Однако такого качества уже не бывает. Качество падает, понты растут.
И Тим Шварцер добьется успеха на рынке книжного дизайна, помяните мое слово.
Пипл в последнее время не просто хавает - жрет".
Что такое Интернет? Та же старушка у подъезда, собрание сплетен, коллекция слухов.
- Да, серьезный наезд, - сказал Бен, прочитав финал из-за плеча Глеба, - очень круто.
- За что она его так?
- Не знаю, - улыбнулся Бен. - Я, прежде всего, думаю, это не она, а он. Спит голая под льняным одеялом, и все мечтают под него залезть - ясно же, что мужик писал, развлекался. Вообще, в Сети есть твердое правило: чем сексуальней девушка, тем больше шансов, что она - мужик.
- По-моему, - откликнулся Андрей, оторвавшись от своего компьютера, - это все неважно. Я бы ввел правило "презумпции виртуальности": мы должны верить тому, что виртуальный персонаж о себе говорит, до тех пор, пока не узнаем иного. Тогда Маша Русина - типа, девушка 25 лет, Май Иванович Мухин - русский пенсионер, живущий в Эстонии, а Леня Делицын - русский сейсмолог, работающий в Массачусетсе.
- В Висконсине, - поправил Бен.
- Да, в Висконсине. И лишь когда к нам в офис заявится, типа, здоровый амбал с бородой до пупа и скажет, что Маруся - это он, мы сможем подвергнуть сомнению ее существование.
В дверном проеме появилась бритая голова Шварцера. Судя по всему, он и побрился только для того, чтобы придать себе дизайнерскую завершенность.
- Ты мне скажи, - обратился он к Андрею, - мы будем сегодня работать или нет? У меня встреча в министерстве через два часа.
Взгляд Тима упал на экран Глебова компьютера, и лицо его исказилось, словно по монитору прошла рябь, как от перепада напряжения.
- Ты посмотри, а, - сказал он. - Опять эта барышня. Видимо, я не заметил ее заигрываний.
- А она заигрывала? - спросил Бен. - Круто.
- Прикинь сам, - ответил Шварцер, - я думаю, это работа конкурентов. Подумай, кому еще такое может быть выгодно? Я, наверное, попрошу крышу какого-нибудь заказчика с ней разобраться. Мешает работать.
Чтобы не смущать Шварцера, Глеб нажал Alt-Tab и вызвал окно "Фотошопа" с заготовкой для сайта. Брезгливое выражение не покинуло лица знаменитого дизайнера. Глянув в монитор, он буркнул:
- Это еще что за говно? - и вышел.
- Не бери в голову, - сказал Бен, - это он всегда так говорит. Присказка у него такая.
Все перешли в большую комнату. В честь совещания стол освободили от бумажек и мусора. Шаневич сидел в большом кресле и разговаривал с Арсеном. Увидев Андрея, сказал:
- Ты нам чаю не принесешь?
- Сейчас, - ответил Андрей, но Тим вмешался:
- Ты чего? Смотри, ты же главный редактор. Ты не должен бегать за чаем. Попроси Нюру.
- Она приболела сегодня, - ответил Андрей. - И я не вижу ничего зазорного в том, чтобы, типа, самому сходить за чаем.
- Ты не прав, - сказал Тим, - Ты должен уметь себя поставить. Они все, - Тим кивнул на Бена и Глеба, - будут работать, только если почувствуют в тебе настоящую силу. Это как на выборах: победить может только настоящий харизматик.
- Интернет, - возразил Андрей, - это отсутствие иерархии, отказ от механизма коллективной репрезентации. Это идея равенства в чистом виде. Идея "себя поставить" ему противопоказана.
- Короче, я схожу, - сказал Глеб.
На кухне он застал Осю, Муфасу и Снежану. Муфаса только забил косяк и как раз прикуривал.
- Наркотики, - говорил Ося, по обыкновению размахивая руками, - это не наш путь. У нас, русских, есть традиционные славянские психоделики. Например, брага и пиво. Наркотики же сегодня - это агент влияния Запада, диверсия общества спектакля в сакральное тело России.
Сегодня его борода растрепалась больше обычного. Нарисованный на футболке человек, бородатый и нечесаный, как сам Ося, выглядывал из-под расстегнутой фланелевой рубашки.
- А трава? - спросил Глеб, затягиваясь.
- Даже трава, - убежденно сказал Ося. - Я верю, что где-нибудь на Ямайке или, не знаю, в Азии трава - по-настоящему чистое, благое деяние. Но скажи - ты ее сам вырастил?
- Нет, - ответил Муфаса. - У барыги взял.
- О том я и говорю, - кивнул Ося. - Первое поколение русской психоделической революции не понимало, какую вызовет волну коммерциализации наркотиков. Поэтому следует добиваться полной легализации, чтобы каждый мог сам себе вырастить траву, не опасаясь ментов. А пока идеологически вообще не следует их употреблять. - С этими словами он взял у Глеба косяк и продолжал: - Но, с другой стороны, поскольку я осознал механизм, я могу и потреблять. Скажем, как дзэн-буддист может есть рыбу. Или как блицкриг финансировался еврейским золотом.
И Ося с удовольствием затянулся.
- Я поняла, - сказала Снежана. - В "Палп фикшн" Траволта потому жахается герычем, что у него тоже осознание.
- Герыч, - сказал Ося, переведя дыхание, - это же для дебилов. Тех, кто употребляет героин, надо лишить гражданских прав, как рабов и женщин в старой Америке. При этом герыч тоже надо легализовать - чтобы вся мразь сама себя потравила. Евразийский вариант старой доброй нацистской евгеники. Об этом много пишут в Интернете.
Что такое Интернет? Тот же разговор по обкурке, состязание в остроумии, кухонный треп.
Они добили косяк, и Глеб попросил Осю помочь отнести чай. Взяв две чашки, Ося сказал "запретить надо только алкоголь и табак" и пошел в гостиную. Обсуждение было в самом разгаре:
- Поймите, - говорил Тим, - для раскрутки есть прекрасный ход: премия. Надо выдумать премию, которую наш журнал будет вручать лучшим сайтам. На самом деле, это будет означать, что лучшие сайты бесплатно вешают наш логотип, который ведет прямо на нашу морду.
Глеб поставил чашки на стол и увидел, что свободных стульев больше нет. Пришлось оседлать большой резиновый шар, неясно откуда взявшийся в комнате. Некоторое время Глеб рассматривал кавер от аукцыоновского "Как я стал предателем", но потом сосредоточился.
- Меня, - говорил Андрей, - больше волнуют идеологические моменты. Что такое Интернет? То же сакральное пространство, противовес обычному, профанному, оффлайновому. Неслучайно умершие вечно живы в Интернете… или типа того. И одна из задач журнала - способствовать осознанию этого факта, факта сакральности. Нормально?
