Коридор, в котором находился кабинет министра, был богато и броско украшен. Огромные портреты маслом выдающихся героев флота – Фаррагута, Дьюи, Хэлси и многих других. Великие адмиралы прошлого строго взирали на Джейка и вице-адмирала Генри, которые направлялись обсуждать судьбы флота будущего.
   Огромный кабинет Ладлоу был отделан панелями черного дерева – настоящего, не фанеры, сразу отметил Джейк. Все предметы, находившиеся в комнате: на столе, книжном шкафу, журнальном столике, – говорили о том, что это кабинет моряка.
   Стены украшены большими картинами с изображением морских битв – сплошь оригиналы, обратил внимание Джейк. Стулья обиты черной кожей. На одном из них восседал тучный джентльмен лет шестидесяти пяти с кожей, натянутой не менее туго, чем обивка стула. Джейк опознал его по фотографиям – сенатор Хайрам Дюкен, председатель сенатского комитета по делам вооруженных сил. Ладлоу сидел за столом и при виде вошедших не поднялся.
   – Джентльмены, надеюсь, вы знакомы с сенатором? – сказал Ладлоу после того, как адмирал Генри представил Джейка.
   Дюкен с любопытством оглядел Джейка:
   – Это вы тот пилот, что прикончил Эль-Хакима в прошлом году?
   – Так точно, сэр.
   – Прошу садиться, джентльмены. – Ладлоу указал на стулья.
   Джейк сел слева от Генри, Дюкен оказался справа от адмирала. Помощник Ладлоу с раскрытым блокнотом в руках устроился на кушетке.
   Сенатор и моряки рассматривали министра через огромный стол черного дерева, заваленный бумагами. Ладлоу задрал одну ногу на подлокотник, обнажив волосатую кожу между краем носка и отворотом брюк. В руках у него был винтовочный патрон. Вертя патрон в пальцах, он обратился к Джейку:
   – Сенатор Дюкен захотел познакомиться с вами, когда я сказал, что вы проводите испытания и оценку прототипов УТИ.
   – Как я понял, Джордж, ваши люди не будут соблюдать обычный порядок ИО, – произнес сенатор Дюкен. – ИО означало «испытания и оценка».
   – Мы не сможем ни соблюсти секретность, ни уложиться в срок, если будем держаться правил.
   – Вы летчик-испытатель? – вдруг спросил сенатор Джейка.
   – Нет, сэр.
   Ладлоу опустил ногу с подлокотника.
   – Он летчик-штурмовик, – тихо произнес министр, – один из лучших на флоте. Он знает авианосные самолеты не хуже любого военного.
   – Что вам известно о технологии «стелс»? – допытывался сенатор.
   – Очень мало, сэр, но я учусь.
   – Собачье дерьмо! Какой штурмовик нужен флоту на рубеже веков? Как насчет дальности, боевой нагрузки, выживаемости, ремонтопригодности? Сколько флот может заплатить?
   – Я… – заикнулся было Джейк, но Ладлоу вмешался:
   – Сенатор, политика – это мое…
   Сенатор Дюкен буквально заорал на Ладлоу:
   – Я повторяю в присутствии сидящих здесь джентльменов. Мне все это дело не нравится, Джордж. Не нравится. У вас тут программа, по которой вы хотите закупить триста пятьдесят самолетов по пятьдесят миллионов долларов каждый, всего на семнадцать с половиной миллиардов долларов, а выбор прототипа собираетесь осуществить на основании скороспелых некомпетентных рекомендаций капитана Графтона?
   – Вы преувеличиваете, сенатор. Мы – то есть я, начальник штаба ВМС, вице-адмиралы Генри и Данедин – мы представим рекомендации министру обороны, исходя из потребностей флота. Мы будем тщательно изучать оценки капитана Графтона, которые помогут нам определить, какой из двух прототипов лучше отвечает потребностям флота. А его оценки будут хотя и скорыми, но отнюдь не некомпетентными. – Сенатор заерзал на стуле. Министр безжалостно продолжал: – Никакие капитаны не определяют потребности флота, сенатор. Это делаю я. Президент и министр обороны…
   Дюкен прервал его, подняв руку:
   – Не читайте мне лекции, Джордж. И не делайте из меня дурака! Важнейшая система вооружения идет под покровом высочайшей секретности, вне обычных каналов, которые Конгресс может контролировать, и принципиальное решение принимается на основе одного-единственного документа, составленного вашим подчиненным в невысоком звании, и этот документ никто не может подтвердить или опровергнуть. И вы призываете меня успокоиться? Семнадцать миллиардов долларов за машину, которая толком не испытана, о которой неизвестно, сможет ли она делать то, за что мы платим? Плюс еще десять миллиардов на запчасти, тренажеры и прочее. Не хрен собачий, а? Черт побери, Ладлоу, я вам больше не доверяю ни на йоту! Вы хотите отвести Конгрессу роль секретарши, которая пришлепывает печать!
