Кузнецов Владислав. Кембрийский период - все до 2 часть, 1 глава

   - О, я могу поведать вам многое! Я остался здесь ради того, чтобы заработать честный хлеб добрым трудом, который лучше выполнил бы филид - но у нас в Камбрии их осталось немного. Потому приходится мне. Если желаете, можете совершенно бесплатно осмотреть машину богини Неметоны, решившую исход битвы трёх богов! Вторую, построенную великим героем принцем Рисом, мы разобрали. Но за восьмую долю серебряной монеты я расскажу вам историю очевидца... Ах, да - медь я беру тоже. Если угодно - в домике у меня есть обрывки одежды убитых фэйри, самих-то их похоронили, а несколько вещичек я из-под камней откопал. Могу продать.
   Улыбка на лице центенария на мгновение стала искренней. Сработало.
   В крохотной каюте, впрочем, она погасла мгновенно.
   - Подыграть мне не мог? - тихо проворчал разведчик-купец, - Ты, конечно, ничего не понимал - но помочь-то мог?
   - Забыл, - повинился купец-разведчик, - о перспективах задумался. О торговых. Очень уж славно получается, если устье Туи будет безопасным и в августе. Лишний месяц торговли - это хорошо. Глядишь, в Кер-Мирддине станет больше товара.
   - Его у тебя и так немало. Если они в состоянии сделать, что обещали в письме.
   - Ну, я ведь купец. Мне сколько ни дай - всё мало. Скажи, зачем эта штука с поддельной одеждой?
   - Не веришь, что я решил дать человеку приработок? И прав. Всё просто - вслед за нами появятся другие, и я хочу, чтобы они получили больше баек, и меньше правды. Это всегда хорошо.
   - Священник прав? Это аварская машина?
   - Эта машина похожа на аварские.
   Псевдо-Эмилий замолчал. Вспоминал схемы, которые в него давно, лет пятнадцать назад вбивал тогдашний куратор северо-западного направления. Подчинённому это знать незачем, недотёпе-проводнику тем более напоминать не стоило: у машины не было крепления под мускульный привод, простой и мощный - если к машине есть сотни славян-союзников, чтобы дружно дёрнуть за верёвки. Зато была система взвода, как в катапульте. Неясно, что за сила метала снаряды - но то, что монстр не был ни чисто греческим, ни чисто аварским по происхождению, стало ясно. Помесь. Мул. Если римский онагр взять за осла, а аварский камнемёт - за кобылу. И это наводило на мысли. Неприятные, а главное - преждевременные. Сначала нужно добраться до места, определиться с заказом, развернуть сеть, собрать информацию. И уж потом изобретать версии.
   К причалу подошли ближе к вечеру. И тут же заметили странность - над одной из угловых башен вился жёлтый вымпел. Что это значило - никто и предположить не смог. И не рискнул, не желая попасть под перун капитанского гнева - тот глядел грозовой тучей. Собственно, прекрасно знал, зачем, и безошибочно догадывался - кто сопровождает купца. И рад был, что больше ни один капитан не рискнул бы идти океаном на осень глядя - а то ещё неизвестно, который дромон входил бы в устье Туи. А у него - не было выбора. Или поход в стиле Помпея Великого, на осторожное "Не совался бы ты в бурю. Потонешь." ляпнувшего достойное мрамора: "Плыть нужно. Жить - необязательно". Или интернирование в собственной стране - до весны. Увы, капитан прекрасно знал, кто обещал военные поставки, необходимые Африке как воздух. Тем позорнее было подползать к порту на искалеченном корабле. Особенно после того, как ввиду всех кто был на пристани перед носом имперского корабля прошмыгнул кожаный ирландец. И им занялись в первую очередь. Капитан злорадно отметил - неласково занялись. Оцепили вытащенный на сушу кораблик вместе с командой, пропустили для разговора только двоих, и тех с хорошо вооружённым сопровождением.
