Феликс ставит кассету с песнями "Битлз", я обнимаю Маринку, и мы идем танцевать. Джордж Харрисон бесконечно повторяет I Me Mine I Me Mine I Me Mine - вот и учи после этого английский, все и так понятно. На середине песни раздается звонок в дверь: полдесятого, родителям Феликса еще рано, и Глеб бежит в прихожую, надеясь, что пришла Оксана. При этом он, правда, кричит: Вольфсон, ты сестру привел с собой или как? но это не так уж важно.
В самом деле, это Оксана. У нее какое-то совсем незнакомое лицо. Остановившиеся глаза, дрожащие губы, рука судорожно сжимает ремешок сумки. Вольфсона арестовали, говорит она, и в этот момент я понимаю: мама была не права, надо спешить, потому что сердце стучит в груди и подсказывает: не успеть. Я крепче обнимаю Марину и говорю ей: Пойдем, хотя сам не знаю, куда идти и что делать, но просто нельзя так больше, времени осталось совсем немного, и мы должны спешить.
18
19
20
В самом деле, это Оксана. У нее какое-то совсем незнакомое лицо. Остановившиеся глаза, дрожащие губы, рука судорожно сжимает ремешок сумки. Вольфсона арестовали, говорит она, и в этот момент я понимаю: мама была не права, надо спешить, потому что сердце стучит в груди и подсказывает: не успеть. Я крепче обнимаю Марину и говорю ей: Пойдем, хотя сам не знаю, куда идти и что делать, но просто нельзя так больше, времени осталось совсем немного, и мы должны спешить.
18
Хорошо, что лифт починили, думает Глеб, хорошо, потому что как подниматься теперь по лестнице, мимо пророческой фразы о молодой смерти, как идти по ступенькам, с которых только вчера смыли Снежанину кровь? Хорошо, что все ведут себя, будто ничего не случилось. Как бы мы жили иначе? Что бы мы говорили друг другу при встрече? Ты знаешь, я все думаю: Снежана умерла, а мы остались такими же, как были. Так, что ли?
Нет уж, лучше подняться на лифте, пройти в квартиру, не поворачивая головы, не глядя на лестничную клетку, на ступени, на стену, с которой еще не до конца смыт иероглиф, на Снежанину беду написанный в блокноте два дня назад. Лучше здороваться с ребятами, как ни в чем не бывало, садиться за компьютер, лучше обсуждать концепцию первого номера журнала, словно до этого есть дело хоть кому-то: надо ли нам организовать виртуальную редакцию или достаточно обычной?
Хорошо, что милиции нет дела до убийства. Хорошо, что менты сказали: в подъезде на Снежану напал наркоман, который искал денег на дозу, пьяный подросток, просто маньяк-убийца. Хорошо, что никто не обратил внимания на исчезновение кухонного ножа, никто не прочитал странный иероглиф, выведенный над трупом.
Хорошо, что все идет по плану: в журнал приходят статьи, их нужно верстать, а перед этим можно прочесть. Хорошо, что есть люди, которые не знают, что вчера на лестнице в Хрустальном проезде, дом 5, была зарезана девушка двадцати двух лет, в самый свой день рождения. Хорошо, что можно читать статью на важнейшую тему: что такое "сетература" и почему будущее принадлежит именно ей. Хорошо, что можно подумать об этих новых русских словах: "сетяне" вместо "netizens", "мыло" вместо "e-mail", "гляделка" вместо "browser" и Повсеместно Протянутая Паутина вместо World Wide Web. Хорошо, что при слове "паутина" можно не вспоминать черный лак ногтей за вуалью чулка, можно не думать, связано ли убийство Снежаны с историей Маши Русиной, не думать: Снежана погибла только потому, что могла выдать того, кто лишил Шварцера денег Крутицкого.
- Мы решили некролог в Сети повесить. - В комнату вошел Андрей. - Давай я текст напишу, а ты прикинешь, как это должно на экране выглядеть. Вот, даже фотография есть.
Он протянул Глебу карточку: живая Снежана улыбалась и поднимала к объективу бокал вина, красного, как ее глаза, высвеченные вспышкой.
- Хорошая фотка, - сказал Глеб.
- Да, - кивнул Андрей, - глаза только убрать. А так нормально.
Глеб пошел к сканеру в углу. Под крышкой листок бумаги - видимо, кто-то забыл. Глеб вынул листок, пристроил фотографию Снежаны, закрыл крышку и нажал кнопку. Взгляд скользнул к листку. Теперь он его узнал: та самая страничка с иероглифом, из блокнота Снежаны.
Глеб вертел листок в руках и вспоминал, как Снежана спросила: "Это имеет ко мне отношение?" - и он ответил: "Самое непосредственное", - не подозревая, что эти слова окажутся пророческими. Что он тогда имел в виду? Что он, рисуя иероглиф, вспоминал Таню, о которой напоминала ему Снежана? Но как иероглиф попал на стену? Может, не нарисуй он его, Снежана осталась бы жива?
Он снял трубку и набрал номер, который дал ему вчера Антон.
- Олег слушает, - ответил бодрый голос. Глебу он сразу не понравился - как раз потому что бодрый.
Поначалу Олег никак не мог вспомнить Антона, но в конце концов договорился встретиться завтра на закрытии сезона в "Птюче". Решив, что у него еще есть время узнать, где находится "Птюч", Глеб повесил трубку и вернулся к компьютеру. Выставил свет на фотографии Снежаны, подчистил фон. Хорошо, что можно делать знакомые, привычные действия, хорошо, что они успокаивают. Словно фотография - не портрет умершей девушки, а обычный фотоимидж, требующий доработки.
- Посмотри, нормально? - спросил он Андрея, и тот кивнул, почти не глядя.