   Ладлоу подался вперед в кресле.
   – Я вас не призывал успокоиться! Вы дали согласие на высшую степень секретности программ «стелс»! Вы также понимали связанные с этим трудности и санкционировали отказ от бюрократических рогаток! А теперь вы…
   – Я сказал – не делайте из меня дурака! И перестаньте целиться в меня этой чертовой пулей!
   Генри поспешно поднялся, Джейк последовал за ним.
   – Мы зайдем позже, мистер министр, – сказал адмирал, и Ладлоу едва заметно кивнул, поглощенный перепалкой с сенатором.
   – Боже милостивый, – прошептал Джейк, когда они вышли в коридор и дверь кабинета закрылась за ними.
   – М-да, – протянул адмирал.
   – Почему Дюкен так бесится, если решение еще не принято?
   – В том-то и дело. Один из прототипов сделан в его штате. Он изо всех сил сражался на Холме за «стелс», за то, чтобы прошла его машина, а ВВС не стали ее покупать. Если теперь и флот откажется… Ну, вам ясно.
   – Угу, – пробормотал Джейк, которому вдруг стало намного яснее, с чем связана его новая должность. Так значит, Генри предложил ему возглавить проект УТИ, так? Несомненно, его кандидатура обсуждалась с Ладлоу, начальником штаба ВМС и с вице-адмиралом Данедином, возглавляющим Командование систем авиации.
   Они могут либо вознести его до небес за представленный отчет, либо вышибить из флота. Им нужен человек, которым можно было бы пожертвовать в случае необходимости. Вот они и нашли меня, с горечью подумал Джейк. Безупречная репутация! Нашли идиота…
   В кабинете Генри Джейк тихо произнес:
   – Пожалуйста, проверьте ваши противоподслушивающие устройства.
   Адмирал сделал это, пристально глядя на Джейка. Когда они сели, Графтон начал:
   – Я вчера немного прокатился, сэр. Повидался с полицейским из Западной Вирджинии по фамилии Кидл. Прочел рапорт о происшествии.
   – Ну и?
   – На обратном пути встретил человека из моей конторы. Он направлялся в Западную Вирджинию.
   – Вот как?
   – Адмирал, почему вы не сказали мне, что на самом деле произошло в Западной Вирджинии после убийства Гарольда Стронга?
   – С чего это вы решили?
   – Я не могу выполнять свою работу, сэр, если вы не ведете со мной честную игру. Я с вами играю в открытую и хочу, чтобы вы делали то же самое.
   Адмирал Генри взглянул в окно, потом посмотрел на свои пальцы и снова посмотрел на Джейка.
   – Думаю, ваши сомнения лучше обсуждать с адмиралом Данедином. – Он взял бумагу и начал читать ее. Прием окончен.
   – Есть, сэр, – ответил Джейк и вышел. Он подобрал фуражку в приемной и тем же автобусом поехал обратно в Кристал-Сити.
   Когда микроавтобус отъезжал от стоянки, Джейк оглянулся на серое, мрачное здание Пентагона. Отсюда оно выглядело приземистым и массивным. Бесконечные ряды окон. Стекла отсюда тоже казались серыми.
   Адмирал Данедин был на совещании. Джейк смог попасть к нему только около трех часов. Он сразу перешел к делу.
   – Вчера я ездил в Западную Вирджинию, чтобы разузнать кое-что о гибели Гарольда Стронга. На обратном пути я обнаружил, что один из моих подчиненных направляется мне навстречу.
   – Кто? – спросил Данедин, явно заинтригованный.
   – Чад Джуди.
   – Однако, – пробурчал Данедин.
   – Адмирал, я несколько озадачен. Вице-адмирал Генри рассказал мне о некоторых событиях, связанных со смертью Стронга, но, когда сегодня утром я доложил ему о своих наблюдениях, он даже не поинтересовался, кто из моих людей там был. У меня складывается впечатление, что меня держат за безмозглый гриб.
