– Лапша?
– Адвокат!
– Про адвоката там ни слова нет.
– Что не запрещено, то разрешено. Кстати, я еще и свидетелей приглашу. Вот ее, например, – показал он на Марину. – Так что, когда едем?
– Михаил Михайлович прав, – покивал господин Мишаль. – На заседании комиссии в одна тысяча девятьсот восьмом году в Брюсселе, когда обсуждалась деятельность Эжени Лаваль, присутствовал защитник из числа местных магов.
– Никуда мы не поедем, – глухо проговорил Горнин, запустив нос в бокал, из которого в рот перелился солидный глоток. – Все скоро будут здесь. Подозреваю, что очень скоро.
За этим последовал недовольный взгляд в сторону Павла.
– Ну и хорошо. Паш, Мариночка, присаживайтесь. В ногах, как известно, правды нет. Ничего, что я тут слегка распоряжаюсь? – ехидненько поинтересовался Мих Мих.
Вместо ответа маг-директор сурово посмотрел на секретаршу, наблюдавшую эту сцену с неподдельным интересом.
– Я тебя что просил сделать, а?
– Ой! Бегу, Александр Петрович, бегу.
Она упорхнула бы прямо с бутылкой в руке, если бы Мих Мих не остановил ее и не перехватил сосуд с драгоценной жидкостью.
Но сразу вылететь из кабинета ей не удалось. В очередной раз ойкнув, она отступила перед стремительно входящим Перегудой.
– Что тут происходит?! – закричал он с порога, хотя порога как такового здесь не имелось. Так, оборот речи.
– Ты бы сначала поздоровался, Рома, – укорил его Мих Мих, с заметным удовольствием потягивающий коньячок. – Хоть не с нами, так вот с господином Мишалем.
Перегуда затравленно посмотрел на араба и поспешил изобразить нечто среднее между хищным оскалом и радостной улыбкой.
– Здравствуйте. Рад встрече. Очень рад. Извините, весь на нервах. Но в чем дело, почему вы тут, а не поехали в Зеленоград?
– Планы поменялись, Роман Георгиевич, – сказал Горнин. – Комиссия соберется здесь. Присаживайся.
– Вот как? А что вы сделали с моей дочерью? Что вы тут вообще творите?! А ну, немедленно снимите с нее свое воздействие.
– Тебе надо, ты и сними, – безмятежно ответил Мих Мих, подливая себе коньяку. – Кто еще будет? Марина? Паша? Я вам сейчас бокальчики подам, а то сидите как неродные.
Степанов встал и пошел к бару, а Перегуда, картинно развернувшись, уставился на дочь.
Павел хорошо видел, как от него к Алле потянулись серо-зеленые языки, лизнувшие ее по телу. Раз, другой. Потом третий. И еще раз.
– Что за шутки? – зло спросил Роман Георгиевич. – Расчаруйте ее немедленно!
– Разочарован? – ехидно поинтересовался Горнин, явно наслаждаясь процессом. – А ты вон его попроси, – кивнул он на Павла.
– Ну? – посмотрел Перегуда в том же направлении.
– Паша, а ты не спеши, – посоветовал Мих Мих. – Сейчас все соберутся, и вот тогда…
– Я требую! Вы не имеете права. И ты, – последовал гневный взгляд в сторону Павла, – в особенности. Я должен с ней поговорить.
– Я полагаю, – взял слово господин Мишаль, – что будет лучше, если мы все подождем членов комиссии. Мне кажется, нет смысла здесь собравшимся дважды выслушивать то, что можно послушать всего один раз. Пожалуйста, подождите еще немного.
– Как скажете, мсье Мишаль. Только должен обратить ваше внимание, что происходящее существенным образом попирает права моего ребенка и наносит мне непоправимый моральный вред.
– Комиссия это, несомненно, учтет. Присаживайтесь, прошу вас. Ведь вы позволите, Александр Петрович?
– Теперь вы здесь распоряжаетесь.
– Благодарю вас за любезность. Пожалуйста, – последовал приглашающий жест в сторону Перегуды. – Подождем.
Ждать пришлось недолго.
В кабинет только что не вбежал огромный негр в распахнутой рыжей дубленке и первым делом рванулся к Павлу, игнорируя остальных. Тот лишь в последний момент, когда двухметровый детина с квадратным подбородком и вылупленными глазами оказался в шаге от него, сообразил «отпустить» его, а когда боксерского вида мужик остановился и чуть расслабился, отпустил вожжи и оставшейся четверке. Все-таки нехорошо, когда члены высокой комиссии вбегают в таком вот расхристанном виде. Неприлично.
Негр обвел присутствующих все еще бешеным взглядом запарившейся после тяжелой скачки лошади.
– Господа, я рад вас приветствовать, – он поднял руки и потряс кистями, как генеральный секретарь на трибуне мавзолея. – Что за срочность, господин Горнин?
– Здравствуйте, мистер Монрой. Раздевайтесь, присаживайтесь. Вам помочь?