Глеб вернулся в "Нетскейп" и подумал, что надо бы написать этому Юлику Горскому, но вместо этого зашел на страницу, про которую говорил Феликс. Крошечный сайт, посвященный их выпуску. В качестве заставки - граффити "Курянь - дрянь" и несколько слов на французском. И мелким шрифтом примечание: снимок сделан в парижском туалете. Древняя матшкольная легенда все-таки оказалась правдой, Глеб удивился, что еще способен этому радоваться. Несколько фотографий, неполный список с адресами и е-мэйлами, форма для подписки на лист рассылки. Глеб вбил свой гласнетовский адрес и нажал кнопку "Add". Через минуту в new mail folder его Pegasus'а свалилось сообщение: Глеб включен в число подписчиков листа 5-84. Он написал несколько приветственных слов и кинул письмо на лист. Писать длинно не хотелось: не было настроения, да и транслит он не любил. Андрей же объяснил ему, что за границу лучше не писать в КОИ8, не говоря уже про виндовую кодировку: западные университетские компьютеры могут не поддерживать русских шрифтов.
- Я тебе текст послал, - сказал Андрей, и Глеб прочитал три абзаца обычных поминальных слов, за которыми, как Андрей ни старался, не чувствовалось ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал Глеб, еще хуже цифр: они притворяются, будто могут передавать эмоции.
- Отлично, - сказал он Андрею и принялся мастерить поминальную страничку.
Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона:
"Привет Гл, - писал Вольфсон транслитом, - уже собирался спать, а тут твое письмо. Классно. Как там у вас в Москве? Голубой aka Железный писал тут на днях, что Абрамов куда-то испарился, - ты не видал его часом? Я с ним последний раз говорил два года назад, когда он у меня пять тысяч занимал. Глупая получилась история: занял под большой процент, сильно выше банковского, обещал вернуть через три месяца - а потом исчез. Я сестру попросил с ним связаться, так он полгода голову морочил - все говорил "на той неделе". Но, врать не буду, все отдал, даже с процентами. Сестра написала, что последнюю сумму доносил просто совсем уж мелкими купюрами - видимо, последнее отдавал. Я ему написал тогда, что он дурак, если последнее: мы ж друзья, сказал бы, я бы подождал и процента не взял. Мне эти пять тысяч все равно погоды не делают - у нас в Силиконке такие цены, что закачаешься. Думал купить домик - но, пожалуй, подожду пару лет: цены на недвижимость должны пойти вниз, не может фанерная халупа стоить полмиллиона…"
"Понты кидает", - подумал Глеб. Странно: в нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и медного кабеля пытался воссоздать то, что давным-давно умерло. Все эти прозвища могли существовать только в мире, где секс был фигурой речи, а Бродский и Солженицын - запретными именами, в мире, который давно исчез по ту и по эту сторону океана. Разве что в виртуальной реальности подписного листа он мог воскреснуть: там тоже одни слова и никаких тел.
Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: Про Емелю уже знаю. Грустная история.
Глеб нажал на "Reply" и ответил на лист, мол, Абрамова видел несколько дней назад и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы связался со мной, - типа, остались кое-какие вещи. Глеб имел в виду карточку Visa, но решил не упоминать - мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные.
Хорошо, что нужно помнить об этом: хорошо, что в мире существуют кодировки, русские шрифты, университетские сервера и всемирная сеть Интернет - а не только подъезд дома номер пять по Хрустальному проезду, где только вчера лежала убитая Снежана.
Нет уж, лучше подняться на лифте, пройти в квартиру, не поворачивая головы, не глядя на лестничную клетку, на ступени, на стену, с которой еще не до конца смыт иероглиф, на Снежанину беду написанный в блокноте два дня назад. Лучше здороваться с ребятами, как ни в чем не бывало, садиться за компьютер, лучше обсуждать концепцию первого номера журнала, словно до этого есть дело хоть кому-то: надо ли нам организовать виртуальную редакцию или достаточно обычной?
Хорошо, что милиции нет дела до убийства. Хорошо, что менты сказали: в подъезде на Снежану напал наркоман, который искал денег на дозу, пьяный подросток, просто маньяк-убийца. Хорошо, что никто не обратил внимания на исчезновение кухонного ножа, никто не прочитал странный иероглиф, выведенный над трупом.
Хорошо, что все идет по плану: в журнал приходят статьи, их нужно верстать, а перед этим можно прочесть. Хорошо, что есть люди, которые не знают, что вчера на лестнице в Хрустальном проезде, дом 5, была зарезана девушка двадцати двух лет, в самый свой день рождения. Хорошо, что можно читать статью на важнейшую тему: что такое "сетература" и почему будущее принадлежит именно ей. Хорошо, что можно подумать об этих новых русских словах: "сетяне" вместо "netizens", "мыло" вместо "e-mail", "гляделка" вместо "browser" и Повсеместно Протянутая Паутина вместо World Wide Web. Хорошо, что при слове "паутина" можно не вспоминать черный лак ногтей за вуалью чулка, можно не думать, связано ли убийство Снежаны с историей Маши Русиной, не думать: Снежана погибла только потому, что могла выдать того, кто лишил Шварцера денег Крутицкого.
- Мы решили некролог в Сети повесить. - В комнату вошел Андрей. - Давай я текст напишу, а ты прикинешь, как это должно на экране выглядеть. Вот, даже фотография есть.
Он протянул Глебу карточку: живая Снежана улыбалась и поднимала к объективу бокал вина, красного, как ее глаза, высвеченные вспышкой.
- Хорошая фотка, - сказал Глеб.
- Да, - кивнул Андрей, - глаза только убрать. А так нормально.
Глеб пошел к сканеру в углу. Под крышкой листок бумаги - видимо, кто-то забыл. Глеб вынул листок, пристроил фотографию Снежаны, закрыл крышку и нажал кнопку. Взгляд скользнул к листку. Теперь он его узнал: та самая страничка с иероглифом, из блокнота Снежаны.
Глеб вертел листок в руках и вспоминал, как Снежана спросила: "Это имеет ко мне отношение?" - и он ответил: "Самое непосредственное", - не подозревая, что эти слова окажутся пророческими. Что он тогда имел в виду? Что он, рисуя иероглиф, вспоминал Таню, о которой напоминала ему Снежана? Но как иероглиф попал на стену? Может, не нарисуй он его, Снежана осталась бы жива?
Он снял трубку и набрал номер, который дал ему вчера Антон.
- Олег слушает, - ответил бодрый голос. Глебу он сразу не понравился - как раз потому что бодрый.