   Данедин приподнял было бровь, затем его лицо снова приняло бесстрастное выражение. Он-то знал, что делают с грибами: их держат в полной темноте и кормят дерьмом.
   – Думаю, это всех озадачит, – осторожно ответил он. – Гибель Стронга была трагедией. Впрочем, мы тут ничего не можем поделать.
   – Но я хотел бы получить чуть больше инфор…
   – А кто бы не хотел? Но у меня нет никакой информации, чтобы поделиться с вами. Извините.
   Он произнес это холодным тоном. Не успел Джейк ответить, как он продолжил:
   – В шестнадцать тридцать заседание у заместителя министра ВМС по бюджету на следующий год. Мы там припрятали миллиард долларов на УТИ под видом модернизации и реконструкции авианосцев. Вы пойдете туда от нашего командования. Если эту статью расходов попытаются снять или урезать, позвоните мне.
   – Слушаюсь, сэр.
   Адмирал достал какой-то отчет из палки и тут же принялся читать. Джейк вышел.
   Сказав секретарше, что он идет на совещание, Джейк прошел в управление кадров, где ему пришлось подождать, пока уйдут два других офицера и освободится писарь-старшина.
   – Мое личное дело у вас?
   – Последние четыре цифры вашего номера социального страхования, сэр?
   – Ноль-шесть-ноль-семь.
   Через полминуты писарь достал дело из ящика.
   – Шеф, вы могли бы написать рапорт об отставке, а я его подпишу?
   Главный писарь был поражен:
   – Ладно, сэр, если вы так хотите. Отставка вступает в силу в первый день четвертого, пятого или шестого месяца, начиная с сегодняшнего дня.
   Джейк взглянул на календарь.
   – С первого сентября. А когда я могу подписать рапорт?
   – В понедельник вас устроит?
   – Значит, приду в понедельник.
   – Указать какие-то особые причины, сэр?
   – Да нет – что вы там обычно пишете.
* * *
   Идти четыре квартала до кабинета доктора Арнольда после семинара в одиннадцать часов по пятницам всегда было мукой для Кэлли. Обычно двое-трое студентов хватали ее за пуговицу и требовали разъяснить какой-то момент, и на то, чтобы удовлетворить их и не выглядеть при этом грубой, уходило несколько минут. Потом пройти четыре квартала и при этом пересечь две широкие улицы, беспрерывно увертываясь от полуденного потока машин.
   Она слегка вспотела, добравшись наконец до приемной Арнольда. Медсестра сказала, что она пришла на две минуты раньше. Конечно, не страшно и опоздать минут на пять, но Арнольд заканчивал прием ровно через пятьдесят минут, а брал те же сто пять долларов. Она опустилась на кушетку и в которой уже раз попыталась решить, стоят ли пятьдесят минут разговора таких денег.
   Да ладно с деньгами. О чем серьезном можно говорить на сегодняшнем приеме?
   Она пыталась собраться с мыслями, когда открылась дверь и выглянул доктор Арнольд. Он был среднего роста, лет тридцати пяти, носил аккуратную каштановую бородку. «Он похож на Зигмунда Фрейда, когда тот еще не был старым и скрюченным», – сказал однажды Джейк. Губы доктора растянулись в легкую, задумчивую улыбку.
   – Доброе утро, Кэлли, – произнес он, распахивая перед нею дверь.
   – Здравствуйте. – Она погрузилась в глубокое кресло напротив него, среднее из трех кресел для пациентов. Джейк, когда приходил вместе с ней, всегда садился в левое кресло, у окна, а она всегда занимала это. Какое-то время она размышляла, какие выводы сделает Арнольд из того, что она всегда занимает одно и то же кресло, хотя Джейка здесь нет.
   После нескольких вступительных замечаний она произнесла:
   – Джейк в понедельник вернулся на службу, – и замолчала в ожидании его реакции.
   Арнольд тут же начал развивать тему:
   – Как прошла неделя?
   – Похоже, он испытывает подъем и даже облегчение. Он занимается разработкой нового самолета и мало что об этом говорит. Если он действительно этим занимается. По моему, он разочарован, но не подает виду. Скрывает изо всех сил. – Она задумалась. – Это необычно. На службе он всегда был сдержан, сотрудники говорили, что он почти не проявляет эмоций, – но дома он таким не был никогда. Я это хорошо чувствую.
   Доктор Арнольд, для пациентов Бенни, поднял взгляд от своих заметок:
   – В прошлую субботу вы угрожали ему?