– Я сам. И жду ответа.
– Произошло досадное недоразумение. Я вам сейчас все объясню.
Ничего объяснить он, конечно же, не успел. Потому что когда дубленка успокоилась на стуле, в кабинете появился еще один персонаж, на этот раз совершенно азиатской внешности с абсолютно круглым лицом. В его узком разрезе глаз почти не видно было белков. Как выяснилось позже, наш брат, якут Николай Иванов. Потом были немец с волосами ежиком, украинка Оксана с желтенькими, но заметными усиками над верхней губой, и красавец Яков Голштейн, сын эмигрантов из Союза, с платиновым кольцом на пальце. И все они первым делом с интересом посматривали на Павла.
Для комфортного размещения комиссии и «приглашенных» места в кабинете Горнина не хватало, поэтому переместились в переговорную, где комиссия устроилась во главе стола, остальные – на его противоположном конце. Алла, как сомнамбула, шла перед отцом, который хоть и старался держаться молодцом, чувствовалось, что ему не по себе.
Павел, заняв место справа от Горнина и рядом с Мариной, с интересом рассматривал комиссию. Мих Мих напротив – лицом к лицу. Не надо было быть магом для того, чтобы понять – при всей их внешней экзотичности люди подобрались крепкие, уверенные в себе и своих силах. Искорки, время от времени вспыхивающие над ними, явственно свидетельствовали о переполняющей их мощи. Просто из любопытства он прикинул расстановку сил. Этих шестеро – все накачанные, кроме, пожалуй, араба, который все еще восстанавливался. Он, Марина, Степанов и Горнин, который тоже пока не в полной силе. Перегуда и Алла, пребывающая пока что в пеленках. То есть как бы шесть на шесть. Но где в этом раскладе окажется семейная пара – неизвестно. Впрочем, все эти расклады не имели смысла – пока.
Минут пять два официанта из соседнего ресторана, не первый год обслуживающего гостей и – по случаю – сотрудников ООО «Лад», расставляли на длинном столе закуски и легкие напитки, со скрытым интересом посматривая на людей за столом. Но Лидочка, искушенная секретарским трудом, быстро разобралась с этим, чуточку визгливо торопя обслуживающий персонал. Впрочем, те ее слушались.
– Я должен сказать, – заявил круглолицый Иванов, – что это помещение просто на редкость чисто.
Речь, конечно, не шла о пыли либо отпечатках подошв на ковролине.
Члены комиссии покивали с той или иной степенью энтузиазма.
– Предлагаю перейти к сути, – торжественно объявил мсье Мишаль, занявший председательское место.
– Я хочу, чтобы мне объяснили, что вообще происходит, – громко заявила дама с волосками над губой. – Надеюсь, все присутствующие понимают, что комиссия не может собираться просто по чьей-то прихоти или глупости. Это баранина? – на расстоянии ткнула она пальцем в блюдо с мясными кусочками.
– Полагаю, куры, – скупо улыбнулся Горнин. – Отварные и запеченные. Ресторан этим славится. Рекомендую. Господа! Прошу вас всех попробовать. А суть дела вот в чем. Эта девушка, – он показал на Аллу, – совершила ряд уголовных – я подчеркиваю! – преступлений. Ограбления, убийство. К моему сожалению, я должен предположить, что в данном случае за ее… Я не хочу высказывать беспочвенные обвинения, но у меня есть основания думать, что Роман Георгиевич создал из нее волшебную палочку.
– Простите? – спросил немец, не отрывая глаз от тарелки, в которую аккуратно накладывал закуски.
Павел смотрел на все это с недоумением. Он как-то иначе представлял себе заседание комиссии. Ну, пусть не судебные мантии и накладные парики, но хоть какое-то подобие ритуальности. Всем встать, поклянитесь или еще что-то в этом роде. А тут – застолье. Закусочки, винишко, пивко, сигареты. Не разгулье, но все же как-то несолидно. Он вопросительно посмотрел на Мих Миха, но тот этого не заметил; он внимательно смотрел и слушал Горнина, излагающего обстоятельства дела.
– Я не понял, – спросил Голштейн, отставив бокал с легким розовым вином. – Почему она прикрывалась М-матрицей господина Мамонтова? Мы можем ее спросить?
Перегуда, до этого ратовавший за то, чтобы его дочь расколдовали, вдруг запротестовал:
– Прошу вас, не надо. Пока, во всяком случае.
– Объяснитесь, – напористо произнесла украинка. – Почему мы не можем выслушать, по сути дела, обвиняемую?
– Она беременна.
– Ну и что? Я тоже была беременной. Думаю, на этой стадии беременности наши вопросы ей не повредят, как не повредили ей и ее художества. Кстати, вы знали о них?
– Девять лет.
– Что девять лет? Я ничего не понимаю. Отвечайте по сути вопросов.
– Она беременна уже девять лет, – сказал Перегуда, глядя на женщину.
– Что?!
Несколько секунд в комнате царила тишина. Никто не ел, не пил, да, кажется, и не дышал.