Поначалу Олег никак не мог вспомнить Антона, но в конце концов договорился встретиться завтра на закрытии сезона в "Птюче". Решив, что у него еще есть время узнать, где находится "Птюч", Глеб повесил трубку и вернулся к компьютеру. Выставил свет на фотографии Снежаны, подчистил фон. Хорошо, что можно делать знакомые, привычные действия, хорошо, что они успокаивают. Словно фотография - не портрет умершей девушки, а обычный фотоимидж, требующий доработки.
- Посмотри, нормально? - спросил он Андрея, и тот кивнул, почти не глядя.
Глеб вернулся в "Нетскейп" и подумал, что надо бы написать этому Юлику Горскому, но вместо этого зашел на страницу, про которую говорил Феликс. Крошечный сайт, посвященный их выпуску. В качестве заставки - граффити "Курянь - дрянь" и несколько слов на французском. И мелким шрифтом примечание: снимок сделан в парижском туалете. Древняя матшкольная легенда все-таки оказалась правдой, Глеб удивился, что еще способен этому радоваться. Несколько фотографий, неполный список с адресами и е-мэйлами, форма для подписки на лист рассылки. Глеб вбил свой гласнетовский адрес и нажал кнопку "Add". Через минуту в new mail folder его Pegasus'а свалилось сообщение: Глеб включен в число подписчиков листа 5-84. Он написал несколько приветственных слов и кинул письмо на лист. Писать длинно не хотелось: не было настроения, да и транслит он не любил. Андрей же объяснил ему, что за границу лучше не писать в КОИ8, не говоря уже про виндовую кодировку: западные университетские компьютеры могут не поддерживать русских шрифтов.
- Я тебе текст послал, - сказал Андрей, и Глеб прочитал три абзаца обычных поминальных слов, за которыми, как Андрей ни старался, не чувствовалось ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал Глеб, еще хуже цифр: они притворяются, будто могут передавать эмоции.
- Отлично, - сказал он Андрею и принялся мастерить поминальную страничку.
Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона:
"Привет Гл, - писал Вольфсон транслитом, - уже собирался спать, а тут твое письмо. Классно. Как там у вас в Москве? Голубой aka Железный писал тут на днях, что Абрамов куда-то испарился, - ты не видал его часом? Я с ним последний раз говорил два года назад, когда он у меня пять тысяч занимал. Глупая получилась история: занял под большой процент, сильно выше банковского, обещал вернуть через три месяца - а потом исчез. Я сестру попросил с ним связаться, так он полгода голову морочил - все говорил "на той неделе". Но, врать не буду, все отдал, даже с процентами. Сестра написала, что последнюю сумму доносил просто совсем уж мелкими купюрами - видимо, последнее отдавал. Я ему написал тогда, что он дурак, если последнее: мы ж друзья, сказал бы, я бы подождал и процента не взял. Мне эти пять тысяч все равно погоды не делают - у нас в Силиконке такие цены, что закачаешься. Думал купить домик - но, пожалуй, подожду пару лет: цены на недвижимость должны пойти вниз, не может фанерная халупа стоить полмиллиона…"
"Понты кидает", - подумал Глеб. Странно: в нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и медного кабеля пытался воссоздать то, что давным-давно умерло. Все эти прозвища могли существовать только в мире, где секс был фигурой речи, а Бродский и Солженицын - запретными именами, в мире, который давно исчез по ту и по эту сторону океана. Разве что в виртуальной реальности подписного листа он мог воскреснуть: там тоже одни слова и никаких тел.
Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: Про Емелю уже знаю. Грустная история.
Глеб нажал на "Reply" и ответил на лист, мол, Абрамова видел несколько дней назад и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы связался со мной, - типа, остались кое-какие вещи. Глеб имел в виду карточку Visa, но решил не упоминать - мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные.
Хорошо, что нужно помнить об этом: хорошо, что в мире существуют кодировки, русские шрифты, университетские сервера и всемирная сеть Интернет - а не только подъезд дома номер пять по Хрустальному проезду, где только вчера лежала убитая Снежана.
19
Переход на "Павелецкой" такой длинный, что успеваешь подумать о многом. О том, что не знаешь, как будешь искать Олега в "Птюче". Не знаешь, почему от всех воспоминаний о Снежане в памяти остались только черные мухи лакированных ногтей, запутавшиеся в белой паутине чулка, точно так же, как от Тани - всего лишь воспоминание о выцветших на Крымском солнце волосах. Не знаешь, куда мог деться Абрамов.
Переход такой длинный, успеваешь подумать: его ведь могли просто убить. Выкрасть из квартиры - и убить. Непонятно, правда, кому нужен мертвый Абрамов. Успеваешь подумать: надо бы позвонить Ирке. Вдруг он зашел к ней попрощаться? Успеваешь мысленно поставить галочку: "позвонить Ирке".
Переход такой длинный, успеваешь вспомнить, как в школе Феликс размечал поля дневника разнокалиберными звездочками с неровными лучами. Успеваешь вспомнить, как Лажа подозвала его после уроков и зловеще сказала: чтобы этого больше здесь не было, а потом пересчитала кончиком ручки в лучики звезд. Раз, два, три… шесть. У каждой звезды - ровно по шесть, как у магендовида, как на израильском флаге, на сионисткой броне, на карикатуре из "Крокодила". Феликс потом говорил, усмехаясь счастливо и гордо: Гены - великое дело! Был бы узбеком - рисовал бы тогда полумесяц!
Переход такой длинный, успеваешь подумать: вот оно как все сложилось, никому уже нету здесь дела ни до Израиля, ни до лучей тихо гаснущих звезд, разбросанных в школьной тетради. Все изменилось
Выходишь наружу, успеваешь подумать: все изменилось. Два года назад было много старушек, сейчас стало много ларьков. И наверняка еще много чего изменилось. Американцы говорят: мы живем в стране in transition. То есть - на переходе. Переход такой длинный, хватит на всю жизнь.
Началась перестройка, появились кооперативные рестораны и магазины, исчезли сахар и мыло, появились талоны, распалась Империя Зла, всем заправляли бандиты, анекдоты про новых русских, рубли и условные единицы, брокер, дилер, инфляция, гиперинфляция, много новых и умных слов. И какая-то жизнь по ту сторону слов, люди, что голодают, стреляют друг в друга, богатеют и разоряются.
