Страница:
– Это рядом, всего в двух кварталах отсюда. Они вернулись в машину, проехали два квартала и
остановились перед невзрачным фасадом ресторана, стоявшего в торговом районе города.
Лаура теперь знала его необыкновенную внимательность и ждала в машине, когда он обойдет машину и откроет ей дверцу, но когда он это сделал, она увидела, что он стоит в глубокой луже.
– О, ваши ботинки! – сказала она.
– Они высохнут. Держите зонтик, а я перенесу вас через лужу.
Он вынул ее из машины и перенес через лужу с такой легкостью, как будто она весила не больше пуховой подушки. Он поставил ее на сухой тротуар и без зонта вернулся к машине, чтобы закрыть двери.
Французский ресторан был немного меньше итальянского. Их посадили за дальний столик, стоящий возле кухни, и ботинки Даниэля хлюпали по дороге к столику.
– Вы схватите пневмонию, – забеспокоилась Лаура, когда они сели и заказали два драй-сакса.
– Только не я. У меня прекрасная иммунная система. Я никогда не болею. Однажды, во время операции во Вьетнаме, я был отрезан от своего взвода и провел целую неделю один в джунглях, дождь тогда не прекращался ни на минуту, на мне не было сухой нитки, когда я добрался до своего лагеря, но у меня даже не было насморка.
Когда они допивали вино и делали заказ, он был расслаблен как никогда, и оказался в действительности последовательным, приятным и даже удивительным собеседником. Когда их заказ принесли – лосося в укропном соусе для нее и запеченых устриц для него, – стало очевидно, что еда ужасна, несмотря на то, что цены были вдвое выше, чем в итальянском ресторане; его смущение снова стало расти, и он едва мог выразить свои мысли. Лаура заявила, что еда великолепна, и с аппетитом жевала каждый кусочек, но это было бесполезно, его трудно было одурачить.
Кухонный персонал и официанты тоже были медлительны. Когда Даниэль оплатил счет и проводил ее к машине, перенося снова через лужу, как маленькую девочку, они на полчаса опаздывали в кино, на которое собирались.
– Все в порядке, – сказала Лаура, – мы можем войти позже и остаться на следующий сеанс, чтобы посмотреть начало.
– Нет, нет, – сказал он.– Так кино невозможно смотреть. Вам это не понравится. Я хочу, чтобы сегодня все было великолепно.
– Расслабьтесь, у меня есть чувство юмора.
Он недоверчиво посмотрел на нее, она улыбнулась и он улыбнулся в ответ, но его улыбка была вымученной.
– Если вы не хотите сейчас идти в кино, – сказала Лаура, – ради Бога. Я согласна пойти туда, куда вы предложите.
Он кивнул и выехал на улицу. Они проехали несколько миль, прежде чем она поняла, что он везет ее домой.
Всю дорогу от машины до ее дверей он извинялся за испорченный вечер, а она уверяла его, что ничуть не была расстроена этим. Когда она сунула ключ в дверной замок, он повернулся и ушел, не спрашивая прощального поцелуя, не дожидаясь ее приглашения в дом.
Она обернулась посмотреть на него, когда сильный порыв ветра вывернул наизнанку его зонт. Он боролся с ним всю дорогу, дважды чуть не потеряв равновесия. Когда он дошел до дорожки, ему наконец удалось правильно вывернуть зонт, но ветер тут же снова вывернул его. Раздраженно он швырнул его в ближайшие кусты и посмотрел на Лауру. Он уже промок с головы до ног, и при тусклом свете уличного фонаря она видела, как безнадежно висел на нем его костюм. Он был здоровым парнем, но вода и ветер сделали его внешность забавной. Она знала, что ей не нужно было бы смеяться, но ничего не могла с собой поделать.
– Вы чертовски красивы, Лаура Шан! – закричал он с дорожки.– Бог мне свидетель, вы очень красивы.
Потом он торопливо исчез во тьме. Проклиная свой смех, она вошла в дом и переоделась в пижаму. Было только двадцать один час двадцать минут.
Даниэль был самым беспомощным и милым парнем из тех, которых она встречала после смерти отца.
В 21.30 зазвонил телефон. Даниэль сказал:
– Вы когда-нибудь снова согласитесь провести со мной вечер?
– Я думала, что вы никогда не позвоните.
– Вы так думали?
– Конечно.
– Обед и кино? – спросил он.
– Звучит неплохо.
– Мы больше не пойдем в этот ужасный французский ресторан. Прошу прощения за это.
– Мне все равно куда мы пойдем, – сказала она, – но если мы сядем за столик, обещайте мне, что мы там и останемся.
– Со мной иногда бывает такое. Как я уже сказал… Я всегда чувствовал себя неловко в обществе красивой женщины.
– Такой, как ваша мама.
– Это так. Она отвергала меня. Отвергала моего отца. Я никогда не чувствовал материнского тепла от этой женщины. Она ушла от нас, когда мне было одиннадцать лет.
– Должно быть, это было тяжело.
– Вы гораздо красивее ее и пугаете меня до смерти.
– Вы мне льстите.
– Прошу прощения, но это правда. Дело в том, что даже при вашей красоте вы вдвое менее красивы своих рассказов, и это пугает меня еще больше. Что может такой гений, как вы, найти в таком парне, как я – разве что комика?
– Один вопрос, Даниэль.– Данни.
– Один вопрос, Данни. Какой вы к черту биржевой маклер? Неужели вам это удается?
– Я первоклассный маклер, – сказал он с такой очевидной гордостью, что она поняла – он говорит правду.– Мои клиенты молятся на меня и у меня есть немного ценных бумаг, которые поднялись в цене уже в три раза. Как биржевой аналитик, брокер и советник, я никогда не даю ветру шанса вывернуть мой зонтик наизнанку.
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
остановились перед невзрачным фасадом ресторана, стоявшего в торговом районе города.
Лаура теперь знала его необыкновенную внимательность и ждала в машине, когда он обойдет машину и откроет ей дверцу, но когда он это сделал, она увидела, что он стоит в глубокой луже.
– О, ваши ботинки! – сказала она.
– Они высохнут. Держите зонтик, а я перенесу вас через лужу.
Он вынул ее из машины и перенес через лужу с такой легкостью, как будто она весила не больше пуховой подушки. Он поставил ее на сухой тротуар и без зонта вернулся к машине, чтобы закрыть двери.