   Голова у Кэлли дернулась.
   – Да. – Она с трудом проглотила комок в горле и почувствовав, как слезы наворачиваются на глаза, закусила губу. – Я никогда раньше этого не делала. И больше не буду? – Она пересела в кресло у окна, кресло Джейка, и выглянула на улицу. Деревья с распускающимися почками с надеждой тянулись к неяркому весеннему солнцу. Джейк просидел тут всю зиму, глядя на черные, голые стволы. А теперь, наконец, пришла весна.
   Ей никак не следовало говорить таких слов: «я уйду от тебя». Она никогда бы не сделала этого. Кэлли слишком любила его, чтобы даже подумать об уходе. Но прошлой осенью ей было так плохо, когда его считали погибшим и она думала, что жизнь разбита. От известия, что он жив, ее охватил такой подъем, какого она себе и представить не могла. Последующее нисхождение от экстаза к грубой прозе жизни оказалось пыткой.
   Офицер из аппарата начальника штаба ВМС привез ее в военно-морской госпиталь в Бетесде на следующий день после того, как Джейка доставили самолетом из Греции. Кэлли ожидала… сейчас ей трудно было понять, чего же она тогда ожидала. Но она тогда была исполнена надежды, хотя сопровождавший офицер пытался тактично подготовить ее.
   Лицо вздутое, все в пятнах, вместо глаз узенькие щели, язык прокушен в нескольких местах. Глаза – эти пронзительные серые глаза, под взглядом которых она тысячу раз таяла, – безжизненно взирали с бесформенного куска мяса, которым стало лицо. В обеих руках торчали трубки от капельницы. Сильное сотрясение, мягко пояснил врач. Джейк подвергся огромной перегрузке – считается, что человеку не под силу ее выдержать. Многие сосуды лопнули от перенапряжения.
   Организм в значительной степени обезвожен. Понемногу до Кэлли дошло. Мозг поврежден. Кровоизлияние в лобную долю, где находятся центры памяти и индивидуальности. Она бессчетное число раз пыталась уверять себя, что он останется тем же Джейком, что жизнь никогда на сыграет с ними такую грязную, отвратительную шутку, что Бог все-таки есть на небесах, что мужчина, который любил ее и которого она любила всей душой, поправится… Он и поправился.
   Почти…
   Он стал молчаливым, каким-то отстраненным, словно он не здесь, а где-то очень далеко… в чем не может принимать участие.
   – Вы считаете, он забыл?
   Голос Арнольда испугал ее. Наверное, она думала вслух.
   – Не знаю. Он говорит, что мало что может вспомнить, и это, видимо, так и есть. Но что именно он помнит, не говорит.
   Арнольд кивнул. За три месяца в этом кабинете Джейк не произнес ни слова о событиях, предшествовавших катастрофе.
   – А как его решение умереть?
   Келли ошеломленно уставилась на психолога:
   – Думаете, он принял такое решение?
   – Вы же знаете, что принял. – Арнольд пристально смотрел на нее. – Он решил таранить транспортник. Шансы выжить при таком столкновении ничтожны. Джейк это знал. Он профессиональный военный летчик, он знает, чем кончается таран. – Врач едва заметно пожал плечами. – Он хотел умереть, уничтожив врагов.
   Кэлли, чуть помедлив, кивнула.
   – Вы должны с этим примириться. Это был переломный момент в его жизни, и он явно не хочет вспоминать или размышлять о нем. Он сложная натура, и намерен жить, нося это в себе. И вам придется принять то, что есть, и научиться жить с этим.
   – Наверное, многие в бою приходят к такому?
   – Думаю, что нет. – Бенни пощипал себя за бороду. – В литературе… да нет, трудно сказать. Я подозреваю, что большинство тех, кто оказывается перед лицом смерти, продолжают идти вперед, не задумываясь. Ими движет сложившаяся ситуация и военная подготовка, а еще их собственное понимание мужской чести. Но там, в кабине… Джек ясно осознавал опасность, но не видел иного выхода и решил идти на таран. Добровольно. Принимая неизбежные последствия, в том числе и собственную смерть. – Теперь доктор уже взволнованно дергал пучки волос на подбородке.
   – В Библии говорится, – произнесла Кэлли, отчаянно пытаясь не разреветься, – «воистину велик тот, кто кладет жизнь за други своя».
   – Ага! Если бы вы в это верили!