Я читаю о них иногда в газетах, последнее время - читаю в Сети, но признаю: мир, что я вижу, не слишком мне интересен. Куда лучше - прозрачный пузырь монитора, жизнь проводов, байтов и битов, имен и никнеймов. Переход такой длинный, хватит на всю мою жизнь.
Реальная жизнь слишком реальна, чтобы быть интересной.
Интернет - не единственный способ избежать реальности, думает Глеб, стараясь поймать ритм музыки. Его окружают подростки в обтягивающих майках и тяжелых ботинках, они улыбаются и раскачиваются в такт доносившимся со всех сторон звукам. Сразу вспоминались школьные времена, когда родители говорили, что "ABBA" или "Boney M" - вовсе не музыка. Сейчас он лучше понимал их: звуки, под которые танцевали в клубе "Птюч", напоминали скорее писк модема, чем танцевальную мелодию.
В этот момент кто-то дернул его за рукав. Глеб обернулся. Перед ним стояла Настя.
- Ты тоже сюда ходишь?! - Она с трудом перекрикивала музыку
- Нет, - ответил Глеб, - я по делу.
Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал.
- Купи мне воды! - крикнула она громче.
Глеб попросил маленькую бутылку "Святого источника" (ну и цены у них здесь!). Настя выпила бутылку залпом и направилась к танцполу. Музыка неожиданно смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что сейчас пройдет фэшн-шоу. Недовольная Настя вернулась к стойке.
- А какое у тебя дело? - спросила она. Она пританцовывала, дергая плечами и постукивая грубым ботинком по полу - не иначе, в такт внутренней музыке.
- Я ищу Олега, - сказал Глеб.
Настя огляделась:
- Только что видела, а сейчас нет вроде. А ты Снежану давно знал?
- Нет, - сказал Глеб, - пару недель.
- Классная была, - ответила Настя. - Мы с ней как-то на рейв ходили. Закинулись "экстази" и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати?
- Нет, - ответил Глеб, не очень понимая, о чем его спрашивают.
- Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь… рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все - как одно существо… во всяком случае, пока диджей винилы крутит.
Слово "сеть" теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул.
- Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? Космические энергии - прямо через тебя. Вот Луганов говорил, что рэйв… это… отменил разделение на того, кто создает искусство, и того, кто его потребляет. Мы теперь едины - диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие - как ты.
- А Луганов, - спросил Глеб, - он тоже тут бывает?
- О, - Настя все пританцовывала, - о, Луганов всюду бывает. Он… это… everyman… нет, everywhereman.
Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб и снова кивнул.
- А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения? - продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии вряд ли сможет соврать, - вы все время вместе были?
- Ну, - она наморщила носик, - ну, это такой вопрос… я, наверное, в ванне была… или в туалете.
- А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?
- Да все выходили. Как менты пришли - так все и ломанулись на лестницу.
- Я имею в виду - до того, как менты пришли, - терпеливо разъяснил Глеб.
- До того… - Настя задумалась, - до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной.
- А может… - начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке:
- Вот Олег, который тебе нужен!
И тут же заиграла музыка. На этот раз - в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела - но это всего-навсего начался фэшн-показ.
Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом.
- Не скажешь, что это такое? - спросил он.
- Иероглиф "синобу", - объяснил Олег. - Зачем тебе?
- Ну, так… - Глеб замялся. - Интересно.
- Он значит "терпение", - сказал Олег. - Состоит из двух частей - "катана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце".
- А мы можем понимать "меч" просто как лезвие? - спросил Глеб, холодея.
- При некотором желании. А "кокоро" означает не столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение: "терпение - это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение" имеет оттенок "готовности", но не поручусь.
- Красиво, - сказал Глеб.
- Тут как в магии, - продолжал Олег. - Каждая черточка имеет значение. Вот если сделать так, - и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, - то мы получим здесь составную часть "неизбежность". Когда терпение истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен.
- А ты специалист по Японии?
- Я много по чему специалист, - усмехнулся Олег. - Японией немного занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен Второй мировой. Был один человек, объяснил.
Глеб кивнул.
- Правда, я сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, - сказал Олег. - Опасное дело, если без опыта. Навалять можно, и будет такой расколбас, что мало не покажется.
- Да я ничего такого не собираюсь, я просто узнать… у меня подруга погибла, ну, я и пытаюсь понять - отчего.
- Понять - гиблое дело, - сказал Олег. - Понять ничего нельзя. Но за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому… если денег на билет хватит, ясное дело.
- У меня его мыло есть, - сказал Глеб.
- Мыло - это неплохо, - кивнул Олег. - Но я все-таки не уверен, что сработает. Даже если там волоски остались - этого еще недостаточно.
- Я имею в виду - электронная почта, - пояснил Глеб. До него дошло, что за музыка играет сейчас в клубе. Измененная до неузнаваемости песня "Битлз". Певец голосом, в котором не осталось ничего человеческого, повторял: "I Me Mine I Me Mine I Me Mine".
- Люблю "Лайбахов", - сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается. - Хотя они немного аутфэшн уже, но все равно люблю. Тоталитаризм как он есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила.
- А кто такой этот Горский? - спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу.
- Юлик? - удивился Олег, - такой человек. Гуру по жизни.
Глеб кивнул.
Переход такой длинный, успеваешь подумать: его ведь могли просто убить. Выкрасть из квартиры - и убить. Непонятно, правда, кому нужен мертвый Абрамов. Успеваешь подумать: надо бы позвонить Ирке. Вдруг он зашел к ней попрощаться? Успеваешь мысленно поставить галочку: "позвонить Ирке".
Переход такой длинный, успеваешь вспомнить, как в школе Феликс размечал поля дневника разнокалиберными звездочками с неровными лучами. Успеваешь вспомнить, как Лажа подозвала его после уроков и зловеще сказала: чтобы этого больше здесь не было, а потом пересчитала кончиком ручки в лучики звезд. Раз, два, три… шесть. У каждой звезды - ровно по шесть, как у магендовида, как на израильском флаге, на сионисткой броне, на карикатуре из "Крокодила". Феликс потом говорил, усмехаясь счастливо и гордо: Гены - великое дело! Был бы узбеком - рисовал бы тогда полумесяц!
