Кунц Дин. Скорость

   Он приезжал сюда не для того, чтобы составить ей компанию и в надежде, что она узнает о его присутствии, даже не покидая внутренней тюрьмы, но чтобы научиться заботиться о другом человеческом существе, сидеть неподвижно и, возможно, обрести умиротворенность.
   В этот вечер, однако, с обретением умиротворенности что-то не складывалось.
   Его взгляд постоянно смещался с ее лица на часы и окно, за которым едко-желтый день медленно переходил в сумерки.
   В руке он держал маленький блокнотик. Пролистывал его, читая загадочные слова, которые произносила Барбара.
   Если попадалась любопытная последовательность, озвучивал ее:
   «…мягкий черный легкий дождь…»
   «…смерть солнца…»
   «…костюм пугала…»
   «…печень жирного гуся…»
   «…узкие улицы, высокие дома…»
   «…цистерна для тумана…»
   «…странные формы… призрачное движение…»
   «…чистый звон колоколов…»
   Он надеялся, что Барбара, услышав слова, произнесенные ею в коме, заговорит вновь, возможно, продолжит какие-то из этих фраз, и они обретут смысл.
   Иногда, после чтения записанного в блокноте, она что-то и говорила. Но не было случая, чтобы разъяснила ранее сказанное. Вместо этого в блокноте появлялись новые ничего не значащие обрывки фраз.
   В этот вечер она реагировала молчанием да иногда вздохом, лишенным эмоций, словно была машиной, которая дышала в некоем ритме с более громкими выдохами, вызванными случайными энергетическими всплесками.
   Прочитав вслух еще несколько обрывков фраз, Билли убрал блокнот в карман.
   Взволнованный, он произносил ее слова слишком громко, слишком торопливо. В какой-то момент услышал себя и подумал, что голос его звучит злобно, не принося Барбаре никакой пользы.
   Он прошелся по комнате. Окно так и манило его.
   Интернат «Шепчущиеся сосны» находился рядом с пологим склоном, полностью занятым виноградником. Так что из окна открывался вид на посаженные стройными рядами виноградные лозы с изумрудно-зелеными листьями, которым осенью предстояло стать алыми, и гроздьями маленьких ягод, только начавших наливаться.
   Проходы между рядами лозы были черными от теней и пурпурными от выжимок винограда, используемых в качестве удобрения.
   В семидесяти или восьмидесяти футах от окна, в одном из проходов стоял мужчина. Никаких инструментов при нем не было, похоже, он пришел туда не для того, чтобы поработать.
   А если оказался там, совершая прогулку, то, судя по всему, никуда не торопился. Стоял, расставив ноги, сунув руки в карманы.
   И смотрел на интернат.
   С такого расстояния и при таком освещении Билли не мог разглядеть мужчину. Стоял он между рядами виноградной лозы спиной к заходящему солнцу, так что видел Билли только его силуэт.
   Вслушиваясь в шум бегущих ног по ступеням, а на самом деле в удары собственного сердца, Билли предостерег себя от паранойи. Какая бы ни возникла проблема, для ее решения ему требовались спокойные нервы и ясная голова.
   Он отвернулся от окна, прошел к кровати.
   Глаза Барбары двигались под веками – признак того, утверждали специалисты, что человеку снится сон.
   Поскольку любая кома – гораздо более глубокий сон, чем обычный, Билли задавался вопросом, а может, в таком состоянии и сны снятся более интенсивные, наполненные лихорадочными действиями, громовыми звуками, ослепляющим светом.
   Его волновала мысль: а вдруг ее сны – кошмары, яркие и непрерывные?
   Когда он поцеловал Барбару в лоб, она прошептала:
   – Ветер на востоке…
   Билли подождал, но больше она ничего не сказала, хотя глаза продолжали метаться туда-сюда под закрытыми веками.
   Поскольку в словах не было угрозы, а по голосу не чувствовалось, что она в опасности, Билли решил, что сон мирный.
   И пусть без особого желания, Билли взял с прикроватного столика квадратный, кремового цвета конверт, на котором летящим почерком было написано его имя. Сунул в карман, не читая, потому что знал: письмо оставлено врачом Барбары, Джорданом Феррьером.
   Медицинские вопросы доктор всегда обсуждал с ним по телефону. А к письмам прибегал, когда дело касалось чего-то другого.
   Подойдя к окну, Билли увидел, что мужчины, который наблюдал за интернатом из виноградника, нет.