Павел ничего не понимал. Как известно, беременность у женщин длится около девяти месяцев, но никак не лет. Но то, как отреагировали на это сообщение присутствующие, говорило о том, что сказанное отнюдь не ошибка и не розыгрыш. Как ему показалось, все были на грани испуга или даже слегка за ней. И все уставились на Аллу, сидевшую с кукольно-безучастным лицом.
Первым заговорил господин Мишаль, обращаясь к Перегуде:
– Вы не имели права начинать этот эксперимент без согласования с нами. В этой ситуации столько лет держать Сообщество в неведении очень похоже на преступление.
– Я сам узнал об этом совсем недавно, – ответил Роман Георгиевич, в упор глядя на араба.
– Тогда кто оставил плод во чреве? – с содроганием спросил Иванов.
Перегуда перевел взгляд на Павла.
– Он.
– Я?!
– Именно. Я пригласил тебя как раз для того, чтобы ты снял свое заклятие. Сама она не хотела. Несмотря на все мои уговоры и даже угрозы. Боюсь, что именно это послужило толчком для ее последних действий. Так что, как видите, ничьей М-матрицей она не прикрывалась и ничего сознательно не копировала. В определенном смысле она в некоторые моменты и была Мамонтовым.
– А вы сами что ж? – спросил Павел.
– Со своим ребенком можешь справиться только ты, – без намека на веселье усмехнулся Перегуда.
– С моим?!
– Именно так.
Украинка наклонилась к уху Мишаля и что-то горячо ему зашептала. Некоторое время тот слушал молча, а потом кивнул.
– Господа, – начал он, обращаясь к «приглашенным». – Ситуация сложилась весьма необычная. Мы должны ее всесторонне обсудить. Прошу вас на некоторое, небольшое время оставить нас.
– Час, не меньше, – хмуро добавил Голштейн.
Первой встала Марина и быстрым шагом вышла вон. А когда Павел был уже в дверях, немец словно специально для него сказал:
– Просим далеко не уходить.
В коридоре Павла за рукав придержал Мих Мих:
– Пошли, потолкуем.
Павел кивнул. Они вдвоем направились в кабинет, уже, правда, бывший, Степанова.
– Михал Михалыч, – сказал Павел, когда они уединились, – я ничего не понимаю.
– Ты можешь сейчас снять с нее заклятие? – напористо спросил Мих Мих.
– Зачем?
– Можешь или нет?
– Наверное. Только я уже не помню, какое. И все равно ничего не понимаю.
– Быстро! Пока они не приняли решение. Садись. Сосредоточься. И – поторопись. У тебя минут пятнадцать, не больше. Это очень важно.
Павел опустился на стул, все еще глядя на Степанова, а тот повернулся и вышел, на прощание ткнув в его сторону пальцем.
Девять лет. Как такое может быть? Дикость какая-то. Страшно подумать, что все эти годы Алла носила его ребенка. Допустим, расколдует он ее, и что дальше? Она родит ребенка! И чего? Он – отец. Со всем отсюда вытекающим. А ведь он знал, что Алла беременна. Но их отношения к тому времени уже шли на спад. Во всяком случае, лично он знал, что вскоре им так или иначе расставаться. Хорошо ли, плохо ли – все равно. А она пыталась его удержать. И выложила про свою беременность. Срок был небольшой – месяц или около того. Разговор, мягко говоря, вышел эмоциональный. Оба орали так, что хоть святых выноси. Взаимные обиды и невысказанные доселе претензии сыпались, словно из рога изобилия повышенной мощности. Самое обидное, что он знал наверняка, что ребенка она не хочет и рано или поздно сделает аборт. Да и она, в общем, это знала, так что в какой-то момент их позиции каким-то чудесным образом поменялись. Она грозилась завтра же пойти к врачу, а извлеченный зародыш бросить ему под дверь. Он же стал чуть не умолять ее не делать этого, чем-то глупо грозил, обещал заботиться о ребенке. Сейчас уже и не вспомнить всего. И в какой-то момент он, взбудораженный, в запале, крикнул что-то вроде "Ты этого не сделаешь никогда!" и, скорее всего, именно в этот миг бросил на нее заклятие. Потому что сам он этого не помнил. Он вообще был уверен, что она сделала аборт. А потом Перегуда перешиб ему память. Но что же он тогда кинул-то? Ничего какого-то особенного он в тот момент, естественно, придумать не мог. Только то, что было, как говорится, под рукой.
Девять лет назад. Ему девятнадцать. В то время он увлекался старорусскими заговорами, порчами и сглазами. Впрочем, и индийская тематика его тоже интересовала. Или это позже?