Переход такой длинный, успеваешь подумать: вот оно как все сложилось, никому уже нету здесь дела ни до Израиля, ни до лучей тихо гаснущих звезд, разбросанных в школьной тетради. Все изменилось
Выходишь наружу, успеваешь подумать: все изменилось. Два года назад было много старушек, сейчас стало много ларьков. И наверняка еще много чего изменилось. Американцы говорят: мы живем в стране in transition. То есть - на переходе. Переход такой длинный, хватит на всю жизнь.
Началась перестройка, появились кооперативные рестораны и магазины, исчезли сахар и мыло, появились талоны, распалась Империя Зла, всем заправляли бандиты, анекдоты про новых русских, рубли и условные единицы, брокер, дилер, инфляция, гиперинфляция, много новых и умных слов. И какая-то жизнь по ту сторону слов, люди, что голодают, стреляют друг в друга, богатеют и разоряются.
Я читаю о них иногда в газетах, последнее время - читаю в Сети, но признаю: мир, что я вижу, не слишком мне интересен. Куда лучше - прозрачный пузырь монитора, жизнь проводов, байтов и битов, имен и никнеймов. Переход такой длинный, хватит на всю мою жизнь.
Реальная жизнь слишком реальна, чтобы быть интересной.
Интернет - не единственный способ избежать реальности, думает Глеб, стараясь поймать ритм музыки. Его окружают подростки в обтягивающих майках и тяжелых ботинках, они улыбаются и раскачиваются в такт доносившимся со всех сторон звукам. Сразу вспоминались школьные времена, когда родители говорили, что "ABBA" или "Boney M" - вовсе не музыка. Сейчас он лучше понимал их: звуки, под которые танцевали в клубе "Птюч", напоминали скорее писк модема, чем танцевальную мелодию.
В этот момент кто-то дернул его за рукав. Глеб обернулся. Перед ним стояла Настя.
- Ты тоже сюда ходишь?! - Она с трудом перекрикивала музыку
- Нет, - ответил Глеб, - я по делу.
Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал.
- Купи мне воды! - крикнула она громче.
Глеб попросил маленькую бутылку "Святого источника" (ну и цены у них здесь!). Настя выпила бутылку залпом и направилась к танцполу. Музыка неожиданно смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что сейчас пройдет фэшн-шоу. Недовольная Настя вернулась к стойке.
- А какое у тебя дело? - спросила она. Она пританцовывала, дергая плечами и постукивая грубым ботинком по полу - не иначе, в такт внутренней музыке.
- Я ищу Олега, - сказал Глеб.
Настя огляделась:
- Только что видела, а сейчас нет вроде. А ты Снежану давно знал?
- Нет, - сказал Глеб, - пару недель.
- Классная была, - ответила Настя. - Мы с ней как-то на рейв ходили. Закинулись "экстази" и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати?
- Нет, - ответил Глеб, не очень понимая, о чем его спрашивают.
- Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь… рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все - как одно существо… во всяком случае, пока диджей винилы крутит.
Слово "сеть" теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул.
- Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? Космические энергии - прямо через тебя. Вот Луганов говорил, что рэйв… это… отменил разделение на того, кто создает искусство, и того, кто его потребляет. Мы теперь едины - диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие - как ты.
- А Луганов, - спросил Глеб, - он тоже тут бывает?
- О, - Настя все пританцовывала, - о, Луганов всюду бывает. Он… это… everyman… нет, everywhereman.
Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб и снова кивнул.
- А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения? - продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии вряд ли сможет соврать, - вы все время вместе были?
- Ну, - она наморщила носик, - ну, это такой вопрос… я, наверное, в ванне была… или в туалете.
- А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?
- Да все выходили. Как менты пришли - так все и ломанулись на лестницу.
- Я имею в виду - до того, как менты пришли, - терпеливо разъяснил Глеб.
- До того… - Настя задумалась, - до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной.
- А может… - начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке:
- Вот Олег, который тебе нужен!
И тут же заиграла музыка. На этот раз - в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела - но это всего-навсего начался фэшн-показ.
Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом.
- Не скажешь, что это такое? - спросил он.
- Иероглиф "синобу", - объяснил Олег. - Зачем тебе?
- Ну, так… - Глеб замялся. - Интересно.
- Он значит "терпение", - сказал Олег. - Состоит из двух частей - "катана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце".
- А мы можем понимать "меч" просто как лезвие? - спросил Глеб, холодея.
- При некотором желании. А "кокоро" означает не столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение: "терпение - это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение" имеет оттенок "готовности", но не поручусь.
- Красиво, - сказал Глеб.
- Тут как в магии, - продолжал Олег. - Каждая черточка имеет значение. Вот если сделать так, - и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, - то мы получим здесь составную часть "неизбежность". Когда терпение истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен.
- А ты специалист по Японии?
- Я много по чему специалист, - усмехнулся Олег. - Японией немного занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен Второй мировой. Был один человек, объяснил.
Глеб кивнул.
- Правда, я сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, - сказал Олег. - Опасное дело, если без опыта. Навалять можно, и будет такой расколбас, что мало не покажется.
- Да я ничего такого не собираюсь, я просто узнать… у меня подруга погибла, ну, я и пытаюсь понять - отчего.
- Понять - гиблое дело, - сказал Олег. - Понять ничего нельзя. Но за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому… если денег на билет хватит, ясное дело.
- У меня его мыло есть, - сказал Глеб.
- Мыло - это неплохо, - кивнул Олег. - Но я все-таки не уверен, что сработает. Даже если там волоски остались - этого еще недостаточно.
- Я имею в виду - электронная почта, - пояснил Глеб. До него дошло, что за музыка играет сейчас в клубе. Измененная до неузнаваемости песня "Битлз". Певец голосом, в котором не осталось ничего человеческого, повторял: "I Me Mine I Me Mine I Me Mine".
- Люблю "Лайбахов", - сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается. - Хотя они немного аутфэшн уже, но все равно люблю. Тоталитаризм как он есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила.
- А кто такой этот Горский? - спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу.