   Минуту спустя, выходя из здания, пожалуй, не удивился бы, увидев на лобовом стекле третью записку. Но нет, Бог миловал.
   Скорее всего, тот мужчина был обычным человеком, который пришел в виноградник по каким-то делам. Только и всего.
   Билли поехал домой, загнал «Эксплорер» в отдельно стоящий гараж, поднялся на заднее крыльцо и обнаружил, что дверь на кухню отперта и приоткрыта.

Глава 8

   Ни в одной из записок Билли не угрожали. Он мог не опасаться за свою жизнь. Но предпочел бы схлестнуться с автором записок, чем брать на себя моральную ответственность за смерть других людей.
   Тем не менее, увидев приоткрытую дверь, он подумал: а не лучше ли подождать прибытия Лэнни и шерифа Палмера во дворе?
   Однако тут же отогнал эту мысль. Если бы Лэнни и Палмер решили, что он трусоват, его бы это не волновало, но вот он сам не хотел так думать о себе.
   Билли вошел в дом. На кухне его никто не поджидал.
   Тающий дневной свет, просачиваясь в окна, практически не разгонял темноту. Билли обошел дом, везде зажигая лампы.
   Не нашел незваного гостя ни в комнатах, ни в чуланах. Более того, не обнаружил и следов вторжения.
   К тому времени, когда вернулся на кухню, уже задался вопросом: а может, он просто забыл запереть дом, когда утром уезжал на работу?
   Впрочем, этот вариант отпал сам по себе, когда Билли увидел на одном из кухонных столиков запасной ключ, рядом с телефонным аппаратом. Он держал его приклеенным скотчем ко дну одной из двадцати банок с морилкой и лаком для дерева, которые стояли на полке в гараже.
   Последний раз Билли пользовался этим ключом пятью или шестью месяцами ранее. Едва ли за ним следили так давно.
   Скорее всего, убийца, подозревая о существовании запасного ключа, предположил, что гараж – наиболее вероятное место, где он может храниться.
   Профессионально оборудованная столярная мастерская Билли занимала бо́льшую половину гаража. Там хватало ящиков, шкафчиков и полок, где можно было спрятать маленький ключ. Поиск мог занять не один час.
   Однако если убийца, проникнув в дом, собирался дать знать хозяину о том, что у него побывали незваные гости, тогда, казалось бы, он мог не тратить время на поиски ключа. Вышиб бы одну из стеклянных панелей двери на кухню, и все дела.
   Раздумывая над этой головоломкой, Билли вдруг осознал, что запасной ключ лежит на том самом месте, где он оставил первую записку убийцы. Сама записка исчезла.
   Повернувшись на триста шестьдесят градусов, он не обнаружил записки ни на полу, ни на каком другом столике. Выдвинул ближайший ящик, но записки не было ни в нем, ни в соседнем ящике, ни в остальных…
   И тут же до него дошло, что у него в гостях побывал не убийца Гизель Уинслоу, а совсем другой человек: Лэнни Олсен.
   Лэнни знал, где хранился запасной ключ. Когда он попросил отдать ему первую записку, вещественную улику, Билли сам сказал, что записка здесь, на кухне.
   Лэнни также спросил, где он найдет его через час, поедет ли Билли сразу домой или заглянет в «Шепчущиеся сосны».
   Билли охватило предчувствие дурного. Он понял, что оказался слишком доверчивым, и у него засосало под ложечкой.
   Если бы Лэнни хотел сразу приехать сюда и забрать первую записку как вещественную улику, а не потом, с шерифом Палмером, он должен был сказать об этом. Его обман предполагал, что он не собирался служить и защищать общество, не собирался прийти на помощь своему другу. Нет, он реализовывал другую цель: спасал собственную шкуру.
   Билли не хотел в это верить. Попытался найти оправдание для Лэнни.
   Может, уехав от таверны в патрульной машине, он решил, что к шерифу Палмеру лучше идти с обеими записками. И, возможно, не стал заезжать в «Шепчущиеся сосны», потому что знал, насколько важны эти визиты для Билли.
   В этом случае, однако, он бы наверняка написал короткое объяснение и оставил на месте записки киллера.
   Если только… Если только он не ставил своей целью уничтожить обе записки, вместо того чтобы нести их к шерифу Палмеру, а потом заявить, что Билли не приходил к нему, чтобы предупредить об убийстве Уинслоу.