- Он прав, - сказал Ося, почесывая бороду. - Я на днях то же самое читал у Дугина. Сакрализация вообще должна быть нашей евразийской целью - в данном случае сакрализация Интернета.
- Сакрализация - это круто, - сказал Бен, - а вот если бы ты делал журнал про свиноводство, ты бы и свиноводство сакрализировал?
- Конечно, - кивнул Ося, - я бы вне сомнения сакрализировал свиноводство. Чомски писал по схожему поводу…
- Я бы, отец, тогда вышел из редколлегии, - перебил его Арсен. - По религиозным соображениям.
- Ты, кстати, скоро возвращаешься в Обетованную? - спросил Шаневич.
- Недели через две, наверное, - пожал плечами Арсен. - А скажи, Илья, как мы это будем?… - И он сделал пальцами жест, словно пересчитывал купюры.
"Масонский знак", - подумал Глеб, чувствуя, что трава зацепила. Он курил всего третий раз в жизни, и потому полузабытое ощущение снова напомнило ему о Тане.
- Реально, - ответил Шаневич, - у меня есть начальные деньги.
- А потом подключим Крутицкого, - сказал Бен, - он как раз сильно Интернетом увлекся. Илья говорил, Крутицкий собирается инвестировать примерно полсотню штук в Тимову студию. Часть денег можно перекинуть на журнал. И будет нам наш русский Wired.
- Ну, Wired мы уже переросли, - сказал Андрей.
- Давай ты будешь поменьше трепать, - сказал Тим Бену. - Я понимаю, мы все вместе работаем, но… мы пока с Владом ничего не подписали, так что все еще может накрыться.
Что такое Интернет? Место, куда можно вложить деньги, объект инвестиций, будущее рекламного бизнеса.
Глеб понял, что потерял нить беседы. Больше всего его занимало, как бы не свалиться с шара. За спиной словно раскрывалась пропасть. "Из Африки он, что ли, эту траву привез?" - подумал Глеб.
- Послушайте, - сказал Андрей, - мы типа должны решить еще один вопрос: как мы назовем наш журнал?
- Главное, чтоб не было слова "Интернет", - сказал Шаневич, - все эти "Мир Интернет", "Планета Интернет", "Галактика Интернет" надоели хуже горькой редьки.
- Давайте назовем просто "Интернет", - предложил Глеб, решив, что надо хоть что-то сказать.
На него посмотрели так, что он сразу понял: все догадались, что он обкурился. Что такое Интернет? Тот же журнал.
- Я предлагаю "Хрусталь", - сказал Бен. - Во-первых, потому что Хрустальный - он и есть Хрустальный, во-вторых, потому, что какое название мы выберем сейчас - неважно. Мы должны работать так, чтобы оно стало крутым брэндом.
- И в-третьих, - подхватил Андрей, - в этом есть как бы эзотерические коннотации: хрустальный шар, предсказания будущего, весь этот нью-эйдж.
При слове "будущее" Глеб внезапно понял, отчего кружится голова. У него на глазах начиналась новая эпоха. Будто он слышал, как Галич пишет "Леночку" или Высоцкий - "Татуировку". Или, скажем, смотрит через плечо Галуа, когда тот набрасывает основы теории групп. Никто из собравшихся об этом не говорил, но все понимали: все, что случится в русском Интернете, будет теперь делиться на "до "Хрусталя" и "после "Хрусталя".
Что такое Интернет? То же обещание будущего, обетование грядущего, силы, славы, денег, истории.
- А писать его, отец, надо вот так, - сказал Арсен и написал: KHRUSTAL. - Тут есть Ru, даже RUS есть, странное сочетание KH, и домен сразу ясен.
- И еще есть Сталин, - сказал Ося. - И это очень правильно для нас, евразийцев.
- А чтобы было ясно, о чем речь, - сказал Шаневич, - назвать его надо KHRUSTAL.Ru.
Дальше Глеб помнил смутно: Андрей рисовал на бумажке схемы со стрелочками - структуру будущего журнала. По обкурке было ничего не понятно, и Глеб прикидывал, как лучше изобразить логотип. Написал слово "хрусталь" по-русски и в английской транскрипции, а потом, вспомнив, что сказала утром Снежана, приписал к словам khrustal и "хрусталь" их смесь - xpyctal.
Что такое Интернет? Та же сеть, паутина, черный лак ногтей в серой паутинке чулка.
- Смотри, - объяснял Глеб после совещания, - вот можно сделать буквы такими округлыми, будто из шаров. А еще можно использовать эффекты в CorelDraw и сделать их такими… ну, я сейчас покажу.
Глеб уже пошел к компьютеру, но Андрей его удержал.
- Подожди, - сказал он, - ты мне скажи, а это что такое?
Его палец указывал на последнее слово.
- А, это… - протянул Глеб. - Это просто так, я думал, как можно латиницей…
Шаневич, который тихо беседовал с Арсеном, неожиданно хлопнул Глеба по плечу:
- Не стесняйся, парень, со всеми бывает!
- С тобой тоже? - изумился Андрей.
- Ну уж нет. Мне как-то и без Снежаны есть чем себя развлечь. И вообще, должны же быть в Интернете места, куда я не хожу. Что я, каждой бочке затычка?
- Ты сказал, отец, - засмеялся Арсен.
- Ребята, вы объясните… - начал было Глеб, но смех внезапно смолк, будто по команде. Глеб обернулся: в дверях стояла Снежана с телефонной трубкой в руке. Глядя на Арсена, Снежана сказала:
- Это тебя, Глеб.
Глеб извинился и взял трубку.
- Алло.
- Привет, это Оксана, - услышал он. - Не узнаешь?
- Узнаю, конечно, - ответил Глеб, вспомнил Абрамова, подумал: Сегодня прямо какой-то день встречи выпускников, спросил: - Ты что, в Москве?
- Я завтра улетаю. Извини, что в последний момент.
- А откуда у тебя номер? - сообразил Глеб.
- Мне Емеля дал, - сказала Оксана. - Я с ним виделась неделю назад. Он процветает.
8
9
И Тим Шварцер добьется успеха на рынке книжного дизайна, помяните мое слово.
Пипл в последнее время не просто хавает - жрет".
Что такое Интернет? Та же старушка у подъезда, собрание сплетен, коллекция слухов.
- Да, серьезный наезд, - сказал Бен, прочитав финал из-за плеча Глеба, - очень круто.
- За что она его так?
- Не знаю, - улыбнулся Бен. - Я, прежде всего, думаю, это не она, а он. Спит голая под льняным одеялом, и все мечтают под него залезть - ясно же, что мужик писал, развлекался. Вообще, в Сети есть твердое правило: чем сексуальней девушка, тем больше шансов, что она - мужик.