   Но вот, наконец, дромон встал на место. Замер, забросил швартовочные концы. Спустил сходни. И сразу рядом образовались стражники. Стало ясно - римлянам приём будет такой же, как и ирландцам.
   - Мне нужно говорить с начальником порта, - прокричал с борта капитан, - по поводу предоставления обычных услуг - и ремонта.
   - Хорошо. Сколько человек будет говорить?
   - Я, двое моих людей. И священник. Не то, чтоб он был нужен на переговорах, но он пожилой человек, и плохо переносит жизнь на воде.
   - Хорошо. Я вызову для вас сопровождение.
   Волей-неволей приходилось признать - комендант и гарнизон в Кер-Мирддине толковые. Вторую крупную банду разбили. Кричащий холм расковыряли. Службу несут, аж тошно...
   Шагая к бревенчатому то ли дому, то ли укреплению, в котором обычно обретался начальник над портом, капитан отметил - гражданское население словно смыло. Зато волна перемен принесла множество воинов. Копья, щиты, топоры, иногда - мечи и луки. Всё это разномастно, но движется и действует слаженно и согласованно. Дверь, порожек. И - в лоб:
   - Не могли приплыть завтра?
   - Не могли. Мы, вообще-то, тонем.
   - До утра продержитесь. У пирса мелко, - как ни странно, шуткой это не прозвучало, - если и сядете на грунт, палуба и каюты останутся над водой. Свежую пищу, воду - обеспечим. Остальное - утром. Надеюсь, хоть что-то станет известно!
   - О чём?
   - О том. Ворота закрыты, - валлиец кивнул на стену, за которой стоял город. - Даже для нас. То, что травит стража со стен - байки, не мне вам объяснять. Что там творится на самом деле, мне сообщить не удосужились. А если б и поставили в известность - так не моё дело слухи делать. Моё дело - порядок в порту. Потому - утром.
   Грекам ситуация была знакома. Поняли.
   - Хорошо. Личная просьба. Ты меня знаешь, я несколько лет сюда хожу... Пусти в предместье священника. Совсем морская болезнь старика измотала. "Голова"-то хоть в порядке? Одного человека смогут пристроить?
   - Заезжий дом совсем не в порядке... Но одного... Ладно. Если Дэффид меня потом не пришибёт - ты мне должен. Эй, - бритт обернулся и махнул рукой молодому воину. - Проводишь старика...
   - Согласен, - капитан перешёл на обычный греческий, который священник понимал, - Вот и всё. Святой отец, я договорился - тебя пустят на берег и проводят на постоялый двор...
   - Мне нужно к епископу.
   - Завтра попробую договориться. А пока - отдохни немного. Дорога была трудной...
   И ещё какой! Но в его жизни бывали дороги и погаже. Что значит гнев морских волн, грозящий погубить тело, в сравнении с ударами валов отчаяния, зыбью неспокойной совести? Но пока и правда, стоило переночевать.
 
   В "Голове Грифона" людно и суматошно. Праздничек. За стойкой Гвен - храпунья Гвен, повариха Гвен. Тулла честь передоверила, занявшись иным - выселила работников из домика возле пивоварни. Можно было и в самом трактире комнату для больной приготовить - но хмурая Эйлет, поставленная отцом во главу кланового пикета на воротах, ясно сказала - если сидха умрёт, дом, в котором это случится, придётся сжечь. А заодно - что утром Немайн, если будет ещё жива, перенесут за город. То есть в предместье, домой. Значит, следовало торопиться. Вот Тулла и торопилась. Неспешно и по-хозяйски. Сама Глэдис не справилась бы лучше.