Они тогда накануне собирались на дискотеку, а он не пришел – ночь и большую часть дня просидел над книгой "Магические тайны Третьего Рима". Сейчас она кажется пустой и глупой, а тогда он штудировал ее с увлечением, делал выписки, по ходу что-то сочинял, вдохновленный лихо написанным текстом. Помнится, его особенно поразил личный колдун Алексея Михайловича, которого царь тщательно скрывал от зорких глаз патриарха. Он делал свои заклятия, отталкиваясь от образа лягушки как домашней покровительницы и хозяйки дождя, а также являвшейся духом-охранителем во время беременности и родов. Точно! Он еще сделал казавшееся ему тогда очень изящным заклятие. Даже, помнится, записал его. Нет – хотел записать, но не успел, уснул, а на другой день постоянно держал в голове, чтобы не забыть. Причем там были некие интересные варианты, возникающие всего-то из-за перестановки трех слов. Но там же была и ошибка, которую он обнаружил значительно позднее.
– Ну что? – спросил вернувшийся Мих Мих.
– Я вспомнил.
– Ну так давай!
– Я хочу понять, зачем.
– Теряем время, Паша.
– Михал Михалыч!
Тот посмотрел на него с неудовольствием, но настаивать не стал, а подошел к двери и запер ее на ключ.
– Ладно, объясню. Эти горлопаны захотят все оставить как есть. Очень это им будет любопытно посмотреть.
– А что смотреть-то?
– Да ты что? Так и не понял? Это же супермаг.
– Кто? Алла? Или…
– Оба! Это женщина-мать, протяженная во времени и пространстве, считай, Земля, и в придачу мужчина. Все это в одном лице. Причем зародыш, как я понимаю, постоянно получает то же, что ты в себе нарабатываешь. Иначе ничего бы не получилось. То есть он как бы ты, только маленький и глупый. Совершенно непобедимая, мощнейшая комбинация на фоне психоза и детской наивности. Это все равно как если бы дите несмышленое в качестве игрушки имело атомную бомбу. Тебе оно надо? А мне? А всем остальным? – Степанов вздохнул. – Ты же не хочешь в ближайшие лет пятьдесят быть нянькой при этой девушке?
– Вот так и пятьдесят?
– Да хоть десять! Знаешь, ты сделал глупость. Я понимаю, конечно, молодость и все такое, но думать же надо! Это все равно что руками разгонять радугу или считать, что собственной тенью ты сможешь закрыть солнце. Ребенок так или иначе родится, вопрос времени. Понимаешь, ты попал сейчас в ситуацию. Оксану, к примеру, вечно тянет на эксперименты за чужой счет.
– А Мишаль?
Мих Мих усмехнулся.
– Он умный мужик. Мы с ним дружили много лет.
– Раздружились?
– Ну отчего же? Мы поддерживаем отношения.
Павел помолчал, соображая и переваривая услышанное.
– А если я сниму? – наконец спросил он.
– Родится ребенок. А там посмотрим.
– Надеюсь, вы не ошибаетесь.
– Поверь мне.
Павел без труда снял свое старое заклятие.
– Молодец. Пошли. Сейчас начнется.
– Что?
– Орать будут. Кстати, чуть не забыл. Иса будет звать тебя к себе – не соглашайся. Хитрющий мужик. Из потомственных торговцев. Их семья со времен финикийцев торгует.
– Зачем я ему? – удивился Павел.
– Он на тебя глаз положил. Чует твой потенциал.
Началось минут через пять.
– Кто вам позволил применять магическое воздействие во время работы комиссии?! – кричала на Павла украинка. – Вы что, правил не знаете?
– Откуда ж ему знать? Вы же не предупредили его, хотя должны были, – возразил Мих Мих.
– А вы на что?
– Я не член комиссии.
– Считаю вашу позицию неправильной и вынуждена буду донести ее до Сообщества. То, что в прошлом вы были региональным со-руководителем, еще не дает вам права произвольно трактовать правила.
– Знакомить с ними кого бы то ни было не входит в мои нынешние обязанности.
– Не входит, – подтвердил немец, успевший прикончить закуски на своей тарелке. – И вообще, это его личное дело. На нашем месте я бы сейчас озаботился тем, чтобы установить надлежащий контроль за девушкой и ее дитем.
– Согласен, – сказал Иванов. – И еще одно. Учитывая все обстоятельства, считаю необходимым строго указать обоим маг-директорам на ослабление контроля на подведомственной территории. Тем более что все это творилось у них прямо под носом.
– Поддерживаю, – согласился мсье Мишаль. – Что ж, кажется, мы все обсудили?
Марина после перерыва в комнату переговоров не пришла. Не было ее и в офисе. Почему-то именно это обстоятельство волновало Павла больше всего, даже больше того, что инспекторы не просто оставили без внимания художества Перегуды, а фактически прикрыли его. Это все аппаратные игры, уж это-то он способен понять. Как и то, что с этими проблемами как-то разберутся. Не исключено, что и с его участием. Ничего абсолютного и однозначного в мире нет и по самой сути этого мира быть не может. Так что все это будет как-то решаться и разрешится потом, позже, не сегодня. А сегодня Марина исчезла. И он не мог не удивляться волнению, ставшему реакцией на этот факт, который остальные, кажется, элементарно проигнорировали.