Французский ресторан был немного меньше итальянского. Их посадили за дальний столик, стоящий возле кухни, и ботинки Даниэля хлюпали по дороге к столику.
– Вы схватите пневмонию, – забеспокоилась Лаура, когда они сели и заказали два драй-сакса.
– Только не я. У меня прекрасная иммунная система. Я никогда не болею. Однажды, во время операции во Вьетнаме, я был отрезан от своего взвода и провел целую неделю один в джунглях, дождь тогда не прекращался ни на минуту, на мне не было сухой нитки, когда я добрался до своего лагеря, но у меня даже не было насморка.
Когда они допивали вино и делали заказ, он был расслаблен как никогда, и оказался в действительности последовательным, приятным и даже удивительным собеседником. Когда их заказ принесли – лосося в укропном соусе для нее и запеченых устриц для него, – стало очевидно, что еда ужасна, несмотря на то, что цены были вдвое выше, чем в итальянском ресторане; его смущение снова стало расти, и он едва мог выразить свои мысли. Лаура заявила, что еда великолепна, и с аппетитом жевала каждый кусочек, но это было бесполезно, его трудно было одурачить.
Кухонный персонал и официанты тоже были медлительны. Когда Даниэль оплатил счет и проводил ее к машине, перенося снова через лужу, как маленькую девочку, они на полчаса опаздывали в кино, на которое собирались.
– Все в порядке, – сказала Лаура, – мы можем войти позже и остаться на следующий сеанс, чтобы посмотреть начало.
– Нет, нет, – сказал он.– Так кино невозможно смотреть. Вам это не понравится. Я хочу, чтобы сегодня все было великолепно.
– Расслабьтесь, у меня есть чувство юмора.
Он недоверчиво посмотрел на нее, она улыбнулась и он улыбнулся в ответ, но его улыбка была вымученной.
– Если вы не хотите сейчас идти в кино, – сказала Лаура, – ради Бога. Я согласна пойти туда, куда вы предложите.
Он кивнул и выехал на улицу. Они проехали несколько миль, прежде чем она поняла, что он везет ее домой.
Всю дорогу от машины до ее дверей он извинялся за испорченный вечер, а она уверяла его, что ничуть не была расстроена этим. Когда она сунула ключ в дверной замок, он повернулся и ушел, не спрашивая прощального поцелуя, не дожидаясь ее приглашения в дом.
Она обернулась посмотреть на него, когда сильный порыв ветра вывернул наизнанку его зонт. Он боролся с ним всю дорогу, дважды чуть не потеряв равновесия. Когда он дошел до дорожки, ему наконец удалось правильно вывернуть зонт, но ветер тут же снова вывернул его. Раздраженно он швырнул его в ближайшие кусты и посмотрел на Лауру. Он уже промок с головы до ног, и при тусклом свете уличного фонаря она видела, как безнадежно висел на нем его костюм. Он был здоровым парнем, но вода и ветер сделали его внешность забавной. Она знала, что ей не нужно было бы смеяться, но ничего не могла с собой поделать.
– Вы чертовски красивы, Лаура Шан! – закричал он с дорожки.– Бог мне свидетель, вы очень красивы.
Потом он торопливо исчез во тьме. Проклиная свой смех, она вошла в дом и переоделась в пижаму. Было только двадцать один час двадцать минут.
Даниэль был самым беспомощным и милым парнем из тех, которых она встречала после смерти отца.
В 21.30 зазвонил телефон. Даниэль сказал:
– Вы когда-нибудь снова согласитесь провести со мной вечер?
– Я думала, что вы никогда не позвоните.
– Вы так думали?
– Конечно.
– Обед и кино? – спросил он.
– Звучит неплохо.
– Мы больше не пойдем в этот ужасный французский ресторан. Прошу прощения за это.
– Мне все равно куда мы пойдем, – сказала она, – но если мы сядем за столик, обещайте мне, что мы там и останемся.
– Со мной иногда бывает такое. Как я уже сказал… Я всегда чувствовал себя неловко в обществе красивой женщины.
– Такой, как ваша мама.
– Это так. Она отвергала меня. Отвергала моего отца. Я никогда не чувствовал материнского тепла от этой женщины. Она ушла от нас, когда мне было одиннадцать лет.
– Должно быть, это было тяжело.
– Вы гораздо красивее ее и пугаете меня до смерти.
– Вы мне льстите.
– Прошу прощения, но это правда. Дело в том, что даже при вашей красоте вы вдвое менее красивы своих рассказов, и это пугает меня еще больше. Что может такой гений, как вы, найти в таком парне, как я – разве что комика?
– Один вопрос, Даниэль.– Данни.
– Один вопрос, Данни. Какой вы к черту биржевой маклер? Неужели вам это удается?
– Я первоклассный маклер, – сказал он с такой очевидной гордостью, что она поняла – он говорит правду.– Мои клиенты молятся на меня и у меня есть немного ценных бумаг, которые поднялись в цене уже в три раза. Как биржевой аналитик, брокер и советник, я никогда не даю ветру шанса вывернуть мой зонтик наизнанку.
ГЛАВА 2
В полдень, перед взрывом в зДанни института, Стефан предпринял свое предполагаемое последнее путешествие по Дороге Молнии. Это была незнакомая поездка в 10 января 1988 года, не отмеченная в официальном расписании и никак не связанная с целями его коллег.
Светлый снег падал в горах Сан-Бернардино, когда он прибыл туда, но он был одет по погоде – в резиновых сапогах, кожаных перчатках и морском бушлате. Он спрятался за поваленным стволом сосны, намереваясь дождаться, когда прекратятся мощные вспышки молний.
Он посмотрел на свои часы в ярком свете вспышки был удивлен тем, как поздно он прибыл. У него оставалось меньше сорока минут, чтобы спасти Лауру, прежде чем она будет убита. Если он промедлит и опоздает, другого случая не представится.
Хотя последние яркие вспышки молний продолжали вспарывать небо, а раскаты грома эхом отдавались в горах, он торопливо вышел из-за деревьев и побрел по белому полю, где снег достигал колен. Снег проваливался под ногами и замедлял движение, как будто ему приходилось брести по глубокой воде. Он дважды падал, снег забивался в сапоги, а сильные порывы ветра обрушивались на него, как будто хотели специально сбить его с ног. Когда он пересек поле и вышел на дорогу, его штаны и бушлат промокли насквозь, ноги замерзли и он потерял еще пять минут.