- По-моему, - откликнулся Андрей, оторвавшись от своего компьютера, - это все неважно. Я бы ввел правило "презумпции виртуальности": мы должны верить тому, что виртуальный персонаж о себе говорит, до тех пор, пока не узнаем иного. Тогда Маша Русина - типа, девушка 25 лет, Май Иванович Мухин - русский пенсионер, живущий в Эстонии, а Леня Делицын - русский сейсмолог, работающий в Массачусетсе.
- В Висконсине, - поправил Бен.
- Да, в Висконсине. И лишь когда к нам в офис заявится, типа, здоровый амбал с бородой до пупа и скажет, что Маруся - это он, мы сможем подвергнуть сомнению ее существование.
В дверном проеме появилась бритая голова Шварцера. Судя по всему, он и побрился только для того, чтобы придать себе дизайнерскую завершенность.
- Ты мне скажи, - обратился он к Андрею, - мы будем сегодня работать или нет? У меня встреча в министерстве через два часа.
Взгляд Тима упал на экран Глебова компьютера, и лицо его исказилось, словно по монитору прошла рябь, как от перепада напряжения.
- Ты посмотри, а, - сказал он. - Опять эта барышня. Видимо, я не заметил ее заигрываний.
- А она заигрывала? - спросил Бен. - Круто.
- Прикинь сам, - ответил Шварцер, - я думаю, это работа конкурентов. Подумай, кому еще такое может быть выгодно? Я, наверное, попрошу крышу какого-нибудь заказчика с ней разобраться. Мешает работать.
Чтобы не смущать Шварцера, Глеб нажал Alt-Tab и вызвал окно "Фотошопа" с заготовкой для сайта. Брезгливое выражение не покинуло лица знаменитого дизайнера. Глянув в монитор, он буркнул:
- Это еще что за говно? - и вышел.
- Не бери в голову, - сказал Бен, - это он всегда так говорит. Присказка у него такая.
Все перешли в большую комнату. В честь совещания стол освободили от бумажек и мусора. Шаневич сидел в большом кресле и разговаривал с Арсеном. Увидев Андрея, сказал:
- Ты нам чаю не принесешь?
- Сейчас, - ответил Андрей, но Тим вмешался:
- Ты чего? Смотри, ты же главный редактор. Ты не должен бегать за чаем. Попроси Нюру.
- Она приболела сегодня, - ответил Андрей. - И я не вижу ничего зазорного в том, чтобы, типа, самому сходить за чаем.
- Ты не прав, - сказал Тим, - Ты должен уметь себя поставить. Они все, - Тим кивнул на Бена и Глеба, - будут работать, только если почувствуют в тебе настоящую силу. Это как на выборах: победить может только настоящий харизматик.
- Интернет, - возразил Андрей, - это отсутствие иерархии, отказ от механизма коллективной репрезентации. Это идея равенства в чистом виде. Идея "себя поставить" ему противопоказана.
- Короче, я схожу, - сказал Глеб.
На кухне он застал Осю, Муфасу и Снежану. Муфаса только забил косяк и как раз прикуривал.
- Наркотики, - говорил Ося, по обыкновению размахивая руками, - это не наш путь. У нас, русских, есть традиционные славянские психоделики. Например, брага и пиво. Наркотики же сегодня - это агент влияния Запада, диверсия общества спектакля в сакральное тело России.
Сегодня его борода растрепалась больше обычного. Нарисованный на футболке человек, бородатый и нечесаный, как сам Ося, выглядывал из-под расстегнутой фланелевой рубашки.
- А трава? - спросил Глеб, затягиваясь.
- Даже трава, - убежденно сказал Ося. - Я верю, что где-нибудь на Ямайке или, не знаю, в Азии трава - по-настоящему чистое, благое деяние. Но скажи - ты ее сам вырастил?
- Нет, - ответил Муфаса. - У барыги взял.
- О том я и говорю, - кивнул Ося. - Первое поколение русской психоделической революции не понимало, какую вызовет волну коммерциализации наркотиков. Поэтому следует добиваться полной легализации, чтобы каждый мог сам себе вырастить траву, не опасаясь ментов. А пока идеологически вообще не следует их употреблять. - С этими словами он взял у Глеба косяк и продолжал: - Но, с другой стороны, поскольку я осознал механизм, я могу и потреблять. Скажем, как дзэн-буддист может есть рыбу. Или как блицкриг финансировался еврейским золотом.
И Ося с удовольствием затянулся.
- Я поняла, - сказала Снежана. - В "Палп фикшн" Траволта потому жахается герычем, что у него тоже осознание.
- Герыч, - сказал Ося, переведя дыхание, - это же для дебилов. Тех, кто употребляет героин, надо лишить гражданских прав, как рабов и женщин в старой Америке. При этом герыч тоже надо легализовать - чтобы вся мразь сама себя потравила. Евразийский вариант старой доброй нацистской евгеники. Об этом много пишут в Интернете.
Что такое Интернет? Тот же разговор по обкурке, состязание в остроумии, кухонный треп.
Они добили косяк, и Глеб попросил Осю помочь отнести чай. Взяв две чашки, Ося сказал "запретить надо только алкоголь и табак" и пошел в гостиную. Обсуждение было в самом разгаре:
- Поймите, - говорил Тим, - для раскрутки есть прекрасный ход: премия. Надо выдумать премию, которую наш журнал будет вручать лучшим сайтам. На самом деле, это будет означать, что лучшие сайты бесплатно вешают наш логотип, который ведет прямо на нашу морду.
Глеб поставил чашки на стол и увидел, что свободных стульев больше нет. Пришлось оседлать большой резиновый шар, неясно откуда взявшийся в комнате. Некоторое время Глеб рассматривал кавер от аукцыоновского "Как я стал предателем", но потом сосредоточился.
- Меня, - говорил Андрей, - больше волнуют идеологические моменты. Что такое Интернет? То же сакральное пространство, противовес обычному, профанному, оффлайновому. Неслучайно умершие вечно живы в Интернете… или типа того. И одна из задач журнала - способствовать осознанию этого факта, факта сакральности. Нормально?
- Он прав, - сказал Ося, почесывая бороду. - Я на днях то же самое читал у Дугина. Сакрализация вообще должна быть нашей евразийской целью - в данном случае сакрализация Интернета.
- Сакрализация - это круто, - сказал Бен, - а вот если бы ты делал журнал про свиноводство, ты бы и свиноводство сакрализировал?
- Конечно, - кивнул Ося, - я бы вне сомнения сакрализировал свиноводство. Чомски писал по схожему поводу…
- Я бы, отец, тогда вышел из редколлегии, - перебил его Арсен. - По религиозным соображениям.
- Ты, кстати, скоро возвращаешься в Обетованную? - спросил Шаневич.
- Недели через две, наверное, - пожал плечами Арсен. - А скажи, Илья, как мы это будем?… - И он сделал пальцами жест, словно пересчитывал купюры.