– Адвокат!
– Про адвоката там ни слова нет.
– Что не запрещено, то разрешено. Кстати, я еще и свидетелей приглашу. Вот ее, например, – показал он на Марину. – Так что, когда едем?
– Михаил Михайлович прав, – покивал господин Мишаль. – На заседании комиссии в одна тысяча девятьсот восьмом году в Брюсселе, когда обсуждалась деятельность Эжени Лаваль, присутствовал защитник из числа местных магов.
– Никуда мы не поедем, – глухо проговорил Горнин, запустив нос в бокал, из которого в рот перелился солидный глоток. – Все скоро будут здесь. Подозреваю, что очень скоро.
За этим последовал недовольный взгляд в сторону Павла.
– Ну и хорошо. Паш, Мариночка, присаживайтесь. В ногах, как известно, правды нет. Ничего, что я тут слегка распоряжаюсь? – ехидненько поинтересовался Мих Мих.
Вместо ответа маг-директор сурово посмотрел на секретаршу, наблюдавшую эту сцену с неподдельным интересом.
– Я тебя что просил сделать, а?
– Ой! Бегу, Александр Петрович, бегу.
Она упорхнула бы прямо с бутылкой в руке, если бы Мих Мих не остановил ее и не перехватил сосуд с драгоценной жидкостью.
Но сразу вылететь из кабинета ей не удалось. В очередной раз ойкнув, она отступила перед стремительно входящим Перегудой.
– Что тут происходит?! – закричал он с порога, хотя порога как такового здесь не имелось. Так, оборот речи.
– Ты бы сначала поздоровался, Рома, – укорил его Мих Мих, с заметным удовольствием потягивающий коньячок. – Хоть не с нами, так вот с господином Мишалем.
Перегуда затравленно посмотрел на араба и поспешил изобразить нечто среднее между хищным оскалом и радостной улыбкой.
– Здравствуйте. Рад встрече. Очень рад. Извините, весь на нервах. Но в чем дело, почему вы тут, а не поехали в Зеленоград?
– Планы поменялись, Роман Георгиевич, – сказал Горнин. – Комиссия соберется здесь. Присаживайся.
– Вот как? А что вы сделали с моей дочерью? Что вы тут вообще творите?! А ну, немедленно снимите с нее свое воздействие.
– Тебе надо, ты и сними, – безмятежно ответил Мих Мих, подливая себе коньяку. – Кто еще будет? Марина? Паша? Я вам сейчас бокальчики подам, а то сидите как неродные.
Степанов встал и пошел к бару, а Перегуда, картинно развернувшись, уставился на дочь.
Павел хорошо видел, как от него к Алле потянулись серо-зеленые языки, лизнувшие ее по телу. Раз, другой. Потом третий. И еще раз.
– Что за шутки? – зло спросил Роман Георгиевич. – Расчаруйте ее немедленно!
– Разочарован? – ехидно поинтересовался Горнин, явно наслаждаясь процессом. – А ты вон его попроси, – кивнул он на Павла.
– Ну? – посмотрел Перегуда в том же направлении.
– Паша, а ты не спеши, – посоветовал Мих Мих. – Сейчас все соберутся, и вот тогда…
– Я требую! Вы не имеете права. И ты, – последовал гневный взгляд в сторону Павла, – в особенности. Я должен с ней поговорить.
– Я полагаю, – взял слово господин Мишаль, – что будет лучше, если мы все подождем членов комиссии. Мне кажется, нет смысла здесь собравшимся дважды выслушивать то, что можно послушать всего один раз. Пожалуйста, подождите еще немного.
– Как скажете, мсье Мишаль. Только должен обратить ваше внимание, что происходящее существенным образом попирает права моего ребенка и наносит мне непоправимый моральный вред.
– Комиссия это, несомненно, учтет. Присаживайтесь, прошу вас. Ведь вы позволите, Александр Петрович?
– Теперь вы здесь распоряжаетесь.
– Благодарю вас за любезность. Пожалуйста, – последовал приглашающий жест в сторону Перегуды. – Подождем.
Ждать пришлось недолго.
В кабинет только что не вбежал огромный негр в распахнутой рыжей дубленке и первым делом рванулся к Павлу, игнорируя остальных. Тот лишь в последний момент, когда двухметровый детина с квадратным подбородком и вылупленными глазами оказался в шаге от него, сообразил «отпустить» его, а когда боксерского вида мужик остановился и чуть расслабился, отпустил вожжи и оставшейся четверке. Все-таки нехорошо, когда члены высокой комиссии вбегают в таком вот расхристанном виде. Неприлично.
Негр обвел присутствующих все еще бешеным взглядом запарившейся после тяжелой скачки лошади.
– Господа, я рад вас приветствовать, – он поднял руки и потряс кистями, как генеральный секретарь на трибуне мавзолея. – Что за срочность, господин Горнин?
– Здравствуйте, мистер Монрой. Раздевайтесь, присаживайтесь. Вам помочь?