   Гвен не жаловалась. Старшая сестра взяла не себя самое важное - сохранение трактира. А ей осталась отцовская работа - и она не справлялась. Вместо порядка и спокойного веселья, как при Дэффиде, в пиршественном зале повисло тягостное и нервное молчание. Казалось, все предместья очертя голову ринулись сюда - вызнать, что происходит, из первых рук. А какие они первые? Дэффид сказал Эйлет, Эйлет - Тулле, Тулла - Гвен... Очень хотелось спрятаться под стойку. И пусть Сиан болтает. Она маленькая, её слова ничего не весят.
   Так что римскому священнику Гвен даже обрадовалась. Уж он-то не будет расспрашивать, как там младшая сестра, и что намерены делать клан, отец и король! Он спросит комнату, и спросит ужин, и спросит новости - но начать можно будет с новостей старых и попроще. А главное, забота о святом отце - достойное занятие для Хозяина заезжего дома. Даже если он сейчас - молоденькая девчушка, и даже не сидха. Гвен припомнила, как хорошо со стойкой справлялась Майни. На глаза опять навернулась влага.
   - Здравствуй, дитя моё, - латынь. Этот язык Гвен немного знала.
   В другое время она бы обиделась на "дитя", но теперь только шмыгнула носом.
   - Я пожелал бы тебе доброго дня, но боюсь, он сейчас совсем не добрый, а до ночи не успеет исправиться. Потому желаю, чтобы утро было для тебя лучше вечера.
   - Спасибо... Но всё не настолько плохо, чтобы в "Голове Грифона" усталому путнику не предложили уютный ночлег и вкусный ужин.
   - Рад это слышать дитя моё. Выходит, неприятности не очень велики?
   - Ой. Для меня велики, святой отец. Когда с сестрой случилось что-то страшное, она лежит при смерти, городские ворота закрыты, и ничегошеньки не ясно, разве этого мало?
   Как-то вышло, что скоро римский священник знал больше, чем Гвен. Но и та не ударила в грязь лицом - между словами да всхлипами гость получил просторную комнату со свежей постелью и видом на цитадель, и там же, подальше от суеты и тревоги пиршественного зала, сервированный ужин. Действительно великолепный, даже на вкус столицы мира. То, что изначально трапеза предназначалась епископу Дионисию, но из-за последних событий так к нему на стол и не попала, приезжий священник так и не узнал.
   Закончив с едой, он встал, подошёл к высокому окну и, задумчиво разглядывая непонятный жёлтый флаг над башней, пробормотал под нос:
   - Самозванка. Наверняка. И всё-таки жалко. Получается, я плыл сюда зря?..
   Как ни мучайся от морской болезни, как ни мечтай о сладком сне, а старческая дрёма - хрупкая штука. Встать пришлось с первыми рассветными лучами. Предместье бурлило и волновалось, и этого неспокойствия оказалось достаточно, чтобы священник проснулся. Не мог он спать под шум толпы, а с некоторых пор этот шум будил не только тело. В открытое окно видно было: перед воротами сгустилась толпа, исчез жёлтый флаг над башней. Вот створки поползли в стороны. Обрадованный народ устремился было в город, с надвратной башни зычно крикнули, толпа брызнула в стороны. Из ворот высунулась змея пешей воинской колонны. Первые шаги она так и шла - широким монолитом. Потом сузилась, высунулось более узкое рыло, внутри зазияло пустым. Воины шли вперёд, те, кто оставался позади, поворачивались к толпе, ставили копья горизонтально - не остриями против людей, барьером. Звучали лающие слова команд. Знакомых. Латинских. А те, кто не занял пока своего места в оцеплении, продолжали продвигаться - к самому заезжему дому. Число воинов священник оценил в две сотни. Вооружены единообразно, хотя и довольно легко. Щит, копьё, топор. У некоторых мечи и луки. Начало возрастать беспокойство - для чьей безопасности такие усилия? Король, судя по рассказам капитана, хаживал по улицам запросто, всего с тремя рыцарями, которые и нужны были скорее для престижа, чем для охраны. Дивед - королевство мирное, спокойное. Сонное даже. Было.