   Но в любом случае Лэнни Олсен всегда казался ему хорошим человеком, пусть и не лишенным недостатков, однако честным, справедливым и порядочным. Он же пожертвовал своей мечтой ради того, чтобы много лет ухаживать за болеющей матерью.
   Билли сунул запасной ключ в карман брюк. Больше он не собирался прикреплять его липкой лентой к одной из банок, стоящих в гараже.
   Задался вопросом, сколько отрицательных отзывов в личном деле Лэнни, до какой степени он ленивый коп.
   Теперь-то Билли слышал в голосе друга куда большее отчаяние, чем тогда, на автостоянке: «Я не хотел для себя такой жизни… но дело в том… хотел я такой жизни или нет, теперь это моя жизнь. Это все, что у меня есть. И мне нужен шанс сохранить ее».
   Даже очень хорошие люди могут ломаться. Лэнни, возможно, был гораздо ближе к критической точке, чем предполагал Билли.
   Настенные часы показывали 8:09.
   Менее чем через четыре часа, независимо от выбора, который сделает Билли, кто-то умрет. Он хотел сбросить со своих плеч такую ответственность.
   Лэнни обещал позвонить в половине девятого.
   Билли ждать не собирался. Снял трубку с настенного телефона, набрал номер мобильника Лэнни.
   После пяти гудков переключился в режим звуковой почты. Сказал:
   – Это Билли. Я дома. Какого черта? Зачем ты это сделал? Немедленно перезвони мне.
   Интуиция подсказывала ему, что нет смысла пытаться найти Лэнни через диспетчера управления шерифа. Он бы оставил след, который мог привести к непредсказуемым последствиям.
   Предательство друга, если оно имело место быть, заставляло Билли вести себя с осторожностью провинившегося человека, хотя он сам и не сделал ничего предосудительного.
   Наверное, было бы понятно, почувствуй он укол обиды и злости. Вместо этого его переполнило негодование до такой степени, что грудь сжало и он с трудом мог проглотить слюну.
   Уничтожив записки и солгав, что не видел их, Лэнни, конечно, смог бы избежать увольнения из полиции, но Билли оказывался в крайне незавидной ситуации. Без вещественных улик он едва ли сумел бы убедить власти в том, что говорит правду и его история поможет выйти на след убийцы.
   Если бы он сейчас поехал в управление шерифа или в полицию Напы, там бы могли решить, что он или жаждет дешевой популярности, или перебрал напитков, которые смешивал. А то и вообще определить в подозреваемые.
   Потрясенный последней мыслью, он застыл на добрую минуту, обдумывая, возможно ли такое. Подозреваемый в убийстве.
   Во рту у него пересохло. Язык прилип к нёбу.
   Он прошел к раковине, налил стакан холодной воды. Поначалу едва смог проглотить несколько капель, потом осушил стакан тремя большими глотками.
   Слишком холодная, выпитая слишком быстро, вода изгнала резкую боль из груди и смыла обратно в желудок поднимающееся к горлу его содержимое. Он поставил стакан на сушилку. Постоял, наклонившись над раковиной, пока не убедился, что его точно не вырвет.
   Сполоснул потное лицо холодной водой, вымыл руки горячей.
   Покружил по кухне. Присел к столу, поднялся, вновь принялся кружить по кухне.
   В половине девятого стоял у телефона, хотя уже и не верил, что он зазвонит.
   В 8:40 по своему сотовому позвонил на мобильник Лэнни. Ему опять предложили оставить сообщение после сигнала.
   В кухне было слишком тепло. Он задыхался.
   Без четверти девять Билли вышел на заднее крыльцо, чтобы глотнуть свежего воздуха.
   Дверь оставил широко открытой, чтобы услышать звонок.
   Темно-синее на востоке, на западе небо еще подсвечивалось багряным закатом.
   Окрестные леса, уже темные, становились только темнее. Если настроенный к нему враждебно наблюдатель занял бы позицию между папоротниками и филодендронами, его присутствие почувствовала бы лишь собака с острым нюхом.
   Сотня лягушек, все невидимые, заквакали в сгущающейся темноте, но в кухне, за открытой дверью, царила тишина.
   Возможно, Лэнни потребовалось больше времени на подготовку убедительной версии.
   Конечно, его заботила не только безопасность собственного зада. Не мог он так внезапно, так быстро превратиться в эгоиста, которому наплевать на чьи-либо проблемы, кроме своих.
   Он оставался копом, ленивый или нет, пребывающий в отчаянии или нет. Рано или поздно он понял бы, что не сможет так жить. Препятствуя расследованию, он способствовал появлению новых трупов.