– Я сам. И жду ответа.
– Произошло досадное недоразумение. Я вам сейчас все объясню.
Ничего объяснить он, конечно же, не успел. Потому что когда дубленка успокоилась на стуле, в кабинете появился еще один персонаж, на этот раз совершенно азиатской внешности с абсолютно круглым лицом. В его узком разрезе глаз почти не видно было белков. Как выяснилось позже, наш брат, якут Николай Иванов. Потом были немец с волосами ежиком, украинка Оксана с желтенькими, но заметными усиками над верхней губой, и красавец Яков Голштейн, сын эмигрантов из Союза, с платиновым кольцом на пальце. И все они первым делом с интересом посматривали на Павла.
Для комфортного размещения комиссии и «приглашенных» места в кабинете Горнина не хватало, поэтому переместились в переговорную, где комиссия устроилась во главе стола, остальные – на его противоположном конце. Алла, как сомнамбула, шла перед отцом, который хоть и старался держаться молодцом, чувствовалось, что ему не по себе.
Павел, заняв место справа от Горнина и рядом с Мариной, с интересом рассматривал комиссию. Мих Мих напротив – лицом к лицу. Не надо было быть магом для того, чтобы понять – при всей их внешней экзотичности люди подобрались крепкие, уверенные в себе и своих силах. Искорки, время от времени вспыхивающие над ними, явственно свидетельствовали о переполняющей их мощи. Просто из любопытства он прикинул расстановку сил. Этих шестеро – все накачанные, кроме, пожалуй, араба, который все еще восстанавливался. Он, Марина, Степанов и Горнин, который тоже пока не в полной силе. Перегуда и Алла, пребывающая пока что в пеленках. То есть как бы шесть на шесть. Но где в этом раскладе окажется семейная пара – неизвестно. Впрочем, все эти расклады не имели смысла – пока.
Минут пять два официанта из соседнего ресторана, не первый год обслуживающего гостей и – по случаю – сотрудников ООО «Лад», расставляли на длинном столе закуски и легкие напитки, со скрытым интересом посматривая на людей за столом. Но Лидочка, искушенная секретарским трудом, быстро разобралась с этим, чуточку визгливо торопя обслуживающий персонал. Впрочем, те ее слушались.
– Я должен сказать, – заявил круглолицый Иванов, – что это помещение просто на редкость чисто.
Речь, конечно, не шла о пыли либо отпечатках подошв на ковролине.
Члены комиссии покивали с той или иной степенью энтузиазма.
– Предлагаю перейти к сути, – торжественно объявил мсье Мишаль, занявший председательское место.
– Я хочу, чтобы мне объяснили, что вообще происходит, – громко заявила дама с волосками над губой. – Надеюсь, все присутствующие понимают, что комиссия не может собираться просто по чьей-то прихоти или глупости. Это баранина? – на расстоянии ткнула она пальцем в блюдо с мясными кусочками.
– Полагаю, куры, – скупо улыбнулся Горнин. – Отварные и запеченные. Ресторан этим славится. Рекомендую. Господа! Прошу вас всех попробовать. А суть дела вот в чем. Эта девушка, – он показал на Аллу, – совершила ряд уголовных – я подчеркиваю! – преступлений. Ограбления, убийство. К моему сожалению, я должен предположить, что в данном случае за ее… Я не хочу высказывать беспочвенные обвинения, но у меня есть основания думать, что Роман Георгиевич создал из нее волшебную палочку.
– Простите? – спросил немец, не отрывая глаз от тарелки, в которую аккуратно накладывал закуски.
Павел смотрел на все это с недоумением. Он как-то иначе представлял себе заседание комиссии. Ну, пусть не судебные мантии и накладные парики, но хоть какое-то подобие ритуальности. Всем встать, поклянитесь или еще что-то в этом роде. А тут – застолье. Закусочки, винишко, пивко, сигареты. Не разгулье, но все же как-то несолидно. Он вопросительно посмотрел на Мих Миха, но тот этого не заметил; он внимательно смотрел и слушал Горнина, излагающего обстоятельства дела.
– Я не понял, – спросил Голштейн, отставив бокал с легким розовым вином. – Почему она прикрывалась М-матрицей господина Мамонтова? Мы можем ее спросить?
Перегуда, до этого ратовавший за то, чтобы его дочь расколдовали, вдруг запротестовал:
– Прошу вас, не надо. Пока, во всяком случае.
– Объяснитесь, – напористо произнесла украинка. – Почему мы не можем выслушать, по сути дела, обвиняемую?
– Она беременна.
– Ну и что? Я тоже была беременной. Думаю, на этой стадии беременности наши вопросы ей не повредят, как не повредили ей и ее художества. Кстати, вы знали о них?
– Девять лет.
– Что девять лет? Я ничего не понимаю. Отвечайте по сути вопросов.
– Она беременна уже девять лет, – сказал Перегуда, глядя на женщину.
– Что?!
Несколько секунд в комнате царила тишина. Никто не ел, не пил, да, кажется, и не дышал.