"Масонский знак", - подумал Глеб, чувствуя, что трава зацепила. Он курил всего третий раз в жизни, и потому полузабытое ощущение снова напомнило ему о Тане.
- Реально, - ответил Шаневич, - у меня есть начальные деньги.
- А потом подключим Крутицкого, - сказал Бен, - он как раз сильно Интернетом увлекся. Илья говорил, Крутицкий собирается инвестировать примерно полсотню штук в Тимову студию. Часть денег можно перекинуть на журнал. И будет нам наш русский Wired.
- Ну, Wired мы уже переросли, - сказал Андрей.
- Давай ты будешь поменьше трепать, - сказал Тим Бену. - Я понимаю, мы все вместе работаем, но… мы пока с Владом ничего не подписали, так что все еще может накрыться.
Что такое Интернет? Место, куда можно вложить деньги, объект инвестиций, будущее рекламного бизнеса.
Глеб понял, что потерял нить беседы. Больше всего его занимало, как бы не свалиться с шара. За спиной словно раскрывалась пропасть. "Из Африки он, что ли, эту траву привез?" - подумал Глеб.
- Послушайте, - сказал Андрей, - мы типа должны решить еще один вопрос: как мы назовем наш журнал?
- Главное, чтоб не было слова "Интернет", - сказал Шаневич, - все эти "Мир Интернет", "Планета Интернет", "Галактика Интернет" надоели хуже горькой редьки.
- Давайте назовем просто "Интернет", - предложил Глеб, решив, что надо хоть что-то сказать.
На него посмотрели так, что он сразу понял: все догадались, что он обкурился. Что такое Интернет? Тот же журнал.
- Я предлагаю "Хрусталь", - сказал Бен. - Во-первых, потому что Хрустальный - он и есть Хрустальный, во-вторых, потому, что какое название мы выберем сейчас - неважно. Мы должны работать так, чтобы оно стало крутым брэндом.
- И в-третьих, - подхватил Андрей, - в этом есть как бы эзотерические коннотации: хрустальный шар, предсказания будущего, весь этот нью-эйдж.
При слове "будущее" Глеб внезапно понял, отчего кружится голова. У него на глазах начиналась новая эпоха. Будто он слышал, как Галич пишет "Леночку" или Высоцкий - "Татуировку". Или, скажем, смотрит через плечо Галуа, когда тот набрасывает основы теории групп. Никто из собравшихся об этом не говорил, но все понимали: все, что случится в русском Интернете, будет теперь делиться на "до "Хрусталя" и "после "Хрусталя".
Что такое Интернет? То же обещание будущего, обетование грядущего, силы, славы, денег, истории.
- А писать его, отец, надо вот так, - сказал Арсен и написал: KHRUSTAL. - Тут есть Ru, даже RUS есть, странное сочетание KH, и домен сразу ясен.
- И еще есть Сталин, - сказал Ося. - И это очень правильно для нас, евразийцев.
- А чтобы было ясно, о чем речь, - сказал Шаневич, - назвать его надо KHRUSTAL.Ru.
Дальше Глеб помнил смутно: Андрей рисовал на бумажке схемы со стрелочками - структуру будущего журнала. По обкурке было ничего не понятно, и Глеб прикидывал, как лучше изобразить логотип. Написал слово "хрусталь" по-русски и в английской транскрипции, а потом, вспомнив, что сказала утром Снежана, приписал к словам khrustal и "хрусталь" их смесь - xpyctal.
Что такое Интернет? Та же сеть, паутина, черный лак ногтей в серой паутинке чулка.
- Смотри, - объяснял Глеб после совещания, - вот можно сделать буквы такими округлыми, будто из шаров. А еще можно использовать эффекты в CorelDraw и сделать их такими… ну, я сейчас покажу.
Глеб уже пошел к компьютеру, но Андрей его удержал.
- Подожди, - сказал он, - ты мне скажи, а это что такое?
Его палец указывал на последнее слово.
- А, это… - протянул Глеб. - Это просто так, я думал, как можно латиницей…
Шаневич, который тихо беседовал с Арсеном, неожиданно хлопнул Глеба по плечу:
- Не стесняйся, парень, со всеми бывает!
- С тобой тоже? - изумился Андрей.
- Ну уж нет. Мне как-то и без Снежаны есть чем себя развлечь. И вообще, должны же быть в Интернете места, куда я не хожу. Что я, каждой бочке затычка?
- Ты сказал, отец, - засмеялся Арсен.
- Ребята, вы объясните… - начал было Глеб, но смех внезапно смолк, будто по команде. Глеб обернулся: в дверях стояла Снежана с телефонной трубкой в руке. Глядя на Арсена, Снежана сказала:
- Это тебя, Глеб.
Глеб извинился и взял трубку.
- Алло.
- Привет, это Оксана, - услышал он. - Не узнаешь?
- Узнаю, конечно, - ответил Глеб, вспомнил Абрамова, подумал: Сегодня прямо какой-то день встречи выпускников, спросил: - Ты что, в Москве?
- Я завтра улетаю. Извини, что в последний момент.
- А откуда у тебя номер? - сообразил Глеб.
- Мне Емеля дал, - сказала Оксана. - Я с ним виделась неделю назад. Он процветает.
8
Дела обстояли хуже некуда. Емеля понял это на следующее утро, но два дня пытался убедить себя: можно отыграть назад или хотя бы оттянуть неизбежное. Тщетно: вскоре не только Емеле, но всем в офисе стало ясно - это конец. Деньги исчезли. В одном из звеньев хитроумной цепочки, выстроенной Абрамовым и Крутицким, случился сбой - неважно, случайный или намеренный. И теперь, вместо обычных комиссионных, на фирме повисал долг в полмиллиона долларов - сумма, превосходящая годовой оборот "Лямбды плюс". Будь Абрамов в офисе, он мог бы добраться до Крутицкого, понять, что происходит, разрулить ситуацию. Но сотовый молчал, а липкий страх постепенно затоплял Емелин живот, точно фантастическая капля из старого фильма, что росла и росла, пока не поглотила весь мир.
К вечеру третьего дня пришло спокойствие. Скрыть случившееся не удалось. Вернется Абрамов, будет разбираться с долгом - а пока остается радоваться, что ни Ирки, ни Кости нет дома: Емеля с ужасом вспоминал истории о людях, выбивающих долг быстро и бессмысленно. Будто нет цивилизованных методов: продажа квартиры, отработка в рассрочку, донорство органов, в конце концов. Все лучше проломленного черепа и утюга на спине.