Дорога была чистой от снега, не считая небольших наносов, вызванных порывами ветра. Шторм начинал усиливаться. Хлопья снега стали меньше, чем когда он только прибыл, но падали в два раза быстрее. Скоро дорога тоже будет тяжело проходимой. Стефан заметил знак на обочине – указатель: Озеро Арроухед, 1 миля – и был потрясен, обнаружив, что был гораздо дальше от Лауры, чем предполагал.
Вглядевшись на север, он увидел свет электрического фонаря, едва заметный в этот серый, промозглый полдень; в 300 ярдах от него стояло одноэтажное здание с припаркованными автомобилями. Он немедленно отправился туда, нагнув голову, чтобы защитить лицо от ледяных зубов ветра.
Он должен был найти машину. Лауре оставалось жить меньше получаса, а она находилась в 10-ти милях от него.
Светлый снег падал в горах Сан-Бернардино, когда он прибыл туда, но он был одет по погоде – в резиновых сапогах, кожаных перчатках и морском бушлате. Он спрятался за поваленным стволом сосны, намереваясь дождаться, когда прекратятся мощные вспышки молний.
Он посмотрел на свои часы в ярком свете вспышки был удивлен тем, как поздно он прибыл. У него оставалось меньше сорока минут, чтобы спасти Лауру, прежде чем она будет убита. Если он промедлит и опоздает, другого случая не представится.
Хотя последние яркие вспышки молний продолжали вспарывать небо, а раскаты грома эхом отдавались в горах, он торопливо вышел из-за деревьев и побрел по белому полю, где снег достигал колен. Снег проваливался под ногами и замедлял движение, как будто ему приходилось брести по глубокой воде. Он дважды падал, снег забивался в сапоги, а сильные порывы ветра обрушивались на него, как будто хотели специально сбить его с ног. Когда он пересек поле и вышел на дорогу, его штаны и бушлат промокли насквозь, ноги замерзли и он потерял еще пять минут.
Дорога была чистой от снега, не считая небольших наносов, вызванных порывами ветра. Шторм начинал усиливаться. Хлопья снега стали меньше, чем когда он только прибыл, но падали в два раза быстрее. Скоро дорога тоже будет тяжело проходимой. Стефан заметил знак на обочине – указатель: Озеро Арроухед, 1 миля – и был потрясен, обнаружив, что был гораздо дальше от Лауры, чем предполагал.
Вглядевшись на север, он увидел свет электрического фонаря, едва заметный в этот серый, промозглый полдень; в 300 ярдах от него стояло одноэтажное здание с припаркованными автомобилями. Он немедленно отправился туда, нагнув голову, чтобы защитить лицо от ледяных зубов ветра.
Он должен был найти машину. Лауре оставалось жить меньше получаса, а она находилась в 10-ти милях от него.
ГЛАВА 3
Через пять месяцев после первой встречи – в субботу 16 июля 1977 года, через шесть недель после окончания университета, Лаура вышла замуж за Данни Пакарда. Единственными двумя гостями на свадьбе, оба из которых были свидетелями, были отец Данни, Сэм Пакард, и Тельма Акерсон.
Сэм был приятным, седовласым, пятидесятилетним мужчиной, карликового роста по сравнению с сыном. Во время короткой церемонии он заплакал, Данни повернулся и спросил:
– Ты в порядке, папа?
На что Сэм кивнул, шмыгнул носом и сказал им не обращать на него внимания, но через минуту заплакал снова. Священник объявил:
– Сын мой, слезы твоего отца – это слезы радости, позвольте на этом и закончить – у меня еще три церемонии.
Даже если бы отец жениха не проявлял столь бурно свои эмоции, а сам жених не был бы великаном с сердцем олененка, их свадьба была бы запоминающейся из-за Тельмы. Ее волосы были подстрижены в странном лохматом стиле со свисающим со лба локоном, который был окрашен в пурпурный цвет. В середине лета – и на свадьбе тоже – она была в высоких красных сапогах, узких черных слаксах и разлохмаченной черной блузке, специально разлохмаченной, собранной в поясе обычной стальной цепью, которая служила поясом. Ее глаза были подкрашены ярко-пурпурными тенями, а губы окрашены ярко-красной помадой, в одном ухе висела серьга в виде рыболовного крючка.
После церемонии, когда Данни разговаривал с глазу на глаз со своим отцом, Тельма отвела в сторону Лауру и объяснила свою внешность:
– Это панк-мода, последняя мода в Британии. Здесь еще никто не носит такого. В действительности, в Англии тоже немного ее поклонников, но через несколько лет все будут одеваться так. Она очень подходит для моей работы. Я выгляжу причудливо, поэтому люди смеются, как только я выхожу на сцену. Для меня это тоже хорошо. В этом стиле есть две великие вещи – яркий макияж и волосы, которые скрывают лицо так, что никто не может сказать, насколько я некрасива. Господи, Шан, Данни такой здоровый парень. Ты так много рассказывала о нем по телефону, но никогда не говорила, что он такой огромный. Надень на него костюм Годзиллы, привези в Нью-Йорк – и фильм готов, ты сможешь снимать фильмы без постройки дорогих декораций. Значит, ты его любишь, да?
– Я обожаю его, – сказала Лаура.– Он так же добр, как и высок, может быть, из-за того насилия, которое он видел во Вьетнаме, а может быть, он всегда был с добрым сердцем. Он хороший, Тельма, он считает меня лучшим писателем из тех, которых читал.
– Когда он начал дарить тебе жаб, ты наверняка посчитала его психопатом.
– Я жестоко ошибалась.
Два полицейских офицера прошли через вестибюль здания суда, ведя под руки бородатого молодого человека. Заключенный бросил взгляд на Тельму и сказал:
– Эй, крошка, пойдем со мной!
– Это и есть очарование Акерсон, – сказала Тельма Лауре.– В то время как ты выходишь за парня с фигурой греческого Бога, я получаю жалкие
предложения от отбросов общества. Но когда я об этом думаю, мне иногда кажется, что мое время еще не пришло.
– Ты недооцениваешь себя, Тельма. Ты всегда недооцениваешь себя. Какой-нибудь необыкновенный парень поймет, какое ты сокровище на самом деле…
– Это будет Чарльз Мэнсон, когда его освободят под залог.
– Нет. Однажды ты станешь счастлива так же, как я. Я знаю это. Это судьба, Тельма.