Павел ничего не понимал. Как известно, беременность у женщин длится около девяти месяцев, но никак не лет. Но то, как отреагировали на это сообщение присутствующие, говорило о том, что сказанное отнюдь не ошибка и не розыгрыш. Как ему показалось, все были на грани испуга или даже слегка за ней. И все уставились на Аллу, сидевшую с кукольно-безучастным лицом.
Первым заговорил господин Мишаль, обращаясь к Перегуде:
– Вы не имели права начинать этот эксперимент без согласования с нами. В этой ситуации столько лет держать Сообщество в неведении очень похоже на преступление.
– Я сам узнал об этом совсем недавно, – ответил Роман Георгиевич, в упор глядя на араба.
– Тогда кто оставил плод во чреве? – с содроганием спросил Иванов.
Перегуда перевел взгляд на Павла.
– Он.
– Я?!
– Именно. Я пригласил тебя как раз для того, чтобы ты снял свое заклятие. Сама она не хотела. Несмотря на все мои уговоры и даже угрозы. Боюсь, что именно это послужило толчком для ее последних действий. Так что, как видите, ничьей М-матрицей она не прикрывалась и ничего сознательно не копировала. В определенном смысле она в некоторые моменты и была Мамонтовым.
– А вы сами что ж? – спросил Павел.
– Со своим ребенком можешь справиться только ты, – без намека на веселье усмехнулся Перегуда.
– С моим?!
– Именно так.
Украинка наклонилась к уху Мишаля и что-то горячо ему зашептала. Некоторое время тот слушал молча, а потом кивнул.
– Господа, – начал он, обращаясь к «приглашенным». – Ситуация сложилась весьма необычная. Мы должны ее всесторонне обсудить. Прошу вас на некоторое, небольшое время оставить нас.
– Час, не меньше, – хмуро добавил Голштейн.
Первой встала Марина и быстрым шагом вышла вон. А когда Павел был уже в дверях, немец словно специально для него сказал:
– Просим далеко не уходить.
В коридоре Павла за рукав придержал Мих Мих:
– Пошли, потолкуем.
Павел кивнул. Они вдвоем направились в кабинет, уже, правда, бывший, Степанова.
– Михал Михалыч, – сказал Павел, когда они уединились, – я ничего не понимаю.
– Ты можешь сейчас снять с нее заклятие? – напористо спросил Мих Мих.
– Зачем?
– Можешь или нет?
– Наверное. Только я уже не помню, какое. И все равно ничего не понимаю.
– Быстро! Пока они не приняли решение. Садись. Сосредоточься. И – поторопись. У тебя минут пятнадцать, не больше. Это очень важно.
Павел опустился на стул, все еще глядя на Степанова, а тот повернулся и вышел, на прощание ткнув в его сторону пальцем.
Девять лет. Как такое может быть? Дикость какая-то. Страшно подумать, что все эти годы Алла носила его ребенка. Допустим, расколдует он ее, и что дальше? Она родит ребенка! И чего? Он – отец. Со всем отсюда вытекающим. А ведь он знал, что Алла беременна. Но их отношения к тому времени уже шли на спад. Во всяком случае, лично он знал, что вскоре им так или иначе расставаться. Хорошо ли, плохо ли – все равно. А она пыталась его удержать. И выложила про свою беременность. Срок был небольшой – месяц или около того. Разговор, мягко говоря, вышел эмоциональный. Оба орали так, что хоть святых выноси. Взаимные обиды и невысказанные доселе претензии сыпались, словно из рога изобилия повышенной мощности. Самое обидное, что он знал наверняка, что ребенка она не хочет и рано или поздно сделает аборт. Да и она, в общем, это знала, так что в какой-то момент их позиции каким-то чудесным образом поменялись. Она грозилась завтра же пойти к врачу, а извлеченный зародыш бросить ему под дверь. Он же стал чуть не умолять ее не делать этого, чем-то глупо грозил, обещал заботиться о ребенке. Сейчас уже и не вспомнить всего. И в какой-то момент он, взбудораженный, в запале, крикнул что-то вроде "Ты этого не сделаешь никогда!" и, скорее всего, именно в этот миг бросил на нее заклятие. Потому что сам он этого не помнил. Он вообще был уверен, что она сделала аборт. А потом Перегуда перешиб ему память. Но что же он тогда кинул-то? Ничего какого-то особенного он в тот момент, естественно, придумать не мог. Только то, что было, как говорится, под рукой.
Девять лет назад. Ему девятнадцать. В то время он увлекался старорусскими заговорами, порчами и сглазами. Впрочем, и индийская тематика его тоже интересовала. Или это позже?