На всякий случай вчера взял из рабочего сейфа пистолет, купленный еще в кооперативные годы. Патроны валялись дома на антресолях, достал, зарядил, вспомнил: толком не знает, как стрелять. Когда рукоятка легла в ладонь, неожиданно обрадовался. По крайней мере, если они придут, встретит с оружием в руках. Мальчишеская радость тридцатилетнего мужчины, в детстве посмотревшего все гэдээровские фильмы с Гойко Митичем и все французские - с Аленом Делоном. Как они пели в школе, и тяжелый АКМ наперевес. А еще: я и верный мой друг карабин. Емеля взвел курок, прицелился в зеркало, сказал себе: Еще не вечер, друг, еще не вечер.
Вместе с патронами нашел на антресолях альбом выпускного класса - кожаный, с эмблемой пятой школы на обложке. Валерка Вольфсон тогда еще пошутил: лучше бы золотом написали "КУРЯНЬ - ДРЯНЬ", негласный девиз школы, проклятие Курянникову, директору, присланному из РОНО после знаменитого погрома 1972 года. Ни Вольфсон, ни Емеля никогда не встречали Куряня, ныне пенсионера республиканского значения, но твердо знали: когда Высоцкий поет в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, он имеет в виду лозунг "Курянь - дрянь". Во всяком случае, так говорили выпускники, побывавшие в Париже.
Альма матер, альма матер. Вот они все, по алфавиту. В лыжных курточках щенята и всего одна смерть. Все тридцать пять, точнее, тридцать шесть человек. Виктор Абрамов - еще в очках, не в линзах, с лицом типичного умника, отличника-хулигана, классического персонажа матшкольного фольклора. Глеб Аникеев, уже полнеющий, с полуулыбкой, тогда казавшейся нагловатой, а сегодня - скорее, нерешительной. Валерка Вольфсон, напротив, улыбается широко, словно знает: через десять лет окажется в Америке, там положено улыбаться. Феликс Ляхов, единственный из всех уже в школе выглядел мужчиной, мужиком, с прищуром и заметными усиками. Светка Лунева, еще не растолстевшая после двух детей, но такая же - не то погружена в себя, не то просто дурочка. Ирка - довольная, улыбчивая, какой он ее и полюбил через три года, встретив первого сентября в школе. Оксана - сосредоточенная, задумчивая брюнетка, в которую был влюблен в седьмом классе, когда все только поступили. Тогда Оксана казалась Емеле романтической героиней, но к десятому классу это прошло: Марина вытеснила всех женщин - и надолго. А вот и он сам, Миша Емельянов, простодушно радостный, явно не подозревающий, что через дюжину лет будет рассматривать альбом, стараться не думать о долге в полмиллиона долларов. Скажи кто тогда - только рассмеялся бы. Откуда полмиллиона, когда и 20 копеек на мороженое не найти.
И, наконец, Марина Царёва, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.
В конце концов они оказались в одной постели. Это был не второй раз и даже не пятый. Случилось как-то само: обнял в прихожей, она подставила губы, а через три минуты, когда руки уже нащупывали под кофточкой застежку лифчика, сказала: Я только в душ схожу.
Деловитость тона чуть покоробила, но подумал: наверно, у Марины больше опыт. Рано вышла замуж, развелась, десять лет сама воспитывала сына… вряд ли жила монашкой. Известно, на что приходится идти безработным девушкам. Хочется верить, для должности операционистки ей не пришлось ложиться под линейного менеджера банка, тем более, она и проработала там всего ничего: отделение закрыли, и Емеле пришлось устраивать Марину к знакомым. Но все равно, вот он стоит в прихожей (сердце бьется, член пульсирует), он стоит - и зябко вздрагивает, словно это - первый раз, словно он еще мальчик, а не мужчина, муж, отец шестилетнего сына.
Марина вышла, закутанная в большое Костино полотенце, сразу пошла в спальню, кивнув в сторону ванной: мол, теперь твоя очередь. Емеля смутился: он даже постель не сменил. Как они будут заниматься сексом на простынях, где недавно спала Ирка?
Потом, снова и снова вспоминая, говорил себе: это был не секс, это был - впервые за много лет - акт любви. Никого он не любил, как Марину той ночью, - потому что сквозь морщины на лице, сквозь жировые складки на теле, сквозь увядшую кожу пробивалась та девочка, которую он увидел на большой перемене в девятом классе и задохнулся - ему казалось, навсегда. В этом акте любви тринадцать лет аннигилировали, да и они двое исчезли, словно элементарные частицы.
Эта ночь была самой важной в его жизни. Несколько дней спустя в машине ткнул в магнитолу старую каэспэшную кассету, покойный Визбор запел про тот ручей у янтарной сосны, и Емеля сразу все понял. Эта ночь и есть тот самый кусочек огня, то место, где Марина, его лесное солнышко, всегда будет ждать, что бы ни случилось. Место, где они оба настоящие, где нет ни прожитых лет, ни прошлого, ни будущего.
Телефонный звонок. Это должна быть Марина, Емеля уверен: это Марина, не зря он уже двадцать минут глядит на ее фотографию, словно пытается дозвониться по волшебному телефону всех влюбленных. Два дня Маринин домашний молчал, на работе застал с пятого звонка, она сказала извини, не могу сейчас, я перезвоню - и все.
Емеля берет трубку. Незнакомый мужской голос называет его по имени. Емеля отвечает: Да, это я. Голос ему сразу не нравится.
- Не держи нас за лохов. - говорит Емеле собеседник, - Думаешь, отправил сына к бабке и всех кинул?
- Я не понимаю…
- Все ты, блядь, понимаешь. Поллимона грина за тобой, понял? У тебя есть сутки. Подписался - отвечай за базар.
Короткие гудки. Емеля роняет трубку на рычаг. Он ошибался: это было не спокойствие, нет - безразличие, холодное, гнилое отчаяние человека, лишенного надежды. Марина, почему ты мне не позвонила, думает он. Надо бежать, спасать сына, что-то делать, но нет ни решимости, ни сил. Взводит курок, кладет пистолет на стол, перелистывает две чистые страницы. Марина, как всегда, последняя по алфавиту и лишь потом, отдельно ото всех, - любительская фотография Леши Чаковского. В узорной тени деревьев он прикрывает ладонью глаза, словно хочет спрятаться от близкого и неизбежного будущего.
Емеля понимает, что делать. И не было судьбы у нас другой, бормочет он, набирает номер ВэЭна, говорит:
- Владлен Николаевич, это Михаил Емельянов из "Лямбды плюс". Мне тут несколько минут назад звонили ваши люди. Они угрожали моему ребенку и моим родным…
- Я вас не понимаю, - очень спокойно отвечает ВэЭн. - Я думаю, вы что-то путаете.
- Дослушайте меня! - кричит Емеля. - Дело даже не в том, что у меня нет таких денег, да, их у меня действительно нет. Но я хочу сказать: я не позволю угрожать моим близким!