   – Я верю, – возразила она, стараясь убедить себя в этом, и снова отвернулась к окну. Другие мужья по утрам отправляются на работу, вечером и на выходные приходят домой, и жизнь у них протекает размеренно и спокойно.
   Конечно, люди гибнут на дорогах, иногда разбиваются самолеты. Но с такими, как я, это не случается!
   Отчего бы Джейку не найти спокойную, почтенную, солидную работу, с собственным кабинетом и служебной машиной, с радужным, вполне предсказуемым будущим? Будь он проклят, все эти годы она прожила в тягостном ожидании неизбежного. Похороны погибших – она всегда ходила на них с Джейком. Вдова, сироты, соболезнования, торжественная органная музыка. Но с Джейком же этого не может случиться! Он хороший летчик, просто великолепный, так все говорят, слишком хороший, чтобы врезаться в какое-нибудь картофельное поле, слишком хороший, чтобы оставить ее сидеть одну в церкви, где с тяжелой одышкой играет орган, пузатый священник изрекает банальности и все знакомые участливо проходят мимо, бормоча какую-то чушь. Будь ты проклят, Джейк. Будь проклят!
   Арнольд подал ей салфетку, и она вытерла глаза. Потом взяла еще несколько и прочистила нос.
   – На следующей неделе поговорим о маленькой девочке, которую вы хотите удочерить?
   Кэлли кивнула, пытаясь привести себя в порядок.
   – Спасибо, что пришли. – Он грустно улыбнулся. Она встала и прошла в дверь, которую он придерживал, а затем прикрыл, пока она замешкалась у стола медсестры, выписывая чек.
   Он раскрыл ее историю болезни и сделал несколько записей. Взглянув на часы, снял трубку и набрал номер. После третьего звонка абонент ответил:
   – Да.
   – Она сегодня приходила, – без всяких предисловий начал Арнольд. – Говорит, он теперь работает над проектом нового самолета. – И стал зачитывать дальше записи из истории болезни.
* * *
   Только когда А-6 выкатил по рулежной дорожке на полосу, Бабун Таркингтон осознал всю нелепость ситуации. Самолет пыхтел и покачивался, словно пьяная старуха, перекатываясь через швы на бетоне. Пока не убрали колодки из-под колес, Бабун был так занят компьютером и инерциальной навигационной системой, что некогда было осмотреться, чтобы привыкнуть к новой кабине. Теперь его губы под кислородной маской исказила кривая усмешка.
   Рита Моравиа сидела в кресле пилота слева от него. Ее сиденье было немного выше и чуть сдвинуто вперед, но при ее росте голова девушки была вровень с его головой. Ни один кусочек ее кожи не был обнажен. Шлем с зеленым щитом и кислородной маской плотно охватывал голову, тело ее облегал зеленый летный костюм, руки были в перчатках, на ногах – черные сапоги со стальными подковками. Поверх всего этого на ней были противоперегрузочный костюм, ремни безопасности и спасательный жилет, к которому был приторочен еще один надувной.
   Бабун был облачен точно таким же образом, но от самой мысли, что красавица Рита Моравиа носит на себе всю эту амуницию, ему стало смешно. Сроду не скажешь, что она женщина, если бы не тоненький голос в переговорной системе самолета.
   – Контрольная проверка перед взлетом, – звонко произнесла она самым что ни есть деловым тоном.
   Бабун зачитывал позиции, и она отвечала, проверив соответствующий переключатель, или рычаг, или прибор, пока машина катилась по рулежной дорожке, которая напоминала шоссе, ведущее в никуда – взлетные полосы справа от них скрывались за поросшим травой холмом. Налево проходила грунтовая дорога, а за ней пляж, омываемый волнами Пьюджет-Саунда. Вода в заливе сегодня выглядела гладкой, как стекло. Над ними голубое небо – приятное изменение после сплошных облаков, которые не расходились с того дня, как они с Ритой прибыли на остров.
   Даже Мать-Природа и та на их стороне. Слабый, вовсе не неприятный вой работающих вхолостую двигателей – бормотание, выдающее скрытую мощь. Этот звук предвещает полет. Бабун сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Слишком уж он засиделся на земле.
   Проверка закончилась, Бабун запросил разрешение на взлет. Оно не замедлило последовать. Все, что двигалось на летном поле, мгновенно исчезло. Рита Моравиа выкатила А-6 на полосу и притормозила. Левой рукой она придерживала сектор газа, пока Бабун включал передатчик системы «свой-чужой». Передатчик послал отметку самолета на все контрольные радиолокаторы.