– Великие небеса, Шан, ты стала настоящим оптимистом! А как насчет молнии? Как насчет всех наших споров, которые мы вели в Касвелле? Ты помнишь? Тогда мы решили, что жизнь – это нелепая комедия, время от времени прерывающаяся трагическими событиями, которые ее балансируют и которые похожи на гром и молнию среди ясного неба.
– Быть может, он прогремел последний раз в моей жизни, – сказала Лаура.
Тельма посмотрела на нее тяжелым взглядом.
– Я знаю тебя, Шан, я знаю, что тебе пришлось пережить, чтобы стать счастливой. Я надеюсь, ты права, малыш. Держу пари, что права. Держу пари, что в твоей жизни больше не будет молний.
– Спасибо, Тельма.
– Я думаю, что твой Данни хороший парень, настоящая жемчужина. Но я скажу тебе кое-что, что должно значить больше моего мнения: Рути он тоже бы понравился; Рути признала бы его современным.
Они крепко обнялись, став на какое-то мгновение снова маленькими девочками, чувствовавшими в себе одновременно и уверенность, и ужас перед слепой судьбой, которая была так несправедлива к ним в юности.
В воскресенье 24 июля, когда они вернулись из недельного свадебного путешествия в Санта-Барбару, они отправились в бакалейную лавку, а потом вместе приготовили обед – салат, хлеб, отбивные и спагетти – в доме Данни. Лаура выехала из своей квартиры за несколько дней до свадьбы. В соответствии с планом, который разработали, они собирались прожить в его квартире два, может быть, три года. (Они говорили о своем будущем так часто и в таких подробностях, что в сознании обоих засело одно и то же слово – план, как будто они говорили о каком-то неземном управляющем, который появился с их свадьбой и на которого можно было положиться в их дальнейшей жизни в качестве мужа и жены.) После этих двух, может быть, трех лет они смогут купить свой собственный дом, не транжиря ценные бумаги Данни.
Супруги обедали за маленьким столиком в кухне, откуда могли видеть пальмы в саду, которые освещало золотое послеполуденное солнце, и обсуждали ту часть плана, по которой Данни должен был зарабатывать деньги, пока Лаура будет сидеть дома и писать свой первый роман.
– Когда ты станешь ужасно богатой и известной, – сказал он, наматывая спагетти на вилку, – я оставлю свою работу и буду распоряжаться нашими деньгами.
– А что, если я так и не стану богатой и известной?
– Ты будешь ею.
– Что, если меня даже не опубликуют?
– Тогда я разведусь с тобой. Лаура швырнула в него кусок хлеба.
– Скотина.
– А ты сварливая баба.
– Ты хочешь еще мяса?
– Нет, если ты собираешься швырнуть его в меня.
– Мой гнев прошел. Не правда ли, я готовлю прекрасные отбивные?
– Превосходные, – согласился он.
– Это стоит отпраздновать, что у тебя такая хорошая жена, как ты думаешь?
– Определенно стоит.
– Тогда давай трахаться. Данни ухмыльнулся.
– Во время обеда?
– Нет, в кровати.
Она отодвинула стул и встала.
– Идем. Обед всегда можно подогреть.
В течение первого года они делали это часто. В этих интимных минутах Лаура находила нечто большее, чем просто сексуальное удовлетворение, что-то большее, чего она ожидала. Лежа в постели в с Данни, она чувствовала его таким близким, что временами казалось, что они – это один человек: одно тело, одно сознание, один дух и одна мечта. Она любила его всем сердцем, да, но это чувство единения в одного человека было больше, чем просто любовь, или, по крайней мере, оно не было похоже на любовь. К их первому совместному Рождеству она поняла, что давно не чувствовала себя принадлежащей семье; она поняла, – теперь у нее есть муж и когда-то у них будут дети – в соответствии с планом через два-три года. У нее есть семья, в которой она наконец обрела покой и мир.
Она думала, что жизнь и работа в постоянном счастье, гармонии и безопасности день за днем приведут к умственной апатии, что ее сочинения тоже будут страдать от такого избытка счастья, что ей нужна уравновешенная жизнь с грустными днями и несчастьями, которые будут сохранять остроту мысли для ее книг. Но мысль о том, что писателю нужны страдания для хорошей работы, была причудой молодости и неопытности. Чем счастливее она была, тем лучше писала.
За шесть недель до их первой годовщины свадьбы, Лаура закончила роман «Ночи в Джериче» и послала копию нью-йоркскому литературному агенту, Спин-серу Кину, который предварительно был извещен письмом еще месяц назад. Через две недели Кин позвонил и сказал, что выпустит эту книгу, ожидая быстрой распродажи, а это значило, что Лауру могло ждать замечательное будущее выдающейся писательницы. С быстротой, которая удивила даже агента, он продал право на публикацию книги первой же фирме, «Викинг», в которую обратился, за не самую крупную, но отличную сумму – в пятнадцать тысяч долларов. Контракт был заключен в пятницу, 14 июля 1978 года, за два дня до годовщины свадьбы Лауры и Данни.
Сэм был приятным, седовласым, пятидесятилетним мужчиной, карликового роста по сравнению с сыном. Во время короткой церемонии он заплакал, Данни повернулся и спросил:
– Ты в порядке, папа?
На что Сэм кивнул, шмыгнул носом и сказал им не обращать на него внимания, но через минуту заплакал снова. Священник объявил:
– Сын мой, слезы твоего отца – это слезы радости, позвольте на этом и закончить – у меня еще три церемонии.
Даже если бы отец жениха не проявлял столь бурно свои эмоции, а сам жених не был бы великаном с сердцем олененка, их свадьба была бы запоминающейся из-за Тельмы. Ее волосы были подстрижены в странном лохматом стиле со свисающим со лба локоном, который был окрашен в пурпурный цвет. В середине лета – и на свадьбе тоже – она была в высоких красных сапогах, узких черных слаксах и разлохмаченной черной блузке, специально разлохмаченной, собранной в поясе обычной стальной цепью, которая служила поясом. Ее глаза были подкрашены ярко-пурпурными тенями, а губы окрашены ярко-красной помадой, в одном ухе висела серьга в виде рыболовного крючка.