   Между рядами оцепления, по удивлённо молчащим камням мостовой шла боевая колесница, подобная описанным Цезарем. Впрочем, не совсем подобная. Обычно кельты богато украшали свои колесницы, на этой же - ни следа золота или серебра. Льняной тент от дождя и Солнца, мешающий рассмотреть, кто там внутри. Беленые известью щиты по бокам. И четыре рыжие лошади. Квадрига, подобранная в масть. Хотя одна из лошадок работает не в полную силу - несмотря на то, что каждую из них под уздцы ведет человек. Колёса не сверкают железной оковкой, и причиной тому не ржавчина от простоя. Ободья колёс замотаны тряпьём. Священник начал догадываться, кто внутри. И мельком удивился странному покачиванию повозки.
   Больная. За неполных четыре месяца успела стать из никого - заметной в бриттском обществе фигурой. Перед колесницей несли жёлтое полотнище. Цвет, видимо, означал царское золото. Рядом с колесницей плотной группой шли несколько мужчин и женщин, многие - в том числе и женщины - с оружием. Впрочем, и у временной хозяйки за стойкой на поясе висит топорик. Такие места, такой народ.
   Колесница подъехала к самому крыльцу, навстречу вышла молодая женщина. Короткий разговор. Колесница двинулась дальше - узкого оконца не видно было, куда. Священник вздохнул и споро засобирался. Первым делом нужно было навестить епископа Пемброукского.
   Дионисий визита ждал - но не такого. И правильная улыбка скользнула на его лицо мгновением позже, чем обычно.
   - Чем скромные служители Господа, влачащие свой крест на краю Земли, заслужили внимание столь великой персоны?
   - Узнал? - священник с кряхтением огляделся, - А вот у меня глаза не те, не те. Книжный прах, морская соль, слёзы горького бытия, дым ладана... А попросту - годы. И вот - вместо знакомых лиц я вижу розовые пятна. Милые мне книги возвращает хитрое стекло - но не рассматривать же собеседника в лупу. - он вздохнул. - Да и что в неё увидишь? Прыщи? На голоса у меня память плохая - но кто ещё нарядится епископом в этих местах? Дионисий Сиракузский, это ты?
   - Я. Хотя и не столь одинок, как тебе, святейший Пирр, кажется. Не далее, как два месяца назад я познакомился с прелатом-ирландцем. Епископ Теодор оказался весьма интересным человеком, кажется, он единственный из ирландцев видит пользу в белом духовенстве... Но я невежлив. Прошу тебя, владыка, присядь и расскажи - чем я могу быть тебе полезен?
   - Пожалуй, многим...
   Священник, оказавшийся патриархом Константинопольским Пирром, слеповато сощурился, нащупал сидение, предназначавшееся для важных прихожан, тяжело сел, чрезмерно выпрямив ноги. То ли суставы заел ревматизм, то ли Пирр играет старика, желая усилить сочувствие. Семь лет назад он бойко бегал по всему Риму, пытаясь уговорить кардиналов и Папу принять Эктесис - еретическое исповедание веры придуманное императором Ираклием. Не преуспел, зато запомнился человеком шустрым , пусть и подслеповатым. Но с тех пор прошло семь лет. Этим летом Пирр примирился с православной церковью после грандиозного диспута в Африке: в столице сидел заместитель, а сам патриарх, ближайший соратник Ираклия и Мартины, четыре года не показывался в своём диоцезе по соображениям сохранения остатков здоровья.
   Пирр между тем пытался сформулировать свои сложности так, чтоб сохранить лицо. Дело было не в существе миссии - она-то как раз была совсем несложной. Экзарх Африки патрикий Григорий попросил установить совершенно точно - кто именно объявилась в Британии - настоящая дочь Ираклия или самозванка. А если самозванка - то насколько она похожа на настоящую базилиссу.