   Чернила на восточной части небосвода грозили залить все небо, но западный горизонт пока еще сиял огнем и кровью.

Глава 9

   В девять вечера Билли покинул заднее крыльцо и вернулся на кухню. Закрыл и запер дверь.
   Через три часа судьба примет решение, жертва будет определена, и, если убийца последует заведенному порядку, до рассвета кто-то погибнет.
   Ключ от внедорожника лежал на обеденном столе. Билли взял его.
   Он подумывал над тем, чтобы отправиться на поиски Лэнни Олсена. То, что ранее он принимал за негодование, на самом деле было всего лишь легким раздражением. Настоящее негодование охватило его сейчас, переполнило горечью. Он жаждал встречи лицом к лицу.
   «Убереги меня от врага, которому есть что приобрести, и от друга, которому есть что потерять».
   Лэнни сегодня работал днем. То есть уже сдал смену.
   Скорее всего, он сидит дома. Если не дома, то мог быть лишь в считаных ресторанах, барах, домах друзей.
   Чувство ответственности и тлеющая искорка надежды держали Билли на кухне, у телефонного аппарата, как пленника. Он уже не ждал звонка Лэнни. А вот убийца мог позвонить.
   Тот молчун, что позвонил вчера, и был убийцей Гизель Уинслоу. Доказательствами этого Билли не располагал, но и сомнений не было.
   Убийца мог позвонить и в этот вечер. Если бы Билли удалось с ним поговорить, возможно, он сумел бы чего-то добиться, что-то узнать.
   Билли не рассчитывал, что такого монстра можно разговорить. Убийца-социопат обычно в дебаты не вступал, уговорить его сохранить кому-либо жизнь не представлялось возможным.
   Но даже несколько произнесенных им слов могли дать ценную информацию. Голос позволял судить об этническом происхождении, регионе проживания, образованности, приблизительном возрасте и еще о многом другом.
   В случае удачи убийца мог сказать что-то и о себе. Одна зацепка, одна крошечная подробность при тщательном анализе могла обернуться очень важной информацией, с которой он мог бы идти в полицию.
   Конфронтация с Лэнни Олсеном принесла бы эмоциональную удовлетворенность, но не могла вызволить Билли из угла, в который загнал его убийца.
   Он повесил ключ от внедорожника на гвоздик.
   Вчера вечером, занервничав, он опустил жалюзи на всех окнах. Этим утром, до завтрака, поднял их на кухне. Теперь опустил вновь.
   Постоял в центре кухни.
   Посмотрел на телефон.
   Собравшись сесть за стол, положил правую руку на спинку стула, но не отодвинул его.
   Просто стоял, разглядывая полированные плитки из черного гранита.
   В доме он поддерживал идеальный порядок. Вот и гранит, без единой пылинки, блестел.
   Чернота под ногами вроде бы не имела материальной составляющей, он словно стоял на воздухе, высоко в ночи, без крыльев, в добрых пяти милях над землей.
   Билли отодвинул стул от стола. Сел. Не прошло и полминуты, как вновь поднялся.
   В сложившихся обстоятельствах Билли Уайлс понятия не имел, как ему действовать, что делать. Он не мог справиться даже с таким простым заданием, как коротание времени, хотя последние годы только этим и занимался.
   Поскольку пообедать он не успел, то направился к холодильнику. Голода не испытывал. И ничего из того, что лежало на холодных полках, его не зацепило.
   Он вновь посмотрел на ключ от внедорожника, висевший на гвоздике.
   Подошел к телефонному аппарату, постоял, глядя на него.
   Сел за стол.
   «Учить нас заботиться, но не суетиться».
   Какое-то время спустя Билли прошел в кабинет, где провел столько вечеров, вырезая по дереву за верстаком в углу.
   Взял несколько инструментов, заготовку из белого дуба, на котором вырезал веточку с листочками. Вернулся с ними на кухню.
   В кабинете был телефон, но в этот вечер Билли отдал предпочтение кухне. В кабинете был удобный диван, и Билли боялся, что не устоит перед искушением прилечь, а потом крепко заснет, и его не разбудит звонок убийцы, ничто не разбудит…
   Могло такое произойти или нет, он уселся за обеденный стол с заготовкой и инструментами.
   Продолжил вырезать веточку и листочки. Резец скрипел по дереву, словно по кости.
   В десять минут одиннадцатого, менее чем за два часа до крайнего срока, он вдруг решил, что поедет к шерифу.