После церемонии, когда Данни разговаривал с глазу на глаз со своим отцом, Тельма отвела в сторону Лауру и объяснила свою внешность:
– Это панк-мода, последняя мода в Британии. Здесь еще никто не носит такого. В действительности, в Англии тоже немного ее поклонников, но через несколько лет все будут одеваться так. Она очень подходит для моей работы. Я выгляжу причудливо, поэтому люди смеются, как только я выхожу на сцену. Для меня это тоже хорошо. В этом стиле есть две великие вещи – яркий макияж и волосы, которые скрывают лицо так, что никто не может сказать, насколько я некрасива. Господи, Шан, Данни такой здоровый парень. Ты так много рассказывала о нем по телефону, но никогда не говорила, что он такой огромный. Надень на него костюм Годзиллы, привези в Нью-Йорк – и фильм готов, ты сможешь снимать фильмы без постройки дорогих декораций. Значит, ты его любишь, да?
– Я обожаю его, – сказала Лаура.– Он так же добр, как и высок, может быть, из-за того насилия, которое он видел во Вьетнаме, а может быть, он всегда был с добрым сердцем. Он хороший, Тельма, он считает меня лучшим писателем из тех, которых читал.
– Когда он начал дарить тебе жаб, ты наверняка посчитала его психопатом.
– Я жестоко ошибалась.
Два полицейских офицера прошли через вестибюль здания суда, ведя под руки бородатого молодого человека. Заключенный бросил взгляд на Тельму и сказал:
– Эй, крошка, пойдем со мной!
– Это и есть очарование Акерсон, – сказала Тельма Лауре.– В то время как ты выходишь за парня с фигурой греческого Бога, я получаю жалкие
предложения от отбросов общества. Но когда я об этом думаю, мне иногда кажется, что мое время еще не пришло.
– Ты недооцениваешь себя, Тельма. Ты всегда недооцениваешь себя. Какой-нибудь необыкновенный парень поймет, какое ты сокровище на самом деле…
– Это будет Чарльз Мэнсон, когда его освободят под залог.
– Нет. Однажды ты станешь счастлива так же, как я. Я знаю это. Это судьба, Тельма.
– Великие небеса, Шан, ты стала настоящим оптимистом! А как насчет молнии? Как насчет всех наших споров, которые мы вели в Касвелле? Ты помнишь? Тогда мы решили, что жизнь – это нелепая комедия, время от времени прерывающаяся трагическими событиями, которые ее балансируют и которые похожи на гром и молнию среди ясного неба.
– Быть может, он прогремел последний раз в моей жизни, – сказала Лаура.
Тельма посмотрела на нее тяжелым взглядом.
– Я знаю тебя, Шан, я знаю, что тебе пришлось пережить, чтобы стать счастливой. Я надеюсь, ты права, малыш. Держу пари, что права. Держу пари, что в твоей жизни больше не будет молний.
– Спасибо, Тельма.
– Я думаю, что твой Данни хороший парень, настоящая жемчужина. Но я скажу тебе кое-что, что должно значить больше моего мнения: Рути он тоже бы понравился; Рути признала бы его современным.
Они крепко обнялись, став на какое-то мгновение снова маленькими девочками, чувствовавшими в себе одновременно и уверенность, и ужас перед слепой судьбой, которая была так несправедлива к ним в юности.
В воскресенье 24 июля, когда они вернулись из недельного свадебного путешествия в Санта-Барбару, они отправились в бакалейную лавку, а потом вместе приготовили обед – салат, хлеб, отбивные и спагетти – в доме Данни. Лаура выехала из своей квартиры за несколько дней до свадьбы. В соответствии с планом, который разработали, они собирались прожить в его квартире два, может быть, три года. (Они говорили о своем будущем так часто и в таких подробностях, что в сознании обоих засело одно и то же слово – план, как будто они говорили о каком-то неземном управляющем, который появился с их свадьбой и на которого можно было положиться в их дальнейшей жизни в качестве мужа и жены.) После этих двух, может быть, трех лет они смогут купить свой собственный дом, не транжиря ценные бумаги Данни.
Супруги обедали за маленьким столиком в кухне, откуда могли видеть пальмы в саду, которые освещало золотое послеполуденное солнце, и обсуждали ту часть плана, по которой Данни должен был зарабатывать деньги, пока Лаура будет сидеть дома и писать свой первый роман.
– Когда ты станешь ужасно богатой и известной, – сказал он, наматывая спагетти на вилку, – я оставлю свою работу и буду распоряжаться нашими деньгами.
– А что, если я так и не стану богатой и известной?
– Ты будешь ею.
– Что, если меня даже не опубликуют?
– Тогда я разведусь с тобой. Лаура швырнула в него кусок хлеба.
– Скотина.
– А ты сварливая баба.
– Ты хочешь еще мяса?
– Нет, если ты собираешься швырнуть его в меня.
– Мой гнев прошел. Не правда ли, я готовлю прекрасные отбивные?
– Превосходные, – согласился он.
– Это стоит отпраздновать, что у тебя такая хорошая жена, как ты думаешь?
– Определенно стоит.
– Тогда давай трахаться. Данни ухмыльнулся.
– Во время обеда?
– Нет, в кровати.
Она отодвинула стул и встала.
– Идем. Обед всегда можно подогреть.
В течение первого года они делали это часто. В этих интимных минутах Лаура находила нечто большее, чем просто сексуальное удовлетворение, что-то большее, чего она ожидала. Лежа в постели в с Данни, она чувствовала его таким близким, что временами казалось, что они – это один человек: одно тело, одно сознание, один дух и одна мечта. Она любила его всем сердцем, да, но это чувство единения в одного человека было больше, чем просто любовь, или, по крайней мере, оно не было похоже на любовь. К их первому совместному Рождеству она поняла, что давно не чувствовала себя принадлежащей семье; она поняла, – теперь у нее есть муж и когда-то у них будут дети – в соответствии с планом через два-три года. У нее есть семья, в которой она наконец обрела покой и мир.
Она думала, что жизнь и работа в постоянном счастье, гармонии и безопасности день за днем приведут к умственной апатии, что ее сочинения тоже будут страдать от такого избытка счастья, что ей нужна уравновешенная жизнь с грустными днями и несчастьями, которые будут сохранять остроту мысли для ее книг. Но мысль о том, что писателю нужны страдания для хорошей работы, была причудой молодости и неопытности. Чем счастливее она была, тем лучше писала.
За шесть недель до их первой годовщины свадьбы, Лаура закончила роман «Ночи в Джериче» и послала копию нью-йоркскому литературному агенту, Спин-серу Кину, который предварительно был извещен письмом еще месяц назад. Через две недели Кин позвонил и сказал, что выпустит эту книгу, ожидая быстрой распродажи, а это значило, что Лауру могло ждать замечательное будущее выдающейся писательницы. С быстротой, которая удивила даже агента, он продал право на публикацию книги первой же фирме, «Викинг», в которую обратился, за не самую крупную, но отличную сумму – в пятнадцать тысяч долларов. Контракт был заключен в пятницу, 14 июля 1978 года, за два дня до годовщины свадьбы Лауры и Данни.