- Это, вероятно, какое-то недоразумение, Михаил. Я никому не угрожаю, - говорит ВэЭн. - И вы, конечно, не должны позволять угрожать вашим близким. И поэтому вы собираетесь отдать деньги, так?
- Я не могу отдать деньги, но я могу сделать кое-что другое, - шепчет Емеля.
- И что же? - В голосе ВэЭн - усталость человека, который много раз вел подобные беседы и знает их бесплодность.
- А вот что, - быстро, стараясь не думать, Емеля сует дуло в рот.
Сгустки крови летят Чаку в черно-белое лицо.
К вечеру третьего дня пришло спокойствие. Скрыть случившееся не удалось. Вернется Абрамов, будет разбираться с долгом - а пока остается радоваться, что ни Ирки, ни Кости нет дома: Емеля с ужасом вспоминал истории о людях, выбивающих долг быстро и бессмысленно. Будто нет цивилизованных методов: продажа квартиры, отработка в рассрочку, донорство органов, в конце концов. Все лучше проломленного черепа и утюга на спине.
На всякий случай вчера взял из рабочего сейфа пистолет, купленный еще в кооперативные годы. Патроны валялись дома на антресолях, достал, зарядил, вспомнил: толком не знает, как стрелять. Когда рукоятка легла в ладонь, неожиданно обрадовался. По крайней мере, если они придут, встретит с оружием в руках. Мальчишеская радость тридцатилетнего мужчины, в детстве посмотревшего все гэдээровские фильмы с Гойко Митичем и все французские - с Аленом Делоном. Как они пели в школе, и тяжелый АКМ наперевес. А еще: я и верный мой друг карабин. Емеля взвел курок, прицелился в зеркало, сказал себе: Еще не вечер, друг, еще не вечер.
Вместе с патронами нашел на антресолях альбом выпускного класса - кожаный, с эмблемой пятой школы на обложке. Валерка Вольфсон тогда еще пошутил: лучше бы золотом написали "КУРЯНЬ - ДРЯНЬ", негласный девиз школы, проклятие Курянникову, директору, присланному из РОНО после знаменитого погрома 1972 года. Ни Вольфсон, ни Емеля никогда не встречали Куряня, ныне пенсионера республиканского значения, но твердо знали: когда Высоцкий поет в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, он имеет в виду лозунг "Курянь - дрянь". Во всяком случае, так говорили выпускники, побывавшие в Париже.
Альма матер, альма матер. Вот они все, по алфавиту. В лыжных курточках щенята и всего одна смерть. Все тридцать пять, точнее, тридцать шесть человек. Виктор Абрамов - еще в очках, не в линзах, с лицом типичного умника, отличника-хулигана, классического персонажа матшкольного фольклора. Глеб Аникеев, уже полнеющий, с полуулыбкой, тогда казавшейся нагловатой, а сегодня - скорее, нерешительной. Валерка Вольфсон, напротив, улыбается широко, словно знает: через десять лет окажется в Америке, там положено улыбаться. Феликс Ляхов, единственный из всех уже в школе выглядел мужчиной, мужиком, с прищуром и заметными усиками. Светка Лунева, еще не растолстевшая после двух детей, но такая же - не то погружена в себя, не то просто дурочка. Ирка - довольная, улыбчивая, какой он ее и полюбил через три года, встретив первого сентября в школе. Оксана - сосредоточенная, задумчивая брюнетка, в которую был влюблен в седьмом классе, когда все только поступили. Тогда Оксана казалась Емеле романтической героиней, но к десятому классу это прошло: Марина вытеснила всех женщин - и надолго. А вот и он сам, Миша Емельянов, простодушно радостный, явно не подозревающий, что через дюжину лет будет рассматривать альбом, стараться не думать о долге в полмиллиона долларов. Скажи кто тогда - только рассмеялся бы. Откуда полмиллиона, когда и 20 копеек на мороженое не найти.
И, наконец, Марина Царёва, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.
В конце концов они оказались в одной постели. Это был не второй раз и даже не пятый. Случилось как-то само: обнял в прихожей, она подставила губы, а через три минуты, когда руки уже нащупывали под кофточкой застежку лифчика, сказала: Я только в душ схожу.
Деловитость тона чуть покоробила, но подумал: наверно, у Марины больше опыт. Рано вышла замуж, развелась, десять лет сама воспитывала сына… вряд ли жила монашкой. Известно, на что приходится идти безработным девушкам. Хочется верить, для должности операционистки ей не пришлось ложиться под линейного менеджера банка, тем более, она и проработала там всего ничего: отделение закрыли, и Емеле пришлось устраивать Марину к знакомым. Но все равно, вот он стоит в прихожей (сердце бьется, член пульсирует), он стоит - и зябко вздрагивает, словно это - первый раз, словно он еще мальчик, а не мужчина, муж, отец шестилетнего сына.
Марина вышла, закутанная в большое Костино полотенце, сразу пошла в спальню, кивнув в сторону ванной: мол, теперь твоя очередь. Емеля смутился: он даже постель не сменил. Как они будут заниматься сексом на простынях, где недавно спала Ирка?
Потом, снова и снова вспоминая, говорил себе: это был не секс, это был - впервые за много лет - акт любви. Никого он не любил, как Марину той ночью, - потому что сквозь морщины на лице, сквозь жировые складки на теле, сквозь увядшую кожу пробивалась та девочка, которую он увидел на большой перемене в девятом классе и задохнулся - ему казалось, навсегда. В этом акте любви тринадцать лет аннигилировали, да и они двое исчезли, словно элементарные частицы.
Эта ночь была самой важной в его жизни. Несколько дней спустя в машине ткнул в магнитолу старую каэспэшную кассету, покойный Визбор запел про тот ручей у янтарной сосны, и Емеля сразу все понял. Эта ночь и есть тот самый кусочек огня, то место, где Марина, его лесное солнышко, всегда будет ждать, что бы ни случилось. Место, где они оба настоящие, где нет ни прожитых лет, ни прошлого, ни будущего.
Телефонный звонок. Это должна быть Марина, Емеля уверен: это Марина, не зря он уже двадцать минут глядит на ее фотографию, словно пытается дозвониться по волшебному телефону всех влюбленных. Два дня Маринин домашний молчал, на работе застал с пятого звонка, она сказала извини, не могу сейчас, я перезвоню - и все.
Емеля берет трубку. Незнакомый мужской голос называет его по имени. Емеля отвечает: Да, это я. Голос ему сразу не нравится.
- Не держи нас за лохов. - говорит Емеле собеседник, - Думаешь, отправил сына к бабке и всех кинул?
- Я не понимаю…
- Все ты, блядь, понимаешь. Поллимона грина за тобой, понял? У тебя есть сутки. Подписался - отвечай за базар.