   Патриарх подозревал - эта просьба-приказ была завуалированным наказанием. Маленькой местью человеку, сделавшему ноги из мятущейся столицы до того, как определился исход большой игры на жизни и пурпур. Теперь Пирр оставался союзником экзарха, но ненадежным и не особо ценным. А потому не роптал, зато старательно хромал на обе ноги и кряхтел почаще. Пусть соглядатаи доложат Григорию о смирении, терпении, и страдании. Но хотя дело и казалось заранее понятным и вовсе пустяковым, придать ему благообразный вид труда не составило. В обязанности константинопольского патриарха входил надзор за образованием детей императора. Так что теперь епископ Пемброукский лицезрел старого наставника, исполненного нетерпеливой надежды увидеть спасшуюся из заточения ученицу. И несколько смущённого тем, что его самого провидение избавило от горькой участи.
   Смущение было неподдельным. Епископ это почувствовал, и испытал непроизвольный приступ уважения по отношению к Пирру. А вот сам патриарх в очередной раз клял про себя былую недальновидность.
   Девочками императорской семьи он не особенно занимался. Не стал им близок, хотя, казалось бы, и должен был. Ибо все они были будущими монахинями. Но именно поэтому Пирра больше волновало будущее расположение мальчиков, которым предстояло править - страной, областью, армией. Вот к ним он в душу лез. А девочки... Помимо монастыря, перспектива у них была одна - выйти замуж за варварского царька, отведя тем самым угрозу от границ империи. Их обучением Пирр занимался не как духовник, и не как философ, а как чиновник: проверял учителей, читал доклады да справки. А вживе видал - по торжественным дням. Отчёт же для экзарха нужен убедительный. Иначе патриарх Пирр так и останется декоративной фигурой. Фишкой, показывающей, что патриарший престол в Константинополе ещё занят.
   И что он мог теперь вспомнить о базилиссах? Очень невысокие, очень закутанные. У Августины и правда серые глаза. Большие. И - Бог и вправду не обошел брак Ираклия и Мартины знаками неудовольствия. Этой их дочери ещё повезло. Рыжая и лопоухая? Всё лучше, чем горбатая или глухонемая! А ещё - изо всех девочек он более всего избегал общества этой, проведшей младенчество в походах, и время от времени проявляющей замашки, далёкие от дворцовых.
   Вот что было источником неловкости. Он не признался в том, что не лучший свидетель. И теперь его мнение оказывалось решающим. Сам экзарх проверить Пирра тоже мог разве бюрократически. Потому как знаком с базилиссой Августиной был ещё в меньшей степени, чем Пирр. И до переворота не был в столице почти три года. А значит, помнил двенадцатилетнюю девочку. Пусть и весьма своеобразную. А проверки по документам Пирр мог не опасаться. Что успеют раздобыть в столице люди Григория? Да всё то, что он сам писал для отчёта отцу девочек... Со слов учителей, разумеется.
   Впрочем, в самозванстве новообъявившейся, а то и воскресшей, базилиссы, Пирр не сомневался. Откуда здесь взяться настоящей? Единственным аргументом против был зеркальный: какой нормальный самозванец начнет карьеру из такой глуши? Но и на этот вопрос ответ у патриарха был. Выставлять собственное уродство напоказ - вернейший способ лишиться всякой поддержки в империи. Традиция: урод не может быть императором. А вот варварам на это наплевать.
   Рука патриарха, желая обрести опору в подлокотнике кресла, нащупала что-то мягкое. Какая-то тряпка... Белая ткань. Черный прямой крест. Уж это-то и его глаза различить способны.
   - Что это?
   - Накидка Августины, - пожал плечами Дионисий, - Когда увозили - забыли. Странно - она сама её вышила. Сначала носила чисто белую, и подлиннее. А вот прямо перед болезнью, после похода против разбойников - села и за полдня управилась. Словно урок отбывала. Точно так поклоны при покаянии кладёт. Без чувства, но серьёзно.