ГЛАВА 4
Место, которое он увидел с дороги, оказалось небольшим рестораном с таверной, стоявшим в тени огромных сосен. Деревья были до двухсот футов высотой, украшенные тяжелыми лапами с шестидюймовыми иглами, с потрескавшейся корой и с большими шапками снега, нанесенного предыдущими штормами. Одноэтажное здание было сделано из бревен; с трех сторон оно было окружено деревьями и на его крыше было больше сосновых иголок, чем снега. Окна покрылись морозными узорами, которые красиво преломляли свет, струившийся изнутри.
На стоянке перед зданием стояли два «джипа», два грузовика и один «тандерберд». Почувствовав облегчение от того, что никто не сможет увидеть его через окна таверны, Стефан пошел прямо к одному из «джипов», попробовал открыть дверь и, обнаружив, что она не заперта, сел за руль.
Он достал вальтер ППК/С-380 из кобуры, которую он носил под мышкой, и положил на соседнее сиденье.
Его ноги ужасно замерзли, и он хотел сделать паузу, чтобы вытряхнуть снег из сапог, но он прибыл поздно, в его распоряжении было мало времени, поэтому решил не терять ни минуты. Кроме того, если он чувствовал боль, значит, его ноги не были отморожены.
Ключей в замке не было. Он нагнулся, залез руками под приборную доску, нашел нужные провода, и через минуту мотор взревел.
Стефан выпрямился, когда владелец «джипа», дыша пивным перегаром, появился в дверях таверны. – Эй, какого черта ты делаешь, приятель? Стоянка была пуста. Они были одни. Лаура умрет через двадцать пять минут. Владелец «джипа» схватил его, и он позволил вытащить себя из-за руля, не забыв прихватить пистолет, в действительности, он бросил себя в объятия владельца, воспользовавшись моментом, чтобы повалить своего соперника на скользкую поверхность стоянки. Они упали. Когда они ударились о землю, Стефан оказался наверху и сунул дуло пистолета под подбородок парня.
– Господи, мистер! Не убивайте меня.
– Теперь поднимаемся. Спокойно, черт тебя возьми, никаких резких движений.
Когда они встали на ноги, Стефан зашел за спину парня, быстро перехватил вальтер за дуло и ударил рукояткой достаточно сильно, чтобы парень потерял сознание, но не получил никаких сильных повреждений. Владелец «джипа» снова упал на землю и затих.
Стефан бросил взгляд на таверну. Больше никого не было видно.
Он не слышал, чтобы по дороге кто-нибудь подъезжал, хотя вой ветра мог заглушить рев мотора.
Кода снегопад усилился, он сунул пистолет в глубокий карман своего бушлата и оттащил потерявшего сознание парня за «тандерберд». Машина была не заперта, и он взгромоздил парня на заднее сиденье, закрыл дверь и поспешил обратно к «джипу».
Мотор заглох. Он снова завел его.
Когда он развернул машину и выскочил на дорогу, ветер начал хлестать в заднее стекло. Падающий снег все усиливался, облака вчерашнего снега взметались с земли и завихрялись сияющими спиралями. Гигантские, покрытые снегом сосны, казалось, дрожали под натиском ветра.
Лауре оставалось жить чуть больше двадцати минут.
На стоянке перед зданием стояли два «джипа», два грузовика и один «тандерберд». Почувствовав облегчение от того, что никто не сможет увидеть его через окна таверны, Стефан пошел прямо к одному из «джипов», попробовал открыть дверь и, обнаружив, что она не заперта, сел за руль.
Он достал вальтер ППК/С-380 из кобуры, которую он носил под мышкой, и положил на соседнее сиденье.
Его ноги ужасно замерзли, и он хотел сделать паузу, чтобы вытряхнуть снег из сапог, но он прибыл поздно, в его распоряжении было мало времени, поэтому решил не терять ни минуты. Кроме того, если он чувствовал боль, значит, его ноги не были отморожены.
Ключей в замке не было. Он нагнулся, залез руками под приборную доску, нашел нужные провода, и через минуту мотор взревел.
Стефан выпрямился, когда владелец «джипа», дыша пивным перегаром, появился в дверях таверны. – Эй, какого черта ты делаешь, приятель? Стоянка была пуста. Они были одни. Лаура умрет через двадцать пять минут. Владелец «джипа» схватил его, и он позволил вытащить себя из-за руля, не забыв прихватить пистолет, в действительности, он бросил себя в объятия владельца, воспользовавшись моментом, чтобы повалить своего соперника на скользкую поверхность стоянки. Они упали. Когда они ударились о землю, Стефан оказался наверху и сунул дуло пистолета под подбородок парня.
– Господи, мистер! Не убивайте меня.
– Теперь поднимаемся. Спокойно, черт тебя возьми, никаких резких движений.
Когда они встали на ноги, Стефан зашел за спину парня, быстро перехватил вальтер за дуло и ударил рукояткой достаточно сильно, чтобы парень потерял сознание, но не получил никаких сильных повреждений. Владелец «джипа» снова упал на землю и затих.
Стефан бросил взгляд на таверну. Больше никого не было видно.
Он не слышал, чтобы по дороге кто-нибудь подъезжал, хотя вой ветра мог заглушить рев мотора.
Кода снегопад усилился, он сунул пистолет в глубокий карман своего бушлата и оттащил потерявшего сознание парня за «тандерберд». Машина была не заперта, и он взгромоздил парня на заднее сиденье, закрыл дверь и поспешил обратно к «джипу».
Мотор заглох. Он снова завел его.
Когда он развернул машину и выскочил на дорогу, ветер начал хлестать в заднее стекло. Падающий снег все усиливался, облака вчерашнего снега взметались с земли и завихрялись сияющими спиралями. Гигантские, покрытые снегом сосны, казалось, дрожали под натиском ветра.
Лауре оставалось жить чуть больше двадцати минут.
ГЛАВА 5
Они праздновали контракт на «Ночи в Джеричо» и свою первую годовщину свадьбы, проводя время в любимом месте – Диснейленде. Небо было голубым и безоблачным, воздух сухим и жарким. Не замечая толпы, они катались на «Карибских пиратах», снимались на фоне вместе с Микки Маусом, головокружительно вертелись в чайных чашках Мэд Хаттера, рисовали свои портреты у карикатуристов, ели хот-доги, мороженое и облитые шоколадом ломтики замороженных бананов, танцевали в диксиленде на площади Нью-Орлеанс.