Короткие гудки. Емеля роняет трубку на рычаг. Он ошибался: это было не спокойствие, нет - безразличие, холодное, гнилое отчаяние человека, лишенного надежды. Марина, почему ты мне не позвонила, думает он. Надо бежать, спасать сына, что-то делать, но нет ни решимости, ни сил. Взводит курок, кладет пистолет на стол, перелистывает две чистые страницы. Марина, как всегда, последняя по алфавиту и лишь потом, отдельно ото всех, - любительская фотография Леши Чаковского. В узорной тени деревьев он прикрывает ладонью глаза, словно хочет спрятаться от близкого и неизбежного будущего.
Емеля понимает, что делать. И не было судьбы у нас другой, бормочет он, набирает номер ВэЭна, говорит:
- Владлен Николаевич, это Михаил Емельянов из "Лямбды плюс". Мне тут несколько минут назад звонили ваши люди. Они угрожали моему ребенку и моим родным…
- Я вас не понимаю, - очень спокойно отвечает ВэЭн. - Я думаю, вы что-то путаете.
- Дослушайте меня! - кричит Емеля. - Дело даже не в том, что у меня нет таких денег, да, их у меня действительно нет. Но я хочу сказать: я не позволю угрожать моим близким!
- Это, вероятно, какое-то недоразумение, Михаил. Я никому не угрожаю, - говорит ВэЭн. - И вы, конечно, не должны позволять угрожать вашим близким. И поэтому вы собираетесь отдать деньги, так?
- Я не могу отдать деньги, но я могу сделать кое-что другое, - шепчет Емеля.
- И что же? - В голосе ВэЭн - усталость человека, который много раз вел подобные беседы и знает их бесплодность.
- А вот что, - быстро, стараясь не думать, Емеля сует дуло в рот.
Сгустки крови летят Чаку в черно-белое лицо.
9
- Очень трогательно, что в Москве еще встречаются на кухнях, - говорит Оксана, устраиваясь поудобней. Странно, думает Глеб, полтора года никто не заходил, а вчера на этом же стуле сидела Снежана, я массировал ей стопы.
- А где встречаются в Нью-Йорке? - спрашивает он.
За пять лет, что они не виделись, Оксана почти не изменилась. Может, чуть пополнела, а между бровями пролегла вертикальная морщина.
- В Нью-Йорке? Там же, где в Берлине и вообще везде - в городе. В кафе, в ресторанах, в клубах… кто как любит.
Оксана уехала еще в девяностом, вместе с мужем Аликом Шапиро. В Израиле, к собственному удивлению, стремительно развелась, на одно лето вернулась в Москву, потом перебралась в Германию, поступила в какую-то школу фотографии, вышла замуж за американского фотографа Гэри Эфрона и уехала вместе с ним в Бруклин.
- Не жалеешь, что уехала? - спрашивает Глеб.
Оксана пожимает плечами.
- Все спрашивают, - говорит она. - Можно подумать, вы остались.
Глеб кивает. Да, в этом смысле он уехал сразу после школы, встретив Таню. Студентка выпускного курса МАрхИ заставила позабыть комфортный заповедник московских матшкол. Ее подруги матерились, вслух обсуждали, кто с кем спал, и различали оттенки цветов, а не языки программирования. Ему тогда казалось - это настоящая жизнь. Сейчас и она закончилась; оказалось, Танин мир и мир пятой школы - равно ненастоящие, виртуальные: оба исчезли, словно их и не было никогда. Разве что Снежана немного напоминала Таниных подруг, но для Глеба она - словно тень на стекле, смутная и прозрачная. Видение за вуалью, черный лак в белесой паутине чулка.
- Мы все изменились, - говорит он.
- Да, - соглашается Оксана. - И, знаешь, я счастлива, что уехала. Познакомилась с Гэри, кучей других людей… я, кстати, никогда не любила матшкольных мальчиков.
- Да ты и математику никогда не любила, - говорит Глеб, - Для меня всегда было загадкой, как ты к нам вообще попала.
- Родители считали - хорошая школа, - пожимает плечами Оксана. - Ну, в общем, оказались правы. Но в математике я, конечно, ничего не смыслила. Я, наверное, единственная выпускница пятой школы, которая с треском пролетела на мехмате не по пятой графе, а по причине полного невежества.
Совпадение номера школы и графы "национальность" в советском паспорте всегда было темой шуток. Вспоминали, что одной из официальных причин погрома 1972 года называли "однородный национальный и классовый состав учителей и учащихся". Можно сказать, объект гордости пятишкольников: они свысока смотрели на выпускников 97-ой, называвших себя "девяностосемитами". Говорили, что известный анекдот ("Как ваша фамилия?" - "Рабинович". - "Я вижу, что вы рабинович, я спрашиваю вашу фамилию"), - реальный разговор одного учителя с новой ученицей.
Впрочем, когда в пятой школе учился Глеб, это было только легендой: евреев в классе было, конечно, много, но никак не больше трети - даже если учитывать дробные доли. Одноклассники любили считать - и потому каждый выпускник отлично помнил, сколько у кого еврейской крови: у Вольфсона - четверть, у Абрамова - половина. Глеб всегда говорил, что у него - четверть, но уже после школы выяснил, что в действительности - ни капли, и его бабушка, Наталья Исааковна, на самом деле была из староверов.
- Я только в Германии поняла, до чего устала от бесконечных программистов, - продолжает Оксана. - Знаешь историю, как Алик, еще когда за мной ухаживал, позвал меня в гости к Якимовичу?
Глеб качает головой. Алик учился вместе с Оксаной в "керосинке", куда поступали те, кто пролетал в МГУ. Узнав о переезде Оксаны в Нью-Йорк, Глеб сразу подумал о симметрии ее судьбы: из каждого института она выходила с новым мужем, и тот увозил ее на родину предков. Следуя этой логике, Оксана должна развестись со своим Гэри - но, похоже, дальше Нью-Йорка двигаться уже некуда.
- Я сразу сказала, что не пойду: мол, вы там только о компьютерах и будете говорить. Алик поклялся, что возьмет со всех слово: при мне - ни звука о программировании и обо всем таком прочем. И вот вхожу я в комнату - и повисает тяжелая пауза. Видимо, они и впрямь Алику пообещали, а теперь всем неловко, потому что я посреди разговора вошла. И тут Якимович неуверенно начинает: "У нас тут в отделе новая лаборантка появилась. Молоденькая совсем. И как-то вечером, все уже ушли, достаю я бутылочку красненького, разливаю, мы с ней начинаем выпивать, а потом, когда она уже встает и собирается уходить, я аккуратно так прислоняю ее к стойке винчестера…" И тут вскакивает Гена: "Постой! Какая там у вас стойка?"
Глеб смеется. Ему почему-то кажется: он уже слышал когда-то эту историю. Может, от Оксаны, а может - от кого-нибудь еще.