- Юлик? - удивился Олег, - такой человек. Гуру по жизни.
Глеб кивнул.
20
Глеб сидит у компьютера, в офисе на Хрустальном. Еще неделю назад в этой же комнате на дне рождения Снежана слушала треп Луганова, украдкой бросала взгляд на свое отражение в темной поверхности монитора. Сейчас Снежаны больше нет в живых - осталась только память о черном лаке ногтей, две-три цитаты из Пелевина и Тарантино. Ее смерть окончательно выдернула Глеба из апатии последнего года. Возможно, Снежана чем-то напоминает ему Таню - и ее смерть освобождает от воспоминаний о Тане, от памяти о выцветших на крымском солнце волосах, от привкуса горечи и тоски. Глеб сидит у компьютера, вспоминает Снежану, прикидывает: кто? зачем? как?
Ответ на второй вопрос очевиден: причина - Маша Русина, та - или, точнее, тот, - кто был Машей Русиной. Именно он, чтобы скрыть свое настоящее identity, убил Снежану. Похоже, кто-то из постоянных гостей Хрустального: не зря же здесь бывает "весь русский Интернет". Есть, впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер - вычислил и отомстил.
Версия, по-своему убедительная, рушится там же, где все остальные: трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью на стене иероглиф, обозначающий "терпение", - если, конечно, это тот самый иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось и нож неминуемо поразит Снежану?
Шутка в Осином стиле, но невозможно вообразить его убийцей - как, впрочем, и любого из гостей Шаневича. Убийство, думает Глеб, тем страшнее самоубийства, что выбивает минимум двух людей: убитого и убийцу. Самоубийство же уносит только одного.
Помимо главного вопроса "кто?" имелось еще несколько, и без ответов расследование пробуксовывало. Например, зачем Снежана вышла на лестницу? Люди иногда выходят покурить, но в Хрустальном все курили прямо в квартире. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его значение?
И еще: кто на самом деле те пять гномов, которых Снежана успела собрать у себя на канале? Глеб хотел знать их имена не только потому, что подозревает одного из них: он помнит слова Снежаны про сеть любовников. Глеб знает: он как-то связан с этими людьми.
Каждый день он исправно заходил на #xpyctal, надеясь кого-нибудь там застать. Однако целую неделю правое окошко, где должны столбиком выстроиться ники тех, кто пришел на канал, пустовало. Глеб уже решил, что программа глючит или он что-то делает не так, но сегодня видит сразу двоих. Пришли BoneyM и het - Глеб сразу вспоминает, как Снежана написала в блокнотике их имена.
"kadet: ты кто такой?" - нелюбезно спрашивает BoneyM.
"Меня зовут Глеб, - отвечает Глеб, - Снежана дала мне пароль незадолго до своей смерти".
"Здесь не принято называть реальные имена", - одергивает его BoneyM.
"Теперь уже не важно, не так ли?" - печатает Глеб. Он впервые общается через IRC - непривычно, но ясно, что освоиться легко: есть что-то вроде командной строки, куда впечатываешь реплики, а после нажатия "Enter" они появляются в большом окне - вместе с репликами остальных. Глеб уже знает, что всю беседу можно записать в отдельный файл, который назывался логом. Слова самого Глеба появляются после угловой скобки, у остальных перед репликами стоит ник. Когда обращаешься к кому-то конкретно, пишешь его имя в начале, перед двоеточием.
Выглядит это так:
«het» Vse ravno. Davajte sohranim tradiciju.
«BoneyM» kadet: My vspominaem Snowball segodnja. Rasskazyvaem, kak my s nej made sex pervyj raz. Ja uzhe rasskazal.
В Интернете легко представить себе этих людей, думает Глеб. Не отвлекают лица, голоса, одежда. При первой встрече стараешься угадать про человека кто он и как живет - а тут можно заниматься этим все время. Вероятно, Снежану радовала мысль, что мы будем все вместе играть в эту игру - вряд ли она предполагала, что игра продлится и после ее смерти.
«het» Teper' moja ochered'. Esli kadet ne protiv.
» Net
«het» My byli oba molody togda. Pochti shkol'niki ili sovsem shkol'niki.
het печатает быстро, посылая на экран одну-две фразы, пауз почти не возникает. Читаешь, словно книгу или статью в Сети. Het пишет законченными книжными предложениями - словно уже много раз эту историю рассказывал и сейчас только повторяет. Даже транслит не раздражает Глеба. Мешают только английские слова, которые het, как многие, пишущие транслитом, вставляет, когда они явно короче или звучат, как русские:
"Мы оказались в одной гостинице, в другом городе, не в том, где познакомились. Нас было несколько человек, но Snowball уговорила свою подругу пойти на вечерний сеанс в видеосалон. Даже, кажется, на два вечерних сеанса. Я улизнул из номера, где пили мои друзья, и пришел к ней. Оба мы понимали, для чего встретились, и немного волновались. Надо вам сказать, это был мой первый sex. Сначала мы поцеловались несколько раз. Потом она сняла кофточку и осталась в одном bra. Я долго возился с застежкой, и Snowball даже начала смеяться немного, хотя и не обидно. Потом она сама расстегнула мне ремень и запустила руку в ширинку".
Глебу неловко. Он чувствует возбуждение и одновременно - неловкость от того, что возбуждается, читая о любовных забавах девушки, умершей несколько дней назад. Есть в этом что-то от вуайеризма и одновременно - от некрофилии.
"Мы разделись, - продолжал het, - и легли в постель. Несмотря на волнение, у меня стоял как никогда. По молодости, я обошелся без начальных ласк, сразу перевернул ее на спину и лег сверху. Помню, когда я входил, она kissed меня в шею, засос был еще несколько дней.
Мы трахались недолго, я почти сразу кончил, от неопытности. Snowball рассмеялась и сказала, что можно повторить, через некоторое время. Я не слезал с нее, а она начала пощипывать мои соски - я никогда не знал, что это так возбуждает. Я целовал ее грудь и постепенно my cock снова встал".
Глеб не сводит глаз с монитора. Правая рука лежала на ширинке и слегка двигалась вверх-вниз. "Вот уж не предполагал, - думает Глеб, - что придется стыдиться онанизма. Досчитать, что ли, до восьми и бросить?"