Парк стал еще более магическим после наступления темноты, и они в третий раз отправились в плавание на пароходе Марк Твена вокруг острова Тома Сойера, стоя обнявшись на верхней палубе. Данни сказал:
– Знаешь, почему мы так любим это место? Потому что этот мир еще не запачкан другим миром, как и наша женитьба.
Позже за клубничным мороженым с орехами в Карнатион Павильон, за столом, стоящим под деревьями, украшенными рождественскими гирляндами, Лаура сказала:
– Пятнадцать тысяч долларов за годовую работу… не совсем удачно.
– Но это и не рабская зарплата.
Он отодвинул свое мороженое, нагнулся вперед, отодвинул ее мороженое и взял за руки.
– Деньги меня не беспокоят, потому что ты мой бриллиант. Меня беспокоит только то, чтобы у тебя было что-то особенное. Нет. Я не совсем это имел в виду. Тебе не нужно что-то особенное, потому что ты сама необыкновенная. Каким-то образом я все понимаю, но не могу объяснить, я знаю, что ты принесешь другим людям надежду и радость, как ты принесла их мне.
Смахнув неожиданные слезы, она сказала:
– Я люблю тебя.
«Ночи в Джеричо» была опубликована десять месяцев спустя, в мае 1979 года. Данни настоял, чтобы Лаура использовала свою девичью фамилию, потому что он знал о ее тяжелых годах в Маклярой и Касвелл-Холле, когда она хотела поскорее вырасти и сделать что-то в память своему отцу и, может быть, матери, которой она не знала. Книга вышла небольшим тиражом, и продано было всего несколько экземпляров.
– Не имеет значения, – сказал ей Данни.– Еще не время. Всему свое время. Только оставайся сама собой.
Потом она погрузилась во второй роман «Шадрач». Работая по десять часов в день, шесть дней в неделю, она закончила его в июле.
В пятницу она послала одну копию Спенсеру Кину в Нью-Йорк, а оригинал дала Данни. Он первый прочитал роман. Он рано пришел с работы и начал читать в час дня в пятницу, сидя в кресле в гостиной. Потом он перешел в спальню, поспал всего четыре часа и к десяти утра в субботу снова сидел в кресле, прочитав уже две трети романа. Он не говорил ничего, ни слова.
– Подожди пока прочту. Это будет несправедливо по отношению к тебе, анализировать и критиковать, пока я не закончу, пока я не уловлю всего смысла содержания, это будет несправедливо и ко мне, потому что в обсуждениях ты можешь выкинуть из романа какой-нибудь кусок.
Лаура продолжала наблюдать за ним. Она видела, как Данни хмурился, улыбался и по-разному реагировал на рассказ, но ей всегда казалось, что его реакция была неправильной, какой бы абзац он в это время не читал. К половине одиннадцатого в субботу она больше не могла оставаться дома, поэтому поехала в Саус Коаст Плаза, съела ранний ленч, хотя вовсе не была голодна, потом поехала в Вестминстер-Малл, где побродила по магазинам и съела йогурт, потом поехала в Оранж-Малл, где заглянула в несколько магазинов и купила плитку шоколада, половину которой тут же съела. «Шан, – говорила она себе, – иди домой, иначе к обеду станешь вдвое толще Орсона Велласа».
Когда она подъехала к дому, то увидела, что машина Данни исчезла. Войдя в дом, она позвала его, но никто не ответил.
Роман лежал на обеденном столе.
Лаура поискала записку, но ее не было.
– О Господи! – сказала она.
Книга была плохой. От нее воняет. Она дурно пахнет. Это коровье дерьмо. Бедный Данни отправился пить пиво, чтобы набраться мужества и посоветовать ей стать водопроводчицей, пока она еще молодая и может сделать карьеру на другой работе.
Ее затошнило. Она бросилась в ванную, но тошнота прошла. Лаура вымыла лицо холодной водой.
Это не книга, а коровье дерьмо.
О’кэй, ей придется с этим смириться. Она думала, что «Шадрач» была на порядок выше «Ночей в Джеричо», но, очевидно, она ошибалась. Нужно писать новую книгу.
Лаура пошла на кухню и открыла бутылку коорс. Она сделала всего два глотка, когда в дом вошел Данни с большой подарочной коробкой под мышкой. Он поставил ее на обеденный стол рядом с рукописью и печально посмотрел на нее.
– Это тебе.
Не обращая внимания на коробку, Лаура сказала:
– Скажи мне.
– Сначала открой подарок.
– О Господи, неужели она так плоха? Неужели она так плоха, что ты даже решил смягчить потрясение подарком? Скажи мне. Я выдержу. Подожди! Дай я сяду.– Она выдвинула из-под стола стул и села на него.– А теперь бей меня, здоровяк. Я выживу.
– Тебе нужно было стать драматической актрисой, Лаура.
– Что ты говоришь? Книга очень драматична?
– Не книга, а ты. По крайней мере, сейчас. Ради Бога, может, ты перестанешь ломать комедию и откроешь подарок?
– Хорошо, хорошо, если я должна открыть подарок прежде, чем ты скажешь, я открою его.
Лаура поставила коробку на колени (она была тяжелой) и стала развязывать ленточку, Данни сел на стул напротив нее и наблюдал.
Коробка была из дорогого магазина, но она не была готова к ее содержимому – к большой великолепной вазе; она была изумрудного цвета с двумя ручками, сделанными в виде двух прыгающих лягушек.
Лаура подняла расширенные глаза:
– Данни, я никогда не видела ничего подобного. Это самая красивая вещь.
– Значит, она тебе понравилась?
– Господи, сколько же она стоит?
– Три тысячи.
– Данни, мы не можем себе позволить такого.
– Можем.
– Нет, не можем. Это потому, что я написала дрянную книгу, а ты хочешь приподнять мой дух.
– Ты не писала дрянной книги. Ты написала книгу, которая заслуживает этой вазы. Теперь мы можем позволить себе это. Твоя книга прекрасна, Лаура, намного лучше первой, она так же прекрасна, как ты. Эта книга похожа на тебя, от нее исходит такое же сияние.
В своем возбуждении и страстном желании обнять его Лаура чуть не уронила вазу за три тысячи долларов.