   Самозванка? Пирр про себя поморщился. Явиться на торжественный выход отца в чёрно-белом - совершенно во вкусе настоящей. Августина упорно отказывалась носить роскошные императорские одеяния. И добилась своего. Но кресты - это шаг вперёд. В прошлом единственным украшением на длинном белом плаще - лацерне оставалась квадратная вставка чёрного цвета. И эта накидка была короче - пелерина придворной дамы, не военный плащ.
   - Кстати, у неё теперь есть сын. Приёмный.
   - Насколько он могущественен?
   Если это вождь или король - значит, использован самый изощрённый способ напакостить императору Константу. Если не цепляться за власть - то можно всех сильных людей в мире сделать претендентами на корону.
   - Настолько, что в силах молоко сосать, - улыбнулся Дионисий, - Ещё, говорят, сидеть умеет. Прежнего рода, считай, нет. Взяла от пленной.
   - Умнее, чем я... надеялся. Теперь у любого убийцы две цели. И правильно, что не усыновила взрослого. Младенец её не свергнет. Даже когда вырастет - если воспитает сама, и воспитает правильно....
   И в мыслях докончил: в любом случае, у императорского престола есть ещё один законный наследник, ещё одно беспокойство для Константа...
   - Целей много больше, - заметил Дионисий, - Она удочерена кланом. Этих не перебьёшь, их тысячи. Очень похоже на ипподромную партию - но все друг другу родичи.
   Повисла пауза во время которой каждый думал о сказанном и не сказанном. Дионисий заговорил опять.
   - Я долго размышлял над степенью законности акта удочерения, и пришёл к выводу, оно абсолютно легально. Девочка осталась круглой сиротой четыре года назад. А исковый срок по делам об установлении родства - два года для проживающих в том же диоцезе, и три - для живущих вдалеке. Значит, преимущественных прав на опеку прежняя родня лишилась. А девочка, достигшая пятнадцати лет, получает право сама выбирать себе опекуна.
   Предпочла выбрать отца. Нет, больше - семью. А Григорий, что бы себе ни думал, ей никто. Этого Дионисий не сказал, но оба это поняли.
   - Нет более Августины-Ираклии. Но есть бриттская девушка с крестильным именем Августина, предпочитающая прозвище Немайн...
   - Значит, стала дочерью булочника? - Пирр не обратил внимания на последнюю реплику Дионисия. Епископ хотел было возразить, но патриарх остановил его жестом, - Впрочем, это неважно. Я хочу её видеть, и мне совершенно неважно, чья она теперь дочь.
   По какой бы причине Дионисий ни предпочел забыть, что помазание на царство есть таинство, которое, будучи свершено, не может быть отменено даже монашеским постригом, в этом разговоре сие было не важно. Учитель должен быть озабочен человеком, а не престолом...
   - Её новая родня весьма рьяна в заботе о новой дочери и сестре. Не уверен, что столько тепла она получала от кровных родителей. К тому же её ушастость...
   - Под покрывалом не видно.
   - А здесь видно. И сами уши, и как шевелятся.
   Пирра передёрнуло. Дионисий поспешил уточнить:
   - Это совсем не отталкивает. И выглядит естественно. Как для остальных шмыгать носом, оттопыривать губу или закатывать глаза. И ей это нравится! А ещё она умеет уши прижимать. Не покрывалом, а сами по себе.
   - Я этого не знал, - признался Пирр. Что было вполне объяснимо. Голову августы без покрывала видеть могли разве служанки да евнухи. И сёстры. Не времена языческого Рима - показать волосы из-под платка неприлично даже крестьянке. В империи. На этой странной окраине мира всё оказалось наоборот... Пирр вспомнил - на экзамены Августину наряжали, как для большого выхода.
   В отчётах же поминались просто большие уши, оттопыренные. С другой стороны - если император считал уродство дочери позором, подвижность ушей могли скрыть. И получить - в платочке, конечно - здорового ребёнка. Без знака неудовольствия высших сил.