   Его дом находился вне территориальных границ любого города. На него распространялась юрисдикция шерифа. Таверна располагалась в Виноградных Холмах, но городок был слишком маленький, чтобы иметь свой полицейский участок. Управление шерифа Палмера поддерживало порядок и там.
   Билли сдернул ключ с гвоздика, открыл дверь, вышел на заднее крыльцо… и остановился.
   «Если ты обратишься в полицию, я убью молодую мать двоих детей».
   Он не хотел выбирать. Не хотел, чтобы кто-либо умер.
   В округе Напа могли быть десятки молодых матерей с двумя детьми. Может, и сотня, две сотни, может, больше.
   Даже за пять часов полиция не смогла бы составить список и предупредить всех потенциальных жертв. Пришлось бы обратиться к прессе, чтобы предупредить общественность. На это, возможно, понадобились бы дни.
   А теперь, когда до крайнего срока оставалось менее двух часов, они вообще бы ничего не сделали. На допрос Билли ушло бы больше времени.
   И молодая мать, очевидно выбранная киллером заранее, погибла бы.
   А если бы дети проснулись, киллер убрал бы и их, как ненужных свидетелей.
   Безумец не обещал убить одну лишь мать.
   Влажный ночной воздух нес к крыльцу ароматы леса.
   Билли вернулся на кухню и закрыл дверь.
   Позже, вырезая один из листьев, уколол большой палец. Пластыря у него не нашлось. Впрочем, ранка была маленькая, Билли не сомневался, что она затянется сама.
   Царапнув костяшку пальца, он не стал прерываться, продолжая резать дерево. Так увлекся работой, что потом не мог вспомнить, когда поранил руку в третий раз.
   Будь здесь сторонний наблюдатель, он мог бы подумать, что Билли хотел пустить себе кровь.
   Поскольку кисти пребывали в постоянном движении, на ранках не могла образоваться корочка свернувшейся крови. Поэтому белое дерево меняло цвет на красный.
   В какой-то момент Билли заметил, что заготовка безнадежно испорчена. Прекратил работу, отложил резец.
   Посидел, тяжело дыша, безо всякой на то причины. Наконец кровотечение прекратилось и не началось вновь, когда он вымыл руки над раковиной.
   В 11:45, вытерев руки посудным полотенцем, он достал из холодильника бутылку «Гиннесса» и выпил из горла. Очень быстро.
   Еще через пять минут открыл вторую бутылку. На этот раз налил пиво в стакан, чтобы пить его маленькими глоточками, потянуть время.
   Встал со стаканом перед настенными часами.
   Одиннадцать пятьдесят. Десять минут до контрольного срока.
   И как бы ни хотелось Билли солгать себе, от правды он никуда уйти не мог. Он сделал выбор, все так. «Выбор за тобой». Бездействие и есть выбор.
   Мать двоих детей не умрет в эту ночь, если маньяк-убийца сдержит слово, мать проспит эту ночь и увидит завтрашний рассвет.
   Билли стал пособником. Он мог это отрицать, мог убежать, мог не поднимать жалюзи на окнах до конца своих дней и превратиться из затворника в отшельника, но все это не изменило бы главного: он стал пособником.
   Убийца предложил ему партнерство. Он не хотел в этом участвовать. Но, как теперь выяснилось, их отношения укладывались в рамки того, что на языке экономических разделов газет называлось «недружественным поглощением».
   Вторую бутылку «Гиннесса» Билли допил в полночь. Ему хотелось сразу же выпить третью. А потом и четвертую.
   Он говорил себе, что ему нужна ясная голова. Спрашивал себя, а зачем, но не мог дать внятного ответа.
   Свою часть работы на эту ночь он уже закончил. Сделал выбор. Теперь за дело предстояло браться безумцу.
   Здесь же в эту ночь более ничего не могло случиться, разве что Билли не смог бы заснуть без пива. Может, опять взялся бы за резьбу по дереву.
   Руки болели. Не от трех крошечных порезов. Просто он слишком крепко сжимал инструменты. А дубовую заготовку держал мертвой хваткой.
   Не выспавшись, он не сумел бы подготовиться к следующему дню. Утром, когда придут новости о еще одном трупе, он узнает, кого обрек на смерть.
   Билли поставил стакан в раковину. Необходимость в нем отпала, потому что теперь не имело значения, быстро он опорожнит очередную бутылку или медленно. Пожалуй, быстрый вариант его больше устраивал. Хотелось как можно скорее отключиться.