Парк стал еще более магическим после наступления темноты, и они в третий раз отправились в плавание на пароходе Марк Твена вокруг острова Тома Сойера, стоя обнявшись на верхней палубе. Данни сказал:
– Знаешь, почему мы так любим это место? Потому что этот мир еще не запачкан другим миром, как и наша женитьба.
Позже за клубничным мороженым с орехами в Карнатион Павильон, за столом, стоящим под деревьями, украшенными рождественскими гирляндами, Лаура сказала:
– Пятнадцать тысяч долларов за годовую работу… не совсем удачно.
– Но это и не рабская зарплата.
Он отодвинул свое мороженое, нагнулся вперед, отодвинул ее мороженое и взял за руки.
– Деньги меня не беспокоят, потому что ты мой бриллиант. Меня беспокоит только то, чтобы у тебя было что-то особенное. Нет. Я не совсем это имел в виду. Тебе не нужно что-то особенное, потому что ты сама необыкновенная. Каким-то образом я все понимаю, но не могу объяснить, я знаю, что ты принесешь другим людям надежду и радость, как ты принесла их мне.
Смахнув неожиданные слезы, она сказала:
– Я люблю тебя.
«Ночи в Джеричо» была опубликована десять месяцев спустя, в мае 1979 года. Данни настоял, чтобы Лаура использовала свою девичью фамилию, потому что он знал о ее тяжелых годах в Маклярой и Касвелл-Холле, когда она хотела поскорее вырасти и сделать что-то в память своему отцу и, может быть, матери, которой она не знала. Книга вышла небольшим тиражом, и продано было всего несколько экземпляров.
– Не имеет значения, – сказал ей Данни.– Еще не время. Всему свое время. Только оставайся сама собой.
Потом она погрузилась во второй роман «Шадрач». Работая по десять часов в день, шесть дней в неделю, она закончила его в июле.
В пятницу она послала одну копию Спенсеру Кину в Нью-Йорк, а оригинал дала Данни. Он первый прочитал роман. Он рано пришел с работы и начал читать в час дня в пятницу, сидя в кресле в гостиной. Потом он перешел в спальню, поспал всего четыре часа и к десяти утра в субботу снова сидел в кресле, прочитав уже две трети романа. Он не говорил ничего, ни слова.
– Подожди пока прочту. Это будет несправедливо по отношению к тебе, анализировать и критиковать, пока я не закончу, пока я не уловлю всего смысла содержания, это будет несправедливо и ко мне, потому что в обсуждениях ты можешь выкинуть из романа какой-нибудь кусок.
Лаура продолжала наблюдать за ним. Она видела, как Данни хмурился, улыбался и по-разному реагировал на рассказ, но ей всегда казалось, что его реакция была неправильной, какой бы абзац он в это время не читал. К половине одиннадцатого в субботу она больше не могла оставаться дома, поэтому поехала в Саус Коаст Плаза, съела ранний ленч, хотя вовсе не была голодна, потом поехала в Вестминстер-Малл, где побродила по магазинам и съела йогурт, потом поехала в Оранж-Малл, где заглянула в несколько магазинов и купила плитку шоколада, половину которой тут же съела. «Шан, – говорила она себе, – иди домой, иначе к обеду станешь вдвое толще Орсона Велласа».
Когда она подъехала к дому, то увидела, что машина Данни исчезла. Войдя в дом, она позвала его, но никто не ответил.
Роман лежал на обеденном столе.
Лаура поискала записку, но ее не было.
– О Господи! – сказала она.
Книга была плохой. От нее воняет. Она дурно пахнет. Это коровье дерьмо. Бедный Данни отправился пить пиво, чтобы набраться мужества и посоветовать ей стать водопроводчицей, пока она еще молодая и может сделать карьеру на другой работе.
Ее затошнило. Она бросилась в ванную, но тошнота прошла. Лаура вымыла лицо холодной водой.
Это не книга, а коровье дерьмо.
О’кэй, ей придется с этим смириться. Она думала, что «Шадрач» была на порядок выше «Ночей в Джеричо», но, очевидно, она ошибалась. Нужно писать новую книгу.
Лаура пошла на кухню и открыла бутылку коорс. Она сделала всего два глотка, когда в дом вошел Данни с большой подарочной коробкой под мышкой. Он поставил ее на обеденный стол рядом с рукописью и печально посмотрел на нее.
– Это тебе.
Не обращая внимания на коробку, Лаура сказала:
– Скажи мне.
– Сначала открой подарок.
– О Господи, неужели она так плоха? Неужели она так плоха, что ты даже решил смягчить потрясение подарком? Скажи мне. Я выдержу. Подожди! Дай я сяду.– Она выдвинула из-под стола стул и села на него.– А теперь бей меня, здоровяк. Я выживу.
– Тебе нужно было стать драматической актрисой, Лаура.
– Что ты говоришь? Книга очень драматична?
– Не книга, а ты. По крайней мере, сейчас. Ради Бога, может, ты перестанешь ломать комедию и откроешь подарок?
– Хорошо, хорошо, если я должна открыть подарок прежде, чем ты скажешь, я открою его.
Лаура поставила коробку на колени (она была тяжелой) и стала развязывать ленточку, Данни сел на стул напротив нее и наблюдал.
Коробка была из дорогого магазина, но она не была готова к ее содержимому – к большой великолепной вазе; она была изумрудного цвета с двумя ручками, сделанными в виде двух прыгающих лягушек.
Лаура подняла расширенные глаза:
– Данни, я никогда не видела ничего подобного. Это самая красивая вещь.
– Значит, она тебе понравилась?
– Господи, сколько же она стоит?
– Три тысячи.
– Данни, мы не можем себе позволить такого.
– Можем.
– Нет, не можем. Это потому, что я написала дрянную книгу, а ты хочешь приподнять мой дух.
– Ты не писала дрянной книги. Ты написала книгу, которая заслуживает этой вазы. Теперь мы можем позволить себе это. Твоя книга прекрасна, Лаура, намного лучше первой, она так же прекрасна, как ты. Эта книга похожа на тебя, от нее исходит такое же сияние.
В своем возбуждении и страстном желании обнять его Лаура чуть не уронила вазу за три тысячи долларов.
ГЛАВА 6
Свежий снег теперь покрывал дорогу. У «джипа» было четыре ведущих колеса, а резина была снабжена цепями, поэтому Стефану не составляло труда ехать, несмотря на погодные и дорожные условия.