"Когда я кончил второй раз, - продолжал het, - Snowball встала, и я увидел, что вся простыня в крови. Я сначала решил, что она была девственница, хотя все ребята в классе знали, что это не так. Весь член и pubic hairs у меня тоже были в крови. Я как-то нерешительно ее спросил, стесняясь слова "целка". Она рассмеялась и сказала, что у нее periods".
Глеб отрывает руку от члена и спрашивает:
"het: прости, а когда это было?"
"kadet: очень давно, - отвечает het, - а что?"
"Просто так", - и Глеб кладет руку назад.
Он замечает: последние несколько минут на канале находится еще один человек
"Это что еще за XXXpyctal у нас тут образовался?" - спрашивает SupeR.
"SupeR: поминаем Snowball" - отвечает BoneyM.
"???"
"Она умерла"
Открывается дверь, Нюра спрашивает:
- Порнушку смотришь?
Глеб смущается. Правая рука еще лежит на ширинке, хотя эрекция уже почти пропала. Он убирает руку и, нажав Alt-Tab, прячет окно mIRC'a: Нет, просто по сети брожу, - и, опустив глаза, видит: ширинка до половины расстегнута. "Проклятые джинсы", - думает он и быстро подтягивает язычок молнии.
Нюра смеется.
- Да не дергайся, - говорит она, - а то крайняя плоть застрянет. Ты ведь, наверное, не обрезанный? - и подходит ближе.
- Нет, не обрезанный, - отвечает Глеб, - я как-то вообще мало религиозен… и уж скорее христианин, чем иудей.
- Врешь, - и Нюра тянется к застежке.
Вот такая мизансцена: смущенный Глеб, Нюра бережно расстегивает зиппер, диалог на экране монитора продолжается. Глеб вдыхает запах "Кэмела", в мозгу помимо воли всплывает слово "геронтофилия" и еще слово "случка". Стыдно: только что едва не дрочил, вспоминая мертвую женщину, а теперь, похоже, не возбудишься от прикосновения живой. Ох, ни хрена у меня не встанет, думает Глеб - и ему заранее неловко.
Но у него уже стоит.
Они проходят в боковую комнату по соседству с кухней. Это не спальня, а склад: коробки с книгами, старая мебель. Через оконце из кухни льется тусклый свет, Нюра не включает электричество и раздевается, не говоря ни слова. У нее не такое уж старое тело, думает Глеб: измочаленный живот, обвисшая грудь, но красивые бедра, довольно стройные ноги. Он стягивает футболку, Нюра опускается на колени, достает его член - и в этот момент раздается громоподобный голос Шаневича: он зовет Нюру. Она не реагирует, а медленно проводит языком по головке.
- Вот коза, - говорит Шаневич за стенкой. - Небось, в магазин вышла. Придется нам самим чай кипятить.
- Ничего страшного, - отвечает мужской голос, и Глеб узнает Влада Крутицкого.
Нюра тоже узнает его - и на мгновение замирает. Глеб сжимает ее голову руками и пропихивает член ей в рот.
- Так что у вас со Шварцером вышло? - спрашивает Шаневич.
Нюра пытается подняться, Глеб ее удерживает. Это только игра, говорит он себе. В конце концов, она сама начала, что уж теперь.
- Глупость это все, - говорит за стеной Крутицкий. - Понимаешь, Илья, все эти игры в открытость, в демократизм - все это несерьезно. Детский сад.
- Information wants to be free, - отвечает Шаневич.
Ответ на второй вопрос очевиден: причина - Маша Русина, та - или, точнее, тот, - кто был Машей Русиной. Именно он, чтобы скрыть свое настоящее identity, убил Снежану. Похоже, кто-то из постоянных гостей Хрустального: не зря же здесь бывает "весь русский Интернет". Есть, впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер - вычислил и отомстил.
Версия, по-своему убедительная, рушится там же, где все остальные: трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью на стене иероглиф, обозначающий "терпение", - если, конечно, это тот самый иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось и нож неминуемо поразит Снежану?
Шутка в Осином стиле, но невозможно вообразить его убийцей - как, впрочем, и любого из гостей Шаневича. Убийство, думает Глеб, тем страшнее самоубийства, что выбивает минимум двух людей: убитого и убийцу. Самоубийство же уносит только одного.
Помимо главного вопроса "кто?" имелось еще несколько, и без ответов расследование пробуксовывало. Например, зачем Снежана вышла на лестницу? Люди иногда выходят покурить, но в Хрустальном все курили прямо в квартире. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его значение?
И еще: кто на самом деле те пять гномов, которых Снежана успела собрать у себя на канале? Глеб хотел знать их имена не только потому, что подозревает одного из них: он помнит слова Снежаны про сеть любовников. Глеб знает: он как-то связан с этими людьми.
Каждый день он исправно заходил на #xpyctal, надеясь кого-нибудь там застать. Однако целую неделю правое окошко, где должны столбиком выстроиться ники тех, кто пришел на канал, пустовало. Глеб уже решил, что программа глючит или он что-то делает не так, но сегодня видит сразу двоих. Пришли BoneyM и het - Глеб сразу вспоминает, как Снежана написала в блокнотике их имена.
"kadet: ты кто такой?" - нелюбезно спрашивает BoneyM.
"Меня зовут Глеб, - отвечает Глеб, - Снежана дала мне пароль незадолго до своей смерти".
"Здесь не принято называть реальные имена", - одергивает его BoneyM.
"Теперь уже не важно, не так ли?" - печатает Глеб. Он впервые общается через IRC - непривычно, но ясно, что освоиться легко: есть что-то вроде командной строки, куда впечатываешь реплики, а после нажатия "Enter" они появляются в большом окне - вместе с репликами остальных. Глеб уже знает, что всю беседу можно записать в отдельный файл, который назывался логом. Слова самого Глеба появляются после угловой скобки, у остальных перед репликами стоит ник. Когда обращаешься к кому-то конкретно, пишешь его имя в начале, перед двоеточием.
Выглядит это так:
«het» Vse ravno. Davajte sohranim tradiciju.
