу дать мне один час. Ровно час, чтобы подумать.
Билли перевел взгляд с таверны на черный, потрескавшийся асфальт автостоянки.
– Времени не так много. В первой записке указывался срок шесть часов. Теперь – пять.
– Я прошу только один. Один час.
– Он должен знать, что смена у меня оканчивается в семь часов, и с этого момента, вероятно, начинается отсчет. Полночь. А потом, до рассвета, он убьет одного или другую, в зависимости от моего действия или бездействия, от моего выбора. Он все равно убьет, но я не хочу думать, что принимал решение за него.
– Один час, – пообещал Лэнни, – а потом я пойду к шерифу Палмеру. Мне просто нужно подготовиться, изложить информацию так, чтобы прикрыть собственный зад.
Знакомый крик, но редко слышимый в здешних местах, заставил Билли оторвать взгляд от асфальта и посмотреть на небо.
Белые пятна на сапфировом фоне, три морские чайки кружили на востоке. Они редко залетали так далеко на север от Сан-Пабло-Бэй.
– Билли, мне нужны эти записки, чтобы показать их шерифу Палмеру.
– Я бы предпочел оставить их у себя, – ответил Билли, наблюдая за чайками.
– Записки – вещественные улики, – указал Лэнни. – Этот мерзавец Палмер проделает мне новую дырку в заду, если я не принесу вещественные улики.
Когда летний вечер начинает переходить в ночь, чайки всегда возвращаются к своим гнездовьям на побережье. Поэтому их появление в такой дали от моря следовало расценивать как знак свыше. И от пронзительных криков чаек волосы на затылке Билли встали дыбом.
– У меня только та записка, которую я сейчас нашел.
– А где первая? – спросил Лэнни.
– Я оставил ее на кухне, рядом с телефоном.
Билли подумал о том, чтобы вернуться в таверну и спросить Айви Элгин, что могли означать кружащие в небе морские чайки.
– Ладно. Хорошо, – кивнул Лэнни. – Дай мне ту записку, что сейчас у тебя. Палмер все равно захочет поговорить с тобой. Тогда ты и отдашь ему первую записку.
Проблема заключалась в том, что Айви, по ее же словам, могла что-либо предсказывать только по трупам.
Билли колебался, и Лэнни усилил напор:
– Ради бога, смотри на меня. Что ты углядел в этих птицах?
– Не знаю, – ответил Билли.
– Чего ты не знаешь?
– Не знаю, что означает появление этих птиц. – С неохотой Билли выудил из кармана записку, протянул Лэнни: – Один час.
– Это все, что мне нужно. Я тебе позвоню.
Лэнни уже отворачивался, но Билли остановил его, положив руку на плечо:
– Что значит позвонишь? Ты сказал, что привезешь Палмера.
– Сначала я позвоню тебе, как только решу, что нужно сказать Палмеру, чтобы уберечь собственный зад.
Накричавшись, чайки полетели к скатывающемуся к западному горизонту солнцу.
– Я изложу тебе свою версию, чтобы мы оба говорили одно и то же. А потом пойду к нему.
Билли сожалел, что отдал записку. Но логика требовала: вещественные улики должны быть у Лэнни.
– Где ты будешь через час… в «Шепчущихся соснах»?
Билли покачал головой:
– Я заеду туда, но лишь минут на пятнадцать. Потом буду дома. Позвони туда. Но есть еще один момент.
– Полночь, Билли, – нетерпеливо бросил Лэнни. – Помнишь?
– Откуда этот псих знает, какой я сделал выбор? Как он узнал, что я поехал к тебе, но не в полицию? Как сможет узнать, что я буду делать последующие четыре с половиной часа?
Лэнни не ответил, но нахмурился.
– Никак, если не следит за мной, – сам же и ответил Билли.
Лэнни оглядел автомобили на стоянке, таверну, вязы.
– Все шло очень уж гладко.
– Правда?
– Как река. А теперь этот порог.
– Пороги встречаются всегда.
– Это правда, – и Олсен направился к патрульному автомобилю.
Единственный сын своей матери, Олсен сейчас напоминал побитую собаку, ссутулившийся, с болтающимися, как плети, руками.
Билли хотел спросить, по-прежнему ли они друзья, но такой вопрос был бы очень прямым. А сформулировать его иначе не получалось.
А потом вдруг услышал собственный голос:
– Никогда тебе этого не говорил, а зря.
Лэнни остановился, оглянулся, настороженно посмотрел на него.
– Все эти годы, когда твоя мать болела, а ты ухаживал за ней, отказавшись от того, что хотел… для этого нужно быть не просто хорошим полицейским, а хорошим человеком.
Словно смутившись, Лэнни вновь глянул на деревья, а потом дрогнувшим голосом ответил:
– Спасибо, Билли. – Лэнни определенно порадовало, что его жертвенность не осталась незамеченной. А потом добавил, словно возвращаясь в настоящее: – Но за это не платят пенсию.
Билли наблюдал, как он сел за руль патрульной машины и уехал.
Чайки улетели, никто более не нарушал тишину, день спешил навстречу ночи, тени удлинялись и удлинялись.
На другой стороне шоссе сорокафутовый деревянный мужчина пытался выскочить из-под перемалывающих все и вся колес то ли промышленности, то ли жестокой идеологии, то ли современного искусства.
Глава 7
Лицо Барбары на белом фоне подушки было отчаянием Билли и его надеждой, утратой и ожиданием чуда.
Она была его якорем, с одной стороны, помогала устоять над напором любых жизненных ветров, но с другой, воспоминания о том времени, когда она радовалась жизни и радовала его, опутывали Билли, как тяжелая цепь. И если бы из комы она провалилась в полное забвение, он бы тоже не выдержал, утонул в черных глубинах.
Она была его якорем, с одной стороны, помогала устоять над напором любых жизненных ветров, но с другой, воспоминания о том времени, когда она радовалась жизни и радовала его, опутывали Билли, как тяжелая цепь. И если бы из комы она провалилась в полное забвение, он бы тоже не выдержал, утонул в черных глубинах.