Они тогда накануне собирались на дискотеку, а он не пришел – ночь и большую часть дня просидел над книгой "Магические тайны Третьего Рима". Сейчас она кажется пустой и глупой, а тогда он штудировал ее с увлечением, делал выписки, по ходу что-то сочинял, вдохновленный лихо написанным текстом. Помнится, его особенно поразил личный колдун Алексея Михайловича, которого царь тщательно скрывал от зорких глаз патриарха. Он делал свои заклятия, отталкиваясь от образа лягушки как домашней покровительницы и хозяйки дождя, а также являвшейся духом-охранителем во время беременности и родов. Точно! Он еще сделал казавшееся ему тогда очень изящным заклятие. Даже, помнится, записал его. Нет – хотел записать, но не успел, уснул, а на другой день постоянно держал в голове, чтобы не забыть. Причем там были некие интересные варианты, возникающие всего-то из-за перестановки трех слов. Но там же была и ошибка, которую он обнаружил значительно позднее.
– Ну что? – спросил вернувшийся Мих Мих.
– Я вспомнил.
– Ну так давай!
– Я хочу понять, зачем.
– Теряем время, Паша.
– Михал Михалыч!
Тот посмотрел на него с неудовольствием, но настаивать не стал, а подошел к двери и запер ее на ключ.
– Ладно, объясню. Эти горлопаны захотят все оставить как есть. Очень это им будет любопытно посмотреть.
– А что смотреть-то?
– Да ты что? Так и не понял? Это же супермаг.
– Кто? Алла? Или…
– Оба! Это женщина-мать, протяженная во времени и пространстве, считай, Земля, и в придачу мужчина. Все это в одном лице. Причем зародыш, как я понимаю, постоянно получает то же, что ты в себе нарабатываешь. Иначе ничего бы не получилось. То есть он как бы ты, только маленький и глупый. Совершенно непобедимая, мощнейшая комбинация на фоне психоза и детской наивности. Это все равно как если бы дите несмышленое в качестве игрушки имело атомную бомбу. Тебе оно надо? А мне? А всем остальным? – Степанов вздохнул. – Ты же не хочешь в ближайшие лет пятьдесят быть нянькой при этой девушке?
– Вот так и пятьдесят?
– Да хоть десять! Знаешь, ты сделал глупость. Я понимаю, конечно, молодость и все такое, но думать же надо! Это все равно что руками разгонять радугу или считать, что собственной тенью ты сможешь закрыть солнце. Ребенок так или иначе родится, вопрос времени. Понимаешь, ты попал сейчас в ситуацию. Оксану, к примеру, вечно тянет на эксперименты за чужой счет.
– А Мишаль?
Мих Мих усмехнулся.
– Он умный мужик. Мы с ним дружили много лет.
– Раздружились?
– Ну отчего же? Мы поддерживаем отношения.
Павел помолчал, соображая и переваривая услышанное.
– А если я сниму? – наконец спросил он.
– Родится ребенок. А там посмотрим.
– Надеюсь, вы не ошибаетесь.
– Поверь мне.
Павел без труда снял свое старое заклятие.
– Молодец. Пошли. Сейчас начнется.
– Что?
– Орать будут. Кстати, чуть не забыл. Иса будет звать тебя к себе – не соглашайся. Хитрющий мужик. Из потомственных торговцев. Их семья со времен финикийцев торгует.
– Зачем я ему? – удивился Павел.
– Он на тебя глаз положил. Чует твой потенциал.
Началось минут через пять.
– Кто вам позволил применять магическое воздействие во время работы комиссии?! – кричала на Павла украинка. – Вы что, правил не знаете?
– Откуда ж ему знать? Вы же не предупредили его, хотя должны были, – возразил Мих Мих.
– А вы на что?
– Я не член комиссии.
– Считаю вашу позицию неправильной и вынуждена буду донести ее до Сообщества. То, что в прошлом вы были региональным со-руководителем, еще не дает вам права произвольно трактовать правила.
– Знакомить с ними кого бы то ни было не входит в мои нынешние обязанности.
– Не входит, – подтвердил немец, успевший прикончить закуски на своей тарелке. – И вообще, это его личное дело. На нашем месте я бы сейчас озаботился тем, чтобы установить надлежащий контроль за девушкой и ее дитем.
– Согласен, – сказал Иванов. – И еще одно. Учитывая все обстоятельства, считаю необходимым строго указать обоим маг-директорам на ослабление контроля на подведомственной территории. Тем более что все это творилось у них прямо под носом.
– Поддерживаю, – согласился мсье Мишаль. – Что ж, кажется, мы все обсудили?
Марина после перерыва в комнату переговоров не пришла. Не было ее и в офисе. Почему-то именно это обстоятельство волновало Павла больше всего, даже больше того, что инспекторы не просто оставили без внимания художества Перегуды, а фактически прикрыли его. Это все аппаратные игры, уж это-то он способен понять. Как и то, что с этими проблемами как-то разберутся. Не исключено, что и с его участием. Ничего абсолютного и однозначного в мире нет и по самой сути этого мира быть не может. Так что все это будет как-то решаться и разрешится потом, позже, не сегодня. А сегодня Марина исчезла. И он не мог не удивляться волнению, ставшему реакцией на этот факт, который остальные, кажется, элементарно проигнорировали.