«BoneyM» kadet: My vspominaem Snowball segodnja. Rasskazyvaem, kak my s nej made sex pervyj raz. Ja uzhe rasskazal.
В Интернете легко представить себе этих людей, думает Глеб. Не отвлекают лица, голоса, одежда. При первой встрече стараешься угадать про человека кто он и как живет - а тут можно заниматься этим все время. Вероятно, Снежану радовала мысль, что мы будем все вместе играть в эту игру - вряд ли она предполагала, что игра продлится и после ее смерти.
«het» Teper' moja ochered'. Esli kadet ne protiv.
» Net
«het» My byli oba molody togda. Pochti shkol'niki ili sovsem shkol'niki.
het печатает быстро, посылая на экран одну-две фразы, пауз почти не возникает. Читаешь, словно книгу или статью в Сети. Het пишет законченными книжными предложениями - словно уже много раз эту историю рассказывал и сейчас только повторяет. Даже транслит не раздражает Глеба. Мешают только английские слова, которые het, как многие, пишущие транслитом, вставляет, когда они явно короче или звучат, как русские:
"Мы оказались в одной гостинице, в другом городе, не в том, где познакомились. Нас было несколько человек, но Snowball уговорила свою подругу пойти на вечерний сеанс в видеосалон. Даже, кажется, на два вечерних сеанса. Я улизнул из номера, где пили мои друзья, и пришел к ней. Оба мы понимали, для чего встретились, и немного волновались. Надо вам сказать, это был мой первый sex. Сначала мы поцеловались несколько раз. Потом она сняла кофточку и осталась в одном bra. Я долго возился с застежкой, и Snowball даже начала смеяться немного, хотя и не обидно. Потом она сама расстегнула мне ремень и запустила руку в ширинку".
Глебу неловко. Он чувствует возбуждение и одновременно - неловкость от того, что возбуждается, читая о любовных забавах девушки, умершей несколько дней назад. Есть в этом что-то от вуайеризма и одновременно - от некрофилии.
"Мы разделись, - продолжал het, - и легли в постель. Несмотря на волнение, у меня стоял как никогда. По молодости, я обошелся без начальных ласк, сразу перевернул ее на спину и лег сверху. Помню, когда я входил, она kissed меня в шею, засос был еще несколько дней.
Мы трахались недолго, я почти сразу кончил, от неопытности. Snowball рассмеялась и сказала, что можно повторить, через некоторое время. Я не слезал с нее, а она начала пощипывать мои соски - я никогда не знал, что это так возбуждает. Я целовал ее грудь и постепенно my cock снова встал".
Глеб не сводит глаз с монитора. Правая рука лежала на ширинке и слегка двигалась вверх-вниз. "Вот уж не предполагал, - думает Глеб, - что придется стыдиться онанизма. Досчитать, что ли, до восьми и бросить?"
"Когда я кончил второй раз, - продолжал het, - Snowball встала, и я увидел, что вся простыня в крови. Я сначала решил, что она была девственница, хотя все ребята в классе знали, что это не так. Весь член и pubic hairs у меня тоже были в крови. Я как-то нерешительно ее спросил, стесняясь слова "целка". Она рассмеялась и сказала, что у нее periods".
Глеб отрывает руку от члена и спрашивает:
"het: прости, а когда это было?"
"kadet: очень давно, - отвечает het, - а что?"
"Просто так", - и Глеб кладет руку назад.
Он замечает: последние несколько минут на канале находится еще один человек
"Это что еще за XXXpyctal у нас тут образовался?" - спрашивает SupeR.
"SupeR: поминаем Snowball" - отвечает BoneyM.
"???"
"Она умерла"
Открывается дверь, Нюра спрашивает:
- Порнушку смотришь?
Глеб смущается. Правая рука еще лежит на ширинке, хотя эрекция уже почти пропала. Он убирает руку и, нажав Alt-Tab, прячет окно mIRC'a: Нет, просто по сети брожу, - и, опустив глаза, видит: ширинка до половины расстегнута. "Проклятые джинсы", - думает он и быстро подтягивает язычок молнии.
Нюра смеется.
- Да не дергайся, - говорит она, - а то крайняя плоть застрянет. Ты ведь, наверное, не обрезанный? - и подходит ближе.
- Нет, не обрезанный, - отвечает Глеб, - я как-то вообще мало религиозен… и уж скорее христианин, чем иудей.
- Врешь, - и Нюра тянется к застежке.
Вот такая мизансцена: смущенный Глеб, Нюра бережно расстегивает зиппер, диалог на экране монитора продолжается. Глеб вдыхает запах "Кэмела", в мозгу помимо воли всплывает слово "геронтофилия" и еще слово "случка". Стыдно: только что едва не дрочил, вспоминая мертвую женщину, а теперь, похоже, не возбудишься от прикосновения живой. Ох, ни хрена у меня не встанет, думает Глеб - и ему заранее неловко.
Но у него уже стоит.
Они проходят в боковую комнату по соседству с кухней. Это не спальня, а склад: коробки с книгами, старая мебель. Через оконце из кухни льется тусклый свет, Нюра не включает электричество и раздевается, не говоря ни слова. У нее не такое уж старое тело, думает Глеб: измочаленный живот, обвисшая грудь, но красивые бедра, довольно стройные ноги. Он стягивает футболку, Нюра опускается на колени, достает его член - и в этот момент раздается громоподобный голос Шаневича: он зовет Нюру. Она не реагирует, а медленно проводит языком по головке.
- Вот коза, - говорит Шаневич за стенкой. - Небось, в магазин вышла. Придется нам самим чай кипятить.
- Ничего страшного, - отвечает мужской голос, и Глеб узнает Влада Крутицкого.
Нюра тоже узнает его - и на мгновение замирает. Глеб сжимает ее голову руками и пропихивает член ей в рот.
- Так что у вас со Шварцером вышло? - спрашивает Шаневич.
Нюра пытается подняться, Глеб ее удерживает. Это только игра, говорит он себе. В конце концов, она сама начала, что уж теперь.
- Глупость это все, - говорит за стеной Крутицкий. - Понимаешь, Илья, все эти игры в открытость, в демократизм - все это несерьезно. Детский сад.
- Information wants to be free, - отвечает Шаневич.