   Шум двигателей становился все сильнее, пока рев не достиг такой мощи, что даже в кабине все затряслось. Нос машины опустился, когда развившаяся тяга погнала масло в гидравлическую систему передней опоры шасси; самолет словно присел на корточки перед прыжком в небо. Моравиа легонько подвигала ручкой, еще раз пробуя системы управления в ожидании, пока двигатели прогреются до пиковой температуры. Бабун знал, что снаружи рев двигателей слышен за несколько миль.
   Конечно, технари на стоянках возле ангаров прислушиваются к этому завыванию, означающему, что птичка готова взлететь. Наконец, вполне удовлетворенная, Рита Моравиа отпустила тормоза.
   Гидравлика подняла нос кверху, и А-6 покатился, набирая скорость, все быстрее, быстрее, быстрее. Стрелка указателя воздушной скорости поползла вправо… сто шестьдесят… сто восемьдесят… быстрее, быстрее, колеса стучат, машина слегка покачивается на неровностях бетона… двести тридцать… двести шестьдесят… нос оторвался от земли, и Моравиа едва ощутимым толчком остановила отход ручки назад.
   Когда широко раскинувшиеся крылья начали разрезать воздух, главная опора шасси оторвалась от земли, и тряска прекратилась.
   Моравиа втянула шасси и, когда скорость перевалила за триста десять, убрала предкрылки и закрылки. Набирая высоту и скорость, «Интрудер» проносился над городком Оук-Харбор, оглашая воздух своей песней. Они возносились все выше, выше в тихое, доброе небо.
   Он снова в полете. Какое-то странное ощущение – горькое и сладкое одновременно. Много месяцев он не думал о своем последнем полете, но теперь, когда ревели двигатели и самолет парил в воздухе, воспоминания о последнем пошлете на F-14 с Джейком Графтоном волной накатили на Бабуна Таркингтона. В этих воспоминаниях присутствовал страх. Он изо всех сил пытался отогнать их, настраивая ручками экран радиолокатора и считывая показания с компьютера. Он посмотрел в окно. Под крылом самолета проплывали пики Каскадных гор. Крутые утесы в тех местах, где облака и снег не скрывали их голые склоны, казались серыми.
   Рита Моравиа выдерживала «Интрудер» строго на эшелоне 70 – семи тысячах метров. Бабун сосредоточил внимание на приборах. Отчаянно пытаясь вспомнить все, что ему говорил инструктор, он скосил глаза на Моравиа. Она безмятежно сидела в кресле, поглядывая то на небо, то на приборную доску. Включив автопилот, она следила, как он работает. Сейчас она подправляла индекс на авиагоризонте – вращающемся компасе, настраивая его на радионавигационный маяк в Якиме. Потом нажала кнопку, которая подняла ее кресло на миллиметр, и потянулась.
   – Хорошая машина, да? – спросила она, снова кладя левую руку на сектор газа, где находилась кнопка переговорного устройства.
   Бабун нащупал свою кнопку и надавил на нее левой ногой.
   – М-да. Высший класс.
   – Как система?
   – Насколько я понимаю, в порядке.
   – Еще не нашел Якиму?
   Он промолчал, разглядывая радиолокационный экран. До маяка, судя по его показаниям, было еще сто десять километров. Вот он на экране, точно под перекрестьем, – сплошная капелька среди размазанных отражений от гор, домов и коровников.
   Да, Бабун, лучше подумай, как найти город в этом хаосе, а то весь полет может плохо кончиться. Все мастерство бомбардира как раз и заключалось в том, чтобы правильно разбираться в этом кавардаке на экране. И Джейк Графтон, и здешние педики требуют, чтобы он овладел этим искусством всего за неделю!
   Ладно, он им еще покажет! Если эти кретины-штурмовики могут освоить все это дерьмо за восемь месяцев, то уж старине Могучему Бабуну недели за глаза хватит.
   В конце концов, этот вонючий летающий мусоровоз…
   Моравиа запрашивала диспетчерскую в Сиэтле, можно ли им приступать к полету на малой высоте. Бабун настроил приборы на этот режим, внимательно всматриваясь в экран. Слава Богу, эти типы из 128-й эскадрильи выбрали начальную точку на реке Колумбия. Даже слепой оператор истребительной РЛС перехвата сможет найти ее. Хотя бы с помощью снятых радиолокатором фотографий, входящих в штурманский пакет. Он разложил пачку снимков на коленях, сравнивая их с изображением на экране. Вот!