   С третьей бутылкой Билли прошел в гостиную, сел в кресло. Выпил ее в темноте.
   Эмоциональная усталость может истощать так же, как физическая. Силы покинули его.
   В 1:44 его разбудил телефон. С кресла он вскочил, словно подброшенный катапультой. Пустая бутылка покатилась по полу.
   Надеясь услышать Лэнни, он сорвал трубку с настенного телефонного аппарата в кухне на четвертом звонке. На его «алло» ответа не последовало.
   То есть звонил этот выродок. Убийца.
   Билли уже знал по собственному опыту, что молчанием он ничего не добьется.
   – Чего ты хочешь от меня? Почему я?
   Ему не ответили.
   – Я не собираюсь играть в твою игру, – продолжил Билли, но оба знали, что это ложь, поскольку он в нее уже играл.
   Он бы порадовался, если бы убийца пренебрежительно рассмеялся, но ничего не услышал.
   – Ты болен, ты свихнулся. – Не получив ответа, добавил: – Ты – шваль.
   Он и сам понимал, что такими словами убийцу не пронять.
   И действительно, выродок отвечать не стал. Просто оборвал связь.
   Билли повесил трубку и осознал, что у него трясутся руки. Ладони стали влажными от пота, он вытер их о рубашку.
   И тут его осенило: мысль эта должна была прийти ему в голову еще прошлой ночью, но не пришла. Он вернулся к телефонному аппарату, снял трубку, какое-то время послушал длинный гудок, потом набрал «*69», включив режим «Ответный звонок».
   На другом конце провода телефон звонил, звонил, звонил, но никто не снимал трубку.
   Однако на дисплее высветился знакомый Билли номер: Лэнни.

Глава 10

   Залитая звездным светом, в окружении дубов, церковь стояла рядом с автострадой, в четверти мили от поворота к дому Лэнни Олсена.
   Билли проехал в юго-западный угол автостоянки. Там, под кроной громадного дуба, выключил фары и заглушил двигатель.
   Мощные оштукатуренные стены с декоративными башнями поднимались к оранжевой черепичной крыше. В нише колокольни стояла статуя Девы Марии с распростертыми руками, приглашая в церковь страждущее человечество.
   Здесь каждый крестившийся ребенок был потенциальным святым. Здесь каждое венчание обещало счастье на всю жизнь, независимо от характера жениха и невесты.
   У Билли, разумеется, было оружие.
   Пусть и старое, не из недавних покупок, но надежное. Билли регулярно его чистил и хранил как положено.
   Компанию револьверу составляла коробка патронов калибра 0,38 дюйма. И на патронах не было следов коррозии.
   Когда Билли доставал револьвер из металлического ящика, в котором тот хранился, ему показалось, что оружие стало тяжелее. И теперь, беря револьвер с пассажирского сиденья, он мог бы сказать то же самое.
   Этот конкретный «смит-и-вессон» весил всего лишь тридцать шесть унций, так что, возможно, веса револьверу добавляла его история.
   Билли вышел из «Эксплорера» и запер дверцы.
   По трассе проехал одинокий автомобиль. Фары осветили автостоянку в каких-то тридцати ярдах от Билли.
   Дом священника находился по другую сторону церкви. Даже если бы священник страдал бессонницей, он бы не увидел и не услышал въехавшего на стоянку внедорожника.
   На дорогу Билли возвращаться не стал, вышел на луг. Трава доходила до колен.
   Весной здесь росло столько маков, что луг становился оранжево-красным. Теперь все они засохли под ярким солнцем.
   Билли постоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к безлунной темноте.
   Прислушался. Воздух, казалось, застыл. С автомагистрали не доносился шум проезжающих машин. В его присутствии замолкли цикады и лягушки. Он мог услышать звезды, если бы те заговорили с ним.
   Убедившись, что глаза приспособились к звездному свету, Билли двинулся по чуть поднимающемуся лугу к двухполосной дороге, которая заканчивалась у дома Лэнни.
   Его тревожили гремучие змеи. В такие вот теплые летние ночи они охотились на полевых мышей и зайчат. Однако до дороги он добрался неукушенный и миновал два дома, оба темные и молчаливые.
   Во дворе второго дома за забором спущенная с цепи собака бегала взад-вперед, но не лаяла.
   Дом Лэнни и дом с собакой во дворе разделяла треть мили. Здесь, наоборот, в каждом окне горел свет.