   - Как ни кутали, как ни умащивали, - буркнул Пирр, лихорадочно вспоминая всё то, что ещё на корабле стройно лежало в голове, украшенное тщательно продуманными подробностями, - а потом от неё всё равно пахло. Как напрыгается со своим кривым мечом...
   - Почему кривым?
   - Не знаю. Аварам так нравится. Ираклию подарили при очередном замирении - до того у них прямые были, как у всех. Она очень хотела выучиться им владеть - но кто же пустит мужчину-воина в гинекей. Но по часу в день всё равно упражнялась.
   И Пирр это разрешал. Дионисий никак не мог подумать, что из безразличия... А значит - полагал, что это пригодится. Будущей монахине? Вряд ли. Варварской королеве? Возможно. Но тогда к чему всё остальное? Дионисий начинал испытывать восхищение сидящим перед ним человеком. Хотя бы потому, что более образованного человека, чем Августина-Немайн, епископу вообще видеть не доводилось... Вот только направление образования вызывало некоторое недоумение. В подобную силу предвидения епископ не верил. Оставалось предположить, что Пирр таким образом готовил всех своих учеников к жизни в мятущемся и воюющем мире. Каждое зерно полил и унавозил. И вот теперь пришёл за остатками урожая...
   - Странное упражнение для девочки. Впрочем, с учётом всего произошедшего, полагаю, что должен восхититься твоей, высокопреосвященный, прозорливостью и предусмотрительностью. И ещё раз исполниться верой в правоте Никейского собора. Раз уж такой видный теолог и философ принял её не под принуждением, но будучи убеждён в её истинности логическими доводами. Твоя ученица, кстати, тоже постоянно упирает на "верую, ибо знаю" - сильнейший и достойнейший тип веры - и в этой её склонности я вижу не только образец апостола Фомы и учения апостола Павла, но и влияние духа стоящего передо мной мыслителя.
   Пирр растрогался. Успех! Неважно, что на сердце у епископа - он откровенно предлагает сотрудничество. Хотя и намекнул, мерзавец, что неплохо бы Пирру сразу занять ту же позицию, что и епископ Пемброукский. И на былые расхождения в вопросах веры намекнул. Патриарх продолжил расспросы... И запутался окончательно. Ибо услышанное говорило - на мокнущих от пота и крови простынях бьётся со смертельной болезнью именно соотечесвенница. Кто, кроме грека, способен на такое?
   Другой вопрос: откуда это всё взялось? Чему и как учили базилисс, Пирр знал. И если в перевод Евангелий верилось легко - способности к языкам у них и правда были хорошие, то остальное... Ну, ещё меч - хотя выучившаяся по книгам воительница не должна была иметь и тени шанса против выросшего на реальных стычках варвара. И ведь негде, негде всё это выучить и узнать. В мозгу мышами скреблись неучтённые факты. Что-то они означали. Если сложить.
   Пирр был политиком и растерянность маскировать умел. Тем более, главное дело - увидеть ту, ради которой приехал на край света - хоть какими глазами. Самозванкой Пирр её про себя уже не называл. Совесть мешала. Совесть породила надежду - а вдруг? Вдруг есть возможность извиниться за давнее малодушие. Не перед союзником, сидевшим в безопасности. Не перед тем, кто имеет право простить всё. Перед той, перед кем, и правда, виноват. Этих чувств Пирр в своей душе не видел, хотя в чужой прочитал бы без труда. Зато епископ Дионисий рассмотрел. Понял. И, когда Пирр намекнул, что хотел бы видеть ученицу, принял решение.
   - Времени для пространных бесед мало. Августина отравлена, - припечатал он, - но жива. Хотя в сознание со вчерашнего вечера не приходила. Виновных не нашли. Все подозревают всех. Постороннего к ней близко не подпустят. Или ты согласен назвать своё имя?
   - Пока - нет.