- На самом деле, это тестовая история, - поясняет Оксана. - Настоящие программисты обычно оживляются и начинают мне объяснять, что это должна быть не стойка винчестера, а стойка процессора. Или наоборот, потому что я всегда путаю.
- Да я никакой не программист, - вздыхает Глеб. - Даже диплом по солитонам писал.
Интересно, думает он, помню я сейчас, что такое эти солитоны? Как там было у Бродского: чтобы забыть одну жизнь, нужна как минимум другая. Другая жизнь - это с Таней, и ее он прожил. Вероятно, лишь когда закончится другая жизнь, можно вспомнить первую. Так теперь и случилось.
- А ты думаешь, Зюганов может победить на выборах? - спрашивает Оксана
- Шутишь? - отвечает Глеб. - Посмотри, что по телику творится. С этим покончено. Ты скажи лучше, кого из ребят видела?
- Да почти никого, - пожимает плечами Оксана. - Вот Емелю, Ирку, Абрамова и Светку Луневу видела, благо, они вместе работают… Феликса еще - а так почти никого.
- А где встречаются в Нью-Йорке? - спрашивает он.
За пять лет, что они не виделись, Оксана почти не изменилась. Может, чуть пополнела, а между бровями пролегла вертикальная морщина.
- В Нью-Йорке? Там же, где в Берлине и вообще везде - в городе. В кафе, в ресторанах, в клубах… кто как любит.
Оксана уехала еще в девяностом, вместе с мужем Аликом Шапиро. В Израиле, к собственному удивлению, стремительно развелась, на одно лето вернулась в Москву, потом перебралась в Германию, поступила в какую-то школу фотографии, вышла замуж за американского фотографа Гэри Эфрона и уехала вместе с ним в Бруклин.
- Не жалеешь, что уехала? - спрашивает Глеб.
Оксана пожимает плечами.
- Все спрашивают, - говорит она. - Можно подумать, вы остались.
Глеб кивает. Да, в этом смысле он уехал сразу после школы, встретив Таню. Студентка выпускного курса МАрхИ заставила позабыть комфортный заповедник московских матшкол. Ее подруги матерились, вслух обсуждали, кто с кем спал, и различали оттенки цветов, а не языки программирования. Ему тогда казалось - это настоящая жизнь. Сейчас и она закончилась; оказалось, Танин мир и мир пятой школы - равно ненастоящие, виртуальные: оба исчезли, словно их и не было никогда. Разве что Снежана немного напоминала Таниных подруг, но для Глеба она - словно тень на стекле, смутная и прозрачная. Видение за вуалью, черный лак в белесой паутине чулка.
- Мы все изменились, - говорит он.
- Да, - соглашается Оксана. - И, знаешь, я счастлива, что уехала. Познакомилась с Гэри, кучей других людей… я, кстати, никогда не любила матшкольных мальчиков.
- Да ты и математику никогда не любила, - говорит Глеб, - Для меня всегда было загадкой, как ты к нам вообще попала.
- Родители считали - хорошая школа, - пожимает плечами Оксана. - Ну, в общем, оказались правы. Но в математике я, конечно, ничего не смыслила. Я, наверное, единственная выпускница пятой школы, которая с треском пролетела на мехмате не по пятой графе, а по причине полного невежества.
Совпадение номера школы и графы "национальность" в советском паспорте всегда было темой шуток. Вспоминали, что одной из официальных причин погрома 1972 года называли "однородный национальный и классовый состав учителей и учащихся". Можно сказать, объект гордости пятишкольников: они свысока смотрели на выпускников 97-ой, называвших себя "девяностосемитами". Говорили, что известный анекдот ("Как ваша фамилия?" - "Рабинович". - "Я вижу, что вы рабинович, я спрашиваю вашу фамилию"), - реальный разговор одного учителя с новой ученицей.
Впрочем, когда в пятой школе учился Глеб, это было только легендой: евреев в классе было, конечно, много, но никак не больше трети - даже если учитывать дробные доли. Одноклассники любили считать - и потому каждый выпускник отлично помнил, сколько у кого еврейской крови: у Вольфсона - четверть, у Абрамова - половина. Глеб всегда говорил, что у него - четверть, но уже после школы выяснил, что в действительности - ни капли, и его бабушка, Наталья Исааковна, на самом деле была из староверов.
- Я только в Германии поняла, до чего устала от бесконечных программистов, - продолжает Оксана. - Знаешь историю, как Алик, еще когда за мной ухаживал, позвал меня в гости к Якимовичу?
Глеб качает головой. Алик учился вместе с Оксаной в "керосинке", куда поступали те, кто пролетал в МГУ. Узнав о переезде Оксаны в Нью-Йорк, Глеб сразу подумал о симметрии ее судьбы: из каждого института она выходила с новым мужем, и тот увозил ее на родину предков. Следуя этой логике, Оксана должна развестись со своим Гэри - но, похоже, дальше Нью-Йорка двигаться уже некуда.
- Я сразу сказала, что не пойду: мол, вы там только о компьютерах и будете говорить. Алик поклялся, что возьмет со всех слово: при мне - ни звука о программировании и обо всем таком прочем. И вот вхожу я в комнату - и повисает тяжелая пауза. Видимо, они и впрямь Алику пообещали, а теперь всем неловко, потому что я посреди разговора вошла. И тут Якимович неуверенно начинает: "У нас тут в отделе новая лаборантка появилась. Молоденькая совсем. И как-то вечером, все уже ушли, достаю я бутылочку красненького, разливаю, мы с ней начинаем выпивать, а потом, когда она уже встает и собирается уходить, я аккуратно так прислоняю ее к стойке винчестера…" И тут вскакивает Гена: "Постой! Какая там у вас стойка?"
Глеб смеется. Ему почему-то кажется: он уже слышал когда-то эту историю. Может, от Оксаны, а может - от кого-нибудь еще.
- На самом деле, это тестовая история, - поясняет Оксана. - Настоящие программисты обычно оживляются и начинают мне объяснять, что это должна быть не стойка винчестера, а стойка процессора. Или наоборот, потому что я всегда путаю.
- Да я никакой не программист, - вздыхает Глеб. - Даже диплом по солитонам писал.
Интересно, думает он, помню я сейчас, что такое эти солитоны? Как там было у Бродского: чтобы забыть одну жизнь, нужна как минимум другая. Другая жизнь - это с Таней, и ее он прожил. Вероятно, лишь когда закончится другая жизнь, можно вспомнить первую. Так теперь и случилось.
- А ты думаешь, Зюганов может победить на выборах? - спрашивает Оксана
- Шутишь? - отвечает Глеб. - Посмотри, что по телику творится. С этим покончено. Ты скажи лучше, кого из ребят видела?
- Да почти никого, - пожимает плечами Оксана. - Вот Емелю, Ирку, Абрамова и Светку Луневу видела, благо, они вместе работают… Феликса еще - а так почти никого.